События, о которых мы расскажем, происходили в нашем донском крае, но вызывали волнение по всей России. Известия о бурной деятельности на Дону секты духоносцев достигли сиятельного Санкт-Петербурга, где вызвали резкое неудовольствие императора Александра I.
Самодержец в сердцах выговаривал сановникам: "Когда пресечете еретиков на Дону? Какой-то есаул Котельников с дочерью охаивают нас на всю Россию, а вы только руками разводите!".
Те годы на Дону ознаменовались большими волнениями. А центром бунтарства стала цветущая станица Верхне-Курмоярская.
Смута исходила от семьи казака Евлампия Котельникова.
Его дочь -фанатичная Мария, по мужу Кустова, стала главной вдохновительницей духоносцев. Мария вещала окрест:
"Святой Дух наделил меня даром ясновидения и пророчеств. Будет теперь по всей Вселенной вместо православной церкви - новая религия Духоносцев!".
Жена Котельникова и младшая их дочь Прасковья были первыми сподвижницами Марии.
Кто же такой сам Котельников? Евлампий, зачинатель бунтарского дела, был человек духа сильного и неукротимого. Вся его предшествующая жизнь способствовала мощному развитию интеллекта и религиозного мировоззрения.
Будучи в казачьих войсках с 1789 года, он сна чала служил царю верой и правдой. Состоял при донском Чирском сыскном начальстве, удачно выполнял секретные задания, но четыре раза был жестоко бит мятежниками, а в 1794-м назначен в генеральный воинский суд по делу о мятеже.
"Ведь дослужился до есаула, да промахнулся, - вспоминал Евлампий, - на австрийском кордоне прохлопал большую контрабанду. Вот суд и разжаловал меня в казаки".
Однако в войну 1812 года дерзкий донец вознесся под покровительство самого Барклая де Толли и успешно служил штаб-офицером при атамане Донского казачьего войска М. Платове. В боях верхами с односумами-казаками проскакал всю Европу, поил в Париже усталых коней на берегах Сены. В станицу вернулся из похода с тяжелыми сумами, груженными... иностранными книгами. Да не какими-нибудь, а вольнодумными, мистическими!
Днями и ночами не вылезал он из своей библиотеки, одной из лучших на Дону. Владея языками, много читал, писал и печатался. Он вошел в историю русской литературы как первый бытописатель Дона.
Но вдруг устремился Евлампий на скользкий путь поисков "правды Божей".
Начал проповедовать на Дону особое мистическое учение, по которому выходило, что "...в официальной церкви видна уже мерзость запустения...", что "внешняя церковь, как царство Антихристово, будет разрушена Александром I".
Тогда сектантство с Запада широкой волной разлилось по необъятной матушке-России. В Москве, Саратове, Астрахани множились масоны и розенкрейцеры, секты молокан, хлыстов, скопцов, духоборцев. Мощной ветвью духоборчества была секта донских духоносцев Котельникова.
Инакомыслящих высылали толпами в Сибирь, на каторгу, обрекали на послушничество в глухих монастырях. История донесла до нас свидетельства, что 92 духоборца Войска Донского были сосланы в снега Финляндской и Олонецкой губерний. Не пожалели и детей их - мальчиков отдали в гарнизонные школы, а девочек засадили в монастыри Воронежской и Тамбовской епархий.
А на Дону Котельниковы дочери с матерью по ночам, крадучись, под лай собак, собирали обширные молитвословия.
Но не спасали их предосторожности. Сыскная полиция захватывала на заре сборища за чтением запрещенных книг. Полицейские находили сектантов в экстазе, то за пением псалмов, то в слезах, то в обмороках глубоких, кричащих: "Накатил Святой Дух!". Неугомонной Марии грозили: "Уймись, скаженная! Запрещено ведь священнодействовать лицам, не уполномоченным на то!".
Та же (отчаянная с малу) присвоила самолично себе право совершения церковных таинств и обрядов и, к ужасу обывателей, грозно пророчествовала:
"Близка, грядет кончина мира! Ибо погрязли в роскоши и сраме царь и духовники высшие, толсторожие да толстомясые! А люди загрызлись, аки псы бешеные. Кайтесь, грешные!".
Зная прекрасно Священное Писание, отец и дочери толковали его по-своему, отступая все дальше от канонов традиционного православия. Секта их разрасталась обильно. На ее тайных сборищах то появлялись, то исчезали загадочные личности, ясновидцы-прорицатели, проходимцы.
Буйный Евлампий то слал письма атаману Войска Донского о станичных злоупотреблениях, то на сборе ругал скверноматерно, бил палкой местного атамана, то сообщал о пьянстве, шатаниях по ярмаркам священников и несоблюдении ими постов...
Тогда станица, обозлившись вконец, сама донесла властям о непотребной жизни сего семейства. Повлекло это наблюдения и дознания пристрастные. Дочери-красавицы на допросах, краснея, истово крестились
"Собрания наши не масонские, кои ныне истребляются, они суть явные, законные и душеспасительные, посещаемые даже священниками".
В канцеляриях гражданских и духовных властей собирались тома свидетельств супротив смутьянов Котельниковых и их последователей.
Евлампий тайно сочинил две книги религиозные, дочерьми весьма одобренные. Предерзко послал рукописи свои "для вразумления" самому императору Александру I.
Министром духовных дел и народного просвещения был тогда друг юности государя князь Голицын, и он без особой боязни, открыто покровительствовал вольнодумству, мистикам и сектантам. Будучи президентом Библейского общества, способствовал просвещению христиан, чем и воспользовался хитроумный Котельников.
Голицын, прочитав взахлеб рукописи Котельникова (цензуру религиозной печати проводил он лично), изумился писателю-самоучке:
"Первую книгу его издать роскошно, с позолотой - и разослать во все епархии, академии и семинарии. Вторую же признать еретической и сжечь в огне!".
Дочери долго успокаивали разбушевавшегося отца.
А церковь... Ей надоело возиться с донскими вероотступниками. Она объявила повсеместно: "Есаул Котельников с дочерьми суть есть без
божники и враги престола" - и вступила с ними в жестокую борьбу.
На семейство обрушилась лавина доносов, сплетен, грязи. Полиция Новочеркасска, рассвирепев, кинула главу сектантов в мрачное узилище. Плакались дочери, обняв мать поникшую: "Шесть месяцев ужо морят батюшку голодом и холодом, обзывают псом смердящим - выдюжит ли?".
А затем семейство постиг еще один страшный удар: взыскали с Котельникова в пользу богоугодного заведения штраф - годовое есаульское жалование. "Крепитесь, чады мои, - увещевал их Евлампий, - имение наше: дом, амбары рубленые, ледник, даже быков рябых, все выставляют на продажу для погашения долга".
Вскоре полиция спешно доставила донского бунтаря в заснеженный Санкт-Петербург. Шел 1824 год. Город на Неве дышал смутой. Евлампию поддержки от Голицына ожидать было нечего. Архимандрит Фотий, имеющий влияние на царя, набирал к тому времени "очки" своей непримиримостью к сектантству и потребовал от министра напрочь отречься от поддержки "вольнодумцев" и покаяться во вреде, нанесенном церкви.
Государь уступил Фотию и освободил Голицына от всех должностей.
В пышном дворце среди картин и зеркал скованный Котельников дерзко держал себя со властным Аракчеевым. Несмотря на присутствие митрополита Серафима и Фотия, сам грозил им перстами:
"Не убоюсь угроз и смерти! Рад погибнуть, ибо смертию своей умножу число последователей".
Аракчеев и Серафим аж позеленели от таких слов неверного: "Упечь нечестивца в казематы холодные, к крысам на съедение!".
Фотий же, хитромудрый, уговаривал Котельникова:
"Смирись, олух царя небесного. Не гневи Господа бесовскими речами!". И... довел Евлампия до раскаяния! Котельников отказался от своего учения и книгу свою предал проклятию и дал в том расписку.
Смутьяна тотчас освободили, вручили тысячу (!) рублей на дорогу и отпустили с миром. Подобревший Аракчеев заботливо выписал 28 декабря 1824 года предписание донскому атаману Иловайскому о Котельникове: "Всемилостивейше повелено было представить ему свободное с его семейством жительство, с наблюдением, дабы не было оказано ему посмеяния или какого-либо притеснения".
Представьте же изумление этих сановников, получивших вскорости с Дона секретную депешу: "Котельников, лукавый, по возвращении в станицу пуще прежнего с дочерью Марией проповедует учение свое".
Это что же случилось-то? А просто Евлампий, почувствовав себя на свободе, опроверг свою подписку: "Я проклинаю ее, потому что она ложная, ни в одном слове ее нет истины и под угрозами она писана!".
А вот младшая дочь Котельникова Прасковья не выдержала многолетнего изнурения духа и тела и еще до отцовского "раскаяния" ушла в Харьковский девичий монастырь.
Прослышав о покаянии отца, с радостью возвратилась в весеннюю распутицу к детям своим, страждущей матери и семейству. Но, добравшись до Новочеркасска, поражена была арестом Марии, которую вместе с мужем Павлом Кустовым с пристрастием допрашивали в войсковой канцелярии. Прасковья добилась свидания. В течение двух недель в застенках среди тараканов и мышей вразумляла сестрицу: "Все случившееся с тобою было причиною непомерных подвигов и излишнего рвения быть святою, отчего ты и потеряла здоровье". Мария признавалась ей: "Истинное спасение состоит в кротости и смирении. И видения спасти нас не могут". Однако не сдавалась и не каялась.
...Золотилась осень. Караваны птиц летели на юг. А на север везли тайно скованных Евлампия и Марию с неспокойного Дона.
В дороге Мария, что боярыня Морозова, с искрами в очах взывала к народу, обличая и негодуя, призывая к справедливости.
Александру I беспокойно докладывали: "Смутьяны и в пути на власть ядом плюются. Злоумышляют истребить религию нашу. Произвести не иначе революцию, дабы плодами ее воспользоваться. Казаки ведь".
Болотами и грязью, чтобы люди не сведали, доставили арестантов под Новгород. Заперли накрепко за стенами Юрьевского монастыря, где пребывал архимандрит Фотий.
Однако донские самородки оказались ему не по зубам. Жезлом бил Евлампия Фотий, покорности требуя. Тот кровью харкался, дочь почерневшую спиной прикрывая: "Боитесь вы нас, оттого и лютуете!". Так и не покаялся. Не взмолилась о пощаде и гордая Мария.
Устрашая, кинули их в узилище для государственных преступников - мрачную Шлиссербургскую крепость. Тянулись тяжкие месяцы. Мария, в темноте крыс отгоняя, крепилась. Изредка вопрошая батю:
"Матушка, умом тронувшись с дядей Иваном - доносы пишут на нас. Сестрица Прасковья без вести сгинула в монастыре, деток своих побросав. Мужа мово Павла, урядника, затаскали в Черкасске, выбивают зубы за признание в заблуждении. Долго ли муки сии будут?".
Отец-кремень отвечал одно: "До самой до смерти, дочь моя!".
А затем их разлучили. Навсегда.
И кричал на прощание Евлампий, потрясая оковами: "Не убоишься смерти, дочь, коли Бога в душе имеешь!".
Марию, на ладан дышащую от лишений, выпроводили в телеге вон на Дон: "Пущай, ехидна,смерть найдет где-то под плетнем".
Котельникова же сослали на жесткий Север. На Соловки.
Там, под визги полярной метели и волчий вой, Евлампий не единожды стоял на краю гибели. Однако "ратоборствовать" не переставал, доходя до исступления в жестоких спорах с арестантами. Намеревался написать книгу, как неистовый протопоп Аввакум. Синод, прознав про то, усилил строгое его заключение в остроге.
Страшно подумать, но 28 лет выдержал он на этой каторге! Монастырское начальство все годы с недоверием относилось к нему: "Старик только по наружности набожен. В церковь редко ходит, мнит себя вселенским учителем. Вспыльчив и сварлив, что козел старый, но и хитер, как лис".
А Евлампий в морозы ядреные уходил на берег студеного моря-океана, взбирался с посохом на утес. Сквозь ледяную мглу виделись ему цветущие сады Дона, милые, улыбающиеся дочери - и он слал им свой прощальный привет.
К тому времени многих его сподвижников уже не осталось в живых. Скончался также Александр I. Князя Голицына пышно погребли в монастыре. Прах аскета Фотия покоился рядом с гробницей близкой ему графини Орловой-Чесменской. Митрополит Серафим перед смертью впал в детство.
По одной версии, Котельникову незадолго до его смерти Николай I разрешил вернуться на донскую землю. Да Евлампий отказался и остался в Соловецком монастыре.
По другим сведениям, он не выдержал одиночного пребывания в подвальной темнице монастыря и сошел с ума. Умершему было 80 лет...
Через сотню лет Соловецкий концлагерь будет переполнен советскими диссидентами, богословами, философами... Где-то среди их останков затерялся прах и нашего донского вольнодумца. Могилу его затоптало время...
Мария, наперекор всему, выжила и в здравом уме прожила свыше 80 лет, оставив об отце редкостные воспоминания. Прасковью, как поэтессу (отцовский дар), долго еще помнили на Дону. Такие женщины на Руси не переводились испокон веков. В Петербурге тогда следствие обнаружило всевластную богородицу Авдотью Прокофьевну, в Орле богиней сектантов была Акулина Иванова... Дела такие кончались всегда репрессиями...
Не погасло духовное вольнодумство на родной земле Котельникова. А курень, поставленный этим казаком, перерос в хутор. И сегодня имя его, героя войны 1812 года, носит город Котельниково.
И последнее. Оказывается, духоборческое движение, за которое жизнь свою положило семейство Котельниковых, живо и поныне и имеет в Москве свое Региональное объединение духоборцев России...