Раннее утро. Яркое, горячее солнце только начинает свой подъем из-за верхушек деревьев дальнего леса. Маленькие облака на безупречно лазурном небе окрасились пурпуром. Розовеющие пятна на бесконечной синеве неба... День обещает быть жарким, но сейчас, пока прохлада все еще держится, ютится легким туманом в овражках, оседает капельками на траве летнего луга, довольно прохладно. Это лето выдалось жарким, поразительно мало дождей, и утро - по-прежнему самое холодное время суток.
Жители небольшой деревушки, чуть свет, на ногах. Привыкшие работать от рассвета и до заката, они уже давно проснулись. Кто-то, потягиваясь и позевывая, как молодой парень, бредет к огороду. Кто-то, повязывая пестрый платок на голову, как женщина средних лет, заходит в коровник.
Толстый бородатый мужчина шел по пыльной дороге, пронзающей всю деревню. Вроде бы обычное утро, как десяток других до него, но что-то было не так, он это чувствовал, уж больно звонко заливались дворовые псы.
Деревня на 30 дворов, старостой которой он являлся, была довольно успешным и зажиточным поселением. Хозяйством, как он любил ее называть. Его хозяйством. Коровы и козы плодились и давали молоко. Огороды и пашни исправно рожали свеклу, ячмень и тыквы.
Староста, почесывая свое пузо, дошел до окраины деревни. Устремил взгляд вдаль. И, наконец, увидел то, что чуяли деревенские собаки. Сначала одна псина залилась страшным, звонким, захлебывающимся лаем, а потом и другие. Одни собаки лаяли просто так, для компании, еще не понимая зачем лают, но, подбежав к своим товаркам, тоже замечали причину беспокойства и лай их становился злым, хриплым и отчаянным. Люди. Они шли по дороге тесной группкой в 10-20 человек. Люди! Утреннее солнце поблескивало на металлических предметах, которые те несли в руках, на кусках металла, покрывающих их тела. Чужие люди!
Сердце старосты бешено забилось.
- Варкат! - он закричал так, что ближняя к нему дворняга захлебнулась лаем, сделала немыслимое сальто и, приземлившись на задние лапы, постаралась убраться подальше от шумного бородача. Сорвавшись в бег обратно вглубь деревни, нещадно пиная заливающихся, словно адские соловьи собак, толстый староста продолжал выкрикивать имя своего друга, кузнеца Варката. Добежав до противоположной окраины деревни, уставший и взмокший, пожилой мужчина утер с лица пот, едкими струйками затекавший в глаза, заставляя зрение мутиться. Жаркое солнышко уже поднялось достаточно высоко, чтобы разогнать весь холод.
На пороге двухэтажного дома кузнеца, стоявшего несколько в стороне от остальных построек деревни, появилась молодая девушка. Лицо ее можно было бы назвать красивым, если бы не озабоченное выражение, вызванное криками старосты. Одетая в длинный синий с белым сарафан, в руках она держала деревянную кадушку. У ног девушки кудахтали куры, не на шутку встревоженные тем, что их перестали кормить. Запыхавшийся мужчина, наконец, сделал над собой последнее усилие, и, тяжело облокотившись на калитку из деревянных жердей, хрипя и кашляя, спросил:
- Марта! Где отец?
- Пошел на реку купаться. А что?
- Ничего, ничего. Ты это, Марта, сиди дома. Кур своих оставь, не сдохнут чай.
- Дык, дядя Харат, а в чем дело то?! - девушка искренне не понимала, что же в мире должно случиться такого, чтобы куры остались некормлеными.
- Поди в дом! И пока отец не придет, чтоб носа тваво на улице не видали! Ясно?
Девушка, ничего не ответив, резко развернулась и, взмахнув косой, зашла в дом, хлопнув дверью. А чуток передохнувший Харат продолжил свой забег, на этот раз к речке.
Мужчины шли молча. Привыкшие к военной выучке и дисциплине, не раз битые в кровопролитных пограничных и междоусобных стычках, они были тертыми калачами, и знали многое о войне. Впереди походной колонны двигался заросший, грязный, с покрытым пылью лицом, мужчина. Частичные кожаные доспехи защищали его торс, кожаные ремни, переплетавшие мощные руки, служили также для их защиты, две короткие металлические пластины защищали бедра, голени прикрывали кованые частичные наголенники . На ремне висел длинный меч, специально перемотанный кожаными ремешками так чтоб не болтался во время долгих пеших переходов. За спиной предводителя был приторочен небольшой кавалерийский круглый щит. Шлем его был обмотан алой полоской ткани, знаком командира десятка. Остальная команда выглядела не лучшим образом. Потрепанны, запачканы таким слоем пыли, будто это были не люди, а пылевые демоны. Кожаные доспехи, повязки, ремни, солдатские дорожные сапоги. Хмурые лица, короткие пехотные рогатины, щиты есть не у всех, но у каждого есть кавалерийская малая алебарда - мощное и тяжелое оружие, представляющее собой кованое, любовно заточенное стальное лезвие длиной в фут, закрепленное на полутораярдовом деревянном древке. Такие алебарды, называемые в солдатской среде косарями, состоят на вооружении кавалерии Мертвого легиона. У некоторых солдат на головах кожаные шлемы, подбитые паклей и покрытые поверху полосами бронзы или железа - дешевая пехотная защитная шапка.
До деревни оставалось не больше 200 метров, колонна остановилась, подчинившись взмаху руки командира. Холодные серые глаза заросшего человека искали в деревне подвох. Он делал так всегда перед входом на новую территорию. И делал вылазки разведчиков всегда, если хоть на секунду сомневался в тишине и спокойствии лежащей перед ним вражеской земли. Дурацкая привычка, не раз спасавшая ему жизнь.
После короткого осмотра командир удовлетворенно хмыкнул и принялся раздавать отрывистые команды:
- Хорон, Мелок, Джак, братья Локк - на левый фланг. Петух, Корма, Топор, Лоррик, Икет - на правый фланг. Женщин в амбар, мужчин в расход.
Окружающие его при этих словах жестко усмехнулись.
- Выполнять! - громко рявкнул командир, и воинский отряд сорвался с места, разделяясь на три группы, две из которых начали обходить деревню с флангов. Сам же командир с десятком своих бойцов припустили быстрым шагом дальше по дороге.
- Я староста деревни - Харат. - добродушно сказал толстяк, за спиной которого стояло человек сорок мужчин, в основном дети и старики, и в мирном жесте воздел руки.
К нему, мерным солдатским шагом, кажущимся неторопливым, но проглатывающим мили пути, в боевом каре, по центральной улице приближались одиннадцать грязных человек, отдаленно напоминающих солдат. Солдаты пока не обнажили оружие и лишь молча, с ухмылочками, наблюдали за толпой крестьян, явно напуганных такими гостями. Народ перешептывался и переговаривался, нервно оглядывался на свои дома. Люди стояли, вооружившись, кто, чем мог - топорами из бронзы, серпами, деревянными вилами, косами, цепами, да и просто жердями из заборов.
- Так это тебя зовут Харат или твою деревню? - спросил идущий по центру воин с пластинами на ногах и в шлеме, обмотанном красным платком.
При этом кое-кто из шедших за ним воинов откровенно заржал. И пока староста и сельчане, растерявшись от неожиданного вопроса, стояли разинув рты, группа воинов, подошла на расстояние удара меча к остолбеневшим крестьянам. Не размахиваясь, лишь на инерции вынутого из ножен меча, вожак полоснул длинным острым лезвием толстяка по животу. Не было ни криков, ни крови. Лишь скользкие кишки, мигом выскользнув в образовавшийся разрез, дурно пахнущими кольцами выперли из живота старосты . Харат, по инерции, решил их поймать, но они, как угри, все выскальзывали из мокрых от крови пальцев, не давая себя схватить. Наконец кишки бесформенной кучей упали в дорожную пыль. Бородач неловко наклонился, чтобы их поймать. Мысли покинули его голову, и он никак не мог понять, что же происходит. Наклонился, но, не удержавшись, упал, получив ускорение от пинка крупного человека с косарем. Вожак напавших, тем временем, щедро раздавал удары налево и направо опешившим крестьянам - все так же деловито и молча. Вот слева от него упал рослый парень с разрубленной грудной клеткой. Справа, получив мощный удар, повалился на дорогу другой молодой парень с почти перерубленной шеей. Пять ударов сердца, пять долгих секунд продолжалась немая рубка. Никто ничего не говорил, ни крестьяне, молча ложащиеся под ударами мечей, косарей и рогатин, ни воины, которые без лишних слов косили людей. Крестьяне до того оцепенели, что даже и не пытались сопротивляться. Тишину нарушил женский визг, донесшийся с окраины деревни. И тут оцепенение спало с людей. Крики наполнили тихую до того улицу. Шум, гам, невнятные выкрики, бормотание, ругань, визг... Стоявший недалеко от одного из захватчиков светловолосый мужчина с короткой стриженой бородой и широкими плечами, замахнулся на своего противника огромной оглоблей, и, если бы все же успел обрушить свое страшное оружие, то убил бы или покалечил минимум двоих. Но, к несчастью, воин был быстрее, ловко перехватив тяжелую короткую алебарду, которой до этого разрубил какого-то старика почти что надвое, он, держа ее двумя руками, обрушил сталь на ногу светловолосого богатыря. Косарь легко разрубил кость бедра чуть выше колена и богатырь завалился на свою подсеченную ногу, дико взвыв. Звенела сталь, тяжкие удары обрушивались на незащищенные тела крестьян. Кровь из ран заливала дорогу. Удар клевца и человек с проломленной головой оседает словно куль. Несколько мужчин из деревенских, ощетинившись колами и деревянными вилами, прижались к стене дома, организовав очаг сопротивления. Трое воинов тяжелыми таранами влетели в их строй, легко перерубая своими алебардами хлипкие деревяшки крестьян. От сильных и точных ударов только щепки полетели и, спустя секунду-две, к щепкам прибавились окровавленные пальцы, кисти рук, головы...
Собаки, запертые своими хозяевами, наконец вырвались и, с диким лаем, набросились на нападавших. Лишь одна из шавок умудрилась цапнуть-таки зазевавшегося воина за голень и получить алебардой по хребту. Конвульсивные подергивания лап зарубленной собаки резко повлияло на остальных не в меру храбрых дворняг. Они выражали свое негодование злобным лаем и визгливым поскуливанием. Кто-то из них догадывался, что, когда закончат с хозяевами, то возьмутся за них, но никто из псов не покинул поле боя. Лишь некоторые в недоумении останавливались возле мертвых или смертельно раненых хозяев. Тела вповалку лежали на дороге, земля была красной от пролитой крови, лужами растекавшейся под изувеченными телами.
Женский визг стихал. Крики на окраине деревни тоже смолкли. Отряд победителей возвращался к центральной площади, по пути добивая стонущих людей. Покрытые с ног до головы кровью, люди в доспехах молча приближались к двум стоявшим посреди улицы ветеранам, предводителям левого и правого флангов. Те были веселы, им досталось работа с женщинами. Восемь из десяти их хмурых товарищей, похоже, не разделяли веселья своих командиров.
Наступил вечер. Облака, как и ранним утром, скользили по небу. Им не было дел до жалких смертных до их горестей и радостей. Но сейчас их цвет стал другим - впитав всю кровь уходящего дня, облака стали отливать багрянцем. Последние лучи солнца осветили крыши домов и, спустя короткое время, округа погрузилась в жаркую летнюю ночь. Прекрасный луг, простиравшийся возле деревни, выглядел огромным и темным провалом в безду. Дневные цветы закрыли свои венчики, а ночные напоили воздух нежными ароматами. Краски дня угасли и потускнели. Сверчки затянули свои ночные трели.
Тела с дороги были убраны и только едва различимые темные пятна напоминали о недавнем побоище Несмотря на рано опустившуюся тьму, в деревенских домах не горел свет. Ни в одном, кроме большого дома старосты..
Горница старосты была полна света и музыки. Там царило веселье. Незатейливая мелодия, исполняемая женщинами на местных инструментах, специально ради праздника извлеченных из сундуков, звучала немного фальшиво, но воины не обращали на это внимания. Победители вовсю развлекались, подпевая и притопывая в такт простонародной песенке. Кто-то кружил в танце с деревенскими красотками, кто-то уже откровенно лапал их, не стесняясь никого вокруг. Эти люди хорошо поработали сегодня днем и теперь отдыхали. На самом видном месте сидел заросший мужчина с мощными руками. Он был одет в новую расшитую рубаху, зеленые шаровары и тонкие сапожки из телячьей кожи. Перед предводителем на широком столе стояла снедь: жареные на вертеле куры, печеная тыква, молодые огурчики, моченые яблоки, свинина, тушеная с бобами, свежий молодой горох, брага. Вожак уже порядком насытился, а потому не спеша пил брагу, любуясь стройными телами танцующих перед ним красавиц.
- Бока, тела похоронены. Патрули выставлены. Все в порядке командир! Эти коровы никуда не сбегут! - обратился к вожаку подошедший с улицы солдат.
- Хорошо, Хорон, располагайся за столом, поешь с нами, выпей, а потом ступай к кузнецовой дочке. Она уже давно тебя ждет, каждого, кто был с ней, спрашивала: "А скоро ли придет мой Хорончик!?" - говоря последнюю фразу вожак нарочно исказил голос, пытаясь подражать женскому. Получилось все на редкость противно, но вызвало всплеск громкого хохота бравых вояк.
Пьяные воины по-прежнему гуляли вовсю. Орали пошлые песенки, горячо обсуждали сегодняшнюю схватку, оценивая свои действия, что было правильно, а что неправильно.
Молодой, красивый Хорон, не глядя, под дружный смех друзей, набил рот курятиной и направился в комнату к Марте. Ему было не больше восемнадцати, но уже теперь парень отличался развитыми мускулами, крепким телосложением, широкими плечами и большими кулаками. Черные волосы - всегда коротко подстрижены. Хорон нравился девушкам , но солдатская жизнь не позволяла часто наслаждаться их обществом. А потому он, едва не подавившись от спешки, пережевал кое-как мясо, запил тремя большими глотками браги, спотыкаясь на темной лестнице, заторопился в комнату девушки. Сердце воина колотилось все быстрее и быстрее, с каждой новой ступенькой. Эта девушка волновала его - волновала как-то неожиданно сильно, заставляя дыхание сбиваться, а голову - кружиться. Он видел ее тогда. Его группе достался левый фланг, и он видел ее. Девушка сразу приглянулась Хорону - такая сочная, такая спелая, такая... От мыслей о ней парень вновь чуть не наступил мимо ступеньки.
- Все, стоп. А то я так никуда не дойду. - тихо сказал он сам себе.
Усилием воли Хорон отогнал мысли о девушке прочь, и, вздохнув, дернул дверную ручку. Дверь скрипнула. В темноте воин заметил, как в углу комнаты нервно дернулась тень.
- Иди ко мне девочка. Я тебя не обижу. - стараясь сделать голос как можно более ласковым, сказал он. От этого тень, состоявшая, как Хорон смог разглядеть, из тряпок и скомканных одеял дернулась и постаралась укрыться как можно больше, закопаться или, по возможности, провалиться сквозь землю.
- Не бойся. - он произнес это не своим голосом, от волнения у парня пересохло в горле.
Хорон подошел, присел рядом со скорчившейся грудой тряпья, медленно убрал лоскут одеяла с головы девушки и увидел ее лицо. Девушка лежала в углу, недалеко от открытого окна. И, хоть в комнате не была зажжена ни одна свеча, яркая луна давала немного света, чтобы увидеть кровь, залившую ее некогда прекрасное лицо. Нос сломан. Зубы выбиты, изо рта, сквозь разорванную щеку, обнажившую осколки зубов, капает розоватая слюна. Глаза заплыли, все лицо превратилось в сплошное месиво. Дыхание с хрипом вырывается из груди, заставляя пузыриться кровь на губах. Хорон долго не мог оторвать взгляда от лица девушки, затем резко, как бы придя в себя, отдернул руку.
- Да будь они все прокляты, за то, что сделали это с тобой. - еле слышно произнес молодой человек. Теперь он отчетливо слышал ее нервные всхлипы. Привыкшими к темноте глазами замечал ее мелкую дрожь. Возбуждение сменилось отвращением. К ней. К ним. К себе самому. Ко всему.
- Да будь мы все прокляты. - снова, еще тише, сказал он.
- Будете, несомненно будете. - ласково, почти нежно, сказал чей-то голос.
Жутким холодом пахнуло на парня, по спине его забегали мурашки и какой-то непонятный страх сдавил горло стальной клешней. Хорон обернулся. Тень стояла в самом темном углу. Огромная тень. Как ни всматривался парень, он так и не смог уловить ее очертаний. Луна постепенно тускнела, закрываемая набежавшим облачком, чем меньше становилось света, тем страшнее, зловещее становилось в комнате, хоть тень и оставалась недвижимой. Впервые в жизни молодой капрал пехотных войск восточной пограничной армии, не боявшийся ходить в атаку на десятикратно превосходящего противника, заглядывать в лицо смерти, Хорон испугался. Он не боялся, когда встретился с волками в раннем детстве. Не боялся, когда попал в окружение в районе Седьмого каньона, когда из его десятка уцелел только он сам, а от сотни осталось всего восемь человек. Но теперь капрал боялся так, будто в этой маленькой комнатке собрались все его ночные кошмары. Он заглянул сейчас в лицо не смерти, но самой Тьме. Хорон боялся спросить: "кто ты?". Боялся двинуться. Боялся вздохнуть. Боялся бояться. Это был такой панический страх, что, не помня себя, он бросился наутек, лбом открыв дверь, и бежал так быстро и долго, проскочив зал с пирующими, что упал, обессиленный, милях в десяти от деревни. Возможно, это его и спасло.
- Ты звала, Марта, и я пришел. - послышался голос, доносимый из мрака. Теперь Он не боялся блеска луны, а потому смог приблизиться к девушке почти вплотную.
- Теперь все хорошо, девочка моя. - голос ворковал так ласково и нежно, так похоже на родную маму. Марта немного расслабилась.
- Теперь тебе ничего не грозит. - Марта даже не старалась понять, кто говорит с ней. В голове шумели такие ураганы, что было тяжело думать о чем-либо. Но, несмотря на то, что слух ее был частично нарушен лопнувшей барабанной перепонкой, голос этот она могла слышать отчетливо.
- Ты лучше всех, самая хорошая, самая добрая, самая, самая. - шептал ей на ухо этот голос. Ей стало легче. Все тело мучила боль. Такая ужасная, что она даже перестала ее чувствовать. От постоянной боли Марта перестала понимать что сон, а что явь. Периодически проваливаясь в бессознательное состояние, она теперь не могла понять, что с ней.
- Что сделали они с тобой? Они изуродовали тебя. Один человек откусил твои губы, малышка, и теперь будут видны твои десны. А знаешь, почему десны? Потому что, тот, кто откусил их, еще и выбил твои зубы. - невероятно спокойный голос, даже сочувствующий, добрый и нежный, говорил и говорил, разгоняя туман шока и забытья, возвращая девушку из мира грез в мир страданий, уродства и смерти.
- Щека твоя разорвана в нескольких места, теперь всякий раз, когда ты будешь есть, ты будешь ронять кусочки пищи на пол. - его речь в кромешной звенящей тишине звучала серебряным колокольчиком.
- Тело твое повреждено настолько, что, если даже они оставят тебе жизнь, и ты не умрешь от потери крови, то больше никогда не сможешь иметь детей. Но это лишнее. Ведь с такими уродствами ни один мужчина не захочет быть с тобой близок. А ты захочешь близости с мужчиной? - он был спокоен, и, казалось, нисколько не издевался. С каждым звуком, с каждым словом в Марте словно закипал вулкан.
- Твой отец мертв. Эти люди убили его. Его мертвое тело объедают сейчас голодные собаки. Тот воин не похоронил его как надо. Хотя и должен был. Они убили не только его. Они убили всех мужчин деревни. Мильса, Карое, Мышонка... Ты помнишь Мышонка? - при воспоминании о маленьком, вечно веселом и таком забавном мальчишке, которого вся деревня называла Мышонком, Марте захотелось кричать. Но она не смогла. Внезапно подкативший к горлу ком душил и не позволял сказать ни слова.
- А хочешь знать, что они сделали с ним перед смертью? А хочешь знать, что они сделают со всеми оставшимися в живых, когда им придет время уходить? А хочешь знать, сколько ушей повесил на своем ожерелье их вожак?! - голос становился громче, злее, в нем прорезались рычащие нотки.
- А хочешь знать, сколько зла они причинят, если их не остановить? - последнюю фразу голос произнес уже спокойно.
- Мне не нужно лгать, Марта. Лжи не нужно. Достаточно правды. - он затих.
- Что делать? - преодолевая боль в сломанных ребрах, спросила девушка.
- То, чего ты жаждешь. - ответили ей из угла, из центра комнаты, из-под потолка, отовсюду разом сотни шепотков.
- Отомстиииии... - шептал голос.
- Да, - шепнула Марта.
- Убееееей.
- Да. - вторила Она окрепшим голосом.
- Впусти меня и я помогуууу. - Голос становился сильнее.
- Да! - девушка не сомневалась в ответе, голос ее звенел серебряным колокольчиком. На лестнице послышались топот шагов и голоса
- Впусти меня в себяяяяя! - просил голос.
- Дааааааа!!! - последний ее крик был полон боли, был насыщен гневом. Он пенился отчаянием и искрился ненавистью. Топот на лестнице даже утих, но потом усилился и дверь в комнату загрохотала от тяжелых ударов, но даже не пошевелилась.
Мрак нашел благодатную почву. Теперь вся ее сила, вся ее злоба служили лишь одному. Она дала силы Мраку: вытеснить, схватить, разорвать душу и занять ее место в теле.
Мрак из окружающей комнаты вползал ей в нос. Влетал в уши. Впитывался через поры. Входил отовсюду, откуда только мог, наполняя тело девушки. Она все кричала и кричала. И уже не понимала, что за нее кричит что-то другое, то, что теперь будет не только кричать, но и жить за нее. Но, без сомнения, сделает то, зачем пришел. Отомстит. Отомстит всем живым.