Б.К. : другие произведения.

Сарма. Глава четвёртая. Минск

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть об удивительном путешествии по России в 2057 году.
  Минск

И опять на вокзал, и опять к поездам,

И опять проводник выдаст бельё и чай.

И опять не усну, и опять сквозь грохот колёс

Мне послышится слово 'прощай'.

Группа 'Кино', 'Стук'

  
  Жаль, что все уже спят, подумал я, зашнуровывая в полумраке вагона ботинки. Придётся идти гулять в одиночестве. Я застегнул куртку, и, оглядев напоследок гостеприимное плацкартное купе, отправился на перрон. Возле выхода я с небольшим трудом разминулся с мужчиной, который заносил объёмистый и явно тяжёлый чёрный чемодан.
  
  Снаружи было очень холодно. Если бы я знал, что судьба забросит меня в столь прохладное будущее, то я несомненно оделся бы потеплее и взял шапку. Спустившись на перрон, я убрал зябнущие руки в карманы ветровки и огляделся.
  
   Минский вокзал был большим, прекрасно освещённым зданием из стекла и хрома. Сверху, над головой, чернело ночное небо с белыми клочьями облаков, и ослепительно горели вокзальные фонари. В воздухе вспыхивал и угасал тонкий металлический перезвон молотков обходчиков, словно какой-то великан пытался высечь искры гигантским кресалом. Двое железнодорожников внимательно осматривали вагоны снизу, освещая их лучом фонарика.
  
  В воздухе явственно чувствовались запахи угольного дыма и машинного масла. От стоящих рядом курильщиков доносилось зловоние каких-то отвратительных сигарет. Мимо меня по перрону шли пассажиры, вышедшие с поезда. Колёсики сумок и чемоданов жужжали по плитке. Мужчина атлетичного вида нёс сумку, просто вскинув её на плечо. Его куртка была расстёгнута, а торчавшая над майкой волосатая грудь словно бросала вызов вечернему осеннему холоду. Рядом с ним шла хрупкая бабушка, опираясь на трость. Откуда-то издалека слышался нетерпеливый детский голос:
  
  - Мама, ну когда же мы придём? Когда же мы уже придём? Я домой хочу!
  
  Я внезапно подумал, что тоже очень хочу домой, но, несмотря на это желание, плацкарт всё равно унесёт меня вдаль. Стоящая рядом проводница Ольга переступила с ноги на ногу и посмотрела на меня.
  
  - Что-то холодно, - сказал я, нейтрально начиная разговор.
  
  - Ну, так континентальный климат, - ответила она, снова переминаясь. - Да и куртка у вас не по погоде.
  
  Я кивнул.
  
  - Абсолютно непредвиденная поездка, - честно признался я. - Утром предложили в такой императивной форме, что пришлось ехать в том, что было на мне. Хорошо ещё, что удалось получить место в поезде.
  
  - Ну, вы же едете по служебному билету, - ответила проводница Ольга.- Кстати, вы не похожи на тех, кто обычно едет по нему.
  
  - Чем же я не похож?
  
  Проводница посмотрела вдаль, в сторону головы состава, и только потом ответила.
  
  - Хотя бы тем, что вы заплатили за чай. Я с вас даже пошлину не взяла. Обычно они все очень важные люди и ни за что не платят. Хорошо, если прицепляют купейный вагон, тогда они едут в купе. А если они в плацкарте, то постоянно всем недовольны и закатывают скандалы. Только я это вам по секрету говорю, пожалуйста, никому не сообщайте. Ехали мы весною, в соседнем перроне один из таких пассажиров, какой-то силовик, начал ругаться с соседями. В итоге, весь поезд лишили премии.
  
  - Полицейский, что ли? - поинтересовался я. Проводница отрицательно покачала головой.
  
  - Я его даже и не видела. Вроде бы, майор из опричников.
  
  Я не в первый раз слышал за сегодня название этой службы. Оно определённо вызывало у меня некое подспудное беспокойство. Пятьсот лет назад опричники привели Россию до такого состояния, что один крымский хан невозбранно, будто у себя дома, дошёл до Москвы и сжёг её, опередив Кутузова на целых триста лет.
  
  - А когда прицепляют купейный вагон? - спросил я, осторожно меняя тему.
  
  - Как правило, летом, когда из Москвы едет много богатых отдыхающих. Сейчас, видите, осень, людей не так много. Все покупают билеты в плацкарт. Купейные билеты ведь дорогие. Ну, а без нужды зачем цеплять ещё один вагон? Меньше состав, меньше нагрузки. Калининградскому поезду на транзитный участок всегда ставят очень мощный локомотив, чтобы пересечь Литву как можно быстрее.
  
  Я вытащил замёрзшие руки из карманов и потёр их друг о друга. Это не сильно помогло.
  
  - Мне давно не доводилось ездить через границы, - сказал я. - Вы знаете, что полвека назад окна не закрывали железными ставнями?
  
  Ольга пожала плечами.
  
  - Ну, это когда ещё было-то, - сказала она. - Это даже до нашего с вами рождения.
  
  - Ну да, - согласился я. - Но всё-таки, вам не кажется странным ехать через другую страну в консервной банке?
  
  - Таковы законы, - сказала Ольга, снова пожимая плечами. - Да и тут всего три часа. Я как-то общалась с проводницей, которая работает на поезде Москва-Владивосток...
  
  Я уважительно покивал головой.
  
  - ...так там, когда поезд едет по китайским частям Забайкалья, приходится закрывать окна на двенадцать часов.
  
  - Однако!
  
  Я не рискнул расспрашивать про Забайкалье подробнее, чтобы не вызвать у проводницы подозрений.
  
  - Потом ещё один участок, часов на восемь, - договорила она. - Это если на Владивосток ехать. В обратном направлении, понятно, сначала восемь часов, потом двенадцать.
  
  Безусловно, я мог согласиться с Ольгой: ехать в закрытом поезде всего три часа гораздо лучше, чем восемь или двенадцать. Тем не менее, вся эта ситуация показалась мне несколько странной. Неужели в России за сорок лет выросло поколение, для которого всё это представляется нормальным? Если отсчитывать с даты моего рождения, то мне сейчас шёл седьмой десяток и я имел некоторое моральное право побрюзжать.
  
  - Как вообще сейчас работается? - поинтересовался я. - Когда-то давно у меня была знакомая проводница, рассказывала про рейсы много интересного.
  
  - А что тут интересного можно сказать? - немного удивилась моему вопросу Ольга. - Нервная, тяжёлая и не очень женская профессия. Как и везде, зарплаты мало, работы много. Пассажиры бывают разные, сейчас вагон спокойный, ехать легко. Вообще, разное бывает...
  
  - Да, - сказал я. - Меня удивил полицейский визит. Это было неожиданно.
  
  - Кто-то из вагона услышал ваш разговор, и пошёл в полицию, - сказала Ольга. - Я даже не знаю, кто. Подозреваю на девятое и двенадцатое места. Хорошо, что вы смогли замять это дело. А то нас опять могли бы лишить премии - за то, что в вагоне занимаются обсуждением политики.
  
  - Как у вас на работе строго, - сказал я.
  
  - Да везде так строго, куда ни пойди. Штрафуют за всё, что угодно. А у вас разве не так?
  
  Я пожал плечами.
  
  - Я вообще историк. Можно сказать, что я больше погружён в дела полувековой давности, чем в реальность. Когда-нибудь я наберу достаточно материала и напишу монографию, а пока я в процессе изучения. Надо мной нет особого контроля, но и денег в кармане негусто. Поэтому я и еду в Москву подзаработать. Надеюсь, что мою консультацию хорошо оплатят...
  
  Я прервался, почувствовав, что определённо выдаю желаемое за действительное. Двое стоящих на перроне пассажиров выкинули окурки в урну и поднялись в вагон. Ольга оглянулась по сторонам.
  
  - Вам повезло, вижу, вы работаете по призванию. Я сама в детстве, - сказала она негромко, - хотела стать переводчицей, как моя мама. Она у меня в молодости работала учительницей в школе, делала переводы и водила экскурсии для иностранцев по Калининграду. Потом школу начали реформировать, английский язык убрали, потому что непатриотично. Она пять лет занималась репетиторством со школьниками. Затем к ней пришли люди из федеральной опричной службы и попросили прекратить. Сказали, что это может быть статьёй о пропаганде антироссийского образа жизни, и всё кончилось. А родителям школьников заявили, что они могут попасть под вынесение предупреждения об измене родине. Так и сказали: 'Зачем язык учите? За границу сбежать хотите?'. И вот, с тех пор моя мама работает гардеробщицей. Взяли в школу обратно, по знакомству. А что делать? Больше на работу никуда не берут, а до пенсии ещё дожить надо.
  
  Вокзальные динамики сообщили, что на какой-то из перронов прибывает поезд из Бреста.
  
  - Жуть, - сказал я.
  
  - Да что вы? - удивилась Ольга. - У нас, в Калининграде ещё нормально. Хуже было у маминой подруги в Брянске. Она тоже давала уроки английского. К ней однажды пришли какие-то не то хулиганы, не то бандиты. Сказали, что они из духовно-патриотической дружины, и что её уроки оскорбляют русских людей. Мол, зачем учить вражеский язык, если наш лучше всех? И что других эти уроки могут оскорбить ещё больше, так что если она не прекратит преподавать, то ей сожгут машину, а сына ночью изобьют в подворотне.
  
  - Вот это действительно жуть.
  
  - Она пошла в полицию, а там развели руками. Мол, кто эти люди - неизвестно, а слова к делу не пришьёшь. Когда сожгут, приходите. И всё. Только вы, пожалуйста, это никому не говорите. Это уже давнее дело. Его не к чему вспоминать.
  
  - O, don't worry, - с трудом вспомнил я английские слова. Проводница промолчала.
  
  - Вы необычный, - сказала она после паузы. - Необычно выглядите, необычно одеты, необычно думаете, и не боитесь говорить то, что думаете. Такое ощущение, что вы действительно человек из прошлого. Как моя мама.
  
  - А я и есть человек из прошлого. Историк должен знать то, что он изучает. Да и разве я необычно выгляжу? - поинтересовался я. - У меня везде ярлычки Ивановской трикотажной фабрики.
  
  Ольга улыбнулась.
  
  - Видно же! Я же знаю, как зарубежная одежда выглядит. Да и буквы на бегунке у ветровки написаны не по-русски.
  
  Я отчего-то почувствовал себя шпионом-вредителем. Вдалеке, в стороне головы поезда, что-то грохнуло. Состав вздрогнул. Очевидно, прибыл новый тепловоз.
  
  - Чем хорошо быть проводницей, - внезапно заметила Ольга, - так это тем, что можно купить нормальных продуктов в Москве. Они там не сильно дороже, но зато съедобны. Мы, как приезжаем, так сразу же отправляемся в привокзальный универмаг...
  
  - Типа супермаркета?
  
  - Слово-то какое забытое, супермаркет... Да, так назывались универмаги в моём детстве. Удивительно, что вы ещё помните.
  
  - Это же моя профессия!
  
  Вдалеке показался яркий свет прожектора: молниями сверкнули рельсы. К вокзалу приближался большой грузовой состав. С вулканическим рокотом багровый локомотив проехал мимо нас, увлекая за собой длинную вереницу вагонов-хопперов. На каждом из них были надписи 'Зерно'.
  
  - Сейчас послеурожайный сезон, - сказала Ольга. - Осенью все дороги здесь, в МГР, заняты составами с зерном, которое везут со всей России. Когда-то я была на минской грузовой станции. Вся она была заполнена зерном. Всюду вагоны, вагоны, вагоны, и всё с пшеницей. Там стоит Минский элеватор, самый большой в Европе. Его отсюда, к сожалению, не видно. Всё зерно России везут через Минск в Брест и дальше за границу.
  
  Мы помолчали. Мимо нас катился эшелон.
  
  - Кдых-кдых! - глухо стучали колёсные пары на стыках, и с каждой четвёркой стуков шестьдесят тонн зерна проезжало мимо нас. - Кдых-кдых!
  
  - А нам хлеба не хватает, приходится в Москве покупать. Хлеб в Калининграде - это не хлеб...
  
  По перрону от проводницы до проводницы шёл уже знакомый мне начальник поезда. Возле каждой из них он останавливался и о чём-то говорил.
  
  - Начальство идёт, - обеспокоенным тоном сказала Ольга. Я понимающе кивнул и, повернувшись, отступил на несколько шагов.
  
  - Так, важное изменение, - сказал начальник поезда, подойдя к проводнице. Хоть я и стоял к говорящим спиной, но мог слышать каждое слово. - Большая накладка с локомотивами. В общем, к нам цепляют правительственный поезд до Москвы. Особо следите за порядком. Сейчас по вагонам пройдут люди из опричной службы, будут смотреть на предмет безопасности. Окажите им содействие. После отправления проинструктируйте пассажиров, чтобы не слишком ходили по вагонам, и чтобы не слишком шумели. Если из правительственного поезда что-то потребуют, немедленно предоставьте. Всё понятно? Действуйте.
  
  Ольга торопливо поднялась в вагон, а начальник поезда отправился дальше. Оглянувшись на зерновой состав, что всё ещё катился вдоль перрона, я решил немного пройтись. До отправления поезда было ещё немало времени.
  
  Дойдя до лестницы, ведущей на большую галерею поверх перронов, я решил подняться и посмотреть. Передо мною по ступенькам шла молодая девушка в приталенном сером пальто. Изящные сапоги высотой до колена придавали изысканную строгость контурам девичьих ног. Я внезапно подумал, что эта незнакомка - первый хорошо одетый человек, которого я встретил за всё время своего путешествия в плацкарте. Не имея перед глазами эстетических ориентиров, очень легко привыкнуть к бесконечным спортивным костюмам и к курткам из синтетической ткани, считая их незыблемой нормой жизни.
  
  Вокзал при обзоре сверху был большим и ярким. Вокруг, сколько хватало взора, виднелись огни Минска. На чёрном небе ярко горели огни незнакомых мне высоток. Немного сориентировавшись, я посмотрел на юго-запад, где должна была располагаться грузовая станция. Отсюда можно было рассмотреть только яркие прожекторы на вышках. Где-то там виднелось ещё что-то большое, тёмное и параллелепипедное, но оставалось совершенно неясно, это ли знаменитый минский элеватор, или же это не менее знаменитая минская библиотека?
  
  К счастью, ветер утих, и мне было совершенно не холодно. Какое-то время я стоял на галерее, словно на капитанском мостике, озирая будущее, точно моряк - штормовой океан. От возвышенных мыслей меня отвлёк громкий гудок. Маневровый тепловоз подталкивал к нашему составу шесть дополнительных вагонов. Наверное, это и был тот самый правительственный поезд, о котором говорил спешащий начальник поезда. Вагоны сцепились с таким грохотом, будто исполин из древних мифов сыграл в боулинг чугунными кеглями. Я взглянул в том направлении, из которого к нам прибыли новые вагоны. Там, метрах в трёхстах, виднелся дополнительный перрон со своей галереей. С обоих торцов он был отгорожен ажурными металлическими коваными решётками. Я решил подойти и посмотреть поближе.
  
  Свежеприцепленная часть поезда снаружи выглядела более аккуратно, нежели та, в которой ехал я. Окна снаружи были чище, а триколорная окраска - ярче. Каждый из вагонов был украшен большим двуглавым медведем. На перроне возле границ двух поездов стояло трое мужчин в форме неизвестного мне ведомства. У всех них были очень неприятные строгие лица.
  
  - Пожалуйста, идите в другую сторону, - приказным тоном сказал один из них. - Это охраняемый состав, нахождение посторонних лиц запрещено.
  
  - Ну, так я же в него не сажусь, - ответил я, разворачиваясь. Показав в кармане мужчинам кукиш, я отправился назад.
  
  - Охраняется, - коротко сказал я Ольге, которая только что вернулась на перрон из вагона. - А что это вообще за поезд к нам прицепили?
  
  - Правительственный спецсостав, - сказала она, стряхивая белую пыль с локтя. - Какие-то перебои с локомотивами. Задержка недопустима, поэтому его присоединяют к нам. Хорошо ещё, что нас не отцепили, а то бы пришлось ждать здесь утра!
  
  И то верно, подумал я. Могли бы ведь и отцепить! Судя по тому, что я увидел за время пребывания в будущем, подобное было вполне возможно.
  
  - С нами поедет правительство? - поинтересовался я.
  
  - Нет, - сказала Ольга. - Это просто такое название. Там едут высокопоставленные пассажиры. Даже министры и генералы предпочитают поезд на таких расстояниях, потому что не решаются лететь самолётами. Однако, мы скоро отправляемся. Заходите, я буду сейчас закрывать дверь.
  
  Я поднялся с минского перрона в ставший мне родным плацкарт. В вагоне было тепло, темно и очень душно. Спать почему-то совершенно не хотелось. Можно было бы улечься на полку и прочитать какую-нибудь из сохранившихся на мобильном телефоне книг, но я подумал, что это может нарушить не только конспирацию, но и какой-нибудь из появившихся за эти годы законов.
  
  Минский вокзал за окном дрогнул и поплыл назад. За краем окна исчезали фонари и скамейки. Пропал перрон, потянулись назад служебные постройки. Поезд ускорялся. Синей молнией в темноте мелькнул маневровый светофор.
  
  Хлопнула тамбурная дверь. Вошла Ольга.
  
  - Можно ещё чаю? - поинтересовался я. - Я оплачу, конечно же.
  
  Она улыбнулась в ответ на мою улыбку.
  
  - Берите, - проводница протянула мне подстаканник, чайный пакетик и сахар.
  
  - Спасибо, - сказал я, заваривая чай, при этом стараясь всё так же не глядеть в камеру видеонаблюдения.
  
  - Она не работают, - сказала Ольга. - Это же муляж.
  
  Я пожал плечами и пошёл к себе. Поезд уже набрал ход. В Минске наш вагон заполнился почти полностью. Мне приходилось идти осторожно, чтобы не опрокинуть стакан на кого-нибудь из спящих или же не запнуться о стоящие в проходе ботинки. Вдали кто-то шумно стелил постель. В нашем купе появились два новых пассажира. Над мирно спящим рыжеусым расположилась женщина. Её длинные чёрные волосы раскинулись на подушке, чуть спадая вниз. Над моей полкой уже спал незнакомый мне пассажир, с головой закутанный в одеяло. Судя по громоздкому квадратному чемодану, торчащему из-под моего спального места, и по тяжёлому дыханию, это явно был мужчина средних лет. В купе определённо стало тесновато.
  
  Я поставил подстаканник на столик и задумался. Что может быть лучше, чем ехать в плацкарте, сидеть на полке, пить чай и думать о будущем, которое окружает меня? Разве что ехать в одиночестве или, хотя бы, не в такой тесноте?
  
  Поезд покидал Минск. За окном один за другим мелькали жилые кварталы и улицы, огни домов и машин. Где-то там жили люди будущего, которых я никогда не увижу, и которые никогда не увидят меня.
  
  Чай был горячим; я пил его маленькими глотками. Сейчас поезд выходил на прямую линию к Москве. На этом пути после Минска располагались Орша, Смоленск, Вязьма, и, хоть поезд там и не останавливался, Бородино. Я внезапно подумал, что наш путь проходит по местам трагической боевой славы России. На Белорусском и Витебском вокзалах стоят памятники солдатам, которые в своё время отправлялись с них на мировые войны. Я же сейчас еду в противоположном направлении; еду с той стороны, откуда приходил неприятель.
  
  Как раз на мысли о неприятеле в проходе плацкарта появился мужчина лет тридцати пяти, в светло-сером костюме без галстука, гладко выбритый и аккуратно подстриженный. У меня появилось недоброе предчувствие.
  
  Мужчина оглядел меня с ног до головы очень настойчивым и внимательным взглядом, после чего назвал моё имя и фамилию.
  
  - Это вы? - спросил он негромко, стараясь никого не разбудить.
  
  - Нет, это не я, - сам собою вырвался у меня ответ. Что-то подозрительное было в этом вопросе. Мне вспомнился банк в зелёных тонах, где я узнал, почём фунт стерлинга.
  
  Мужчина вытащил из внутреннего кармана удостоверение в красной обложке. В скудном освещении ночного плацкарта больше ничего не удалось разобрать.
  
  - Третье отделение канцелярии президента, - произнёс он. - Меня зовут Алексей, и нам нужно поговорить.
  
  - А если я не хочу с вами разговаривать? - поинтересовался я. Почему-то мне действительно не хотелось этого делать. В конце концов, я и так неплохо ехал в плацкарте, пока к нам не прицепили правительственный поезд.
  
  Алексей посмотрел мне прямо в глаза.
  
  - Пожалуйста, не ведите себя глупо, и не ухудшайте и без того плохое ваше положение, - заявил он. - Если бы здесь сейчас были люди из государственной тайной полиции или федеральной опричной службы, то вас бы никто и ни о чём не просил. Вам бы просто завернули руки за спину болевым приёмом и увезли бы в машине. А я вежливо прошу пройти со мной и поговорить. Плацкарт - не место для разговоров.
  
  Я недовольно кивнул. В соседнем купе кто-то зашуршал одеялом. Возможно, это был пассажир с двенадцатого места.
  
  - Далеко идти?
  
  - Несколько вагонов. Ваш паспорт у вас с собой?
  
  - Да. Он нужен?
  
  - Давайте мы сначала пойдём в более удобное место? Да, нужен.
  
  Я поднялся с полки. С верхней боковушки на меня внимательно посмотрела проснувшаяся черноволосая женщина. Наши взгляды на миг скрестились, но она тут же отвернулась в сторону окна, за которым мелькнул одинокий фонарь.
  
  Мы шли по ночному поезду. Позади остался вагон, в котором спал гвардии комбайнёр. Незаметно для Алексея я посмотрел налево, но смог лишь увидеть белеющее в темноте одеяло. Вагон-ресторан был пуст, а буфетная стойка - закрыта. Мы миновали ещё один плацкарт, где я запнулся о коварно торчащий чемодан. На полке спал неизвестный пассажир, завёрнутый в простыню, точно мумия. Кто-то храпел столь пронзительно, что мне в голову пришла мысль о самостийном суде пассажиров плацкарта, которые не выдерживают этой звуковой атаки и наносят храпуну передаваемым по кругу финским ножом смертельные телесные повреждения, после чего выбрасывают кадавр в окно ногами вперёд. Впрочем, мне некогда было задумываться об убийстве в плацкартном экспрессе. Оставив вагон позади, мы остановились в тамбуре перед дверью. На ней располагалась большая и предупреждающая вывеска, прикрепленная, судя по всему, совсем недавно:
  
  
Специальный состав
  
Посторонним вход категорически воспрещён
  
Огонь открывается без предупреждения
  
  Алексей открыл дверь ключом, и мы прошли через лязгающий стык вагонов.
  
  В тамбуре правительственного вагона стояли двое мужчин в форме. Каждый из них был вооружён пистолетом-автоматом незнакомого мне образца.
  
  - Он со мной, именем августейшего президента, - спокойно сказал Алексей охранникам, и оба с нарочитой готовностью кивнули. - Пойдёмте.
  
  Мы покинули тамбур, и оказались в коридоре купейного вагона. Сразу ощущалось, что он предназначен для более состоятельных и влиятельных людей, чем пассажиры плацкарта. На полу, поверх паркетной доски, лентой шёл длинноворсовый ковёр с сине-жёлтыми прихотливыми узорами. Стены до середины были отделаны полированными панелями орехового дерева. Выше них шла синяя атласная обивка с золотыми двуглавыми медведями. По периметру потолок украшала декоративная лепнина в античном стиле. Свет лился из матовых стеклянных полушарий, закрепленных на потолке в золочёных ободах. Шторы на окнах были оформлены в тех же цветах. На двери, через которую мы вошли, располагался большой золотой двуглавый медведь с пшеницей. Только сейчас я смог рассмотреть, что на ленточках, обвивающих снопы, написан девиз:
  
  
'ПРЕЗИДЕНТ. РОДИНА. СТАБИЛЬНОСТЬ'
  
  - Нам сюда, - произнёс Алексей, открывая ключом дверь номер шесть. За дверью было двухместное купе. - Присаживайтесь.
  
  Полки были не застелены. Их обтягивал прохладно-синий атлас и золотились двуглавые медведи. Похоже, в этом купе никто не ехал. Я сел к окну.
  
  - Можно увидеть ваш паспорт? - обратился ко мне с просьбой Алексей, закрыв дверь и щёлкнув замком. Что же, я был не в том положении, чтобы противиться. Я протянул ему бордовую книжечку.
  
  Канцелярист из третьего отделения рассматривал мой паспорт как можно более тщательно, проглядывая его на свет и сравнивая с какими-то бумагами; на них я успел рассмотреть только большой гриф 'секретно'. Особый его интерес вызвали шенгенская виза и разрешение на выезд с территории Пограничного союза; он весьма дотошно изучил все подписи и штампы. Тем временем я бесстрастно смотрел на Алексея. В темноте плацкарта я так и не успел толком его разглядеть. У моего визави было аккуратное лицо с острым подбородком и внимательный взгляд, в настоящий момент прикованный к моему документу. Алексей выглядел в меру высокопоставленным чиновником средней руки. В нём не было ни отвратительной барской властности регионального губернатора, ни противного вахтёрского превосходства мелкого госслужащего, которому вместе с крохами власти достаётся бескрайнее море работы и ответственности, заботливо возложенное на него вышестоящими чинами. В нашей беседе мы держались на равных, и это было приятно.
  
  - Возьмите, - вернул мне паспорт Алексей, сжимая в другой руке лупу. Я молча убрал документ. - Вы ехали в Москву. Позвольте узнать, для чего?
  
  Я и сам не мог внятно ответить себе на этот вопрос, но мне не понравилось, что Алексей употребил глагол в прошедшем времени.
  
  - Чтобы посмотреть на архитектуру города и ознакомиться с его историей, - нейтрально ответил я.
  
  По всей видимости, этот ответ его совершенно не удовлетворил.
  
  - С вами хочет поговорить один очень высокопоставленный человек, - медленно начал Алексей. Его рука одёрнула на себе пиджак. - Если быть точным, то вас хочет видеть господин президент Российской Федерации. Надеюсь, мне не нужно объяснять, что это желание имеет силу приказа? Вы поедете со мной в Москву в правительственном вагоне, а потом мы доставим вас в Кремль.
  
  - А если я не хочу?
  
  - Наверное, вы не до конца понимаете ситуацию, - Алексей слегка поднял брови. - Давайте я обрисую вам положение, в котором вы находитесь. Для начала, вы имели у себя банкноту в двадцать евро. Вы не сдавали её государству, храня у себя. От трёх лет общего режима. Далее, вы осуществляли нелегальную продажу валюты. Это уже от четырёх лет общего режима.
  
  - Но у меня есть бумага из банка...
  
  - Ваша бумага - липа, и вы прекрасно об этом знаете. Директор банка уже даёт показания. Следующим поездом его повезут на допрос в Москву. Кстати, вы знаете, что он вас надул? Двадцать евро - это полмиллиона рублей.
  
  Вот же жулик, подумал я. Он выглядел столь солидно, а обманул, точно меняла на Центральном рынке!
  
  - В банке вы отдавили ногу полицейскому, находящемуся при исполнении, - продолжал Алексей. - Нападение на представителя власти. Пять лет минимум.
  
  - Но я не отдавливал ему ногу!
  
  - Поздно, он уже дал письменные показания, - сказал мой собеседник. - Медицинская экспертиза обнаружила трещину ногтя на его левой ноге. Далее. Я вижу, что на вас зарубежная куртка. Это можно квалифицировать как действия, направленные на подрыв отечественного производства. От двух лет. Как я понимаю, ваши джинсы и ботинки тоже зарубежные. От трёх лет.
  
  - На мне ещё польские носки, - добавил я себе срок из чувства противоречия.
  
  - Вот видите, ещё и носки, всё вместе - это крупный размер, от пяти лет. Более того, на вас носки страны, которая проводит политику, враждебную России. Так что тут возможна ещё и измена родине, а это...вы знаете, что такое червонец?
  
  - Я знаю ещё, что такое четвертак, - мрачно ответил я. Мой собеседник явно имел в виду отнюдь не нумизматические толкования этих слов.
  
  - Вот видите, вы сами прекрасно всё понимаете. Помимо этого, вы не служили срочную. Уклонение от службы - это опасное преступление, ибо если никто не пойдёт служить, то кто же тогда станет кормильцем родины? Вы понимаете, что человек, который не хочет кормить своё правительство, будет кормить чужое? От пяти лет. Заметьте, мы сейчас ещё не касаемся того, что вы последние три года не были на исповеди. В исповедальном реестре нет сведений о вас. Значит, вы считаете себя безгрешным и этим оскорбляете чувства верующих. Год трудовых работ в Соловецком монастыре.
  
  - А если я атеист?
  
  - Если вы отрицаете существование бога, то это оскорбление чувств верующих, совершённое с особым цинизмом. От двух до трёх.
  
  - Ну, а если я агностик?
  
  - То вас всё равно посадят, - с предельной честностью сказал мне Алексей. По его виду было ясно, что он не шутит. Я посмотрел ему в глаза, словно пытаясь в чём-то пристыдить. Этого мне не удалось: мой собеседник не отвёл взгляда, и даже не моргнул.
  
  Ну у них и законы, признавая свою капитуляцию, подумал я.
  
  - Вы не похожи на человека, который ходит на исповедь и в чём-то признаётся. Ваш костюм явно сшит не в Иваново, - так же откровенно сказал ему я. - Но вас же не арестовывают?
  
  - А меня пока не хотят посадить, - сказал Алексей, глядя мне в глаза. В слове 'пока' чувствовался некоторый вызов, оттенённый нотами фатализма.
  
  Мы снова замолчали. Бить такие карты мне было нечем.
  
  - Ну, и если у следствия возникнет необходимость, - сказал Алексей, - вас всегда могут привлечь за призывы к сепаратизму. Пять лет минимум. Это так называемая 'владивостокская' статья, однако при желании калининградцев по ней тоже сажают. Я правильно понимаю, что вы калининградец?
  
  - Коренной, - сказал я. - А нас-то за что?
  
  Алексей пожал плечами, всем своим видом показывая, что речь сейчас пойдёт о каких-то банальных и абсолютно очевидных вещах, наподобие необходимости переходить дорогу на зелёный свет или же об опасности нахождения под стрелой крана.
  
  - Вы слишком далеки от России, и слишком близки к загранице, - сказал он, сформулировав свою мысль. - Вы, по старой памяти, слишком много знаете о том, как живут люди в других странах, а это знание опасно подтачивает те духовно-нравственные ценности, на которых держится Россия.
  
  - Да, - сказал я. - Когда возвращаешься в Калининград из Польши, разница в уровне жизни видна невооружённым глазом. Особенно это касается...
  
  - Не надо! - торопливо остановил меня Алексей. - Давайте не будем говорить об этом, пока мы в пути! Иначе вам добавят ещё лет десять, а мне дадут три за компанию. Здесь, в правительственном поезде не должно быть подслушивающих устройств, но всё же, предлагаю не рисковать. Вы и так за двенадцать часов набрали двенадцать лет, и стали самым разыскиваемым человеком в России.
  
  - Почему?
  
  - По совокупности ваших деяний. Вы выглядите очень любопытно, и многие хотят побеседовать с вами поближе. В том числе, и президент России.
  
  - Кстати, так почему он хочет меня видеть?
  
  - Я не уполномочен сообщить вам подробности. В общих чертах, вы можете оказать очень большую услугу своей родине. При этом существует опасность, что другие ведомства захотят, чтобы вы оказали услуги не родине, а им. Арестовать такого опасного правонарушителя, как вы - это путь к новым званиям и финансированию. Я уже говорил, что если бы к вам пришли люди из тайной полиции или опричной службы, то вы бы не беседовали в таких комфортабельных условиях, - Алексей обвёл взглядом купе. - Я - канцелярия президента, и я повезу вас к нему. А они повезут вас к себе.
  
  Я попытался взвесить ситуацию.
  
  - Что же вы предлагаете?
  
  - Комфортабельное купе до Москвы в правительственном поезде. Затем - аудиенция у господина президента.
  
  - Полагаю, вопрос моего согласия чисто риторический?
  
  - Безусловно. Вы же не хотите ехать в вагонзаке?
  
  Я пожал плечами. Похоже, выбора действительно не было.
  
  - Хорошо, я согласен.
  
  - Вот и прекрасно.
  
  Алексей открыл свой дипломат и достал оттуда пачку бумаг.
  
  - Правительственный вагон, - пояснил он мне, - даёт вам определённый иммунитет. Как минимум, сюда без разрешения не войдёт полиция внутренних дел. Но, к сожалению, есть и другие... Поэтому нам необходимо устроить вас на работу в Канцелярию президента.
  
  Я удивлённо смотрел на него.
  
  - У вас будет чин советника второго класса. Это что-то вроде старшего лейтенанта. К сожалению, больше пока нельзя, но, думаю, что в Москве вас ожидает значительный карьерный рост.
  
  - А для чего это?
  
  - Как я уже говорил, вас ищут все. В случае какого-либо непредвиденного инцидента, вам будет проще в чине советника, чем без него. Я немного замёл ваши следы в Минске. Теперь все думают, что вы пересели на петербургский поезд, и будут ожидать вас в Витебске. Так что мы без проблем доберёмся, как минимум, до Вязьмы, а дальше будет видно.
  
  Я просматривал бумаги приёма на госслужбу, бегло читая бесчисленные пункты, условия, права и обязанности. Я не мог сказать, что горел желанием устраиваться на работу в канцелярию президента. Конечно, я приобретал право ехать в столь прекрасном вагоне, но меня беспокоила обратная сторона медали. За сорок прошедших лет в русской державе возникла какая-то гниль. Мне не вполне нравилось то, чем стала Россия в 2057 году, и я не хотел принимать участие в происходящем. К сожалению, принципы хороши тогда, когда они подкреплены хотя бы браунингом. У меня был лишь загранпаспорт.
  
  - Возьмите, - Алексей протянул мне ручку с пером в виде Спасской башни. - Только, прошу, поставьте свою настоящую подпись, как в паспорте. Сыну турецкоподданного будет очень непросто сделать карьеру в России.
  
  И я, посрамлённый, подписал.
  
  - Превосходно. Поздравляю с поступлением на государственную службу в третье отделение личной канцелярии господина президента Российской Федерации - крепко пожал мне руку Алексей. - Третье отделение занимается особыми поручениями, которые нельзя возложить на первые два... Вот, возьмите.
  
  Из того же дипломата появилось удостоверение в знакомом красном переплёте.
  
  - Это вам, - говорил Алексей, пока я как заворожённый рассматривал свои фамилию, имя и отчество. - Фотографию мне пришлось взять с камер видеонаблюдения в банке. В Москве вам дадут новые документы. Теперь вы мой коллега. Права, обязанности, премии, неприкосновенность, выслуга лет, служебное жильё, ведомственные поликлиники, санатории...об этом вам расскажут позднее. Да, кстати, вы можете в разговоре о господине президенте не использовать титул 'августейший'. Это тоже одна из льгот.
  
  Я только сейчас обратил внимание на то, что на моём удостоверении изображён куда более привычный для меня двуглавый орёл.
  
  - Почему здесь не медведь? - спросил я, крутя красную корочку в руках. Алексей потёр переносицу.
  
  - Аппарат господина президента сохранил для себя прежний герб России, - пояснил он. - Двуглавый орёл - наш отличительный знак. Кстати, чуть не забыл! Вам нужно выбрать партию, в которую вы хотите вступить.
  
  - Что, простите? - удивился я. Алексей, тем временем, извлёк из дипломата три партбилета, окрашенные в красный, синий и белый цвета соответственно.
  
  - Неужели вы хотите работать на госслужбе, будучи беспартийным? - в свою очередь удивился Алексей. - Боюсь, что такое позволено разве что президенту. Уверяю вас, что любой человек, который хочет занять хоть какой-то пост...Вот, выбирайте на свой вкус. 'Партия труда и работы', 'Великая Россия' и 'Либерально-Консервативный союз'.
  
  - Что, ещё и в партию вступать?
  
  - В принципе, они абсолютно ничем не различаются, - не отвечая на мой вопрос, продолжал Алексей. - Я лично знал одного депутата, который вошёл в Думу от ПТР, затем перешёл через год в ЛКС, а закончил её членом ВР. Но всё же посоветую вступить во 'Великую Россию', как и я. Как-никак, вы теперь госслужащий. Партия труда и работы больше подходит для свободных интеллектуалов, а Либерально-Консервативный союз - для крупных бизнесменов.
  
  - Всё же, есть ли возможность подождать с этим до Москвы? - не сдавался я. - Я хочу хотя бы посмотреть уставы партий, в которые я должен вступить.
  
  Алексей рассмеялся, демонстрируя почти голливудскую улыбку. Я почему-то подумал, что это первая яркая улыбка, которую я увидел за двенадцать часов. Последний раз так же широко и столь же искренне улыбался только человек в чёрном.
  
  - Простите, - сказал он, улыбаясь. - Наверное, вы будете первым членом партии, который прочитает устав, перед тем, как вступить в неё. Президент не ошибся в вас. Думаю, вас ждёт блестящая карьера в будущем. Вы или далеко пойдёте, или далеко поедете. Если вдруг вы обойдёте меня в чинах, прошу, не забывайте, кто помог вам выйти к этому. А теперь, пожалуйста, располагайтесь здесь, в этом купе. Будьте как дома. Вагон-ресторан чуть дальше.
  
  - У меня осталась куртка в плацкарте, - вспомнил я. - И тапки.
  
  - Вам их принесут позднее. Попрошу вас, никогда, ни при каких обстоятельствах не выходите из правительственного поезда.
  
  Я удивлённо посмотрел на Алексея.
  
  - Я очень доверяю вам, - слегка наклонил голову мой новый коллега. - Я вернул вам все бумаги, разместил в резервном купе и никак не ограничиваю вашу свободу, даже для вашей же пользы. Я уже говорил, что ждёт вас за пределами этого вагона. Никакая корочка не спасёт вас. Поверьте, в ваших же интересах ехать до Москвы здесь, никогда и никуда не выходя. В противном случае...
  
  Он не договорил, красноречиво взглянув на меня.
  
  - Откуда такая доброта? - поинтересовался я. Алексей снова чуть задержался с ответом.
  
  - Вас очень хочет видеть господин президент, - начал он. - Возможно, что вскоре вам будут предстоять очень важные и ответственные дела.
  
  - Чего же хочет от меня президент? - мои догадки уже превратились в одну большую уверенность.
  
  - Об этом он скажет вам сам. Повторю: к сожалению, я просто не уполномочен вести подобные беседы.
  
  - Что же, тогда я спрошу сам. Правильно ли я понимаю, что я сейчас - единственный гражданин России, который может выехать за границу?
  
  Мерно и негромко стучали колёса. Поезд слегка покачивало.
  
  - Пожалуйста, - сказал Алексей, чуть задержавшись с ответом, - больше не говорите этого вслух. По крайней мере, до прибытия в Кремль. Иначе вам будут очень сильно завидовать. Пусть это будет нашим секретом. Договорились?
  
  Я кивнул.
  
  - В таком случае, располагайтесь. Я нахожусь за стенкой в седьмом купе. Если что-то потребуется, обращайтесь. Если что-то потребуется срочно, стучите.
  
  - Подождите. Мне хочется задать пару вопросов, - сказал я. Пожалуй, уже можно было ненадолго снять маску историка и спросить некоторые вещи в открытую. - Федеральная опричная служба, которой меня пугают - это Лубянка?
  
  - Нет, конечно, - коротко ответил Алексей. - ФОС - это не Лубянка и никогда ею не была. Если вы имели в виду Федеральное управление безопасности, Лубянка-Якиманка, то сейчас они занимаются только пограничной охраной. Заградительная линия 'Засека'. У них и так слишком много вооружённых людей, а все службы не складывают в одно ведомство.
  
  - А почему Беларусь теперь называется МГР? - поинтересовался я. - И что такое ОКРАМ? Что вообще происходит в стране?
  
  - Думаю, у вас к нам вопросов так же много, как и у нас к вам, - Алексей улыбнулся чуть шире. - Похоже, придётся организовать небольшой вводный инструктаж на Старой площади, когда мы приедем, но кое-что можно рассказать сейчас. Надеюсь, вы понимаете, что всё, что будет сейчас сказано, относится к гостайне? До десяти лет за разглашение.
  
  Я кивнул.
  
  - Когда-то давно, больше сорока лет назад, началась так называемая 'война санкций', - неторопливо, обдумывая слова, начал Алексей. - ООН накладывала санкции на наших политиков и бизнесменов. В свою очередь, мы вводили в ответ контрсанкции, отказываясь торговать с ними. Больше мы ничего не могли сделать. Затем против России было введено товарное эмбарго, и нам срочно понадобился торговый посредник. Страна, по которой мы едем, занимала очень неопределённую позицию. Она хотела дружить как с Россией, так и со странами Запада. Она требовала очень многого и не предоставляла никаких гарантий, выгодно используя своё положение посредника. Мы вежливо попросили её президента определиться. Его ответ нам не понравился, поэтому мы так же вежливо ввели войска и помогли гражданам произвести выборы нового президента, потому что старый немного засиделся. Новый законно избранный лидер занимал более выгодную для нас позицию. После его реформ страна стала известна под именем Минской Государственной республики. К сожалению, западу очень не понравились наши действия. Они привели к дипломатической блокаде наших двух стран. Ни один человек из высшего руководства с тех пор не мог выехать за пределы России, не рискуя попасть под арест. В ответ, в качестве безусловно справедливой меры, мы ввели выездные визы. Это продолжалось не очень долго. За рубеж ещё ездили крупные чиновники для переговоров. К сожалению, из десяти человек, выезжавших за рубеж, возвращался только один, поэтому границы закрыли окончательно.
  
  - Окончательно? - спросил я. - Но ведь вы...то есть, мы как-то торгуем с ними зерном?
  
  - В Бресте, на реке Буг есть пограничный мост с конвейером, по которому зерно безостановочно поступает за рубеж. По этому же конвейеру к нам иногда поступают зарубежные товары, которые ещё не выпускаются в рамках импортозамещения. Например, мой новый голландский галстук, который я надеваю по особым случаям...
  
  Это прозвучало забавно. Я подумал, что прилагательное 'голландский' придаёт любому или почти любому словосочетанию определённо двусмысленный оттенок: фразы 'голландский плацкарт', 'голландский локомотив', 'голландский машинист' или 'голландская проводница' звучали столь провокационно, что я бы никоим образом не рискнул употребить их в детских учреждениях. Тем временем, Алексей продолжал свой рассказ:
  
  - ...такие же конвейеры есть в Гродно и Свислочи. Схема выстроена так, что никто не может бежать на ту сторону. Что же до морского сообщения, то когда-то в Японии, триста лет назад, был такой остров, Дэдзима, через который они торговали с голландцами. Японцы не могли зайти на его территорию, голландцы не могли оттуда выйти. Примерно так же работают специальные изолированные гавани в Новороссийске и Петербурге. Единственный канал связи с заграницей - телетайпная линия Москва-Минск-Берлин-Лондон-Вашингтон. Больше ничего нет.
  
  - Как строго, - удивился я. Алексей пожал плечами, поднимаясь с полки.
  
  - Слишком много было желающих уехать. Страна не может себе этого позволить.
  
  - Кстати, а почему именно зерно?
  
  - Когда в двадцать девятом году в Европе построили первый термоядерный реактор, спрос на нашу нефть и газ начал падать. За считанные годы он скатился до нуля, поэтому пришлось затянуть пояса на целое десятилетие, пока Россия изыскивала новую статью экспорта и перестраивала всю инфраструктуру. Зерно - это единственный российский товар, востребованный за рубежом. Если у вас больше нет вопросов, то я покину вас. Мне нужно сообщить хорошую весть на Старую площадь.
  
  - Последний вопрос. Так что такое ОКРАМ?
  
  Мой собеседник, уже готовый открыть дверь, обернулся:
  
  - Ограниченный контингент Российской армии в Минской Государственной республике. Единственная боеспособная часть нашей армии. Всё остальное после Сахалина...впрочем, давайте об этом потом. Ключ вот здесь, не забудьте взять, если будете выходить.
  
  Я остался один.
  
  Какое-то время я просто сидел на синем бархате полки и загипнотизировано смотрел в противоположную стену, на которой располагались стилизованные барельефные контуры России и МГР. Из этого состояния меня вывел грохот состава за окном. Повинуясь непонятному желанию, я отдёрнул в стороны занавески. Поверх проносящегося эшелона с зерном дрожало моё отражение. В этом зеркале я выглядел не лучшим образом.
  
  Эшелон исчез, и в окне осталось только отражение. Где-то вдалеке, на горизонте, горел красный огонёк.
  
  . После всех прошедших событий во мне проснулся голод. Пожалуй, он и не засыпал с самого утра. Незначительные перекусы картошкой и овсянкой могли лишь его немного приглушить, но сейчас я ощущал, что пора подкрепиться основательнее. Алексей упоминал про то, что где-то рядом есть вагон-ресторан, и, похоже, наступило время отправиться туда.
  
  Вопросы, вопросы, кругом были одни вопросы. Пожалуй, решил я, если поужинать, то мне станет проще. Убрав удостоверение сотрудника третьего отделения в сумку, я ещё раз окинул взглядом три партбилета на столе. Их я брать не стал. Почему-то мне пришла в голову ассоциация с чашками напёрсточника.
  
  Я вышел в коридор и закрыл дверь латунным ключом с цифрой 'шесть'. В дальнем конце вагона виднелась фигура охранника. Желания приближаться к нему не было, и я отправился в противоположную сторону.
  
  Следующий вагон был обставлен так же роскошно, но в зелёно-золотых тонах. По коридору навстречу мне шли двое деловых мужчин в костюмах при галстуках. Мы разминулись в коридоре; по мне скользнули два ненавязчивых изучающих взгляда. Наверное, для правительственного поезда я в своих джинсах и свободной рубашке выглядел недостаточно респектабельно.
  
  Миновав ещё один тамбур, я оказался в вагоне-ресторане, обставленном с приятной роскошью. Почти все столики были заняты людьми исключительно делового вида. Я ещё никогда не видел вживую столько солидных мужчин и элегантных женщин. Кто-то торопливо ел, поддевая мясо вилкой, кто-то вполголоса переговаривался, отодвинув полупустую тарелку.
  
  Какой-то плотный мужчина в идеально выглаженном белом адмиральском костюме равнодушно посмотрел на меня и тут же вернулся в беседу со своим коллегой. Похоже, я был принят этим обществом, или, по крайней мере, не вызвал его отторжения.
  
  Убранство вагона-ресторана правительственного поезда было столь же роскошно, как и его посетители. Стены украшали панели морёного дерева. Аккуратный приглушённый свет лился из бра литой бронзы, отражавшихся в зеркальном потолке. Белели скатерти и золотился огромный герб на стене. В ближнем ко мне конце вагона пианист негромко играл джаз. Чёрный фрак маэстро идеально сочетался с чёрным лаком фортепиано. Я поискал взглядом свободное место.
  
  - Здравствуйте, - почтительно поприветствовал меня стоящий у двери швейцар. - К сожалению, полностью свободных столиков уже нет. Вы согласитесь присоединиться к кому-либо?
  
  - Вполне, - ответил я.
  
  - Тогда прошу вас сюда.
  
  Швейцар провёл меня к дальнему столику, где одиноко сидел мужчина, одетый в достаточно свободную рубашку-поло, выделяющуюся среди пиджаков и галстуков остальных. Его внешний вид показывал, что кризис среднего возраста явно не за горами.
  
  - Прошу, - сказал швейцар, и я расположился напротив мужчины в рубашке-поло. Перед ним на большой тарелке лежал недоеденный шницель в окружении разбросанного горошка. Мужчина посмотрел куда-то сквозь меня и налил себе коньяка из стоящего рядом графина.
  
  Я взял в руки меню, отпечатанное на гладкой мелованной бумаге. Шницель, лежащий в тарелке моего соседа, определённо состоял из мяса, и я имел все основания предполагать, что всё остальное тоже окажется съедобным. В этом вагоне-ресторане были куда более аппетитные блюда, чем в плацкартном. Страницы с прекрасной полиграфией предлагали мне всевозможные первые и вторые блюда, предлагая добавить к ним разнообразные гарниры, закуски и запивки. Всё это изобилие было относительно недорого: мелкий шрифт внизу каждой из страниц сообщал, что цены дотированы Агропромом России.
  
  - Что желаете? - ненавязчиво поинтересовался подошедший официант. На какую-то долю секунды мне стало неудобно, что я одет хуже, чем он. Мне оставалось надеяться, что в своём новом чине я могу себе это позволить.
  
  - Пожалуйста, борщ за сто двадцать и филе лосося за двести, - выбрал я. Ещё с Молодечно мне хотелось рыбы, и вот мои мечты начали сбываться. Картофель мне уже несколько надоел, поэтому в качестве гарнира я взял пасту 'а-ля итальяно' по пятьдесят рублей. - Скажите, почему у вас натуральный кофе стоит семьдесят рублей, а цикориевый - семьсот?
  
  - Цикориевый кофе - импортный, - пояснил мне официант, сделав вид, что его это нисколько не удивило. - Натуральный же выращен по программе продовольственного импортозамещения. Возьмите лучше цикориевый.
  
  - Мм. Понятно. Тогда, пожалуйста, чёрный чай с лимоном, - попросил я, ощущая приступ экономии.
  
  - Вам чай сразу, или с основными блюдами? - спросил официант, взмахнув ручкой над своим блокнотом.
  
  - Два чая. Один сразу, другой с блюдами.
  
  - И мне ещё триста грамм коньяка! - неожиданно сказал мой сосед, всё это время делавший вид, что смотрит в свой бокал.
  
  Быстро и почтительно кивнув, официант ушёл.
  
  - Вы не пьёте? - внезапно спросил у меня сосед. Я отрицательно покачал головой. В конце концов, я пил всю прошедшую ночь с переводчицей, я пил этим вечером с дембелем, и желания продолжить алкогольный марафон в правительственном поезде у меня не было.
  
  - Просто не хочется, - пояснил я. Мой собеседник понимающе кивнул.
  
  - А я вот, - признался он, - в поисках вдохновения. Алкоголь не помогает, поэтому не порекомендую.
  
  - Вы писатель? - спросил я. Мой сосед не был похож ни на художника, ни на скульптора.
  
  - Хуже, я журналист. Может быть, вы даже читали мои статьи. 'Российская государственная газета', персональная колонка на шестнадцатой полосе. Анатолий.
  
  Я посмотрел на своего соседа. У него были тёмно-русые волосы, чуть вытянутое лицо, порез от бритья на левой скуле и неизбывная трагедия в глазах. Печаль зернового дембеля Олега была светлой, словно берёзовый лист, упавший в чистый ручей. Грусть журналиста Анатолия казалась чёрной и бездонной, как озеро берёзового дёгтя.
  
  Я коротко представился. Рукопожатиями мы не обменялись.
  
  - Я историк, реконструктор и консультант, - добавил я. - Специализируюсь на начале нашего века.
  
  - Это видно по вам, - его взгляд пронёсся по мне, ловкий и цепкий, как пальцы фокусника. - Значит, мы с вами в чём-то коллеги... Я тоже много занимаюсь историей. Почему вас заинтересовала эта эпоха?
  
  - Тогда происходило много всего интересного, - расплывчато ответил я. - Вы хотите взять у меня интервью?
  
  Анатолий допил коньяк, подняв под острым углом донышко бокала. Дёрнулся кадык.
  
  - Нет, что вы. Интервью берёт мой друг Максим, который должен сейчас подойти. Правда, почему-то он запаздывает...
  
  Я молча слушал. Появившийся официант поставил рядом со мной чайник чая, белую тонкую чашку с кобальтовой сеткой и блюдце с дольками лимонов. Перед Анатолием возник ещё один хрустальный графин с жидкостью чайного цвета.
  
  -Я журналист-зарубежник, - продолжил Анатолий, ловко наливая бокал. - И вот, возвращаюсь домой из творческого отпуска, который прошёл хуже, чем я ожидал. Вы не возражаете, если я возьму у вас дольку лимона?
  
  - Отчего же нет, берите, - сказал я, налив себе чая. Он был весьма крепок. Такой чай с удовольствием отведали бы даже арестанты Таганской тюрьмы. Анатолий щедро посыпал лимон сахаром и, выпив бокал, закусил.
  
  - Спасибо, - сказал он. - Скажите, а вы изучаете отечественную историю, или же зарубежную?
  
  - Обе, - чуть поразмыслив, ответил я. Поезд гремел ложечкой в чашке с чаем. - Я не профессиональный историк, у меня нет диплома, но мои знания от этого не менее ценны. Как видите, я еду здесь.
  
  - Как видите, я тоже, - парировал журналист. - Раз мы едем с вами в правительственном поезде, значит, чем-то мы заслужили здесь места. Просто так сюда нельзя попасть... Мой первый диплом, который мне выдали после школы, был как раз по истории. Журналистом я стал позднее, когда закончил университет. На чём я остановился? В общем, я предпочитаю исключительно зарубежную тематику. Гораздо интереснее писать о Франции или Японии, чем сочинять очередную статью про то, что наши вооружённые силы закупили сто надувных танков по цене пяти железных взамен тех, что унесло недавно ветром в Эстонию...
  
  Подумав, Анатолий отковырял вилкой кусочек шницеля и съел его.
  
  - Я как раз сегодня читал статью про новые танки в нашей армии, - сказал я. - Правда, там не говорилось о том, что они надувные.
  
  - Ну, кто же напишет вам о том, что ТН расшифровывается, как 'Танк Надувной'? Это же государственная тайна.
  
  - А вы не боитесь рассказывать мне об этом? - поинтересовался я. Анатолий отрицательно покачал головой, катая в пальцах пустеющий бокал.
  
  - Я вас умоляю. Неужели вы думаете, что кто-то об этом не знает? Тем более, здесь, в правительственном поезде. Говоря низким слогом, мы все знаем, для чего в вагонном туалете висит рулон гербовой бумаги, но, из соображения приличия, не озвучиваем его назначение. Это как с Курилами. Все знают, что они проданы Японии, но никто не акцентирует на этом внимание; в нашем условно-приличном обществе об этом как бы не принято говорить вслух.
  
  Мне стало любопытно, однако я не рискнул расспрашивать Анатолия подробнее. Это могло показаться подозрительным. Тем временем, предоставленный сам себе журналист вернулся к прежней теме.
  
  - Нет ничего скучнее и мельче, чем писать про Россию. Тем нет. Всё или безумно крошечное, или не подлежащее оглашению. Очередные статьи про уборку урожая из года в год. А про что ещё писать? Не про уральские голодные бунты же. Мой друг Макс, талантливый режиссёр, очень от этого страдает. По объективным причинам он не может поехать куда-нибудь во Францию, чтобы снять фильм о коррумпированном мэре Парижа.
  
  Я кивнул.
  
  - Вот поэтому я и пишу о зарубежье, чтобы вырваться наружу хотя бы в своих статьях. Это принесло мне великое счастье и великое горе.
  
  - Почему?
  
  - Потому что я слишком хорошо пишу. Например, я недавно написал отличную статью про девятую польскую танковую бригаду, что нацелена на Брест. Конечно, мне было бы интереснее написать про две китайские танковые армии, стоящие в Забайкалье возле Приморья, но, как вы понимаете, такую статью не одобрят.
  
  - Ваш ужин - вежливо произнёс официант, появляясь слева от меня.
  
  Это был восхитительный душистый борщ с крупными кусками говядины. На соседней тарелке располагался прекрасный стейк из прожаренной форели, окружённый заманчиво поблескивающей пастой. Я жадно набросился на еду, проклиная обжигающий борщ. Совершенно необязательно было подавать к столу настолько горячие блюда! В конце концов, я еду в правительственном вагоне и не обязан участвовать в акции 'облей желудок кипятком'.
  
  - Самое приятное то, что журналиста-зарубежника ничто не ограничивает, - продолжал Анатолий. - С годами начинаешь ценить свободу, даже если она выглядывает сквозь стальные прутья самоцензуры. Правда, есть минус. Можно придумывать всё, что угодно, и это очень сильно расслабляет, потому что тебя никто не может проверить. Начинаешь писать не просто плохо, а вопиюще плохо. Половина моих коллег-зарубежников - бездарности, которые гонят брак. Вы ведь читали дневник вратаря Р.? Он очень сильно нашумел...
  
  - Да, - подтвердил я, дуя на ложку с борщом.
  
  - И разумеется, было видно, что это липа.
  
  - Ну, местами. В особенности про счёты матчей. Сразу видно...
  
  - Вот как раз счёты матчей были самые настоящие. Это был двадцать шестой год, тогда в России уже не было денег, поэтому всех футболистов перевели на так называемую стимулирующую форму оплаты. Они получали свой гонорар лишь тогда, когда побеждали в матче. И это помогло. Наша сборная блестяще выступила в отборочных турнирах, после чего поехала в Стокгольм и заняла там второе место. Чиновники от спорта намекнули футболистам, что они должны поделиться гонорарами. Спортсмены обиделись, сказали, что они теперь наконец-то научились играть, и просто не вернулись в Россию. Разумеется, тогда в России сообщили о том, что сборная похищена ЦРУ. По-моему, в двадцать шестом уже не было массового интернета, так что об истинной причине никто не узнал. Ну, а сейчас, как вы видите, говорят о смерти от бездуховности...
  
  Я отодвинул опустевшую тарелку с борщом, чтобы немедленно перейти к рыбе. Графин моего соседа опустел, но в рюмке ещё плескался коньяк.
  
  - Вы бы закусили, - предложил я, указывая вилкой на недоеденный шницель. Журналист посмотрел на него, словно видел впервые.
  
  - Кусок в горло не лезет... Неохота, - отказался он. - Знаете, мне сейчас тридцать пять лет. Я посередине между Христом и Пушкиным. Вроде бы, всё хорошо. Я состоявшийся специалист, лауреат, дипломант, и прочее, и прочее. Возможно, будущий главный редактор. Если повезёт, то войду в список смотрящих... Вы ведь не знаете, кто такие смотрящие?
  
  - Признаться, нет.
  
  - Вы не журналист, так что в вашем признании ничего страшного. В московском телецентре есть закрытый приёмный узел, который контролируют одновременно три спецслужбы. Только там могут принимать цифровой сигнал иностранного телевещания. Двадцать или тридцать газет еженедельно закупаются за рубежом для нужд разведки. Так вот, есть пять главных редакторов, которые имеют право смотреть эти каналы и читать иностранную прессу. Трое с телевидения, двое с газет. Это смотрящие... Больше никому из нас нельзя.
  
  Коньяк уже начал овладевать языком моего собеседника. Некоторые буквосочетания журналист произносил, слегка запинаясь.
  
  - Наш редактор возвращается очень грустный после просмотров. Он запирается на час в кабинете и плачет. Потом он собирает планёрку, и ровным тоном рассказывает, что в Европе голод, а в Америке - бездуховность. А я хочу видеть первоисточник лично, чтобы узнать, что там. Нам, журналистам, вообще можно многое. У нас есть доступ к информации, а это бесценно. Как говорили в одном отличном запрещённом фильме, 'Знание приносит человеку одновременно боль и свободу'. Вы не смотрели этот фильм? 'Вендиго'?
  
  Я отрицательно покачал головой.
  
  - Жаль. Но может быть, вы знаете его под настоящим названием? 'Нас ждут из темноты'. Оно длинное, поэтому все называют фильм просто 'Вендиго'. Очень старый фильм, его сняли в тридцатом году. Если у вас будет свободное время, то заходите в Московский клуб элитарного кино: перекрёсток Малой Портянки и Никитобоярского переулка. Проще всего добраться от станции метро 'Гродянка', это буквально пять минут пешком. Пароль - 'хороший фильм кладут на полку'.
  
  Я постарался запомнить адрес. Почему-то все москвичи уверены, что любой россиянин знает, где улица Грошовоалтынная пересекается с Циновничьим переулком. Журналист же продолжал:
  
  - ...это очень, очень страшное кино, поэтому его показывают почти каждую неделю. Ума не приложу, как такой фильм вообще разрешили снять, пусть даже и частным образом. Потом, конечно, запретили. Его снимала женщина-режиссёр с Южного Урала. Мужчина никогда не смог бы так снять. Пророческое кино. В нём словно предвидели уральские голодные бунты...
  
  Журналист подкрепил свой рассказ глоточком и продолжил.
  
  - ...холодной зимой в одной глухой вологодской деревне вызывают полицию из города. Когда наряд приезжает, они обнаруживают, что в деревне от жителей остались лишь обглоданные кости. Начинается пурга, заметая дорогу, и полицейские остаются в селе. На них нападает один из жителей, превратившийся в вендиго - духа голодной и холодной зимы. Как оказалось, в деревне был неурожай и зимой не хватило еды... Полицейские пытаются спастись, но тщетно. Вендиго неуязвим для них. Он поедает одного за другим. В конце фильма он садится в машину и едет в город, чтобы там утолить свой неукротимый голод. Предупреждаю, там будет отвратительная, очень пугающая сцена с подвалом и окровавленными костями. Лучше отвернитесь. Это очень страшный фильм. Его потом внесли в запрещённый список, к 'Чиполлино' и 'Деревянным солдатам Урфина Джюса'...
  
  - Я догадываюсь, почему запретили 'Чиполлино', - сказал я, глядя, как ещё немного коньяка исчезает внутри моего соседа. - Но вот с Урфиным не вполне ясно...
  
  - О, это очень просто. Неужели вы не понимаете, что деревянные солдаты - это глумление над надувными танками Российской Армии? Что это подрывает патриотизм? Что сегодня читатель смеётся над дубовым капралом, а завтра над резиновым танком?
  
  - Да, в самом деле, как же я не догадался? - любая разгаданная загадка кажется невероятно лёгкой. Анатолий с укоризной посмотрел на меня.
  
  - И вы так же. И я так же. Но я напиваюсь, и понимаю, что это дурь. Я не этого хотел, если честно... Журналистика - это компромисс между собственными литературными возможностями и общественными культурными потребностями, - сказал он после паузы, покрутив в руке опустевший графин. - Это было понятно мне с самого начала. Вот где-то года три назад я стал понимать, что эти же потребности и порождаю. Скажу откровенно, мне не нравится то, что я пишу. Лучше бы мне не верили. Но мне верят и требуют ещё. Вы не пробовали писать? Это очень странное ощущение. Ты создаёшь реальность, которая вытесняет действительность и сама становится ею. И мне не нравится та реальность, которую я создаю. Я бы никогда не хотел жить в том мире, который вот уже столько лет помогаю строить. Я ничем не отличаюсь от того пианиста, что сейчас играет 'Караван' для всех этих морд, с которыми мы имеем право ехать в одном вагоне. Только я даже хуже. Он просто играет, а не рассказывает о том, как отвратителен джаз, и как он разлагает людей. Как-то довелось писать такую статью по молодости. И вообще, неужели предел моей карьеры и главный триумф моей жизни - это право украдкой читать 'Нью-йорк таймс'?
  
  Я отодвинул опустевшую тарелку. Наконец-то я действительно наелся. Пища здесь была просто превосходной.
  
  - В противном случае, - заметил я, - вы бы ехали в плацкарте и ели бы гречку. Это другая сторона медали.
  
  - Вы ещё молоды, - бросил мне журналист, откидываясь на спинку сиденья. - Ваше время - вечность. Моё - уже нет, и я понимаю, что иногда лучше ехать в плацкарте...
  
  - Комплимент от шеф-повара! - провозгласил официант, ставя передо мной блюдце, на котором лежал бутерброд с красной икрой.
  
  - Благодарю, - сказал я, беря в руки бутерброд. Мне было крайне непривычно ехать в столь комфортабельных условиях. Я поразился тому, как сильно еда и быт влияют на самоощущение. Закусывая печёной картошкой в плацкарте, человек словно спускается по общественной лестнице до состояния крепостного крестьянина, тогда как пассажир, наслаждающийся красной икрой в вагоне-ресторане, возносится к джентльменским кругам, обретая в своём пути честь, достоинство и самоуважение. Наверное, на моём лице что-то отобразилось, потому что Анатолий засмеялся печальным смехом.
  
  - Не обольщайтесь. Видите, там, за дальним столиком сидят два адмирала? Один из них - адмирал СФ, что означает 'с флотом'. Ему дают бутерброд с чёрной икрой. Другой из них - адмирал БФ, что означает 'без флота'. У него бутерброд с красной икрой, но намазана она вдвое гуще, чем у вас. Так что не сильно радуйтесь. Мы, мастера культуры, находимся на нижней ступени общественной лестницы России.
  
  Я доел бутерброд. Всё равно, мне было весьма приятно получить даже столь скромный комплимент. Кроме того, мне льстило то, что меня отнесли к мастерам культуры. Вытирая пальцы о салфетку, я вспомнил, как несколько часов назад ужинал курицей с моими соседками по плацкарту, и ощутил чувство стыда. Анатолий тем временем продолжал.
  
  - ...Авель продал право первородства за чечевичную похлёбку. Я продал свой талант за деньги. Это совсем не беда. Мне нравится писать о зарубежных странах, но я вынужден создавать гибридную правду. Это полбеды. Мне ничего не мешает бросить всё, умыть руки и уехать из Москвы домой. Я знаю, что никогда этого не сделаю. Я сам добровольно выбираю такой гадкий путь, и вот это действительно беда. Ещё сто грамм!
  
  Проходящий мимо официант внимательно кивнул. Анатолий внимательно посмотрел на меня.
  
  - И потом, - медленно сказал он каким-то настороженным голосом, - есть что-то большее. Это прозвучит крайне странно, и вы, конечно, мне не поверите. Будь я трезвым, я бы сам себе не поверил. Я не знаю, как это объяснить. Вы когда-нибудь ощущали, что делаете работу за дьявола?
  
  - Вроде бы, нет, - сказал я.
  
  - Это хорошо. Вам повезло. Крайне неприятное ощущение, поверьте мне. Когда я трезвый, то оно не так заметно.
  
  - Тогда зачем вы пьёте? - поинтересовался я дружеским тоном.
  
  - Потому что, когда я трезвый, я вообще ничего не чувствую. Меня нет. Есть только думающая пишущая машина. И ладно бы я ещё писал что-то действительно стоящее. Поэтому я пью, чтобы хотя бы таким способом почувствовать себя живого. Но...о чём я говорил? О работе за дьявола. Была такая история с очень крупным чиновником из правительства Москвы. Он закрыл какой-то старый детский сад в центре города, и переделал здание под свой особняк. Получилась озеленённая усадьба в двух шагах от бульварного кольца. А потом к нему во снах начали приходить маленькие дети. Они ничего не делали, ничего не говорили, просто окружали его во сне и молча смотрели. Чиновник продержался месяц, а потом уехал оттуда. Его усадьба до сих пор стоит непроданной. Говорят, охранник по ночам слышит детский плач, а на окнах иногда становятся видны отпечатки маленьких ладошек.
  
  Почему-то у меня по коже пробежал мороз, хотя в вагоне-ресторане было тепло. Я почувствовал, как волосы на руках поднимаются, упираясь в рубашку.
  
  - Вот у меня то же самое, - признался журналист. - Ко мне ночью приходит ужас моих загубленных способностей, и я понимаю, как плохо то, что я делаю. Я не могу заснуть и пытаюсь дожидаться рассвета. Это не дьявол приходит ко мне и предлагает продать душу. Это я сам разрываю её на части и пытаюсь найти покупателя. Может быть, это совесть?
  
  - Похоже на неё, - предположил я. - Это означает, что вы действительно хороший журналист.
  
  Анатолий поставил оба локтя на стол и уронил голову на ладони.
  
  - Хороших журналистов нет априори.
  
  Не отрывая подбородка от рук, он поднял глаза на меня.
  
  - Если бы вы были плохим журналистом, - ответил я, - вы бы сейчас не пили коньяк больше, чем я пью чай.
  
  - Если бы я был хорошим журналистом, - сказал Анатолий, - я бы дал редактору по морде. И не только ему.
  
  Мы замолчали. Где-то в ресторане раздался пронзительный женский смех. Поезд пронёсся через какую-то стрелку, выбив колёсами дробь.
  
  - Пожалуйста, не слушайте то, что я говорю, - сказал Анатолий. - Я пьян. Полгода назад от меня ушла жена, и правильно сделала. Я бы тоже от себя ушёл. Я больше не хочу ничего писать. Я хочу сесть на поезд и уехать далеко-далеко, чтобы спиться в дороге и угаснуть во тьме. Я попробовал уехать в правительственный санаторий 'Нарочь', но это оказалось слишком близко...
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"