"Курятник"
Был тот самый день, опасный. Михеич поглубже зарылся в синтетическое сено, и осенил себя крестным знамением, правда, мысленно, так как решил не двигаться, чтобы не шуметь. Мало ли, кто ж знает, когда они нагрянут. Береженого - Бог бережет! За бревенчатой стеной протарахтел трактор. Спустя час, или около того, издали донесся рокот - то Гавриловны дочка песню завыла. Иш, какая голосистая. Михеич осторожно пошевелился и снова замер. Дуре девке ничего не сдеется, а вот ему... Промеж лопаток от страха, как кто лозиной стеганул. Мужика передернуло, сено зашуршало, когда он повел плечами, да как не вовремя-то! Дверь сарая скрипнула. Вошли они. Четверых нелегкая по его душу принесла. Михеич аж заскулил от ужаса. Да жалобно так, как ребенок. А ведь из постромков давно вырос, почитай шестой десяток уже. Довели, проклятые... Старшая безошибочно повернула клюв в его сторону. - Выходи-ка, голубь, на свет божий... Михеич завозился, вставая на четвереньки, в полный рост не решился - а вдруг пронесет. Нет, не с его счастьем. Молодуха, тонкая и бледная, торчавшая жердью в стоге форменного пальто, бухнула на пол саквояж. Что-то в нем нехорошо звякнуло, вроде как металл. Звук этот ножом вошел в сердце Михеича, понял он, что пощады ему не будет. И точно: поманила его старшая пальцем с алым ногтем, лаковым, как те сапожки, что лет пять назад подарил он своей старухе на светлое Рождество - порадовать, дурень, хотел. Вот она его и отблагодарила - навела на него, теперь ответ держать придется. По мановению пальца зашевелились его руки-ноги, да понесли по сучковатому полу к ногам четырех женщин. И ведь против воли зашевелились, проклятые. А будь воля его, бежал бы он совсем в другую сторону, только пятки сверкали. - Что ж, раб божий, отгулял ты свое время. Сестры, крутите ему руки, держите за ноги - с Божьей помощью, начнем... Голос у старшей "вороны" был глухой, так как доносился из-под пластикового клюва. Михеич даже не все разобрал, что она говорила. Хотя ему-то уже какая разница - попался он, больше не вырвется. За ним много чего было. Схватили его злые тетки за руки, за ноги, перевернули на спину, да вогнали по длинному острому гвоздю в запястья и щиколотки, распластав крестом на полу сарая. Потом с него содрали порты. Беречь не стали, располовинили с одной и с другой стороны, да сдернули, к чертям, заголив его на потребу своих бесовских глаз. Молодуха извлекла из саквояжа медную тарелочку и молоток - в страшных снах ему такие виделись, подошла и склонилась над его причинным местом. Михеич закричал бы, но такая сухость в горле образовалась, что язык к небу прилип, только хрип из горла и смог выдавиться... Сунула "ворона" холодную тарелку ему под яйца - все у него там сморщилось, хотя казалось: куда больше, как от страха-то, ан нет, было еще куда. А потом замахнулась молодица с пластиковым клювом, да как вжарила ему молотком по тому самому месту, откуда его кобелиная сущность пошла! Эх... Увидел он сразу и все круги ада, и почувствовал все казни египетские... и донеслось до него из вселенской дали, заполненной его криком: - ...а еще дочку прижил от срамной бабы - солдатской вдовы, да не признал... Нет, не признал. Тут ему стыдно стало, чувство это горечью затопило все трещинки в терзающей его плоть боли. Безневинный же ребенок, а ведь бросил он его - за мужество свое боялся. Вот, отбоялся теперь. А сделанного не воротишь. Девчонка родилась светлая, веселая. Но увидеть ее взросление ему не довелось. Дал он ее матери денег, что от старухи своей благоверной заначил, да спровадил вдову с безотцовской девочкой куда подальше. А оно вон как обернулось. И откуда только прознали? Ведь со старухой своей они детей так и не нажили, про него в селе шептались, что, мол, пустой он. Не бык-производитель. Что промеж мужиков не такая редкость в их поколении - пища-то сплошная химия. А ведь жалел он в тайне, что отослал девчонку... Какая она без него выросла? Барышня, небось. А может и замужем... Тут его снова ударили молотком. Боль кипятком окатила с ног до головы. "Вот и конец мне пришел..." - подумал Михеич, но не тут-то было. Инквизиторское высокоморальное воронье еще не насытилось. С той стороны вселенной донеслось: - Оскопить и выставить на всеобщее поругание. Если б в теле Михеича осталось хоть что-то, что могло еще трепетать от страха, он, может быть, и испугался бы. А так... его душа парила над измученным телом, может от болевого шока, или еще каким чудесным образом, но он как будто отстранился от тела, услышав приговор... Оскопление и поругание... такое только в присутствии обиженной стороны делают... И тут он все понял. Бледная жердочка в вороньем платье... с молотком в руке. А прическа-то растрепалась - вон белый завиток над ухом торчит, легкий, почти прозрачный. И не улыбается больше девочка. Выросла.
* * *
"Земля и вода"
Ч-ч-ч-чччч-УУУУууу! Кожа горела, трескалась и лохмотьями свисала с месива перемолотых мышц. А в глубине, под багровым желе, осколками болели кости. Ч-ччч-ч... У-уууууууу!!! Они росли вместе, как привитые к старому дереву молодые побеги. У нее была белая кожа - тонкая, тоньше и нежнее самого дорогого китайского шелка. У него были темные агатовые глаза - их камешки маслянисто сверкали, поглощая свет. У-ууу... Он знал ее звук, ее цвет и горький от луговой травы запах. И часами мог смотреть, как под шелком кожи разбегаются голубые ручьи. Как-то она уколола палец и дала ему из них напиться, вода оказалась красной и соленой. "Теперь ты навсегда мой!" - сказала она и радостно засмеялась. Тшшш! Все вокруг менялось кроме него: пики гор вспороли равнины, ручьи превратились в реки, а все, что он хотел и никак не мог забыть, была соль - ее соль. Волнение поселилось в груди, у него были острые когти, и оно мечтало выбраться наружу. Стоило ей появиться рядом, как волнение тут же начинало биться в стену грудины, раня изнутри. В те времена смех звучал набатом, и агаты тонули в омутах безлюдных озер. Солнце убивало. Только молодая Луна сжалилась над ним: ему позволили припасть губами к первой росе. Она была соленой-соленой, немного терпкой, и едва заметно отдавала рыбой. И он сказал ей: "Помнишь, как деревья были большими?" - "Помню". - "Ты тогда забрала меня себе". - "Ага". - "И ничего не дала взамен". - "Да... И чего же тебе от меня надо?" - "Я хочу твою соль! Всю, сколько есть". Она заплакала, и он быстро подставил руки, боясь потерять хоть каплю. Т-сссс!.. Она билась и стенала, когда умирал ее красный дракон. "Терпи, - говорил мучитель. - Я должен быть твердым. Тогда я возьму свое". "Урборос... - шептала она тьме. А потом смотрела на него: - Ты камень. Проклятый камень". "Еще нет. Но буду!" - отвечал он радостно, а зверь в его груди сыто рычал. Прозрачные воды несли в его руки соль слабости, красные воды - соль духа, но больше всех он ценил ту воду, что пахла рыбой. Ее было много, она прибывала как река в половодье. Ему оставалось только пропустить эту воду через решето... Ааа... Металлический диск Солнца сорвался с оси и упал, чиркнув по реторте с меркурианской ртутью - полетели осколки. Один из них ударил в медный гонг Венеры, другой задел ржавеющее без дела железо Марса. Рухнула полка, с нее на землю посыпались оловянные Юпитеры и свинцовые кольца Сатурна. Луна проснулась, открыла серебряные глаза, и закричала в гневе: - Так-то ты распорядился моими дарами?! Зачем? Зачем ты превратил любовь в ненависть? ...Я накажу тебя... Кхрррр-р!.. И было так: вода покинула землю. Осталась соль. Она заполонила собой все. Тогда он крикнул Луне: "И это все что ты можешь?! Ты сделала меня самым счастливым - соль, вот что я хотел от жизни!" Луна горько улыбнулась. И соль превратилась в камень - большой белый камень, в котором, как в янтаре, застыл паучок изломанного тела. Он был неподвижен, пленен, но жив. "И пусть даже смерть устанет ожидать тебя..." - шепнула она ему на прощание.
(C) Demon Hazard 1 мая 2011 г.