Зубы скребли по алюминию ложки, и от омерзительного звука окружающие вздрагивали, но молчали. А ему это нравилось - пусть страдают, если ему самому не хорошо...

У него были: упакованные в трупные мешки отеков мутные глаза с красными прожилками, короткие пальцы с обломанными ногтями и старыми заусеницами, мятая вчерашняя рубашка, щербатая тарелка и лежавшее на ней что-то желтовато-белое, мутное, но слегка прозрачное, от этого похожее на гной. Венчали картину, снизу, короткие толстые ноги, не достававшие до пола, сверху - табличка с надписью "Злобный Гений". Из простой бумаги, написанная большими корявыми буквами, табличка была прикреплена к арке конторской перегородки. О мерзком характере скребущего зубами по пустой ложке мог догадаться любой, даже видевший господина Ибсена впервые.

Впрочем, ради справедливости стоит заметить, что у кого угодно испортился бы характер, если изо дня в день на обед ему приходилось бы довольствоваться молочным желе. Сегодняшняя порция питательной белесой мути была украшена невинноубиенной мухой, что застыла внутри, подобно комарику в куске янтаря...

Где-то на этом свете существовали счастливцы, которым на обед доставались парующие котлеты, порции длинных спагетти, прекрасные как волосы куртизанки. Кому-то даже перепадали чипсы и марципаны. Но только не ему. Это был вопрос любви. Её. И смерти. Его. Молочное желе на обед - вот все, что Генри Ибсен знал о материнской любви и заботе. И каждый раз его тошнило, вот уже сорок семь лет, что, как ни парадоксально, спасало ему жизнь, продлевая тоскливое существование под одной крышей с мамочкой.

Те сотрудники отдела, которым не хватило смекалки покинуть офис на время обеденного перерыва, нервно давились всякими вкусностями под зубовный скрежет начальника и строгий взгляд его мамаши. Полиция материнской любви в ее лице бдила, чтоб тарелка осталась пустой.

- Генри, почему ты до сих пор не избавился от этой омерзительной надписи? - мадам Ибсен указала на табличку "Злобный Гений".

В ответ он сильнее заскреб зубами по ложке.

- Я не понимаю этой шутки! Если ты не способен справится с этим сам, то твоя мамочка позаботится, - мадам Ибсен схватила ближайший стул, - и восстановит уважение к тебе.

Дама влезла на стул и сдернула надпись, хотя для того, чтобы достать до нее, ей пришлось встать на цыпочки, что было довольно рискованно. Мистер Ибсен даже не пошевелился, чтобы помочь - такое "восстановление уважения" происходило не в первый раз, те несколько секунд, которые мать тратила на табличку, он использовал, чтобы незаметно стряхнуть желе в корзинку для мусора, стоявшую рядом с его столом. Корзинку он тихонько задвинул под стол, чтобы скрыть преступление.

"Злобный Гений" превратился в комок мятой бумаги, явив миру позолоченную надпись "Старший инспектор полиции Г. Ибсен".

Миссис Ибсен с пыхтением слезла со стула, в мягком сиденье которого остались дырки от каблуков-шпилек ее туфлей. Теперь она улыбалась.

- Посмотри, дорогой, так значительно лучше и согласуется с твоим положением.

Ибсен промямлил в ответ что-то невразумительное, заворачивая в пакет пустую тарелку из-под желе.

- Ты давно уже должен был вычислить шутника и наказать его!

Старший инспектор потупился, когда табличка появилась первый раз, то он сразу догадался, чьих это рук дело. Ибсен недаром ел полицейский хлеб. Первоначально обидная шутка со стороны коллег в умелых руках "злобного гения" превратилась в оружие, которое повернулось против недолюбливавших начальника сотрудников. Теперь Ибсен сам чуть ли не каждый день вешал такую табличку над своей головой. Сослуживцам уже было не смешно, посетителей шокировало, а мать отвлекало от желе.

Он запихнул тарелку в дамский сак и встал, чтобы проводить мать:

- Было как всегда, мам, - Ибсен сглотнул горькую слюну - его подташнивало, - спасибо.

Она прислонилась к его плечу и потрепала по щеке:

- Ты у меня хороший мальчик...

Инспектор обнял мать за талию и развернул в сторону выхода.

- Я провожу тебя... - Но, Генри...

В этот момент на столе у сына затрещала рация, сквозь помехи послышался гнусавый голос констебля Палмера, он произнес что-то нечленораздельное, понятное только Ибсену и тем, кто постоянно работал с Палмером.

- Извини, мам, у нас убийство. Сьюэлл, Черити, вы со мной!

Молодой красавец Сьюэлл подошел к старшему инспектору:

- Что там, опять отравление? В руке у Сьюэлла был надкушенный бутерброд с вкусно пахнувшей копченой индейкой. Ибсен уставился на этот бутерброд и сказал сдавленным голосом:

- Спускайтесь к машине без меня, я вас догоню.

Ему срочно потребовалось в туалет.

Оставленная сыном миссис Ибсен взяла жующего Сьюэлла под локоть.

- Руфус, что за отравления, ты в курсе? Это не опасно?

Молодой человек шумно сглотнул, стараясь проглотить половину бутерброда разом.

- Тайна следствия, вы же понимаете миссис Ибсен...

- Зови меня Лореллей, Руфус.

- Лореллей... - он сделал отчаянный глоток и закашлялся, - кха-кха! Простите... Кхе-кхха!

К ним подошел инспектор Черити:

- Это дело богатых вдов, как мы его называем, миссис Ибсен. Двенадцать случаев за последний год. Руфус, пойдем, пока старший инспектор нас здесь не застукал, - он высвободил локоть Сьюэлла из цепких рук пожилой дамы. - Наше почтение, миссис Ибсен.

- Лореллей, зовите меня Лорелле...

Дверь закрылась за полицейскими. Миссис Ибсен осмотрелась и направилась к архиву - она знала, кто ей все расскажет.

* * *

Огонек тонкой сигареты отражался в длинных, покрытых алым лаком, ногтях новоиспеченной вдовушки. Пальцы не дрожали. Женщина точным движением стряхнула пепел в пепельницу из цветного муранского стекла. Дорогая штучка, отметил про себя Ибсен, причем имел в виду обоих - и пепельницу и женщину.

Вдова была очень красива - роскошная, ухоженная женщина с глазами, которые любого нормального мужчину наводили на мысли о грехе и сладострастии. Любого, но не старшего инспектора Ибсена, его представления о плотском хранились вместе с "любовью" к материнскому желе, поэтому на вдову он смотрел бестрепетно, как бы она на него не смотрела и не демонстрировала длинные ноги, аж до кружевных подвязок.

- Так что вы ели на обед?

- Половинку грейпфрута и бокал вина.

Ибсен перевел взгляд на лежавшего у стола дородного мужчину - этот вряд ли удовлетворился второй половинкой грейпфрута...

- А что ел ваш муж?

- Зигги не разделял моей заботы о его здоровье, - в горящих злорадством глазах женщины блеснула неискренняя слеза. - Мне кажется, что он втайне от меня поедал что-то на кухне. Несколько дней назад он нанял новую домработницу.

Старший инспектор обвел в блокноте слово "домработница". Все так же, как и в предыдущих одиннадцати случаях. Ему очень бы хотелось познакомиться с этой неуловимой "новой домработницей".

- Совершенно не запоминающаяся дама. Ничего вам о ней сказать не могу. Даже имени ее не запомнила.

Ибсен оставил красавицу на попечение Сьюэлла. У вдовы хищно заблестели глаза - Руфус был эталоном сексуального самца. Старший инспектор всегда посылал его к свидетельницам, если хотел, чтоб они начали трещать без умолку. Перед Сьюэллом не могли устоять ни засохшие старые девы, ни крученые штучки вроде этой вдовы.

Генри огляделся: богатый дом, набитый драгоценными безделушками. Вдова явно вертела мужем как хотела. Зачем ей избавляться от него? Та же картина была и в предыдущих случаях. Знакомые и соседи не наблюдали между супругами никакого разлада. Просто в один прекрасный день в доме появлялась новая домработница, и спустя неделю или около того хозяина дома в черном мешке увозили в полицейский морг. Причину смерти так ни разу установить не удалось - из морга трупы отравленных мужей таинственно исчезали прямо накануне вскрытия. Преступникам, а старший инспектор не сомневался, что действует целая организация. Злоумышленникам каждый раз удавалось обходить и полицейские засады, и обманывать скрытую камеру, которую им пришлось установить в морге. Никакой домработнице, будь она сто раз серийной убийцей, не нужно так исхитряться. Помимо наследства вдовы претендовали еще и на компенсацию за исчезнувшие тела мужей. На полицейском управлении уже висело одиннадцать таких исков. Если Ибсен что-то срочно не придумает - быть двенадцатому...

Вполне оправдав надежды Ибсена, вдова разговорилась со Сьюэллом. Она даже смогла припомнить, что у домохозяйки было какое-то непроизносимое необычное имя, и припомнила, какие блюда муж особо любил до того, как она принялась бороться за его здоровье.

Высокие, низкие, худые и толстые - они все умерли. Помимо богатства, других мотивов для убийства у вдов вроде как не было, но Ибсен чувствовал, что было что-то еще - какое-то родство между этими женщинами, которое он пока не мог определить. Словно что-то ускользало от его внимания. Вот и сейчас, он вроде как услышал что-то важное, но не успел сфокусироваться на этом, как его отвлекли - приехали коронеры и вдова, покинув Сьюэлла, бросилась к телу мужа. Она ласково погладила его по плешивой макушке, после чего кивнула, что можно увозить. При этом выглядела она грустной - и Генри ей поверил, впервые с того момента, как переступил порог этого дома. Поверил, что ей грустно расставаться с мужем. Поверил, что она вряд ли бы смогла убить мужа...

Тогда какой во всем этом смысл?

Почему она заказала убийство мужа?

Тот, кто поставил убийство мужей на поток, явно действовал как тот, для кого одна жизнь что пенс, а пучок - пятачок. Не вязалось все это с нежностью к убитым мужьям.

* * *

Единственной возможностью поймать преступников Ибсен полагал засаду в морге. О деталях операции в это раз не знал никто, кроме самого Ибсена и Норы Доллс - заведующей полицейским моргом. Они задумали подменить тело безвременно почившего бизнесмена. Генри сам решил притвориться покойным, чтоб в буквальном смысле ухватить за руку похитителя.

Перед операцией он заехал домой - подкрепиться и запастись теплым бельем, в морге было холодно.

Миссис Ибсен встретила его возле порога, с кухни доносились упоительные ароматы. Мать поцеловала сына в щеку:

- Дорогой, иди мыть руки. Я приготовила тебе ужин.

В пустом желудке старшего инспектора жадно заворчало и заныло. Как в трансе он пошел на вкусные запахи. В маленькой столовой, соединенной с кухней, на столе был накрыт первоклассный ужин: три вида салатов в хрустальных салатниках, дымящийся картофель, на поверхности которого таяло сливочное масло, отбивные золотистой горкой лежали на широком блюде, в бокалах искрилось вино.

Даже не успев подумать, Генри уселся за стол и впился зубами в мясо, схватив отбивную руками прямо с блюда.

К его удивлению, мать не стала ворчать, а тихо рассмеялась и подошла к нему, чтобы наполнить его тарелку.

Как только первые муки голода были удовлетворены, к старшему инспектору вернулась способность удивляться и рассуждать.

- Откуда такое богатство, мама? Неужели ты сама все это приготовила?

Миссис Ибсен посмотрела на сына честными глазами и сказала:

- Конечно нет. Я заказала ужин в ресторане, его как раз привезли к твоему приходу. Как удачно получилось...

Генри понял, что она лжет.

В задумчивости, машинально, он взял себе еще картошки...

В полумраке на столе сверкал хрусталь. Это напомнило ему сегодняшнее место преступления - все те безделушки вроде дорогой пепельницы и хрустальных ангелочков. Кстати, а откуда у них с матерью хрусталь? Что-то раньше он его не видел...

- Мама...

- Что, дорогой, - миссис Ибсен улыбалась ему той улыбкой, с которой всегда следила, как он обедает манным пудингом.

Пудинг!

Генри вспомнил, что насторожило его в словах сегодняшней вдовы. Он обожал манный пудинг!

Это могло ничего не значить, но все же...

- Мама, откуда у нас эти салатники?

- Я их купила, - мать, как ни в чем не бывало, пожала плечами. - В хорошем магазине, между прочим.

- А деньги?! Где ты взяла деньги?

- Заработала.

Мать подошла к сыну и забрала его тарелку:

- Я уберу, если у тебя больше нет аппетита.

Он схватил ее за руку:

- Как заработала, почему я ничего не знаю?

Миссис Ибсен улыбнулась.

- Ты всегда так занят, Генри. Мне было скучно, и я подрабатывала домработницей. А что?

- Ты-ы... - в глазах у Генриха помутнело. Не отпуская руки матери, он попытался приподняться. В груди закололо сердце...

Бездыханный сын рухнул к ногам своей матери.

Она кивнула самой себе: "Да, так будет лучше".

* * *

"Манный пудинг! - корил себя Ибсен впоследствии. - Она всю жизнь кормила меня отвратительным пудингом и склизкой яичницей! А сама..."

Чувство обиды на мать за испорченные завтраки, обеды и ужины перевешивало даже мысль о том, что она оказалась неуловимой убийцей.

"Теперь многое становится понятным!" - бормотал он сам себе в темноте, в которой очнулся и принял ее за свое посмертное существование. "Таким глупцам как я не положен ни ад, ни рай. Только вонючая темнота. Я и при жизни был слепым, как крот! Моя собственная мать!"

В самобичевании прошло какое-то время, которое показалось бывшему старшему инспектору вечностью. Потом в этой вечности что-то произошло - где-то что-то скрипнуло, вроде как открылась дверь. Затем он почувствовал запах цветочных духов. И тут зажегся ослепительный свет...

* * *

Миссис Ибсен плакала на похоронах над пустым гробом. Прошло девять месяцев с того момента, как, по ее словам, он отправился на свою таинственную операцию.

Следствие пришло к выводу, что преступники, пришедшие за телом по делу богатых вдов, убили и похитили старшего инспектора. В морге были обнаружены следы борьбы и много крови. Экспертиза установила, что кровь принадлежала Генриху Ибсену.

Больше других за судьбу Ибсена переживала заведующая моргом. Мисс Доллс казнила себя за то, что согласилась помочь старшему инспектору в его рискованном плане. На панихиде она прилюдно просила у миссис Ибсен прощение за это.

Обнявшись, женщины долго плакали.

Сьюэлл тоже был безутешен. Надо сказать, что с того дела у него с прекрасной вдовой завязались близкие отношения. Теперь она требовала, чтобы он оставил работу в полиции и переехал жить к ней. Каким бы не был злобным человеком Генри Ибсен, но он был мужиком и умным детективом. Сейчас Руфусу как никогда пригодился бы его совет...

* * *

Генри Ибсен больше не был злобным, и не был детективом. По вечерам он возлежал у ног своей Госпожи, благословляя случай и свою мать. Обиды, переживания и неудовлетворенность, которые он копил годами, все это ушло без следа. Теперь его отлично кормили каждый день. Он чувствовал себя любимым, и был счастлив. Радовался, когда Госпожа отличала его среди других мужчин - их, вместе с Генри, было тринадцать. Скоро должно было состояться пополнение, отчего Ибсен немного переживал - вдруг новичок займет его положение в сердце у несравненной Норы Долл?..

* * *

В отделе убийств появился новый старший инспектор - его перевели в управление из какого-то провинциального городка. У него была отличная репутация, блестящий послужной список, мерзкий характер и нежная мама, которая с удовольствием приносила ему обед на работу.

Полиция была вынуждена удовлетворить иски за пропавшие из морга тела жертв отравления.

Руфус Сьюэлл порвал с прекрасной вдовой, заявив, что он полицейский и всегда им будет. В самом деле - ему чертовски шла форма.

Вдова горько плакала, но, получив наследство, переехала на континент.

* * *

Ах да! Почему "Зений и глодейство"?

Единственным человеком, который искренне любил и восхищался Генри Ибсеном при жизни, вернее, при его прошлой жизни, была скромная Мэвис - служившая клерком в полицейском архиве. Втайне от всех, чтобы увековечить память талантливого сыщика, она написала роман о его жизни. И даже отправила его в какое-то издательство.

"Зений и глодейство". Так было написано на рукописи. Бедняжка Мэвис страдала дислексией настолько, умудрялась путать буквы в словах не только при письме но и произношении, чем объяснялась ее крайняя застенчивость.

А еще она помогала миссис Ибсен заполнить заявку на должность домработницы, та вроде бы забыла в тот день очки...

Лореллей - такое смешное и труднопроизносимое имя.