Блехер Доминик. Сборник стихотворений

Черный Пес

Turcafinwen

Тогда

***

(Post Sudden Flame)

На полуденный закат

от полночного восхода

через мокрый камень брода

отступающий отряд.

Легкий свист стрелы в кустах.

Соколиных крыл размах.

Волчий вопль, павший тополь,

жаркий амок, стылый страх.

Снег, летящий над землей.

Дым, клубящийся незримо.

В полутьме скользящий мимо

черноперый козодой.

Стылый пепел сентября.

Желто-алая заря.

Сталь кирасы. Рысь пегаса.

Сорок дней, прошедших зря.

Вот как вышло, братец-зверь -

больше нет тебе добычи,

наше злое пограничье

проиграли без потерь.

Никнет жухлая листва.

Плачет мокрая сова.

Сон непрочен. Век порочен.

И кончаются слова.

***

(О собаках первая)

...он вернулся с лицом, затворенным на ключ,

и с душой, разоренной дотла,

в час, когда из-за серого марева туч

солнце рвалось осколком стекла,

он присел у огня и молчал о своем,

словно камень, недвижен и нем,

он пришел в посторонний безрадостный дом,

как приходят домой насовсем.

Он молчал и смотрел в раскаленный очаг,

и глаза его были темны,

за окном через ранний предполночный мрак

пробивались остатки луны,

он уехал верхом, а вернулся пешком

через восемь безумных недель,

он сидел у огня и молчал о своем,

за окном колотилась метель,

снег сорвался с цепи, ветер выл, как прибой,

пламя жадно глодало дрова,

черный пес, милый друг, что же сталось с тобой

в этой смутной стране колдовства,

где туман удушает, где травы растут

на скелетах незваных гостей,

что же делал ты там, что же делать мне тут

с разоренной душою твоей?

Ты глядишь на огонь. Я гляжу за окно,

там река умирает во льду,

я не вижу тебя, но мне ясно одно -

что наутро ты скажешь "уйду",

не удержишь тебя ни вином, ни виной,

хоть разбейся, хоть смейся, хоть вой -

потому что я знаю, что было с тобой.

Но не знаю, что будет со мной.

***

(Narcorondollo или о собаках вторая)

Мне больше не снится пепел.

Я бросил ловить собачек,

я редко хожу на крышу,

я часто смотрю в окно.

А ветер знамена трепет,

а ветер над степью плачет -

что вышло, братец, то вышло,

и хуже быть не должно.

Не вечно нам быть гостями.

Не вечно нам ездить строем,

охотиться в местных рощах

и пить дрянное вино -

но то, что случится с нами

припишут иным героям,

все будет гораздо проще,

а хуже быть не должно.

Ты знаешь, я тоже помню

и пламя, и ночь, и горы -

но, видно, промазал лучник,

и сердце мое пронзено -

мой свет остается темным.

Я понял все слишком скоро -

но дальше все будет лучше.

Ведь хуже быть не должно.

***

(...я пью за падение Дориата...)

Он говорил, сжимая в кисти

Жесткую рукоять:

- Что же, несбывшийся сын, прости -

Здесь тебе выбирать,

Ты не прошел через лед и дым.

Ты не оплавлен в нем -

То, что мое, должно быть моим.

Иначе сожгу твой дом.

Он говорил - лицо, как печать:

- Времени больше нет.

Ты предпочел укрыться, смолчать -

Я отыскал твой след;

Пала защита, и ты, и я -

Равно перед судом.

Сбрось пелену, беги забытья -

Иначе сожгу твой дом.

Он говорил, вступая под свод

Зыбких лесных теней:

- Ты убоялся судьбы; и вот -

Ныне повенчан с ней;

Может, и лучше - что делать нам

Вместе - в пути одном?

Раньше ты внял иным голосам -

Теперь я сожгу твой дом.

Лес был безмолвен - и был тяжел

Темный покров листвы.

Он проиграл. Он был. Он ушел.

Нам остаетесь - вы,

Вы, приученные лгать о нас

Сотнями голосов,

Ныне воспринявшие сполна

Бледную кровь лесов.

Чем нам ответить на вызов - здесь,

Здесь, без его руки?

Нас не покинул наш дух - и месть

Красит огнем зрачки.

Мы неизменны, как плоть земли.

Как по спине - кнутом -

Голос: "Вы делали, что могли.

Теперь - сожгите их дом".

***

(вассалитет)

Дорога твоя легка -

Рукой шального стрелка

Отправлен в долгий полет твой яростный взгляд.

Над серым пеплом руин,

Которым ты господин,

Над черной стезей пути без права назад.

Над белым снегом высот,

Куда никто не придет,

О нем никто не поет, не в силах дышать,

Когда сжигает рассвет

Трехрогий горный хребет,

Сокрывший в недрах своих безмолвную рать.

Ты был из многих одним,

Ты был похожим на дым,

На серый летящий дым над жгучим костром.

Ты был подобен ножу,

Ты ждал свою госпожу,

В лиловых шелках сторожащую древний дом.

Ее, чье имя - Зима,

Ее, чьи одежды - тьма,

Ты славил волей своей и песней своей,

За ней летит воронье -

И ты дождался Ее,

Ты шел по следу Ее и встретился с Ней.

Над серым пеплом в ночи

До света ветер кричит -

Над черной стезей пути без права назад -

И славит Ее твой дом,

Не зная лишь об одном -

Что ты уже год как смотришь в Ее глаза.

Что весь этот долгий год

Она тебя верно ждет,

И имя твое рисует пером по льду -

И месяц не минет, как

Она подаст тебе знак -

И будешь ты с Ней, а я за тобой пойду.

Ей сна и покоя нет -

Она отыщет твой след -

И будешь ты мертв, а я за тобой пойду.

(Финал)

En la voz entrecortada

van sus ojos -

lo negro

sobre lo rojo.

F.G.Lorca

Слышен в высоком зале

голос струны бессонной:

- Долго тебя искали,

мерили ратью конной

серых путей молчанье,

хмурое бездорожье,

звали тебя, кричали,

а отыскать - не можем.

Где же тебя найти нам?

- Сердце мое не бьется.

В каменной паутине,

свитой на дне колодца,

в горькой воде подгорной,

в зале подземном, темном,

станет мой голос черным,

станет мой дух бездомным.

- Меченый знаком стали,

ждать ли тебя обратно?

Руки мои устали,

речи твои невнятны.

- За море шел четвертым,

многих увел с собою.

Ныне лежу я - мертвый,

рядом - другие двое.

Здесь мой огонь низложен,

здесь завершаю слово.

Грудь моя - вместо ножен

для острия чужого.

- Ветер ушел с тобою,

полночь - тебе невестой.

Нет нам теперь покоя -

воля твоя известна:

от серебра с лазорью

ждать вестей бесполезно -

к морю уходим, к морю,

к морю ведем железо.

К устью реки багряной,

где хоронится ныне

пламень златосиянный,

пламень нашей гордыни,

где над обрывом белым

птица крыла простерла...

- ...Холодно жить без тела.

Ночь подступает к горлу...

- ...где над святым обетом

время смеется нагло.

Нам не дождаться света.

- Мне - не вернуться в Аглон.

Теперь

***

(к слову о Disposessed)

Низложенные всеми, кроме ветра,

оставленные на краю апреля,

растянутые через безначалье,

как перед штормом - корабельный шкот,

мы проползем свои пятнадцать метров

до нашей никому не нужной цели,

и нам плевать, куда теперь причалим

и кто туда за нами приплывет.

Подверженные хрупкости размера,

размеренные шагом метронома,

запомнившие все до самой точки,

и ничего не взявшие взамен,

утратившие все, помимо веры,

познавшие огонь и боль разгрома,

закопанные в вечности, как в бочке,

забытые внутри сгоревших стен,

не сломанные - сложенные в ящик,

не сыгранные - собранные горстью,
не преданные - предавшие что-то,

что нам от века не было дано,

не избранные чем-то настоящим,

мы ждем свою единственную гостью,

нам нужно завершить свою охоту,

нам нужно жить, но это все равно -

гори, гори, пылай, покуда можно,

отдай себя за море, сталь и камень,

не преклоняй ни перед кем колени,

считай себя последним из шести -

мы - сталь меча, упрятанного в ножны,

мы вписаны небрежными значками

в чужую книгу судеб и свершений -

иди легко. Смотри вперед. Прости.

***

(Домой-1)

Теперь так мало в ойкумене наших,

что мы сломали нашу ойкумену,

и разбросали по ветру осколки,

не думая, что кто-то - подберет.

Оставили кому-то нашу чашу,

кому-то - месть за давнюю измену,

кому-то - ночь, кому-то - шкуру волка,

и мирно спим три жизни напролет.

Нам снятся сны (привет датчанам). Время

течет без нас багровою рекою

летучими мышами крыта кровля

летучими тенями полон сон.

Мы - сами по себе. Мы не со всеми.

Ничто не рушит нашего покоя,

мы - из другой палаты, нам не ровня

ни здешний кесарь, ни его закон.

Отравлены полуночным дурманом,

посажены, как травы-медоносы,

оставлены в земле, где правит случай -

но рвется огоньком в тревожной тьме

единственное слово старой раны,

единственный ответ былых вопросов -

нам снится золотое восьмилучье

и крепость на обугленном холме.

И в этот час, о светлый мой союзник,

мы понимаем всю проблему срока,

нависшего над нами смертной тенью,

открывшего нам долгий путь домой -

ты видишь, бьется пламя в старой кузне,

ты видишь, море движется к истоку,

и восстает из мрака безвременья

звезда Владык над гибнущей землей.

***

(Трасса или домой-2)

Ветлы летят назад - видно, уже за сто.

Гаснет луна, и ветер в горсти зачах.

Не говори, что здесь трасса идет крестом -

что до креста, то мой - о восьми лучах -

льется тревожный свет с полночи на закат,

мы здесь одни, и некому ждать звонка -

скоро нас позовут - скоро пора назад -

знаешь, теперь нас видно издалека.

Кто-то бежит нам вслед, кто-то кричит в ушах -

вырви их голоса из своей души.

Нам отворили дверь, нам поставили шах,

нас осенил крылом сгоревший самшит -

сталь твоего венца стала б моим мечом,

светлый твой праздник стал бы моим постом,

только ты опоздал, я уже не при чем,

мы уже не враги - и хватит о том.

Нас могли бы догнать, но вряд ли смогут успеть

нам помешать свернуть с прямого пути.

Вепрем через заплот и осетром сквозь сеть -

выжми педаль, рвани удила, лети

по-над асфальтом трасс, по-над стеклом домов

дальше шоссе нам станет Странной Тропой -

это последний шанс,

это славный улов -

мы пережили время. Пора домой.

***

(P.S.)

Когда заполнит грудь дремотная отрава,

когда свинец полей позолотит закат -

не в этом ли, скажи, и власть твоя, и слава,

мой сумрачный беглец, мой чужеродный брат?

Мы шли одной тропой - но путь твой был короче,

ты выбрал свой удел - и ныне мой черед -

не этого ли я выпрашивал у ночи,

когда латунь герба позолотил восход?

Проклятые слова не вяжутся, хоть тресни.

Не тот, видать, размах. Но ты меня поймешь,

не ты ли говорил, что в каждой новой песне

изящество речей лишь маскирует ложь,

и есть ли в песнях толк, ведь нас почти не слышно,

мы знаем, что не с нас легенда началась,

не этого ли мы просили у Всевышних,

мой призрачный певец, мой сумасбродный князь?

Конец недалеко. Наверное, победа.

А может быть, и нет. Но суть, поверь, не в том -

не здесь ли соль того, о чем вели беседы

мы в темный час, когда гроза нашла наш дом -

моя душа с тобой. Твой дух достался мне.

И наш извечный враг теперь не так уж страшен -

ведь мы с тобой - одно. И эта пара башен

почти для нас двоих. Хотя и не вполне.

Крылышки

Драконами не рождаются.

Драконами становятся.

Смирение гончего пса в начале охоты -

Смирение черной земли под грузом подков -

Я им уподоблен; я жду своего Ланселота

Четырнадцать тысяч безумных бессветных веков.

Не мне осуждать ренегатов последнего боя,

Я тоже сбежал от судьбы, от гнетущей строки,

Чтоб здесь и сейчас повстречаться до срока с тобою -

В стране, где от света до света закрыты замки.

А камень лежит на плечах золотистым кошмаром,
А ветер молчит, и немотствует водная гладь -

Должно быть, теперь я кажусь тебе капельку старым,

Немного обрюзгшим и прочно отвыкшим летать,

Покорность народа, как кость, застревает в гортани,

Металл чешуи час от часа гнетет тяжелей -

Я знаю, настанет тот миг, когда сердце устанет

И скажет "Пора. Выходи. Никого не жалей".

Тогда содрогнется земля под ударом гранита,
От чрева небес изойдет голубая волна -

И скроется серая ткань их немого зенита

Под странной трехглавою вышивкой белого льна.

Поймешь ты один. Ты придешь. Мне сказали - ты помнишь,

О чем мы с тобой говорили сто судеб назад -

И там, вне дорог, я опять повстречаю твой томный,

Твой странно змеиный и странно беспомощный взгляд.

Ты встретишь меня. Ты настигнешь меня у границы.

Ты будешь один. Я, представь себе, буду втроем.

Единым огнем мой виссон и твоя власяница

Зажгутся в тот час, мой воитель, единым огнем.

Внизу заколочены окна. Пусть будет, так нужно,

Чтоб здесь ни один из земных не увидел твой страх,

Когда ты поймешь - я стою пред тобой безоружный,

а ты - надо мной. В высоте. На драконьих крылах.

II.

Ты еще не все узнал -

море крашено лазурью -

подгоняешь по фигуре

черно-огненный металл -

ты еще не все прочел,

но осталось полстраницы -

плети снега хлещут лица

злобным роем белых пчел -

ты не ко всему привык,

слава Богу, нам знакомо

то, как в горле мерзлым комом

стынет слово "ученик" -

не привыкнешь - и не смей,

нам, поверь, такого дара

обещание - пожара

негасимого страшней -

не уйдешь. Или уйдешь,

но, должно быть, ненадолго,

ты завязан в узел долга,

ты прокован, словно нож,

ты прикован, словно пес

краем нашего залива -

где бесстрашно и пугливо

ветер косится на плес,

где навек замолк, застыл

водяной немолчный говор,

где бесснежных гор покровы -

это тени наших крыл,

где, как чей-то алый глаз,

солнце смотрит на закате

ты еще не понял, братец? -

ты уже один из нас.

III.

Нет, не домой. Постой. Опомнись, протри зрачки -

это уже не здесь, это - центр мишени;

встань у конца строки. Умойся морской водой.

И преклони колени. И думай, что даст нам днесь

этот бесплодный край, сотканный из ветров

и белоснежных льдин, из тонкой трели варгана;

понял - и будь здоров. Стало быть, все, прощай -

дальше идти не стану. Теперь ты будешь один.

Будешь лететь стремглав. Будешь крошиться льдом

на перекрестке устья и берега-окоема:

это уже не дом. Знаешь что, ты был прав:

лучше в гостях, чем дома. Ладно. Добро. И пусть бы

кем-то ты был таким, с крыльями из светил:

здесь никаких наград и никаких полетов.

Я не тебя учил. Ты не мной одержим.

Пуще неволи охота, не так ли, мой милый брат?

Дальше и выше. Предел, где полюс, мертвенный свет,

где отступает лед, давая дорогу грани -

знаешь ли, нас там нет. И нет никого. Взлетел -

значит, лети. Устанешь - кто-нибудь отпоет.

Лучше пешком, дружок. Лучше всегда пешком.

После будешь иначе передвигать собой.

Это совсем не дом. Скажешь, что я жесток?

Нет? Хорошо. Постой. Опомнись. Готов? Удачи.

IV.

Первую чашу за тех, кто в море

рвется закат ударом шрапнели,

щедро напоены алым хмелем

темные заросли осокори -

город безмолвен - судьба такая -

вечно делить чужие скитанья,

мечены судьбы детей окраин

по орифламме - белою дланью.

Первую чашу за тех, кто выбыл,

не из рядов, а скорей из списков,

все мы учились плавать, как рыбы,

в темной воде возле зоны риска -

но остается некая мука,

что-то впивается воплем баньши

в голову мне - и, наверное, штука

в том, что рыба есть крест периодом раньше.

Тысячу лет несем за плечами

первую горечь последней встречи,

и бесконечно - и безначально

тяжко бессонница давит плечи -

полно роптать о насущном хлебе,

время настало иных свершений -

так - распахнув недвижные тени -

первую чашу - за тех, кто в небе -

то есть за нас, если ты не понял.

Эта гордыня и нам простится -

мы чешую одели драконью

лишь от обиды, что мы не птицы.

Пой, заливайся болотной выпью -

это ответ, пускай запоздалый:

первую чашу сегодня выпьем

просто за нас. Которых не стало.

Selenia

Выйди в полдень на крышу башни,

обернись лицом на восток -

и услышишь - светло и страшно

выкликает тревогу рог,

вьется в небе, страшен и светел,

ярко-алый знаменный плат -

Госпожа моя Вольный Ветер

собирает своих солдат.

Белоснежны ее ланиты,

на кудрях - золотой покров,

ярче бронзы, тверже гранита

острия ледяных зрачков -

как отмолишься, чем ответишь,

чем обманешь вещий гранит?

Госпожа моя Вольный Ветер

не умеет прощать обид.

Ей не нужно боли и страха,

ей не нужно крови и лжи -

по равнине смертного праха

легок шаг моей Госпожи -

двери ночи сорваны с петель,

серебристых крыл острием

Госпожа моя Вольный Ветер

осеняет чело мое.

II.

Когда ветер осенний стучится в окно и холодное пламя свечи

разрывает мне душу, пронзает мне грудь, как копье -

забываю слова, забываю дела, забываю врата и ключи -

забываю про все, чем владел - вспоминаю ее,

королеву метели, что ходит во тьме, что приходит в предутренний час,

что всегда побеждает, хотя ей нужды нет в войсках -

ибо вкрадчивый шаг ее, сумрачный стяг ее, темный смарагд ее глаз

обращает любые твердыни в беспомощный прах.

Золотые холмы отворятся пред ней, и хрустальная башня

дождется ее челна -

что ей наша тоска, что ей наша весна, у нее

есть иное счисление лет -

белый сокол кружит над ее головой, белый пес

всюду ходит за нею вслед -

слышишь шепот за левым плечом?

обернись -

должно быть, это она.

Далеки серебристые стены ее городов из живого стекла,

холодны бесконечные глади озер, из которых она пьет вино -

пересохли слова, и в попытке назвать ее имя гортань умерла -

но все будет иначе, все будет другим,

когда ветер осенний

откроет мое окно.

Ulundile (Глазами твари)

А золото - это тоже красиво, если уметь смотреть;

а солнце тоже способно светить, причем - не только в глаза;

ты видишь, я здесь, я смирил коня холодной хваткой узды,

я точу стилет, я порох коплю под серой кровлей болот;

а ты - ты ждешь, ты вяжешь слова, плетешь колдовскую сеть,

ты помнишь небо, и знаешь час, когда начнется гроза,

ты тонок и смел, ты хлестал вино, когда я жаждал воды,

ты все рассчитал, ты ведаешь, кто сегодня ночью умрет.

Стрелок, ты верен своим словам, но эти слова страшны;

ты знаешь тропы во всех лесах, и память твоя хранит

следы зверей, что бегут по ним от твоей спокойной руки,

не замечая, что в этот день все тропы ведут в твой дом;

ты чуешь ветер кожей земли, глядишь глазами луны,

и сердце твое - безумный костер, и десница твоя - гранит;

наводишь стрелы свои на цель, а после - летят, легки,

летят и жалят, палят и жгут, разят и бьют, а потом,

потом - закрыта резная дверь, и заперта на засов,

а трупы зверей лежат у дверей, и их глазницы пусты,

а кто-то из них сегодня с зарей опять уползет назад,

но глаз не найдет, и будет бродить, вслепую тычась в туман,

и он не будет ни там, ни здесь, и видеть не будет снов,

ни в час, когда облака, ни в час, когда небеса чисты,

но в краткий миг, когда за леса беззвучно канет закат,

он будет видеть тебя, стрелок, от горя и счастья пьян.

Седое утро сыпет свой снег в суровый и смутный час.

Никто не ходит в эти края, никто не торит дорог.

Тяжел и душен воздух в лесу, тяжел и странен на цвет,

и тени, тени давят рассвет, гранят сиреневый дым.

Прощай, охотник. Я тоже зверь, но зверь, рожденный без глаз.

Ты был почти не жесток ко мне. И я - почти не жесток.

Наощупь шарюсь среди камней, ища свой собственный след,

но мнится мне - когда отыщу, он тут же станет твоим.

II.

Идущий на север повинен нескорой смерти,
подобен чернильной точке на белой глади;
гляди ему вслед, храни его след во взгляде,
пока его не побрали черти.

Идущий на север идет недолгой дорогой,
идет почти напрямик, почти без препоны,
он входит под сень седой и черной короны,
вершины горной черной и строгой,

он входит, чтобы смотреть, и входит, чтоб слушать
такие песни, что нам бы не задохнуться,
когда мы пьем его память с тонкого блюдца,
когда неспешно пьем его душу -

когда в тревожном бреду он чует за левым
плечом присутствие боли, и так устало
ложится лицом к земле и спиной к металлу,
без суеты, без тоски, без гнева.

III.

Над большей частью из нас не властен ночной синдром,

из прочих большая часть не властна над ним сама.

Попытка преодолеть значение слова "тьма"

для обреченных на день приводит к слову "уснем".

Кому из тех, кто сейчас закроет двери в домах,

бессонница оплетет глаза терновым венцом?

Но каждый из нас в свой срок сумел себя изменить -

над нами один закон, над нами один покров,

мы приняли этот путь, вкусив от странных даров,

мы в черный шелк вплетены, меж нами тянется нить.

Попытка истолковать значение слова "кровь"

для обреченных на ночь приводит к слову "убить".

И каждый из нас есть зверь, рожденный с правом на власть,

и может вольно бродить в ночи без помощи глаз;

единой болью для них, единой кровью для нас

отмечен этот удел, начертана наша часть.

Сумею ли я понять, когда наступит мой час,

что смертью я вознесен, поскольку способен пасть?

Umart

Пепел сгоревших весен

пал серебристой пылью -

стоном ладейных весел

ночь пронзена навылет.

Вечер сулит распятье

сонным и безмятежным -

словно письмо печатью,

мечено побережье

Городом Злой Судьбы.

Спите без сновидений,

дети камней и стали,

ночью над морем тени

стенами смерти встали -

ночью над морем ветер

странно поет и смутно,

черные вяжет сети,

черное носит судно

Города Злой Судьбы.

Станет надежда адом,

радостью станет горе

детям князей заката,

черным владыкам моря -

где-то за темным гребнем

пепельных гор восхода

пасынок ночи древней

нашу кует свободу -

Мерно кует металл!

II.

Гладь серебряной воды застывает, индевея,

Ветер с моря с каждым днем налетает холодней,

И под белой пеленой все становится белее,

Даже черные, как смоль, стены гавани моей.

Ветер холоден на вкус, ветер стонет, ветер плачет,

Узкий серый волнолом, как стрела, в его груди -

Стены гавани моей берегут свою удачу

Черным цветом зачертив все, что будет впереди.

Что до будущего нам, детям мертвого заката?

Что до сладостных словес? Их слагают не о нас.

Стены гавани моей цветом мертвенного злата

Маскируют черный цвет в золотой рассветный час.

Пусть иные говорят, пусть иные пустословят,

Пусть надеются на тех, кто забыл своих детей -

Мы, как пурпуром князей, в час победы красим кровью

Черный каменный хитон гордой гавани моей.

"не вошедшее в циклы"

***

... день прошел. Неравная мена,
серебро на сталь без акциза.
Ветер рвет в застывшие хлопья
голубую морскую пену,
и на грани верха и низа
черно-каменным многоточьем

острова. И сумрак предела
растянулся сытой пантерой,
огненосным дыханьем змия
расплескался. Слова и дело
нам отмерены разной мерой.
Мы ушли. Вернулись другие.

Так недавно и так безумно
далеко, за болью смиренья,
тот поход, и исчерна-белый
небосвод, и пламенный сумрак,
и закрыта все той же тенью
вожделенная дверь предела.

Государь, ты был - и не странно,
что от ночи теперь остались
лишь ошметки. Странно другое -
что ты кажешься безымянным,
что в душе не ужас, а жалость,
что не движутся за тобою

легионы. Твоя порфира
позабыта. Твоя столица
позабыта также, и небо
не хранит отражений мира,
что творил ты. И мглой на лица
пала тень Господнего гнева.

Но одно осталось - чернила;
дни, бои, на пергамент лягут,
и пока не рухнули горы
вековые - без сна, без силы,
мы храним с последней отвагой
право Нольдор
на Фэанора.

Earelen

Где там реки твои, где стремительный бег твоих тонких ладей?

Где твои невесомые руки, где зелень твоих берегов?

Отзовись - через морок дорог, через четыре стороны тьмы -

Я почти что готов.

Серебро ненавистное сбрось, легкий пепел кагором залей,

Вы, должно быть, почти что у цели, вы вышли до срока, и вот -

Там беззвездная даль, горечь светлой травы, черно-алые склоны холмов -

Здесь холодный восход.

Я не ждал

этой встречи, но раз уж случилось, скажу -

мой металл

не удержит меня в этот час, не спасет -

кто зовет меня?

Кто открыл мне ворота, кто помнит мои имена?

Я дарю тебе кровь моей левой руки,

я дарю тебе черную землю весны,

я иду - не твоею дорогой, но где-то окрест.

Leor tuluvar tye, neni nurtaner wandalya, wende essala Ear,

Sina amartanya na - cenile hendinna oia...

Как Сэр Джайлс под личиной Рыжего Ханрахана стал епископом Дублина

Мокрый туман укрывает нам лица,

К коже сутаною липнет туман.

Новый епископ приехал в столицу -

Рыжий как лис монсеньор Ханрахан.

Был игроком, был солдатом удачи,

Нынче и вовсе почти не при чем -

Новый епископ смеется и прячет

Острые уши под черным плащом.

Чье на устах застывает смиренье,

Чье нетерпенье скрывают глаза?

Ах, монсеньор, полуночною тенью

Скрыт ваш предел - возвращайтесь назад!

Пылок в молитве, бесстрашен во брани,

Ясен умом и на проповедь скор -

Ах, монсеньор, ваша память в тумане,

Ваше смятенье в речах, монсеньор!

Черен ваш разум от чуждого зова,

И сумасброден фиалковый взгляд...

Ах, монсеньор, прошепчите два слова -

Кто же ваш Папа и кто ваш прелат?

Где ваша церковь и кто ее строил,

Где ваша рота и кто в ней стрелки -

И почему от полночного воя

Так загораются ваши зрачки?

Нет нам ответа, но только доныне,

До полусмерти запомнили мы -

Вечно повязан смиренной гордыней,

Едет епископ гулять на холмы.

Едет епископ, прозрачный и пьяный,

Едет епископ, и светел рассвет...

Ах, исчезает в безумьи тумана,

О монсеньор, ваш прерывистый след!

Свежее утро... а солнце как рана...

Выйдешь на берег - а берега нет.

***

Полдень!

Яростный полдень пробил

для гордого юга,

пепел и страх

заплетены в единое вервие словом и делом.

Полно!

В нищенской темной робе

мчится по кругу

на алых крылах

северный ветер, несущий смертельные белые стрелы.

Ночью

было темно, но ныне

восход багровеет,

тенью креста

метят лучи рассветного солнца склоненные лица.

Точка.

Пала во прах твердыня,

и те, кто был с нею -

и пустота

ясных небес, как белизна непочатой страницы.

Где-то вдали - финалом похода -

узкая лента реки - и город,

вечно охваченный непогодой,

с темно-зеленой кровлей собора,

дождь выбивает металлом звонким

дробь кастаньет из церковной крыши -

шире и шире кружась в воронке,

сокол сокольничего не слышит -

Лето

встретит всех нас, проводит

нас до границы,

до берегов,

до окоема, до дома, до края, до тьмы, до покоя.

Где-то

мчатся в хмельном хороводе

белые птицы,

звонкий их зов

слышен, наверное, разве что ветру - и нам с тобою.

***

Мы привыкли питаться вином и хлебом вместо виски со льдом.
Мы принимаем любой шалман, словно потерянный дом.
Нас так долго учили в любую грозу оставаться в седле -
нам светел и дорог каждый наш шаг по захваченной нашей земле.
Наши ангелы вряд ли читают Фому и точно не носят брони,
но зато чужие вовек не поймут то, что нам говорят они.
И сосны в огне, и песчаный плес - крупицы, зерна и прах -
мы долго страшились веры, зато теперь мы не верим в страх.

Итак, дружок, не время ли нам встать и выйти из дома,
иначе все то, что мы закалили, ковать придется другим -
мы поздно легли, но в этой связи наш сон не лучше, чем кома -
ты знаешь, я понял, что в этой стране оккупационный режим.

Ты можешь сказать мне, что я не стрелок и вряд ли умею петь,
но не я нашел это место для лова, не я забрасывал сеть,
не я был первым в этом ряду, места раздали до нас,
и пьеса идет двухтысячный год, а антракт, должно быть, сейчас.
А те, кто мог быть здесь вместо нас, давно отпели свое,
а тех, кто должен идти вослед, со вкусом жрет воронье,
и я боюсь, что лет через пять спокойной жизни такой
мы тоже будем сняты с учета - и станем чьей-то жратвой.

Пойми, дружок, ессеи мертвы, пророки лежат под спудом,
и некому выйти за нас к стене и сделать наш путь прямым.
Я мог бы много еще сказать, но, пожалуй, лучше не буду -
помимо того, что в этой стране оккупационный режим.

Не смей говорить, что дороги нет, а карта сто лет как бита!
У тех, кто ждет нас с той стороны, есть джокеры всех мастей,
и знаешь - знаешь, я спал вчера - и слышал во сне копыта -
Всадники скачут в ночной тиши, скачут от Нок-на-Рэй.

***

- Плохие новости, мессир: о нас теперь поют.

Я шел вчера по Сен-Жермен, и слышал под мостом,

как некий юный горлопан, длинноволосый шут,

напялив на одно плечо тесьму с твоим гербом -

мессир, он звал себя тобой, он звал кого-то мной,

он похвалялся ранами, он угрожал врагу -

мессир, зачем мы до сих пор не принимаем бой?

Зачем мы терпим этот мир? Я больше не могу.

- Мой Командор, довольно слов. Мой друг, довольно слез.

За семь без малого веков ты мог бы сам понять,

что те, кто помнит нас всерьез - те помнят нас всерьез.

Те кто идут - идут всерьез. На прочее - плевать.

- Мессир, пойми, слова - сильны, у слов своя стезя,

живым - легко, но мы мертвы, и наш закон суров -

нам некуда бежать от них, укрыться нам нельзя

от лживых слов, от льстивых слов, от беспощадных слов -

и лесть, и ложь, и суета пронзают, как копье,

жгут наши души, разум наш больнее, чем костер -

мессир, коль не смутит тебя сомнение мое -

нам надлежит явиться им! И разрешить наш спор.

- Мой Командор, храни себя от страха и стыда.

Вот мой приказ: смири свой гнев и укроти свой нрав -

То, что превыше всяких слов - останется всегда

для нас одних - для нас двоих - а значит, ты неправ.

- Мессир, учитель мой, ответь: но как же вышний суд?

Где право наше на ответ, на яростный оскал?

На укрощенье подлеца - на несколько минут

от вызова - до гибели того, кто нас призвал?

На нашу честь, на нашу месть, на светлый наш парад,

на черно-снежный Босеан над каменной стеной?

Мессир, прошу тебя, ответь!

Но ты отводишь взгляд.

Ты смотришь прочь -

ты словно тень -

ты плачешь! Боже мой...

***

Представь тот берег, над коим вскоре

жестокий ангел поднимет косу -

и корабельным норманнским носом

отметит смерть голубое море,

и лебединой звенящей стаей

душа, исторгнутая металлом,

над бесконечным бессонным валом

на юг потянется, улетая.

Представь гребенчатый гордый город,

с главой из злата, с каменным боком,

его судьбы не узнать до срока -

но и она завершится скоро,

поскольку скачут во мраке лунном

и погоняют коней буланых,

от сумасбродства зимнего пьяны,

черноволосые злые гунны.

Представь себе, предположим, сердце

кого-то, знавшего твой обычай,

и бьется, крик исторгая птичий,

и подчиняется счету терций,

и выжидает, и сладким адом

переполняется, жарким бегом -

Отрадней граду тому и брегу

в час твоего появленья рядом.

***

...Уходим от Врат.

От этих полей, столь безжалостно алых, пронзенных крестом,

От добрых и злых, от великих и малых, от тех, что потом,

От странного света, который в пустыне окрасит закат,

От тех что досель, и от тех, что поныне - уходим от Врат...

Уходим назад.

Уходим туда, где вино не пьянит нас, а пламя не жжет,

Уходим в ту землю, откуда не видно синайских высот,

Туда, где бушует в безумии гнева святая гроза,

Где светлая смерть с лицом Приснодевы смежит нам глаза -

Почти как тогда,

Почти как в начале, зарделись знамена крылатым огнем,

И в черной тиши заповедного трона, недвижные, ждем,

И рушатся стены, и кажутся люди осколками льда,

И нас от начала безжалостно судит стальная звезда -

Уходим от Врат.

Я помню начало. Запомнить финала не сможет никто,

Из добрых и злых, из великих и малых, из тех, что потом,

Из тех, что в миру, и из тех, что во брани, из тех, кто распят

Под стенами Акры -

кто вечером ранним

уходит от Врат.

***

...горе погибшим, горе предавшим, горе ушедшим на ложный свет,

горе безжалостным и бессловным, горе тому, кого уже нет,

горе отдавшим душу во тьму, и горе сгоревшим черным огнем -

но дважды и трижды горе тому, кто ради чужого забыл свой дом!

Море лежит холодной завесой, море скрежещет о грудь камней,

мы добивались своей победы - и что прикажете делать с ней?

Мы дождались чужого прощенья, нам отворили небесный свод -

но горе тому, кто поверит чужому - и дважды тому, кто за ним пойдет!

Мы остаемся в этой земле, где воды светлы, а ночь холодна,

в камне по грудь, по колено в золе, испив все то, что могли, сполна,

мы остаемся на перепутье меж сушей и морем, меж светом и тьмой -

мы остаемся в этой земле, и нас не следует звать домой.

Каменный свод исчертив железом, мы воздвигаем свои врата -

ложе реки рассекают стены, реке по вкусу их высота -

река ласкает седые камни, и в шелесте легких ее шагов

мы слышим признание нашей веры, и не отвечаем на дальний зов.

Белые стены иного града, белые башни его пусты -

ты уходил, чтоб вернуться завтра, но тот, кто вернется - уже не ты,

в белой ночи мы звеним металлом, пасмурным днем мы вершим свой труд -

мы, кого ждали чрезмерно долго, мы, кого больше уже не ждут -

мы остаемся в этой земле, и эта земля принимает нас,

уголь, когда-то бывший алмазом - но вряд ли кого согреет алмаз,

а черная плоть окутана светом, и жаркий огонь пылает в сердцах -

мы долго слушали старших братьев - теперь мы можем слушать Отца.

Покуда ночь остается ночью, покуда день остается днем,

покуда смутами мир клокочет - нам есть, чем жить и что делать в нем -

покуда мир на куски расколот - в кольце из вечно сплетенных рук

звенит, звенит мой бессонный молот, выковывая из металла круг.

***

Дремлет лебяжий город

тихо во сне бормочет:

купол небес распорот

лезвием долгой ночи.

Налиты горьким соком

трав луговых соцветья,

а в камышах высоких

тонко щебечет ветер.

Ай, Королева-Птица,

лебедь сереброкрылый!

Что же в ночи не спится

тени твоей унылой?

Что на груди тяжелым

гнетом лежит доселе?

Что над скалистым молом

волны тебе пропели?

волны словес не знают,

сна не деля от яви -

где же вожак твой, Стая?

где же король твой, Гавань?

Ай, мой город прибрежный,

белых приют скитальцев!

Светит ли он как прежде,

не обожжет ли пальцы

тем, кто его коснется,

тем, кто хранит смиренно

свет, что превыше солнца,

пламень неопаленный?

Гордая королева,

крылья твои померкли,

станешь ли ты пред гневом

тех, кто себя повергли

в бездну путей забытых,

в память словес жестоких -

слышишь - поют копыта?

Скачет твой рок с востока.

яростен и увечен,

едет он издалече,

рыжей короной венчан,

туман накинув на плечи.

Небо алеет злостью.

Кровью окрасив вечер,

к пепельной деве в гости

едет король увечный.

Близок предел желанный

долгой его охоты.

Скоро твои тараном

он отворит ворота.

Ай, Королева-Птица,

чайка в ночи кровавой!

Время мечам скреститься,

время жестокой славы.

Знала ли, выбирая,

что отвечать так скоро?

Сердцем твоим пылает

мертвый лебяжий город.

N.M. - C.F.

Время уходит, но есть еще пара часов.

Спят часовые холодным безжизненным сном.

Над обреченной землей,

погружающейся во мрак,

крики далеких ворон.

Двери захлопнув, я закрываю засов.

То, что огнем рождено, будет взято огнем.

То, что не взято судьбой -

в огонь, иначе никак.

Видимо, это закон.

Я один стою на сером песке,

На сожженном битвой стылом песке,

Клочья дыма, летящие вдалеке,

Заберут мою радость и муку -

Я держу твое сердце в левой руке,

Твое светлое сердце - в левой руке,

В моей мертвой холодной левой руке -

И оно обжигает мне руку.

Ты говорил о деле - дело завершено.

Ты говорил о силе - сила в моих руках.

Ты говорил о многом - я говорю одно:

Я отвергаю страх.

В трещинах плоти мира черная кровь горька,

В небе клокочет пепла белая круговерть -

Прикосновенье света помнит моя рука -

Я отвергаю смерть.

В недрах моей пустыни ты прорастал травой,

В пасти тоски бессонной ты мне кричал "держись" -

Ты начинал мой путь, а я завершаю твой -

Я отвергаю жизнь.

И сейчас ни в чем тебя не виню -

Ты один был утром нашему дню,

Пред тобой одним колени склоню

Там, где мы увидимся снова.

Я иду - и несу твое сердце к огню,

Твое белое яркое сердце к огню,

Вслед за телом моим - твое сердце к огню,

И оно не желает иного.

Время уходит, но есть еще царственный миг -

Тот, что свободен от страха, сомнений и лжи.

Я на краю судьбы,

внизу пламенеет свет -

он же горит во мне.

Что же, пускай и не лучший я твой ученик -

Так получилось, что я до сих пор еще жив.

То есть - отныне - "был".

И мой последний ответ

Я нахожу в огне.

***

...он уходит на юго-закат. И на узких устах улыбка
заморожена, как во льду застывает шальной нарвал.
Забирая, что не его, возвращая, чего не брал -
он имеет свойство идти. Остальное было ошибкой,
но ему до чужих грехов дела нет, до своих - тем паче.
Легкий саван его волос - против текста - ночи черней;
он уходит на юго-закат, на исходе последних дней -
и горящий лес впереди, и за левым плечом удача.

***

Победа, что дарована извне, подчас победой быть перестает;

Решать в итоге все равно не мне, но я имею право на расчет.

Не на восторг, не на счастливый вой, куда там, голос был, да весь зачах -

Но дайте мне подумать головой. Она пока что вроде на плечах.

Мы разделили мир на сектора и дали всем созвездьям имена.

Оно неплохо было - как игра; но мы теперь серьезны, как стена.

Мы верим в то, что мы венец всего, и наша воля правит искони -

Но не учли, пожалуй, одного: что кроме нас здесь есть еще они.

Мы их загнали в дальние края, в медвежие пустынные углы.

Мы дали им кусок небытия и право стать мишенью для стрелы.

Мы победили их - и вроде как они согласны с нашей правотой.

Тому есть явный и наглядный знак - их дом девятый век стоит пустой.

Их дом стал нашим хлевом для скота, в жемчужном зале мы пасем свиней.

Их странная, чужая красота для нас иного пламени больней;

Их дикий нрав и склонность жить впотьмах пугает нас, но черт бы с ним сейчас -

У нас есть больший и страшнейший страх - то, что они по сути лучше нас.

И вот досада! Ведь куда ни глядь - триумф похож на пир среди чумы.

Мы вскрыли сталью их долины гладь и срыли их заветные холмы,

Мы на руинах старых их святынь воздвигли свой немалый мавзолей -

Но через весь наш лоск, куда не кинь, глядит иное, старше и светлей.

И с этим не поделать ни хрена. Из каждой тени скалится дракон.

И наш язык, и наши имена произошли от тех, былых, имен.

Страданья буриданова осла ничто пред нашей гордостью больной -

Днем мы у власти. Но ночная мгла хранит иной завет и мир иной.

Смотрю на нашу крепость без лица. Она стоит на топком зыбуне.

Предчувствие всеобщего конца неудержимо движется во мне.

Мы победили - в том-то и беда. Мы разучились видеть в темноте.

Они ушли, но вряд ли навсегда. И возвратятся к нам уже не те,

Не те, что нам беспечно дали власть, не те, что нам дарили свой приют!

И вот тогда-то нам придется пасть. И по всему видать, что нас убьют.

Они пройдут железной бороной по нашим крепостям и городам -

И вот тогда за наш последний бой я и гроша потертого не дам.

И вот тогда - в тот алый темный час, когда в полночной тьме вскричат рога -

Я с легким сердцем отрекусь от нас, уйдя под руку нашего врага.

И мне плевать, что им моя душа ни к черту не нужна и не мила -

Я буду счастлив, перестав дышать под сенью их холодного крыла.

***

Крыть похоже что нечем; о, что творится со мною!

В этой погоде есть нечто неуловимо иное;

стоит послушать только, как - с каждой минутой тише -

ветер бездомным волком скулит, шатаясь по крышам.

Крыльев лишась внезапно, теперь - струится и льется

или сочится каплей по темной стене колодца;

о небесах и тучах оставивши попеченье

стал холодным, тягучим, тяжелым морским теченьем,

словно - на чуждом свете - когда-то и в самом деле

наши глаза на ветер из-под воды глядели;

словно - уставши капать дождем, как медленным ядом,

тучи плывут на запад в строю великой армады.

Холоден образ крылатый, над городом голос птицы,

море приходит с заката, смывая собой границы.

Море клокочет гневно, и ветер пленен волнами -

морю в безумьи древнем ревет, откликаясь, пламя.

Где я? какой отравой дожди меня опоили?

Город лежит в кровавой, в соленой своей могиле,

и над его сплетеньем улиц и укреплений

в небе несутся тени - и море глотает тени.

Ветер тонет, и вечер седой поглощен волною;

в этой зиме есть нечто неумолимо иное.

Дождь, глухой и немой, льется на мостовые;

где нам идти домой? все наши пути - кривые.

***

Orontinnar marenyo fiondi tular mi arin

Tularinte ar yellar: a laia, a entulesse!

Autarinte lomesse, autar formenenna,

Colar ilcar anarie ramassen tyelce ar tulce.

Orontissen marenyo i falmar orar an menel

Antar i miqui melye ondorennar falaso mista

Osse lila falmassen, ar linda romea lire,

Ar maitaryatse velici ciryar ve morni aiwi.

Sinome - litse losse, ar sule saura sanga;

Sari ulairie lora celumesse sire unenya;

Pella ucuilea ear ulce mular i cemen firne

Cirar - nan olvar unar ardasse narea astС.

Enye la cena anar, la vela silme elenya;

Ehehtienye i stiri atarinyo ar amilenyo;

Nan - carcasse i-unqueo, ancasse oiomorno

Quetanye indonyasse - a, orontinnar marenyo...

***

Забывшись во сне до срока, позволив себе уснуть,

я слышу, как пенье рога в мою проникает грудь,
и где-то в лесу осеннем, у дальнего рубежа,

взлетают легкие тени, звенит тетива, дрожа.
И кем бы в тот час я ни был, как бы ни жаждал сна,
душа моя бьется рыбой, узнавшей слово "блесна",
и рвется под сердцем что-то, и дышится тяжело -
настало время охоты. И все иное прошло.

Стрелу из колчана вынет безжалостная рука -

это охота, hinya. И цель ее далека.

Ты с виду так осторожен - на деле ты просто глуп.
Душа выходит из ножен. Земле остается труп.
Я вынес твою надменность - но как ты снесешь мой гнев?
Мы встретимся несомненно - под сенью твоих дерев.
Ты знаешь мое решенье. Ты знаешь мои пути.
Ты видел, как пляшут тени - сорвись, убегай, лети,
лети испуганной птицей над серым зеркалом вод -

но помни: тот, кто боится, себя уже не спасет.

И в сердце твоей твердыни тебя найдет острие -
это охота, hinya. И ты добыча ее.

Но я взываю к другому, к познавшему мои сны:
душа, ушедшая в омут, вернется с той стороны.
Мы ищем пути иного среди палящих огней -
и дичь возродится снова, и ловчий придет за ней.
Пусть мир обратится прахом, пусть солнце уступит льдам,
борясь с сомненьем и страхом, я вновь иду по следам,
борясь с тоскою и бредом, считаю число шагов -
и каждый мой шаг - победа над надеждой моих врагов.

Чей свет надо мной крылатый? Чьего пыланье лица?
Это охота, atar. И ей не будет конца.

***

Так и живем, Анри: охота, пиры -

будто бы время назад на пятнадцать весен,

будто бы мы - не мы, а бывшие мы.

Я очень долго брал у судьбы взаймы,

и с вожделеньем жду, когда с меня спросят,

чтобы хоть так понять условья игры.

Словно бы желтый, алый, безумный дым

листья летят над нашей дубовой рощей,

где мы с тобой бродили сто лет назад.

Как мне считать, что я во всем виноват?

Вот гугенотам - тем однозначно проще;

может, и мне однажды податься к ним?

Знать без сомнения: все мы в руке Творца,

Он и испил за нас изначально чашу,

Он и в ответе за суету и боль.

Он и решил, что, видимо, нам с тобой

слишком легко идти по дороге нашей,

слишком легко дойти до ее конца.

Слишком легко. И верить подобным снам -

значит, пытаться тоже облегчить ношу.

Ты бы, узрев такое, меня презрел.

Высокопарный! Нынче ты не у дел,

я отвергаю тебя, и с тобой отброшу

чувства, и клятвы, и все, что мечталось нам -

только не думать навряд ли мне хватит сил.

Мысли - так воронье слетает на брашно -

снова и снова тянутся к одному:

кто мне судья? Я сам построил тюрьму.

Милый Анри, помоги. Мне тускло. Мне страшно.

Боже, Анри. Зачем я тебя убил.

***

Бьется душа под кожей, и ветер звенит, упруг:

- Эй, отщепенцы Божьи! Сегодня идем на юг!

Рать пострашнее многих - наемники да ворье -

Значит, судьба убогим восславить имя Твое.

Все, кто чего-то стоил, казали кукиш войне;

В поле один не воин, но здесь выбирать не мне -

В речку таращусь я - и сам себе незнаком;

Даже лошадь моя честит меня дураком.

Эти края до края стозвонным солнцем полны -

Мы же, здесь умирая, несем сюда прах войны.

Словно быки по пашне, шагаем мы тяжело,

Но позади нас башни рушатся, как стекло.

Как по хрустальной чаше тяжелый гремит топор,

Страшная вера наша идет в Безье и Лавор,

Черным полночным небом расшито знамя ее,

Северным стылым гневом звенит ее острие.

И перед этой верой, да будь ты хоть трижды смерд,

Взвешены равной мерой, малы и ужас, и смерть;

Ночь, что древней, чем утро, стоит у твоих ворот,

Гневно глядит и мудро, и меч тебе подает.

И я не знаю слова, чтоб было здесь ко двору -

Но не принявши зова, рассыплюсь я и умру,

И, позабыв беречь все то, что раньше нашел,

Я возлагаю меч на белый алтарный шелк.

...Ночью мне снится камень, тяжелый, грубый гранит,

Напрочь покрытый мхами, разбейся - не зазвенит,

Камень, о Боже, тоже записан в плане Твоем -

В чем-то мы с ним похожи - и я тяжел на подъем.

Нынче гранит не в моде, его не возьмешь киркой,

Он по своей природе настроен любить покой,

Но пред Твоим решеньем и он обретает прыть -

Чтобы придти в движенье, взлететь, упасть и убить.

***

Выходили из мрака к сиянию неба, и пели на гребне волны,

Опьяненные кровью причастия, словно вином драгоценнейших лоз,

Не желая иного, припав к этой чаше - мы им и доселе пьяны,

И вино претворяется в наших сердцах, и рассудок летит под откос -

Те, что наши носили во времени оном оставленные имена

Отошли, растворились, их цвет - темно-серый, как пепел и северный лед,

А на наших гербах геральдический фон может быть только цвета вина -

И серебряный лев, упоенный вином, ищет меда полуденных сот -

алая кровь закипает в жилах,

алая кровь клокочет в гортани,

поле пропахло солью и медью,

кони рвут удила,

сумрак является в тяжких силах,

месяц, как лезвие, небо ранит,

над окоемом ангелы смерти

распахнули крыла -

алая кровь бьется ливнем в окна,

алая кровь глаза застилает,

поле крошится в глазах, и небо

клонится на закат -

Боже, в руке ли Твоей клинок я,

на тетиве ли Твоей стрела я,

в час Твоего последнего гнева

я возвращусь назад.

Серый ангел в багрянце и пепельном трауре, двери свои отвори,

Не смотри на меня - твое сердце как камень, твой взгляд как булатный кинжал -

Будет день, будет час, будет век - мы вернемся, вернемся в Монфор л'Амори -

Мертвецы к мертвецам - и в оссарии встретимся с теми, кто нас провожал.

Эол

Когда звенящий купол небес вспорол пронзительный блик,
Мой мир, пронзенный светом, исчез, и более не возник.
Над краем неба, что был незрим в трепещущей темноте
Вставало пламя, и шел за ним чужак с огнем на щите.
Он шел и пел о своей войне, он пел о мести своей,
И лес стонал и плакал во сне, дрожа руками ветвей.
И на границах моих краев, что ныне полны огнем
Чужак, отринув свой древний кров, построил свой новый дом.

И там, где ранее до небес вздымалась лесная крепь,
Они рубили на склонах лес, впуская в проломы степь,
И в той долине, что я нашел, идя по жилам руды,
Они воздвигли белый престол, разбили свои сады.
И им, незванным, понять невмочь, чем наша земля была -
Земля, не знавшая день и ночь, земля, не знавшая зла.
Они вершат на наших путях свой тяжкий железный шаг -
И вслед за ними приходит страх. И с ними приходит Враг.

Комментарии: 1, последний от 10/08/2009. © Copyright Блехер Доминик (sluagh_sidhe@mail.ru) Размещен: 23/02/2009, изменен: 23/02/2009. 69k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия		Ваша оценка:
Аннотация: Сборная солянка, как и было сказано

Блехер Доминик : другие произведения.

Сборник стихотворений