Аннотация: Глава IX романа "Принц объявляет войну" о приключениях инквизитора и оборотня в XVI веке.
Глава IX, в которой Феликс выручает герцога Анжуйского, а Кунц Гакке получает задание, способное изменить историю Европы.
В Париже было еще не по-весеннему прохладно, однако Феликса согревала его молодость, плащ на крепких плечах, да воспоминания о теплом отношении к нему королевы Наваррской. Ван Бролин не привык испытывать зависть, но сейчас он завидовал графу де Бюсси, которому принадлежало сердце такой восхитительной женщины. "Лизи, мой Лизи!" - вот как она его называла, нисколько не стесняясь выражения чувств. Так же щедра она была в прошлом октябре и со своим младшим братом, Франсуа, герцогом Анжуйским. Похоже, эта последняя из женщин, в ком текла кровь Валуа и Медичи, вела себя, как античная богиня, да и была земным воплощением самой Афродиты. Для Феликса у нее на сей раз нашелся подарок - томик Франсуа Рабле, в котором очень забавно описывались французские нравы. Правда, Маргарита немного огорчила ван Бролина, когда он спросил, нельзя ли повидать дорогую его сердцу фрейлину, которая не отказывала ему в благосклонности во время их пребывания в льежском епископском дворце. Бог знает, почему Феликс решил вспомнить о ней - ведь в Париже мадемуазель де Ребур была с ним холодна, и не то что не навестила его, когда он был серьезно ранен, но даже не прислала весточки с пожеланием здоровья.
Вероятно, вид влюбленных Маргариты и Лизи, такого гордого, но кроткого и покорного у ножек маленькой королевы, вызвал в сердце у Феликса желание воскресить милые часы прошедшей осени. Однако оказалось, что Маргарита Наваррская отправила трех фрейлин, и в их числе де Ребур, в Нерак, ко двору ее супруга Генриха, чтобы помочь ему подготовить покои к приезду жены, которую он не видел уже более двух лет. Отъезд королевы Наваррской был, как будто, решенным делом, так что Феликс перестал завидовать Бюсси д'Амбуазу, решив, что более уместным будет сочувствие покровителю, который вот-вот потеряет свою высокородную госпожу и любовь. Нет, любовь и госпожу, так будет вернее!
У Монмартрских ворот Феликс огляделся - нигде не было видно трактирной вывески. Расторговавшиеся крестьяне выезжали из города на пустых и полупустых телегах, сновали с чрезвычайно занятым видом слуги, мальчишки, мелкие чиновники, торговцы и гильдейские подмастерья. По-хозяйски уверенно шли дворяне со шпагами и военные на службе, некоторые из которых даже здесь, в городе, не расставались с кирасами. Те, что несли стражу ворот, выглядели особенно грозно, и связываться с ними не хотелось.
Однако тем, кто въезжал в Париж, от объяснения со стражей было не уклониться. Ну, разве что, за исключением людей значительных и могущественных. Как раз в этот момент несколько таких дворян верхом на мощных конях пересекли городскую черту. Впереди на горячем вороном жеребце ехал светлобородый вельможа с лицом, отмеченным длинным шрамом. Даже не глядя на лотарингские гербы, украшавшие одежду его свиты и подседельник коня, Феликс знал, что перед ним Генрих де Гиз, принц Лотарингии, жестокий поборник католической веры. Сразу за Балафрэ ехали дворяне его свиты, и в их числе виконт де Рибейрак, который знакомил Феликса с поэзией Ронсара. После этого они еще пару раз встречались в Париже, и всегда были приветливы друг с другом.
- Де Бролин, рад видеть вас! - Рибейрак поднес руку в перчатке к лиловой бархатной шляпе с красным пером. Длинный плащ, ниспадавший на круп его лошади, был тоже лилового цвета. - Покидаете Париж?
- О, нет, - крикнул Феликс, - в каком еще месте столько бесподобных развлечений!
- Вы правы, клянусь честью! - Рассмеялся виконт. - Тогда что вы делаете у ворот?
- Ищу местечко под названием "Рог изобилия", у меня там встреча с дамой, - солгал ван Бролин, не желавший, чтобы люди Гизов знали о его связи с королевским шутом.
- Идите вдоль стены, - подсказал Рибейрак, вытянув руку, чтобы указать направление. - Это совсем рядом.
- Благодарю! - успел сказать Феликс, уже вслед хвосту лошади гизара, который немного придержал скакуна, разговаривая с метаморфом, а теперь догонял своих.
- Я позволил себе сделать заказ, не дожидаясь вас, - морош был одет, как обычный дворянин, без шутовских излишеств, и разговаривал учтиво и доброжелательно. - Мэтр Грегуар знает толк в паштетах, уж поверьте. Для начала подадут из кролика, и гусиный. А вот насчет вина, я пока не знаю ваших предпочтений.
- Меня устроит шамбертен, - отвечал Феликс, пристрастившийся после ранения к винам из Бургундии. Он не до конца понимал, зачем Шико решил пригласить его, и о чем пойдет их беседа в отдельном кабинете "Рога изобилия", в котором королевский шут чувствовал себя, как дома.
По отношению мэтра Грегуара и прислуги было видно, что Шико пользуется здесь не только почетом, но и любовью.
- Мне приходилось слышать ваше настоящее имя, - начал ван Бролин, - но не поручусь, что мне правильно передали его...
- Жан-Антуан д'Англере из Гаскони к вашим услугам, сударь.
- Феликс де Бролин из Фландрии, выпьем за знакомство!
Они сдвинули глиняные кружки, вино слегка выплеснулось и смешалось, бордо с южных виноградников и шамбертен с северных. Нелюди с улыбками смотрели, как прислуга вносит паштеты и хлеб с маслом.
- Мой первый опыт встречи с морошем был крайне неудачным, - Феликс поставил на стол кружку. - Дело было неподалеку от французской границы, в Нижних Землях. Тот морош представился, как Гийом де Бошен.
- Мне ничего не говорит это имя, - пожал плечами Шико. - Вы ведь тоже не знаете всех оборотней по именам.
- Каждому известно, что метаморфов , - Феликс выделил это слово интонацией, - множество, но вот о морошах я услышал только после встречи с этим де Бошеном.
- Угощайтесь, Феликс, - Шико отделил кинжалом изрядный кусок паштета и перенес его на хлеб. Откусил и начал жевать, подавая пример. Пережевав, сказал: - Сытые лучше понимают друг друга, поверьте моему опыту.
На кухне отеля Бюсси постоянно работали повара, поварята и судомойки - ораву анжуйцев надо было поить и кормить, отдельно следовало заботиться о раненых, многие из которых нуждались в специальном питании - бульонах и других врачебных предписаниях касательно еды. Простые блюда, которые обычно подавали в отеле Бюсси, не шли ни в какое сравнение с теми, что готовили в известных Феликсу харчевнях - "У ворожеи", а теперь и "Роге изобилия".
Мэтр Грегуар принес тонкую доску, на которой издавала умопомрачительный аромат запеченная косулья нога в виноградном соусе с шафраном и гвоздикой. По бокам доски были выложены лук-порей и дольки апельсина.
- Как вам нравится служба у герцога Анжуйского? - Спросил Шико, когда они уже основательно утолили голод.
- Это большая удача и честь для меня, - дипломатично ответил Феликс. - Граф де Бюсси приблизил меня к себе, когда у меня не осталось почти ничего в жизни: ни любви, ни родни, ни друзей.
Метаморф не собирался доверять морошу, и не думал рассказывать ему о своих далеких друзьях.
- Любовь вы поставили на первое место, - улыбнулся Шико.
- А что для вас на первом месте, Жан-Антуан? - ван Бролину было и в самом деле интересно.
- Понимание, - без запинки ответил шут. - Кстати, давайте выпьем за понимание между нами. И я объясню, что вкладываю в это слово.
Они сдвинули кружки, выпили, после чего Феликс вновь взялся за кинжал и отделил себе ломоть сочного мяса, потом отломил немного свежего хлеба, окунул его в сметанный соус, откусил и приготовился слушать.
- Вы согласитесь с тем, что чем мудрее человек, тем больше он понимает, как все устроено? - начал Шико. Дождавшись кивка Феликса, продолжил: - Всевышний создал этот мир чрезвычайно далеким от простоты, и большинство людей вполне удовлетворяются мыслью о том, что пути Его неисповедимы, иными словами, слишком сложны, и попытки понять Божий замысел обречены на провал. Выражаясь проще, лучше не думать, не задумываться. Но многих людей это не устраивает: им кажется, что если изложить свои мысли в философском трактате, мир приобретет упорядоченность. Другие исследуют какую-то отдельную проблему, например, как вырастить новый цветок, это вам, приехавшему из страны тюльпанов, должно быть близко... Эти люди ученые - они превосходно постигают то немногое, что исследуют, и таким образом двигают науку вперед.
- Я так понимаю, что кроме двух упомянутых вами подходов, есть еще третий.
- Вот именно! - Обрадовался Шико. - Философ выстраивает схему, не думая, соответствует ли она реальности, ученый же познает реальность, но в очень ограниченном объеме, и всегда маленькими дозами, поскольку исследования отнимают время и силы. Вот и получается, что все они оказываются как слепцы из одной известной притчи.
С этими словами Шико налил остатки вина из кувшинов в кружки.
- Наш добрый король Франциск, я имею в виду деда нынешних королей, а не его внука, чахлого мужа Марии Стюарт, который отдал Богу душу, просидев на троне всего лишь год.
- Я понимаю, о ком вы, - кивнул ван Бролин.
- Так вот, Франциск попросил слепцов описать ему полотно великого да Винчи, которое тот завещал его величеству за его покровительство и милости, оказанные старцу в последние годы его жизни. Картина называется "Мона Лиза", и говорят, что ей нет равных в мире.
Мэтр Грегуар внес еще два кувшина вина и спросил, будут ли распоряжения по десерту. Отдав таковые, Шико продолжил:
- Один слепец при помощи воображения описывает то, чего не может видеть, второй нащупал раму и описал "Мону Лизу", как твердый прямоугольник из дерева. По крайней мере, второй не врет, тогда как первый просто не способен прийти к правде. Но разве кто-нибудь из них имеет хотя бы крошечный шанс выразить именно то, что изобразил Леонардо?
- Надо быть зрячим, - сказал Феликс.
- Вот, - согласился Шико, - надо уметь видеть, слышать, обонять, осязать, и вдобавок все правильно интерпретировать. Вместе это и есть понимание того, как устроен мир. Без этого невозможны и правильные решения.
- Решения принимает король, - предположил Феликс.
- Король, - согласился Шико, - но на основании моего понимания и моих выводов. По сути, он не может решить по-другому, поскольку я отсекаю все неправильные пути, облегчая ему задачу.
- В конечном итоге, мы всегда возвращаемся к власти, - Феликс не был в восторге от этой мысли, поскольку приходил к ней раньше. - К влиянию. Мне уже говорили, что это составляет основу существования мороша.
- Опять! - воскликнул Шико. - Обобщения, де Бролин, это попытки некрепкого разума осмыслить то, что он не в состоянии понять. Нет ничего, более отвлекающего от истины, как поспешные обобщения. Ничего более глупого! Если вы встретите альбиноса-китайца, то тут же делаете вывод, что все китайцы альбиносы?
- Но только неразумные животные не обобщают! - запротестовал Феликс.
- Хорошо, что в наши дни это понимают даже оборотни, - рассмеялся Шико. - Обобщение на основе понимания - совсем другое дело. Понять сложно, обобщить легко. Но второе без первого - удел простецов и глупых людей.
- Вы хотите сказать, что мороши служат высоким и благородным целям? - воскликнул Феликс.
- Да поймите вы, наконец, что никаких морошей не существует. Как не существует метаморфов, как не существует людей! - Шико повысил голос. - Есть я, есть вы, есть мэтр Грегуар, и есть еще почти триста тысяч парижан вокруг нас, у каждого из которых своя жизнь, свои интересы, свои представления о мире, в большинстве довольно простые и понятные.
- Послушайте, Жан-Антуан, - возразил Феликс, - давайте отвлечемся от людей, поговорим о тех, других. Вампиры питаются кровью, не так ли? Почему я не могу обобщить и сказать, что они враги рода человеческого?
- Наверное, потому что так же говорят и о вас, - ответил Шико. - А вы считаете себя врагами людей?
- Я не считаю себя ничьим врагом, - сказал Феликс, - и некоторые из метаморфов, известных мне, тоже не считают. - Он вспомнил Ганса Вольфа, от которого впервые услышал о книгах Франсуа Рабле, но который замышлял убить его при первой их встрече. - А другие, конечно, не такие, это те, у кого звериная натура сильнее человеческой, и разум слишком слаб, чтобы всегда управлять собой.
- Вы сами все и сказали! - Шико щелкнул пальцами, откинулся на спинку своего кресла, рассмеялся. - Разве можно мыслить, и быть при этом, как другие!
Феликс пока еще не понимал, но формулировка уже брезжила в его голове. Шико опередил ее.
- Разумное существо силится познать мир, - терпеливо произнес королевский шут, - определяет, где добро, а где зло, что есть свет и тьма, и на какой стороне оно само. Неразумным все это внушают, чтобы они были стадом, или, как в случае оборотней-одиночек, ими правит инстинкт. Но там где царит разум...
- Нет никаких правил для всех, - подхватил Феликс. Якоб ван Бролин на смертном одре пытался сказать ему об этом. Но он был еще слишком мал, чтобы понять отца. - Каждый решает сам.
- Пока не оказывается в стаде.
- Стаде? - поднял брови Феликс.
- В строю солдат, - пояснил Шико, - в свите Балафрэ, или герцога Анжуйского.
- Или среди миньонов короля, - парировал ван Бролин.
- Или среди них, - не стал возражать Шико.
- Вне зависимости от того, что говорит мой разум, - сказал Феликс, - есть еще привязанность, есть благодарность, наконец, есть братство людей, которые сражались плечом к плечу.
- Мне известно это, - кивнул Шико. - Несмотря на мой горб, до того, как его величество призвал меня ко двору, я был солдатом. В семнадцать лет я уже стоял в строю при Сан-Квентине, под началом маркиза де Вийара, когда терции Филиппа II и принца Савойского так страшно унизили Францию! Несмотря на это, и на то, что маркиз был ранен, мы все-таки сняли испанскую осаду с Корби.
- Мне сейчас как раз семнадцать, - сказал Феликс.
- Значит, воинский строй у вас впереди, - печально улыбнулся Шико. Его горбоносое худое лицо просветлело: - Но вначале все-таки десерт!
***
На морском побережье Дании весной чаще дует ветер, и мчатся облака, чем стоит ясная солнечная погода. Но этот день был исключением, теплый и светлый, как обещание лета, до которого оставалось еще около двух месяцев. Даже кормежка заключенных в такой день была не столь тягостной, как обычно. Олаф-старший собирал старые миски, которые узники просовывали под дверью, прежде чем получат новые, с вареной брюквой и куском хлеба.
Раздачей новых мисок занимался Олаф-младший, полный мальчишка с веснушчатым лицом и ясными синими глазами. Он терпеть не мог эту свою обязанность, но никогда не говорил об этом отцу. Жаловаться не было никакого смысла, разумнее вытерпеть эти отвратительные моменты, когда из-под дверей промелькивали грязные пальцы заключенных, выталкивавшие старую посуду и втягивавшие новую. Кто были эти люди? В чем состояли их злодеяния?
Разумеется, Олаф-младший знал, что крепкие засовы отделяют его мир от плохих людей, да и просто извергов, которые по заслугам оказались в Драксхольме. Но вдруг могло случиться так, что кого-то оклеветали, обвинили по ложным показаниям, что справедливый суд мог ошибиться?
На самом нижнем уровне отцу приходилось зажигать факел - дневной свет никогда не достигал последнего круга ада. Здесь томились самые злостные враги королевства, которые по неведомым причинам все-таки не были казнены. Но поскольку нижний уровень Драксхольма был хуже смерти, то и узников обычно здесь было мало - казнь обходилась датской казне дешевле их содержания. Сейчас лишь одна камера на нижнем уровне была занята: в ней находился некий ужасный злодей, который на протяжении последних лет полностью утратил человеческий облик.
Когда-то давно, как говорил отец (сам Олаф-младший не помнил этого), узник пытался разговаривать на разных языках, плакал, выл, рвался с цепи, которая приковывала его к столбу в центре камеры. Потом он жутко зарос грязью, нечистотами, которые скапливались вокруг него, стал диким и лохматым, как обезьяна, и перестал употреблять слова - только орал и бился, когда слышал приближение охранников с едой.
Но и это уже осталось в прошлом - теперь узник лишь стонал, иногда кашлял, да всхлипывал, таким знал его синеглазый мальчик с миской в руках.
- Отец, он не шевелится. Совсем.
В камерах был глазок, которым пользовались в исключительных случаях, обычно узники приближались к дверям камер с шумом, и смотреть на них не было ни желания, ни надобности. Но сейчас Олаф-старший поднял факел над дверью, чтобы осветить камеру, а его сын прильнул к смотровому отверстию.
- Черт, надо звать старшего, - сказал надсмотрщик досадливо. - Беги наверх, да поскорее.
Когда положенные по инструкции охранники собрались у двери камеры, старший надзиратель с трудом отомкнул ржавый замок и отодвинул засов. Один из пришедших ткнул в тело заключенного древком протазана, потом острием.
Узник оставался неподвижен, и тогда Олаф-старший приблизился к нему и нащупал холодный лоб.
- Все, - сказал Олаф-старший. - Отмучался.
Внезапно, как по волшебству, отношение тюремщиков к узнику переменилось. Живого графа Босвелла убивали неотвратимо, жестоко и страшно, лишая человеческого облика. Но мертвого наоборот - чисто вымыли, постригли, побрили и одели сообразно его положению в обществе. Так он и лежал, с сердитой складкой на переносице и бесцветной линией губ, в дубовом гробу, на подушке белого атласа, в церкви Фаарвейль на берегу моря, и слушал прибой, который ударялся о подножие скал. Священник реформатской веры, которая также была верой Босвелла, произнес молитвы.
Последний луч солнца задержался на белом лице Босвелла, и Олафу-младшему почудилось, что суровый воин и моряк вот-вот восстанет, распахнув мертвые глаза, и обрушит проклятия на тюремщиков. Но скоро крышку гроба закрыли, и охранники Драксхольма понесли мужа шотландской королевы в его последний путь.
А письма об этом событии уже летели в разные концы Европы.
***
- Герцог Анжуйский собирается завтра охотиться в лесу Сен-Жермен, сир. И все его люди вместе с ним. - Сен-Люк, которого Генрих III вечно не хотел отпускать к молодой жене, рассчитывал, что монарх отвлечется на эту новость, и миньону удастся как-нибудь улизнуть из Лувра.
Частично затея Сен-Люка удалась, король нахмурился.
- Когда он охотился в последний раз?
- Откуда мне знать! - беспечно махнул рукой миньон.
- Осенью, - сказал Шико, с ногами забравшийся на оттоманку. - Думаю, еще в октябре.
- Не слишком-то жалует охоту ваш братец! - жеманно произнес де Сен-Люк.
- Хотите сказать, что эта поездка в Сен-Жермен преследует еще какие-то цели? - спросил Генрих. Он сидел перед изящным секретером, крышка которого была откинута, и, беседуя с приближенными, одновременно что-то читал, вертя в руке орлиное перо.
- Возможно, его высочество хочет посетить свой славный апанаж Анжер, - с невинным видом произнес Шико.
- Ты это серьезно?
- Да уж куда серьезнее, Генрих, - убежденно произнес шут. - Вспомните, вначале вы посылаете к брату Мондусе с отчетом о событиях во Фландрии. Герцог Анжуйский отправляет к нам своего Бюсси, чтобы уверить в обратном, а сам готовится к бегству в Анжу, расколу королевства, и без того измученного религиозными войнами, и походу на Фландрию. Теперь я вижу картину ясно, во всей полноте, тогда как в тот момент мои попытки предупредить вас никого не убедили, и вы вместе с Можироном и Граммоном еще и обвинили меня в том, что я раздуваю из мухи слона!
- Как посмели обвинять дурака в глупости! - рассмеялся Сен-Люк.
- Юноша! - прикрикнул на миньона королевский шут. - Во имя ран Христовых, не пытайтесь строить из себя умника! Никогда слабость разума не проявляет себя столь убедительно, как во время умничанья.
Генрих III повернулся вполоборота к Шико:
- Это сказал тот молодой человек, с которым ты секретничал, в то время как несносный Бюсси едва не сжег мои волосы?
Шут ничуть не удивился: его король был проницательнее и внимательнее к деталям, чем все, кто его окружал. Ну, возможно, за исключением самого мороша.
- Нет, сын мой, - ответил Шико, - юноша, о котором ты говоришь, не согласился сотрудничать и делиться сведениями о герцоге.
- Встреча оказалась бесполезной?
- Конечно же, нет, - сказал Шико. - Мы славно провели время, и, возможно, когда-нибудь это сослужит нам службу. Мальчишке всего семнадцать лет, и он питает к королю Франции самые почтительные чувства. Просто так сложилось, что, приехав в Руан перед позапрошлым сочельником, ему встретился Бюсси. Если бы виконт де Бон, которого он тогда спасал от вашего гнева, не убил Сен-Сюльписа, то фламандец мог встретить, допустим, Келюса, или Сен-Мегрена, или меня. И был бы сейчас нашим человеком. Мог встретить Рибейрака, д'Антрага, или герцогиню Монпансье, и тогда служил бы сейчас Гизам. А так его отвезли в Анжу и сделали человеком вашего брата.
- Мой бедный Сен-Сюльпис, - вздохнул король, известный своей нежной привязанностью к друзьям. - Как не хватает мне его, и толстяка Дю Гаста, смилуйся над ними Господь!
- А Бюсси разгуливает в Париже, живой и здоровый! - Встрял де Сен-Люк.
- Вы тоже, - поморщился Шико, который относился ко всем миньонам сообразно своим представлениям об интеллекте каждого. В этой иерархии Сен-Люк располагался где-то ближе к концу.
Однако чаша терпения Генриха Валуа вдруг оказалась переполненной.
- Сен-Люк, де Ласса ко мне, немедленно.
- Что ты задумал, Генрих? - удивленно спросил Шико, когда миньон выскочил из королевских покоев.
Но король не ответил, скрипя пером по бумаге с водяными знаками в форме лилий. Шико встал, неслышным шагом приблизился к монарху и заглянул ему через плечо.
- Черт побери! - прошептал шут.
- Ваше величество! - капитан де Ласс обнажил голову с коротко стриженными седыми волосами.
- Объявите моему брату, герцогу Анжуйскому, что ему запрещено покидать его покои в Лувре. То же самое передайте моей возлюбленной сестре, королеве Наваррской. Найдите также Бюсси д'Амбуаза и препроводите его в Бастилию до моих дальнейших распоряжений.
Голос короля звучал спокойно, и Шико решил, что Генрих успел обдумать свои действия, а не решился на них под влиянием минутного раздражения. Его величество протянул уже сложенный лист с королевской печатью, а капитан с поклоном его взял и удалился, чтобы выполнять распоряжения монарха.
- Другой бы назвал твои приказы беззаконием, - усмехнулся шут, - льстец поспешил бы объявить их государственной необходимостью.
- А что скажешь ты, мой друг? - спросил король.
- Я скажу, что так создают историю.
- А чему ты улыбаешься?
- Твой новобрачный оказался более влюбленным, чем льстецом, - отвечал Шико. - Он мог бы присутствовать при важных событиях, в которых, что ни говори, он сыграл роль. Но, вместо этого, бьюсь об заклад, он всего лишь воспользовался моментом, и ускользнул к своей молодой супруге. В каком-то смысле это делает ему честь, поскольку означает, что в его душе еще живы простые человеческие чувства.
- Осел испытывает подобные же чувства к ослице, а кабан к свинье. Разве любовь подданного к королю не более высокое чувство? Разве я не вправе ожидать, что те, кто называют себя моими друзьями, будут любить в первую очередь меня, а уже потом - своих скучных женушек?
- Несомненно, Генрих, ты важнее всех этих женушек, - сказал Шико, и не удержался: - но видит Бог, для всех твоих друзей было бы лучше, если бы ты уделял больше внимания своей собственной! Подарите Франции дофина, и твой брат, который сейчас является твоим наследником, сразу перестанет докучать королевству.
- Брат мой! - Франсуа вскочил с кровати, где он лежал с тех пор, как услышал, что является арестованным. - Право, я не понимаю...
- Отдайте вашу переписку с Оранским и с Англией! - потребовал король холодным голосом. - Видит Бог, я долго терпел ваши безумства, но моему терпению пришел конец.
- Беги в покои Королевы Наваррской! - прошептал Феликс пажу, тому из них, кто был более хладнокровен и смешлив. - Предупреди Бюсси, чтобы бежал!
Между тем, шотландские гвардейцы короля раскрывали сундуки, переворачивали ларцы и шкатулки в покоях первого принца крови. Всем приближенным герцога, кроме секретаря Симье и камердинера Канже, приказали убираться из Лувра. Последнее, что запомнил Феликс, был разгром в покоях брата короля, да всполошенные, как куры, придворные, из которых кто плакал, кто делал большие глаза, а кто и торжествовал.
В коридоре Лувра он лицом к лицу столкнулся с одетой в черное пожилой женщиной с жемчужными четками в руках и глазами навыкате. Ее сходство с Маргаритой Наваррской было слишком очевидно, чтобы ван Бролин усомнился, кто перед ним.
- Ваше королевское величество! - Метаморф согнулся в низком поклоне.
Екатерина Медичи, конечно же, не обратила на него внимания: ее последние оставшиеся в живых сыновья сцепились, как волки за роль вожака стаи, так что, возможно, лишь матери было под силу предупредить несчастье.
Появление Екатерины смягчило сердце рассерженного государя. К тому же очень скоро выяснилось, что никакой тайны переписка Франсуа не содержит. Да, он пытался спрятать одно письмо, но это оказалось не послание врагов короля, а всего лишь любовная записка от Шарлотты де Сов, которая была верной фрейлиной королевы-матери, и не слишком верной любовницей нескольких высокопоставленных персон. В результате многочасового переполоха в Лувре не удалось упрятать в Бастилию даже ненавистного многим Бюсси: король потребовал, чтобы он публично примирился с Келюсом, и Луи де Клермон, с ужимками Арлекина из той же любимой королем комедии дель арте, обнял и расцеловал напыщенного миньона. Как можно было гневаться на Бюсси после этого? Пользуясь оторопью государя и растерянностью его приближенных, граф велел оседлать любимого коня и ускакал в Анжу, пока страже у ворот не был отдан приказ о его повторном аресте. Феликс держал стремя де Бюсси, тоже готовый отправиться вместе с ним, но тот сказал:
- Оставайтесь в Париже, де Бролин, вы можете понадобиться герцогу. Личных врагов здесь нажить вы еще не успели, так что никто не подготовит побег лучше вас. Попробуйте связаться для этого с Маргаритой. Она умна, находчива, изощренна в придворных интригах. Слушайте ее во всем!
И коснулся шпорами боков своего вороного. В мгновение ока он исчез из виду, направляясь к воротам Сент-Оноре. Феликс ненадолго задержался в конюшне отеля Бюсси, чтобы проверить, все ли в порядке с его Малышом. Еще он должен был обдумать новую ситуацию: впервые со времени прибытия во Францию над ним не было командиров. Его будущее сейчас зависело только от него самого - заветный замок и титул приблизился так, что метаморф уже видел свой герб - вставшего на задние лапы леопарда - на барбакане у подъемного моста. Только вначале нужно было очень постараться и вытащить герцога Анжуйского из Лувра.
По дворцу французских королей сновали чиновники во главе с секретарем Вилликье и канцлером де Пибраком, клирики, в число которых входили кардиналы Лотарингский и Бурбонский, политики и военные, как председатель парламента Кристоф де Ту и герцог де Матиньон, пленивший самого Монтгомери*, без пяти минут маршал и губернатор Нормандии. Во имя мира в королевстве придворные умоляли Генриха III не слишком гневаться на младшего брата.
Но кроме всех этих значительных и блестящих персон, в Лувр ходили, как обычно, прачки, повара, стражники, слуги, конюхи, поставщики фруктов и вин, мебельщики, сапожники, портные, мусорщики, да кого только не требовало средоточие королевской власти Франции! Поэтому, когда одна из фрейлин королевы Наваррской отдала в починку свою лютню, то никто не обратил внимания, что вернувшийся чехол от лютни стал весить намного больше, чем прежде, когда он вмещал полый внутри музыкальный инструмент. Впрочем, подмастерье в шляпе с обвисшими полями, который принес его в покои королевы Наваррской, был настолько широкоплеч и силен, что вес чего бы то ни было в его руках, казался намного меньше, чем в руках у других людей.
- Де Бролин, идите за нами, - прошептала Маргарита, окутав метаморфа ароматами роз и пачулей.
Так в окружении фрейлин, позади самой королевы, он и попал в уютную тюрьму герцога Анжуйского. Был прохладный и дождливый весенний день, в комнате горел камин, а сам Франсуа пребывал в меланхолии, лежа на кровати. Канже с поклоном поднялся, приветствуя дам, а Симье только поклонился - он был занят приготовлением чего-то необычайно ароматного, смешивал мед, вино, настойку из корицы и мускатного ореха, выдавливал апельсиновые дольки, нагревал полученную субстанцию на огне.
- Желаете снять пробу, мадам? - предложил герцог сестре. - Уверяю вас, Симье наловчился готовить неповторимый гипокрас.
Подавая пример, он сделал глоток из стеклянного кубка, закатил глаза и чмокнул языком. Маргарита не заставила себя упрашивать дважды.
- Восхитительно, дорогой брат! Но ваши друзья передают вам то, что поднимет ваше настроение не меньше. - И указала на чехол от лютни в руках у Феликса.
- О, де Бролин! - улыбнулся первый принц крови. - Не знал, что вы начали музицировать.
Вместо ответа, Феликс расстегнул чехол и продемонстрировал сложенную кольцами толстую веревку с узлами.
- Здесь довольно высоко, - герцог перевел взгляд на окно, - к тому же, внизу ров.
- Не беспокойтесь, ваше высочество, - сказал Феликс, - я буду ждать вас внизу. Пешком нам придется дойти до монастыря святой Женевьевы, за ним будут ждать наши друзья с лошадьми.
- Я буду вашим должником, де Бролин!
- Это мой долг и дело чести, ваше высочество.
- Итак, сегодня между девятью и десятью вечера, - произнес Франсуа. Глаза его горели. От вялости и лени не осталось и следа.
***
- Ваша милость, - доложил Отто Захс. - Я слышу шаги. Пожалуй, сюда идет кто-то из офицеров.
Кунц не обратил особого внимания на слова ординарца. Ну, понятно, Отто услышал позвякивание шпор, возможно, стук ножен об стену в нешироком проходе. Само по себе это не было чем-то важным. Но через минуту оба вскочили и согнулись в низких поклонах.
- Ваше сиятельство! Какая неожиданность!
Хуан Австрийский был закутан в темно-бордовый плащ, на голове его была черная шляпа с красным пером. Бывший инквизитор понял, что принц специально пришел в покои секретаря, не взяв с собой никого из свиты - это означало, что их разговор должен остаться тайным. Кунц вспомнил все последние новости, которые проходили - в отсутствие Хуана де Эскобедо - через его руки. Ничего необычного: велась регулярная переписка с военачальниками, выполнявшими задания в других местах, с губернаторами провинций, духовными особами, была переписка с иностранными дворами - императорским, папским, некоторыми итальянскими, баварским и польским. С протестантскими монархами и князьями Хуан Австрийский никаких дел не вел, поскольку это могло быть неправильно расценено в Мадриде. Во всяком случае, об этом, как и о переписке с дамами, Кунцу Гакке никто не сообщал. Но теперь бывшему инквизитору стало ясно, что у наместника Семнадцати провинций имеются собственные каналы связи с протестантским миром. Принц выложил перед ним только что полученное письмо со сломанной печатью льежского архиепископа.
Сообщение Жерара Гросбеке извещало о кончине графа Босвелла в датской тюрьме. Кунц недавно просил у Отто, отсылая его в Копенгаген, по дороге собрать возможные сведения о судьбе мужа Марии Стюарт. Естественно, что делал он это по желанию Хуана Австрийского. Ординарец доложил, что интересующий их узник пока еще жив, Кунц передал это наместнику и выкинул мысли о Босвелле из головы. Оказалось, преждевременно.
- Сей брак, - тихо сказал дон Хуан, - стоял между мною и английской короной. Теперь Господь, в бесконечной своей милости, открыл мне путь на остров, где томится в заточении моя любовь.
Кунц представлял, что мысли о Марии Стюарт, которая была на пять лет старше бастарда Карла V, занимают его ум. Но он не ожидал, что встретит в своем принце такую глубокую и всепоглощающую страсть. Неужели Хуан Австрийский воображает себя сказочным героем, который освобождает из башни принцессу, по пути убивая стража-дракона? Или все-таки его чувства вызывает корона, а не женщина, голову которой она венчает? Жалкая узница Елизаветы I могла стать грозной конкуренткой, в случае, если испанские войска ступят на землю островного королевства. Бесправная пешка могла пройти в королевы, если за ней встанет грозная католическая армия. И Хуан Австрийский был сейчас единственным человеком на Земле, в распоряжении у которого такая армия была. Оставалось только найти флот для десанта, и такой флот могли предоставить возвращенные испанской короне Нижние Земли. А после Жамблу приведение к покорности мятежных провинций казалось делом еще двух-трех сражений. Все сходилось, и этот год обещал принцу-наместнику победы и успех самых дерзновенных замыслов! У полубрата Филиппа II был полководческий талант, его люди готовы были идти за ним хоть в огонь, и английские католики, притесняемые протестанткой Елизаветой, тоже могли бы подняться в поддержку католического вторжения.
Очередная война! - вот что это было, причем, требующая объединенных усилий католиков, которые не отвоевали еще все Нижние Земли у реформатов. Есть ли у Филиппа II ресурсы на кампанию против Англии? Чем платить войскам, если они даже пока не получили свое законное жалование, заслуженное победой при Жамблу?
Как не хватало сейчас Кунцу Хуана де Эскобедо! Это был единственный человек, располагающий всеми необходимыми знаниями, чтобы помочь принцу не ошибиться в такой судьбоносный момент! Заколотый убийцами, испанский секретарь уже был отпет в мадридской церкви святых Петра и Павла, и предан земле, однако до Семнадцати провинций новость еще не дошла, и Кунц надеялся, что Эскобедо вот-вот появится с деньгами, приказами короля, а главное, своей мудростью, которой не всегда хватало бастарду Карла V.
- Я помню, - сказал Хуан Австрийский, - вы некоторое время по необходимости выдавали себя за протестантских наемников из Германии, служили в английской королевской армии.
- Да, нам пришлось это сделать, чтобы не быть повешенными на рее, - сухо сказал Кунц. - Не самое приятное воспоминание и не самое достойное занятие для носителя духовного сана.
Принц не обратил и малейшего внимания на скрытое брюзжание секретаря:
- Но это помогло вам в совершенстве освоить английский язык!
- Конечно, ваше сиятельство, мы полностью сходили на острове за своих.
- Настало вам время, друзья мои, вернуться в Англию и отложить секретарское перо на некоторый срок.
Кунц закрыл глаза и крепко сжал зубы - он чувствовал, что им предстоит вновь делать что-то неприятное, возможно, отвратительное. За прошедший год бывший инквизитор уже почувствовал себя в центре власти, значимой и серьезной фигурой, которая влияет на многое. То, что приказывал совершить принц, было заданием для авантюриста, слишком рискованным, и неизвестно вдобавок, одобряет ли эти дерзкие проекты наместника его сводный брат?
- Вашей задачей будет заинтересовать, неважно, подкупом или угрозой, кого-то из людей графа Шрусбери, которые ее охраняют, - Хуан Австрийский не просил, а ровным тоном отдавал распоряжения. - Вы установите связь с Марией Стюарт, она должна узнать о моей любви к ней и наших планах. И, самое главное, уже в этом году вы подготовите и осуществите ее побег из Шеффилдского замка!
- Когда прикажете отправляться в Англию, ваше сиятельство? - спросил Кунц, едва сдерживая недовольство.
- Это мне по душе, - красивое лицо принца, наконец, преобразилось в улыбке. - Клянусь, я не забуду вашей службы, друзья мои! Когда я изгоню еретичку, и новый архиепископ Кентербери помажет меня с супругой на царство в Вестминстерском аббатстве, вы, Кунц, станете моим лордом-канцлером! А ты, Отто, будешь полковником, получишь графский титул, а, если захочешь, станешь владельцем многотысячного овечьего стада, городских домов и сельских усадеб, не будешь ни в чем нуждаться до конца своих дней. Армия слуг будет выполнять малейшие твои желания, и красивейшие женщины почтут за счастье разделить с тобой ложе.
- Звучит заманчиво, ваше сиятельство, - сказал Отто, молчавший до этого момента. Кунц не мог понять, действительно ли его ординарца захватила перспектива, обрисованная принцем, или он просто говорит то, что желает услышать бастард. Иногда Кунц хорошо понимал своего подчиненного, но временами тот умел удивить даже искушенного секретаря с его богатейшим опытом. Сам бывший инквизитор не спешил радоваться новой перемене в своей судьбе.
Англия была богатейшим королевством Европы. В отличие от континентальных государств, она уже очень давно не участвовала в масштабных войнах, ее поля не вытаптывали армии, ее деревни не разоряли мародеры, ее казна расходовалась мудро и экономно, если сравнивать с любой другой страной того времени. В довершение картины, Кунц и Отто знали, что в Англии соблюдается строгий общественный порядок, а во главе ее тайной службы стоит лорд Френсис Уолсингем, ненавистник католицизма и смертельный враг Габсбургов. Слишком сложная задача стояла перед ними, практически непреодолимые препятствия.
Но ослушаться Хуана Австрийского? Не выполнить его просьбу, равносильную приказу? Наместник Нижних Земель извлек из-под плаща тяжелый замшевый кошель и кинул его на стол. Раздался приглушенный звон золота.
- Справедливо, что за свободу законной королевы будет уплачено английскими деньгами, - принц широко улыбнулся. - Там есть золотые розы, ангелы, и, конечно, профиль еретички**. Ребятам Берлемона удалось взять в плен экипаж пиратской бригантины, слишком неосторожно расположившейся ночевать в устье Шельды.
Хуан Австрийский задержался у выхода.
- Передадите завтра канцелярские дела помощникам Эскобедо, и определитесь с тем, за кого будете себя выдавать. На сей раз вам незачем быть наемниками - ведь служба в армии ограничит вашу свободу.
- Я склоняюсь к мысли о том, чтобы стать торговцем, а Отто будет слугой и охранником.
- Решайте сами, я всецело доверяю вашей мудрости, Кунц, - сказал Хуан Австрийский. - Если понадобятся еще деньги, или люди, а также любое оборудование, вы ни в чем не будете знать отказа. Связь будем держать через ломбардцев из банка Сент-Джорджо. Вы, как секретарь, знаете их адреса и представителей.
- Благодарю за высокое доверие, ваше сиятельство, - снова поклонился бывший инквизитор.
Когда он разогнул спину, дверь за Хуаном Австрийским уже закрылась.
- Что думаешь, Отто? - Спросил секретарь.
- Это безумие, ваша милость, - без запинки отвечал ординарец. - Если хотите знать мое мнение, мы идем на верную гибель. Единственное, что радует, это ваша мудрость! Клянусь святой Цецилией, вы обернете к нашей выгоде самую безнадежную передрягу!
- О чем ты, Отто? - Кунц повернул к ординарцу удивленное лицо.
- Ну, как же! - Лукаво посмотрел подчиненный. - Английского торговца надо будет постоянно поддерживать финансово, чтобы он не разорился. Если мы, упаси Господь, будем вынуждены закрыть наше дело, как нам оставаться в том Шеффилде и подкупать стражников королевы? Ведь над нами будет смеяться весь город!
Кунц был далеко не в самом безоблачном настроении, но цинизм ординарца заставил его издать каркающий звук, означавший у бывшего инквизитора смех. Все-таки было мало людей, которые настолько же видят суть вещей и не витают в облаках, как это получалось у Отто Захса, которые настолько же быстро соображают, и не стесняются никаких, сколь угодно жестоких средств. Если мне суждено вызволить из заточения Марию Стюарт, подумал Кунц, то сделано это будет во многом благодаря помощи такого восхитительного мерзавца, как мой ординарец.
***
Поскольку под окнами герцога Анжуйского в Лувре капитан де Ласс выставил стражу, решено было спускаться на веревке из окон покоев Маргариты Наваррской. Новость в последний момент сообщила Феликсу одна из камеристок, прибежавшая в отель Бюсси. Хорошо, что за время прошлогодней службы в Намюре и Льеже Феликс успел познакомиться со всеми служанками королевы Наварры, иначе он мог не поверить словам девушки, пойти на старое место и оказаться под арестом.
Хоть у крыла, где жила Маргарита, не было охраны внизу, все равно это был королевский Лувр, и гвардия совершала вокруг него обходы с интервалами в четверть часа. Феликс ждал, что камердинер и секретарь спустятся первыми, но самым решительным оказался как раз герцог Франсуа, который весьма резво перебирал руками и ногами, пока не завис надо рвом.
- Расшатайтесь немного, ваше высочество! - громким шепотом подсказал Феликс из темноты. - И прыгайте, я подхвачу вас!
- Правильно? - срывающимся голосом выдохнул Монсеньор, раскачиваясь на веревке.
- Превосходно! - отозвался Феликс. - Сейчас!
Герцог послушно разжал веревку и полетел вниз. Де Бролин подхватил его легкое тело в момент приземления, причем оба даже не упали - остались стоять на ногах.
- Не так уж и высоко! - обрадовался первый принц крови. - У нас чудесно все вышло.
- Да, замечательно! - Феликсу очень хотелось поскорее покинуть опасное открытое место перед Лувром, к тому же вечер был сырой и холодный, так что он успел продрогнуть, ожидая герцога. Но Канже и Симье тогда схватили бы и точно бросили в Бастилию.
Ван Бролин задрал голову и увидел, как один из них схватился за веревку и начал спуск. Это оказался камердинер, который вскоре примкнул к своему господину внизу.
- Ваше высочество, - сказал Канже, - боюсь, у Симье не хватит духа.
- Что такое? - удивился Франсуа.
- Он страшится лезть в окно.
Раскрытое окно светлело, как пожар, на фоне темной стены. В какой-то момент Феликсу показалось, что он слышит звонкую пощечину и женский выкрик. Затем наверху все-таки догадались задернуть гардины и прикрыть створки. Свет масляного фонаря осветил стену Лувра, и показался гвардейский патруль. Канже и Монсеньор остолбенели, а Феликс обнял их обоих за плечи и увлек за собой в ров. Он заранее решил, что поступит таким образом, если они задержатся под окнами до очередного обхода. На дне рва плескалась грязная вода, в которую стекали луврские нечистоты. Ров сообщался с протекающей рядом Сеной, но течение было очень слабым, явно недостаточным, чтобы все быстро вымывалось в реку.
- Неужели нельзя было обойтись без этого? - прошептал слабым голосом герцог Анжуйский, которому холодная вода зашла уже в шоссы.
Они втроем продолжали понемногу сползать по наклонной стенке рва, но Феликс воткнул глубже в почву носки своих многострадальных сапог, его примеру последовал Канже, и так они дождались, пока гвардейцы скроются за углом прямоугольника Лувра. Тогда ван Бролин протянул руку и начал выталкивать наверх несчастного герцога. Канже выкарабкался сам и сверху подал руку своему господину.
- Ну и вид, наверное, у нас! - простонал Монсеньор, он согнулся, обхватив себя руками, страдая от холодного ветра.
- Все-таки Симье решился, - Феликс последним выбрался изо рва и смотрел, как дергается на веревке секретарь. Наконец, он спрыгнул в объятия Канже и ван Бролина, и фрейлины начали втягивать веревку в окно.
- Быстрая ходьба согреет нас, ваше высочество, - обратился к герцогу Феликс и сразу зашагал стремительным шагом прочь от Лувра. Их ноги вязли в грязи, иногда проскальзывали, так что беглецы едва не падали, но вскоре они уже оказались у монастыря святой Женевьевы, где Феликс с вечера одолжил стремянку садовника. Он направлял и подсаживал своих спутников, пока они все не оказались внутри, потом втянул монастырскую лестницу.
- Я не смогу скрыть от его величества ваш побег, - аббат святой Женевьевы ждал их в тупике церковного трансепта. - У вас есть час, чтобы покинуть Париж.
- Передайте брату мои заверения в любви и покорности, - ноги герцога Анжуйского были грязи, ногти на руках обломались, но голос первого принца крови был спокоен, если не считать одышки. Разум Франсуа был всегда крепче его тела. - Я не собираюсь предпринимать ничего, способного внести раскол в королевство и причинить ему ущерб.
Они покинули монастырь и одновременно Париж сквозь специально разобранный участок стены. За ним ждали лошади, ждал Бюсси д'Амбуаз и целый эскадрон анжуйцев.
Когда-то Екатерина Медичи, вдова Генриха II, делала все, что было в ее силах, для воцарения именно нынешнего короля. Он уже был королем Польши, когда умер Карл IX, второй ее сын. По всем правилам, престол должен был занять младший Франсуа под именем Франциска III. Но Екатерина не допустила такого развития событий, призвав любимого сына из далекого Кракова, когда не было ясно до конца, умрет Карл, или проживет еще некоторое время. Такое предпочтение одному из детей было предательством и покойного Карла, и живого Франсуа. Никогда Монсеньор не мог простить этого поступка матери. Но и ее любимчик уже довольно часто тяготился Екатериной, которая привыкла к власти за долгие годы регентства после смерти мужа, и не спешила с ней расставаться, управляя Францией вместо слабого Франциска II и занятого только охотой Карла IX. Генрих III, достаточно разумный и самостоятельный, уже давно освободился от материнской опеки. Лишь в самые трудные и опасные минуты он приходил в покои матери, чтобы воспользоваться ее огромным политическим опытом, поделиться тревогами, испросить совет.
- Он не собирается ничего предпринимать против королевства? - Те, кто близко знал Генриха III, понимали, что король кипит от бешенства. - Он уже предпринял!
- Именно в таких выражениях высказался его высочество, - продолжал аббат. - Со всеми заверениями в покорности и любви к законному государю.
Присутствовавший здесь же хромой заика, Франсуа де Бурбон, который отрекся от протестантской веры в Варфоломеевскую ночь, сокрушенно качал головой.
В покои вошла взволнованная Маргарита Наваррская, обрадовалась, увидев мать, подошла ближе к ней.
- От вас пахнет паленым, дочь моя, - прошептала Екатерина. - Что случилось?
- Я спала, матушка, фрейлины едва не устроили пожар в моих покоях! - Маргарита едва не падала в обморок, ее лицо выражало страдание.
Королева-мать недоверчиво посмотрела на королеву Наваррскую, зная, что с самого детства во Франции не было равной ей лицедейки. На деле же фрейлины, не долго думая, бросили в камин втянутую в окно веревку. Сверху облили ее ароматическим маслом, чтобы она быстрее сгорела. Полыхнуло так, что из луврской трубы повалил огонь и дым. Стража начала стучать в двери, а фрейлины по приказу Маргариты долго не открывали, прося не беспокоить хозяйку. Когда, наконец, веревка стала пеплом, фрейлины якобы разбудили госпожу, и та, сонная и сердитая, отослала гвардейцев.
- Ваше величество! - Взмолилась Маргарита, приблизившись к Генриху III и присев у его ног. - Клянусь, я не знала о планах нашего брата! Но видит бог, он любит вас и любит Францию. Монсеньор не способен причинить вам какой бы то ни было вред!
Екатерина Медичи никогда не уставала от интриг, политических комбинаций, лицемерия и лжи. Она была на своем месте - вдовствующая королева-мать, уже похоронившая старших детей - двух французских королей и королеву Испании. Еще вчера она видела троих оставшихся детей вместе, мирила их, старалась, чтобы ревность и жажда власти младших не мешали править ее любимому Генриху. Но сейчас она материнским сердцем ощутила боль и пустоту: Франсуа уже не было с ними, и никогда больше эти трое детей не соберутся вместе, не объяснятся и не обнимут друг друга.
- Я должна поехать в Анжер, сын мой, - произнесла она ровным голосом. - Извольте распорядиться завтра же с утра о моем эскорте. Фрейлины, кухня, гвардейцы, духовные лица едут со мной, как обычно.
- Благодарю вас, матушка! - Генрих поцеловал руку Екатерине. - Никто, кроме вас, не справится с этой задачей. Франсуа надо вернуть, во что бы то ни стало!
- Я сделаю все возможное, дорогой Анри, - сказала королева-мать, закрывая глаза и благословляя сына. - А теперь будьте так добры, отправляйтесь к себе: завтра у меня намечается нелегкий день.
***
Вся Европа знала, что наиболее могущественный из ее владык, Филипп II Габсбург, обычно предпочитал черный цвет в одежде. Но в этот радостный день испанский король был облачен в белый атлас и шелк, затканный жемчугом и бриллиантами. Молодая королева подарила Филиппу еще одного сына, только что крещенного отцовским именем.
Раньше Филиппу не везло с сыновьями: его первенец, еще от первой жены, португальской принцессы, оказался слабоумным выродком, и злоумышлял против отца. Названный именем своего великого деда, императора Карла, он уронил честь испанского принца, и его постиг печальный конец. После этого долгие годы испанский трон оставался без наследников, но ее величество, королева Анна, помогла выправить печальное положение. Правда, один из ее мальчиков уже отправился на небеса, а двоих старших все считали хилыми и болезненными. Но маленький Филипп выглядел здоровее, чем они оба в момент крещения, младенец оглашал часовню Эскуриала звонким плачем, а его кормилицы и врачи говорили, что ребенок здоров и, с Божьим благословением, не даст пресечься роду испанских Габсбургов. Да и троица, составлявшая отныне число испанских принцев, была числом надежным, правильным, одним словом, священным для католического монарха.
Никто не осмеливался приблизиться к Филиппу II, чтобы омрачить радостный день: сдержанный герцог Альба, которому король в последнее время вновь стал благоволить, секретарь Государственного Совета Васкес, верховный судья Кастилии епископ Пати, глава всей испанской инквизиции Гаспар де Кирога, архиепископ Толедский, Антонио Перес, глава канцелярии протестантских стран, даже духовник его величества, фра Диего де Чавес.
Лишь один комендант Эскуриала, Антонио де Вийакастоне, военный до мозга костей, вполголоса спросил, будет ли его величеству угодно выслушать известия о расследовании в отношении трагической гибели Хуана де Эскобедо?
- Кто это сделал? - так же тихо спросил Филипп II.
- У алькальдов, которые занимаются делом об убийстве, еще не собраны доказательства, - доложил комендант. - Но сын покойного, Педро де Эскобедо, убежден в виновности вашего секретаря Переса, и требует его наказания.
- На чем основана уверенность наследника?
- Хуан де Эскобедо жаловался, что именно сеньор Перес не допускает выделения средств, необходимых для Фландрской армии, тем самым саботируя возвращение Семнадцати провинций в лоно империи.
Проговорив эту фразу, де Вийакастоне остановился, потому что уловил тень недовольства на бледном королевском лице. Филипп не велел ему продолжать, не задал новых вопросов, он часто уходил в молчание, надменную неприступность, позволяя придворным лишь гадать о том, что угодно, или наоборот, что не угодно монарху. Знаменитые паузы Филиппа II по разным поводам тянулись минуты, часы, недели, даже годы. По каким-то, ведомым лишь ему причинам, король Испании считал, что ему повинуется само время, и продолжительность его царствования вроде бы также говорила об этом.
Антонио Перес не раз высказывал королю опасения по поводу действий его сводного брата. Филипп вроде бы соглашался с Пересом, но не предпринимал никаких шагов, чтобы отстранить Хуана Австрийского от наместничества, или хотя бы примерно наказать Эскобедо за поддержку вредоносных планов по завоеванию Англии. Он был любезен с Антонио Пересом, но глава канцелярии знал, что эта холодная любезность короля может вдруг смениться гневом, или жестоким преследованием. Ведь что сказал его величество, прочитав письма шотландской королевы?
- Моя бедная сестра!
Перес ожидал любой реакции монарха, но не этого холодного лицемерия: Елизавета Английская действительно была свояченицей Филиппа II, давным-давно покинувшего Англию после смерти королевы Марии. Но никаких теплых отношений между ними никогда не было: ведь Мария была наполовину испанкой и ревностной католичкой, а в Елизавете не только не текла кровь Габсбургов, но она слыла ярой гонительницей их веры.
Антонио Перес понял, что король полностью развязывает себе руки в отношении его будущего. Если будет нужно, Филипп уничтожит все, чего глава канцелярии добился за свою жизнь, а пока что его удел - трястись, как мышь, каждый Божий день, силясь понять королевский замысел в отношении него.
Поразмыслив, Перес решил отослать Инсаусти и де Мезу в родной Арагон. С собой убийцы Хуана де Эскобедо увозили три ларца с королевскими письмами, в которых его величество выражал недовольство действиями своего сводного брата, и даже в некоторых обсуждал возможность примерного наказания для его теперь уже покойного секретаря. И хотя планы по вторжению в Англию появились у бастарда Карла V довольно давно, но Антонио Перес направлял все усилия, чтобы убедить Филиппа в том, что именно Эскобедо придумал и вдохновляет эту безрассудную авантюру. Послания Филиппа II были спровоцированы самим главой канцелярии протестантских стран, и подчас король не церемонился в выражениях, обсуждая несчастного Эскобедо, который до последнего момента не подозревал о монаршей немилости.
Энрикес же не был никуда переведен. Он служил офицером мадридского гарнизона, и вроде бы не имел понятия, кем нанят теньенте Инсаусти. Покинувшие Мадрид арагонцы могли, конечно, действовать по приказу арагонца Переса. Но эта ниточка, как полагал глава канцелярии, была слишком зыбкой, чтобы привести к заказчику убийства.
* - протестант Монтгомери был невольным убийцей короля Генриха II. Когда он попал в плен, Екатерина Медичи приложила все усилия, чтобы добиться его казни, вопреки обычному для тех времен отношению к высокопоставленным пленникам.
** - тюдоровские монеты XVI века носили изображения ангела, розы, или профиля Елизаветы I.