Предварительная расстановка политических сил:
     Даганния или Доугэнна. Население - даганны. Язык - даганский. Национальный символ - в зеленом круге черная птица с распростертыми крыльями.
     Амидарея, Амидарейская демократическая республика. Столица - Алахэлла. Население - амидарейцы. Язык - амидарейский. Денежные единицы - амдары.
     Риволия. Столица - Фамилиста. Население - риволийцы. Язык - риволийский. Национальный символ - желтая трехконечная звезда.
    
    
    
    
     Часть 1. Небо.
    
     1
     Даганны пришли на рассвете, когда городок досматривал утренние сны, ворочаясь неспокойно в постелях. От грохота техники задребезжала посуда на столе, мелко затряслись створки буфета. Эммалиэ отняла голову от подушки, вслушиваясь тревожно. Она страдала бессонницей и, к тому ж, спала чутко. Айями, подоткнув одеялом раскинувшуюся во сне дочку, выскочила босиком на балкон. Тупиковый проулок загибался кривой дугой, но в разрыве меж домами было видно, как в серых расплывчатых сумерках едут тяжелые военные машины: перекатываются гусеницы танков, ползут бронетранспортеры, проплывают толстые необхватные дула.
     Направление - на Алахэллу, столицу Амидарейской демократической республики. Еще неделю назад фронт проходил в ста километрах, растянувшись на карте жирной чертой с запада на восток, а сегодня колеса вражеских танкеток укатывают улицы родного города, и противник - в трех днях пути от столицы.
     Айями поежилась, кутаясь в платок. Рев техники разбудил соседей. Щемотные горожане выползали на балконы и тянули шеи в сторону центральной улицы. Что-то будет...
     - Ложись, а то голова разболится от недосыпа, - сказала Эммалиэ за спиной.
     За показной строгостью таились беспокойство... и страх.
    
     Кто бы мог подумать, что война будет проиграна? Кто бы предугадал, что она затянется на несколько долгих лет? Тогда, четыре года назад, будущее было окрашено в патриотические и возвышенные тона. Звучали бравурные марши, голос диктора из динамиков выкрикивал истеричные лозунги... Обнимались, целовались, провожая добровольцев на фронт. Прощались с сыновьями, мужьями, братьями... Цветы и слезы... Ромашки... Айями вспомнила - стояла середина июля. Микас смеялся, шутил.
     - Жди меня, Айя, - обнял крепко. - Разобьем сволочей, и я вернусь. Года не пройдет.
     Нестройная колонна тронулась по центральной улице. Уходили, чтобы громить врага и гнать прочь с родной земли, а через три месяца Айями получила похоронку.
     "Ваш муж пал смертью храбрых..."
     Погиб и не увидел дочь, родившуюся спустя полгода после его ухода на фронт. Люнечка, ненаглядное мамино солнышко...
     Тогда казалось легко. Месяц-два, и варвары будут повержены. Хвастливые речи лились из громкоговорителей. Военные трубили об успешных компаниях, о разведывательно-подрывной работе, наносящей немалый урон врагу, о тысячах даганнов, сдавшихся в плен на милость Амидарейской республики.
     Месяц-два затянулся, и надолго. Дикие варвары отказывались признавать поражение.
     Через год громкие слова в динамиках стали тише, а вскорости и вовсе прекратились. Их сменили сухие сводки о состоянии дел на фронте, неутешительные и безрадостные: одна победа на три поражения, шаг вперед - шаг назад.
     Стыдно признавать, но амидарейцы оказались неподготовленными к вторжению. Прежде всего, потому что военные чины напрочь исключали саму возможность проигрыша. А может быть, потому что из двух противоборствующих сторон изначально не даганны являлись завоевателями. Но об этом власть тактично умалчивала. Почта и телефонная связь перестали работать через полтора года после начала войны. Письма и посылки передавали с оказией, новости - через раненых и комиссованных. Единственными источниками информации стали радиоприемники, ловившие слабые сигналы радиостанций, да уличные громкоговорители.
     Одно время в городке стоял госпиталь, занявший здание школы.
     Какие они, даганны? - жадно выспрашивали жители у раненых, и те охотно делились знанием. Это людоеды, предпочитающие сырое мясо и приносящие человеческие жертвы кровавым богам. Недоразвитые варвары, совокупляющиеся с сестрами и собственными детьми. Завшивленные и вонючие. Хладнокровные убийцы, которые без раздумий лишают жизни стариков, женщин и детей, предпочитая сворачивать шею или ломать позвоночник.
     Слушатели охали, всплескивали руками. И проникались ненавистью к захватчикам вкупе со страхом.
     А потом госпиталь перебазировали ближе к столице, и теперь санитарные поезда проходили транзитом через городок, останавливаясь на полустанке, чтобы набрать воды и выбросить мусор - окровавленные бинты, использованные шприцы и пустые ампулы от лекарств.
     В городке работала текстильная фабрика. В условиях военного времени оборудование перепрофилировали на выпуск термически стойких и герметичных тканых материалов. Всё для фронта - всё для победы. Баулы с одеждой для бойцов уходили потоком с фабричного склада в железнодорожных вагонах. И Айями трудилась на фабрике, и другие женщины, и комиссованные, и подростки, которых не взяли в армию в силу малости лет. А месяц назад фабрика остановилась. Сначала не выдали пайки за отработанный период, а потом закрыли проходную и ворота, повесив замок.
     Как жить?
     Жили, как могли. Поначалу Айями держала в пригороде делянку, как и многие из жителей. Обтяпывала и полола клочок обработанной земли. Зелень с небольшого огородика выручала не раз. Но год назад делянку разграбили, забрав выращенное нелегким трудом, ведь воду для поливки носили с речки. Плачь не плачь, а пришлось расстаться с огородиком. Да и опасно теперь в пригороде. Чужие и пришлые люди мелькают в окрестностях и уходят дальше, не задерживаясь. Кто они: дезертиры, шпионы, партизаны? Пристукнут ради горбушки хлеба и сбросят тело в овраг. Кто же о Люнечке позаботится? Останется дочка круглой сиротой. Нет уж, собственная жизнь дороже.
     Помимо работы на фабрике, Айями время от времени продавала на рынке вещи мужа - костюм, рубахи, обувь. Приноровилась предлагать одежду к соответствующему сезону: куртку и шапку - к зиме, футболки - к лету. Сперва стыдилась, а потом поняла: по торговым рядам ходит немало таких же скромников с опущенными глазами. Покупали, в основном, деревенские - за шмат сала или за кусок сыра, за соль или за свечи. Потому что деньги давно обесценились.
     Городок понемногу пустел. Уезжали - кто к родственникам, кто вглубь страны, подальше от линии фронта. И Айями решилась. Собрала чемоданчик, но некстати заболела бронхитом дочка. Тяжело хворала, всю зиму, еле выходила её Айями и теперь тряслась над крохой как наседка над цыпленком. Куда ж с больным ребенком поедешь? Тем более, на перекладных, за тридевять земель, где никто не ждет. Ехать не день и не два, а неделю или дольше, на необжитое место, в чужие края, а это верная погибель для неокрепшего детского организма. Потерпим годочек, поправим здоровье, а там и война кончится, - решила Айями.
     К родственникам и подавно нет дороги. Родня осталась за линией фронта - там, где разрушенные бомбёжками города и изрытая воронками земля. Об этом рассказала Эммалиэ лин Канаста - соседка Айями. Несмотря на преклонный возраст - пятьдесят с гаком - весьма активная женщина с волевым характером. Два года назад она чудом добралась до расположения воинских частей и перемахнула линию фронта в надежде отыскать сына. И домой умудрилась вернуться, потому как не нашла ни сына, ни его семью. А муж Эммалиэ умер давным-давно, в мирное время.
     - Нет там никого, - сказала она по возвращению в городок. - Разруха, и мертвые бродят. Подчистую выкосили нас, ироды.
     Обычно Эммалиэ строга и сдержанна - воспитание не позволяет эмоциям выплескиваться наружу - но сейчас в глазах стояли слезы, а губы предательски дрожали. Куда податься на старости лет? Куда податься Айами? Родители мужа и младший брат остались там, за чертой, на выжженных территориях. Или нет их уже. Расстреляли. Угнали в рабство.
     Айами обняла женщину, и они заплакали.
     - Мам, мам! - Люнечка подбежала и ухватилась за ногу. - Не пачь! Я купю тебе каяч.
     - Мое золотко, - вытерев слезы, Айами взяла дочку на руки. - Хочешь, стишки почитаем?
     Так и начали соседки общаться чаще. То Айями пригласит к себе на ужин, то Эммалиэ оладушков на завтрак настряпает и позовет, объясняя:
     - Одной-то скучно кушать, а когда втроем, то и водица кажется слаще.
     Отступая, амидарейская армия подорвала железнодорожные пути, чтобы лишить противника стратегического преимущества. Рано утром прогремели взрывы, от которых содрогнулся городок. Сотряслись стены, осыпалась штукатурка, разбилась люстра. Обожают проворачивать тайные делишки по утрам, - подумала сердито Айями, сметая веником осколки. Взрывной волной в квартире Эммалиэ выбило окна. Хорошо, что хозяйка не пострадала. Теперь по комнатам гуляет ветер, а новые стекла не вставить, потому что негде взять. Женщины разобрали книжный шкаф и забили оконные проемы досками - криво-косо, по-бабски.
     Тогда-то Айями и предложила соседке съехаться, чтобы вести общее хозяйство. Вместе и сподручнее, и экономнее, и безопаснее. Дров потребуется вдвое меньше, и можно продать вторую печку. Так и сделали. Эммалиэ перебралась к Айами, заняв тощий диван, и дочка счастливо прыгала на кровати:
     -Уя-я! Мы тепей как т'и поёсенка зазивем! В одном домике!
     - Да, Люнечка, дружно заживем, - кивнула Айями.
     Проданная печка обеспечила "трех поросят" углем и дровами на долгую зиму. Пришлось складировать драгоценное топливо в квартире Эммалиэ. Год прошел, снова надвигаются холода. Чем топить и греться?
     - Мебели много и брошенных квартир полно, - сказала Эммалиэ. - Да и библиотека мужа впустую пропадает.
     - Разве ж можно? - Айями изумилась кощунству. Книги и в огонь?!
     - Выбирай: покрыться инеем с томиком Лекиселя или сидеть в тепле, нагретом с помощью томика Лекиселя? А за окном зима и минус двадцать.
     Подумав, Айями признала, что лучше сидеть дома, в тепле. А стихи Лекиселя останутся в памяти.
    
     Каждое утро обязательный ритуал - поход с тележкой на набережную реки. Зачерпываешь ведерком воду, переливаешь в бидон и с наполненной емкостью возвращаешься к дому, минуя три квартала. Тележка гремит по мостовой. Хорошо, что Айями живет на первом этаже. Она затаскивает, вернее, заволакивает бидон осторожно, чтобы у тележки не отлетели колесики.
     Света нет, канализация не работает, водоснабжения и отопления тоже нет. Население греется у печек, дымовые трубы с зонтиками торчат из форточек. Отхожее место - во дворе, общее на трехэтажный дом, бывший когда-то бараком, позже отремонтированным и перепланированным под квартиры. Скрипучие деревянные лестницы, неровные щербатые полы, высокие потолки, худые окна, старые батареи в хомутах, протекающая крыша... Ну и пусть протекает! Зато собственное семейное гнездышко. Как счастливы были Айями и Микас, получив ордер на отдельный уголок на окраине! Счастье лилось фонтаном. Три месяца идиллии, пока не началась война.
     Они и не поссорились толком ни разу. Не ругались и не спорили, как многие семейные пары со стажем. Замужняя жизнь Айями уложилась в три месяца, о чем напоминает фотография в рамке на комоде. На ней Микас и Айями - молодые и смеющиеся. Свадьба получилась без прикрас, зато веселая. Невеста в простом светлом платье и жених в черном костюме. Микас вручил букетик ромашек, и пара отправилась в ратушу - жениться. И друзья пришли, чтобы поздравить. Дарили цветы, желали счастья. Где они теперь, друзья? Кто на войне сгинул, кто уехал, а кто вместе с Айями работает на фабрике. Уставшие, задерганные. Кто-то надеется и ждет весточек с фронта, а кто-то, как Айями, давно перестал ждать.
     - Это твой папа, - показывает она на лицо улыбающегося мужчины.
     - Папа, - повторяет Люнечка с благоговением и проводит пальчиком по снимку.
    
     Однажды, катя тележку с водой, Айями увидела у ратуши толпу женщин - шумную, крикливую.
     - Пойдем к фабрике! - схватила за локоть Илларея, бывшая одноклассница. Тоже вдова, но бездетная. - Пусть отдадут заработанное. Иначе протянем ноги с голодухи.
     Наскоро перепоручив тележку Эммалиэ, гулявшей с дочкой у дома, Айями бросилась за взбудораженной толпой. Доведенные до отчаяния женщины двинули к воротам фабрики, где их встретил сторож - хромоногий Ториам, наставивший ружье на волнующееся людское море. Он залез на охранную вышку и целился свысока.
     - Ториам! Мы знаем, склады полны! Открой ворота. Нам нужно на что-то жить! У нас дети пухнут с голоду! - кричали ему.
     - Представь, сколько там добра, - сказала возбужденно Илларея. - Каждому достанется по баулу, а то и по два. Можно распродать по деревням и купить угля или продуктов на зиму.
     - Как-то нехорошо... - предложение показалось Айями святотатством. Запасы предназначались для фронта, а их хотели растащить.
     - Айями, ты с нами или нет? - спросила Илларея. - О нас забыли: как хочешь, так и выживай. А как выживать? Лапу сосать?
     - Ториам! Открывай! - налегла на ворота толпа, раскачивая.
     - Четыре шага назад, или я за себя не отвечаю! - выкрикнул сипло сторож и закашлялся.
     - Неужто будешь в своих стрелять? - воскликнул кто-то.
     - Буду. Четыре шага назад, мародёрки! Считаю до трех: раз... два... - прищурился Ториам, наводя ружье.
     Бунтовщицы отступили, не веря до конца. Хлоп, - в дорожной пыли взметнулся фонтанчик. Эхо выстрела раскатилось по окрестностям.
     Женщины подались назад, отхлынув. Пригибались к земле, закрывая головы. Кто-то завизжал.
     - Три! Не подходи! Не пожалею! - крикнул Ториам. - Мое дело - сберечь, и я сберегу. Шкурой за добро отвечаю.
     - Паскудник ты, Ториам! Оттого бабы от тебя и бегут! - закричали женщины, отойдя от ворот. Как уесть того, у кого явное преимущество? Только ядовитым словом.
     - Пусть бегут, - ответил тот, утерев пот со лба. - Идите, милые, отсюда, всеми святыми прошу. Не доводите до греха.
     Через два дня Илларея перехватила Айями на набережной и предупредила вполголоса:
     - На рассвете фабрику подорвут, гады. Окна береги, - и, всхлипнув, побежала по улице.
     Вечером Айями и Эммалиэ выставили оконные рамы, переложили посуду и бьющиеся предметы страничками, вырванными из книг. Айями изображала весёлость, чтобы не напугать дочку.
     - Это новая особенная игра, - успокоила Люнечку, одевая её потеплей.
     Ночь вышла бессонной и тревожной. Женщины вздрагивали от малейшего шороха и ждали. Ошиблась Илларея или нет?
     На заре громыхнуло впечатляюще, с оранжевыми отсветами в небе и в окнах. Тряхнуло несколько раз, отчего посыпалось со звоном стекло, заходили ходуном стены. Хоть бы выдержали, - взмолилась Айями.
     - Мама! - дочка спросонья схватила за руку, когда кровать подпрыгнула на месте.
     - Тише, милая. Это гром гремит, дождик будет, - Айями прижала кроху к себе, а по щекам катились злые слезы. Отступая, арьергард армии предпочел устроить диверсию, взорвав фабрику, и сжег складские запасы, чтобы те не достались интервентам.
     Черный дым на двое суток заволок небо над городком, а воздух пропитался сладковатостью. Так пах особый сорт каучука, который использовали при производстве термоткани.
     Когда пламя пожарища погасло, наиболее решительные отправились к руинам фабрики. Вдруг не всё сожжено дотла, и что-нибудь ценное осталось на пепелище? К вечеру прогремели два взрыва, согнав птиц с крыш и заставив жителей испуганно вздрогнуть. Оказалось, территория возле фабрики заминирована. А три женщины, в том числе Илларея, не вернулись в город.
    
     2
     Город пропитался неопределенностью. Ждали неизвестно чего. Уж с месяц как перестали звучать боевые сводки из громкоговорителей и замолчали амидарейские радиостанции. Информационный вакуум заполнили слухи - фантастические, страшные и прямо противоположные. Кто-то говорил, что Алахэлла выкинула белый флаг. Мол, вражеская армия зашла с двух флангов и заняла столицу, не встретив сопротивления. Сердце Айями болезненно сжималось. Ни она, ни Микас не видели Алахэллу воочию, но страстно мечтали там побывать. Едва поженившись, запланировали отметить годовщину свадьбы в главном городе страны. Микас рассчитал: если ежемесячно откладывать по сто амдаров, то через пять лет удастся пройтись по Гранитной площади и полюбоваться куполами Собора всех святых. Красивейший город, древнейшие архитектурные памятники... В храмах - золото, серебро, алтари, образа... Каналы и ажурные мостики, тенистые скверы и парки... Знаменитая палисандровая аллея из ста тысяч деревьев, огибающая кольцом центр города... Легендарный каскад водопадов у Главной ратуши и полусфера тройной радуги в облаке водяной пыли...
     Изучив атлас из библиотеки, муж составил маршрут будущего романтического путешествия.
     - Когда-нибудь мы объедем весь мир, - заявил с веселым пафосом, заложив карандаш за ухо.
     - А денег хватит? - улыбнулась Айями.
     - Если не хватит, тогда обойдем пешком.
     И Айями верила. Вдвоем они смогут всё.
     Четыре года минуло, а ни денег в доме, ни мира в стране.
     Другие слухи утверждали, что амидарейская армия перешла в наступление и гонит оккупантов туда, откуда они дерзнули прийти - за Полиамские горы через плато Тух-тым, и что со дня на день войне конец. Ох, если бы так.
     Третьи заявляли, что даганские части находятся на подступах к городку, а амидарейская армия отдала поселения окрест столицы на растерзание врагу. Мол, военные тактики стягивают силы к Алахэлле, чтобы перекрыть захватчикам путь на столицу. Невыгодно расходовать ресурсы - технику, боеприпасы и солдат, защищая населенные пункты, не представляющие стратегической ценности. Но ведь в населенных пунктах остались люди!
     Городская власть исчезла. Казалось, недавно бургомистр пожимал горожанам руки при встрече, а теперь брошенный дом грабят мародёры, утаскивая всё, чем можно поживиться.
     - Сбежал, гнида, и семейку прихватил! Смылся и оставил нас на растерзание людоедам, - возмущались вспыльчивые.
     - Не смылся, а отправился в столицу за поддержкой и помощью. Не паникуйте, жизнь скоро наладится, - отвечали рассудительные.
     Ну да, держи карман шире.
     Можно считать, городку повезло. Он прочно закрепился в глубоком тылу, в стороне от крупного транспортного узла. Реалии войны не добрались сюда. Городок не бомбили с воздуха и не обстреливали из артиллерийских орудий. Разве что в ясные дни эхо доносило слабые отзвуки канонады, да ночами на небе играли отсветы далеких пожаров.
     Население не готовили к провальному финалу войны, ибо не сомневались в победе. Разговоры о поражении считались предательством и вражеской пропагандой. По городу расклеили плакаты. "Мы победим!" - уверял амидарейский солдат. - "Враг не пройдет!"
     Волосатое чудище с красными глазами тянет когтистые лапы к ребенку, а солдат, угрожая штыком, загоняет зверюгу в клетку. Табличка на прутьях гласит: "Даганнин обыкновенный. Агрессивный экземпляр"... Дикий варвар в звериной шкуре и с дубинкой замахивается на женщину, но его пленяет доблестный амидарейский солдат, набрасывая на шею веревку... "Сидеть!" - приказывает солдат, и волосатое чудище на поводке и в наморднике послушно опустилось на задние лапы...
     Живописно, что ни говори. И наглядно. Художники постарались, а жители добавили, пририсовав рога, свиные пятаки, хвосты, гениталии... Теперь не рисуют.
     В правом нижнем углу выцветших плакатов - трехконечная желтая звезда и надпись: "Отпечатано при поддержке риволийского патриотического фонда". Союзники, чтоб их. Где они, союзники? Смыло их. Сдуло. Остались безвластие, слухи, паника...
     Однажды утром наглядная агитация исчезла. От плакатов остались драные лоскуты - там, где смогли оторвать. Риволийский клей, подлюка, оказался крепким, схватившись намертво. А даганны не оценят юмора.
     Жители укрепляли погреба и подвалы - на случай артобстрела. От домов далеко не отходили - боялись. Запасались провизией - по горсточке, по сухарику.
     За четыре года войны существенно проредились деревья в парке и в двух скверах. Исчезли собаки и кошки. Мальчишки соревновались в меткости: кто больше птиц подобьет из рогатки. Но те стали умнее и пугливее. Жизнь заставила.
     Айями и Эммалиэ пересчитали скудные запасы и перераспределили рацион в сторону уменьшения порций. У Айями сердце кровью обливалось, глядючи на дочку. Люнечка бледненькая и легкая как перышко, а аппетит плохой. Ей бы вкусненького и питательного, а не кашу с шелухой, заваренную кипятком.
     Каждый день Айями отправлялась на рынок. Пыталась продать мужнин свитер и рубашку, но торговля заглохла.
     От отчаяния Айями искала любую работу. Ходила по рядам, предлагая деревенским свое усердие в обмен на кров и пищу.
     - Что потребуется - всё сделаю. Работы не чураюсь. Быстро учусь. Неконфликтная. Аккуратная, выносливая. Не смотрите, что худа, зато жилиста. Иммунитет хороший, не хворала.
     Скотину пасти - буду. Коров доить - научусь. Навоз вычищать - согласна. Только возьмите.
     Может, и взяли бы, но хомут в виде ребенка и матери (то бишь Эммалиэ) тянул шею.
     - И не проси, - отмахнулась тетка с двойным подбородком. - Лишние рты нам не нужны. Сами лапу сосем.
     - Да вы и не заметите. Дочка тихая, послушная. Не шумливая. Ест - как птичка клюет. Мама будет за ней приглядывать, а я за троих отработаю! - уцепилась Айями за рукав.
     - Знаю я вас. Сейчас складно поешь, а потом начнутся жалобы: то холодно, то голодно, подайте на то, подайте на это. Зима на носу, дитё начнёт болеть. Ежели согласна в одиночку, то возьму. Без нахлебников, - заключила тётка.
     Уехать в деревню и оставить дочку в городе? - ужаснулась Айями. Оторвать родную кровиночку от себя? Нет, ни за что.
     А через день торговля закончилась. Пронесся слух: даганны под городом.
     Улицы опустели, жители затаились. Встречаясь, обменивались вполголоса новостями и разбегались, как мыши, от малейшего шороха.
     Даганны в дне пути! Войдут в город и на центральной площади принесут горожан в жертву своим богам.
     - Нужно уехать! - запаниковала Аяйми. Куда-нибудь! Зарыться в ямку, спрятать, уберечь Люнечку. Нет сил сидеть, сложа руки, в ожидании страшного исхода. Давно следовало решиться и уйти с отступающими амидарейскими частями. Хотя и не подбирали военные никого, но попытаться стоило. Другие вон не побоялись. Айями не раз видела унылые караваны: воинские обозы ползли по дороге, а беженцы упорно плелись следом - с чемоданами и с тележками. С детьми. Потому что надеялись. На что?
     - Поздно суетиться. Сядь и прижми хвост, - обрубила Эммалиэ. - На чём поедешь? Поезда давно не ходят, ехать на попутке небезопасно. По дорогам гуляет шальной люд. Полстраны заминировано, подорвешься - мокрого места не останется. Да и жизнь человеческая медяка не стоит.
     Айями помнила. Как-то Эммалиэ обмолвилась о том, что видела собственными глазами в прифронтовой зоне. Там не церемонились с задержанными, которых вылавливали патрули. Коли шляешься - значит, дезертир. Расстреливали без суда и следствия - за недобрый взгляд, за злое слово, за несогласие с властью. Выстраивали в ряд и давали автоматную очередь.
     У кого оружие, тот и прав. У того и сила. Вот и всё. Нет законов, нет справедливости.
     Единожды проговорилась Эммалиэ и с тех пор помалкивала о поездке на фронт, словно воды в рот набрала. Но Айями уверилась: соседка повидала достаточно. И все ж не могла успокоиться.
     - Нас съедят заживо! - всплескивала руками.
     - Не съедят, - ответила Эммалиэ. - Но легко не будет.
     - Откуда вы знаете? - воскликнула Айями, мечась по комнате.
     - Оттуда, - сказала сухо Эммалиэ. - Муж служил на границе с Даганнией. Успел получить три меча* и умер от прободения язвы.
     Прим. Три меча* - жарг., звание полковника в амидарейской армии .
    
     И даганны пришли. Тяжелая техника, проехав по центральной улице, повернула на Алахэллу. А военные остались. Заняли ратушу, школу, гостиницу. Наведались в больницу, библиотеку. Исследовали набережную. Оккупировали город.
     Устрашающая демонстрация силы возымела действие. Население спряталось, словно вымерло подчистую.
     Айями три дня не показывала носа на улицу, черпая информацию из соседских сплетен. И дочку не выпускала, хотя Люнечка просилась гулять, и за Эммалиэ цеплялась отчаянно. Забаррикадировав дверь комодом, женщины прислушивались к звукам в подъезде. Но деваться некуда. Продукты на исходе, да и за водой нужно идти. Даже умыться нечем.
     И опять противоречивые слухи. Кто-то говорил, что жителей окраинных улиц расстреляли ради забавы, а кто-то заверял, что даганны не устраивают произвол и самосуд. Одно радовало: тишина. Ни одиночных выстрелов, ни автоматных очередей.
     Сперва дворами за водой - прячась за кустами, оглядываясь с опаской. И другие горожане не смелее - крадущиеся настороженные тени. Мелькнули и пропали в подворотне. Набережная почти пуста. На долгие разговоры нет времени. Руки дрожат, торопливо зачерпывая воду. Наполнить бидон и бегом, волоча тележку, под защиту узких улочек. Где они, даганны?
     А потом на рынок - с непроданным свитером мужа и костюмом покойного супруга Эммалиэ.
     - Последний, - сказала она. - Ничего не осталось.
     Когда-нибудь вещи кончатся. Платяной шкаф почти пуст.
     Айями расцеловала дочку, обняла Эммалиэ так, словно они видятся в последний раз. И хлопнув дверью, решительно сбежала по подъездным ступенькам. Для страха нет времени. Нужно вывернуть из проулка на центральную улицу и пройдя два квартала, миновать ратушу. А там и стихийный рынок у моста через речку.
     А у ратуши - машины, военные при оружии. Винтовки, автоматы. Айями жалась к домам, скользила неслышно, стараясь не привлекать внимания. И невольно загляделась. Вот они, чудовища без принципов и морали. Рослые, плечистые, темноволосые. Люди как люди. На двух ногах, при двух руках. В маскировочной форме и в беретах. Переговариваются по-ихнему. По-дагански. Непривычно и знакомо.
     Айями учила даганский в школе, что само по себе считалось странным. Ведь дипломатические отношения с малоразвитой страной были разорваны лет двадцать назад. Но поскольку единственный преподаватель риволийского выбивался из сил, не справляясь с учебной нагрузкой, администрация школы поступила просто. Согнала в одну группу хулиганов, устойчиво отстающих и простаков, неспособных возмутиться, и пригласила на преподавание дедушку - не то профессора, не то академика, которого выкинули из научной жизни по причине преклонного возраста и провалов в памяти. Однако ж даганский он худо-бедно не забыл.
     Варварский язык усвоился Айями сносно. Короткие отрывистые слова, изобилие согласных. Спряжения глаголов и падежи - с грехом пополам. Грамматика - пиши-пропало. С разговорным даганским - не ахти. А вот чтение и перевод текстов - куда ни шло.
     То ли дело напевный риволийский - язык высокоразвитой страны. Сложный и утонченный. И знаменитое риволийское "r", которое не каждому под силу выговорить. Именно неповторимый рокочущий звук отличает риволийца от жалкого иностранца.
     Нет уж, лучше даганский. Он проще. Хотя одноклассники посмеивались. Мол, примитивный язык как раз для обделенных умом. Ну и пусть. Зато в аттестате красуется устойчивая четверка, а администрация школы отчитывается в верхах: "Все ученики охвачены и обучены". И получает премиальные за высокие показатели.
    
     О чем говорят? Резко, отрывисто. И смеются громко. Правильно, они здесь хозяева. Чего бояться-то?
     - Glin... Vob... Turub...
     Глин, глин... Сегодня? Или садись?
     Воб... Не помню перевод.
     Туруб... Завод?... Фабрика!
     Значит, речь идет о фабрике. Наверное, хотят исследовать местную промышленность. Вам, голубчикам, желательно бы рвануть туда всем скопом. Хорошенько протрясетесь на минах.
     Айями пробралась, не дыша, через опасную зону у ратуши и побежала к мосту. А там скучно, народу мало. Деревенских нет. Затаились. Выжидают. Боятся, что оккупанты двинут по пригородам и начнут отбирать съестные запасы.
     Айями проходила два часа по рядам, а торговля не шла. За десяток яиц просили зимние сапоги или тулуп из овчины. Грабеж среди бела дня!
     Кому нужен костюм-тройка? Отличное состояние, фабричное качество!
     Никому не нужен. Разве что покойника обряжать.
     Так и вернулась Айями домой ни с чем. Шла той же дорогой, боясь повернуть голову в сторону чужаков. На носочках перемещалась, обдирая спину о стены и заборы. А даганны приезжали к ратуше на машинах и уезжали куда-то. Хохотали, собравшись у плаката с мохнатым чудищем. Ужас, сколько их.
     Вечером Айями достала с антресолей старый чемоданчик с разной мелочевкой, которую в своё время не выбросила, пожалев. Последний раз заглядывала в него почитай года четыре назад, перед свадьбой.
     Запыленные воспоминания из прежней жизни...
     Кончик темно-русой косы. Её остригают, когда девочка становится девушкой. Красиво в храме: повсюду свечи, на хорах поют нежно, волнуя сердце... Голову покрывают вышитым платком... А после острига дают испить терпкого церковного вина... В школе бескосые девчонки шепчутся на переменах и хихикают, поглядывая свысока на мальчишек.
     Фотографии, перевязанные ленточкой... Большая семья: дед, бабушка, их дети. На снимках посвежее - мама, отец, брат, Айями. Ей пять лет, брату - три, и он сидит на коленях у матери. На поздних фотографиях - брат в форме военно-морского училища. Молодцеватый, с фуражкой набок и с задорной улыбкой.
     Блокнот в коричневом переплете. Какая ж девочка не вела дневник, доверяя сокровенное бумаге? И записывала - о подружках, о симпатичных мальчиках, о погоде, о школе и об уроках. И о своих мечтах.
     Меж страничек - высохшие веточки ландышей.
     - Мама, это цё? - подбежавшая Люнечка схватила букетик, и хрупкие стебельки рассыпались трухой. Дочка растерянно воззрилась на ладошку и приготовилась реветь.
     - Люня, не мешай маме. Пойдем-ка, огурчики польем, - Эммалиэ увела кроху на балкон.
     Ландыши - напоминание о выпускном вечере. Мальчишки - с ломкими грубоватыми голосами и полосками наметившихся усов - вручали цветы теперь уже бывшим одноклассницам. "Мы расстаёмся, но останемся друзьями, и нашу дружбу пронесем через года" - пел патефон.
     В коробке из-под чая - стихи Микаса. Смешные, романтичные, влюбленные. Передавал их через вахтершу или кидал в форточку. И как умудрялся? Тогда Айями жила на другом конце города, в общежитии на втором этаже. А Микас метко забрасывал камушек, обвязанный бумажкой.
     - И серенаду споешь? - спрашивала она громким шепотом, высунувшись в окно, чтобы не разбудить соседок по комнате.
     - Спою, - соглашался Микас охотно, вставая в позу рокового соблазнителя.
     - Нет-нет-нет! Какая ж серенада без гитары? - Айями притворно заламывала руки, а с третьего этажа прыскали и давились смешками. Хмельными весенними ночами мало кому спится.
     - Будет тебе гитара. И серенада будет. Пойдем завтра в кино? - спрашивал Микас.
     - Пойдем, - кивнула Айями. - И тише ты! За полночь давно.
     Цвела сирень, и голова кружилась от дурманящего аромата, от скромных поцелуев и нескромных слов...
     Айями перебирала безделушки, и память зашевелилась как зверь, проснувшийся после долгой спячки. Потягивалась, стряхивая с себя пыль. И прошлое засияло, оживая. Вот безыскусная брошка - подарок матери на совершеннолетие. Вот браслет из звездочек чилима - результат рукодельничанья с подружками. Вот начатая вышивка - не хватило терпения закончить работу. Вот корявые рисунки. Айями посещала кружок изобразительного искусства, старательно запечатлевая натюрморты, пока не поняла, что способностей к рисованию у неё нет.
     Милые сердцу безделицы... Они остались в прежней жизни, раскрашенной красками стабильности и уверенности в будущем. В той жизни, где навсегда осталось короткое счастье с Микасом.
     Много ли нужно женщине? И того нет. Отняли. Отобрали.
     Это было не с ней. Давно и неправда. Прошлое рассыпалось бусинами - не соберешь, разбилось осколками - заново не сложишь. И не вернуть, не отмотать назад.
     Но плакать нельзя. И бояться нельзя. Надо быть сильной. Ради Люнечки.
     На дне чемодана - школьные тетради. По алгебре, физике, геометрии - самые лучшие, показательные. На память. В том числе и по даганскому языку.
     Достав тетрадь, Айями взялась перелистывать и, не сдержавшись, уткнулась носом в исписанные страницы. Закрыла глаза, вдыхая запах юности и беззаботности. Запах наивности и больших надежд.
     Глин, глин... Вот. Glin - это сегодня. Значит, память не подвела.
     Так.. Воб, воб... Vob,vobul - праздник, развлекаться.
     Ну, и turub - фабрика, предприятие, завод.
     Поужинав и уложив дочку спать, Айями вернулась к тетради. Листала, пока не пришлось щуриться, чтобы разобрать строчки. Эммалиэ стирала в тазике и не навязывалась с расспросами. У каждого своё дело. В этой квартире женщины привыкли не размениваться на суету, понимая друг друга с полуслова.
     Benun dut! - Доброе утро!
     Glin nunug krid - Сегодня прекрасная погода.
     Преподаватель не раз упоминал, что в даганском все слова оканчиваются согласными.
     Stab! - Дай!
     Pird - Спасибо.
     Htod im Aiami - Меня зовут Айями.
     Gur om 24 hagd - Мне двадцать четыре года. Исполнится через два месяца. Если доживем.
     А мы доживем, во что бы то ни стало. И выживем.
    
     3
     На следующий день началась перепись. По улицам проехала машина, и усиленный громкоговорителем голос предупреждал горожан, коверкая слова:
     - В цельях вашьей безопьясносты просьим не покьидай мест житЕльст.
     Даганские солдаты ходили по домам и стучали в квартиры. Если хозяева не отзывались - выламывали двери. Одним ударом ноги. Показывали картонные таблички на обезображенном амидарейском: "Имя", "Фомильо", "Возриасть" и "Степин радство".
     Местные не смеялись над безграмотностью чужаков. Наоборот, у Айями от страха в голове помутилось. А больше всего пугал автомат, чей ствол торчал из-за солдатского плеча. И свое имя назвала: "Айями лин Петра", и Люнечкино: "Люниэль лин Микаса". Дочка жалась к ноге, разглядывая гостя как чудо заморское, а солдат заполнял строчки, вписывая закорючки на слух. И разуться не подумал. Протопал в ботинках в комнату и осмотрелся, прежде чем устроиться за столом у окна - на том месте, где любил сидеть Микас. Оттуда виден скворечник на старом клене.
     Переписчик так и отметил: в квартире номер два проживает семья из трех человек женского пола - мать, дочь и внучка. А Эммалиэ не стала отрицать родство. Она давно превратилась в "юбимую бабиську" для Люнечки.
     Врут, что даганны неграмотны и необразованны. Не хуже амидарейцев умеют читать и писать на своем языке. Когда за солдатом закрылась дверь, Айями задрожала от запоздалого страха.
     - Кто за дядя? - Люнечка подергала за полу платья.
     - Дядя ходит и смотрит, кто и как живет. Не бойся, он не обидит. - Айями подхватила дочку на руки. И лишь потом вспомнила. Глаза раскосые, зрачки черные. Нос приплюснутый, широкое лицо. Бритый налысо, это выяснилось, когда снял берет. А клыков нет, как и когтей. Ногти короткие, с грязными лунками. И что-то животное, звериное проглядывает в облике. А может, это сила льется из мужских рук, которые привыкли убивать. Которые убили Микаса.
     Перепись дала пищу для разговоров. Вечером, во дворе, соседи делились пережитым страхом. Впервые враг подошел близко, на расстояние вытянутой руки.
     - По-нашенски совсем не кумекают. Пальцем тычут. Сразу видно, что дикари...
     - А зачем им кумекать на амидарейском? Это нам придется учить ихний язык...
     - Может, и не придется. Вот увидите, союзники зададут им жару. Даганны побегут - только пятки засверкают...
     - Где ты союзников видела? - набросился дед Пеалей на говорливую соседку. - Риволийцы хитро*опые. Сами-то носа на фронт не совали, в стычках не участвовали. Вся ихняя помощь - в мазне на картинках да в пайках. И те уж давно не возят.
     Сгоряча дед Пеалей выбросил во двор стул, на котором сидел даганский солдат, но, подумав, решил занести обратно. Крепкая мебелишка еще пригодится в хозяйстве.
     - Ты нам не разлагай дисциплину, - погрозил уродливым кулаком Сиорем. - Война еще не проиграна. Под столицей будет решающий бой. Не устоят даганны, отступят. И мы победим.
     Сиорема комиссовали два года назад из-за тяжелого ранения. Осколками снаряда ему повредило ногу и руку. В городе, где практически не осталось мужчин, кроме стариков и мальчишек, и инвалид - сокровище. Бывшего солдата скоренько прибрала к рукам голосистая и склочная Ниналини.
     - Тьфу, - сплюнул дед Пеалей и побрел домой. Не поймешь, то ли согласился с соседом, то ли, наоборот, не поддержал.
     - Дикие и есть дикие. А в глазах черный огонь горит...
     - Наглые и бесстыжие...
     - Рассматривал словно на ярмарке... Разве что в рот не заглянул - зубы пересчитать...
     - Как зыркнул на образа, так у меня душа в пятки ушла. Накинула полотенце от греха подальше...
     - Откуда что берется? Они ж дикари, а гонору через край...
     - Сильные у них боги. Не чета нашим покровителям...
     - Еще бы! Кровью их поят и людскими жизнями кормят...
     - И все равно им удивляюсь. Как смогли дойти до Алахэллы? У нас же техника, армия, а у них лошади и телеги. Мы образованнее и культурнее...
     - А может, так и задумывалось, чтобы мы недооценили противника? - сказала Эммалиэ. - Мы считали, что даганны - варвары, потому и относились к ним свысока. За это заблуждение и расплачиваемся теперь.
     Соседи замолчали.
     - Иди отсюда, Эммалиэ, - сказал Сиорем. - Ты баба глупая, недалекая. Не суди о том, в чем не разбираешься.
     Эммалиэ взяла Люнечку за руку.
     - Я каждый день молюсь за нашу победу, - сказала, прежде чем уйти. - Но боюсь, надеждам не суждено сбыться.
    
     На следующий день по городским улицам проехала машина, и голос с отвратительным акцентом велел жителям явиться в ратушу для получения пропусков, которые станут новыми удостоверениями личности. А те, кого задержат без пропуска, будут "подвиергнути суровьим накьязанью". Иными словами, нарушителей режима ждал расстрел.
     Тут уж не до поисков пропитания, лишь бы в живых остаться. И поплелись люди с утра к ратуше, чтобы занять очередь.
     - О красоте забудь, - сказала Эммалиэ, когда Айями подняла волосы, скрутив строгий пучок. - Неужто не понимаешь? Даганнов, как собак нерезаных, и сплошь мужики.
     Айями вспыхнула, и, распустив волосы, собрала в крысиный хвост.
     - В глаза им не смотри. Даганны от дерзости загораются, - учила Эммалиэ. - Они не голодными к нам пришли, но и не сытыми. Покуда дальше не уйдут, будут здесь отъедаться.
     Не удержалась Айями, покраснела, потому что поняла намек. И малодушно порадовалась тому, что чужаки сбросили пар раньше, чем вошли в городок, сдавшийся без боя. А порадовавшись, опустила голову, поняв, что кому-то другому не повезло испытать на себе ярость даганнов.
     Люнечка капризничала и отказывалась есть завтрак. Потирала заспанные глазки, зевая. Из экономии дров клейстерную кашу заваривали с вечера кипятком, а сахар кончился давным-давно. Да и соли на донышке. Как ни растягивай, а по сусекам наскребается с трудом.
     До ратуши пришлось нести дочку на руках. На свежем воздухе Люнечка задремала, приложившись щечкой к плечу Айями.
     А на площади - очередь. Тихая, понурая. Но Айями и Эммалиэ пропустили вперед, пожалев из-за маленького ребенка. Детей от четырех лет и младше - в городе по пальцам пересчитать.
     Вдоль очереди прохаживались солдаты с оружием наперевес. На предплечьях нашивки: в зеленом круге черная птица расправила крылья. Национальный символ Даганнии - это известно из курса истории. Только теперь Айами разглядела: чужаки высокие и широкоплечие, а амидарейцы низкорослые, худые и сутулятся, потому что жизнь к земле пригнула. И лица у местных серые - от страха и от недоедания. Жмутся друг к другу.
     Сегодня солдаты не смеялись, а прогуливались туда-сюда с хмурым видом. Плакат с мохнатым чудищем исчез, как и тумба. На её месте красовался свежеврытый щит с надписью: "Mohag". Мохаг... Сведения, информация. О чем? Будут вывешивать списки наказанных?
     Площадь - центр городских мероприятий - стала чужой. Пропахла выхлопами чужих машин. Провоняла скрипучими армейскими ботинками.
    
     Фойе ратуши отвели под регистрационный пункт. Пять столов - пять районов, на которые захватчики поделили город. Эммалиэ показала на карту улиц, разрезанную на части:
     - Нам сюда.
     Даганн - бритый и в военной форме - придвинул листок с заголовком: "Адриез". Пока Эммалиэ писала, Айями устроила спящую дочку поудобнее на коленях. На погонах военного - два зеленых перекрещивающихся кружка. Что за чин?
     Даганн вынул карточку с названием переулка и номером дома. Нашел номер квартиры и, прочитав записи, окинул женщин цепким взглядом. Айями передернуло. Разве ж она кобыла, чтобы её оценивать?
     Регистратор взял чистые квитки из стопки и заполнил убористым почерком. Поставил на каракулях красную круглую печать и вместе с пропусками вручил памятку - на отвратительном амидарейском - о новых законах, установленных оккупантами.
     Наконец, пытка закончилась. Несколько минут показались вечностью. Айями подхватила дочку на руки, следом поспешила Эммалиэ с документами. Вырваться отсюда! Бежать без оглядки.
     Но в дверях произошла заминка. На пороге Айями столкнулась с мужчиной, наступив на носок начищенного сапога. Подняв глаза, увидела на вошедшем форменный китель и фуражку. И черную птицу на погонах. А в лицо взглянуть побоялась. Вот не повезло - столкнуться нос к носу с даганским офицером! Он высок и огромен, и загородил дверной проем.
     Айями испуганно отскочила, прижав к себе дочку, и зажмурилась. Сейчас её убьют за отдавленную ногу. Хладнокровно, на виду у других, в воспитательно-профилактических целях.
     Услышав отрывистую фразу, заданную вопросительно, Айями с опаской приоткрыла глаза. Военные стояли навытяжку, а офицер показал на вторые двери. Наверное, поинтересовался, почему ими не пользуются, предпочтя создавать затор.
     - Pinig, dir sot! - отрапортовал один из военных.
     Pinig... Забить, заколотить... Dir sot... Dir - вас, ваша или мой, моя. Видимо, dir sot - обращение к старшему по званию. Например, мой генерал.
     - Gluggir! - приказал офицер.
     - Ig! - отсалютовал военный и побежал на улицу. За подмогой - отдирать доски от двери.
     Офицер же глянул на Айами - равнодушно, как на стену, - и ушел. Поднялся по ступенькам и завернул за угол фойе.
     Вечером Сиорем объяснил, что означают условные знаки на даганских погонах. Зеленые круги - у младшего состава - от рядовых до лейтенантов. Птиц на погонах носит старший офицерский состав - от капитанов до полковников. А уж как отличить даганского генерала, Сиорем не знал. Не довелось увидеть.
     Айями прочитала памятку. Короткие правила гласили: передвижение по улицам и в пригороде разрешается при наличии пропусков по установленной форме. За нарушение последует наказание. Покидать окрестности города и перемещаться по стране можно на основании специального разрешения, выдаваемого даганскими пунктами миграции. За нарушение последует наказание.
     На ночь женщины опять забаррикадировали дверь комодом. Ненадежная преграда, но создает иллюзию защищенности.
    
     Несколько дней велась перепись и регистрация, и солдаты обходили улицу за улицей.
     Айями каждую минуту ожидала, что за ней придут. Не простит даганский офицер прилюдного оскорбления. Но, похоже, о ней и не вспомнили.
     У чужаков нашлись дела поважнее. Пересчитав городских, они взялись за деревенских. Ездили по пригородам и описывали словно скот. А еще установили подушной оброк: с каждой сельской головы регулярно сдавать в даганскую казну часть выращенного и переработанного непосильным трудом. Кто не согласен делиться добровольно, того заставят принудительно. И вдобавок накажут.
     Деревенские повозмущались меж собой, но побоялись проявлять неповиновение открыто. Не то захватчики рассвирепеют и оберут до нитки, оставив ни с чем.
     Торговля совсем стухла, рынок опустел. Айями и Эммалиэ с тревогой переглядывались. Запасов осталось совсем ничего. И все же Айями ежедневно ходила с вещами на рынок, рассчитывая выручить что-нибудь съестное от продажи. Пару раз останавливали даганские патрули, и Айями, опустив глаза, протягивала пропуск. Робела страшно, аж сердце заходилось. Солдаты изучали, но не бумажку, а Айями. Ощупывали глазами сально, отпускали меж собой грязные шуточки, но не трогали. Эммалиэ сказала:
     - До поры, до времени. Бери Люню с собой. С ребенком к тебе не пристанут.
     Сперва Айями напрочь отвергла совет. Мыслимое ли дело - рисковать жизнью дочки? Но, обдумав, решилась. Погода стоит теплая, без дождей, да и для Люнечки поход на рынок будет прогулкой и развлечением.
     И правда, теперь патрули не привязывались. Люнечка бежала вприпрыжку или вышагивала важно по мостовой, или, устав, просилась на руки.
    
     По городку прокатилась весть: чужаки нанимают амидарейцев на восстановление железной дороги. Оплата не ахти - за горячую похлебку трижды в день. Выполнил ежедневную норму - получай заработанное. Не выполнил - за всё про всё треть половника в миску. Даганны предупредили на ломаном амидарейском: за диверсии и саботаж - расстрел на месте.
     А амидарейцы не шли. Им мешали гордость и самолюбие. Лучше сдохнуть от голода, чем батрачить на врага. И Сиорем отказался. А вот дед Пеолей пошел бы с радостью, но сразу бы помер, подняв лом. Больно стар для тяжелой работы.
     Зато Айями и другие женщины сбегали на станцию. Отсутствие местной рабочей силы даганны компенсировали собственной. Солдаты разделились на две группы. Одни расхаживали вдоль насыпи с оружием наперевес, а другие, раздевшись по пояс, укладывали свежие шпалы, махали топорами, смолили. Сбрасывали рельсы с вагонеток и растаскивали по шпалам. Даганны растянулись по насыпи, и их загорелые спины блестели от пота.
     Гордость и патриотизм Айями истаяли быстро, потому как от котла, в котором варилась похлебка, пахло умопомрачительно вкусно. Нужда мгновенно поменяла полярность принципов. Сейчас Айями согласилась бы на любую работу, даже к даганнам пошла бы. Но те похохатывали и гнали женщин прочь, подшучивая. Вернувшись домой, Айями с помощью тетради перевела насмешки, коими одаривали захватчики, и чуть не сгорела со стыда.
     - От амидареек пользы больше, если они работают ртом или лежа на спине, чем крутят болты ключами, - кричали даганны, разогнув спины для краткого передыха, и сопровождали шуточки похабными постанываниями и соответствующими телодвижениями.
     Грубоватый даганский язык исказил и обрубил растянутые окончания, превратив Амидарею в Амодар, а амидарейских женщин - в амодарок.
     Железную дорогу охраняли круглосуточно, а в похлебке, сваренной на мясном бульоне, попадались куски говядины и свинины. И все же рабочих рук даганнам не хватало. Одновременно с восстановлением путей они начали разминирование территории возле фабрики, но не всё ладно у них получалось. Дело продвигалось крайне медленно. Изредка гремели далекие взрывы, бывало, эхо доносило отзвуки автоматных очередей. Айями не сразу научилась не вздрагивать каждый раз, слыша выстрелы.
     Чужаки не спешили. Судя по всему, они намеревались задержаться в городке надолго. Подвал ратуши приспособили под тюрьму. Туда привозили лиц, задержанных без даганского пропуска.
     Однажды Айями, возвращаясь с дочкой с полупустого рынка, заметила группку женщин у щита с объявлениями.
     - Даганны нанимают прачек, посудомоек и уборщиц! - ворвалась она домой. - Обещают регулярную кормежку!
     Эммалиэ не заразилась оптимизмом. Наоборот, цивилизованное поведение чужаков вызывало у неё недоумение.
     - Я думала, начнут силой сгонять на стройку. Не пойму, почему церемонятся. А на ихние харчи не ведись. Как бы плакать не пришлось.
     На Айями накатила вспышка раздражения излишней мнительностью соседки. Чужаки - не звери. Если бы хотели убить - расправились бы сразу. А так - предлагают женщинам посильный труд. В свете полуголодного существования не так уж важно, на кого трудиться.
     Но вскоре Айями признала: Эммалиэ оказалась права, посоветовав не принимать поспешных решений.
    
     4
     Двух дней хватило, чтобы понять: чужаки не видят ничего зазорного в том, чтобы амидарейские посудомойки и прачки прерывались на отдых в компании одного или нескольких даганнов.
     Рассказывая, женщины отводили стыдливо глаза и невнятно мямлили. Мол, даганны ведут себя нагло и по-хозяйски тискают и щупают. Одни предлагают пойти в ninir (кровать), а другие не считают нужным тратить время на уговоры и обращаются кратко: "Ot kif! Sulas rohot" ("Эй, ты! Подол задери"), зажимая в углах.
     В итоге, очередная затея с наймом провалилась. Объявление глухо игнорировали, несмотря на оплату продуктовыми пайками. И даганны разозлись, усмотрев в молчаливом отказе амидарейцев пренебрежение и дерзость.
     На информационном щите вывесили список с фамилиями женщин, которым надлежало явиться на работу, и пригрозили обновлять перечень каждую неделю. Кто не придет добровольно, того приведут принудительно и вменят нарушение режима со всеми вытекающими последствиями.
     Айями облилась холодным потом, выискивая в списке имена - своё и Эммалиэ. И выдохнула с облегчением: пронесло. Надолго ли?
     Те, чьи фамилии отметили, шли на навязанную работу как на каторгу. Из знакомых в список попала женщина из дома напротив. Айями не раз здоровалась с ней, но имени не знала. С белым как бумага лицом, будущая работница поплелась к ратуше. А куда деваться? Дома остались двое детей.
     Эммалиэ как в воду глядела. Хорошее настроение чужаков испарилось. Восстановление железной дороги продвигалось с черепашьей скоростью - гораздо медленнее, чем хотелось бы даганнам. Чтобы ускорить процесс, амидарейцев собрали на площади и устроили ревизию трудоспособности. Захватчики презрительно кривились, поглядывая на хилых аборигенов. Из калек и увечных организовали группу в полтора десятка человек и велели каждое утро являться на стройку. Хочешь - не хочешь, а пришлось Сиорему подчиниться, потому как за ослушание незамедлительно следовало наказание.
     - Ну, сволочи, мы еще поглядим, кто кого, - погрозил кулаком Сиорем. Он не решился выступать открыто, зато вечером продемонстрировал перед соседями воинственный дух. А Ниналини повисла на муже, устроив истерику. Никакого геройства! И так чудом остался жив после тяжелого ранения.
     Для восстановительных работ привлекли и арестованных, которых задерживали в окрестностях городка без опознавательных документов. Грязных и худых, в рваной засаленной одежде, их каждое утро гнали скопом, а вечером приводили обратно в тюрьму. Узнав об этом, женщины бросились на станцию - вдруг повезет, и среди пойманных отыщется сын, муж или брат?
     Увы, среди задержанных не оказалось ни одного знакомого лица. Зазевавшихся хватали на безлюдных тропках, выкуривали из брошенных домов, подвалов и чердаков. Кто половчее, тот ускользал от вражеских кордонов. Кто-то пробирался к семьям, оставшимся в других городах, а кто-то шел вглубь страны в надежде затеряться на бескрайних просторах.
     - Может, и наши возвращаются домой, - вздыхали женщины. - Где-то они сейчас? Свидимся ли?
     Солдаты отгоняли амидареек от насыпи, и те кричали издали, обращаясь к арестантам:
     - Эй, а Мараама лин Сеаре знаете?
     - А с Вифалом лин Косахи пересекались? Он в седьмой дивизии служил!
     - А о лин Риниу слыхали что-нибудь?
     - Может, с лин Авито довелось встречаться?
     Одной из женщин повезло. Её муж, числившийся пропавшим без вести, на самом деле погиб в мясорубке у подножия Полиамских гор. Об этом она узнала от одного из задержанных, прежде чем даганн толкнул его прикладом в бок: мол, нечего лясы точить, нужно работать.
     Арестанты были чужими мужьями, сыновьями и вдобавок дезертирами, но женщины прониклись к ним симпатией и сочувствием. Причина тому - извечная женская солидарность. Ведь где-то жёны и матери бывших вояк тоже выплакали все слезы, молясь о долгожданной встрече.
    
     Люнечка капризничала, отказываясь есть пресный суп. Да и Айями заставляла себя глотать через силу пустое варево, чтобы притупить голод. Разве ж насытится желудок травой? Через полчаса опять заурчит.
     Когда совсем прижало, Айями и Эммалиэ собрались на промысел. Взяли тележку, веревку, пилку и лопату с коротким черенком, прихватили Люнечку и двинулись на городскую окраину - в том направлении, где когда-то была делянка.
     Путь пролегал через район, в котором выросла Айями, мимо дома, в котором раньше жила её семья. Отсюда Айями ушла на следующий день после совершеннолетия. Выросшие птенцы вылетают из гнезда, так полагается. Вот и Айями в семнадцать лет переехала в общежитие.
     Она с жадностью вглядывалась в знакомые окна и продолжала оборачиваться, когда дом исчез за поворотом. Стекол не осталось, балконная дверь открыта настежь. После смерти родителей квартира отошла к другим жильцам, но они уехали из города больше года назад.
     Айями знала все закоулки и дорожки в этом районе. Можно бы навестить бывшую родительскую квартиру, но жильцы этого дома не одобрят спонтанный визит. В городке действовало негласное правило - содержимое брошенных жилищ достается соседям. Пришлых мародёров не привечали. А сейчас Айями и Эммалиэ были самыми настоящими мародёрками. Обход многоквартирных домов рискован и не дает особой прибыли, поэтому женщины направились в частный сектор с приусадебными участками. Это ничейная зона. Там всё, что нашел - твоё.
     Айями взяла дочку на руки. Так быстрее идется, да и Люнечка подустала, шагая самостоятельно. Дойдя до окраинной улицы, добытчицы не стали сворачивать в проулок. Эммалиэ отодвинула доски в покосившемся заборе, и троица перебралась в палисадник. Тактика всегда одинакова: передвигаться садами и огородами и, после тщательного наблюдения за брошенными домами, обследовать их изнутри. Как правило, приусадебные зоны пусты и безнадежно заросли лебедой и крапивой. Плодоносящие деревья обобраны более ушлыми горожанами - и дичок снят, и вишня, и слива. Фрукты попросту не успевают вызреть. А вдруг проглядели? Вдруг отыщется что-нибудь посъедобнее, нежели опостылевшая зелень с подоконника?
     Обходя огороды, Айями кралась первой, держа лопату наперевес - чтобы защищаться. Настороженно ступала, прислушиваясь, а Эммалиэ с дочкой следовали в отдалении. Люнечка росла послушной девочкой и не по годам взрослой. Приложишь палец к губам, и она замирает испуганным зайчишкой. Молчит и моргает глазёнками, пока не покажешь: "отомри".
     Пусто, пусто. Сорняки заполонили свободное пространство, вымахав на высоту человеческого роста. И из домов давно вынесено всё, что можно унести. Двери не заперты, в окнах нет стекол. Под ногами хрустят осколки. Обходя дом, Айями чуть не вляпалась в засохшие испражнения и приглушенно выругалась. Глаза заметили шевеление сбоку, и сердце пустилось вскачь, а руки сжали черенок лопаты.
     Обороняться не пришлось. В соседней линии похожим промыслом занимались мать и дочь. Одевшись неброско, они тоже обходили покинутые дома и огороды. Девочке было навскидку лет тринадцать - пятнадцать. Её мать посмотрела на конкуренток и отвернулась. Тем самым, молчаливо порешили: Айями и Эммалиэ достается левая линия, а незнакомке с девочкой - правая. На чужую территорию не лезть.
     - Что они ищут? - подошла ближе Эммалиэ. Женщина с дочкой возились в кустах.
     - Не пойму. Может, жили здесь до войны?
     - Погоди-ка... Топинамбур! - воскликнула Эммалиэ, приглядевшись. - Смотри внимательно. Топинамбур быстро расползается. Может, и нам повезет.
     Пятнадцать минут упорных поисков, и у забора в зарослях конопли нашлись стебли земляной груши. Обрадованные женщины взялись за выкопку. Пусть добыча невелика, однако ж треть сумки наполнилась кривоватыми мелкими клубнями. Эммалиэ повеселела. Копали с осторожностью, оглядываясь по сторонам, чтобы не привлечь к себе внимание. Посадили Люнечку на вытоптанную полянку и велели сидеть тихо.
     А потом и вовсе удача привалила. Под сломанной яблоневой ветвью с завядшими листьями Айями обнаружила парочку картофельных кустов. Похоже, они взошли самосевом, пролежав зиму в земле. Из-за затенения корнеплоды выросли размером с горох, но нежданная находка подняла настроение женщин.
     В зарослях они наткнулись на смородинный куст. Опять же, из-за недостатка света ягоды вызрели поздно, и большая часть успела осыпаться. Тщательно обобрав веточки, Айями ссыпала горсть в бумажный кулёк. Эммалиэ рвала листья малины, смородины и укропные зонтики, выбирала из травы червивые и подгнившие яблочки.
     Сегодня промысел получился отменным. Бывало, и с пустыми руками возвращались.
     Привязав сумку к тележке, женщины спрятали добычу в зарослях и переключились на дом. В этом районе они еще не бывали. Хозяева окраинных улиц либо перебрались ближе к центру, либо вовсе уехали из города. Единственную опасность представляли случайные люди - те, кто останавливался в брошенном доме, чтобы передохнуть и двинуться дальше. Поэтому Айями крадучись поднялась по ступенькам, прислушиваясь к шорохам и звукам. Обошла дом с опаской, ожидая в любой момент нападения, и уверенно замахала Эммалиэ из окна: "Идите, здесь никого нет".
     Обследовав первый и второй этаж, троица освоилась. Нашли дверцу в погреб, но спускаться вниз не стали. Нет ни фонаря, ни свечек - не ровен час, сломаешь шею в темноте.
     Дом разграбили в меньшей степени, чем те, что попадались сыщицам ранее. Возможно, из-за того, что в интерьере преобладал пластик, а им не натопишь печку. Судя по остаткам былой роскоши, хозяева не ограничивали себя в средствах. Айями прошлась по просторным комнатам. На этой кухне они с Микасом могли бы ужинать, в этой гостиной могла бы играть дочка, а эта спальня могла бы стать детской для Люнечки - когда-нибудь, если бы Айями и Микасу удалось накопить достаточно денег на отдельное жилье. Если бы не началась война.
     В чуланчике под лестницей Эммалиэ обнаружила треснутый и подплавленный таз без ручки. Отличная находка! Пригодится в качестве емкости для рассады. Пусть с делянкой пришлось проститься, женщины не опустили руки. При любой возможности заполняли ущербную тару землей и сажали лук, чеснок, укроп, петрушку. Кадушки - дырявые ведра, кастрюли, горшки - занимали подоконники и балкон. Хозяйкой комнатного огородика считалась Эммалиэ. Она умудрялась выращивать огурцы и даже томаты. Негусто, но при угрозе голода зелень выручала несказанно.
     Женщины забрались на второй этаж. Люнечку посадили в центре комнаты и вручили открытки, найденные в ящике стола. Дочка деловито перекладывала картинки из одной кучки в другую, наговаривая под нос.
     - Сегодня сходили удачно, - заметила Эммалиэ, обшаривая платяные шкафы в раскуроченной спальне. От кровати остались пружины, торчавшие из разодранного поролона. Ни подушек, ни матраса, ни постельного белья, их утащили более предприимчивые. - Наберем землю в таз. Довезем, не надорвемся.
     Конечно, не надорвемся. В отсутствии дождей почва превратилась в пыль, став лёгкой.
     Внезапно Айями насторожилась.
     - Тс-с! - приложила палец к губам. На грани слухового восприятия послышались голоса.
     Эммалиэ закрыла дверцы - медленно и осторожно. Люнечка застыла с открыткой в руке, а Айями выглянула в щель между досками заколоченного окна.
     Так и есть, слух не подвел. Голоса приближались. И это мужские голоса. И это даганны. Солдаты, если точнее. И их двое. И они обходили покинутые дома, ставя отметки в карте.
     Они зайдут в калитку, чтобы обыскать дом, поднимутся по лестнице и увидят двух женщин и ребенка. И почему-то не верилось, что чужаки позволят доморощенным грабительницам уйти с миром.
     Глаза Эммалиэ стали точным отражением страхов Айями.
     Даганны остановились, решая, куда повернуть - налево или направо. Тот, что повыше, снял куртку и забросил на плечо. "Только бы не налево, только бы не налево", - молила Айями, вслушиваясь в грубоватый говор. Она с трудом вникала в чужеродную речь и пока вспоминала перевод, нить разговора терялась. Но кое-что уловилось. Военным надоело который день бродить по покинутым домам. Проще подпалить район, и дело с концом. Но приказ есть приказ, и брошенные жилища нужно осмотреть.
     Под ногой Эммалиэ отчетливо скрипнула половица.
     - Omak! - сказал солдат и вскинул автомат. "Тихо!"
     Даганны оглядывались, прислушиваясь, а Айями закусила губу, чтобы не закричать от страха, залившего с ног до головы: один из солдат изучал заколоченные окна второго этажа. Айями показалось, что даганн смотрит ей в глаза, но она не могла пошевелиться. Ноги намертво приросли к полу. Сделай она шаг, и повторный скрип подтвердит: в доме кто-то есть.
     - Afol som, - махнул рукой солдат, просканировав взглядом дом, и перевел затвор автомата. "Идем сюда". О, нет! - покачнулась Айями. Куда бы спрятать дочку? В шкаф? Под стол?
     Люнечка сидела на полу как истуканчик и смотрела на Айями, ожидая команды. Детеныши некоторых животных в случае опасности замирают, притворяясь невидимками, - вспомнился некстати рассказ преподавателя зоологии.
     - Fot! Som! - крикнули снаружи. "Здесь! Сюда!"
     В полуобморочном состоянии Айями выглянула в щель между досками. Зоркий даганн бросился в калитку, а за ним второй, перемахнув через забор, ринулся в заросли - туда, где притаились женщина с дочерью-подростком. Похоже, воришки с опозданием заметили солдат и выдали своё присутствие.
     Женщина, сообразив, что преследователи близко, взвизгнула и метнулась, забыв о своей добыче. Она подталкивала дочь, помогая перелезть через ограду. И сама почти перебралась, но солдаты на то и солдаты. Они выносливее, крепче, сильнее. И быстрее.
     - Беги! - заверещала беглянка, и девочка, дав стрекача как перепуганный олененок, скрылась в зарослях. Один из преследователей ринулся в погоню, а второй повалил женщину. По слабому вскрику Айями поняла, что та сопротивлялась, но высокая трава скрыла неравную борьбу от невольной зрительницы.
     Её убьют! - глаза Айями послали отчаянный вопль Эммалиэ. Подойдя к окну, соседка взглянула в щель между досками. Айями обхватили за ногу - это дочка, не выдержав, подбежала и прижалась.
     Автоматная очередь вдалеке заставила наблюдательниц вздрогнуть, а вскоре преследователь возвратился, и, повесив автомат на штакетник, закурил.
     Убили, убили! - стучало в висках у Айями. И почему нас понесло именно сегодня и именно в этот район?
     Рослый детина поднялся. Пока он заправлял футболку за пояс и застегивал ширинку, другой даганн бросил недокуренную папиросу и исчез в траве.
     Айями зажала рот руками, чтобы не закричать.
     Уходим, - показала знаками Эммалиэ. Сейчас самое время.
     Да, самое время, пока чужаки заняты.
     В какой-то заторможенности они выбрались из дома - не через дверь, а из окна на первом этаже. Пригибаясь, доползли до спрятанной тележки и, стелясь по траве, рванули к дыре в заборе. А о щербатом тазе забыли. Не до него сейчас. Скорей бы выбраться на свободу.
     Люнечка старательно копировала движения старших, пролезая меж посеревшими досками и прячась в зарослях. Айями тянула тележку, а Эммалиэ приподнимала колесики, помогая перетаскивать. Выползши на дорогу, они бросились со всех ног домой, останавливаясь лишь для того, чтобы передохнуть. Раскрасневшись и запыхавшись, вкатили тележку на набережную.
     Пока Эммалиэ полоскала клубни в речной воде, Айями умыла дочку и сама умылась. Руки тряслись, ноги дрожали, а тело колотило крупной дрожью.
     - Мама, я быст'о бегаю? - спросила Люнечка.
     - Ох, быстро. Как ветер, - похвалила Айями, и дочка надула щеки от важности, хотя и заметно устала.
     - Вот видишь, - сказала Эммалиэ, привязав сумку к тележке. - Они не только враги. Прежде всего, они мужчины, а ты слабая беспомощная женщина. Молись, чтобы на тебя не обратили внимание.
     И Айями истово молилась, стоя на коленях перед образами.
     Рисковый поход оттянул угрозу голода на неделю. А с той женщиной, которой не посчастливилось в промысле, Айями столкнулась через пару дней на рынке. Та ходила по полупустым рядам с шалью, а следом брела дочь, предлагая поношенные мужские туфли. От облегчения Айями чуть не расплакалась. Женщина прошла мимо с каменным лицом, сделав вид, что не узнала её. Ну и ладно. Главное, что обе живы.
    
     5
    Собираясь на рынок, Айями сложила в мешочек три тощих огурчика из домашнего огорода и несколько клубеньков земляной груши. Но добыча, доставшаяся нелегкой ценой, предназначалась не для обмена и торговли.
    Сегодня, вдобавок к вещам, Айями прихватила два куска хозяйственного мыла, которое она получала, работая на фабрике. Благодаря экономному расходованию образовался небольшой запас коричневых брусочков со специфичным горьковатым запахом.
    Однако побродить по устойчиво полупустым торговым рядам не позволила Люнечка. Её настроение скакало от плаксивости к весёлости и обратно, и Айями стоило больших трудов отвлечь и занять кроху.
    - Смотри, какие веселые рожицы нарисованы на заборе... Видишь, сушится наволочка на балконе? На ней спит принцесса... Ой, взгляни, птички! Летят туда, где нет зимы и снега...
    И Люнечка, задирая голову, открывала широко глаза - от потрясения неожиданными открытиями. Она с интересом изучила лошадь, запряженную в телегу - единственный доступный транспорт в окрестностях, поскольку автотехнику давным-давно реквизировала амидарейская армия.
    - К'асивая лосадка, - заключила с уважением Люнечка. А Айями привалила удача. Повезло обменять мыло на килограмм ржаной муки.
    Следующий пункт назначения - больница. Двухэтажное казенное здание красного кирпича на перекрестке, метрах в ста от ратуши. Во время войны часть медперсонала последовала за госпиталем, а прочие ушли на фронт в санитарные бригады. Единственной хозяйкой больничных владений осталась Зоимэль лин Ливоама - заведующая и по совместительству врачевательница широкого профиля, преданная лечебному делу. Никому из горожан не отказывала. Больной зуб вырвать - к Зоимэль, вывих вправить - к ней же, кишечные колики облегчить - в больницу, обострение желчекаменной болезни снять - туда же.
    Айями при первой же возможности старалась заглядывать к Зоимэль - хотя бы потому, что больше трех лет назад та спасла жизнь Люнечке. Дочка родилась синюшной, с пуповиной вокруг шеи. Не дышала уже, а врачевательница вернула дитя с того света. Силой развела руки Хикаяси*, вырвав младенчика из смертельных объятий. И за это Айями испытывала бесконечную благодарность к Зоимэль - решительной сорокалетней женщине с некрасивым лицом. Бывают такие люди: вроде бы и рот у них на нужном месте, и глаза не скошены, и нос как нос, - а в целом получается дисгармония. Наверное, поэтому Зоимэль так и не вышла замуж. А может, не из-за внешности, а из-за прямолинейности, принципиальности и большого ума. Ведь известно, что мужчины избегают женщин, которые их превосходят по количеству серого вещества.
    Мечтая быть похожей на Зоимэль, еще в школе Айями строила грандиозные планы. Когда-нибудь она выучится: неважно на кого - на врача, на инженера или на архитектора - и станет такой же уверенной и независимой. Но сначала знакомство с Микасом спутало задуманное, а потом мечту похоронила война.
    Заведующая больницей жила одна, но года два назад взяла под опеку детей умершей соседки - двух мальчишек-погодок. Сорванцы доставляли Зоимэль немало хлопот, однако ж, война заставила их повзрослеть. А Айями периодически наведывалась в гости и делилась скудными запасами.
    Зоимэль стояла на ступеньках под козырьком - её белый халат не спутаешь ни с чем другим. Несмотря на тяготы военного времени, женщина умудрялась оставаться чистюлей и аккуратисткой. Одно слово, медработник, привыкший к стерильности и порядку. И сейчас Зоимэль разговаривала с двумя даганнами. Айями, вывернув из-за угла, не сразу заметила чужаков, а, заметив, притормозила, но поздно. Больничное крыльцо очутилось в паре шагов.
    Двое мужчин. Тот, что слева - офицер, которому Айями отдавила ногу в ратуше. Тот, что справа - пониже и рангом, и ростом. Зоимэль смотрела на военных снизу вверх, но мелкая комплекция не мешала ей вести беседу на повышенных тонах.
    Бежать бы Айями отсюда, пока офицер не обратил на неё внимания, но бросить врачевательницу на произвол судьбы показалось предательством. Улица вымерла, из горожан никто и носа не высунул наружу, в то время как офицер угрожающе навис над Зоимэль, а она нисколечко не испугалась.
    Как медведь, - пришло в голову Айями при взгляде на старшего по чину чужака. Рослый, могучий, руки как оглобли и ревет низко. До неё не сразу дошло, что офицер распалялся на даганском, Зоимэль возражала на амидарейском, а второй даганн выступал в роли переводчика.
    - Вы не посмеете закрыть больницу! И верните лекарства! - воскликнула Зоимэль. - В городе остались люди. Представьте себе, они иногда болеют. Их нужно лечить. Грядет зима, начнутся простудные заболевания, не говоря о хронических болячках...
    Она замолчала, выжидая, пока переводчик озвучит гневный выпад на даганском. Выслушав, офицер поморщился.
    - Sofostir dir him krun! - рявкнул раздраженно.
    - Ми конвьискоффал медьикамент, - последовал перевод.
    В дальнейшем офицер вещал, а его соотечественник излагал на амидарейском бегло и с сильным акцентом, но убогий перевод с лихвой компенсировался эмоциональной составляющей.
    - Хорошо, забирайте дорогие и дефицитные препараты, но оставьте хотя бы бинты. И йод, и антисептики... И антибиотики нужны. И анестетики отдайте! Как я зашью рану, если человек распорет ногу или получит открытый перелом? Предлагаете пациентам истечь кровью у входа? - возмутилась Зоимэль. Ей приходилось прерывать монолог, чтобы переводчик донес просьбу до своего начальника.
    Хмыкнув, офицер ответил грубо и отрывисто.
    - Участь местного населения заботит нас в наименьшей степени, - последовал перевод. Может, не совсем так прозвучало, но смысл был примерно таков.
    - К чему тянуть? Выстройте в ряд и прикончите махом! - не сдержалась Зоимэль.
    - Всегда успеется, - ответил холодно офицер. - Больница переходит к нам. Отдайте ключи.
    - Тогда мне проще её поджечь, - упёрлась врачевательница. Мол, не доставайся же ты никому - ни своим, ни врагам.
    - Из-за вашей выходки выгорит треть города. Я давно заметил, что вы, амидарейцы, питаете нездоровую симпатию к огню, - заключил презрительно офицер и кивнул на храмовую трубу. Из жерла поднимался черный дым.
    - Питаем, - подтвердила Зоимэль. - И знаете, почему? Потому что вы принуждаете наших женщин к... к... Склоняете к прелюбодеянию! Как им жить со стыдом? Как смотреть в глаза людям? Они не вынесут позора и выберут хику*.
    Переводчик замялся, не зная, как произнести на даганском непонятное слово.
    - Хи-ку, - повторила раздраженно Зоимэль. - А ведь у них дети! Правильно говорят, что даганны хуже зверей! - воскликнула она, и лицо офицера налилось яростью, а руки сжались в кулаки.
    Айями, задохнувшись от страха, прижала к себе дочку и закрыла ей глазки. Сейчас Зоимэль убьют! Одним взмахом руки свернут шею отчаянной амидарейке.
    - Может быть, ваших женщин бьют, истязают, а после оставляют умирать? - проговорил медленно офицер.
    - Н-нет... - ответила Зоимэль.
    - Может быть, у них на глазах убивают детей? Например, выбрасывают из окон.
    - Н-нет...
    - Может быть, у них на глазах пытают мужей и престарелых родителей?
    - Н-нет...
    - Может быть, их сгоняют в сарай и, заперев, сжигают заживо?
    - Н-нет... Послушайте... - растерялась Зоимэль.
    - А знаете, почему? - цедил офицер. - Потому что на подобные зверства способны только вы, амидарейцы.
    - Неправда! Это ваш почерк! Всем известно...
    - Валите с больной головы на здоровую? - прервал офицер. - Хотите сказать, четыре года назад ваши войска не перешли границу и не сравняли с землей десятки городов Даганнии?
    В его устах название родной страны превратилось в напевное "Доугэнна", произнесенное с гордостью. Единственное слово в чужом языке, оканчивающееся на гласную.
    - Как раз наоборот! - Зоимэль вздернула подбородок. - Вы вероломно вторглись на нашу землю!
    Собственная смелость опьянила женщину. Пусть эти мгновения станут последними в её жизни, но она выскажет всю правду захватчикам.
    - Вижу, ваша пропаганда первоклассно прочистила мозги, - фыркнул надменно офицер. - До недавнего времени ваша страна интересовала нас как собаку - пятая нога. А потом амидарейские войска перешли границу. И не делайте вид, будто не знаете. Пленные не раз хвастали, что захват месторождений аффаита* и нибелима* - конечная цель Амидареи, - заключил брезгливо.
    - Ложь! - воскликнула Зоимэль, но уже не так уверенно.
    Айями не разбиралась в узкопрофильных терминах. Об аффаите не слышала, зато довелось познакомиться с нибелимом. В школе часть кабинетов освещалась с помощью этого материала. Светильники горели с незапамятных времен, еще до разрыва отношений с Даганнией, и погасли незадолго до выпускного вечера.
    - Ваши обвинения бездоказательны! А мы видели кадры! И фотографии, на которых даганны издеваются над амидарейцами, - защищалась врачевательница.
    - Вот как? - спросил зловеще офицер. - Могу я взглянуть?
    - Хронику войны показывали в ратуше, в зрительном зале. Приезжали передвижные кинобудки. А снимки печатали в газетах, их можно найти в городской библиотеке.
    - Я найду, - пообещал офицер, хрустнув костяшками. - И не откажу себе в любезности пообщаться повторно. Что касается ваших женщин... Будь они поумнее и поласковее...
    - Поласковее?! - услышав наглый совет, Зоимэль потеряла дар речи.
    - Взгляните на проблему с другой стороны. Философски, - усмехнулся офицер. - Амидареек не бьют, не калечат, не увечат. Они живы, здоровы. Не голодают. Сыты и их дети... Считайте интерес наших мужчин маленьким неудобством в сравнении с изуверскими способами, коими амидарейские войска истребили десятую часть населения Даганнии за первые месяцы войны.
    - Вы понимаете, о чем говорите? Ваши солдаты убили их мужей на войне, а вы, рассуждая философски, предлагаете нашим женщинам... предательство! - выдавила потрясенная Зоимэль.
    - Это ваши проблемы, - заключил сухо офицер. - Кто захочет выжить, тот выживет. А для слабых есть другая дорога. У вас, амидарейцев, хорошо получается избегать трудностей и винить других в своих бедах, - он взглянул на храмовую трубу. - Забудьте об Амидарее. Её уже нет и не будет. Разгром ваших войск - дело нескольких дней.
    - Самоуверенное и ничем не подкрепленное заявление, - парировала врачевательница.
    - Хорошо. Я оставляю больницу под вашим ведомством, - согласился вдруг офицер, проигнорировав дерзость собеседницы. - Но при условии. Пока не приедет наш врач, вы обязаны принимать и даганских пациентов.
    - А медикаменты? - спросила быстро Зоимэль.
    - Будете получать по мере необходимости. И не вздумайте устроить саботаж. За одного даганна, умершего по вашей халатности, мы расстреляем на площади десять амидарейцев.
    - Я поняла, - кивнула она слабо.
    - И еще. Вы осмотрите своих соотечественников... Трусов, которых мы вылавливаем по кустам как тараканов. Среди них - пятеро лежачих с ранениями и нагноениями. Нужно поднять их на ноги за неделю. Крайний срок - десять дней. Если не удастся, останется один выход.
    - Расстрел... - пробормотала Зоимэль.
    - Естественно. Нам не нужны лишние рты, от которых нет пользы.
    - А чему вы удивляетесь? - воскликнула женщина. - Подвал не приспособлен для тюрьмы. Там нет элементарных гигиенических условий. Полнейшая антисанитария... В любой момент начнется эпидемия. Людям не мешает помыться. Они завшивели, запаршивели...
    - Что есть, то есть. Пованивают, - хохотнул офицер. - А мы не банщики, чтобы драить им пятки. Итак, с завтрашнего дня приступаете к своим обязанностям.
    Он не стал спрашивать согласия. Он решил единолично и поставил Зоимэль перед фактом. Можно подумать, у неё имелся выбор.
    Айями вжалась в стену и опустила глаза, когда офицер прошел мимо, заложив руки за спину. За ним проследовал переводчик.
    - Чужеземная свинья. Умный и образованный гад, - пробормотала Зоимэль и, проводив даганнов взглядом, переключила внимание на Люнечку: - Ну, здравствуй, милая. Как твои дела?
    - Хоёсо, - ответила та неохотно. Разговор на повышенных тонах напугал девочку.
    - Как поживает наша "эр"? - улыбнулась женщина. - Покажи, как рычит тигр.
    Люнечка продемонстрировала картавое рычание.
    - Иногда четко выговаривает, но, в основном, проглатывает звук, - поделилась Айями, входя в фойе больницы вслед за хозяйкой.
    - Ничего. Еще научится. Будет рыкать так, что придется завязывать рот.
    Заведующая усадила Люнечку на кушетку и вручила игрушки из отделения педиатрии. Зоимэль была рачительной хозяйкой. Благодаря авторитету и железной выдержке ей удалось сберечь больничное имущество от разграбления, несмотря на то, что окна пришлось заколотить досками, снятыми с чердачных перекрытий, а прием пациентов велся в небольшом кабинете, бывшем в мирные времена смотровым.
    - Как думаете, те ужасы, о которых он сказал - правда? - спросила Айями.
    - Нет, - ответила Зоимэль убежденно. - Он может уверять в чем угодно, но мы-то знаем, как было на самом деле.
    Действительно, было страшно - на кадрах кинохроники и на фотографиях. Последствия даганской жестокости среди руин. Это не люди, это животные. Хладнокровные потрошители, - звучало с экранов и с газетных страниц.
    - Опечатали архив в ратуше, - делилась новостями Зоимэль. - Рассчитывают найти что-нибудь ценное, но у них один переводчик, да и тот говорит по-нашему неважнецки. Я им поясняю: "На фабрике нет ничего секретного, это текстильное производство", а они не верят. Вбили в голову, что там изготавливалось нечто особенное. Если наши заминировали - значит, неспроста.
    - Может, охладят пыл на минах-то... - предположила Айями.
    - Может быть. Люня, иди-ка сюда. - Зоимэль осмотрела девочку, проверив горло, лимфоузлы, послушав легкие. - Воду кипятите?
    - Отстаиваем и кипятим. На два раза.
    - Правильно. Сырую ни в коем случае не пейте. И умывайтесь только кипяченой.
    - А кто такие "банщики"? - вспомнила Айями странное слово из даганского лексикона.
    - По-моему, это профессия. Люди, которые приводят грязные ноги в должный вид. Ты в списки не попала? - переключилась Зоимэль на другую тему.
    - Пока что нет, - ответила Айями, смутившись.
    - Изверги... "Поласковей надо быть", - передразнила врачевательница. - Неужто мы скот, чтобы обращаться с нами как со стадом? Две женщины попросили Хикаяси о милости, а трое других собираются последовать их примеру. А ведь у них дети! Попробую переубедить. Вдруг откажутся от этой затеи? Но не уверена, что получится, - покачала головой Зоимэль.
    Айями закусила губу. Неужто решится кто оставить детей сиротами? Видно, время тех женщин пришло. Непросто постичь хику. Только того, кто силен духом, впустит Хикаяси в царство вечного блаженства. Вот Айями не хватило силы воли. Когда принесли похоронку на мужа, надлежало последовать за ним. Броситься в храм и молить великую Хикаяси о благословении. И Айями бросилась бы и упала ниц, прося богиню о покровительстве, если бы не одно "но" - дитя под сердцем. Известие о беременности отвело руку Айями от нектара хику. У неё и в мыслях не было поступить иначе, хотя душевная боль раздирала на части. Люнечка стала посмертным подарком Микаса. Она - его частичка и смотрит на мир его глазами. Дочка спасла Айями от отчаяния, излечила от тоски и примирила со смертью мужа. Айями ни на секунду не пожалела о своем выборе, да и Микас не упрекнул бы, она не сомневалась в том. Но Хикаяси не простила слабости, едва не отобрав младенца. Зато рассудительная Зоимэль до сих пор посмеивается над страхами беспокойной мамочки. "Хорошие боги должны быть милосердны. А если жестоки, то зачем их почитать?"
    Уж как отказывалась врачевательница, а все ж Айями вручила мешочек со скромными дарами и отсыпала горстку муки. Выйдя из больницы, она бросила взгляд на храмовую трубу. Если дымит, значит, у Хикаяси сегодня жатва. Люнечка, захныкав, терла глазки, просясь на руки.
     По непонятной причине ноги понесли Айями к храму. Вот так же, более трех лет назад, она перешагнула порог святилища с новорожденной дочкой на руках. Перешагнула в последний раз, ибо храмовник, узнав, что девочка едва не умерла в родах, воспротивился таинству освящения.
    - Вижу на её челе отпечаток божественной ладони. Дважды ты воспротивилась великой Хикаяси, и теперь не будет твоему чаду покоя. Пока не поздно, верни дитя той, которой оно принадлежит по праву.
    Нет! - гнев Айями поднялся волной. Расстаться с пищащим комочком, забавно зевающим и морщащим носик? Отдать драгоценную ношу холодной вечности? Ни за что! Фотографии - тлен, память истирается с годами, а дочка - живое напоминание о первой и светлой любви.
    - Гордыня и спесь мешают тебе разглядеть очевидное! - кричал вслед служитель. - Упрямясь, ты обрекаешь на муки и себя, и младенца!
    Враньё! Мы будем счастливы. Обязательно.
    
    Двери храма открыты днем и ночью для всех страждущих. Внутри - серые стены, уходящие ввысь и теряющиеся в полумраке. Цветная мозаика и витражи контрастируют с унылостью. А окон нет... Воздух стоялый и пахнет сладковато. Слабый сквознячок колеблет пламя свечей. Мало их, и света почти не дают... И не поют на хорах давно, Ниналини говорила... Безлюдно - ни верующих, ни храмовника. Занят, наверное. Интересно, пощадили ли служителя Изиэля время и невзгоды?
    - Ой, это закойдованный замок, да? - завертелась дочка. - Здесь п'инцесса зивет?
    - Да. Тише, Люнечка, а то дракон проснется и нас съест.
    Дочкины глаза округлились, и она обхватила Айями за шею.
    - Он з'ой? - спросила шепотом.
    - Нет, старый и страдает бессонницей.
    - А хвост у него есть? - допытывалась Люнечка. Дети есть дети. Любопытство перевесило страх.
     - Есть. Длинный и раздвоенный, - ответила Айями, выйдя в центр зала.
    Как повелось исстари - две стороны света, два полюса... Слева, на амвоне - украшенные золотом образа святых: Мудрости, Мужества, Справедливости и Умеренности. Позолота истерлась и облупилась, краски потускнели, торжественность поблекла. Или это в детстве всё кажется большим и необыкновенным, а с возрастом уменьшается в размерах?
    А справа - Хикаяси, матерь всего сущего. Она сидит на высоком троне. Глаза Хикаяси слепы - злые дожди лишили её зрения, уши Хикаяси глухи - злые ветра лишили её слуха, рот Хикаяси нем - злое солнце лишило её языка. Но одного не смогли добиться злые стихии - лишить Хикаяси огня, пылающего в груди. Четыре руки у богини, а на голове зубчатый венец. В одной руке свеча, в другой - зеркало, в третьей - ключ, а в четвертой - чаша с божественным нектаром. Лишь достойный, познавший глубинную суть хику, увидит в отражении дорогу к владениям Хикаяси. Ключом открывает она врата в чертоги блаженного царства, озаряя путь свечой.
    В храме нет искусственного освещения. Система линз под крышей фокусирует дневной свет и разделяет на потоки. Бестелесные призрачные ручьи льются на лицо Хикаяси, стекают по каменным плечам и омывают босые ступни статуи. Пылинки танцуют в рассеянном свете. Сколько их, каменных Хикаяси, в стране? Сотни. Почитай в каждом городе есть храм, и в каждом храме - своя богиня. Разные городки и разные храмы - побогаче или победнее, но Хикаяси везде едина. Взирает слепыми глазницами с высоты и решает, кого одарить своей милостью.
    В нынешние времена церковь утеряла свое влияние. Прогресс ослабил веру в религию, и молодежь ходит в храмы, потому что "так положено". Но есть и те, кто посещает воскресные проповеди и истово отбивает поклоны. А у бабушек заведено за правило получение ежеутренней порции благословения от служителя Изиэля.
    Родители Айями не усердствовали с ярыми молитвами в храме. Какая разница, где просить о божественной милости - дома или под высокими сводами? Поэтому и Айями выросла со свободными взглядами на религию. И остриг приняла, потому что традиция. И записку о прощании с целомудрием опустила в священную урну тайком и с румянцем на щеках - потому что стала жить с Микасом как жена за месяц до свадьбы. И после регистрации в ратуше молодожены забежали в храм, чтобы получить наставления в семейной жизни. И с новорожденной дочкой пришла Айями, потому что полагается освящать младенца для долгой и счастливой жизни.
    Но однажды дыхание холодной вечности овеяло Айями, потеснив беззаботное отношение к вере. Тогда Хикаяси пришла к родителям. Переступила порог, когда скоропостижно скончался отец, и мама, не вынеся горечи вдовьего одиночества, воззвала к хику. А через неделю после её ухода Айями - осиротевшая и потерянная - познакомилась с симпатичным молодым человеком, ставшим для неё центром жизни. С Микасом. И тогда Айями признала: высшие силы, которые повелевают судьбами людей, существуют. Теперь её боги живут в комнате. Образа святых - в красном углу, на вышитом полотенце. А фигурки Хикаяси нет, потому что для неё закрыт вход этот в дом.
    Когда-то решила Айями: отныне в храм ни ногой. Но сегодня подошла к потемневшим резным дверям, поднялась по выщербленным ступеням и приблизилась к богине - красивой, величественной, неприступной. Слова офицера жгли сердце раскаленным клеймом. "На подобные зверства способны лишь амидарейцы"...
    Неужели и Микас лишал жизни даганских женщин, детей, стариков? Нет, это неправда! - прижала Айями притихшую дочку к груди. Он не поступил бы подло с беззащитными. Только не Микас. Он воевал честно и погиб достойно, не запятнав имени.
    Что он почувствовал, убив врага впервые? Наверное, священный огонь мести, разожженный Хикаяси. Микас ушел на фронт, думая, что защищает от захватчиков свою страну и свою семью. А оказалось, цель прозаичнее и грязнее - захват месторождений с какими-то камнями. Любыми способами, включая истребление невинных.
    Умер ли он быстро или мучился от тяжелых ран? Вспоминал ли Айями? Разочаровался ли в идеалах родины? И где упокоен? И упокоен ли?
    Спаслась ли твоя душа, Микас?
    
    Выйдя из церковного полумрака наружу, Айями поначалу ослепла и обессиленно прислонилась к двери. Слезы душили, грудь сдавило тугим обручем.
    - Мам, не п'ачь. - Люнечка обняла и уткнулась носом в ухо, защекотав дыханием.
    - Я не плачу. Это я дождик зову. Видишь, травка пожухла? - сказала Айями нарочито весело. - Идем-ка домой. Бабушка, наверное, раз на пять погрела суп. Выглядывает в окно и беспокоится.
    - У-у, опять суп, - надулась дочка. - Не хоцу.
    - Зато с картошечкой. А потом мы лепешек напечем. Будешь?
    - Буду, - согласилась с охотой Люнечка, и Айями порадовалась: наличие аппетита - признак здоровья.
    - А как с'ёзки позовут доздик? - озаботилось любопытное детство.
    - А вот как, - подмигнула Айями и по пути домой придумала очередную сказочную историю про капризные осадки.
    - Какая-то ты бледная, - заметила Эммалиэ, когда лягушки-путешественницы вернулись домой.
    - Устала я, - отмахнулась Айями.
    А Люнечка взяла и поведала с восторгом, что они с мамой зашли в рыцарский замок, где живут принцесса и дракон, и что там темно, но сверху течет светлая река, хотя её невозможно потрогать.
    - А д'акон нас не с'ел. Мы на коенках высли, - похвасталась дочка.
    - На цыпочках, Люня, - поправила соседка и спросила у Айями строго: - В храм ходила?
    Не жаловала Эммалиэ церковников и не верила в предрассудки. "Это не Хикаяси пыталась твою дочку забрать. Это ты перенервничала из-за гибели мужа, вот переживания и отразились на Люне".
    - Не ходи туда, - сказала Эммалиэ. - Там из тебя все жилы вытянут и будут дергать как куклу за веревочки.
    Разве ж кто отрицает? Айями пробыла в святилище несколько минут, а показалось, минуло несколько часов. И вышла на улицу с тяжестью в голове и со слабостью.
    После скудной трапезы, уложив Люнечку спать, Айями поделилась подслушанным невольно разговором врачевательницы и даганского офицера.
    - Убедительно говорил... Вроде бы и руки не поднял, а словно выстегал. Неужели правду сказал?
    Эммалиэ помолчала, глядя в окно.
    - И мы хороши, и они. Всякое бывало. Хотя даганн прав. Войну не они начали. Сын как-то об этом обмолвился.
    Сын Эммалиэ не сказал бы впустую. Он пошел по стопам отца, дослужившись до высокого чина в генеральном штабе, а значит, был осведомлен.
    - Почему вы скрывали? - изумилась Айями. - Люди должны знать! Если бы узнали правду четыре года назад... Тогда Микас не ушел бы на фронт и остался жив! Он не взял бы оружие в руки из-за кучки камней. И остальные бы не согласились. И война бы затухла!
    - Разве ж камешек устоит против бурного потока? - вздохнула Эммалиэ. - Правдолюбцев обвиняли в трусости и в малодушии. Вспомни, на каждом углу кричали о коварном нападении и о кровожадных варварах. Наши стратеги потрудились на славу.
    - Стратеги... - пробормотала Айями. Действительно, в первые дни войны население охватила повальная истерия. Патриоты массово записывались добровольцами на фронт. Да что скрывать, Айями тоже возмущалась жестокостью даганнов.
    Выходит, Амидарея готовилась к захвату. Вот почему перед нападением увеличилось количество военных учебных заведений, а кадетов завалили заманчивыми льготами. Мальчишки грезили военной карьерой, и брат Айями тоже заразился, покинув дом после совершеннолетия. Совсем зелёным ушел на передовую, недоучившись.
    - Как же так? У нас военные академии, лучшие стратеги и тактики... Рассчитывали победить, а в результате проиграли...
    - Самовлюбленные хвастуны, - согласилась Эммалиэ. - Даганны оказались крепкими орешками. У моряков бывает так. Идешь на полном ходу, а по курсу - небольшая льдина. Думаешь, плёвое дело, и неожиданно понимаешь, что это вершина подводного айсберга. Но уклониться невозможно. В итоге - пробоина в днище, и корабль идет ко дну. Так и с нами. Амидарея тонет из-за жадности и глупости.
    - Получается... они имеют право на ненависть, - сказала Айями неуверенно.
    - Получается, так. Пойдем-ка, дров наберем, пока Люня спит.
    Вечером опять молилась Айями - за душу Микаса. "Пусть он погиб в честном бою... Пусть не пошел против совести... Пусть не поднял руку на беззащитных... Пусть ушел быстро и легко из этого мира..." Пусть, пусть...
    
    На удивление, даганский офицер прислушался к возмущению Зоимэль, признав, что скопление здоровых половозрелых мужчин грозит всплеском неуравновешенности и насилия по отношению к жителям, точнее, к жительницам.
    Вскоре по городку прошел слух: даганны обустроили в школе дом терпимости.
    - Привезли своих шлюх аж на трех машинах. Держат внутри, на улицу не выпускают, - делилась сплетней всезнайка Ниналини. - Не поймешь, то ли маски нацепили, то ли накрашены как куклы.
    - Вот ироды, - плевались слушатели. - Ничего святого для них нет. Устроили из школы притон.
    Чужаки отменили и принудительную повинность для горожанок, переведя деловые отношения в добровольную колею. И ведь нашлись амидарейки, согласившиеся трудиться на оккупантов. Они помалкивали, не распространяясь о работе, зато приносили домой скудные пайки. Голодные соседи изливали меж собой недовольство:
    - Продажные шалавы. Купились за жратву... Ни стыда, ни совести у баб.
    Некоторые при встрече откровенно тыкали в глаза:
    - Видели бы вас мужья и братья... Где ваша гордость? Стали даганскими проститутками...
    Женщины проходили молча мимо, не отвечая на провокационные выпады. А зачем? Как ни толки воду в ступе, а сытнее не станет.
    Зоимэль удалось уговорить трех женщин отказаться от хику. А двое отправились во владения Хикаяси. Черный хвост из храмовой трубы дымил несколько дней.
    Так, обыкновенная амидарейская женщина, не побоявшись, высказала чужаку то, о чем должен был заявить от лица горожан бургомистр или иной человек, наделенный полномочиями и властью. Увы, таковых в городе не оказалось.
    ______________________________________________
     Аффаит - особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью.
     Нибелим - фосфоресцирующая горная порода. При особой обработке дает яркий свет в течение нескольких десятков лет в зависимости от естественного освещения. Чем темнее, тем сильнее разгорается нибелим.
     Хику - состояние полного блаженства, нирвана. В действительности - коматозное состояние, при котором прекращаются обменные процессы в организме, замедляется работа сердца, умирают клетки мозга. В итоге - смертельный исход. Хику достигается как самовнушением, так и с помощью наркотических и психотропных средств.
     Хикаяси - божество в амидарейской религии. Изображается в виде четырёхрукой женщины. Считается собирательницей и хозяйкой человеческих душ.
    
     6
    Никудышно жилось. Голодно, тревожно.
    Сегодняшним днем.
    Зарядили дожди - то моросящие, то проливные и согнали с дворовой яблони-дички мальчишек, объедавших кислющие недозрелые ранетки. Серое небо опустилось низким потолком над городом, пасмурность принесла похолодание. Теперь, прежде чем выйти на улицу, приходилось надевать вдобавок колготки с кофтой и брать зонт - впрочем, бесполезная защита от осадков, когда вытаскиваешь тележку из лужи. Тянешь двумя руками, а колесики буксуют, намотав на ободы пуд грязи.
    - Лето на зиму повернуло, - заметила Эммалиэ, выглядывая в окно.
    Коли повернуло, необходимо побеспокоиться о теплой одежде и обуви. Простывать нельзя. Болеть сейчас - верная гибель. А Люнечку нужно беречь вдвойне.
    Некстати у Эммалиэ прохудились туфли - отклеилась подошва. А без них не обойтись. Впереди осень, дожди, слякоть. Да и дочке нужна обувь, как-никак растет человечек.
    Собрали Эммалиэ с Люнечкой огурчики - всё, что народилось на балконном огороде. В преддверии осени пупырчатые перестали завязываться, и соседка занесла тазы с растениями в комнату. Выращенный урожай стал обменной валютой: сапожник отремонтировал туфли и вдобавок отдал ботинки младшего сына. Ну и пусть великоваты для Люнечкиной ножки. Зато крепкие и надежные. Будут на вырост. А вот о зимних сапожках для дочки следует подумать заранее, пока не ударили морозы, и для этого нужно предложить равнозначный обмен. Сейчас никто не делится из сострадания и по доброте душевной. Важнее выжить.
    Каждый день Айями отправлялась на рынок - в надежде продать вещи Микаса и в надежде устроиться в деревню на подработки. Она смирилась с тем, чтобы оставить Люнечку и Эммалиэ в городе. Обдумывала бессонными ночами, посоветовалась с соседкой, и та согласилась. Отчего бы не попробовать? Покажется тяжко - всегда можно вернуться в город. А продукты Айями будет передавать с оказией. Правда, она не представляла себе жизни без дочки, но куда деваться? Недетская печаль в глазах и худенькое тельце Люнечки выворачивали сердце наизнанку.
    Однако ж, рано распрощалась Айями с домочадцами. Теперь и без обузы деревенские наотрез отказывались брать в помощь по хозяйству. Женщин не жаловали, зато мужчин зазывали. Спросом пользовалась мужская сила и выносливость.
    Эммалиэ уходила из дому и приносила то пару картофелин, то ломоть клейкого хлеба, вязнущего в зубах, то кости с намеком на срезанное с них мясо. Наверное, на свою беду бродячая собака пробегала не в том месте и не в то время.
    - Дали в долг, - отвечала скупо соседка, и Айями опускала глаза. В долг жили все. Знать бы, как его вернуть.
    Бульон варился, булькая, и от аппетитного запаха у Айями скручивало желудок. Подумаем о долгах позже, а пока набить бы живот горячим.
    Однажды Эммалиэ сказала:
    - Пойду к даганнам, попрошусь в прачки.
    - Разве ж справитесь? - уцепилась за неё Айями. - Труд тяжелый, лучше я наймусь.
    - Меня не тронут, постыдятся почтенного возраста, - объяснила Эммалиэ. - Женщины говорят, помимо пайка можно уносить домой обмылки.
    Айями написала на тетрадном листочке фразу на даганском: "Прошу принять меня на работу", и соседка повторила несколько раз, заучивая. Настроилась Эммалиэ, отправилась к ратуше с гордо поднятой головой, а вернулась ни с чем. Обсмеяли её военные. Ткнули в плакат на чужеземном языке. Сплошная абракадабра, но цифры "15-40" определенно означали приоритетный возраст рабочей силы.
    Настали понурые времена. На промысел женщины не решались пойти. Ходили слухи, будто по городским окраинам бродят беглые дезертиры, и даганны их ловят. Теперь и стреляли чаще - при свете дня и по ночам.
    Не раз, возвращаясь с пустыми руками с рынка, Айями ловила себя на том, что стоит на тротуаре и смотрит в отрытые двери храма на противоположной стороне улицы. Всё чаще посещали мысли о хику. Испить благословенный нектар, прочитать молитву и лечь, сложив руки на груди; закрыть глаза и не проснуться. И Люню забрать с собой, чтоб наверняка. Микас уж заждался в царстве Хикаяси. Увидит он дочку и обрадуется. И родители там же, и брат. Вся семья воссоединится. Это ли не счастье? А как же Эммалиэ?
    Все святые, что за мысли? - тряхнула Айями головой и побрела домой, волоча тележку с водой. Не стоило заходить в храм. Яд сомнений проник под кожу и, смешавшись с дыханием, попал в легкие, отравляя рассудок день за днем. Нашептывал: хику - спасение. Это легко - принять нектар и освободить душу от бренных мук.
    Мимо проехала машина, подняв фонтан брызг. Хорошо, что Айями успела отскочить, не то окатило бы водой из лужи. Айями с удивлением оглянулась. Оказывается, задумавшись, она свернула в соседний переулок. А машина - даганский армейский автомобиль - остановилась у дома, и с заднего сиденья выпорхнула женщина. Прическа, помада на губах, платье с пояском, подчеркивающим тонкую талию... И туфли. Каблучки стучали по асфальту. Меньше минуты - и женщина, огибая лужи, забежала в подъезд, а машина тронулась дальше.
    Айями проводила заторможенным взглядом урчащий автомобиль. Кто эта незнакомка? Выглядит как киноактриса - хоть сейчас на премьерную афишу. Разве ж кто-нибудь надевает туфельки на каблуке и укладывает волосы щипцами? Какая-то довоенная сказка. Привиделось, не иначе.
    У вездесущей Ниналини нашлось объяснение:
    - Это Оламка, неужели не помнишь? Вместе с тобой в школе училась... Вот и доучилась. Платья напяливает выше колен и титьки носит впереди себя. Тьфу, срамота... Спутались с иродом, который самый главный. Он на машине её возит, чтобы наши не отлупили и волосёнки не повыдрали.
    Неужто Оламка?! Точнее, Оламирь лин... Айями нахмурилась, вспоминая. А-а, неважно. Выходит, та ухоженная женщина с журнальной обложки и есть Оламирь? Да, действительно, они учились в одной школе, но их пути не пересеклись ни во время учебы, ни позже, потому что не было ни общих увлечений, ни общих друзей. Оламирь хоть и младше на два года, но успела создать о себе славу определенного толка, потому как еще в детстве поняла - она неотразима. Сперва вся школа наблюдала, как Оламирь крутит роман со старшеклассником - первым красавчиком и гордостью сборной по плаванию. Потом поползла сплетня об Оламирь и преподавателе истории. Слухи так и остались слухами: не пойман - не вор... Оламирь знала себе цену. И косметикой начала пользоваться гораздо раньше одноклассниц, и одежду носила, как полагается: длина платья ниже колен, плечи закрыты, воротничок ниже ключичной ямки на два сантиметра. Но как носила! Парни выворачивали шеи, заглядываясь. Поклонники с завидной регулярностью устраивали драки из-за роковой красотки, а преподавателю истории руководство школы порекомендовало уволиться и уехать из города. После совершеннолетия Оламирь отправилась покорять столицу, вознамерившись поступить в театральную академию. Может, и поступила, и актрисой стала - о том неизвестно, но через два года после начала войны Оламирь вдруг объявилась в городе. Заняла одну из брошенных квартир и устроилась на фабрику. Женщины шептались, мол, у Оламирь закрутилась великая любовь с летчиком-героем, но закончилась печально. Её любимый погиб смертью храбрых. Правда или нет - не докопаешься, а Оламирь помалкивала. И в простом форменном халате она умудрялась выглядеть... откровенно, что ли. У текстильного станка стоял не бесполый работник, а яркая эффектная женщина. И опять по городу поползли слухи, будто меж директором и Оламирь более тесные отношения, нежели меж начальником и подчиненной. Завидовали, наверное, и злословили за глаза, потому что красивых никто не любит. Враки всё. Фабрика закрылась, начальство исчезло, а Оламирь осталась. Если бы имелись основания, директор уж точно не бросил бы её в захудалом городке. Правда, он был женат и при трёх детях.
    Полночи Айями ворочалась в постели без сна. Пыталась представить Оламирь с даганским офицером, которому отдавила ногу, - и не получалось. Чтобы вот так, по доброй воле, с чужаком... Не просто пить чай, угощая печеньем и мило воркуя, а... От непристойных картинок бросило в жар. А от Оламирь мысли перескочили к Микасу. К тому, как было с ним. К его нежности и деликатности. К мягкой улыбке и букету цветов после ночи подаренного целомудрия... А было ли? Постепенно истиралось, истаивало из памяти, и Айями силилась вспомнить, каково это, когда обнимают мужские руки, и ночная тишина разбавляется сонным дыханием любимого. Тщетно. Образ Микаса распадался, растворяясь туманом. И Айями уткнулась в подушку, давясь слезами бессилия и одиночества. Рядом нет того, кто защитил бы и разделил груз жизненных тягот. Нелегкое бремя легло на хрупкие женские плечи, и нужно делать выбор: либо выжить любой ценой, либо просить о милости Хикаяси.
    На другой день Айями заявила, отвергнув возражения Эммалиэ:
    - Я пойду к даганнам. Меня уж точно возьмут.
    Пролистав тетрадь по даганскому, она выписала на листочек общеупотребительные фразы, повторила беззвучно, запоминая, и отправилась в ратушу, поцеловав перед уходом Люнечку. Смело шла Айями, сжав руки в кулаки, и военные машины на площади не умалили решимости. И храбро приблизилась к ступенькам, но заробела, увидев на крыльце толкущихся солдат при оружии. От папиросного дыма зачесалось в носу, и заслезились глаза. Айями сглатывала без конца, пытаясь продавить ком, вставший в горле. Юркнула в дверь, а за спиной раздались смешки и недвусмысленный свист.
    В фойе ратуши Айями совсем сжухла, забоявшись. Даганны отгородили угол, устроив подобие пропускного пункта и справочного бюро. За стойкой сидел военный в камуфляже - бритый налысо, смуглый и рослый. Стул под ним жалобно скрипел и казался понарошечным.
    - Здравствуйте. Прошу принять меня на работу, - сказала заученно Айями и закусила губу в ожидании.
    Дежурный посмотрел на неё - зрачки черные-черные - и что-то спросил. Айями понадобилось время, чтобы вникнуть в смысл. Говорит ли она по-дагански?
    - Imkit (плохо).
    Второй вопрос. Возраст?
    - Двадцать четыре, - ответила тихо Айями, потупившись под проедающим взглядом.
    В фойе завалились солдаты, и сразу стало шумно и тесно, а к стойке подошли двое: один слева, другой - справа от Айями. Дежурный что-то сказал, и солдаты засмеялись. Низкие у них голоса, а сами они высокие. Айями меж даганнами - как мышка меж котами.
    - Пожалуйста, повторите помедленнее, - попросила дрожащим голосом на даганском и почувствовала чью-то руку на спине. Проехавшись вниз, пятерня опустилась пониже талии и принялась поглаживать. Айями аж дугой выгнуло от стыда и страха, а тот солдат, что теснил слева, наклонился, обдав запахом пота и курева, и сказал по-дагански о том, что подходящая работа для сладкой цыпочки найдется в его койке. И точный перевод не потребовался, чтобы понять намеки чужака.
    Дежурный, ухмыляясь, повторил ответ, и, Айями, ухватившись за деревянную стойку, поверхностно уяснила, что желающих амидареек полно, и что штат превышен, и прокормить всех не представляется возможным. Но если она, Айями, желает поработать на ином поприще, то её встретят с распростертыми объятиями.
    - Нет, спасибо, - выдавила Айями, и, оттолкнув нахальную руку даганна, бросилась к двери под дружный смех солдат. Перебежав площадь так, будто следом гнались с собаками, остановилась лишь за углом, чтобы отдышаться и унять сердце. Вот позорище. И посмешище.
    Эммалиэ сразу поняла - попытка трудоустройства провалилась. И не стала расспрашивать, потому что заметила, как Айями муторно.
    Глупая, глупая! - ругала себя Айями. Пока она пыжилась, изображая гордость, другие - те, кто смотрел куда проще на маленькие неудобства, - сбегали в ратушу и упросили принять на работу. Но ведь устраиваются как-то. Вот Айями вчера отказали, а девушку из соседнего дома сегодня приняли посудомойкой. Почему? Чем Айями хуже? Вроде бы по возрасту подходит. Наверное, не понравилась, оттого что худа лицом и телом.
    От отчаяния в голову лезли разные идеи. Может, уехать из городка? Получить разрешение даганской миграционной службы и отправиться куда-нибудь - неважно куда - в поисках лучшей доли, например, на восток страны или на север. Или к риволийцам. Хорошая идея, кстати: добраться до границы с Риволией и попросить об убежище. Как-никак союзники, должны пойти навстречу.
    Размечтавшись, Айями забыла о том, что на дорогах сейчас небезопасно. И дня не пройдет, как сгинешь в канаве задушенной или с перерезанным горлом. Урчащий желудок притупил чувство страха. Айями поплелась бы пешком или поползла бы куда угодно, лишь бы подальше от голода и беспросветности. Видимо, похожие идеи приходили в головы многих горожан, потому что на информационном щите появилось объявление на исковерканном амидарейском: "Розришенья на выизд не выдоются до особьово распраряженья".
    Однажды поплыл по дому мясной дух - наваристый, сытный. Уж как пряталась Ниналини - мол, она ни при чём - а жильцы быстро прознали, из-за чьей двери тянет аппетитными запахами. И Эммалиэ сходила к соседке. Слезно просила: может, та отольет черпачок бульона в долг? А Ниналини не поделилась. Оно и понятно. Наверное, весь дом побывал под дверью и умолял на коленях да не по одному разу.
    - Обмениваю на полезности. На лекарства или на свечи. Или на соль, - ответила Ниналини, вперив руки в бока.
    Её можно понять, всех страждущих из одной кастрюли не накормишь, но с тех пор между соседками пробежала черная кошка. Эммалиэ бросала холодно "здрасте" и проходила мимо, не задерживаясь возле дворовых сплетниц.
    - Ишь, гордая, - кривилась Ниналини. - Знаю я таких, которые нос задирают выше лба. Сама-то ни за что не поделится жратвой, зато зыркает так, будто я сокровище у неё украла. А я ничего не крала, честна как стеклышко. Муж со станции утащил. Под рубахой унес, а ироды черномазые не поймали.
    В общем, припекло так, что волком вой. И Айями отважилась. Сказала Эммалиэ, что хочет наведаться в больницу, но, выйдя на улицу, свернула в другую сторону. Нашла по памяти знакомый дом и знакомый подъезд. Наугад постучала, определив сперва, где жилые квартиры, а где - брошенные. Если она ошиблась, то обыщет все этажи, пока не найдет.
    Ей повезло. За дверью раздались легкие шаги, и женский голос спросил:
    - Кто там?
    - Мне нужна Оламирь.
    - Зачем приперлась? - поинтересовались грубо, и Айями возрадовалась удаче.
    - Это Айями... - прокашлялась она. - Мы учились в школе. И на фабрике работали.
    - Что надо?
    - Поговорить.
    - Полгорода вас, болтунов, на мою голову. Проваливай и не возвращайся.
    - Постой! Помоги!
    - Нет у меня бесплатной кормежки. Лезете как клопы и о халяве мечтаете. Рассчитываешь остаться чистенькой, а меня охаешь последними словами?
    Айями растерялась. Она и не подумала просить о еде.
    - Помоги устроиться к даганнам!
    За дверью наступила тишина, а на втором этаже скрипнула ступенька. Наверное, соседи прислушиваются и разнюхивают. Ну и пусть! - разозлилась Айями.
    - У меня Люнечке и четырех нет... Помоги, - сказала с отчаянием.
    Замок щелкнул, и дверь отворилась.
    - Проходи, - сказала Оламирь. - Трусы! - выкрикнула в подъездную тишину, и наверху зашуршало и зашелестело, точно тараканы разбегались в разные стороны, прячась.
    
    Дальше прихожей Оламирь не пустила. Вернее, дальше входной двери. И снова Айями поразилась цветущему виду хозяйки квартиры. Коротенький халат с глубоким вырезом, расписанный экзотическими цветами, сеточка на голове удерживает прическу, ногти накрашены ярким лаком... Не сравнить с шершавыми руками Айями в заусенцах и цыпках. И пахло в квартире Оламирь по-женски кокетливо - то ли духами, то ли цветами. Словно и нет войны снаружи, и город не корчится от голодных резей.
    - Просить за тебя не стану, - заявила Оламирь. - Хватило с лихвой. Сначала умоляют, в ногах валяются, а потом делают вид, будто незнакомы. Носы воротят, не здороваются и грязью поливают.
    Айями, услышав, чудом не съехала по двери, но удержалась на ногах. Последняя надежда пропала.
    - Помогать не буду, сама выкручивайся. Но совет дам. Знаешь, как устраиваются на работу? - спросила Оламирь с кривой усмешкой. - Приходят в офицерский клуб, что открыли в школе. Если понравишься какому-нибудь даганну, он замолвит словечко, и тебя воткнут сверх штата.
    - А как понравиться?
    - Как-как... - пробормотала зло Оламирь. - Помыться, надеть чистое белье... Зубы почистить и губы накрасить. И пойти вечером в клуб. Усекла?... Не пойму, вроде бы и ребенок у тебя есть, значит, о том, что у мужиков между ног имеется - знаешь, а ведёшь себя как малолетка.
    Айями слушала, а в голове возникла звенящая пустота. Нарядиться... Надеть туфли на каблуках, достать тюбик помады из шкатулки... И пойти в клуб, то есть в школу, чтобы продаться за возможность трудоустройства... А даганны - огромные как медведи, и от них воняет потом и никотином...
    - С солдатами не связывайся. Толку никакого, а болячку с легкостью подхватишь, - продолжила авторитетно Оламирь. - В стае нужно выбирать тех, у кого власть.
    - А сколько раз нужно... понравиться? - выдавила Айями.
    Оламирь хмыкнула.
    - Вечерок отработаешь. Как получит своё - сразу проси о работе. Обычно на том и заканчивается... Если надумаешь, приходи ко мне послезавтра. В клуб приедут свеженькие кадры. Мы для них - экзотика. Амидареек же нельзя заставить. Чуть какое насилие, сразу ложатся живыми трупами. А когда добровольно да по обоюдному согласию - так у даганнов начисто мозги сносит. И учти: с первой получки отдашь мне половину пайка или расплатишься в рассрочку.
    
    Айями бежала домой, втянув голову в плечи. Казалось, на неё смотрят из окон - осуждающе, с презрением. Уши пылали, лицо жгло. Эммалиэ порывалась расспросить о последних новостях, но она отнекивалась. О чем рассказывать, если ходила совсем к другому человеку? Мысли переметнулись к Оламирь. К идеальному овалу лица, к молочной коже, к умело подчеркнутым прелестям. К тому, что Оламирь не бедствует, а в её прихожей светло, пусть и тускловато. Потому что горела лампа, хотя электричества в городе нет.
    Дни пронеслись в насущных заботах, а ночи растянулись, став нескончаемыми и бессонными. Айями ворочалась и думала, думала. Микас стал единственным её мужчиной, и они с трепетом и восторгом познавали друг друга. А теперь, чтобы получить работу, нужно обнажиться перед чужаком. Перед врагом. По заказу. Без чувств и желания. Вытерпеть, закрыв глаза. Главное, чтобы не стошнило. И не расплакаться. Нужно, чтобы даганскому офицеру понравилось. А как ему понравиться?
    Нет, она не сможет. Уж лучше хику.
    Вскочив, Айями подошла к Люнечкиной кроватке и укрыла одеялом разметавшуюся во сне дочку. Ради чего всё это? Ради чего она отказалась от Микаса после получения похоронки? Ради чего появилась на свет Люнечка - хилый и болезненный росток? Дочка в последние дни и на улицу выходила неохотно, и прежней живости не было. Вял цветочек, угасал. На глазах опадали лепестки. Выходит, выиграла Хикаяси, добилась своего.
    Айями погладила заострившееся личико крохи и не удержалась, заплакала. Сначала тихо, потом сильнее. Закрыла рот руками, чтобы не разбудить, не напугать.
    - Ш-ш-ш, - обняли её. Эммалиэ, прижав к груди, гладила по голове. - Всё у нас получится, правда? - сказала она шепотом, и Айями закивала, хлюпая и шмыгая носом. И пуще разошлась, выпуская слезы. До конца, чтобы насухо. Чтобы не реветь боле.
    Наутро Айями спросила:
    - Вы согласны на хику вместе со мной и Люней?
    И Эммалиэ ответила ровно:
    - Да. Как скажешь, так и будет.
    Большего Айями и не надо. Человек, чья поддержка важна, поймет и не осудит. И согласится с любым выбором.
    
     7
    И Айями решилась. Раздевшись до сорочки, придирчиво изучила себя в зеркале. Худа, ребра выпирают. Груди практически нет. Волосы тусклые, под глазами темные круги, у лица землистый цвет. Еще неделя - и превратится в скелет, на который солдаты побрезгуют взглянуть, не то, что офицеры. Ноги стройные, но скоро станут дистрофичными.
    Для внепланового мытья пришлось сходить к речке дважды. Покуда грелась вода, Айями вывалила на кровать содержимое шкатулки и перебирала помадные тюбики, рассохшиеся румяна.
    Эммалиэ, заметив приготовления, поняла без слов.
    - Милая, ты не обязана. Всегда есть выход...
    - Есть, - сказала Айями. - Но не сейчас.
    Люнечка, увидев сверкающее богатство, накинулась на побрякушки как сорока.
    - Мам, это цё? Ой, а это цё за стуцька? - перебирала бусы, серьги, кольца - бижутерию без изысков, из стекла и пластмассы. Откуда бы знать дочке предназначение украшений, если Айями ни разу не наряжалась?
    Эммалиэ посуровела. Она тоже приняла решение.
    Ведра грелись на печке. Обычно соблюдалась очередность: первой мыли Люнечку, затем той же водой споласкивались женщины. Но сегодня приоритет получила Айями, и Эммалиэ добавила в воду несколько капель розового масла, не успевшего выдохнуться за годы войны. Цветочному аромату надлежало перебить запах дегтярного мыла, как и отвару крапивы, предназначенному для ополаскивания волос.
    Айями достала с антресоли коробку. В ней лежали туфли - черные, лакированные, на пятисантиметровом каблуке. Айями купила их сразу же после знакомства с Микасом, потратив два ежемесячных заработка. Вроде бы бегала тогда в сандалетках и не задумывалась о красоте и моде, а для Микаса захотелось стать самой-самой. Сможет ли она пройтись в них?
    Тушь засохла, пришлось развести водой. А еще придать бровям четкий изгиб и наложить тени - абы как, интуитивно, в тон цвету глаз. Айями никогда не усердствовала с косметикой, да и не особо в ней разбиралась. Все её потуги связывались с Микасом, с его восхищением. Вот и накупила флакончики и коробочки, чтобы выглядеть красивой для любимого. Теперь надеть нитку искусственного жемчуга на шею, вставить жемчужные капельки в уши. Айями сдавленно зашипела - проколы в мочках успели зарасти.
    Люнечка старательно копировала мамины движения, умазавшись в туши и в помаде. Но довольная была - страсть, и Эммалиэ не строжилась, видя увлеченность девочки.
    А еще Эммалиэ сделала прическу. Подняла волосы и, перевив пряди, закрепила на затылке булавками. И костюм принесла - старомодный, но элегантный, состоявший из блузки с жакетом и юбки. А в довершение - упаковку... с чулками.
    - Трофейные, риволийские, - пояснила в ответ на немое изумление Айями. - Муж подарил на годовщину свадьбы, незадолго до смерти. Хотела снохе отдать, но не довелось.
    - Красиво, - заключила Айями, сделав оборот возле зеркала, и юбка взметнулась колоколом. - Вы волшебница!
    - Пустое. Скажи спасибо папе-генералу, вырастившему капризную дочурку. Весь гарнизон был у меня на побегушках. А мне нравилось изводить ухажеров. Кокетка была и легкомысленная, к тому же, а муж усмирил, - улыбнулась Эммалиэ.
    - Значит, у вас династия? И отец - военный, и муж, и сын...
    - Получается, так.
    Айями вздохнула. Эх, видел бы сейчас Микас!
    - Мамоська, ты настоясяя п'инцесса! - восхитилась Люнечка, сложив ладошки на груди. Умиленная рожица дочки, увазюканной не хуже страшилища, вызвала у Айями прилив нежности. Пусть Хикаяси не радуется раньше времени, её не пустят на порог.
    - Уложу Люню и дождусь тебя у площади, - сказала тихо Эммалиэ.
    - Нет, не рискуйте. Я вернусь сама, - ответила Айями вполголоса, чтобы Люнечка не услышала.
    - Мам, ты куда? - встревожилась кроха. - И когда вейнёсся?
    - Скоро, солнышко. А ты слушайся бабушку, - погрозила Айями, и Эммалиэ освятила её на прощание, приложив пальцы ко лбу и к груди - там, где сердце. Дождавшись, когда Люнечка уснет, женщина опустилась на колени перед образами и горячо молилась, чего не делала уж лет тридцать, после того, как собственной рукой закрыла глаза дочери.
    
    Айями побоялась стучать каблуками по мостовой. Несла туфли в пакете, чтобы переобуться позже. Заморосил дождь, загнавший горожан по домам, и Айями испытала огромное облегчение. Ей казалось, любой встречный сразу бы понял, куда она собралась, и оттого стыд раскрасил щеки не хуже румян. Руки предательски дрожали, и Айями сжала ручку зонта. Слегка кружилась голова - от голода. Разволновавшись сборами, Айями не смогла проглотить и ложки супа, о чем теперь пожалела.
    Сегодня Оламирь открыла сразу. Осмотрела напарницу и изогнула бровь удивленно.
    - Миленько, миленько. Не ожидала... Нафталином не пахнет?... А впрочем, сойдет. Даганны не больно-то разбираются в нашей моде. Им подавай чистеньких и здоровых.
    Оламирь облачилась в черное прямое платье скандальной и неприличной длины, оголившей колени. И макияж нанесла соответствующий, придав лицу трагичность. Вылитая актриса.
    - Сразу предупреждаю - моему глазки не строй. Это тот, который у них самый главный. Иначе руки-ноги поотрываю. По-дагански понимаешь?
    - Плохо. Вот, записала кое-что, - показала Айями бумажку.
    - Я тоже не сильна. Кое-какие фразы выучила. Зачем болтать, когда за нас работает язык тела? - ответила игриво Оламирь и, выпятив грудь, потрясла ею. Айями невольно сглотнула. Да, габариты у Оламирь что надо. А ей, Айями, и похвастать нечем.
    - До клуба дойдем пешком, а обратно привезут, - сказала Оламирь. - Ну, готова?
    Так точно.
    Из-за низких плотных туч вечерело раньше. В сумерках шли осторожно, чтобы не врюхаться в лужи. Улицы вымерли, это хорошая примета. Айями загадала: если их не увидят городские, значит, обязательно повезёт. Оламирь накинула черный кардиган, на плече - сумочка. Её туфельки уверенно стучали по асфальту, а Айями пыталась приноровиться к ходьбе на каблуках. Ноги отвыкли, и с непривычки тянуло мышцы в икрах.
    - Среди даганнов нет садистов. Не бьют и не издеваются... Бывают напористыми... даже чересчур... Но, в целом, терпимо, - просвещала Оламирь с усмешкой. - Ты вазелин взяла?
    - Нет, - испугалась Айями. - А надо?
    - Не помешал бы, - спутница задержалась на ней взглядом. - Да не трусь ты. В конце концов, давно не девственница.
    Площадь освещалась фонарями, как и центральная улица окрест. Айями уж и забыла, каково это, когда горит свет. Удивительно! Наверное, даганны привезли с собой нибелим.
    Оламирь уверенной походкой направилась к зданию школы.
    - Когда зайдем, не ползи как овечий хвост. Я сама по себе, а ты - по своим делам, - учила на ходу. - Привет, мальчики, - помахала военным, собравшимся на крыльце. Те оглядели женщин с откровенными ухмылками. Сигаретный дым перебивал дождливую свежесть.
    Как же у Айями колотилось сердце! Казалось, вот-вот разорвет грудную клетку. А ноги заплетались. И зачем она пришла сюда? Пока не поздно, нужно развернуться и уйти, убежать. Спрятаться от раздевающих взглядов. Но на страх времени не осталось. Поспевая за провожатой, Айями поднялась по ступенькам и через фойе попала в школьный коридор, а оттуда в торжественный зал. В прежние времена здесь показывали театральные постановки школьного драмкружка, вручали аттестаты и устраивали общешкольные собрания. Давно было и неправда, и с кем-то другим. Теперь нет школы, но есть даганны. Оккупанты. И они диктуют условия. А Айями нужна работа.
    Торжественный зал изменился. Сиденья убрали, зато появились диваны. За опущенными шторами прятались окна, заколоченные досками. Из классов принесли парты и сдвинули большими столами. Светильники испускали приглушенный свет - зеленоватый, розоватый, голубоватый. Полузадушенно курлыкал патефон.
    Даганны шумели. Смеялись, хлопали друг друга по спинам, обнимаясь по-дружески. Играли в карты, пили напрямик из бутылок. Сбросив кители, мерялись, кто сильнее, давя рукопожатием соперника.
    Оламирь двинулась влево, растерянная Айями последовала было за ней, но вспомнила о наставлении и, прошмыгнув мышкой, уселась на диван в углу. Здесь тихо, никто не мешает. Сердце заходится от страха. Откуда в зале диван? И второй, напротив, откуда? Наверное, из директорского кабинета или из учительской.
    Судорожно мяла юбку. Что делать? Как привлечь внимание какого-нибудь даганна? Врага, который убил немало амидарейцев. Заколол штыком в бою, а сейчас приехал в городок, чтобы отдохнуть и повеселиться в обществе амидарейских женщин.
    Офицер - тот, у которого птицы на погонах... Впрочем, солдат в клуб не пускают...
    Так и просижу весь вечер бестолково. Все старания насмарку. Подняться бы и показать себя во всей красе, но ноги приросли к полу.
    Оглядываясь по сторонам, Айями с удивлением заметила амидареек. Четверых или пятерых, помимо Оламирь, в разных углах зала. С бокалами в руках и в компании спутников. Даганнов. Одна пара поднялась и пошла к выходу из зала, причем чужак придерживал даму за талию. Тихо, цивилизованно, культурно. Никто не вырывается, не визжит и не плачет истерически, умоляя пожалеть. Потому что сюда приходят по доброй воле. И по нужде.
    Айями чуть шею не вывихнула, глядя вслед удаляющейся паре. Со вздохом обернулась и, вздрогнув, замерла. Напротив сидел даганн. Нога на ногу, устроился на диване и курил, выпуская носом дым. И смотрел на Айями пристально. Разглядывал как торговец на рынке. Изучил лицо, грудь, опустился взглядом к ногам и снова остановился на лице Айями.
    Она заерзала. Странная у даганна сигарета, тонкая как лучинка. И дымит странно, и пахнет не так удушающе. Айями опустила глаза, чувствуя, как загорелись щеки. Напротив сидел чужак, убийца, враг... Нет, перед ней сидел мужчина, и он проявил интерес. Ощупывал на расстоянии, приценивался.
    Дрожащие руки скомкали изжульканную юбку и отпустили. Сердце выделывало гимнастические кульбиты. Как понравиться даганну? Может, сказать что-нибудь? "Мы рады приветствовать вас в нашем городе и на нашей земле"... Или улыбнуться? Нет, у неё не получится. Она сможет высокомерно посмотреть на даганна и застыть под его взглядом как кролик перед удавом.
    Рассеянный свет все ж давал представление о мужчине, занявшем диван напротив. Широкоплеч, на погонах - птицы с распростертыми крыльями. Наверное, смугл. Они все смуглые. Черняв как грач. Короткие волосы черны, как и брови, подбородок тяжел. Глаза раскосые, очерченный контур крыльев носа, как и рта. Губы не тонкие и не полные. Однодневная щетина...
    Айями не сразу сообразила, о чем он спросил. Офицер повторил.
    Впервые здесь? - перевела она и смешалась. Плохо или хорошо, что впервые? Или ему нужна женщина с опытом... в подобных делах?
    Не успела Айями и глазом моргнуть, как рядом с офицером опустился второй даганн и с ухмылкой выдал тираду на чужеземном языке. Из длинной речи Айями уловила одно слово. "Повеселимся". Втроем?!
    Очевидно, ужас отразился на её лице, потому как тот, что пришел первым, сказал боевому товарищу: "Firgin", и тот, пожав плечами, поднялся с дивана.
    "Занята". Она занята... С чужаком, который сидит напротив и рассматривает её как залежалый товар, потрепанный невзгодами военного времени.
    Опять вопрос. Знакомый, из курса школьной программы, хотя сразу сложно вникнуть. "Говорите на даганском?"
    Айями ответила:
    - Плохо.
    Наверное, с сильным акцентом, потому что офицер улыбнулся уголками рта, но сигарету не выпустил.
    
     8
     Предупреждение!!! Присутствует эпизод с рейтингом. Особо чувствительным и ранимым рекомендую пропустить данный отрывок.
    Произошло неожиданное. Он щелкнул пальцами, подняв руку, и перед Айями очутилось блюдо с непонятными штуковинами - не то пирожными, не то бутербродами. Поднос держала женщина в облегающем, до щиколоток, платье, из-под которого выглядывали сандалетки на высоченном сплошном каблуке. Дикость какая-то, а не обувь. Забавный пояс завязан сзади широким бантом как у куклы. И лицо неестественно белое - наверное, напудрено. Брови прорисованы густо, как и глаза, а губы полные и красные. И намек на дежурную улыбку. Черные волосы убраны в сложный тяжелый пучок и закреплены массивными шпильками. Так вот какие они, даганские женщины! Точнее, даганские женщины легкого поведения.
    Айями взяла с подноса странную штучку. Если зрение не изменяет, между прослойками теста - огуречные ломтики и что-то коричневое. Съедобное или муляж? Она с опаской откусила. Все святые, помогите! Оказалось так вкусно, что Айями чуть не подавилась. И проглотила бутерброд за два укуса. Надо бы неторопливо погонять во рту и подержать на языке, но она не смогла. И пальцы бы облизала, но натолкнулась на изучающий взгляд офицера.
    Женщина, поклонившись даганну, оставила поднос на столе и, семеня, исчезла так же таинственно, как и появилась. А Айями проводила блюдо голодным взглядом. Вот бы унести домой парочку бутербродов. А лучше сгрести содержимое подноса в пакет и броситься из клуба, пока не поймали.
    Громкий женский смех заглушил курлыканье патефона. Веселилась Оламирь, а её обнимал господин военачальник, который распоряжался в городе как у себя дома. Хрупая тростинка в лапах медведя. Красивый смех, и Оламирь красиво запрокинула голову, - даганны заинтересованно оборачивались. Не поймешь, что за песни на пластинках - чужеземные или амидарейские. Патефон шуршит и хрипит, коверкая звуки. Определенно, даганская музыка. Сомнительно, чтобы оккупанты отдыхали под наигрыши ненавистной державы.
    О чем она думает? Всякая ерунда лезет в голову. Вот бы съесть еще один бутерброд. Или не один. Напихать в рот, пока не раздуются щеки, и жевать, жевать, закрыв глаза от наслаждения...
    Даганн сказал кратко и кивнул, указав на стол. Рядом с подносом - бутылка и пустой бокал. "Налей" - перевела Айями. Послушно поднялась с дивана и подошла к столу, старательно отводя глаза от блюда с бутербродами. Святые искусители, сейчас она захлебнется слюной от аромата, источаемого едой. А желудок от потрясения забыл, что нужно переваривать съеденное.
    В пузатой бутылке плескалась темная жидкость. Неужели кровь? - испугалась Айями. Благодаря амидарейской пропаганде за чужаками закрепилась слава жестоких людоедов, предпочитающих лакомиться багровой жидкостью, бьющей из разорванного вражеского горла.
    Пальцы дрожали, пробка не желала извлекаться из горлышка. Пока Айями возилась с бутылкой, в зал вошли "свеженькие" амидарейки, их появление сопровождалось шумным оживлением среди офицеров. Кое-кого из новоприбывших Айями узнала по фабрике - работали в соседних сменах. Засмотревшись, она вздрогнула всем телом, когда бутылку выхватили из рук. "Её" даганн произвел ловкие манипуляции с пробкой, и темная жидкость забулькала из горлышка. Точно, это кровь! - покачнулась Айями.
    Офицер протянул бокал, заполненный на четверть.
    - Пей. До дна, - уяснила она короткие отрывистые фразы. - Вино, - усмехнулся чужак, заметив панический страх в глазах Айями.
    Она пригубила. Напиток показался сладковатым, пах приятно и пился легко. Не поймешь, из чего сделан. Может, из винограда? Айями ни разу не пробовала вино, потому что дорогое и не по карману. Разве что на собственной свадьбе выпила игристого шипучего. И вообще, женщинам стыдно злоупотреблять спиртным.
    - До дна, - повторил даганн, следя, чтобы Айями выполнила указание. Он был выше её на голову. И подошел близко... И от него пахло табаком. И он был врагом... Нет, он был мужчиной, рассматривающим Айями с интересом и с предвкушением. Он дал аванс - накормил и напоил в достаточной степени, чтобы её не развезло от сытости, и она не уснула тут же, на диване. А аванс нужно отрабатывать.
    Айями пила мелкими глотками, и атрофированные вкусовые рецепторы, понемногу оттаивая, распознали в сладком букете фруктовые брызги и нотки легкой горечи. Волшебно!
    Осушив бокал, она облизнула губы. Тело наполнилось приятной легкостью, превратившись в воздушный шарик. Из головы улетучились мысли, и захотелось смеяться. Наверное, Айями так и сделала, потому что даганн посмотрел на неё... ну, вот так же, как она глядела на бутерброды. А может, показалось, потому что его лицо стало непроницаемым, с налетом циничности.
    - Пойдем, - кивнул офицер. Взяв бутылку с бокалом и прихватив лампу со стола, двинулся к выходу из зала, а Айями поспешила следом, незаметно стащив бутерброд с подноса. И зонтик бы не забыть, и пакет. На неё накатила бесшабашность, как в юности. Чуть ли не пританцовывая, Айями жевала на ходу свистнутую тайком закуску. Вот знакомый школьный коридор, которым она проходила в последний раз перед выпускным вечером... Вот кабинеты физики, химии, литературы... Вот женские туалеты, кабинки в которых густо исписаны любовными клятвами и посланиями вроде: "Икс + Игрек = великая и вечная любовь"... Девять лет детства и юности в стенах школы пролетели как один миг.
    Офицер шел впереди. Отдавал встречным честь, козыряли и ему. Сколько же их, даганнов! Десятую часть населения истребили в первые месяцы войны, и позже, в боях, наверняка погибло немало. И все равно чужаков много. Эммалиэ сказала верно: противник - как айсберг, скрытый под толщей воды.
    Айями посмотрела на впереди идущего офицера. Спина, загораживающая обзор... Крупная комплекция. Во всем. Оламирь предупредила, что нужно вовремя попросить об услуге. Подобрать момент и жалостливо поклянчить. Кто-то из женщин читает по бумажке, кто-то заучивает. "Прошу, помогите устроить меня на работу"... Наверное, чужаки надрывают животы, смеясь над отвратительным акцентом. Может, сбежать, пока не поздно? Он и не заметит. Ишь, как широко шагает и не оглядывается. Интересно, когда приехал в город: давно или сегодня? Ни разу его не видела. Хотя кого из даганн Айями видела? И различить их невозможно. Все схожи лицами, одинаково высокие и чернявые.
    Что я делаю? Нужно разворачиваться и бежать. И больше ни ногой сюда. А куда? К истощенной дочке? И видеть, как собственный ребенок тает день ото дня...
    Понял бы Микас или заклеймил бы предательницей? Той, что скоро изваляет в грязи память о нём и чувства.
    Поздно менять решение. Мы последуем выбранным курсом и не потонем.
    
    Они поднялись на второй этаж. За годы войны школа изменилась. Без детского смеха, топота сотен ног и пронзительных звонков здание казалось мертвым. Слишком большим для завоевателей. Шаги гулко отдавались в пустом коридоре, и, наконец, даганн открыл дверь.
    Зеленоватый рассеянный свет лампы высветил помещение. Кабинет музыки. Рояль на прежнем месте, но крышка опущена. Под ногами поскрипывает паркет. На стенах портреты композиторов - те, что удержались, не попадав от взрывов. Окна затянуты полиэтиленом. Снаружи совсем стемнело. Люня, наверное, капризничает и не хочет засыпать без мамы.
    Айями нерешительно замерла у двери. Зачем они сюда пришли? Может, господин офицер хочет насладиться чудесным пением? Увы, музицировать дама не умеет, да и чистого звонкого голоса нет.
    Даганн поставил лампу на подоконник и подошел к роялю. Клавиши глухо тренькнули. Какой же он все-таки большой. Везде.
    Айями сглотнула, облизав пересохшие губы. Испуг накатил внезапно. Собираясь в клуб, она усердно выбрасывала из головы мысли о том, как это будет. Словно её фантазии могли показаться изменой по отношению к Микасу. Как-нибудь переживем. Нужно вытерпеть, зажмурившись, а потом попросить. Даганские офицеры щедрые, не скупятся. Понимают, что амидарейкам тяжко живется.
    А теперь не отвертишься.
    Офицер повернулся и поманил. Его лицо терялось в тенях.
    Подойдя, Айями получила бокал, наполненный вином наполовину, а зонт и пакет небрежным броском мужской руки перекочевали на подоконник.
    - До дна, - сказал даганн. Низкий у него голос и ровный, но в груди что-то глухо рокочет и рвется на волю.
    Айями выпила торопливо, крупными глотками, и почувствовала, как струйка стекает по подбородку. Вытерла её тыльной стороной ладони и покачнулась на нетвердых ногах, но не упала. Удержали. Даганн, чужак... обнял и склонился к шее... Водил носом, словно втягивал и запоминал запах.
    От вина у Айями закружилась голова. Захотелось петь, кричать, смеяться. Ноги так и норовили сорваться в пляс. Почему бы и нет? Мы же в кабинете музыки, да и кавалер под рукой. Не желаете ли потанцевать?
    А потом накатила слабость. Чтобы устоять на шатких каблуках, Айями ухватилась за офицера, а он... задрал юбку до талии и, подняв спутницу как пушинку, усадил на рояль. И увидел чулки, она в том не сомневалась, заметив сверкнувшие глаза. Вот так, вечер за окном, в класс просачивается свежесть недавнего дождя, Айями сидит на рояле, а меж её раздвинутых ног стоит даганский чужак. Очень возбужденный чужак. И он намерен взять своё.
    
    Офицер кивнул, указывая на жакет.
    Пальцы вдруг стали неуклюжими. Айями неловко расцепила застежки, и даганн отбросил мешающую деталь одежды. И опять кивнул. Теперь блузка.
    Потупив глаза, Айями расстегивала пуговку за пуговкой. Может, потянуть время?
    Но, как ни растягивай, а пуговицы когда-нибудь кончатся, и борты блузки разойдутся.
    Чужак не стал настаивать на полном обнажении. Перехватил инициативу, подняв чашечки бюстгальтера, и накрыл грудь лапищами. Не церемонясь, сжал, смял - грубо и жадно. Ладони у него большие, а руки сильные. Обхватят шею и задушат, не напрягаясь. И щетина обильная - захватывает щеки и подбородок, заползла на шею. Не сравнить с амидарейскими мужчинами, среди которых почти не бывает бородачей. Поэтому и волосы у амидарейцев жидкие и тонкие. А у Айями от недоедания и вовсе сыпятся как листья осенью, когда-нибудь голова облысеет полностью.
    Айями закрыла глаза. Противно. Её тело откликалось лишь на ласки Микаса, а теперь незнакомый мужлан пользуется ею, как пользуется полотенцем человек, умывшись.
    Неожиданно Айями скинуло с рояля. Это даганн поставил её на ноги.
    Он шарил по талии, и Айями поняла - хочет, чтобы она сняла белье.
    Трясущимися руками сделала то, чего потребовал офицер, потому как его нетерпение разлилось в воздухе, угрожая несдержанностью и агрессией.
    И снова Айями подкинуло наверх, а чужак расстегнул ширинку брюк.
    Милосердные святые, каким же он оказался большим. И старался быть осторожным. Поначалу. Музыкальный инструмент ходил ходуном. Еще минута, и не выдержат хлипкие ножки. Вцепившись в крышку рояля, Айями отвернулась к окну, а даганн в неё вколачивался. Точнее, насаживал на себя, успевая тискать и мять грудь. Вот для чего нужен вазелин, - подумалось отстраненно. Но странное дело, обошлось без острой боли. Дискомфортно оттого, что тело не знало мужчины долгие четыре года и успело отвыкнуть от ощущения наполненности. Несколько лет Айями хранила верность мужу, а сегодня кто-то другой заявил права на её тело и получал их сейчас. И это был не Микас.
    Микас... Всё связанное с ним окуталось в памяти Айями дымкой нежности и любви, но в эти мгновения прошлое покрывалось плесенью предательства, разлагалось на глазах. Прости, Микас, я не заслужила тебя.
    Ритм движений стал совсем яростным, и даганн глухо застонал, даже зарычал, прижав Айями к себе. Она почувствовала там, внутри, его пульсацию. Несколько глубоких резких толчков, и мужчина замер. А потом отстранился.
    Не глядя на него, Айями сползла с рояля и повернулась спиной, чтобы поправить бюстгальтер и застегнуть блузку. После случившегося лицемерно говорить о стеснительности, но кидать взгляды на случайного незнакомца - сверх сил. Вот и всё. Самое трудное преодолено, теперь можно просить об услуге. "Господин офицер, помогите мне..."
    По бедру потекло. Его семя.
    Айями не сразу сообразила, что чужак её обнял и начал поглаживать ноги. Руки добрались до резинки чулок и двинулись выше, исследуя. А потом он прижался к ней. И был опять возбужден.
     - Вставай, - придвинул скамеечку, которую использовали как подставку при игре на струнных.
    Айями поднялась и стала выше. Самое то для рослого даганна.
    На этот раз он снял с неё блузку, а бюстгальтер стянул через голову, не став расстегивать крючки. И заставил упереться руками в крышку рояля. И потребовал прогнуться, принимая его.
    Даганн двигался неспешно. Утолив первый голод, он переключился на медлительный и размеренный темп. А грудь Айями вдруг стала чувствительной, или это мужские пальцы умело ласкали, потирая розовые горошинки?
    Теперь, когда лицо чужака не маячило перед глазами, отклик на его прикосновения стал ярче, острее. Наверное, вино подействовало или сказалась тоска по Микасу. А может, одиночество, спрятанное далеко в подкорке, выползло не вовремя. Или повлияло всё в совокупности.
    Айями словно раздвоилась. Её сознание и физическая потребность разделились, и вторая задавила первое. Расплющила как асфальтный каток.
    И Айями поощряла. И вроде бы помогала - мужским рукам и себе. И сдавленно застонала, давая понять - ей нравится и хочется большего. Разрядки.
    Движения стали быстрее, лихорадочнее... Нет, не спеши, Микас!
    - Еще... - выдавила она умоляюще. Потяни чуть-чуть, не торопись.
    Он послушался, и пронзительное, почти болезненное наслаждение выстрелило, прокатившись волной от макушки до пят.
    Айями расслабленно откинулась назад - вспотевшая, усталая. Не сразу поняла, что сжимает губами чей-то палец. Не сразу поняла, что прикусила его, упав в сладостное небытие. Не сразу поняла, что упирается спиной в чью-то вздымающуюся грудь. Не сразу поняла, что находится не дома, в тихом уютном гнездышке, а в школе, в казенном помещении, и полиэтилен на окне пропускает мужской смех с улицы и чужеземный говор. И не Микас обнимает и поглаживает, овевая горячим дыханием шею. А едва поняла, как её пригнули к роялю, и даганн закончил начатое, известив хриплым рыком о полученном удовольствии.
    
    Ему хватило двух раз. И на Айями не взглянул. Накинул китель - и когда успел сбросить одежду? - заправил рубашку в пояс брюк, застегнул ремень. Достал из портсигара необычную сигарету и, закурив, обратил внимание на Айями. Молча смотрел, как она одевается, отводя глаза.
    О чем он думает? Может, о том, что перед ним первоклассная шлюха? Или о том, что она легкомысленна и легкодоступна?
    - Afol, - сказал коротко, приглашая следовать за собой. "Идем".
    Офицер шел быстро и размашисто, и Айями едва поспевала. К тому же, она растерялась. Ощущения, пережитые в кабинете музыки, ошеломили и потрясли, создав полнейшую неразбериху в голове.
    Даганн вел коридорами на третий этаж, где в былые времена находились кабинеты начальных классов. Встречные солдаты салютовали офицеру, а вслед Айями цокали языками. "Сладкая цыпочка..."
    В одном из помещений теснились сдвинутые кровати, заваленные сумками. Все-таки недавно приехал, - мелькнуло в голове, когда даганн, поднапрягшись, извлек искомое из кучи малы. Расстегнув молнию, он бросил на кровать несколько банок с консервами и прямоугольные брикеты.
    - Mimok, - кивнул на еду. "Бери".
    Айями, запутавшись в ручках пакета, неловко складывала продукты, а стыд жёг и отравлял душу. Только что она продалась за жратву и умудрилась получить удовольствие от собственной продажности. Грязная, распутная, беспринципная...
    - Пойдем, - сказал даганн.
    Как оказалось, он вел её вниз, к выходу. И Айями испытала невольную благодарность, ибо концентрация военных на один квадратный метр зашкаливала.
    А в фойе школы накурено. И офицеры здесь, и солдаты. Смеются, подшучивают - не поймешь, то ли над Айями, то ли над её спутником.
    - Ot, libhih roam? Adig kan votih sot him dafil (Эй, хороша цыпа? Вроде бы раньше здесь не бывала).
    - Ot, ninis, afol om htod (Эй, сладкая, иди ко мне).
    - Qriutil, afis pipex. Kriobet infis eminox? (Смотри, как дрожит. Испугалась твоего хозяйства?)
    - Ot, roprih gvot! Kif htod lulum (Эй, приходи еще! Ты мне нравишься).
    - Dudun git nun? Him libil divast (Целочка или нет? Не люблю девственниц).
    - Afis omm? Turtin preg? (Как она? Горячая штучка?)
    - Pinigot im pinigot (Бревно и есть бревно) - ответил прохладно спутник Айями. - Sirom tutur linbid (Везде одно и то же).
    Она и трети слов не разобрала, но похабные интонации и разочарованные возгласы не оставляли сомнений. А еще поняла, что паек отработан, и её отпускают.
    Выскочив на улицу, Айями побежала через площадь, забыв переобуться в сандалетки. Скорее бы спрятаться в тень, подальше от света фонарей, и заткнуть уши, в которых звучит издевательский мужской смех.
    А завернув за угол, в спасительную темноту позднего вечера, Айями с разбегу влетела в лужу. И отдышавшись, побрела в мокрых туфлях и с грязными ногами. Дома с темными окнами казались театральными декорациями: толкнешь - и фальшивая фанерная конструкция завалится с грохотом. Кое-где в окнах светились огоньки тлеющих лучин, являя разительный контраст с цивилизованностью центральной улицы. До этого вечера Айями не высовывала нос из дома в столь поздний час. А сегодня шла - медленно, на ощупь, и вспоминала странные бутерброды, гротескно раскрашенную даганскую женщину, рояль в кабинете музыки, немногословие чужака, его дыхание, опаляющее кожу, и глаза, прожигающие насквозь. Наверное, он ненавидел Айями за бесчинства её нации над его народом. Наверное, испытал извращенное удовольствие, поимев очередную амидарейку и своеобразно отомстив противнику. Наверное, презирал местных женщин за то, что они охотно торгуют собой за еду.
    Вот почему Оламирь велела её дождаться. В отсутствии уличного освещения можно запросто убиться, запнувшись о кочку или попав ногой в рытвину. Айями доковыляла до подъезда, и, держась за стену, осторожно поднялась по ступенькам. Поскреблась в дверь.
    - Свят-свят, ты ж промокла вся. Почему не раскрыла зонт? - бормотала Эммалиэ, ощупывая вернувшуюся гулёну. - Ступай в ванну, я принесу горячей воды. Упаси нас заболеть сейчас.
    Оказывается, начался дождь, а Айями не заметила, утонув в раздумьях. С остервенением шоркая по исхудавшему телу мочалкой, она с ужасом вспомнила, что не попросила "своего" офицера о помощи с трудоустройством. Никуда не денешься, придется завтра его разыскать. Хотя, увидев скелетообразное чучело при свете дня, даганн сделает вид, что не помнит вчерашнюю амидарейку из клуба. Или потребует новую оплату в обмен за помощь. Дура, дура! - шмякнула Айями мочалкой. Как же его найти, если она даже имени не знает? Все чужаки на одно лицо, а особых примет у него нет - ни шрамов, ни родинок, ни лысины. О, прекрасная мысль! Она спросит у Оламирь об офицере с двумя птицами на погонах. Та не может не знать.
    - Выпей, - Эммалиэ протянула отвар из ромашки с листьями малины. Они сидели на кухоньке, и Айями потягивала горячий напиток, поджав ноги. - Больно?
    Айями покачала головой.
    Оскорбляли? Унижали? Может, били? - допытывалась Эммалиэ.
    Нет, нет, нет. Не оскорбляли и не унижали. Один, а не двое и не трое. И не рота. И вел себя не грубо, а... по-мужски напористо.
    Эммалиэ покрутила в руках консервы.
    - Не по-нашему написано, но что-то мясное.
    - Завтра переведу, - сказала тихо Айями. - Как думаете, надолго хватит?
    - Если хорошенько постараться, то на неделю растянем, - заключила Эммалиэ. - Иди, ложись. Завтра я пойду на рынок.
    - Нет, схожу я. Мне нужно.
    - Айями... - замялась соседка. - Ты не жалеешь?
    - Нет. А вы поддержите... перед ними? - запнулась Айями. "Они" - это соседи, косые взгляды и острые языки. Это осуждение в глазах и в речах.
    - Да, - ответила Эммалиэ просто. - Ты да Люня - вот и вся моя семья.
    - Спасибо... Знаете, что мне непонятно? Под столицей вот-вот произойдет решающее сражение, а они веселятся и развлекаются. Чересчур самоуверенные. Вдруг мы победим?
    - Вряд ли, - вздохнула Эммалиэ. - Даганны - охотники. Они давно просчитали возможные комбинации. Расставили силки и капканы, разложили приманки в ловушках и ждут, когда наживку заглотят.
    Айями долго лежала без сна. Она знала, что и соседка не спит, прислушиваясь: как бы сгоряча Айями не натворила дел, раскаиваясь в содеянном. Зряшное беспокойство. Айями не жалела о своем выборе. Она переступила черту, за которой гордости не место. Зато на время отогнала всевидящую Хикаяси от дома. Но с потерей принципов исчезало и светлое незамутненное прошлое. Айями тянула руки в отчаянии, но образ Микаса просыпался как песок сквозь пальцы. Отдалялся, превращаясь в зыбкий мираж. А всё потому, что перед глазами стояло лицо даганна и его пристальный взгляд. А еще яростное соитие на рояле в кабинете музыки.
    Вскочив, Айями схватила со стола свадебную фотографию и прижала к груди. Так и уснула в обнимку с рамочкой.
    
     9
     Уму непостижимо, сколько гор можно свернуть, когда ты сыт. Когда в том месте, где живот прилипал к позвоночнику, появляется едва заметная выпуклость. Это желудок, и он не урчит и не откликается сосущей болью при малейшем движении. И полдня не минуло, а ты успел дважды сбегать к речке и прикатить тележку с бидоном, нагреть воды, вскипятить чайник, устроить стирку, убрать в квартире, наколоть паркетных досок с запасом для растопки печи, настрогать щепу, заштопать прохудившиеся колготки с носками и отправиться на рынок. Еще вчера на все дела и суток бы не хватило. Ползала Айями сонной мухой, спотыкаясь, и ведро с помоями казалось неподъёмной ношей.
     - Ничего странного, - объяснила Эммалиэ. - Посчитай, сколько калорий съедено.
     Действительно, у даганских пайков умопомрачительная энергетическая ценность - так указано на этикетках. Еще бы! Чужакам нужно думать о сражениях и победах, а не зацикливаться на мыслях о еде. Ко всему прочему, содержимое пайков витаминизировано и начинено микроэлементами. Поневоле позавидуешь питательному рациону даганнов.
     С помощью тетради Айями перевела надпись на консервах с зелеными крышками: "тушеная конина". А содержимое синих банок так и осталось тайной за семью печатями - знаний, почерпнутых из тетради, не хватило.
     - Тоже что-то мясное, - повертела банку Айями.
     Зато этикетки на брикетах сообщили, что плотные прямоугольные бруски - ничто иное как прессованные крупы.
     На следующее утро Эммалиэ взялась за готовку, и тут приключился конфуз. Рассуждая логически, соседка предположила, что на один прием пищи здоровый рослый даганн съедает один брикет и содержимое одной банки с тушеным мясом. Ну, а троим амидарейкам, в том числе маленькому ребенку, такое количество пищи не осилить.
     Половину брикета, отколотую ножом, Эммалиэ отправила в кастрюлю, добавила тушеную конину и, залив водой, поставила вариться. Вскоре поплыл по кухоньке аромат и просочился в комнату, щекоча ноздри.
     - Горох, - сказала Эммалиэ, помешивая варево. - Какой-то странный. Беловатый и сплющенный.
     - На хлопья похоже, - заключила Айями, зачерпнув ложкой.
     При свете дня вчерашнее унижение в клубе отошло на дальний план. И угрызения совести не мучили. Вчера было вчера, а сегодня Эммалиэ стоит у печки и готовит вкуснейшее из блюд. И погода радует: выглянуло солнце, и ветер гонит облака, высушивая лужи. В конце концов, сейчас начнется замечательнейшее пиршество, а остальное неважно. Сердце Айями трепыхалось от предвкушения. Сытная кормежка стоит того, чтобы поступиться гордостью. Да и на деле даганский офицер оказался вовсе не зверем, и близость с ним вышла не такой уж отвратительной и тошнотворной. Могло быть и хуже. Но воспоминание о даганне вогнало Айями в смущение - хотя бы потому, что требовалось его разыскать и попросить о помощи с трудоустройством.
     Эммалиэ осторожно попробовала варево и застыла, уставившись в одну точку.
     - Пересолено? Обожглись? - всполошилась Айями.
     Эммалиэ бросилась к чайнику и, налив воды, судорожно выпила большую кружку.
     - У-ух, - замахала рукой как веером. - Я думала, язык сгорит.
     Оказалось, гороховая каша сдобрена специями в столь немыслимом количестве, что её невозможно есть.
     - Как же так? - растерялась Айями. Наверное, офицер подшутил. Подсунул просроченные или бракованные продукты и теперь разыгрывает перед друзьями сценку, демонстрируя, как амидарейки льют слезы в три ручья, давясь переперченной кашей, и сжигают желудки от жадности.
     От разочарования глаза наполнились слезами. Остается выбросить приготовленное, потому что нет мочи и ложку проглотить.
     - Так... - размышляла Эммалиэ. - Думаю, здесь нет подвоха. Специи помогают в изгнании гельминтов, потому что в полевых условиях легко подхватить паразитов. Наверное, даганны специально добавляют острые приправы в часто употребляемые продукты. Это своеобразная профилактика. Попробую-ка развести кашу пожиже. Вдруг поможет?
     Эммалиэ достала с полки другую кастрюльку, затем перелила кушанье в посудину побольше, а потом и вовсе пятилитровую емкость достала, потому что гороховые хлопья увеличивались, развариваясь, и забирали весь объем кастрюли. Пахло одуряюще вкусно, и у Айями подкашивались ноги от слабости, а желудок клацал, настойчиво требуя горяченького.
     Люнечка, тоже заразившись воодушевлением, бегала вприпрыжку по комнате и нетерпеливо спрашивала:
     - Мам, а сёдня каска будет?
     - Будет, зайка. Каша с мясом, - ответила Айями, поглядывая с тревогой на кастрюлю. От острой пищи и у взрослого расплавится желудок, а что говорить о ребенке?
     - У'я-я! - обрадовалась дочка. Рассадив игрушки на диване, принялась "кормить" с ложечки, помешивая в игрушечной кастрюльке: - И тебе каска с мяском... И тебе...
     - Ну, пробуй. Оцени, - Эммалиэ протянула ложку.
     Айями попробовала. Пожевала, гоняя во рту. Непривычно. А может, просто-напросто забылся вкус гороха и мяса? И не остро. Едва-едва, на грани вкусового восприятия, ощущается перец и еще что-то, но язык настолько потерял чувствительность, что присутствие специй в пище незаметно. И солить не нужно. А раз так - все за стол! Есть, есть и еще раз есть! Зарыться носом в кашу и лопать до отвала.
     Но Эммалиэ запретила. Именно потому, чтобы не вспучило животы.
     - Нужно есть понемногу, но часто. Хорошо, что получилось негусто. Иначе кишки не справятся.
     И они ели. Смаковали. Наслаждались. Не отходили от кастрюли, к которой тянуло как магнитом. Даже Люня старательно вычистила свою тарелочку и потребовала добавки.
     - Через часок, милая, - сказала Айями. - Пусть животик привыкнет.
     И все ж наваренной каши получилось много. Эдак испортится, пропадет.
     Зря Айями беспокоилась. Эммалиэ разнесла кушанье по знакомым, возвратив старые долги. Раскладывала по баночкам и относила. Но сперва испросила разрешение у Айями: можно ли? Потому что та, как главная добытчица имела право решать: протухнут излишки, или придется надрываться, поедая кашу, пока не лопнет пузо.
     Потянулись и соседи, чтобы попросить поварешку-другую в долг. И опять Айями решала, кого накормить, а кому отказать. Накладывала в протянутые тарелки кашу и смотрела в глаза людям - догадались ли, каким образом добыта пища? Не стыдно ли принимать даганскую подачку из рук продажной соплеменницы? Но жильцы тупили взгляды в пол и благодарили. И дед Пеалей пришел, вернее, приковылял. Собрался кланяться, утирая слезящиеся глаза, но Айями запретила:
     - Не смейте. Вот еще удумали.
     Ниналини не пришла, зато пожаловала кумушка, частенько чесавшая языком во дворе. Айями отложила было кашу в протянутую тарелку, но Эммалиэ упредила жестом. "Обожди".
     - Ты намедни о чем горланила на весь двор? - спросила, сведя брови.
     - Разве ж упомнишь? - стушевалась женщина.
     - А я вот отлично помню. О том, что не стоит задарма прикармливать хилых и убогих, всё равно Хикаяси придет за ними. Что молчишь? Говорила или не говорила?
     - Я ж не о том... и не так, - растерялась гостья.
     - А о ком же? Я да Люня во двор вышли, а других жильцов не было. И струсила ты. В спину бросила, а в лицо побоялась сказать. Кому подпевала-то?
     - Не подпевала я. О своей судьбе задумалась, - оправдывалась просительница.
     - Что ж ты о своей судьбе печешься рядом с тем, у кого есть кормежка? - бросала обвинения Эммалиэ. - Неужто у Ниналини не нашлось для тебя поварешки супа?
     - Я же в долг прошу! И верну.
     - Я верю, - сказала Айями, протягивая тарелку с кашей.
     - Запомни: услышу от тебя слово худое - не пожалею, - пригрозила Эммалиэ женщине.
     - Что ж вы набросились? - пожурила Айями, когда за соседкой закрылась дверь.
     - За дело, - отозвалась Эммалиэ. - Она сегодня кашу съест, а завтра о твоей доброте забудет и разнесет слух о том, каким образом еда заработана. А Ниналини молчать не станет. Подхватит и застрекочет сорокой.
     - Ну и пусть. От правды не спрячешься, - сказала Айями и поразилась словам, слетевшим с уст. Потому что верно сказалось. - Да и от кого прятаться? Все и про всех знают. Вчера, кроме меня, в клуб приходили и другие женщины.
     - Всё равно. Пусть соседушка роется в своем белье, а в чужое нос не сует, - ответила Эммалиэ, раззадоренная приходом незваной гостьи, а потом переключилась на другую тему: - Вот что... Сходи-ка ты в больницу.
     - Зачем?
     - Покажись Зоимэль. Пусть осмотрит. Вдруг там разрывы? Саднит?
     - Есть немного, - промямлила Айями.
     - Обязательно сходи. В осмотре нет ничего постыдного.
     - Я... не смогу, - налилась пунцовостью Айями. И не потому, что неловко говорить об интимном, а потому что Зоимэль осудит.
     - Сможешь. В гарнизоне мужа нет-нет да выплывали на свет похождения местных сердцеедов, в основном, когда их одаривали разными болячками.
     - Болячками? - ахнула Айями.
     - Конечно. Чему удивляешься? Даганны - мужчины. Они прошли нашу страну с юга на север и, к тому же, везут следом своих шлюх. О какой чистоте отношений может идти речь? Наши поговаривают, что даганны принципиально не пользуются... ну, этими... резиновыми штуками... - замялась Эммалиэ, и женщины смущенно замолчали.
     - Я подумаю, - ответила нерешительно Айями.
     - Не думай, а делай. А мы с Люней на рынок сходим, попробуем продать костюм. Вдруг повезет?
    
     - Смотрю, осмелела ты. Зачастила, - сказала Оламирь, впуская в прихожую. Под глазами у нее проступили темные круги, наверное, от недосыпа. Впрочем, помятый вид не умалял женственности, наоборот, ленивое кошачье потягивание демонстративно сообщило о том, что Оламирь мешали уснуть отнюдь не тревожные думы. - Не боишься?
     - Кого? Соседей?
     - Солнца на небе, - хмыкнула Оламирь. - На улице держись подальше от домов. Из окон всякое выбрасывают. Бывает, помоями обливают или гнильё швыряют. Или кулёчками с водой метятся.
     - За что? - удивилась Айями. Вроде бы никого не обидела и никому дорогу не перебегала.
     - За клуб. И за то, что со мной знаешься. Мне, за то, что гуляю с главным даганном, с двойным усердием кости перемывают и в выражениях не стесняются. Ну как, получила работу?
     - Нет, - понурилась Айями и рассказала вкратце о своей неудаче, упустив подробности о кабинете музыки и о рояле.
     - Ну ты, даешь, подруга, - усмехнулась Оламирь. - От страха, что ли, в голове перемкнуло? И что, говоришь, твой даганн остался довольным?
     Айями и рта не успела открыть, чтобы опровергнуть то, о чем не упоминала, а Оламирь продолжила:
     - Должно быть, долго пробыл на фронте, если согласился поиметь полено.
     - Наверное, - ответила Айями, покоробившись грубыми словами. Но обижаться сейчас нельзя. - Помоги его найти! Мне нужно с ним поговорить.
     - Мда, - посмотрела снисходительно Оламирь. - Ну, а в целом, понравилось? Не задавил тебя? Не порвал? Они же такие... большие.
     - Не задавил. Помоги его найти.
     - Надумала с ним встречаться? Швабры вроде тебя для даганнов - на раз, а для постоянных отношений нужны посочнее и поактивнее. Которые весело улыбаются и не молятся, когда их имеют.
     Спасибо за откровенность, - скривилась Айями.
     - Хочу попросить, чтобы меня приняли на работу, но не знаю ни его имени, ни чина. Помоги.
     - Ладно-ладно. Помогу, - отозвалась раздраженно Оламирь. - В конце концов, не собираюсь упускать половину твоего пайка. Если был с сумкой, значит, приехал недавно. Солдаты ночуют в школе, офицеры - в гостинице.
     - В гостинице? - чуть не подпрыгнула Айями. И как она не подумала, что чужакам нужно где-то спать?
     - Узнаю сегодня вечерком, кто таков твой незнакомец. Приходи завтра и захвати что-нибудь из заработанного.
     Понятно. Доброта не бывает бескорыстной. Не в военное время.
     - Хорошо. Все даганны на одно лицо. Вдруг перепутаешь? - испугалась Айями.
     - За кого меня принимаешь? - прищурилась Оламирь. - Думаешь, никто не заметил, как ты с ним ушла? Ну как, стоило оно того, чтобы пойти в клуб?
     Айями не ответила на вопрос.
     - Спасибо. Загляну завтра.
     На обратном пути Айями, сделав крюк, остановилась напротив гостиницы. Конечно, не под окнами, а на противоположной стороне и через два дома. Так, издали шею вытягивала. Вдруг случится чудо, и на ступеньках появится тот, вчерашний? "Её" даганн. И волосы пригладила, и платье одернула, но впустую - ветер опять затрепал, облепляя ноги. Тьфу, неужели она прихорашивается?
     У крыльца стояли машины. Окна в гостинице, как ни странно, со стеклами. Заметно, что рамы собраны из кусочков и склеены полосками бумаги. Хотя встречаются и целые рамы. Ну да, господа офицеры живут с комфортом. Наверное, здесь поселился главный военачальник города. А "её" даганн где устроился - на первом этаже или на втором?
     Сколько же ждать? Быть может, придется простоять весь день, высматривая. А в гостиницу Айями не пойдет, ещё умом не тронулась.
     Можно поступить иначе. Прийти попозже и походить по центральной улице с деловым и занятым видом. Если "её" офицер отбыл по делам, то к вечеру обязательно приедет в город. Все люди устают и возвращаются на ужин и ночевку. Интересно, где питаются захватчики? Наверное, в школьной столовой. А готовят даганские женщины. Амидарейкам не доверяют - те унесут всю еду домой или, чего доброго, отравят оккупантов. Местным доверяют мытье грязной посуды, стирку и уборку.
     Айями прошлась краем площади - медленно-медленно, косясь на ратушу и здание школы. Сегодня на площади пустынно, поразъехались оккупанты кто куда. Поди, двинулись с рейдом по окрестным пригородам. Вот бы взять и случайно столкнуться с ним! А он пройдет мимо и не узнает в сегодняшней швабре вчерашнюю.
     Помоталась Айями по центру городка и вернулась домой ни с чем. Чуда не приключилось. А вернувшись, провела весь вечер как на иголках. Может, пойти к школе и высматривать из-за угла, дожидаясь? Должен же он приехать. А как появится, подбежать, крича: "Подождите, подождите! Мы вчера не закончили разговор!" И он молча выслушает и согласится помочь с работой.
     Нет, за окном темно. Вчера Айями была смелая, пьяная, в голове намешался кавардак, а сегодня страх и инстинкт самосохранения велели прижать пятую точку к стулу и остаться дома. Некуда спешить. Завтра Оламирь расскажет о даганском офицере за брикет гречневых хлопьев.
     От непривычной пищи у Люнечки крутило животик, в желудке бурлило и урчало. Эммалиэ наложила теплый компресс, и Айями, улегшись с дочкой на кровати, принялась рассказывать сказки. Эммалиэ вставляла реплики от лица дракона, рыцаря и капризной принцессы, и Люнечка заливалась смехом, уткнувшись в мамин бок.
     Остатки гороховой каши поставили в холодную воду. И назавтра хватит, если развести пожиже.
     Лучина, догорев, погасла, и уголек с шипением потонул в плошке с водой. А в темноте опять встало перед глазами лицо вчерашнего даганна. Как же Айями повезло! Он мог запросто переломить её пополам. Шутя, сжал бы руками и выпустил из неё дух. Легко отделалась.
     И чем дальше думалось, тем всё более нереальным казался разговор с офицером. Она не может посмотреть ему в глаза. И двух слов не свяжет. Проглотит язык от стыда и унижения. Или промямлит что-нибудь нечленораздельное и глупое.
     Ну и пусть! Главное, чтобы помог с работой.
    
     А утро вечера мудренее, это прописная истина. Вчерашние страхи испарились с первыми лучами солнца, уступив место решимости. Айями едва вытерпела, чтобы не сорваться рано утром к Оламирь. Отправилась ближе к обеду, оставив дочку под присмотром Эммалиэ. Сегодня совсем распогодилось, но солнце светило тускло, закрывшись легкой облачной дымкой.
     "Погода улучшилась, изменится в лучшую сторону и моя жизнь, - размечталась Айями. - Сбегаю к гостинице, попрошу позвать господина офицера, и если потребуется, встану на колени. Меня возьмут, не смогут не взять, потому что господин офицер прикажет коротко: "Ihdil" (прим. - Принять). Солдат отрапортует: "Ig, dir sot!" (прим. - Так точно, мой генерал!) и впишет мое имя в штат".
     - Ты бы еще на рассвете прибежала, - Оламирь прикрыла рот, зевая. - Принесла?
     Айями протянула брикет. Думала, Оламирь обрадуется, а она скривилась.
     - Фи, гадость. И кто ест это сено-солому? Я подразумевала сахар, шоколад или кофе, а не "вырви глаз".
     - Шоколад? - растерялась Айями. Вкусное лакомство и в довоенные годы считалось дефицитным, а сейчас и подавно перешло в разряд чудес. - Он дал консервы и брикеты.
     - Пожадничал, значит, - заключила Оламирь. - Неудивительно. Как отработала, так и получила. На будущее учти: старайся лучше, и кормежка будет шикарнее.
     На какое будущее? - хотела возмутиться Айями, но Оламирь не дала и слова вставить.
     - Ладно, и так сойдет. Сообщаю насчет твоего даганна. Уехал вчера утром под Алахэллу. У них там намечается какая-то заварушка, со дня на день.
     Уехал! - схватилась за дверную ручку Айями. В голове зашумело, в висках застучало.
     - Офицерам с передовой дали увольнительную на двое суток, вот они сюда и подались. Так что неизвестно, вернется ли он в город. Может, вообще, не приедет. Убьют под столицей.
     Не вернется... Убьют... - звучали слова Оламирь эхом в ушах. Не за даганна разволновалась Айями, а за себя. В эти мгновения её надежда разбилась вдребезги как стекло. В мелкую крошку. В пыль.
     - Если объявится, дам знать. Хотя на твоем месте я бы не рассчитывала. Подцепи другого. Приходи в клуб, ты ж теперь наученная. Зато в следующий раз будешь умнее.
     Да, умнее, хладнокровнее, циничнее.
     Айями плелась домой в каком-то полубреду. Хорошо, что не заплутала. Спасибо ногам, приведшим к родному подъезду.
     Он уехал. И не замолвил за неё словечко. И неизвестно, вернется ли в городок. А даганской подачки хватит на неделю. И что потом? Снова одеться понаряднее, накрасить ресницы и губы и отправиться в клуб, где предложить себя другому офицеру?
     К горлу подступила тошнота.
     Что делать? А может, сдаться и поклониться в ноги Хикаяси?
     Во всяком случае, сейчас нужно вернуться домой с улыбкой на лице и в хорошем настроении. Чтобы не встревожить Эммалиэ и не испугать Люнечку. А через неделю что-нибудь придумаем. Неделя - это много. Целая вечность.
    
     10
    Неделя пронеслась стремглав, насытив дни событиями.
    Женщина из крайнего подъезда, скооперировавшись со знакомыми, собрала чемодан и вместе с пятнадцатилетним сыном исчезла из города. Своего мальчика - тощего сутулого подростка - она не отпустила на восстановление железной дороги, хотя соседки не раз говорили: пусть на побегушках у даганнов - там подай, сюда принеси - зато от голода не помрёт.
    - Он скрипач, занимал призовые места на конкурсах, - поясняла мать. - Цвет нации, будущее нашей культуры! Ему нужно пальцы беречь, а не шпалы таскать.
    О невероятном бегстве поведала взволнованная Эммалиэ, наслушавшись сплетен во дворе.
    Жители воспряли духом. Значит, можно обойти законы, установленные захватчиками. Значит, можно добраться до Риволии и без разрешений миграционной службы. Врут, что опасно. Вот слабая женщина решилась бежать из города и наверняка добралась до союзной границы, а мы чем хуже? Соберем манатки и под покровом ночи двинемся на восток.
    А через два дня даганский солдат прикатил во двор чемодан на колесиках и поставил у подъездной двери. По месту жительства.
    Смешно спрашивать у чужака, куда делись хозяйка с сыном. Знать, убежали недалеко и Риволию только в мечтах и видели. Кто остановил беглецов: бродяги или даганны?
    Соседи словно языки проглотили. Проходили мимо и косились на чемодан. Он простоял весь день у подъезда, а на следующее утро исчез. Хозяев уж и в живых нет, а кто-то ушлый не погнушался шмотьем, которое можно продать.
    
    Каждый день Айями ходила на рынок. От встречных горожан отводила взгляд - боялась прочитать в их глазах презрение и осуждение своему поступку. Но никто не тыкал пальцем и не высказывал неодобрение распутством с оккупантами. Быть может, потому что от доброго расположения даганнов зависели многие из жителей. И потому что беспросветность стерла границы морали и чести.
    Однажды, возвращаясь домой, Айями услышала брошенное в спину: "даганская шлюха". Обернулась - на лавочке под яблоней Ниналини с подружками делают вид, будто считают ворон на дереве. Среди сплетниц затесалась соседка, что уж дважды просила поварешку каши в долг и получала. Посмотрела Айями так, что женщина поняла - за подачкой можно не приходить.
    С тех пор Айями держалась подальше от окон, запомнив слова Оламирь.
    
    В больницу Айями заглянула на четвертый день. По доброй воле ни за что не пришла бы под суровые очи Зоимэль. А решилась, потому что хоть саднящее ощущение и прошло, но низ живота тянуло.
    Сразу попасть на прием не удалось - по утрам Зоимэль лечила пациентов в тюрьме при ратуше. Айями повторила попытку после обеда, и опять пришлось ждать около кабинета. Она уселась на один из шатких стульев как школьница, сложив руки на коленях и опустив взор. Путь до больницы стал нелегким. Казалось, каждый встречный догадался о цели визита к врачевательнице.
    Через некоторое время из кабинета вышел даганский солдат с рукой на перевязи. У чужаков приоритет: к врачу - без очереди.
    - Пулю извлекала, - пояснила Зоимэль, кивнув на ведро с окровавленными бинтами и салфетками. - Наши подстрелили. Говорят, партизанят в пригороде.
    Если наши сопротивляются, значит, не всё потеряно.
    - Вдруг мы победим? Соберемся и отразим удар, - обрадовалась Айями услышанной новости.
    - Может, и победим. Но даганны уверяют, это одиночки отстреливаются. Те, кто сбежал из армии, прихватив оружие. А в основном, даганнов привозят с колотыми ранами. На днях пришлось троих латать. И ничего, все выжили, хотя одному загнали нож под ребра. Лоси с толстой шкурой. А как твои дела?
    Зоимэль не осудила. Выслушала невнятное заикание Айями и указала на кресло.
    - Ложись, посмотрю. Теперь мне выдают перчатки и лекарства. Правда, тщательно проверяют расход. Организовали освещение, - врачевательница показала на плафоны. - Плиту установили, чтобы стерилизовать инструменты. Привозят фляги с водой. Видела, как они набирают воду в речке?
    - Нет, не заметила, - пробормотала смущенно Айями, забираясь в кресло.
    - Подъезжает машина с бочкой вместо кузова. Опускают шланг в реку и качают зараз помногу.
    Бочку на колесах Айями не видела, зато не единожды сталкивалась на набережной с женщинами, приходившими тем вечером в клуб. Они не здоровались, не улыбались приветливо, но по глазам было видно - узнали. И расходились молча в разные стороны, катя тележки.
    - Небольшая отечность, покраснение. Незначительное воспаление. Поспринцуйся, попей таблетки, - Зоимэль отсыпала горсть белых кругляшей в бумажный кулёчек. - Насколько понимаю, циклимов у тебя нет.
    - Да, третий месяц.
    - Аменорея на фоне потери веса. Думаю, беременности не будет. А если наступит - приходи, у меня есть кое-какие травки... Не красней, Айями. Я ж понимаю. Зато даганны придерживаются другого мнения. Потребовала контрацептивы для наших женщин - отказали. Рекомендовала использовать презервативы - посмеялись. А вот на препараты от венеричек не скупятся.
    - Болеют солдаты, а офицеры - нет, - ответила Айями, покраснев.
    - Кто сказал? - удивилась Зоимэль. - Не застрахованы ни генералы, ни солдаты. И плохо то, что даганны могут "наградить" наших женщин.
    - Кто-то заболел? - расширились глаза Айями.
    - Пока что не обращались. Если и заразились, то боятся признаться. Да и даганны не жалуются. Наблюдаю за ними и прихожу к выводу, что у них хороший иммунитет. Раны и порезы заживают как на собаках. Ну, а ты на авось не надейся. Почувствуешь зуд или жжение - приходи сразу же. Послушай, Айями... - замялась врачевательница. - Я тебе не советчица и не судья. Рада, что ты не сдалась. Но что ты собираешься делать? Ходить в школу по вечерам?
    - Не собираюсь, - отозвалась смущенно Айями. - А куда деваться? Иначе не устроиться посудомойкой или прачкой. Я согласна на любую работу, но нигде не берут. Знакомая посоветовала сходить в клуб и попросить о заступничестве.
    - Ироды! - воскликнула Зоимэль в сердцах. - Когда-нибудь доведут людей до греха. И бездействие рождает ненависть. Арестантов с каждым днем всё больше, я уже не справляюсь в одиночку. На днях попросила выделить медсестру в помощь или, на худой конец, санитарок...
    - Возьмите меня! - взмолилась Айями. - Я не брезгливая, всё выдержу.
    - Знаю, - улыбнулась ласково Зоимэль. - Так ведь отказали изверги. Заявили: "Мы не намерены кормить амидарейских санитарок за то, что они будут выхаживать наших врагов". Ну, мы еще посмотрим! Я ему покажу! - погрозила она в пространство.
    - Кому?
    - Не бери в голову, - отмахнулась врачевательница и забормотала под нос: - А если не послушает, устроим бунт. Может, даганнам достанет стыда не воевать с бабами?
    Как позже рассказали женщины, убиравшие в ратуше, Зоимэль прорвалась через пост при входе и, как была в белом халате, залетела в кабинет главного военачальника, громко хлопнув дверью. Даганский офицер занял апартаменты, в которых раньше заседал бургомистр. Неизвестно, что происходило за дверью, но господин военачальник не застрелил бесстрашную амидарейку. Наоборот, через минуту в кабинет прибежал переводчик, а спустя некоторое время дверь отворилась, и оттуда вышла Зоимэль - бледная, с гордо поднятой головой. А самый главный даганн проводил врачевательницу и сказал, стоя на пороге:
    - Far gisanim.
    Переводчик сообщил:
    - Ми подумойем.
    
    А на шестой день ударили колокола.
    Амидарея потерпела сокрушительный разгром в последнем, решающем сражении под Алахэллой и в двухстороннем пакте признала полную и безоговорочную капитуляцию. От лица Амидарейской республики сей документ подписал главнокомандующий армией Теофаль лин Риллу, потому как иных высокопоставленных чинов не осталось. Накануне правительство закрылось со своими семьями в подземном бункере и воззвало к милости Хикаяси. А главе государства не хватило храбрости признать поражение перед своим народом, как не достало смелости испить нектар хику. Председатель правительства предпочел отравиться ядом.
    Пакт на амидарейском языке вывесили на информационном щите у ратуши. Рядом прикололи на кнопках обращение лин Риллу к согражданам, призывавшее не поддаваться панике. Также главнокомандующий выразил надежду на взаимопонимание и дальнейшее сотрудничество между двумя странами.
    И всё?! - удивились горожане, толпясь у щита. Как нам жить, как кормить семьи? Вернется ли в город местная власть в лице бургомистра? Кто поведет за собой растерянную паству?
    Сказать, что известие о капитуляции подкосило население, значит, ничего не сказать. Публичное признание в поражении поставило амидарейцев на колени. Ведь говорят, что надежда умирает последней. А теперь и той не осталось. Впереди маячило неопределенное будущее, сокрытое туманом. Каким будет завтрашний день? Чего ждать от победителей? Массовых казней и репрессий, рабства, ссылок в концлагеря?
    - Что с нами станет? - плакала Айями. - Нас заклеймят как скот и отправят на бойню? А здесь построят свою провинцию?
    Не то, чтобы она не предполагала подобного исхода войны, просто мысль о поражении казалась кощунственной. Не укладывалась в голове. А Алахэлла, так и оставшаяся недосягаемой мечтой, лежит сейчас в руинах. Хотя кто-то уверяет, что столицу не тронули, пожалев рукотворную красоту.
    - Чему быть, того не миновать, - утешала Эммалиэ. - Ты же видишь, даганны - не людоеды и не варвары, какими их выставляла наша пропаганда. Что бы ни случилось, мы - амидарейцы и должны этим гордиться.
    - Следовало не ждать, а бежать, - всхлипывала Айями. - Люди говорят, риволийцы до сих пор принимают беженцев. Вот бы добраться до Риволии!
    - Сомневаюсь в том, - голос Эммалиэ затвердел. - Посуди сама, Риволия перенаселена. Несколько миллионов человек проживают на пяти небольших островах. А ты говоришь о тысячах беженцах, которых и разместить-то негде.
    - Риволийцы не позволят даганнам растерзать нашу страну! Они наши союзники и обязаны помочь!
    - Как знать, - пробормотала Эммалиэ, глядя в темноту за окном. - Как знать...
    Оккупанты устроили в школе шумное празднество по случаю победы, а амидарейцы собирались в храме. Тянулись в открытые двери ручейками - потерянные, серые от горя. А куда идти, если осталась только вера?
    И Айями отправилась, прихватив дочку. Одела Люнечку потеплее и взяла на руки. И Эммалиэ впервые переступила порог храма, озираясь по сторонам. А пришли в святилище, потому что некуда идти. Потому что никто не объяснит и не подскажет, как жить дальше и по каким законам, кого слушать и чего ждать.
    Встали у стены, ближе к образам святых. Дочка повертела головой, позевала да и прикорнула на плече Айями.
    Много народу пришло в храм. И старики приплелись, и женщины, и дети. Знакомые лица - с фабрики, с рынка, из домов по соседству. Кто-то молится, отбивая поклоны на коленях. Кто-то читает молитвы стоя, с закрытыми глазами. Тихий гул поднимается к сводам храма.
    Сумрачно в святилище, потому что мало свечей. Зато сверху льется голубоватый поток, набросив на плечи Хикаяси шубу из лунного света. Молчаливо взирает богиня на неразумных детей своих. Всех приветит и укажет дорогу заблудшим. Чаша полна, и нектар падает каплями в каменный желоб.
    Служитель Изиэль, забравшись на кафедру, тянет исхудавшие руки к Хикаяси.
    - Помоги... Смилуйся... Наставь нас на путь истинный...
    И ему вторят десятки голосов - слабым, тонким эхом. "Смилуйся... Внемли нашим стенаниям... Прости нас, грешных..."
    Тяжелый воздух, спертый. Пахнет старчеством, немытыми телами. Пахнет безысходностью и покорностью судьбе.
    У Айями закружилась голова, наверное, от воскуряемых благовоний.
    - Пойдем отсюда, - потянула Эммалиэ. - Дай мне Люню, а то сейчас вместе с ней упадешь.
    Они протолкались через толпу к выходу. На улице Айями вдохнула грудью свежий воздух, и в глазах прояснилось.
    Осторожно возвращались домой по темноте, попеременно неся Люнечку на руках и обходя рытвины. Даганские патрули не останавливали. Не до того им. Чужаки отмечали победу.
    - Правильно говорят, что амидарейцы - нация трусов, - сказала Эммалиэ со злостью. - Почему мы ввязались в эту войну? Ведь всегда улаживали конфликты мирными способами.
    Действительно, в истории страны практически не случалось войн, тем более, захватнических. Амидарейцы всегда считались хорошими дипломатами.
    - Словно помешательство, - продолжала Эммалиэ. - Из кризиса энергоресурсов можно выходить разными путями. Например, договориться с даганнами и предложить равноценный обмен. А мы предпочли под покровом ночи, как шакалы, перейти границу и перерезать неповинных людей. Почему? Вот сейчас вышла из храма, и меня осенило: нами управляли как куклами на веревочках. Опоили, одурманили. А теперь страны нет, но есть территория и ресурсы. Кому они достанутся?
    - Ну-у, - протянула Айями, впечатлившись услышанным. Она и не подозревала, что соседка политически подкована. Оно и понятно, дочь генерала. - Могут наложить эту... контрибуцию, а Амидарея сохранит суверенитет. И ничего не изменится.
    - Может, и не изменится. Но как прокормить ораву народа, когда зима на носу? Наверняка будет много пленных и раненых. Плюсуй сюда гражданское население. Поля и продуктовые склады наши войска по дури пожгли, а фабрики и заводы взорвали.
    - Будем надеяться на лучшее. Жизнь обязательно наладится, - сказала Айями неуверенно.
    - Твоими устами да историю писать, - улыбнулась Эммалиэ устало.
    Далеко за полночь разгулявшиеся победители устроили массовый залп на площади, и Айями вздрагивала каждый раз, когда дребезжали стекла. Прижимала заворочавшуюся во сне дочку:
    - Тише, тише. Это охотники за серым волком гонятся, чтобы спасти Красную шапочку.
    Ни Айями, ни Эммалиэ не догадывались, что в эти часы история начала отсчет нового мира, в котором нет места побежденным.
    
     11
     Победив, даганны стали вести себя иначе. Как полноправные хозяева.
     Развернули активную деятельность.
     На информационном щите вывесили первые списки пленных. С многочисленными ошибками и слабо пропечатанные, наверное, под четвертую или пятую копирку. Жители толклись у щита, выискивая знакомые фамилии. Если внесен в список - значит, жив, пусть бы и ранен. Потому как победители не считали нужным идентифицировать убитых.
     Одна из женщин нашла фамилию мужа в списке и кинулась в ратушу. Там ей объяснили, что часть пленных подлежит депортации в Даганнию, но для тех, кто согласен уехать с семьями, предусмотрены льготы - питание, отдельное жилье и земельный участок.
     Поначалу местные решили, что ослышались. Но нет, вскоре слухи подтвердились официально: часть пленных оставляли на территории Амидареи, а другую часть намеревались отправить в за Полиамские горы.
     На улицах города расклеили афиши. Амидарейская семья - муж, жена и двое детей - румяно и сыто улыбались во всю ширь, а под картинкой шел текст на амидарейском. И надо заметить, грамотный текст-приглашение на работу в Даганнию лицам обоего пола и при наличии детей. Добровольцам гарантированно полагались жильё, продуктовые пайки и теплая одежда.
     Айями вот уже минут десять стояла у плаката и не могла уразуметь: неужели чужаки всерьез полагают, будто амидарейцы добровольно отправятся на растерзание в другую страну - туда, где зачинщиков оконченной войны ненавидят всей душой? И очки не нужны, чтобы прочитать меж строк: приглашаем в пожизненное рабство.
     Картинки на другом плакате были красочнее и убедительнее. Поле, изрытое глубокими воронками, и указатель на амидарейском: "Прохода нет. Осторожно, мины!", выжженный лес с остовами обуглившихся стволов, городские руины... "Семьдесят процентов территории Амидареи находятся в бедственном положении. Продуктовые запасы исчерпаны. Кто переживет приближающуюся зиму?" - вопрошал невидимый агитатор и предлагал пути к выживанию. Вернее, единственный вариант - подписание договора о работе в Даганнии. Ниже, без восторженных воплей и пафосных фраз, перечислялся необходимый минимум, который предоставят добровольцам, чтобы не умереть от голода и холода.
     Грамотная и наглядная агитация, ничего не скажешь. Амидарейцам давали понять - альтернативы не предвидится. Потому как оставшихся в живых гораздо больше, нежели съестных припасов, которых практически нет. Побежденных не принуждали к насильственному переселению, их ставили перед фактом: единственное милосердие победителей заключается в том, чтобы предоставить работу в Даганнии.
     Даганния... На другом краю света, за Полиамскими горами, за плато Тух-Тым. Неизвестный, чужой край... Мир дикарей, проповедующих кровавые и жестокие культы... Туземные пляски около костра, бой барабанов, скальпы врагов на острых пиках...
     - Ну как, подруга, прониклась?
     Айями вздрогнула, выныривая из невеселых фантазий в действительность.
     Рядом стояла Оламирь. Туфли на каблучках, яркая помада, кремовое платье в крупный горох откровенной длины, сумочка на плече. Эта женщина знает толк в красоте и умеет выгодно себя подать. Яркая бабочка и, к тому же, смелая. Не боится, что обозленные горожане могут потрепать крылышки.
     Айями вдруг вспомнила, что не видела её в храме в день капитуляции. А может, Оламирь не искала утешения в стенах святилища, а предпочла отметить победу с даганнами.
     - Записываешься в очередь? - кивнула Оламирь на плакат.
     - Только дурак согласится, - буркнула Айями.
     Знал бы кто-нибудь, что её переполняло отчаяние. Даганский паек почти съеден. Все хорошее имеет тенденцию заканчиваться. Продуктов хватило на неделю и даже чуть дольше - Эммалиэ превзошла себя, растягивая пропитание. И все же завтра остатки ячменной похлебки с мясом неизвестного происхождения закончатся.
     - Наплюй. Будет и на нашей улице праздник, - поправила прическу Оламирь. Излишний и бессмысленный жест для идеальной укладки.
     - А тот... он приехал? - спросила нерешительно Айями.
     - Забудь о нём. Заведи себе другого. Нынче приедет немерено даганнов. Устроят в городе штаб.
     - Почему здесь? - удивилась Айями.
     - Потому что здания более-менее сохранились, и инфраструктура есть. В других местах бомбежками подчистую всё снесли.
     Айями невольно сглотнула, представив испытания, выпавшие на долю жителей, чьи дома смели с лица земли артиллерийскими залпами. "Пусть жизни их оборвались легко и быстро, а Хикаяси будет добра", - прочитала краткую молитву, закрыв глаза.
     Однако проблемы никуда не делись. Две трети страны разорены, но мы-то живы, и нужно устроиться на работу любым способом. И если потребуется, снова пойти в клуб. Лишь идиоты клюнут на заманчивую приманку в виде работы в Даганнии. Кто по доброй воле залезет в клетку-мышеловку да дверцу изнутри закроет?
     Побрела Айями домой. Понесла в авоське прошлогодний картофель, который удалось обменять на оставшиеся куски мыла. Клубни сморщенные и с прозеленью, но иного на рынке не предлагали.
     А Оламирь посмотрела с прищуром вслед.
    
     ***
     Приехал твой неземной рыцарь. Два дня назад вернулся и в тот же вечер примчался в клуб. На груди побрякушка - то ли медаль, то ли орден. За воинскую доблесть под Алахэллой. И наверняка с новым чином. С повышением. На трезвую голову не разберешься в системе даганских воинских званий. Зато Оламирь четко усвоила: её любовник - самый главный в городе.
     Она не полная кретинка, сразу догадалась, что приезжий даганн осведомлен об её знакомстве с серым мотыльком. Видел, что женщины появились вместе тем вечером в клубе. Поэтому и сел позавчера на диван напротив, вежливо поинтересовавшись:
     - Вашья подруга?
     Кто говорит, что даганны невежественны и тупы? Между прочим, офицеры обязаны знать амидарейский. И знают. Но ленятся на нем разговаривать, потому что презирают и брезгуют. А если общаются, то от большой нужды и нехотя, короткими фразами. Например, как сейчас, любопытствуя о степени знакомства с серым мотыльком.
     - Да, моя близкая подруга, - улыбнулась Оламирь ослепительно. - Очень-очень близкая. Угостите меня вином.
     - Не могу. Ви заняти, - ответил офицер с легким акцентом.
     Забавный говор. Даганны вообще смешно выражаются на чужом языке. Оламирь бы расхохоталась в полный голос, но вместо этого эффектно поменяла ноги, продолжая улыбаться. Потому что нужно очаровать приезжего офицера. Потому что он может занять место господина военачальника, когда тот уедет из города. Свинячий потрох, а не любовник! Не удосужился ей сказать. Что за напасть? Или проклятье? Мужчины бегут от Оламирь. Пользуются, восторгаются, ревнуют, преподносят подарки, но когда дело касается серьезных решений, не считают нужным ставить в известность. Вот и сейчас о рокировке в должностях Оламирь узнала совершенно случайно, спасибо флирту с одним из офицеров. Даганн обмолвился, а Оламирь улыбалась, словно так и задумано. Но оттого вдвойне унизительно. Господин военачальник получит сегодня выволочку за молчание и утаивание, она выдоит его дочиста и убедит взять с собой на новое место назначения, в Алахэллу. Любовница-амидарейка - разве не экзотика для даганнов? Но на всякий случай следует наладить контакт с приезжим.
     - Имья? - допытывался офицер.
     Хочешь узнать, как зовут мою "подруженьку"?
     - Айями, - улыбнулась обольстительно Оламирь.
     Бледное и неприметное, как и хозяйка.
     Он задумался, наверное, пытался запомнить трудновыговариваемое сочетание букв. Вот такие мы, амидарейцы, - прищурилась Оламирь с хитринкой. Наши имена - не чета чужеземным: текучие, напевные. И даганны обрубают, коверкают слова, потому что не могут повторить. Или не хотят. К примеру, любовничек зовет её Олой. Зато у даганнов воистину варварские имена - короткие, отрывистые, которые дополняются принадлежностью к клану. Оламирь едва не сморозила шутку, услышав впервые о дурацком устройстве общества у даганнов, но вовремя прикусила язык, потому что чужаки болезненно воспринимают насмешки в адрес своей страны, своей семьи и своего клана.
     Зачем тебе серая и блеклая? Таких, как она, пруд пруди, а я единственная и неповторимая. И интереснее во всех смыслах. И больше о ней не спрашивай. Всё равно не знаю ни фамилии, ни адреса, ни возраста. Учились в одной школе, но разве ж запоминаются невзрачные? Бесполезные знакомства не имеют смысла, только мешают. Ах да, у неё есть дочь. Значит, и муж есть. Вот будет номер: супружника взяли в плен, а женушка в родном городе крутит-мутит с даганским офицером. Надо бы разузнать о ней поподробнее. Прокол получился, - признала Оламирь.
     - Вашья подруга приходил сьюда?
     - О нет, не приходила, - ответила Оламирь с любезной улыбкой и заметила, как сверкнули глаза даганна. Не оттого, что собеседница восхитительна в облегающем платье, а оттого, что серый мотылек после того вечера не появлялся в клубе. - Здесь, к сожалению, она не бывала. Ей не по средствам приходить сюда каждый вечер. Пришлось моей подруге дружить с солдатами, это проще. Они оказались галантными и заботливыми ребятами. Что поделаешь, - вздохнула Оламирь, - нам, амидарейкам живется трудно. Голодно. Наши мужчины оставили нас, поэтому мы выживаем, кто как может.
     Офицер поджал губы и нахмурился. Помрачнел.
     Оламирь победоносно улыбнулась. Да, мы, амидарейские женщины, можем прогнуться под обстоятельства, если нас заставляет жизнь.
     Даганн поднялся с дивана и направился к выходу.
     Свинья. Ни манер, ни воспитания. Наверное, пошел к своим стерилизованным проституткам. Ишь, брезгливый. Чистеньких ему подавай и нетронутых соплеменниками. Обломись. Сам, поди, не церемонился в захваченных городах и плевал на чистоту амидарейских женщин, которых перепробовал на пути к Алахэлле. И своим солдатам не препятствовал в развлечениях, верняк.
    
     ***
     Пальцы нетерпеливо постукивают по оплетке руля. Покурить бы.
     Четвертая сигарета за последние полчаса. Время ползет улиткой. Распланированно.
     Много ли в городе женщин с именем Айями? И в возрасте от двадцати до сорока лет. Хотя нет, внешний вид амодаров обманчив. Диапазон поисков - от пятнадцати до сорока пяти. Чтобы наверняка.
     Он достал бумажку из нагрудного кармана. Странное и непривычное имя, можно язык сломать. Разве что произнести как Аама.
     Аама, Аама...
     Дежурный больше полудня перебирал картотеку населения, прежде чем нашел фамилию и адрес. Порывался что-то добавить, но, получив сдержанную похвалу за расторопность и оперативность, был отослан для других дел. Имеющихся сведений более чем достаточно.
     Утром она катила тележку с флягой. Смотрела под ноги, задумавшись. Поначалу он не узнал её. Должно быть, тогда, в клубе, на него напал морок. Хотя чему удивляться? Тем вечером она продавала себя впервые и оттого дороже. А потом пошла вразнос по солдатским койкам.
     Вот и она. Идет неторопливо, с опущенной головой, точно шаги считает. Плетется мимо. Разве ж это женщина? Нечто бесполое в линялом тряпье. Бесцветна и худа как жердь. Доска и та рельефнее в габаритах. Амодарская шлюха. Шалава. Переспала с половиной гарнизона. Амодарки продаются без исключения - за буханку хлеба, за паек, за защиту и покровительство.
     Навстречу двое солдат. Идут, смеются. Перегородили дорогу.
     Она протягивает пропуск. Руки дрожат, видно даже отсюда. Вжалась в стену, сумку притянула к груди.
     Ну, давай, начинай флиртовать. За эту неделю ты успела научиться дешевому кокетству.
     Солдаты обступили с двух сторон. Посмеиваются. Один задрал платье, погладил ногу. Второй рывком разорвал кофту на груди - посыпались пуговицы.
     У неё затравленный взгляд. Озирается, просит, умоляет.
     Бесполезно. Никто не выглянет и не поможет. Разбежались, затаились. Амодары - трусы, каких свет не видывал. Отдавали своих женщин, лишь бы остаться в живых.
     Солдаты гогочут. Зажав, подталкивают к глухому углу. Вырвав сумку, выбросили, и содержимое раскатилось по тротуару.
     Почему она не кричит? Стягивает края кофты. Что-то шепчет, отсюда не слышно, хотя стекло опущено.
     Сейчас ей заткнут рот и по очереди попробуют: сначала один, потом второй. На виду у всей улицы. Именно так поступают с амодарскими подстилками. И заплатят, бросив по банке с консервами. Столько, сколько заслуживает фронтовая шлюха. Или поимеют задаром.
     И ведь ни одна амодарская сволочь не вступится.
    
     ***
     - Пожалуйста... Прошу вас... Не надо...
     Айями парализовало от ужаса. Язык налился тяжестью, конечности одеревенели. Голос скатился до бессвязного лепета.
     - Прошу вас, отпустите... У меня дочка... Пожалуйста... Не трогайте...
     Не слушают. Комариный писк им не мешает. Лапают, тискают, похохатывают. Порвали кофту, разодрали платье на груди.
     Дай мне сил вытерпеть... Или сопротивляться.
     Нет, за сопротивление убьют. Проткнут штыком и отправятся дальше, насвистывая.
     Значит, вот она какая, даганская власть. Вот они, победители. Берут среди бела дня. Безнаказанно. По праву.
     Люнечка, девочка моя...
     Ноги отнялись. И съехала бы вниз, но удерживают.
     - Ungitir! Kilpas! (прим. - Прекратить! Немедленно!)
     Айями отпустили, и тротуар опасно приблизился. Она рухнула без сил на колени.
     Солдаты встали навытяжку перед офицером.
     - Tenn - puhas plir foz qiget. Cvis tilic htod xavirin rafort (прим. - Каждому - пять нарядов вне очереди. Через час предоставить мне письменный рапорт).
     - Ig, dir sot! (прим. - Так точно!) - откозыряли нестройно.
     - Inmas misom. Undur! (прим. - Вон отсюда. Быстро!) - гаркнул офицер, и солдаты резво направились к ратуше. - Lexir! (прим. - Вставай). Поднимайс.
     Айями не сразу сообразила, что обращаются к ней, пока неведомая сила не вскинула и не поставила на ноги. Она вообще не соображала, где находится и что делает на улице. Не видела того, кто стоял рядом. Не могла вспомнить, куда шла и что делала до того, как натолкнулась на даганский патруль. Имя свое забыла, и где живет, не помнила.
     Взгляд упал на раскатившиеся картофелины. Авоська! Она возвращалась с рынка, где обменяла мыло на продукты.
     Схватив сумку, брошенную неподалеку, Айями принялась собирать картофель. Ползала по тротуару и складывала клубни дрожащими руками.
     - Lexir! (прим. - Вставай!) - потянули вверх.
     - Нет! - вырвала она руку.
     Нужно собрать все картофелины, иначе голодная смерть. Нужно собрать...
     Наверное, она бормотала вслух как заведенная. В радиус зрения попали начищенные ботинки, и Айями, обогнув их, выползла на четвереньках на мостовую. Собрать, нужно собрать...
     - Furnir uqah (прим. - Брось это гнильё), - раздался голос. - Lexir (прим. - Поднимайся).
     - Нет!
     Лишь сложив все картофелины в авоську, Айями позволила поставить себя на ноги и отвести, и усадить на что-то мягкое со спинкой. И прижимала к себе сумку как большое сокровище.
     Неожиданно засаднили разбитые колени, и боль выбила пробку в голове. Айями сообразила, что сидит в машине, что в салоне пахнет кожей и табаком, и что руки и ноги грязны от ползания по тротуару. А потом нахлынуло то, от чего рассудок категорически отказывался. Унижение... Разорванная кофта... Сальные улыбочки на мужских лицах... Неизбежность...
     Все святые, как же страшно - панически, безраздельно. И страх лишает здравомыслия, обездвиживает.
     Айями всхлипнула раз, другой - и заревела. Заплакала навзрыд, размазывая слезы по щекам. Тёрла глаза. Авоська упала в ноги, а Айями, сжавшись в комочек, выплакивала свое потрясение, заново переживая случившееся.
     Наверное, прошла целая вечность, прежде чем удалось более-менее успокоиться и швыркать, вздрагивая всем телом. И понять, что снаружи - день, точнее послеобеденное время, и что Эммалиэ, заждавшись, начала беспокоиться. И что война окончена, а в городе правят победители. И что авоська с картошкой где-то внизу, под сиденьем. А рядом, на месте водителя, кто-то сидит... Большое темное пятно, попавшее в угол зрения.
     Достаточно, чтобы сердце остановилось во второй раз за сегодняшний день.
     Даганский офицер занимал водительское сиденье. Откинулся на спинку и молча смотрел на Айями. И это был он. Тот самый, из клуба. В кителе и в фуражке.
     Вот уж правда, все чужаки - на одно лицо, и навскидку меж ними не найти двух отличий. А все равно Айями мгновенно поняла - это он. Смугл, черняв и хмур.
     Что ему нужно? Это он спас её от солдат. Приказал громовым голосом отвалить и добавил что-то о наказании.
     Айями машинально стянула кофту на груди, прикрывая разорванный вырез платья. Недоверчиво взглянула на даганна и обожглась чернотой в глазах. Непроницаемо.
     Почему он помог? Что задумал? Зачем посадил в машину? Явно не из добрых побуждений. Доброта даганнов закончилась, когда амидарейские войска вероломно перешли границу.
     Молчит. Может, ждет слов благодарности?
     - Спасибо, - сказала Айями тихо и, прочистив горло, повторила громче: - Pird (прим. - Спасибо).
     Офицер протянул пропуск, который забрали солдаты из патруля. Айями неловко сложила бумагу и сунула в карман кофты.
     Он же уехал под Алахэллу и там погиб. Тьфу, он живой и сидит совсем близко. И он здесь, в городе. Вернулся. А значит, можно попросить его о работе. Чудо, о котором Айями мечтала денно и нощно и о котором думала, нервно грызя ногти, свершилось. Он здесь и он поможет. Даганский офицер добр. Он великодушно спас от притязаний своих солдат.
     Повинуясь безотчетному порыву, Айями развернулась к мужчине и схватила за рукав.
     - Пожалуйста, помогите мне устроиться на работу, - отчеканила вызубренную фразу на даганском и взглянула с мольбой.
     Ну и пусть получилось с сильным акцентом. Офицер посмеется и скажет: "Так и быть. Приходи завтра в ратушу. Ты зачислена".
     На лице даганна проступила ухмылка - холодная, циничная.
     - Чтобьи получить работа, спиять не с солдатьями, а с офьицерами. Хорошьо спиять.
     Сперва Айями не поняла сказанного. А когда поняла - отдернула руку, будто от кипятка.
     - Работа нужна заслужить. Убедить. Будьешь хорошьо стараться, и я подумайю о твоя работа.
     Несколько секунд ушло на осознание услышанного, а потом рука Айями со звучным шлепком опустилась на офицерскую щеку.
     Кадры из немого кино: Айями пялится на онемевшую от удара конечность, опешив от собственной дерзости. Переводит изумленный взгляд на даганна, чья щека стремительно наливается краснотой. И сердце падает в область пяток: вот и настал её последний час. Вернее, последний миг.
     - Inmas! (прим. - Вон!) - процедил свирепо офицер, сжимая и разжимая кулаки, и рявкнул оглушающе: - Inmas, den htir him dokes infal! (прим. - Вон, пока я не убил тебя!)
     Айями судорожно шарила по дверце. Вот она, спасительная ручка. Рывок, - и Айями вывалилась на мостовую. Бегом, прочь отсюда, не оглядываясь. Быть может, сейчас взревет мотор, и машина рванет вдогонку, чтобы раздавить и размазать. И не остановится, пока водитель не выпустит пар.
     Она бежала что есть мочи. Вывернула из безлюдного проулка на центральную улицу и на повороте, не удержав равновесие, упала. Зашипела от растекающейся боли - синяк наверняка расползется на весь левый бок. К тому же, мучило болезненное дергание в ладони, приложившейся к лицу даганна. Но это мелочи. Главное, скрыться, спрятаться, исчезнуть.
     Айями неслась, задыхаясь от быстрого бега. Обгоняла и огибала шарахающихся горожан, а в голове билась мысль: за ней придут, заберут всю семью и расстреляют на площади. Показательно. За покушение на жизнь даганского генерала.
     Куда бы спрятаться? Где укрыть Люнечку? Может, податься на окраину, в брошенные дома?
     А миновав площадь, Айями затормозила и вернулась к информационному стенду. Рядом с прочими объявлениями и списками притулился листок, на первый взгляд неприметный. И все же жирный заголовок вонзился в сознание пробегающей Айями и заставил остановиться. На даганском значилось: "Внимание! Ведется прием на работу". А ниже шел текст помельче: "Срочно требуются переводчики технической литературы. Обращаться в комендатуру". Айями потребовалось время, чтобы перевести объявление. Кое-какие слова она помнила, кое-какие домыслила интуитивно. А что говорить о других жителях? Для них объявление - полнейшая абракадабра. А для даганнов - своеобразный тест.
     Стало быть, теперь ратуша называется комендатурой. Айями чуть не ринулась по месту, указанному в объявлении, но одумалась. Грязная, с разодранным платьем и ушибленными коленками... Неприглядный видок. Нужно произвести впечатление на работодателей опрятностью и аккуратностью. Компенсировать пробелы в даганском скромной улыбкой, исполнительностью и желанием заполучить работу. Переводы всегда удавались Айями лучше, чем разговорный даганский. А если под рукой окажется даганско-амидарейский словарь, то большего и желать нельзя.
     Скорее домой - умыться, переодеться и привести себя в относительный порядок. И, уняв колотящееся сердце, отправиться на собеседование в ратушу. То есть в комендатуру.
     А генерал... Пусть убивает. Теперь Айями ничего не страшно. В конце концов, амидарейцам не занимать гордости.
    
     12
     Подумать только, мир перевернулся с ног на голову. Какие-то два месяца назад даганны находились в неведомой дали от города, а теперь они - победители и диктуют условия. Еще недавно амидарейцы и помыслить не могли, что по улицам зашуршат шины иностранных военных машин, а чужаки заполонят городок. Четыре года назад о стране за Полиамскими горами мало кто знал и не интересовался, считая родиной недоразвитых дикарей. А сейчас Айями сидит на стуле и пытается убедить двух даганнов в сносном знании их родного языка.
     Работодатели выглядят уставшими и невыспавшимися. Они сидят за столом и перекладывают бумаги. Оба в форме, но помимо черных птиц на погонах имеются нашивки на предплечьях - зеленый ромбик из перекрещивающихся полосок (Прим. - военные инженеры).
     А еще даганны знают амидарейский. Офицеры, в частности. И тот, что прогнал солдат в проулке, тоже знает амидарейский. Он говорил на языке Айями, пусть и с сильным акцентом. Зачем победителям переводчики?
     С удивлением Айями признала, что начала различать даганнов. У того, что сидит слева, воспаленные от недосыпа глаза, а брови сведены ближе к переносице, нежели у того, что справа. И он скуластее, чем его сосед и, к тому же, старше. А в целом, отличия незначительные. Голоса у обоих низкие, но есть разница: тот, мужчина, что слева, говорит хрипло, наверное, потому что простужен или много курит. А у второго, что сидит справа, чистый бас.
     Придя на собеседование, Айями выдала общеупотребительные фразы на даганском: "Здравствуйте. Меня зовут Айями лин Петра. Мне двадцать четыре года. Я уроженка этих мест. Я хочу получить работу переводчика".
     Даганны насмешливо переглянулись. Наверное, молчаливо отметили чудовищное произношение. Что ж, Айями не удивила их своим представлением. Многие желают получить работу и заучивают целые страницы, не говоря о паре примитивных предложений.
     Ей задали несколько беглых перекрестных вопросов на даганском. Айями растерянно моргала, потому что не успела сообразить и уловить суть.
     Тот даганн, что помоложе, опустил глаза в бумаги.
     Разочарованы.
     - Я не сильна в разговорном, - сказала Айями на даганском, нервно комкая платье на коленях. - Но тексты переводила. Со словарем.
     - Где вы изучали даганский? - спросил тот, что постарше. Поинтересовался на амидарейском и с акцентом.
     - В школе, - ответила Айями на даганском.
     Офицер хмыкнул.
     - С какой целью? Перед вами ставили конкретные задачи? - продолжил допрос на амидарейском.
     - Нет, - сказала Айями и поведала о неравномерной загрузке учеников при изучении риволийского и о том, что администрация школы вынужденно заняла учебные часы другим иностранным языком.
     - Расскажите об учебной программе касаемо Даганнии.
     - Нам не рассказывали о ней. Мы переводили художественные тексты с амидарейского на даганский и наоборот, - ответила Айями послушно.
     Тот офицер, что постарше, сложил руки в замок и в задумчивости поиграл пальцами, раскачиваясь на задних ножах стула. Ничто человеческое им не чуждо. Такие же люди, как и амидарейцы. Такие же жесты, такие же эмоции.
     Мужчины тихо заговорили меж собой на даганском.
     - Хорошо. Вот текст, вот словарь. Садитесь сюда, - тот, что помоложе, показал на парту в углу. Наверное, её принесли из школы. - На столе бумага и карандаш. У вас десять минут. Переведите максимально точно. Для нас также важно количество переведенных слов.
     Айями уселась на предложенное место. Отдышалась, уняв дрожь в коленях и в руках.
     Она сможет. Она должна получить эту работу.
     На форзаце словаря - штамп школьной библиотеки. Бумага серая и линованная, а карандаш грифельный и остро заточенный. Для перевода предложили статью из научно-популярного амидарейского журнала пятилетней давности - что-то об особенностях работы двигателей внутреннего сгорания на газообразном топливе. Поначалу Айями испугалась - она не справится, не осилит - а потом втянулась. Карябала карандашом, листала страницы словаря, морщила лоб и очнулась, услышав громкое покашливание.
     Даганны изучили перевод с кислыми лицами. Сначала прочитал тот, что постарше, затем второй.
     Значит, не ахти, - понурилась Айями. Воодушевление и уверенность в том, что она с легкостью получит работу, померкли. Оказалось, не так-то просто убедить даганнов в своей ценности как работника.
     - Я буду стараться! - воскликнула она на амидарейском. - У меня нет навыков, потому что не было повода для освоения даганского. Но если тренироваться каждый день, я быстро научусь.
     Офицеры выслушали со скептическим видом и заговорили меж собой на своем языке.
     - Неважные результаты... - переводила Айями, домысливая незнакомые слова благодаря эмоциональной составляющей, нарисованной на лицах даганнов. - Деваться некуда. У нас нет времени и нет лишних рук, чтобы корпеть над бумажками.... Дай ей шанс, пусть попробует. Уволить можно в любой момент...
     - Хорошо, - сказал на амидарейском старший по возрасту офицер. - Вы приняты с двухнедельным испытательным сроком. Рабочий день с девяти до четырех, с перерывом на обед. Рабочее место - в комендатуре, в этом кабинете. Выходные - суббота, воскресенье. Первый рабочий день - завтра. Оплату будете получать продуктовыми пайками. Помните, размер оплаты напрямую зависит от качества перевода и количества знаков.
     - Да, я поняла, - закивала Айями. Неужели её берут на работу?
     - Дайте ваш пропуск. Мы оформим все необходимые документы.
     Она протянула затребованную бумагу.
     - Ждите в коридоре.
     На подгибающихся ногах Айями выползла из кабинета и рухнула на свободный стул. Её приняли! И нужно приложить все усилия, чтобы семья не бедствовала. Для этого Айями сделает всё возможное и невозможное.
     Через полчаса она вышла на крыльцо и прищурилась от яркого солнца. В кармане лежало удостоверение переводчика при комендатуре города, а в пакете - аванс в виде двух консервных банок и двух брикетов с прессованными крупами. За полученный задаток Айями расписалась в ведомости, придя в хозяйственную часть. Рослый даганн в форме с нашивками выдал материальный аванс со склада, оборудованного в левом крыле здания.
     Не обращая внимания на свист и оценивающее цоканье, несущееся вслед, Айями сошла по ступенькам. Теперь у неё иммунитет. Защита от похотливых и липких взглядов. Айями покажет удостоверение даганскому патрулю, и солдаты не посмеют и пальцем тронуть.
     Эх, хорошо! И вообще, несерьезно ходить на работу с пакетом. Нужна дамская сумка.
     - Ну, как? - спросила Эммалиэ встревоженно, встречая в дверях.
     При виде чумазой Айями, в расхристанном платье и в кофте без пуговиц, соседку чуть не хватил удар. Не сдержавшись, она заплакала, когда Айями сняла одежду. Бедро по левому боку - одна сплошная ссадина, коленки и локти расцарапаны. Однако Айями вела себя преувеличенно весело:
     - Мыться и еще раз мыться! Я иду устраиваться на работу.
     Хорошо, что Люнечка спала и не слышала, как мама вернулась с рынка.
     Эммалиэ помогла с прической, собрав волосы в высокий узел. Надевая другое платье, Айями вспомнила об авоське и хихикнула. Потому что, невзирая на угрозу смерти, мысли, как и руки, зациклились на одном. Сумка, добравшись с хозяйкой до дверей квартиры, перекочевала к Эммалиэ, остолбеневшей на пороге. Надумай даганский офицер убить Айями, и Хикаяси встретила бы её в своих владениях вместе с прошлогодней картошкой, потому как пальцы намертво вцепились в потрепанную авоську.
     - Буду держать за тебя кулаки, - сказала Эммалиэ, провожая на собеседование, после того как Айями пролистала заветную тетрадку. "И молиться" - добавила про себя.
     - У нас всё получится, - заверила убежденно Айями. - Этот шанс я не упущу.
    
     - Ну, как? - спросила Эммалиэ, и голос дрогнул. А дочка, успевшая протереть глазки после полуденного сна, замерла с игрушечным мишкой в руках.
     Айями с загадочным видом прошла в комнату и бросила пакет с продуктами на кровать.
     - Взяли! Взяли! Взяли! - воскликнула, и женщины закружились и обнялись.
     - У'я-я! - запрыгала Люнечка, хотя не понимала причин радости. Да и должны ли быть причины, если взрослые счастливы, если за окном светит солнце, и хочется бегать и кричать во все горло: "Жизнь прекрасна и удивительна"?
    
     13
     Теперь Айями - переводчица. Каждое утро надевает юбку, блузку и жакет, а поверх - пальто. На голове - беретка, на ногах - ботинки. Сумочка в руки, поцелуй в щечку Люнечке, традиционное "до вечера" для Эммалиэ - и бегом до ратуши.
     Из-за работы распорядок дня поменялся. Львиная доля хозяйственных забот легла на плечи Эммалиэ, однако Айями приходится вставать раньше, чтобы прикатить с реки тележку с водой. Эммалиэ так приноровилась готовить кашу с мясом, что пальчики оближешь. Каждое утро она откладывает порцию горячего кушанья в баночку - это обед Айями. Благодаря даганско-амидарейскому словарю Айями выяснила, что под синими крышками законсервировано тушеное мясо яка - копытного животного, покрытого длинной шерстью. Это типичный крупный рогатый скот в Даганнии. О яках и о многом другом рассказывает Л'Имар - даганский инженер, который присутствовал при собеседовании и устройстве на работу. И он разрешил обращаться к нему по имени, потому что "Л" - приставка к имени - употребляется в официальных случаях.
     Имар частенько заглядывает в комнату переводчиц и приносит небольшие презенты - то кусочки сахара, то квадратики засахаренного меда, то шоколадные дольки, то орехи.
     - Что это? - Айями вертит в руках коричневый шарик размером с яйцо.
     - Это орех grechil. Нужно расколоть молотком или защемить дверью. Внутри ядро, похожее на человеческий мозг, - поясняет Имар. - Не по вкусу, разумеется, а по внешнему виду, - уточняет со смешком, видя, как девушки зажимают носы и морщатся.
     Переводчицы благодарят, смущенно улыбаясь, а Айями убирает скромный подарок в сумку - для Люнечки.
     Помимо Айями даганны взяли на работу двух девушек - Мариаль и Риарили. Они незамужние и бездетные и обращаются к Айями на "вы". Мариаль исполнилось двадцать, Риарили на год её старше. Обе живут с матерями, не став отделяться от семьи, когда началась война. Обе учили даганский в школе у дедушки-профессора. Знания в иностранном языке не ахти, но девушки стараются. Никому не хочется голодать.
     Переводчицам дают разнообразные технические тексты: инструкции, описания, технологии, статистические данные, статьи из научных журналов, из учебников, книг и справочников. Приносят папки и дела из архива ратуши, чтобы определить ценность и важность информации. Ненужное и лишнее - в огонь. Привозят и литературу из других населенных пунктов, поставляют схемы, чертежи, карты.
     Айями делает успехи в даганском. О достижениях говорит и то, что её паек чуть больше по сравнению с заработками других переводчиц. О прогрессе в знаниях уверяет и Имар. Он просматривает содержание переводов и оценивает качество переведенного текста. Иногда Имар занимается с Айями разговорным даганским в течение часа после работы - разумеется, когда он в городе и не занят. Как-то Имар предложил помощь в освоении родного языка. Обронил, не подумав, а Айями ухватилась.
     - Учтите, будем говорить на даганском, - предупредил он. - Поочередно: сначала вы, потом - я. Озвучивайте всё, что сейчас делаете.
     - Вслух? - удивилась Айями.
     - На даганском, - напомнил Имар. Он общался на амидарейском бегло, без грубых ошибок в падежах и временах.
     - Tit (прим. - Как?)
     - Div tat. Isk dif qaxop husul? (прим. - А вот так. Чем вы сейчас занимаетесь?)
     - Повторите, пожалуйста, помедленнее, - взмолилась Айями.
     - Dan dougann (прим. - На даганском) - напомнил Имар.
     - Хорошо. То есть... Ig, dir sot! (прим. - Есть, так точно!)
     Имар рассмеялся. Он и разговаривал-то не тихо, а когда веселился, то, казалось, стены вот-вот заходят ходуном.
     - Wit, isk dif qaxop husul? (прим. - Итак, чем вы сейчас занимаетесь?) - продублировал вопрос.
     - Сижу... С вами беседую... А-а, я поняла, - догадалась Айями.
     И урок начался. Она описывала на даганском пошаговые действия, а Имар, посмеиваясь, поправлял.
     - Встаю... Складываю бумагу... э-э-э...
     -... стопкой, - подсказал Имар.
     - ...стопкой. Ставлю карандаши в стакан... Беру сумку... Открываю дверь...
     - Ударение на третий слог. Вы говорите: "setafim", а нужно "setafim".
     И Айями послушно повторила, исправляя ошибку.
     - Наверное, у меня ужасное произношение, - пожаловалась она, стоя на крыльце. - И вы не понимаете мое беканье.
     Имар хмыкнул:
     - Вы опять забыли: на уроках разговариваем только на даганском. А произношение у вас... Да, ужасное и смешное. Но все поправимо. Ведь вы выдержали испытательный срок, а значит, нет ничего невозможного.
     Но чаще всего Имар бывает в разъездах. Он мотается по амидарейским городам, оценивает степень разрушений на фабриках и заводах, прикидывает затраты на восстановление. Конечно же, не в одиночку. Имар работает в составе группы инженеров, а руководителем является тот даганн, что присутствовал при собеседовании - постарше и с хриплым голосом.
     Сейчас Имар в городе. Ему и двум инженерам поручено запустить насосную станцию, питающую город артезианской водой, а также котельную и провести ревизию канализации. Полностью подключить город к воде не получится - линии давно разморожены, отсутствуют участки трубопроводов. Целью инженерной службы стоит обеспечение исправными коммуникациями основных административных зданий.
     - Представьте, Аама, из крана побежит вода, а туалетом можно пользоваться.
     - Было бы великолепно, - признала Айями. Она уж и забыла, когда возилась в раковине, перемывая посуду, и не задумывалась о напоре струи.
     - Как долго вы пользуетесь речной водой?- спросил как-то Имар.
     - Года два или больше.
     - А зимой, когда замерзает река?
     - Обычно в районе моста остается широкая полынья, которая подходит берегу. А в сильные морозы топим снег. У кого хватает сил, тот рубит на реке лед. Нужно успевать, пока он молодой. Зрелый лёд - около метра толщиной. Его не всякий бур возьмет.
     - Кто ж бурит и рубит? Женщины? - поинтересовался с улыбкой Имар.
     - Мужчины. Некоторые обменивают куски льда на продукты.
     Однажды Имар принес таблетки - большие и круглые. Штук двадцать в блистерной ленте.
     - Используйте, если в реке пойдет совсем мутная вода. Одна таблетка на тридцать литров. Уничтожает микроорганизмы и способствует осаждению взвесей. Но в любом случае кипятите перед употреблением.
     У инженеров работы невпроворот, и диапазон их знаний впечатляет. Инженерный кабинет расположен по соседству с комнатой переводчиков. Он большой и светлый и разделен на две части. Там много столов, заваленных чертежами и схемами. Чертежи приколоты кнопками и к большим доскам, Имар называет их кульманами.
     Одной из основных забот для победителей стали, как ни странно, пленные амидарейцы. Начать хотя бы с того, что в условиях приближающейся зимы для них посчитали невыгодным возведение тюрем. Рациональнее использовать имеющиеся здания с сохранившимися стенами и крышами. Таким образом, после капитуляции часть пленных перевезли в город, а прочих заключенных распределили по другим населенным пунктам. Начали перепланировку подвала ратуши, чтобы сделать большое помещение пригодным для сборища обросших и завшивленных вояк. Перестраивали амидарейцы, своими руками. Не казематы и камеры пыток, а элементарную систему вентиляции и канализацию, а также рационально расположенные спальные места по проектам даганских инженеров. Надо сказать, те сперва тщательно изучали планы и схемы зданий, прежде чем организовать то или иное строительство - с наименьшими затратами и как можно быстрее и эффективнее.
     Заключенных нужно периодически отправлять под душ, а их одежду стирать и сушить. И снова инженеры обошли имеющиеся в городе здания и пришли к выводу, что после небольшой реконструкции школьные душевые подойдут как нельзя кстати. Трубы и прочие комплектующие резали, снимали и переносили из брошенных домов и квартир. В бывшей ванне школьного бассейна разместили прачечную с автоклавами для обработки нательного белья, тут же растянули тросы для сушки. А с высокой влажностью справится существующая система вентиляции.
     Профилактические мероприятия воплощались в жизнь не от большой заботы о заключенных, а из-за элементарных требований гигиены. Хотя бы для того чтобы не началась эпидемия. Или мор. С этой же целью пленных брили налысо. Впрочем, и даганны смирились с короткими шевелюрами. Если длина волос достигла трех сантиметров - вперед, подставляй голову под опасную бритву.
     Заключенных задействовали на разных работах, в том числе и на восстановлении железной дороги, наравне с гражданским населением, потому как даганны возлагали большие надежды на железнодорожное сообщение. Поначалу среди амидарейцев шел тихий саботаж. День прошел, а результатов не видно, ни на метр не продвинулись вперед. И даже наказание по принципу "кто не работает, то не ест", не пугало.
     И тогда на площадь согнали всех. В центре - пленные, а по периметру - солдаты с автоматами. Местные жались к зданиям и заняли проулки. На крыльцо ратуши, то есть комендатуры, вышел полковник О'Лигх, который сменил прежнего, уехавшего в Алахэллу, и зачитал в рупор обращение на амидарейском. Айями знала каждую строчку обращения, поскольку помогала в его составлении. И слушала, стоя у окна в комнате переводчиков и глядя на волнующееся людское море. На своих соотечественников.
     Кто-то в кепках, кто-то с непокрытыми стрижеными головами... Помятые, заскорузлые... В куртках и шинелях поверх рубах и гимнастерок, с которых сорваны знаки отличия... Хмурые лица, взгляды исподлобья... И Микас мог быть среди них... На площади собрались те, кто хотел выжить любыми способами. Или те, кто посчитал себя недостойным милости Хикаяси. Или те, кому милость богини не нужна.
     В первые дни после капитуляции среди пленных наблюдалось массовое погружение в хику. Победители встревожились - может, смертельная инфекция? А потом догадались. Хотели похоронить покойников в общей могиле, но умные люди посоветовали поступить по-человечески и отвезти мертвых к храму.
     - Тьфу ты, разве ж это по-человечески? - ворчали даганны, складывая тела, завернутые в рогожи, на пороге святилища. Внутрь чужаки не стали заходить, поглазели издали. Да и служитель Изиэль замахнулся клюкой, посылая проклятия иноверцам, осквернившим погаными ногами святые ступени.
     Храмовая труба дымила сажисто несколько дней. Даганны кривились и сплевывали, посматривая на черный лисий хвост, пригибаемый ветром к земле.
     - Умышленно не исполняя указания и скрыто противодействуя нашим замыслам, вы, прежде всего, наносите вред себе и своему здоровью, - зачитал зычно полковник О'Лигх. - Ваша жизнь - в ваших руках. Переживете ли вы эту зиму в тепле, чистоте, в относительной сытости и комфорте, решать вам. Мы предлагаем - вы принимаете наши условия.
     По рядам пробежали смешки и оживление. Издевается он, что ли?
     - Прежде всего, советую заботиться о собственном здоровье. Вас периодически осматривает штатный врач, в случае ухудшения самочувствия обращайтесь к нему. Отныне вас разделят на группы или артели из пяти человек. При наличии заболевших или временно нетрудоспособных объем выполняемых работ в артели не изменится...
     В толпе зароптали.
     - При невыполнении ежесменного задания всю группу перенаправят в лагерь, оборудованный недалеко от вашей столицы. Это деревянные бараки с земляными полами без отопления и прочих элементарных удобств. Дальнейшая ваша судьба - прерогатива коменданта лагеря. Те, кто не согласен с нашими условиями, могут сообщить конвоирам, и завтра вас доставят туда. Желающие поработать в полевых условиях - два шага вперед.
     Толпа всколыхнулась, в рядах прошел гул, и... никто не вышел. Как никто не сообщил о несогласии с новыми правилами.
     Даганны потирали довольно руки: публичная акция возымела должный эффект. Через полтора месяца после начала работ на станции разрушенный участок железнодорожного полотна был восстановлен. А Айями чувствовала себя предательницей. Имар долго уговаривал помочь ему с текстом обращения для полковника. Уж она отнекивалась, уж увиливала, объясняя чрезмерной занятостью, уж предлагала привлечь других переводчиц к этому заданию - всё бесполезно.
     - Только вы, Аама, сможете подобрать нужные слова, - напирал Имар. - Ваши коллеги молоды и наивны, они недостаточно знают жизнь. У ваших мужчин... заключенных... остались жёны, дети, родители. Война пустила их жизни под откос. Нужно их убедить и заставить прислушаться. Речь должна быть достаточно краткой и достаточно емкой. И без сантиментов.
     - Вы не понимаете! - воскликнула в отчаянии Айями. - Я не могу! Они амидарейцы, как и я.
     - Буду честен, - сменил тон Имар. - От слаженности нашей работы зависит, переживем ли мы эту зиму. Мы, даганны, зависим от вас, а вы, амидарейцы, зависите от нас.
     - Каким образом? - изумилась Айями. Её удивило, что победители в лице Имара признали необходимость в побежденных.
     - Мне нельзя вдаваться в подробности, это военная тайна. Аама, взгляните, разве над вашими мужчинами издеваются? Разве их избивают шутки ради? Разве проводят бесчеловечные эксперименты? - давил Имар. - Грядет зима, и наступление морозов мы должны встретить в тепле и с запасами продовольствия. Здешние зимы весьма холодные и продолжительные, - хмыкнул он весело. - Итак, вы согласны помочь с речью?
     И Айями неохотно согласилась.
     С восстановлением железнодорожного сообщения даганские поезда начали циркулировать в обоих направлениях. Айями удивлялась - бывает ли между движущимися составами хотя бы небольшой просвет? Что возят туда и обратно?
     Ну, сюда-то, помимо продуктов и теплой одежды, доставляли материалы, собственно, послужившие причиной войны, - нибелим и аффаит. Имар рассказал об аффаите - удивительном сорте каменного угля, обладающем большой теплотворной способностью. Одна лопата черного топлива, закинутая в топку печи, способна довести до кипения полтонны воды. И тепловозы, тянущие вагоны, пыхтели, исторгая дым от сжигаемого аффаита. И восстанавливаемая котельная скоро заработает на этом угле. И в качестве премиальных Айями получила четверть мешка угольной пыли, которую привез на машине и занес в квартиру даганский солдат.
     А составы шли и шли транзитом мимо станции.
     - Алахэллу разбирают по кирпичикам и увозят к себе, гниды. За горы, - пояснил Сиорем. Теперь, когда железная дорога начала эксплуатироваться, гражданским предложили работу по разбору брошенных домов с сортировкой кирпичей, кровельного железа, сварочных конструкций, бетонных блоков, сантехники, батарей и труб. Даже непригодный ржавый металл годился для даганнов.
     - Унитазы и ванны колотим, трубы гнем, кирпичи разбиваем, - хвалился Сиорем. - Не достанется наше добро гадам. Пусть подавятся.
     Гадам было ровным счетом наплевать. Выполнил норму - получай жратву, не выполнил - твои проблемы. Стройматериалы и металл вывозили на автоплатформах к станции и грузили в вагоны. Поезда уходили на юг, в сторону Полиамских гор.
     - Почему разбирают? - спросила Айями с отчаянием, сидя как-то вечером на кухне. - Они же намереваются остаться в городе на зиму. Вот-вот запустят насосную и котельную. Такое впечатление, что бал продолжается, а на виду у гостей уносят стулья и столы.
     - Возможно, расчищают плацдарм. Посуди сама, в кинутых жилищах - рассадник партизанства. Можно совершать диверсии прямо под носом у даганнов. Думаю, они хотят устроить в городе наблюдательный пост за окрестными территориями, - ответила Эммалиэ. - Не хочешь спросить у своего... руководителя?
     Из рассказов Айями соседка сделала вывод, что Имар - её непосредственный начальник.
     - Страшно, - призналась Айями. Она боялась не возможного гнева Имара, не его недомолвок или отнекивания. Она боялась услышать правду.
     И все же спросила. Мяла пальцы, нервничая. Чего ждать городу? Какое будущее у страны?
     - У страны? - поднял бровь Имар. Вопросы Айями почему-то его развеселили. - Аама, в вашем голосе я слышу патриотические нотки. Отвечу как инженер. Амидарейцам, согласившимся приехать в Даганнию, нужно где-то жить. Наша промышленность работает на пределе, и нам приходится изыскивать любые возможности для строительства новых зданий. Используя вторичные стройматериалы, мы пытаемся ускорить процесс возведения жилья.
     - И Алахэллу разбираете?
     - Стоит ваша столица, - усмехнулся Имар. - Сверкает куполами, дымит трубами. Если не верите, выберу время и отвезу вас, чтобы убедились собственными глазами.
     - Зачем? Я верю, - ответила поспешно Айями, смутившись предложением. - Но ведь можно строить и развивать здесь...
     - Аама, вы задаете вопросы, требующие вдумчивых ответов. Это нехарактерно для женщин, - прервал Имар со смешком. - Посудите сами, возводить что-либо в ваших краях нет резона. На территории Амидареи у нас недостаточно возможностей и средств, чтобы охранять... Чтобы уберечь построенное от варварского разграбления и разрушения. Мы слишком ценим свое время и силы, чтобы тратить их впустую. Наше руководство посчитало надежным и благоразумным вести строительство на территории Даганнии.
     Даганское руководство не зря пришло к таким выводам. Ибо с официальным завершением войны началась война неофициальная. Те амидарейцы, что не были убиты и не попали в плен, оставались на свободе. И у них имелось оружие.
    
     14
     По городу гулял слух - амидарейское Сопротивление растет и набирает силу, чтобы дать отпор оккупантам. Таинственное Сопротивление набирало силу то в лесах под столицей, то дислоцировалось севернее, в болотистых краях, то хоронилось среди руин разрушенных городов - в зависимости от воображения рассказчиков. Настроение горожан было под стать - от истеричного, с фанатическим блеском в глазах, до пессимистичного.
     - Рано обрадовались ироды, - шепталось население. - Мы еще покажем, где раки зимуют.
     - Амидарейцев не сломить! - выкрикивали те, кто посмелее, но всё ж с оглядкой. - Вчера мы пожертвовали пешками, а завтра завалим ферзя.
     Под ферзем подразумевалась вся даганская рать, которую со дня на день обездвижит и спеленает как младенца загадочное Сопротивление. Сплетни гуляли, подпитывая надежды побежденных, а чужаки, не подозревая о том, чувствовали себя вольготно на амидарейской земле.
     Ниналини организовала сбор пропитания для Сопротивления. Ходила по квартирам и требовала напрямик:
     - Нашим бойцам нужны продукты. Поможем, чем можем.
     Брала всё - от жиденьких постных супов до продуктовых даганских пайков. Айями тоже отдала брикет с перловой крупой.
     - Что ж мелочишься? - прищурилась Ниналини. - Наши воины не жалеют жизней за свободу, а ты кормежку зажала?
     Айями отдала банку с тушенкой. Последнюю. И всё равно поборщица осталась недовольной.
     - Больше нет, - оправдывалась Айями. - Это аванс, а заработок еще не дали.
     Поджала губы Ниналини и постучала в другую дверь - никто не уклонится от патриотического долга. А через неделю явилась за новой порцией помощи для Сопротивления. На этот раз Айями поделилась остатками пустой каши.
     - Разве мяса нет? - спросила Ниналини. - Ладно, что есть, то возьму.
     - Так-так-так, - появилась в дверном проеме Эммалиэ, услышавшая брюзжание соседки. - Значит, помогаем Сопротивлению?
     - Помогаем, - ощерилась Ниналини. - А у тебя, как погляжу, имеется особое мнение.
     - Имеется. Объясни на милость, как собираешься снабжать Сопротивление кашами и супами. Они же завтра протухнут. Или твое Сопротивление храпит на соседней подушке?
     - Да как ты смеешь? - возмутилась дворовая активистка. - Это святое! В Сопротивлении - наши мужья и сыновья! Они рискуют ради нас жизнью!
     На крики выползли из квартир соседи.
     - Закрой рот! - наступала Эммалиэ. - Мне ли не знать, за кого наши мужья и сыновья отдали свою жизнь. Уж не за тех, кто сейчас, их именами прикрываясь, последнее у людей отнимает и на рынке спекулирует. Что молчишь? Видела я намедни тебя в торговых рядах с товаром.
     - Ах ты! - Ниналини пошла красными пятнами. - Люди добрые, что же творится-то? Я ж со всей душой... чтобы помочь... А она... паскудной тварью обозвала... Лучше свою товарку воспитывай, дрянь проститутскую!
     - Сейчас ты раздашь соседям то, что успела собрать. И больше не смей стучать в двери, - ответила Эммалиэ медленно и четко, и от её спокойствия повеяло чем-то... страшным. Тем, что разводит соотечественников по разные стороны баррикад и заставляет сына идти против отца, а брата - против брата. Беспощадностью повеяло и решительностью.
    Соседи не встревали в склоку. Связываться со скандальной Ниналини - себе дороже. Разве что дед Пеалей, покачав головой, сказал: "о-хо-хо", и жиденькая бородка затряслась горестно. Укоризна в голосе старика еще пуще распалила поборщицу.
    - Кому верите, люди добрые? Бабке, которая из ума выжила и напридумывала невесть что? Мне-то не жалко, верну вашу кормёжку. Пусть совесть вам спать не дает за то, что бойцов наших не поддержали!
    - К нашей совести не взывай, лучше свою поищи, - парировала Эммалиэ.
     Ниналини вернула жильцам экспроприированное. И, швырнув в руки Эммалиэ баночку с кашей, гордо удалилась.
     - З-зачем вы так? - пробормотала Айями, когда злополучное кушанье водрузилось на столе. Её щеки пылали от прилюдного стыда. - Вдруг она действительно помогает Сопротивлению?
     - Нашему Сопротивлению, существуй таковое, хватило бы совести не обирать население. Люди и так перебиваются с сухарей на воду, - сказала Эммалиэ и поморщилась брезгливо. - Ишь, повадилась лиса. Святым прикрывается. Значит, единожды уже обходила квартиры?
     Айями подтвердила. В тот день Эммалиэ ушла с Люнечкой к знакомой, чтобы обменять крупяной брикет на теплую одежду и обувь для дочки. Потому и не застала акцию принудительной помощи.
     - Запомни, Айями, война меняет людей. Она, как лакмусовая бумажка, проявляет их сущность.
     - Значит, теперь человек человеку - волк? - спросила понуро Айями. Нет ничего разрушительнее, чем потеря веры в ближних.
     - Боюсь, не быть нам с тобой волками, - улыбнулась ободряюще Эммалиэ. - Давай-ка ужинать. И Люне сказку расскажи. А то ходят тут всякие, детей пугают.
    
     Айями ценила свою работу, которая не дала семье протянуть ноги от голода и подарила тепло в доме. Щепотка угольной пыли в печку - и чайник вскипел, каша сварена, а комната не выстывает до утра.
     Поскольку дипломатические отношения с Даганнией прекратились давным-давно, то технических словарей в природе не имелось. Не напечатали. Пришлось Айями завести свой собственный словарик, взяв чистую тетрадь. Впрочем, Айями заметила, что и девушки-переводчицы пользуются похожими шпаргалками, записывая специфические термины, транскрипцию и перевод.
     "Не отставать от них. Быть эрудированнее и подкованнее", - внушала себе Айями денно и нощно. Вечерами она заучивала слова, бормоча под нос. Или Эммалиэ читала вслух на амидарейском, а Айями записывала на даганском, после диктанта сверяясь с оригиналом. Когда у Имара выдавалось свободное время, он приносил в комнату переводчиц схемы и чертежи. Айями тыкала в разные линии и узлы, а он называл:
     - Вентиль - furius... Клапан - doatic... Колено - ...
     - Urivor? - вставила Айями.
     - Нет, - рассмеялся Имар. - Urivor употребляют в значении "коленная чашечка", а agacon - это изгиб, отвод. Взгляните, на схеме трубопровода пять колен.
     - Понятно, - кивнула она, записывая в тетрадь уточнения.
     И так день за днем, точнее, вечер за вечером, в течение часа, а то и двух после работы. Схемы, диаграммы, графики... Электротехнические, строительные, физические, химические термины...
     - Спасибо вам, - сказала как-то Айями, когда за короткое время ей удалось осилить пространную статью из научного журнала о транзисторах и вакуумных лампах. Айями здорово попотела, расшифровывая терминологию, но одобрение Имара, бегло прочитавшего отпечатанный перевод, того стоило.
     - Я лишь подсказывал, а вы проделали основную работу, - потряс он свернутой в рулончик брошюрой. - Очень полезная и важная вещь. Отправим её по назначению. А с меня - премиальные.
     Премией стал кусочек свежего сливочного масла в фольге. Основная часть маслица досталась Люнечке, а Эммалиэ и Айями хватило чайной ложки. Вкуснотища!
     Даганны поняли, что отсутствие технических словарей стопорит работу. Поэтому переводчицам разрешили беспрепятственно подходить к инженерам и спрашивать, что означает тот или иной термин на даганском. Однажды Айями поинтересовалась, какой резон победителям нанимать неопытных переводчиц, набирающихся знаний на ходу. Не проще ли принимать специалистов-профессионалов? Спросила и испугалась. Сейчас Имар ударит себя по лбу и скажет: "Действительно, почему мы не догадались раньше?"
     - Конечно, нам было бы проще и легче, - ответил он. - Но профессиональных переводчиков и в довоенное время насчитывалось не так много, а сейчас остались единицы. И они заняты переводами, как и вы.
     - Придумывают содержание плакатов?
     - И агитационные лозунги в том числе. Аама... - посмотрел Имар серьезно, - вы поехали бы в Даганнию?
     Айями смешалась. Что ответить? Сказать, что работа на чужеземье напоминает сыр в мышеловке? Что под красивыми обещаниями скрывается элементарное рабство?
     - Я люблю свою страну. Нас, амидарейцев, трудно сдвинуть с насиженного места.
     - Понимаю. Значит, не верите нашим посулам? - усмехнулся Имар.
     - Отчего же? Верю, - согласилась Айями поспешно.
     - Не бойтесь говорить правду, - успокоил он. - Ваша настороженность - показатель того, что в нашей программе имеются недоработки.
     - То есть, нужно придумать новый фантик для конфеты-обманки? - вырвалось у Айями. Сейчас Имар рассердится за откровенные слова.
     Но он, наоборот, развеселился.
     - Да, нужен новый привлекательный фантик. И поверьте, Аама, это не обманка. Конфета действительно есть. Может быть, не так сладка, как хотелось бы. По крайней мере, мы честны и не обещаем свыше того, что можем предложить.
     Иногда Айями казалось, что Имар возится с ней и с девушками-переводчицами как наседка с птенцами. Он вел себя мягче и интеллигентнее, нежели другие даганны, обращался учтиво и на "вы". Порой Айями забывала, что между ними глубокий разлом, что она принадлежит к поверженной и побежденной нации, а Имар - победившая сторона. Он не обладал привлекательной внешностью, применительно к даганнам это понятие неуместно, потому как амидарейские стандарты красоты не совпадают с иностранными. Возможно, даганки красивы, но это не факт. Кроме неестественно накрашенной женщины в клубе, иных представительниц чужеземного племени Айями не видела.
     Имар помогал, это несомненно. Не смеялся, отвечая на наивные вопросы, и охотно разъяснял возникающие затруднения. Не прогонял, хотя часто бывал занят, а еще чаще отсутствовал в разъездах. И всё же он не был ИМ. Не был вторым заместителем полковника О'Лигха.
     Странные у даганнов имена и смешные. Но Айями решилась бы насмехаться в самую последнюю очередь. Когда зависишь от руки дающей, потешаться над ней, по меньшей мере, глупо. А уж при виде второго заместителя господина военачальника и вовсе немеет язык, и сводит скулы.
     Его присутствие она ощущала каким-то шестым чувством. Или седьмым. Или всеми органами чувств сразу. А'Веч заходил в кабинет к инженерам, приветствуя, или спускался по ступенькам к машине, или шел навстречу по коридору, или разговаривал с сослуживцами на крыльце ратуши, пуская струйки дыма - и Айями впадала в ступор. Или в коллапс. Наверное, от страха, с чего бы еще? Это А'Веч был с ней в клубе. И в кабинете музыки был он. И тогда, в машине, тоже был он. И... Айями не могла выбросить его из головы, как ни старалась. Он был не бесполым даганским офицером. Он был мужчиной. К примеру, Имар - инженер и непосредственный руководитель Айями и не более того. Полковник О'Лигх - самый большой и грозный начальник в городе и не более того. А А'Веч ... С ним сложнее. Иногда эпизоды того вечера в клубе всплывали в памяти Айями, и сердце начинало биться как сумасшедшее, а удушливая волна накрывала с головой. И Айями ворочалась без сна, тщетно пытаясь смежить веки и вразумляя себя.
     При всей политкорректности к местному населению и к пленным, даганны смотрели на побежденных свысока и вскользь. Потому что амидарейцы были безликой массой. Рабочей силой, без которой не обойтись. Сомнительно, что даганны запоминали женщин, приходящих в клуб и просящих об устройстве на работу. Победители пользовались услугами амидареек так же естественно, как пользовались помазком и бритвенным станком, и, не задумываясь, заменяли новыми. Даганн мог позвать первую попавшуюся уборщицу: "Эй, ты! Вычисти здесь", не тратя времени на выяснение имени. Аналогично обращались и к переводчицам. Исключение составлял разве что Имар. И, пожалуй, А'Веч, и то лишь из-за предвзятости и неприязни к Айями. Потому как отношения с ним не заладились. Совсем.
     Их следующая встреча приключилась в первый рабочий день Айями, и повод оказался крайне неловким.
     Естественные надобности никто не отменял, и их справляли на заднем дворе ратуши, в клозете. Нужник на четыре отверстия или, как грубо выражаются даганны, на четыре толчка. Внутри грязно и воняет. Мужчины не стараются соблюдать аккуратность - или по чистой случайности, торопясь, или специально, зная, что убирают амидарейки.
     В одиночку идти боязно, вот и собрались Айями, Мариаль и Риарили втроем, выбрав подходящий момент, когда на заднем дворе станет безлюдно. Набросив плащики, спустились по лестнице через черный выход.
     Что за бескультурье? Мужчины и женщины вынуждены справлять надобности по очереди. Могли бы разделить клозет на две половины, как это устроено во всех жилых дворах. Фу, до чего же грязно! Айями, зажав брезгливо нос, вышла на цыпочках. Мерзопакостное впечатление сглаживал рукомойник и брусок хозяйственного мыла. Вода стучала в раковине и утекала в толстую трубу, врытую в землю.
     Теперь очередь Айями караулить, пока девушки уходят робко в вонючий сортир. И тут, как назло, у нужника начали останавливаться даганны. Один, второй... Уж и очередь образовалась. Посмеиваются и поддевают Айями. Покраснев от смущения, она пояснила на ломаном даганском:
     - Там женщины. Подождите немного, пожалуйста.
     Её просьба вызвала новый взрыв шуточек и похабных высказываний. Однако мужчины внутрь не ломились, хотя и увеличились в численности - исключительно ради того, чтобы почесать языками. Коли руками юбку сконфуженной амидарейке не задрать, то хотя бы словесно пофантазировать. "Не было печали", - подумала Айями с тоской, глядя, как на глазах растет очередь.
     - Что происходит? Что за сбор?
     Даганны расступились, пропуская офицера. Того самого, что угощал Айями вином в клубе. Того самого, чья щека вчера познакомилась с рукой Айями. Правда, на лице не осталось ни синяка, ни отпечатка ладони. Айями сперва обомлела, а потом заозиралась. Куда бы спрятаться? Может, снова нырнуть в сортир?
     Солдаты зашумели. "Вот, амидарейки стопорят процесс опорожнения мочевого пузыря" - примерно так переводилось их оживление.
     - Ты? - удивился офицер на даганском и нахмурился. - Что ты тут делаешь?
     - Работаю, - промямлила Айями.
     - Здесь? - он оглядел окрестности. - Билеты продаешь?
     Зрители загоготали. А тут и девушки вышли из клозета под свист и улюлюканье мужчин, залившись краской румянца.
     - Не здесь. В ратуше... В комендатуре... переводчицей, - выдавила Айями на амидарейском. Имеющихся знаний хватило, чтобы с грехом пополам понять простые вопросы, но отвечать на даганском ума не достало.
     - Кем-кем? - изумился офицер, забыв о сигарете. Она, догорев, опалила пальцы, и даганн, зашипев, выругался.
     - До свидания, - пискнула вежливо Айями и побежала вслед за девушками. Скорей исчезнуть, пока не поймали за шкирку и не начали трепать.
     - Стоять! - окрик заставил затормозить и втянуть голову в плечи. Сейчас Айями напомнят о вчерашней наглости и не замедлят наказать. Или уволят. А она и дня не проработала, а уже тратит аванс.
     Офицер обошел кругом, заложив руки за спину, и встал лицом к лицу.
     - Значит, переводчица, - протянул на амидарейском. - А в чью койку запрыгнула переводчица, чтобы получить место?
     - Ни в чью. П-прошла собеседование, - ответила Айями с запинкой, опустив глаза долу: уж так офицер пугал. Вот вчера, видно, у неё страх трансформировался, а сегодня боязно до заикания.
     - Неужели? - усмехнулся даганн. - И суток не минуло, а ты успела получить работу?
     - Д-да.
     - Переводчица... - пробормотал он и выдал длинную фразу на даганском. - Что я сказал?
     - Н-не знаю. Меня приняли для обработки текстов, - пролепетала Айями.
     - А может, тебя приняли по совмещению постельной грелкой? - навис над ней офицер.
     - Может и так, - не сдержалась она. - Прикажете помирать с голоду, если по-другому на работу не устроиться?
     Офицер сверлил свирепым взглядом, и Айями сжалась, решив, что сейчас он разорвет её на части. Вчера амидарейка-замухрышка гордо отказала, влепив пощечину, а сегодня посмела заявить, что работает в комендатуре, не иначе как потеплив чью-то кровать.
     - Даганского ты не знаешь и не понимаешь. От тебя больше пользы, если вылизывать сортир два раза в день, - кивнул он в сторону нужника.
     Айями молчала, опустив голову. Нельзя дерзить и спорить. Нельзя распалять и провоцировать даганна. Кто знает, вдруг первый рабочий день окажется последним?
     - Ступай, переводчица, работай, - обронил насмешливо офицер. - Узнаю, кого обслуживаешь - попрошу одолжить тебя на вечер-другой.
     Унижение застлало глаза Айями багровой пеленой. А может, слезами. Не видя дороги, она метнулась к крыльцу и взбежала по ступеням, но на лестнице отдышалась и зашла в кабинет с улыбкой. У неё всё прекрасно. Просто отлично. А с даганским офицером её дороги больше не пересекутся. Айями постарается.
     Старалось из ряда вон. Офицер оказался заместителем господина военачальника. Вторым человеком среди даганнов. И волей-неволей пути А'Веча и Айями пересекались. Когда это происходило, она замирала как статуя или скользила неслышной тенью, молясь, чтобы он не заметил. Надо сказать, А'Веч не распространялся о подробностях знакомства. Айями надеялась, он узнал о том, что её приняли на работу честно, без чьей-либо протекции, и понял, что Имар помогает с освоением даганского, не имея корыстных интересов. И все же, каждый раз убегая как заяц, она чувствовала взгляд А'Веча - щекочущим ощущением меж лопаток, поднявшимися волосками на коже, мурашками озноба.
     А после памятного общения у сортира на заднем дворе ратуши установили отдельный туалет для женщин.
    
     15
     Ниналини знала всё обо всех и в любое время суток, но холодное противостояние с соседкой лишило источника городских новостей. Однако Айями не страдала от недостатка сплетен. Их приносила Эммалиэ после общения с немногочисленными знакомыми и приятельницами.
     - Представляешь, начали восстанавливать больницу. Организуют госпиталь. Говорят, сюда перевезут тяжелораненых даганнов. Ихний врач уже приехал. По виду - слонопотам. Руки мясника, а не хирурга.
     Айями хмыкнула:
     - Зря недооцениваете даганнов. Уверена, он еще даст фору Зоимэль.
     - Не похоже, - засомневалась Эммалиэ. - Хотя нам-то что? Кстати, в госпиталь нанимают медсестер и санитарок. За выхаживание даганнов платят щедрее, чем за наших.
     - Не соглашайтесь. Я справлюсь и прокормлю нас. Да и спокойнее мне, когда Люня под вашим присмотром.
     - Я бы попыталась наняться, но старых не берут. К тому ж, не смогу Люнечку оставить, - Эммалиэ защекотала девочку, и та, рассмеявшись, вырвалась из объятий и убежала к игрушкам.
     - И что, идут?
     - Куда идут? - Эммалиэ потеряла нить разговора.
     - Медсестрами?
     - Идут. Куда деваться? Но не у всех есть медицинское образование, а даганны не берут неучей. Зато санитарок охотно принимают.
     - И не боятся, что наши женщины задушат во сне подушкой или загонят воздух в вену?
     - Думаешь, кто-нибудь рискнет? - усмехнулась Эммалиэ. - У даганнов действует правило...
     - Жизнь за жизнь, - докончила Айями аксиому, которую неустанно вдалбливали победители.
     Хорошо, что набирают медперсонал. Зоимэль станет полегче, она ведь горит на работе. Как и обещал даганский военачальник, прежде чем уехать в столицу, о судьбе местных женщин худо-бедно задумались. Тех, кому не удалось устроиться на работу в городке, по-прежнему завлекали агитационными плакатами, обещающими стабильную жизнь за Полиамскими горами.
     - Неужели кто-то поверил? - удивилась Айями, стоя у свежей афиши. На ней красовались картинки с бонусами, получаемыми при подписании договора о работе в Даганнии - отдельные комнаты с санузлами, одежда и вещи первой необходимости, продукты - головка сыра, яйца, мука, буханка хлеба, зажаренная птичья тушка... Слюнки текут. Не афиша, а наглядный экспонат для расширения Люнечкиного кругозора.
     - Мам, это цё? - ткнула она пальчиком.
     - Яблоки. А это... - наморщила лоб Айями, вспоминая, как называются оранжевые шары. Надо же, память атрофировалась, и голове гуляют технические термины.
     - Апельсины и персики, - подсказала Эммалиэ. - Верь - не верь, а деваться некуда. Присмотрись, в городе появились приезжие женщины, многие с детьми. Они к мужьям приехали.
     - Не замечала, - пробормотала Айями, оглядываясь удивленно, словно вокруг стояла толпа незнакомок. И времени нет, чтобы присматриваться. Утром бежишь на работу, вечером торопишься домой. В голове круговерть из иностранных слов, а перед глазами строчки из статей и книг. - Как им удалось сюда добраться? - удивилась она.
     Оказалось, на поезде. По восстановленной железной дороге даганны пустили пассажирские вагоны. И миграционные разрешения выдавали - так, мол, и так, пусть эта женщина с двумя детьми приедет из пункта А в пункт Б, чтобы встретиться с супругом, а уж из пункта Б воссоединившаяся семья отправится на чужбину.
     - В любом случае заключенных здесь не оставят. Рано или поздно депортируют в Даганнию - отрабатывать долг по принципу: "Ты нашу страну разрушил, ты же своими руками и восстановишь". А если ехать семьями, обещают льготы и смягчение тюремного режима. Вот женщины и приезжают к мужьям, потому что на всё согласны. Разве ты отказалась бы?
     Айями задумалась. Вдруг случится чудо, и в списках заключенных появится имя Микаса? А потом его отправят за тридевять земель, в чужую страну. Главное, он жив, а остальное не имеет значения. Как можно расстаться с любимым после долгой и трудной разлуки? Конечно, Айями поехала бы с ним и с Люнечкой хоть на край света. Вместе ничего страшно, даже смерть.
     Но не появится в списках пленных фамилия мужа. Зато похоронка лежит под сукном на комоде. И все равно Эммалиэ и Айями регулярно подходили к информационному стенду. Первая надеялась узнать что-нибудь о сыне, а вторая - о брате. Пробегали глазами по спискам, а сердце замирало: вот в этом столбце... или в этом...
     В другой раз Эммалиэ сообщила:
     - Помнишь Оламку из соседнего квартала? Бесстыдница та еще. Гуляла с ихним главным, который уехал из города, а теперь подцепила другого.
     - Тоже главного? - в голове Айями всплыл образ полковника О'Лигха.
     - В редких случаях становятся дважды чемпионами. Но Оламка не унывает. Гуляет с каким-то офицером. Поговаривают, на прошлых выходных хахаль возил её в столицу.
     - Вы её осуждаете?
     - Жизнь рассудит, не я. У каждого из нас свой путь. Оламка выбрала свою дорогу. Но если вздумает нас обидеть или причинить вред - не пощажу, - ответила Эммалиэ с шутливой грозностью.
     Айями улыбнулась. После случайной встречи на улице она больше не сталкивалась с Оламирь. Выходит, вылизыванию сортиров и уходу за ранеными та предпочла вечернее времяпровождение в клубе в обществе даганских офицеров. А вдруг Оламирь катается в машине второго заместителя? Почему-то эта мысль неприятно задела. В конце концов, какая разница, с кем общается в тесном контакте Оламирь? Ведь Имар и А'Веч и полковник О'Лигх - мужчины, и у них есть потребности. Приходят офицеры в клуб по вечерам, усаживаются на диван и выбирают понравившуюся амидарейку. И А'Веч разглядывает очередную избранницу, затягиваясь сигаретой. К Хикаяси его! Навечно!
     На работе Айями исподтишка разглядывала Имара, представляя его в компании женщины. Получалось с большой натяжкой.
     - У меня пятно на носу? - спросил он, и Айями смутилась.
     - Н-нет... то есть, да... то есть, нет... Простите, я задумалась.
     Имар хмыкнул и вернулся к изучению перевода.
     А вот А'Веч вписывался в воображаемую картинку на сто десять процентов. Как-то утром Айями торопилась на работу. Смотрит - а он стоит на крыльце ратуши и курит, выпуская лениво колечки дыма. Чтобы никотин его легкие сожрал! Опустив глаза, Айями прошмыгнула мимо. Хотела незаметно проскользнуть, но в дверях столкнулась с другим офицером. Она - влево и он - влево, она - вправо и он - вправо.
     - Оп... оп... - расставил руки, перекрывая дорогу.
     - Хватит, - прервал развлечение голос за спиной. - Разве не видишь, что переводчица спешит на рабочее место? А ей, между прочим, нельзя опаздывать. Иначе последует наказание. Так или не так?... Громче, не слышу.
     - Так, - прошелестела Айями, не поднимая головы.
     - Стало быть, поняла, о чём я сказал, - заключил голос А'Веча над ухом. - Так или не так?
     - Так.
     - Хвала тебе, Триединый! Хоть что-то наши переводчики начали понимать, - сказал А'Веч с сарказмом и уточнил: - И это тоже поняла?
     - И это, - согласилась Айями, дырявя взглядом порог.
     - Невероятно. Можешь идти, - разрешил он. - И тренируй произношение. Вроде бы два слова сказала, а не разобрать, что к чему.
     - Спасибо, - она метнулась в проем, а мужчины на крыльце засмеялись.
     "О-о-о, исчез бы он куда-нибудь с глаз долой! И подальше, и надолго!" - послала Айями отчаянную мысль небесам, взбегая по лестнице. И случилось чудо. А'Веч уехал на следующий день. На железнодорожном мосту, что в десятке километров от города, произошла диверсия. Ранним утром эхо принесло тихий хлопок. И опять слухи расползлись меж населения быстрее ветра, а потом и обрывки фраз в разговорах даганских инженеров подтвердили информацию. Заложенной взрывчатки хватило бы, чтобы разрушить мост и раскидать встречные поезда. Но вышло топорно. Мост остался цел, а вагоны пострадали несущественно. Однако даганны рассвирепели. Проводили повальные зачистки, усилили патрулирование, конвой и охрану, уделив особое внимание железнодорожным путям и перегонам. И о тюрьме не забыли. Располагаясь в подвале ратуши, она, тем не менее, стала после реконструкции изолированным помещением, и туда вёл отдельный вход. Не раз, проходя мимо, Айями видела часовых, бдящих на посту около прочных дверей, обитых железом. Ночами раздавались шлепки далеких выстрелов, от которых Айями успела отвыкнуть. Ниналини ходила по двору павою, словно имела непосредственное отношение к замыслам диверсантов. "Что я говорила? Сопротивление еще задаст жару извергам" - кричал её заносчивый вид.
     - Значит, Сопротивление существует? - спросила взволнованно Айями, принеся подслушанные в ратуше новости. - Значит, еще поборемся?
     - Хорошо, если бы так, - отозвалась не менее взволнованная Эммалиэ.
     При всей идеализации возможностей таинственного Сопротивления было наивно надеяться, что перевес сил когда-нибудь окажется на стороне амидарейцев. И всё ж террористические акции могли бы заставить даганнов прислушаться к голосу побежденных и внести ясность в будущее поверженной страны.
     - Слышала, о чем гудят в городе? - спросила как-то Эммалиэ, когда Айями прибежала вечером работы и с аппетитом напала на похлёбку.
     - Когда мне слушать? С работой бы справиться. А что случилось?
     Эммалиэ оглянулась: Люнечка увлеченно играла с мишкой, убаюкивая и требуя не баловаться, а закрыть глазки.
     - Шальные люди напали на дальний хутор под городом, - поведала, понизив голос. - Разграбили и унесли все запасы подчистую. Дома сожгли. Женщин и мужчин убили. Детей заперли в хлеву, он остался цел, потому что выстроен на отшибе.
     - За что? - ахнула Айями.
     - Неизвестно.
     - Шальные люди? Откуда?
     - Не знаю. Но это не наши. Наши не поступили бы так. Не верю, - опустилась устало Эммалиэ на табуретку. - Неужели ты не знала? Ведь работаешь в ратуше.
     - Работаю. Но нам об этом не рассказывают.
     И не только не рассказывали, а определили четкий маршрут передвижения и конкретные точки: комнаты переводчиков и инженеров на втором этаже, туалет на улице и бюро пропусков в фойе на выходе. В другие места категорически запрещено совать нос. Поймают в неположенном месте - в лучшем случае уволят, а в худшем - расстреляют за шпионаж. И церемониться не станут. О том, что затевается что-то серьезное, переводчицы узнавали по топоту ног в коридоре и по ажиотажу на площади. Мариаль кидалась к окнам:
     - Смотрите, опять куда-то собрались!
     И переводчицы прилипали к стеклам. Даганны при полном боекомплекте грузились в машины, А'Веч отдавал краткие команды и садился рядом с водителем, после чего техника разъезжалась в разные стороны. Пожалуй, если бы не постоянные разъезды второго заместителя, Айями сошла бы с ума от напряжения - из-за того, что он где-то здесь, в ратуше, этажом выше проводит закрытое совещание или курит свою необычную сигарету, смотря в окно.
     - Издеваются, ироды, - возмущалась Ниналини, обсуждая с соседками подробности изуверства на хуторе. - Со скуки нас убивают, а вину сваливают на наших мужей и сыновей. Наши защитники не поднимут руку на мирное население.
     Маялась Айями, не зная, кому верить, но не выдержала и спросила у Имара, дождавшись, когда переводчицы уйдут домой после работы. Правда ли, что в пригороде неизвестные устроили жестокое побоище? И добавила торопливо: она не подслушивала, в народе гуляют слухи.
     - Устроили, - признал Имар, помедлив. - А ведь мы обещали защиту и не уберегли.
     - Но почему их убили?
     - Из-за налога.
     Получается, люди пострадали за подневольное сотрудничество с захватчиками. Установленный подушной оброк с каждой сельской головы был принудительным, и всё ж даганны не раздевали людей дочиста, понимая, что могут вызвать недовольство населения. По городу гуляла байка о том, как один хитрый амидареец плакался перед приехавшими даганнами о голодной и несчастной жизни, а у тех оказалось тонкое чутье на вранье. Не раздумывая, спустились в подпол, а под тряпьем и досками - схрон: зерно и мука. Пойманные с поличным поселяне от страха чуть не повалились в хику - вся семья да три наемных работника. Но даганны наказывать не стали. Посмеялись, однако забрали часть припасов, с учетом подкрадывающейся зимы и будущей посевной.
     - Те, кто убил и сжег... Их нашли?
     - Обязательно найдем, - сказал жестко Имар. - Мы гарантировали безопасность, а за свои слова нужно отвечать.
     - Кто бы это мог быть? - задумалась вслух Айями, и он воззрился удивленно.
     - Вы не догадались?
     Она ответила недоумевающим взглядом.
     - Я понимаю, вам трудно признать и принять, но логика проста. Это сделали те, кто не согласился с поражением в войне.
     - Неправда! - воскликнула Айями. - Чтобы свои и своих же? Не верю!
     - Спросите у выживших детей, на каком языке разговаривали убийцы.
     - Все святые! - Айями спрятала лицо в ладонях. Рассудок отказывался признавать услышанное. Ужасы войны миновали городок, но её отзвуки оказались более чем красноречивыми. - Что станет с детьми?
     - Их перенаправят в Даганнию, - ответил Имар и добавил, заметив, что Айями побледнела: - Уверяю, мы не вспарываем жертвам животы на алтарях и не съедаем бьющиеся сердца.
     Она с трудом справилась с тошнотой.
     - Война закончилась, а невинные гибнут. И ради чего? Нужно думать не о мести, а о том, как пережить зиму. Не рушить созданное, а объединяться и возводить заново.
     - Вы говорите удивительно правильные вещи. Пожалуй, зря мы держим население в неведении, - сказал задумчиво Имар. - Узнав о случившемся, люди сделают соответствующие выводы. Спасибо, Аама. Вы натолкнули меня на отличную мысль.
     Спустя несколько дней на улицах города появились плакаты с картинками, запечатлевшими сгоревший хутор. Сухая констатация фактов и грамотно сформулированные лозунги. "Зверства продолжаются, хотя война окончена. Её ведут под покровом ночи трусы, которые боятся сразиться в честном бою, предпочитая издеваться над мирными гражданами". Плакаты регулярно сдирали - в тех местах, куда не доходил свет даганских фонарей, но победители с настойчивостью и упорством клеили афиши заново. Чтобы амидарейцы признали неприглядную и постыдную правду.
    
    
     16
     Чужаки протянули телефонный кабель, связав административные здания и железнодорожную станцию меж собой. А с переговорного пункта дозванивались до других городов, где дислоцировались даганские части и гарнизоны. А еще у военных появилась рация. Большие черные пеналы с антеннами - Айями увидела из окна.
     Однажды в ратуше наметилось оживление. В руки к оккупантам попали схемы минных полей, устроенных амидарейскими войсками. Толстый портфель с кальками, и даганны несказанно обрадовались трофею. Айями случайно ухватила обрывок возбужденного разговора, зайдя в комнату к инженерам. Еще бы, без схем победители провозились бы втрое дольше, а с ними управятся гораздо быстрее. В частности, возьмутся за исследование фабричных руин, к которым так и не удалось подступиться. Имар не раз спрашивал о том, что производили на фабрике, и Айями отвечала: текстиль и одежду. И всё равно он не верил. Пусть проверяет на здоровье. Одно радовало Айями - то, что А'Веч принимал непосредственное участие в организации обезвреживания мин.
     - Сапёр ошибается один раз, - подшучивали даганны. А'Веч, конечно, не рядовой исполнитель, а руководитель, офицер и находится в стороне от поля боевых действий, под шатром, отдавая приказы как полководец. Его ни одна мина не возьмет. "А вдруг подорвется?" - задумалась Айями. А и пусть бы. Ей же будет легче дышать и работать.
     Разминирование территории близ фабрики завершилось в рекордные сроки. Пару раз, правда, жахнуло, сотрясши в городе окна, но стекла остались целыми, а несколько солдат получили осколочные ранения. Торопясь успеть до морозов, на расчистку завалов перебросили всех заключенных. Под руинами фабрики победители рассчитывали найти нечто важное и особо секретное.
    
     Даганны были не просто победителями, оккупантами и военными. Они были людьми с чуждым менталитетом и совершали необъяснимые, пугающие поступки.
     Например, в начале октября могли запросто искупаться в речке.
     Однажды в воскресный день Айями отправилась за водой вместе с дочкой и Эммалиэ. А что, тепло и безветренно, когда еще погожая погодка выдастся? Прихватили тележку с бидоном и пошли. По делу и заодно погулять. Не спеша.
     Сытость делает жизнь размеренной. Благодаря работе переводчика у Люнечки появилось теплое осеннее пальтишко, а шубка с кроличьей шапкой дожидаются зимы. Со следующей получки и сапожки появятся. Правда, вещи поношенные, но добротные, на вырост. Да и Люня покрепчала. Сошла нездоровая бледность и дистрофичная худоба, на щеках проглядывает легкий румянчик. И смеется звонко, бегая по набережной и вороша ногами опавшие листья.
     - Мам, смотьи! - подкинула вверх, осыпав себя желто-красным дождем.
     На смех оборачиваются женщины - некоторые с завистью, некоторые устало, некоторые сердито. Оно и понятно, не у всех дети бегают радостно и беззаботно. Айями опустила бы глаза, прячась от укоряющих взглядов, но ей нечего стыдится. Она выцарапала честную работу и держится за неё руками и ногами. Вот если бы Айями не взяли переводчицей, пришлось бы делать выбор: собираться повторно в клуб, согласиться на предложение А'Веча, сделанное однажды в машине, или... завербоваться на работу в Даганнию.
     Пришли женщины на набережную, а там машина. Как Зоимэль рассказывала - большая бочка на колесах, и шланг от нее опущен в воду, вернее, заброшен на большую глубину. И подергивается - всасывает, значит.
     Несколько даганнов стоят, наблюдают за процессом и переговариваются. Тут один из них, отдав автомат товарищу, скинул одежду и, разбежавшись, нырнул щучкой. Нет, ушел под воду красиво и без брызг. И как не испугался? Пусть речка неширока, зато достаточно глубокая. Несмотря на ровное течение, встречаются опасные омуты.
     Примеру смельчака последовали трое сотоварищей. А оставшиеся на набережной даганны посмеивались и подшучивали над осенними купальщиками. Айями поежилась. Как-никак октябрь на дворе, и температура воды, в лучшем случае, градусов десять. Или ниже.
     Вскоре вылезли ныряльщики на берег, в черных подштанниках, прилипших к телу и с легким шлейфом парка от мокрых тел. Попрыгали, вытряхивая воду из ушей. Айями невольно сглотнула. Только сейчас она заметила, что завороженно смотрит на происходящее, впрочем, как и другие женщины на набережной. Даганны одевались, шумно переговариваясь и смеясь, а перед глазами Айями стояли перекатывающиеся мышцы под смуглой кожей и широкие плечи. Разве ж можно победить такую махину? Нужно быть полным... нужно быть сумасшедшим, чтобы пойти войной на даганских медведей.
     Хоть и смутилась Айями, поймав себя на том, что разглядывает полуголых мужчин, а заметила, что пловцы разрисованы темной краской, которая не смылась водой. На спинах и на предплечьях - затейливые рисунки и узоры. Один из даганнов, одеваясь, повернулся боком, и Айями увидела оскаленную пасть льва на лопатках. Натуралистично и страшно. Вот они, отзвуки дикости, прикрытой маской цивилизованности. Наверное, это религиозный тотем, означающий, что владелец хочет быть похожим на царя зверей. Или считает себя хищником, завоевателем. Амидарейцы не раскрашивают тела краской. А зачем? Разве что женщины пользуются косметикой.
     - Туземцы и есть туземцы, - пробормотала Эммалиэ, которую тоже впечатлила нательная живопись.
     О назначении рисунков Айями спросила у Имара. Промямлила нечто невнятное, потупившись смущенно. И ведь не собиралась расспрашивать, а любопытство подзуживало.
     Он рассмеялся.
     - Это клановые татуировки. Наносить их или нет - дело добровольное. Хотя в некоторых кланах процедура считается обязательной.
     - И у вас есть? - поинтересовалась Айями робко.
     - И у меня. Вот здесь, - ответил весело Имар и похлопал по плечу.
     - А какая? Если вам запрещено раскрывать тайну, то не говорите, - сказала она поспешно.
     - Почему же? - улыбнулся Имар. - Мой знак - саблезубый тигр. Вам интересно, Аама, или спрашиваете из вежливости?
     - Мне очень интересно, - заверила она серьезно.
     - И не смешно?
     - Вовсе нет. Разве могут быть смешными многовековые традиции?
     Имар посмотрел задумчиво и промолчал.
     - Получается, у всех даганнов... мужчин, - поправилась Айями, - есть татуировки?
     - Клановые знаки, - уточнил он. - Да, их наносят, когда мальчик, взрослея, становится мужчиной. Хотя в некоторых кланах и женщины не отказываются от этой традиции.
     - Должно быть, это больно, - протянула Айями, впечатлившись небольшим экскурсом в даганскую жизнь.
     - Терпимо, - хмыкнул Имар.
     Неожиданное открытие о клановых знаках стало для Айями чем-то вроде загадки для ума и фантазии. Глядя на каждого встречного даганна, она представляла, какая у того татуировка. И волей-неволей фантазии приползли к A'Вечу. Что за напасть? Тогда, в кабинете музыки, одеваясь, он не отворачивался от Айями. А значит, его клановый знак - на спине. Что там? Питон с кольцами? Дракон? Ястреб?
     Тьфу, можно подумать, больше не о чем ломать голову. Нужно выучить новую порцию технических терминов. А для A'Веча пожелание - утонуть в каком-нибудь болоте вместе с машиной, и поскорее. Лучше бы сегодня.
     Теперь, постоянно сталкиваясь и общаясь с чужаками, Айями день ото дня узнавала о них что-нибудь новое, и прежние представления о даганнах рассыпались как шаткая пирамидка из карт. Это такие же люди, ходящие на двух ногах и с пятью пальцами на каждой руке. И они не глупее амидарейцев. Грубые, правда. Мужчины жесткие, прямолинейные и толстокожие. А даганки, наверное, ничем не отличаются от амидарейских женщин. Тоже выходят замуж, растят детей и поглядывают в сторону Полиамских гор, ожидая возвращения любимых. И проклинают гиблую страну Амидарею, не отпускающую мужей, хотя война окончилась. Наверняка у Имара осталась жена в Даганнии. И дети есть. А'Веча тоже кто-то ждет дома...
     Опять мысли не о том. Все святые, о чем Айями думает? В последнее время она не вспоминает о Микасе. Легкомысленная дрянь. Прежде всего, даганны - враги и они выжимают из побежденной страны всё, что можно выжать. А Микас погиб зазря за фальшивые идеалы. Возможно, его убил Имар. Или А'Веч. В грудь и навылет.
     До позднего вечера Айями простояла перед образами, истово молясь, и Эммалиэ встревожилась: что произошло? Ничего особенного. Ветреная жена забыла о клятвах верности мужу, забыла о первой любви и теперь награждает себя мысленными оплеухами.
     На следующее утро Айями пришла на работу с опухшими от слез глазами и больной головой. Она - амидарейка и гордится этим. Нельзя забывать, на кого она работает. На врагов. Хотя врагами становятся на войне, а та давно окончена. Есть победители и есть побежденные, принимающие условия первых.
    
     17
     Рукописные переводы не допускались. Пришлось Айями освоить печатную машинку с даганской раскладкой букв, что оказалось не так уж сложно, потому как с основами машинописи девочек знакомили в школе на факультативных занятиях.
     Даганны поставили за правило: печатать три экземпляра - оригинал перевода и две копии. Вверху название статьи и автор, ниже - литературный источник. Графики, схемы и диаграммы чертили тушью, вручную. Рисунки обводили через копировальную бумагу и повторно чернилами. После устранения ошибок и одобрения брошюру сшивали нитками, а узелок заклеивали бумажной пломбой.
     Печатная машина была черной и лакированной, буквы - полустертыми, а движение каретки сопровождалось коротким звяканьем. "Daikum" - красовались витиеватые буквы на корпусе, что означало "Песня" на даганском. Переводчицы стучали на машинке попеременно. Сначала переводили в рукописном варианте, а потом печатали.
    
     На свой день рождения Айями получила особенный "подарок". Утром - поздравление от Эммалиэ, поцелуй от Люнечки и рисунок на тетрадном листке. Четыре человечка - три больших и один маленький - у домика под деревом.
     - Мама, папа, баба и я, - пояснила дочка, заглядывая Айями в лицо. Понравилось ли?
     - Спасибо, роднуля. Чудесная картинка. Повесим на видном месте и будем любоваться.
     Айями не любила свой день рождения, он приходился на начало ноября, и погода неизменно портила настроение или дождем со шквалистым ветром, или мокрым снегом, или слякотью и промозглым хиусом. В день рождения Айями получала от родителей неизменный скромный подарок - десять амдаров на карманные расходы, вдобавок мама дарила что-нибудь из бижутерии и пекла именинный пирог. А брат поддевал шуточками:
     - Еще годок накинула, старушка.
     Или:
     - Напомни-ка, сколько тебе исполнилось. Я и чисел-то таких не знаю.
     Микас уверял:
     - Не бывает неудачных дней рождения. Мир должен радоваться тому, что ты осчастливила его своим появлением на свет.
     Он создавал праздник. Однажды утром Айями пробудилась оттого, что соседки по комнате столпились у окна и взбудораженно переговаривались. Оказалось, на заборе под окнами общежития появился транспарант: "С днем рождения, любимая!", а рядом привязан букет из воздушных шаров.
     - Счастливая ты, Айка, - завидовали девчонки.
     Праздники закончились с началом войны, а дни рождения стали непримечательными днями в череде одинаковых будней. Да и какое веселье? Маленький ребенок требовал заботы и внимания, а жизнь пошла такая, что и радоваться нечему.
     Вот и сегодня погода себе не изменила. За окном хмурилось неприветливое утро, пролетал редкий снежок. "Нет уж, хватит. Устрою праздник" - решила Айями, пристегнув брошку к вороту блузки.
     Эммалиэ расстаралась, испекла крупяные оладьи, чтобы именинница угостила коллег на обеде.
     - Поздравляем! - произнесли хором Мариаль и Риарили, взяв по оладушке.
     - Очень вкусно, - похвалила Мариаль.
     - Сегодня вас отпустят пораньше, - сказала Риарили.
     Инженеры отказались от предложенного угощения, сославшись на то, что плотно поели. Даганны питались в бывшей школьной столовой, а переводчицы обычно кушали тут же, в комнате. А Имар, несмотря на то, что недавно пообедал, вежливо взял оладью. Откусил и пожевал вяло.
     - Со сметаной или с медом было бы вкуснее, - начала оправдываться Айями, заметив его скучное лицо. Конечно, оладьи получились пресными, без сахара. Соли - и той на кончике ножа. Зато Эммалиэ добавила в тесто петрушку и укроп из домашнего огорода на подоконнике.
     - Мы любим поострее, - пояснил Имар, прожевав.
     - Поэтому в ваших пайках много специй?
     - Нет большего удовольствия, когда горит язык и плавится горло, - ответил он весело. - Эти оладьи демонстрируют разницу между нашими странами. Я заметил, что вы, амидарейцы, любите, когда ровно и гладко, когда нет перепадов и резких колебаний. Эта ваша особенность проявляется во всем, даже в характерах. То же и с вкусовыми пристрастиями. Вы предпочитаете нейтральную пищу...
     - Ну, сладкое-то мы любим, - вставила Айями, и девушки рассмеялись.
     - Сладкое любят все, - согласился Имар. - Но для нас, даганнов, сдобренная специями и пряностями еда так же естественна как... - он задумался, подбирая подходящее сравнение, - как солнце или воздух. Вряд ли я смогу передать словами всю гамму вкусовых ощущений, которые даруют смеси специй для мяса или для рыбы. Или для вин. Многие рецепты держатся в строжайшем секрете. Их передают по наследству из поколения в поколение и покупают за большие деньги. В Даганнии ценятся rikitim (прим. - Специалисты, разбирающиеся в специях, приправах и пряностях), это достойная и уважаемая профессия.
     - Острые специи раздражают желудок и вызывают различные заболевания, - заметила Риарили.
     - Не слышал о таком. По крайней мере, среди даганнов никто и никогда не болел.
     "Потому что у вас окаменелые внутренности" - подумала Айями, благоразумно промолчав.
     - Если провести аналогии между едой и характерами, то получается, что вы, даганны, энергичны и склонны к риску. Любите играть с огнем, не боитесь опасностей и приключений.
     - Вы правы, Аама. Мы темпераментны. Любим ощущать огонь на языке, любим держать его в руках. Нам нравится его покорять, укрощать, приручать, - ответил Имар, и особая интонация в его словах могла бы показаться двусмысленной, но не стала таковой в силу бесхитростности и наивности переводчиц.
     - Должно быть, наша пресность вызывает у вас, даганнов, скуку, - сказала Айями простодушно.
     - Не будьте категоричны, - улыбнулся Имар. - При кажущейся простоте амидарейской нации мы до сих пор ломаем головы, пытаясь разобраться в вас.
     - Приятно слышать. Девушки, оказывается, мы - загадки.
     Переводчицы рассмеялись. Так бы и шутили, но Айями бросила случайный взгляд - а к дверному косяку прислонился второй заместитель полковника. Стоит и смотрит на веселящуюся компанию. Наверное, проходил по коридору и услышал смех.
     От испуга кусочек оладьи встал у Айями поперек горла.
     - Посторонние дела в рабочее время? - не то спросил, не то утвердил А'Веч.
     - У нас обед. И у Айями сегодня день рождения, - пояснила робко Мариаль.
     - Время, затрачиваемое на прием пищи, не регламентировано. Мы не намерены оплачивать ваше безделье, - отчеканил он. - Возвращайтесь к работе.
     Переводчицы разошлись по своим местам. А через пять минут помощник второго заместителя полковника принес текст на амидарейском с устным указанием: Айями лин Петра отложить прочие дела, перевести статью до окончания рабочего дня и отнести перевод руководству. Разве уйдешь домой пораньше, получив срочное задание?
     Старалась Айями, корпела. Статья оказалась небольшой - журнальная страница с показателями амидарейской экономики за военные годы и с выводами. За полчаса до окончания рабочего дня Айями сбегала в приемную на третий этаж и передала помощнику A'Веча отпечатанный листок. Не успела вернуться в комнату переводчиков, как появился помощник, вернув исчирканную работу и резолюцию: "Переделать. Срочно". Айями, закусив губу, пробежала глазами текст. Ошибки незначительные, в основном, второй заместитель полковника переставил слова в предложениях. Ничего не попишешь, придется задержаться после работы. Айями тщательно исправила недочеты и отнесла второй вариант перевода в приемную. С вежливой улыбкой отдала помощнику и вернулась обратно. Не успела накрыть печатную машинку футляром, как дверь распахнулась, заставив вздрогнуть.
     - Что это? - спросил грозно А'Веч, потрясши листком.
     - П-перевод, - пролепетала Айями.
     - Это не перевод. Это промокашка. Туалетная бумажка для сортира. Тебя нужно учить и учить, как слепого кутенка. Изволь перевести грамотно.
     Так и потекло время. Айями, закусив губу, карябала предложения на даганском и протягивала подполковнику, а тот, усевшись напротив, читал и размашисто перечеркивал.
     - Заново.
     У Айями дрожали руки, а в глазах стояли слезы. Разве можно сосредоточиться, когда он прожигает взглядом? Да еще безмозглой назвал. Неправда всё и придирки! Ошибки мелкие и давно исправились, просто А'Веч придумывает любые предлоги, испытывая терпение. Наверное, ждет, когда Айями взорвется и выльет на него негодование. Сидит и постукивает по столу от нетерпения, мечтая вышвырнуть с работы в день её рождения. Не дождется.
     А'Веч зачеркивал, исправляя, Айями покорно выводила строчки. Говорите, земля квадратная? Будет вам квадратная земля. Считаете, что солнце зеленое, а трава красная? Как пожелаете.
     А второй заместитель полковника читал и чиркал.
     - Отвратительный перевод... Хуже не бывает... Здесь ошибка в управлении. Не "развитие тормозит", а "развитие тормозится"... "Меры приняты", а не "предприняты"... Не "согласно наблюдений", а "согласно наблюдениям"...
     У Айями вырвался судорожный вздох. За окном давно стемнело, наверняка Эммалиэ волнуется.
     В комнату заглянул Имар. Уже раз десять заглядывал, не меньше.
     - Может, хватит? - спросил вполголоса, наклонившись к уху господина заместителя.
     - Не хватит, - отрезал тот.
     - Внизу её ждут мать с дочерью.
     - Подождут.
     - Послушай, Веч...
     - Не мешай. Перевод требовался к четырем часам. Время идет, а результата нет. Похоже, мы и до полуночи не управимся.
     Секундная стрелка на наручных часах А'Веча накручивает мгновения, а Айями переводит и переводит. Уж и не соображает, что нужно господину заместителю. Пять минут назад требовал написать так, а сейчас перечеркал и хочет, чтобы выглядело иначе. Лишь бы не расплакаться.
     - Вымучили наконец-то, - сказал А'Веч кисло. - Печатай.
     - До завтра не потерпит? - спросил Имар, заглянув в комнату.
     - Не потерпит.
     И пока Айями печатала перевод - на последнем издыхании, с лихорадочным румянцем и с рыданиями, подступившими к горлу - А'Веч устроился подле и наблюдал. Раз! - каретка влево. Вот тебе! Два! - каретка влево. Получай! Три! - каретка влево. Подавись своим переводом!
     Айями рывком выхватила листок из зажимов.
     - Радует, что печатаешь без ошибок, - сказал А'Веч, пробегая глазами по строчкам. - В дальнейшем рассчитываю на старательность и тщательный подход к моим заданиям. Понятно?... Не слышу. Мои требования ясны?
     - Д-да, - выдавила через силу Айями. Скажи она больше, и плотину прорвет. Слезы хлынут ручьем.
     - Свободна, - заключил он и вышел из комнаты.
     Айями навела порядок на столе, накрыла машинку футляром и, одевшись, погасила светильники. Вышла в коридор, притворив за собой дверь. Точнее, руки-ноги шевелились, накрывая, гася и спускаясь по ступеням, в то время как грудь раздирала мешанина из обиды, злости и непролившихся слез. В пустом фойе к Айями кинулась упаренная дочка:
     - Мама! Мы узе заздались!
     Со стула поднялась Эммалиэ в расстегнутом пальто. Потому что упрела, дожидаясь больше часа.
     - Всё в порядке? Я думала, тебя... - замолчала она, не договорив. "Думала, что арестовали и расстреляли" - сказали её глаза.
     - Всё отлично. Меня учили работать правильно, - сказала Айями громко и весело.
     Эммалиэ действительно разволновалась, обеспокоившись долгим отсутствием Айями. Несмотря на сгущающуюся темноту, одела Люнечку потеплее и повела к ратуше. В фойе справилась у дежурного о переводчице Айями лин Петра, и тот ответил на даганском, а что сказал - непонятно. Тогда Эммалиэ попросила позвать Л'Имара, его имя запомнилось по рассказам Айями. Дежурный позвонил по телефону, и офицер, явившийся вскоре, успокоил встревоженных ожидальщиц, объяснив причину задержки на работе.
     - Потерпите. Аама выполнит задание и спустится.
     И они терпели. Ждали, сидя в сторонке. Люня, устав, начала капризничать, и Эммалиэ стоило больших трудов занять девочку, чтобы она не путалась под ногами у проходящих даганнов.
    
     ***
     - Принципиально тыкать носом? Принципиально именно сегодня, а не завтра? - спросил Л'Имар, зайдя в кабинет вслед за вторым заместителем полковника. Тот уселся в кресло и с хмурым видом принялся разглядывать свежеотпечатанный перевод.
     - Принципиально, - ответил, бросив листок в корзину для мусора.
     - Ты придирался. Назло.
     - Не твоё дело. Не вмешивайся. И найди машину. Пусть их отвезут.
     Л'Имар молча кивнул и вышел.
    
     ***
     - Наверное, вы ошиблись, - сказала неуверенно Айями, когда даганский солдат открыл заднюю дверцу автомобиля.
     - Никак нет. Приказано доставить домой.
     - Все-таки вы ошиблись. Вышло недоразумение, - Айями обернулась к соседке за поддержкой, но та тоже растерялась.
     - Ой, а это настоясяя масинка? - воскликнула Люнечка. - И коёса настоясие? Мам, ну давай, - захныкала, дергая за руку. - Ну, поехали. Нас дядя отвезет. У меня нозки устали, и зивотик рыцит.
     И рослый молчаливый дядя в военной форме отвез по непроглядной темени. Доставил к подъезду и адрес не спросил. Когда Айями попыталась втолковать, как проехать к дому, ответил кратко: "Я знаю".
     Вот так и отпраздновала именинница двадцать четвертый день рождения, вернувшись домой вечером в половине десятого. Вроде бы провела весь день на работе, а аппетит не нагуляла. Зато щеки горят, и истерика на подходе. А вот Люнечку потрясла поездка в таинственной черной машине. Игра в водителя и пассажиров увлекла дочку на несколько дней.
    
     18
    Айями чуток всплакнула в подушку да и уснула. Много ему чести, чтобы реветь полночи и не выспаться наутро. Но на работу торопилась с замиранием сердца: стоит, поди, на крыльце ратуши и выжидает, чтобы во весь голос возобновить вчерашние насмешки над бездарностью и посмеяться хором в мужской компании.
    А'Веч не встретился ни на крыльце, ни в коридоре, ни на лестнице. Уф, можно выдохнуть. Надолго ли? Вчера он от скуки возил Айями носом по ошибкам, а сегодня, быть может, у него дел невпроворот. Успокаивала себя Айями, однако ж, дергалась каждый раз, когда открывалась дверь. И к инженерам не решалась пойти, чтобы уточнить накопившиеся вопросы по термодинамическим терминам. Зато заглянул Имар и затронул тему вчерашней экзекуции.
    - Аама, не падайте духом. За короткое время вы добились значительных успехов. Разве можно сравнивать ваши знания и опыт коренного даганца? Мы с рождения разговариваем, пишем и читаем на родном языке, но умудряемся совершать ошибки. А что говорить о вас?
    - Спасибо. Я путаюсь в падежах и во временах. И в притяжательных местоимениях... Но я буду стараться!
    - Не сомневаюсь. У вас все получится.
    Полдня провела Айями как на иголках и вздрагивала, ожидая, что сейчас в комнату войдет помощник господина заместителя с новым заданием. Но, как оказалось, "воспитатель" отбыл по важным делам и появился в городке лишь через трое суток. Тем временем, погода воевала: осень и зима перехватывали друг у друга пальму первенства. Снег выпадет - и тут же растает, вчера лужи промерзли до дна - а на другой день чертыхаешься, лавируя между рытвинами с водой. На колеса военных машин, подъезжавших к ратуше, наматывались тонны грязи, собранной на пригородных дорогах.
    Боялась Айями повторения "воспитательной" акции и морально к ней готовилась, настраивалась. И репетировала. А'Веч скажет гадость, а она не промолчит. Он вспылит, а Айями с достоинством осадит господина начальника. Но А'Веч не проявлял деспотические замашки, очевидно, в силу занятости. Пару раз Айями видела его издали, он торопился куда-то и её не заметил. Более того, когда А'Веч появлялся в городке - уставший и грязный - у Имара находились срочные дела вне ратуши. Или он отправлялся в котельную, где шли последние приготовления к пуску, или пропадал на разборе фабричных завалов, или отбывал в другой город, чтобы обследовать оборудование. Совпадение, конечно, разве может человек уезжать по заказу? Чистая случайность, потому как иногда выходило и так, что Имар и А'Веч одновременно находились в городе или отсутствовали. Они военные, куда пошлют, туда и едут.
    Теперь на вечерних "посиделках" Имар не шутил, не занимал время разговорами по душам и был немногословен.
    - Вас тоже наказали, потому что мы тогда смеялись? - спросила Айями, когда они задержались после работы, чтобы разобрать терминологию сварочного производства.
    - Меня? А-а... да-да, наказали.
    - Простите, я не хотела. Думала, здесь строгая дисциплина, а она оказалась строжайшей.
    Имар фыркнул. Хотел рассмеяться, но сдержался, бросив взгляд на дверь.
    - Не извиняйтесь. Это я виноват, отвлек разговорами и испортил вам праздник.
    - Ничего страшного, - улыбнулась Айями. - Зато я каждый день жду, что мне подсунут срочную статью, на ночь глядя.
    Имар весело хмыкнул, но тут же громко прокхыкался.
    - Будем надеяться, что срочный перевод не потребуется. Видите ли, наше руководство... э-э-э... щепетильно в вопросах трудовой отдачи и требует того же от работников. А развлечения и беседы на посторонние темы допускаются вне комендатуры и во внерабочее время.
    - Понимаю, - протянула Айями. Восприняв со всей серьезностью слова Имара, она, как послушная ученица, задавала вопросы по существу, избегая тем, не имеющих отношения к работе. А вот обучение разговорному даганскому практически сошло на нет, что расстраивало Айями.
    Но вскоре над вечерними уроками нависла угроза.
    Как-то, возвращаясь вечером домой, Айями столкнулась с Зоимэль, спешившей из тюрьмы в больницу. В последнее время врачевательница дневала и ночевала на работе, стараясь везде поспеть, но увидев Айями, остановилась.
    Женщины обнялись.
    - Неважно выглядите, - сказала Айями, заметив сеточку лопнувших сосудов и темные круги под глазами. - Как самочувствие?
    - Отличнее не бывает в сравнении с другими.
    Оказалось, в тюрьме зафиксированы случаи дизентерии и цинги, а вши так и остались непроходящей головной болью, несмотря на подвижки в улучшении гигиены заключенных. У прачек отекают и опухают руки, а от хозяйственного мыла, выдаваемого для стирки, кожа трескается, и возникают экземы. У нескольких детей выявлены признаки рахита.
    - Обязательно мойте руки с мылом и как можно чаще, - напомнила Зоимэль.
    - Теперь вам будет легче, коли у даганнов появился свой врач.
    - С одной стороны, стало полегче. Хочет - лечит, хочет - калечит. Это уже не моя печаль. А с другой стороны, свободного времени не прибавилось. Не успеешь отбиться от одной проблемы, как наваливаются две.
    - Зато даганны восстановят больницу.
    - Всего лишь два этажа и руками амидарейцев, - фыркнула Зоимэль. - Мне выделили приемный кабинет и палату для наших лежачих, но пришлось пободаться. Не знаю, увидимся ли еще, закружилась я как белка в колесе. Представляешь, потерялась в днях недели. Запамятовала, то ли вторник сегодня, то ли среда. А как у тебя дела? Пронесло?
    Айями, кивнула, смутившись.
    - Это хорошо. Я горжусь тобой. Ты сильная. Знаю, что и Люню вытянешь, не загубишь. Послушай, - врачевательница приобняла и заговорила вполголоса, - постарайся попадать домой засветло. Поздно не ходи.
    - Почему?
    Аяйми не раз возвращалась из ратуши в темноте, но благодаря выпавшему снегу видимость на улицах улучшилась. А мертвые силуэты домов с темными глазницами окон стали делом привычным. Чего бояться?
    - Небезопасно это. На одну женщину напали и избили. Она возвращалась вечером из школы... то есть из клуба, ну, и сама понимаешь... В общем, отобрали всё, что с собой несла.
    - Как же так? - ахнула Айями. - Это Оламирь?
    - Что ты. Оламку довозят до квартиры. А эта... словом, её дочка прибежала ко мне, плачет и домой тянет. Маме, говорит, совсем худо. А я помню, она приходила в больницу, чтобы устроиться медсестрой, да даганны не взяли, потому что нет образования. Вот она и собралась в клуб - просить иначе. Как многие просят. Не впустую сходила, пообещали ей, что примут на работу и дали пару банок с тушенкой. А эвон как обернулось. Вся синяя, гематомы на лице и по телу, ушибы ребер. Хорошо, хватило сил добраться до дома, а то бы замерзла ночью. Айя, если попадешь в такую же беду - закрывай голову и лицо руками. Подтяни ноги к груди и зажимайся в калачик.
    - Все святые, да что же это такое? - пробормотала Айями. - Нужно заявить даганнам!
    - Не вздумай. Она и так боится высунуть нос из квартиры - вдруг соседи прознают? Стыдно ей, понимаешь? Лежит пластом третий день и плачет. "Пока валяюсь дома, вместо меня другую примут". А у самой силушек нет, чтобы подняться.
    - Получается, за ней следили, - осенило Айями. - Дождались, когда выйдет из школы, и подкараулили. Изверги!
    - Прошу тебя, помалкивай. Этой женщине и так несладко...
    - Наверняка свои же избили! - ухватилась Айями за руку врачевательницы. - Например, соседи. Похихикивают сейчас и жрут тушёнку, а она себя продала, чтобы устроиться на работу!
    - То неизвестно. Не пойман - не вор.
    - Чтобы у них руки-ноги поотсыхали, - выругалась Айями. - А вы не боитесь возвращаться поздно домой?
    - С меня и взять-то нечего. Разве что раздеть и разуть, да сапоги худые, и пальто с молью подружилось.
    - Могут напасть из-за лекарств. Решат, что берёте с собой, и подстерегут.
    - Лекарства не ношу, и об этом знает весь город. Но осторожность не помешает. И ты будь осторожна.
    Рассказ врачевательницы сокрушил Айями. Вроде бы и права Зоимэль, о том, что не стоит кричать на всех углах о пострадавшей женщине. Слухи разлетятся по городу, несчастную быстро вычислят, и станет она объектом насмешек и оскорблений. И ведь каждая вторая амидарейка побывала в клубе, а некоторые - не раз, но все помалкивают и делают вид, будто знать не знают, о чем речь.
    Что бы ни говорила врачевательница о секретах и о стыде, а Айями не смогла промолчать. Не удержалась и рассказала Эммалиэ. Потому что та имела право знать.
    - Не думала я, что доживу до того времени, когда мы начнем истреблять друг друга, - вздохнула Эммалиэ. - А ты теперь приходи домой, пока светло. Не заставляй меня паниковать.
    Айями и коллегам-переводчицам намекнула, что на темных улицах стало небезопасно. Могут подкараулить и отобрать заработок. Мариаль и Риарили - сообразительные девушки - сразу поняли, что к чему. А когда вернувшийся из поездки Имар предложил заняться разговорным даганским после работы, Айями отказалась.
    - Почему? - удивился он, хотя и заметил её огорчение.
    - Простите, не могу. Накопились домашние дела.
    В понедельник отказалась Айями и во вторник. И в среду сказала, что не может задержаться после работы, а в четверг Имар потребовал:
    - Аама, объясните, что происходит. Вам неприятно со мной общаться?
    - Что вы! Вовсе нет. Вы сделали для меня много хорошего. И продолжаете помогать.
    - Тогда в чем дело? - нахмурился Имар.
    Впервые Айями увидела его недовольство - сведенные брови, морщинки на лбу и сердито поджатые губы. Она успела привыкнуть к Имару и умудрилась забыть о том, что он даганн, чужак. Не друг и не приятель, а работодатель, начальник. Победитель, у которого в подчинении побежденные.
    И Айями рассказала - смущенно и невнятно - о том, что на вечерних неосвещенных улицах женщин подстерегают опасности.
    Имар задумался.
    - Мы и не подозревали об этой проблеме. И конечно же, вы не назовете имя той, что пострадала от рук неизвестных.
    Айями сникла, придавленная его прозорливостью. Правда, промелькнула подспудная и неприятная мыслишка, что Имар пообещал той женщине помощь с трудоустройством. Или А'Веч.
    - Не могу, меня просили не распространяться.
    - Аама, вы тоже бывали в клубе? - спросил вдруг Имар.
    Она замерла.
    - В пределах комендатуры нельзя отвлекаться на посторонние разговоры, - нашлась с ответом и сказала с вежливой улыбкой каждодневную отполированную фразу: - Большое спасибо за помощь в работе. До свидания.
    
    Теперь Айями торопилась после работы домой. А вот утренние походы к речке внушали страх. Полынья темнела рваной полосой на тонком льду. Светало поздно, поэтому приходилось зачерпывать воду наугад, но Айями давно приноровилась и не обливала себя ледяной водой. Катила тележку и останавливалась, прислушиваясь: то снег скрипнул, то чьи-то тени мнятся, то голоса.
    - Будем ходить за водой днем с Люней, - постановила Эммалиэ. - Это безопасно и надежно.
    - Не утянете, - покачала головой Айями. Нужно иметь силы и сноровку, чтобы не упасть в воду, не набрать в сапоги и чтобы волочить по снегу тележку с бидоном, не разлив содержимое. А Эммалиэ не справится, годы не те.
    Вечером, когда Люня заснула, соседка сняла с антресолей свой чемоданчик, в котором хранились её воспоминания, и достала лакированный футляр вишневого дерева.
    - Вот, примерь.
    - Что это? - Айями потеряла дар речи.
    - Стилет. Риволийский. Трофейный, подарок от мужа в качестве сувенира.
    Стилет - серебристый узкий клинок с прямой крестовиной - входил точно в кожаные ножны, которые крепились на боку, под мышкой, с помощью мягких кожаных ремней.
    - З-зачем? - выдавила Айями с поднятыми руками, пока Эммалиэ подгоняла портупею по её фигуре.
    - Затем. Когда нападут, поймешь. Так... пуговицы слева, значит, ножны должны быть справа. Сунешь руку за пазуху и достанешь.
    - Я не с-смогу. Не сумею. - Айями аж залихорадило при мысли о том, что под мышкой находится холодное колющее оружие.
    - Никто и не говорит, что нужно кого-то убивать. Вынешь и попугаешь, они и разбегутся, - заверила Эммалиэ и накинула ей на плечи пальто. - Надень и застегни. Просунь пальцы. Чувствуешь рукоятку? Это женская модель. Ножны под комфортным углом, так что вытащишь без заминки. Потренируйся.
    Стилет, и правда, выходил из ножен как по маслу, словно дожидался, когда его используют в деле. Портупея не мешала при ходьбе и не отягощала весом.
    - И все равно я не смогу, - сказала Айями упрямо.
    - Тогда тебя убьют. А Люня останется сиротой... Послушай, Айями, я ж не говорю, что ты должна ходить по улице, размахивая оружием. Вернешься с речки - снимешь. Зато я буду за тебя спокойна.
    - А если остановит патруль?
    - Ну, вот ты ходишь по утрам за водой, и что? Остановили тебя хоть раз?
    - Нет.
    - Вот видишь. Даганны не заглядывают дальше освещенных улиц. Пусть мы перережем друг другу глотки - им наплевать. Если случится чудо, и тебя остановят, предъявишь документы. Не думаю, что будут обыскивать. А если чудо не кончится, и все-таки обыщут, объяснишь, что оружие предназначено для защиты.
    - Ну... не знаю. Рискованно как-то.
    - Вот что я тебе скажу. Это счастливый стилет. Кто бы его ни носил, ни разу им не воспользовался.
    - Правда? - выдохнула с облегчением Айями. - А в бок не воткнется?
    - Смеешься? Риволийское качество и надежность. Эх, Айя, кабы умели мы с ним обращаться, - вздохнула мечтательно Эммалиэ. - В опытных руках этот стилет поет как песня.
    Не надо нам ни песен, ни танцев. Нам бы дойти до речки и вернуться обратно с водой живыми и невредимыми.
    - Ну, хорошо, я попробую, - согласилась Айями.
    И попробовала. Не сказать, чтобы оружие под мышкой вселило в Айями уверенность. Она по-прежнему вздрагивала от малейшего шороха и прислушивалась к звукам. Однако пару раз накатил такой испуг - когда почудились шаги за спиной - что Айями схватилась за рукоятку стилета, как утопающий за соломинку. Так и стояла с колотящимся сердцем и с рукой, засунутой за пазуху, пока приступ страха не миновал.
    
    На следующий день после разговора Имар зашел в комнату переводчиц и сделал объявление:
    - Если задержитесь на работе - покажите к дежурному в фойе своё удостоверение, и вас отвезут домой на машине.
    На обеде взбудораженная Айями заглянула в кабинет инженеров и прошмыгнула к столу Имара:
    - Спасибо! Вы можете остаться сегодня на урок даганского?
    - Могу, - согласился он. - Но благодарите не меня, а наше руководство.
    Айями растерялась. Руководство - это полковник О'Лигх или... его заместитель А'Веч? И за какие заслуги выпала великая честь амидарейкам?
    Сегодня Имар был хмур, задумчив и не сразу вникал в суть вопросов, задаваемых переводчицами. И на уроке по разговорному даганскому вяло слушал и вяло поправлял. Айями хотела спросить о причинах плохого настроения, но побоялась. Она и так многим обязана Имару. Сейчас ненароком затронет болезненную тему, а он распалится, накричит, и тогда занятиям придет конец.
    После урока получилось так, как и пообещал Имар. Он наблюдал со стороны, как Айями показала дежурному удостоверение и попросила вызвать машину. А тот не возразил и не прогнал, а начал названивать в гараж.
    - Вот видите, ничего сложного, - заключил Имар. - Скоро привыкните.
    Айями возвращалась домой в приподнятом настроении, и глаза подмечали всё - полумрак в салоне, поскрипывание сиденья, запах кожи и табака, подсвеченные приборы на панели. Водитель-солдат довез до дома и сопроводил до квартиры, освещая дорогу фонариком. И об автомате не забыл, держа оружие наготове.
    Встретив на следующее утро второго заместителя полковника на лестнице, Айями по привычке вжалась в стену, но язык вдруг осмелел и выдал нечто невообразимое.
    - Здравствуйте. Я благодарна вам за машину, - сказала на даганском.
    - Какую машину? - спросил А'Веч, обескураженный приветствием. Наверное, думал, что после наглядного "воспитания" Айями будет шарахаться от него как от прокаженного. Она обратила внимание, что А'Веч слегка помят и небрит с утра. Очевидно, у него накопилось много дел, и пришлось заночевать в ратуше.
    - За возможность добираться домой на машине, - уточнила Айями.
    - А-а, - протянул он, вспомнив. - Разумная предосторожность. У нас не так много переводчиков, в которых мы вбухали силы и средства, чтобы теперь разбрасываться.
    - Спасибо, - ответила вежливо Айями. Собралась было дальше по лестнице, но её остановили слова, брошенные вдогонку:
    - Надеюсь, у тебя хватит ума не кататься на машине каждый вечер. Иначе придется вычитать из твоей зарплаты расходы на бензин.
    - Простите, я не думала, что это затратно, - ответила Айями, опустив глаза. - И больше не буду...
    А'Веч промычал что-то нечленораздельное.
    - Если для вас, переводчиц, выделили машину - значит, заказывай, - ответил, потирая лоб. Наверное, у него разболелась голова. Или зуб.
    - Хорошо. Спасибо.
    - Маршрут: комендатура - дом. В другие места топай пешком.
    - Хорошо. Спасибо.
    - И не отвлекай шофера во время езды.
    - Хорошо. Спасибо.
    - А лучше помалкивай.
    - Хорошо. Спасибо.
    - И не задерживай машину. До дома докатилась - отпускай шофера.
    - Хорошо. Спасибо.
    - Иди уже, - отмахнулся А'Веч и пробормотал под нос. Айями послышалось: "Забодала эта покорность". А может, она плохо разобрала невнятное бурчание.
    - Хорошо. Спасибо, - ответила вежливо и взбежала по лестнице. Вот грубиян. Тыкалка.
    Совпадение или нет, но даганны начали устанавливать на крышах зданий прожектора. Инженеры изучили план города и обошли, вернее, объехали улицы, определив точки, с которых достигался максимальный радиус освещенной зоны. Таким образом, даганны собирались изгнать темноту с главных улиц городка.
    
     19
     Даганны учли недочеты своей пропаганды и решили наглядным примером воздействовать на местное население. В город приехала передвижная кинобудка. В зрительном зале ратуши установили проектор, а в глубине сцены натянули экран. Сеанс носил добровольно-принудительный характер, о чем организаторы известили в рупор, объехав улицы на машине.
     Айями и Эммалиэ сели в первых рядах, Люня устроилась на коленях у мамы. Дочка с восторгом осматривалась, она прежде не бывала в большом помещении при скоплении народа. Верхнюю одежду не снимали - зябко в неотапливаемом зале. Правая половина раздвинутого занавеса отсутствовала, левая держалась на честном слове. На том месте, где когда-то висела большая люстра, торчал теперь пук проводов. Потолок покрылся сеткой трещин из-за шелушащейся побелки.
     Светильники погасли, кинопроектор заработал. Изображение оказалось цветным и озвученным. По залу прошел гул удивления: люди привыкли к тому, что амидарейская военная хроника снималась в черно-белом и немом формате, а рядом с экраном стоял чтец и объяснял происходящее.
     Перед зрителями появилась молодая русоволосая женщина в простом голубом платье и в светлой косынке. На чистейшем амидарейском языке она рассказывала о своей жизни в Даганнии. Женщину звали Кетиминь лин Тафлата. Она была родом из тех мест, которые больше года находились на линии фронта в зоне непрерывного обстрела. Иными словами, из мертвых земель. Услышав об этом, Эммалиэ вцепилась в подлокотники, а Айями напряглась.
     Мелодично и спокойно Кетиминь повествовала о том, что живет в Даганнии около двух лет по объяснимой причине. Амидарейские власти не организовали эвакуацию гражданского населения, оставив жителей в качестве щита. Военные стратеги рассчитывали, что противник не станет стрелять по безоружным. Вникнув в услышанное, зал шумно выдохнул. "Врёт! Продалась врагу, стерва" - пронеслось по рядам.
     - Паника, крики, дети плачут... От свиста закладывает уши. Вокруг взрывы и пыль столбом. Снаряд попал в соседний дом. В подвале прятались люди, их завалило обломками, - вспоминала экранная Кетиминь. - Мы тоже прятались. Повезло, что даганны нашли нас и переправили за огневой рубеж, но многие из наших так и остались там. Были покалеченные и обгоревшие. Никогда не забуду, как мы бежали к машине, и на глаза попалась нижняя часть тела. Она лежала у колеса. Сапоги и штаны с ремнем на месте, а того, что выше - нету. Оторвало. Амидарея забыла о нас и оставила на произвол судьбы. Мы приехали в Даганнию без вещей и документов. Ни теплой одежды, ни еды, ни элементарных средств гигиены.
     Кетиминь показала комнату, в которой проживала. Небольшое помещение, скудно обставленное мебелью, однако ж, произвело приятное впечатление на Айями. Наверное, из-за уюта и опрятности. А рассказчица переключилась на пояснения о своей работе. На экране появилось огромное пространство, занятое теплицами.
     - Здесь выращивают урожай, который затем собирают и перерабатывают. В этих котлах идет тепловая обработка круп, смешивание со специями и обогащение витаминами, - постучала Кетиминь по металлическому боку пузатой махины. Камера отъехала, показав два ряда одинаковых котлов с матово поблескивающими боками. - Вдалеке вы можете видеть сушильные камеры для пищевой продукции. Сейчас мы сушим овощи, которые позже будут упакованы и отправятся поездом в Амидарею.
     На экране светило солнце, теплицы ломились от зелени. Вдалеке маленькие человечки носили ящики, поливали, рыхлили, собирали. Автоматы штамповали знакомые брусочки и заворачивали в обертку, а женщины в белых халатах и перчатках укладывали прессованные крупы в картонные коробки.
     - Нас не заставляют работать сутками напролет. Рабочий день нормирован, есть время на отдых и на личную жизнь. А тех, у кого появляются идеи по усовершенствованию труда, поощряют. Но самое главное, мы защищены и можем спать спокойно, зная, что здесь наши дети в безопасности.
     В объектив камеры попала группка ребятишек, возившихся в песочнице. Они не ревели, не просились к мамам на ручки, не моргали глазёнками испуганно и затравленно. Дети увлеченно играли и выглядели довольными жизнью.
     - Когда-нибудь мы вернемся в Амидарею, - сказала напоследок Кетиминь. - Но я не уверена, что хочу назад, в страну, которая бросила нас в трудный момент. Здесь мне помогли устроиться на новом месте и обжиться, а что ждет там? Обвинение в измене.
     Камера в последний раз пробежала по теплицам, выхватила крупным планом работников, показала с высоты птичьего полета поселок из однотипных домиков, и экран потух. Зажглись светильники в углах зала, но зрители не сразу зашебуршились, вставая. Некоторое время стояла мертвая тишина. Горожан впечатлило показанное и услышанное. Возмущение словами амидарейки, обвинившей отчизну в сознательном предательстве, перемешалось с размахом производства и с солнечными летними кадрами. Однако в присутствии даганнов, окруживших зал по периметру, люди помалкивали, не решаясь на громкие высказывания.
     - Внимание! Каждому пришедшему на показ демонстрационного фильма предлагаем получить в подарок упаковку сушеных овощей, - раздался усиленный динамиками голос на искаженном амидарейском. - Желающих ждем на площади у комендатуры.
     Зрители потекли к выходу, переговариваясь меж собой. Доброта даганнов подозрительна. В чём заключается подвох? Бесплатный сыр, как известно, бывает в мышеловке.
     Ряды пустели, а Айями застыла, словно её прижало к сиденью неведомой силой. Отключившись, она не заметила, как дочка сползла с колен. Глаза уставились невидяще на пустой экран. В одном из мужчин, работавших в теплице, Айями признала... брата! По легкой горбинке на носу и по дурацкой косичке. Будучи юнцом, братец самовыражался, отрастив волосы до плеч и заплетая в крысиный хвостик. Не может быть! Обман зрения! Это не он. Это человек, похожий на него и, к тому же, старше годами. Мало ли на белом свете людей с одинаковой внешностью? Изображение нечеткое, экран неровно натянут - вот и показалось. Сколько же времени прошло? Лет шесть, не меньше, когда брат уехал из города, чтобы поступить в училище. С тех пор они не виделись. Разве что изредка переписывались. Айями регулярно отправляла открытки, а брат вспоминал о ней раз в году, присылая очередную фотокарточку на Свежелетие. На ней он щегольски позировал в военной форме, а с обратной стороны снимка карябал дату и скупую подпись: "Это я".
     - Что с тобой? - тронула за плечо Эммалиэ. - Пойдем за подарками?
     - Да-да, - пробормотала Айями, обматывая шарф вокруг шеи. - Сейчас... Подождите минуточку.
     Господин заместитель смотрел, как зрители покидают зал. Сегодня на кителе А'Веча появились медали и ордена. Штук пять, не меньше, наверное, награды за проявленную доблесть в сражениях против амидарейской армии. Торжественно вырядился, будто для парада.
     Айями вздохнула. Деваться некуда. Она с радостью обратилась бы к Имару, но тот уехал в командировку. А к другим военным и вовсе не хотелось подходить.
     - Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, где проходили съемки?
     Он глянул надменно сверху вниз:
     - В Даганнии.
     Каков вопрос, таков ответ.
     - Да, я знаю. А в каком городе?
     - Зачем тебе?
     - Мне показалось... Я увидела знакомое лицо.
     - Муж или любовник? - спросил А'Веч, наблюдая за толпой, которая, оживившись в предвкушении дармовщинки, напирала на двери.
     - Поспешай! Шевелись! - выкрикивали люди, четверть часа назад ругавшие амидарейку, чьи руки собрали и упаковали халявные подарки.
     - Мне показалось, там был брат.
     А'Веч молчал, и когда Айями решила, что он вовсе не ответит, услышала:
     - Это Купитец, сельскохозяйственный город на юге страны.
     - Можно написать письмо брату? Или отправить запрос. Хотя я не уверена. Вдруг обозналась?
     - Вряд ли удастся. Нужно ехать и опознавать на месте. У многих амидарейцев, живущих в Даганнии, теперь другие имена. Как его звали?
     - Рибалиас лин Петру.
     А'Веч хмыкнул.
     - Забудь. Если на экране был твой брат, то его зовут или Рибом или Робом или Рилом. Он военный?
     - Да. Учился в военно-морском.
     - Значит, пленный. Возможно, попал в окружение. Ну как, хочешь отправиться в Даганнию и опознать родственника?
     Айями посмотрела на натянутое полотно. Смешно спрашивать о том, правдив ли рассказ экранной амидарейки. Конечно же, А'Веч ответит, что история не выдумана и не является инсценировкой. Можно ли прокрутить плёнку заново?
     Заместитель полковника будто предугадал вопрос.
     - Через час кинобудка отправится дальше, а механик еще не обедал.
     Зал опустел, лишь Эммалиэ и Люнечка переминались у выхода. Девочка, не утерпев, вырвала руку и бросилась к Айями.
     - Люня, вернись! - окрикнула Эммалиэ, но та не послушалась. Подбежала и прижалась к ноге Айями, глядя снизу на высокого дядю.
     - Спасибо, - сказала невпопад Айями и взяла дочку за руку. - До свидания.
     Повела Люню к выходу, и та семенила, оглядываясь на великана с красивыми посверкивающими штучками на груди.
     Выйдя из ратуши на площадь, женщины встали в сторонке. Толпа сгрудилась и у тентованного грузовика, с которого выдавали упаковки с обещанной дармовщинкой. Люди тянули руки.
     - Мне!
     - И мне!
     - Куда прешь? Ты уже получил!
     - Ай! Убивают! - взвизгнула женщина.
     Растолкав горожан, вынырнула Ниналини с пакетами под каждой мышкой.
     - Может, пойдем? Ну их, эти подарки, - сказала Айями.
     - Организовать, как положено! - рявкнул знакомый голос на даганском, и солдаты забегали. Оказывается, А'Веч вышел на крыльцо и переговаривался с сослуживцем. Наверное, подшучивали над жадностью амидарейцев.
     Солдаты, воздействуя на толпу автоматами, сформировали из горожан цивилизованную очередь. Жители протягивали руки, получали и отходили, разглядывая шуршащую упаковку. Вдруг через рупор объявили с грубым акцентом:
     - Детям дополнительно - яблоко и апельсин.
     Отошедшие в сторону снова побежали к машине.
     - У меня ребенок!
     - Разве у тебя ребенок? Это дылда. Вот у меня маленький ребенок.
     - Четырнадцать ему! Ребенок еще! - заголосила женщина.
     За спиной Айями раздался фырк. Офицер, сослуживец А'Веча, отвернулся, давясь смехом, да и другие даганны посмеивались. Господин заместитель поманил переводчика и что-то сказал. Тот кивнул и, забравшись на подножку машины, озвучил в рупор:
     - До десяти лет - яблоко и апельсин. До пяти лет - два яблока и два апельсина.
     Очередь всполошилась.
     - Моему нет пяти!
     - А моей следующим летом десять исполнится!
     - Не смотрите, что сынок рослый, ему и четырёх нет!
     - Моей будет десять весной!
     Даганны организовали выдачу в четыре руки, и спустя полчаса очередь рассосалась. Хорошо, что сегодня морозец ослаб, а то остались бы без конечностей, дожидаясь. И все равно Айями продрогла. Ежилась и озабоченно поглядывала на Люню: как бы не простыла. А дочка играла, прячась за щитом с объявлениями.
     - Баба, ку-ку, - выглянула снизу.
     - Где моя букашка-таракашка? - спросила Эммалиэ, оглядываясь по сторонам. - Вот где она прячется!
    Люня взвизгнула и со смехом спряталась за Айями, а та с грустью признала, что отвыкла, когда дочка играет на улице. Утром уходит на работу - Люнечка еще дома, вечером возвращается из ратуши - Люня уже дома, а в выходные дни погода нечасто бывает пригодной для прогулок.
     - Пойдем-ка, попытаем счастья. - Эммалиэ потянула девочку к машине.
     Айями уж притоптывать начала, потому как ноги подмерзли. Хоть и по три носка надето, а все равно подошва сапог тонковата. Когда приблизилась очередь, женщины получили пакеты с надписью на даганском: "Смесь из сушеных овощей". Айями подняла дочку на руки, и солдат вручил фрукты Люнечке. У неё округлились глаза: вот так богатство ей дали!
    - Что нужно сказать?
    - Спасибо, - ответила Люня потрясенно.
    - Спасибо, - повторила Айями на даганском.
    Дочка понюхала с опаской оранжевый шарик, и личико стало до того комичным, что Айями, не удержавшись, развеселилась.
    - Не лизать! - пригрозила сквозь смех. - Сначала вымоем.
    А отсмеявшись, увидела А'Веча. Он стоял неподалеку, заложив руки за спину (что за маниакальная привычка?), и смотрел. На Люнечку и на Айями. И почему-то его взгляд смутил. Глупо. Даганский офицер наблюдает со стороны за порядком, а у Айями ни с того ни с сего запылали щеки, словно от ожога.
    - Пойдем домой, у меня зуб на зуб не попадает, - сказала Эммалиэ.
    Так и двинулись с пакетами в руках. Дочка - важная-преважная - несла свои подарки, да не удержала и выронила апельсины. Покатились оранжевые шарики по снегу.
    - Дерзи их, дерзи! - закричала Люнечка, бросившись следом, а Айями опять рассмеялась. Растет дочка понемножку. Как и обещала Зоимэль, всё чаще "р-рычит" и выговаривает чище сложные звуки.
    Айями шла, и ей чудился взгляд в спину. Обернулась на повороте - а на площади пусто, и тент у машины опущен. И снег измочален до черноты сотнями ног.
     У даганской афиши стояла дама и рассматривала зазывные картинки. Только один человек в городе мог надеть пальто с роскошным меховым воротником и при этом не выглядеть нелепо и смешно. Оламирь по-прежнему демонстрировала безупречную внешность, хотя подбородок стал одутловатым, и щеки чуть раздались.
     - Твоя? - кивнула на Люнечку. - Похожа.
     - Моя - ответила Айями и обратилась к соседке: - Вы идите, я догоню.
     Эммалиэ взяла дочку за руку. С Оламирь и словом не обмолвилась, впрочем, как и та не открыла рта, чтобы поздороваться.
     - Мы из ратуши идем, - сказала Айями, глядя вслед семье. - Весь город пришел на фильм. Ты в каком ряду сидела?
     - Разве я похожа на всех? - Оламирь закуталась в воротник. Наверное, мех лисий или песцовый. Ох, и дорогущее, должно быть, пальто. - Вот, попросила шофера меня высадить. Захотелось размять ноги. Привыкла, что на машине возят.
     - Зря не пришла на показ. Раздавали фрукты и овощи.
     Оламирь фыркнула:
     - За подачками в очереди не стою. Мне домой приносят. А у тебя, как погляжу, короткая память. Устроилась на работу и сразу же забыла об уговоре. И дорогу ко мне домой забыла. Зато когда приспичило, бежала быстрее ветра.
     - Почему же, помню. Но я нашла работу самостоятельно.
     - Ты попутала, подруженька. Уговор был таков: я помогаю попасть в клуб, даю полезные советы, а ты возвращаешь половину пайка с получки. И не моя печаль, каким образом ты устроилась на тепленькое местечко. Оцениваем результат по факту. В клуб попала? Попала. Клиента подцепила? Подцепила. И неплохого, надо сказать. А что шанс прошляпила - так за твое головотяпство я не в ответе.
     Айями закусила губу. Нечестно получается! Да и зарплата расписана на три месяца вперед. С другой стороны, Оламирь предупредила, в чем будет заключаться её помощь, и определила цену. И Айями согласилась, от отчаяния и безысходности. А едва жизнь наладилась, нарисовала себе оправдание и засунула обязательства на задворки совести.
     - Хорошо. Я подумаю.
     - Думай, но недолго. Я ведь и обидеться могу. Собственно, и не надеялась, что сдержишь слово. Знала, что ты ничем не лучше остального сброда, - Оламирь передернула плечами. - Забегай, если что. И на этот раз будь честнее. Я ведь знаю, сколько получают переводчицы.
     Айями стало стыдно. И вроде бы ничего плохого не совершила, а покоробило, что её назвали мошенницей и лгуньей. Той, кто отказывается признавать правду.
     Вернулась Айями домой в задумчивости, и проницательная Эммалиэ заметила уныние соседки. "Все равно придется рассказать, рано или поздно " - решила Айями и поведала о том, чьей помощью воспользовалась, чтобы попасть в клуб для даганских офицеров.
     - Не пойму, почему Оламирь напомнила сегодня, а не раньше.
     - У всех есть гордость, - ответила Эммалиэ после молчания. - Не пристало ей бегать за тобой, а по-другому привет не передашь. Ты весь день на работе, в клуб не ходишь, а заявляться к тебе домой с претензиями - ниже её достоинства. Вот Оламка и сделала вид, будто столкнулась с тобой случайно.
     - Как быть? И права она и неправа. Половина пайка - это много! - воскликнула Айями. - А у вас нет зимних сапог. Да и на моем замок разошелся.
     Да что там сапоги. И свечи нужны. При лучине глаза быстро устают, поэтому технические термины заучиваются с трудом. Опять же, мыла не хватает, а работа требует чистоплотности. И шерсть нужна для носков, которые вяжет Эммалиэ. И Люнечка подрастает, надо её обувать и одевать.
     - Оламка пьет, и много. На лице написано. И попахивает от неё, хоть и перебивает запах духами.
     - Неужели? Мне так не показалось. Хотя от духов нос зачесался.
     - Отдай Оламке её долю. Коли был уговор, надо выполнять. Не стоит жадничать. Глаза у Оламки недобрые. Да и с даганнами дружна, лучше её не сердить. А расплачиваться будем частями. Полгода уйдет, не меньше. К тому времени Оламка усвистает с офицериком в столицу или куда подальше. Не беспокойся, выдюжим. И не надрывайся на работе. Сейчас полегче стало, люди возвращают долги.
     Все жили в долг. Сегодня ты - мне, завтра я - тебе. Позавчера Айями поделилась черпаком варева, а вчера соседи вернули миску похлебки.
     Рассрочка так рассрочка. Обидно отдавать заработанное, но если вспомнить отчаяние, одолевавшее Айями, когда она обратилась за помощью к Оламирь, то цена не так уж высока.
    
     Апельсины Люне не понравились.
     - Кислые, - заключила дочка. Уж и так её уговаривали и эдак - ни в какую не согласилась съесть. Пришлось взрослым умирать от вкусовых ощущений. Вот, к примеру, кто-то поглощает перец тоннами и наслаждается, а кто-то от апельсинной дольки чуть разрыв сердца не получил.
     - М-м-м... когда же я в последний раз пробовала апельсины? - задумалась Эммалиэ. - Лет пять назад, до войны.
     - А нам давали в школе на каждое Свежелетие.
     Яблоки оказались пресноватыми, но сочными.
     - Наверное, рвали недозрелыми, чтобы не испортились в дороге, - предположила Эммалиэ.
     Оба яблока достались Люне, съевшей нарезанные дольки с большим удовольствием.
     - Я видела брата на экране. А может быть, это не он. Чтобы подтвердить, нужно ехать в Даганнию. Как думаете, эта... Кетиминь и всё, что показали в фильме - не фальшивка?
     - Она амидарейка, без сомнений. Но говорила то, что нужно победителям.
     - И дети там были... как Люня. Не плакали, а играли. И там светит солнце, а люди одеты по-летнему.
     - Даганния - южная страна, там климат мягче и теплее. Что ты надумала? Отправишься к брату?
     - Не знаю. Не уверена в том, что это он. Будь я одна, то, возможно, рискнула бы. А ехать с Люней в неизвестность... Зато знаю название города. Нужно записать, пока не забыла.
     Смесь сушеных овощей стала полезным подспорьем в рационе. В каше разварились морковка, сельдерей, капуста, зеленый горошек и прочие неведомые кубики и дольки. И опять дочка капризничала, выразив недоверие странным и невкусным кусочкам. Пришлось Эммалиэ растереть овощи и перемешать с кашей.
     - Жаль, я пропустил показ, - посетовал Имар, вернувшись из командировки. - Наши говорят, снимали в Купитце. Знакомые места. Я бывал там.
     Он выглядел воодушевленным. Наверное, и даганны, присутствовавшие в тот день в зрительном зале, испытали ностальгию, ведь многие из них покинули родину в начале войны. Они смотрели на поля, залитые солнечным светом, и предавались воспоминаниям. Эх, бросить бы всё и рвануть домой! А Имара и этого счастья лишили. Вот почему А'Веч надел награды! И прочие военные тоже выглядели торжественно. Тем самым, они отдавали честь отчизне. Стране, чье имя Доугэнна является священным для каждого жителя.
     - А вы не соблазнились нашим предложением? - спросил Имар.
     Мариаль и Риарили высказались нейтрально, как истинные амидарейки:
     - Ваша страна чудесна, но мы любим свою родину.
     - Понятно, - ответил он со смешком. - У нас еще есть время, чтобы вас переубедить. А вам, Аама, понравились наши красоты?
     - Нам показали поселок, теплицы и завод, - ответила Айями размыто.
     - Думаю, в следующий раз привезут что-нибудь поинтереснее. Постараюсь не пропустить, - потер руки Имар.
     Кинопоказ и подарки на дармовщинку впечатлили многих жителей. В миграционную службу потянулись люди - вербоваться на работу в Даганнии.
     Переводчицы ознакомились с формой типового договора о найме. Из интереса. Бланки принес Имар. Каждый договор составлен на двух языках: левый столбец на даганском, правый - на амидарейском. И надо сказать, грамотный текст, без ошибок. Наверняка над содержанием поработали профессионалы-переводчики, а затем бланки растиражировали и разослали по городам.
     - В договоре открытая дата окончания, - сказала Айями, вернувшись вечером домой. - Сколько придется работать на чужаков? Год или два? А может, до конца жизни?
     - Слышала о таком, - отозвалась Эммалиэ. - Но даганны уверяют, что расторгнут договор в любое время по взаимному согласию сторон.
     - Да, я читала. И всё равно не верю.
     Зазывая в Даганнию, победители, тем не менее, подошли тщательно к выдаче миграционных разрешений на въезд в свою страну. Добровольцы проходили вакцинацию, что являлось обязательным условием. Дозу вакцины вводил даганский эскулап. Ставил укол в предплечье и выдавал справку.
     - С нами обращаются как с дикарями, - возмущалась Айями. - Боятся, что привезем заразу на их любимую родину. А болезни везде одинаковы.
     - Даганны поступают разумно, - заметила Эммалиэ. - Возиться с заболевшими им не резон. Любому работодателю нужны здоровые и трудоспособные работники.
     - А старики? Значит, таким как дед Пеалей остается помирать с голоду?
     Эммалиэ ничего не ответила. Дед Пеалей был дряхл и немощен. Задолжал всем и вся. И к Айями приходил через день за едой. Стыдился и прятал глаза, но Айями запретила престарелому соседу испытывать неловкость.
     - Здоровья вам еще на сто лет, - говорила каждый раз, накладывая кашу в миску. - Приходите, мы всегда вам рады.
     Помимо отметки об обязательной вакцинации, в миграционной службе расспрашивали об имеющихся профессиях, а в случае отсутствия образования - о предпочтениях в работе и о других навыках. От ответа зависел выбор пункта назначения. Завлекая добровольцев, даганны организовали бесплатный проезд на поезде. Хотя при всем желании амидарейцы вряд ли смогли бы расплатиться.
     - Вас встретят на месте и подробно разъяснят. Счастливого пути, - напутствовал служащий миграционной службы на ломаном амидарейском, вручая разрешение на въезд в Даганнию.
     А Айями казалось, что работа в чужой стране - блеф и розыгрыш. Западня. И амидарейцев не ждет ничего хорошего за Полиамскими горами. В такие моменты она злилась - и на Имара, и на А'Веча, и на полковника О'Лигха. И на инженеров, и на дежурного в фойе. Злилась на всех даганнов. Потому что те знали, что ожидает Амидарею, но предпочитали помалкивать.
     День с его заботами заканчивался, и Айями засыпала, едва успев положить голову на подушку. Однако когда одолевала бессонница, Айями смотрела на темный квадрат окна, на занавески (не мешало бы постирать, но придется отложить до теплых дней), на люстру, ставшую бесполезной в отсутствии электричества (помыть бы плафон, пыли набралось немерено), на стены с каракулями Люнечки (для детей нет большей радости, чем разрисовать обои тайком от взрослых). Думала о разном - о прошлом и будущем, о брате, о зимних сапогах. О том, как расплатиться с Оламирь. Иногда мысли возвращались к вечеру в клубе. Со временем острота воспоминаний притупилась, и всё ж до сих пор в глубине души что-то трепетно вздрагивало. Но это бывало ночами, а при свете дня реальный заместитель полковника оставался грозным и неприступным. Большим начальником, которому по щелчку пальцев тотчас доставляли желаемое.
     Тогда, на площади, Айями вообразила себе невесть что. А на самом деле она - женщина на вечер. Одна из многих, чьи лица не откладываются ни в памяти, ни в сердце. И А'Веч смотрел на неё так же, как и на других горожан. Зато пощечину в машине он запомнил. На всю жизнь. Иначе как объяснить его насмешки и грубое тыканье? Когда задето самолюбие мужчины, он использует любые способы, чтобы унизить и растоптать в ответ. Странно, почему до сих пор не затюкал и не выгнал взашей с работы.
    
     20
     Приехав из командировки, Имар вернулся к вежливой сдержанности в общении, словно и не спрашивал об офицерском клубе. Хотя, без сомнений, истолковал верно заминку Айями. А пусть бы и так. Может думать что угодно и высказывать свое "фи". Ей ни горячо, ни холодно от его презрения. Сейчас другая мораль и другие принципы. У амидарейцев два выхода: либо выжить, либо умереть.
     И все же Айями исподтишка посматривала на него. Догадался ли Имар о том, кого она "подцепила" в клубе, или господин заместитель поделился подробностями под винишко и танцы накрашенных даганских женщин? Хотя рассказывать необязательно. Сложив два плюс два, можно понять без труда, что предвзятость А'Веча родилась не на пустом месте.
     Котельную запустили, но с перебоями и неполадками. И все ж Айями испытала настоящее блаженство, посетив женский туалет, который заработал на втором этаже ратуши. Из крана текла теплая вода, пусть и мутноватая. Правда, чаще кран фыркал, обдавая плевками.
     Даганны не впустую прочесывали пригород, выполняя обещание о защите доверившихся им людей. Военные вышли на след банды, наводившей страх на население. Да-да, именно банды. Так даганны называли отморозков, не погнушавшихся убийством мирных жителей. Преследователи спланировали операцию по захвату, но им удалось поймать лишь часть преступников, везунчики же выбрались из расставленной ловушки. В отчаянной перестрелке погибли два солдата, троих тяжело ранили.
     "Жизнь за жизнь, смерть за смерть". Слова даганнов не расходились с делом. Из проехавшей по городу машины объявили во всеуслышание о предстоящем расстреле на площади у комендатуры.
     Горожан сгоняли принудительно. Никому не удалось отсидеться дома, даже Оламирь пришла на площадь, и около неё образовалось пустое пространство. Да что Оламка. Не она стала героиней сегодняшней пьесы.
     Военные расхаживали с хмурыми лицами, держа автоматы наперевес. На крыльце ратуши собралось гарнизонное начальство, мрачное и молчаливое. И погода соответствовала, навесив серые тучи над городом.
     У глухой стены здания соорудили невысокий помост. Раздался краткий приказ на даганском, и солдаты выстроились напротив помоста в ряд.
     - Расстрельная команда, - сказала шепотом Эммалиэ, и Айями, услышав, вцепилась в её рукав.
     Люнечка попрыгала, пытаясь увидеть что-нибудь, но спины загораживали обзор.
     - Мам, долго еще? - подергала за руку.
     - Скоро, милая. Потерпи немножко, и пойдем домой, - ответила Айями, и голос сорвался от волнения.
     Из тюрьмы вывели пятерых приговоренных - раздетых, в грязных рубахах навыпуск, в наручниках за спиной. Один с окровавленной повязкой на голове, у другого рука обмотана тряпкой, третий заметно прихрамывал. Обросшие, с впавшими скулами и опущенными головами, они поднялись на помост. Снег налип на подошвы кирзовых сапог. Все пятеро - амидарейцы. Люди, промышлявшие разбоями и убившие жителей хутора. Те, кто называл себя Сопротивлением. Партизанами.
     Толпа всколыхнулась и замерла. С надрывом всхлипнула женщина.
     Переводчик, открыв папку, зачитал зычно о том, что в окрестностях города орудовала банда, перечислил бесчинства, имевшие место, и кратко сообщил, каким образом удалось обезвредить тех, кто называл себя борцами за свободу Амидареи.
     - За преступления, совершенные против установленного режима, данные лица подлежат расстрелу, - закончил краткую речь.
     - Привести приговор в исполнение, - сказал на даганском полковник О'Лигх.
     К помосту подошел офицер - первый заместитель полковника У'Крам.
     Айями до последнего момента думала, что на площади разыгрывается спектакль. Попугали и хватит. Сейчас прозвучит указание: "Разойтись!", и горожане отправятся по домам.
     - Собратья! - выкрикнул сипло приговоренный с покалеченной ногой. Навскидку он выглядел старше товарищей. - Хватайте оружие! Убивайте тварей на улицах и в постелях! Убивайте в спину! Везде, где сможете! Враг топчет нашу землю, защитим её от осквернения!
     - Гото-овьсь! - рявкнул офицер на даганском, и солдаты по команде подняли ружья.
     - Амидарея не сдаётся! Мы победим! Наше дело - правое! - воскликнул хромоногий. Его товарищи молчали, опустив головы. Закрыли глаза и беззвучно шептали, наверное, молились.
     - Це-елься!
     - Внуча, закрой ушки вот так, - показала Эммалиэ торопливо. - И глазки зажмурь.
     - Паскуды! Продажные гниды! Купились за жратву! Предатели Амидареи! - выкрикивал хромоногий, переключившись на зрителей. - Что прикусили языки? Правда глаза колет?
     Мужчины понуро молчали, женщины всхлипывали, утирая глаза.
     - Пли!
     Эммалиэ судорожно прижала Люнечку к себе.
     Раздался оглушительный залп, заставивший Айями подпрыгнуть на месте. Эхо ударилось в стены зданий и, отразившись, покатилось дальше. Над площадью пронеслась с галдежом стая ворон, спугнутых выстрелом. Кого-то из приговоренных отбросило к стене, кто-то устоял и осел на колени, чтобы упасть лицом вниз, кто-то рухнул как подкошенный.
     Над площадью пронесся общий потрясенный вздох. В толпе заплакали, запричитали:
     - Что же вы творите, ироды... Безоружных жизни лишили...
     Айями смотрела, не мигая, на тела, на красные пятна, расползающиеся на рубахах. Четыре года длилась война, а она ни разу не видела смерть вот так, воочию, в двадцати шагах. Жила, работала, растила дочку и имела смутное представление о том, что такое война. Видела на афишах, смотрела в кинохрониках, читала в газетах, обсуждала с соседями и знакомыми. Но война гремела где-то там, далеко. Проходила мимо, не заглядывая в городок, зато напоминала о себе похоронками и рассказами бывалых. В больнице размещался госпиталь, куда привозили раненых. Но раненые - это следствие войны, а сегодняшний расстрел прогрохотал, контузив и едва не повалив навзничь. Произошедшее казалось дикостью. Театральной постановкой. Секунду назад человек стоял, а теперь упал. И он не дышит, потому что мертв. Айями вернется домой и займется повседневными делами, а человек не подымется, не увидит солнце и небо, не обнимет близких.
     Мир заветрелся со скоростью карусели.
     - Айями, очнись. Пойдем домой, нам разрешили, - донеся голос Эммалиэ.
     Люди разбредались по домам. Женщины всхлипывали, оглядывались на помост, и подгоняли детей. Наверное, многие представляли своих мужей и сыновей на месте расстрелянных. Комиссованные мужчины, побывавшие на фронте, навидались всякого, поэтому вели себя сдержаннее.
     - Баб, это был гром? - спросила Люнечка. - И дождик будет? Зимой?
     - Может, и будет. Видишь, тучки собрались, - ответила Эммалиэ.
     Уходя, Айями обернулась. Даганский врач, поднявшись на помост, проверял пульс у расстрелянных. Крыльцо ратуши опустело.
     Остаток дня Айями провела будто в тумане. Вроде бы не сидела без дела, а память не могла угомониться и без конца прокручивала картину карательного действа.
     Как, оказывается, легко отобрать чужую жизнь. Целишься, нажимаешь на спусковой крючок - и нет человека. И Микас целился, убивая врагов. И даганны тоже убивали. День изо дня противники стреляли, уничтожая друг друга.
     - Война меняет людей. Она как язва, от которой трудно вылечиться, - сказала Эммалиэ, заметив отрешенность Айями. - Война закончилась, а люди не могут остановиться. Сегодня ты увидела, как расстреливают за совершенные преступления. Это сделали люди, умеющие обращаться с оружием. Умеющие убивать. А мы стали зрителями. Представь, каково собственными руками впервые делать выстрел, и видеть, как человек падает? Ты знаешь, что у него есть семья, дети, родственники, и что у него были планы и мечты. А теперь их нет благодаря тебе. Поначалу ты смотришь на свои руки и думаешь: "Как я мог? Я - чудовище". А потом привыкаешь. Привыкаешь убивать день за днем. Лишать жизни других становится обыденным. Другие - это враги. Они не могут быть людьми. Это звери, монстры. Абстрактные мишени. И тогда становится легче. И ты, не задумываясь, нажимаешь на спусковой крючок. Потому что так проще. День за днем ты видишь, как умирают твои друзья. Минуту назад товарищ стоял плечом к плечу, а теперь он мертв и смотрит пустыми глазами в небо. Смерть кружит рядом, она за твоим плечом. Человеческая жизнь обесценивается. Люди - пушечное мясо. И так изо дня в день, из года в год. А потом бойня заканчивается, а ты привык убивать. Привык к смертям. Привык к тому, что товарищи погибают, а тебе почему-то везет, и ты до сих пор жив. И чтобы отвыкнуть, нужно очень и очень постараться. Кому-то удается выкарабкаться, а кто-то безнадежно увязает. Людям, побывавшим на войне, сложно вернуться к прежней жизни. Война их сломала, изменила психику. Они и мыслят по-другому. Им ничего не стоит совершить самосуд. У них своя правда, и они считают её единственно верной. Они жестоки, у них случаются приступы ярости. Война засела вот здесь, её трудно вытравить, - Эммалиэ потюкала пальцем по голове. - Поэтому я уважаю тех, кто смог вовремя остановиться и пытается приспособиться к мирной жизни. Хотя знаю, что прошлое останется с ними навсегда.
     Исповедь соседки ошеломила Айями.
     - Откуда вы знаете?
     - Милая моя, это психология. Не забывай, две трети жизни я моталась по гарнизонам с отцом и с мужем.
     Ночью Айями приснился сон. Бескрайнее поле, а в разрыве грозовых туч разгорается алый рассвет. Повсюду тела. Много тел. И кровь. Всё поле ею залито, словно глазурью. Кровь чавкает под ногами. В руке у Айями автомат. Она перешагивает через мертвых и идет к горизонту. За новыми жертвами. Потому что привыкла убивать. И оружие срослось с рукой.
     Айями проснулась, оттого что горло схватил удушливый спазм. Ну и сон! На лбу выступила испарина. Айями глянула на ладони. Чистые! А во сне руки были по локоть в крови.
     После выпитого стакана воды отпустило. Айями посмотрела на спящую дочку, на Эммалиэ. Человеческая жизнь ничего не стоит. На уроках истории преподаватель рассказывал о войнах древности, называл даты и числа - сколько лет длилась, каковы потери. Сухие данные и констатация фактов. Но за цифрами - человеческие жизни таких, как Айями, Люнечка и Эммалиэ. Как Микас и тысячи мужчин, ушедших воевать. Тысячи оборванных нитей, тысячи разлук и потерь. Ради чего? "Из-за идеологии, природных ресурсов и новых территорий" - поведал прописную истину преподаватель истории.
     Приговоренный амидареец призывал к борьбе с захватчиками, взывал к патриотизму. Но жители молчали, набрав в рот воды. Получается, они трусы? Нет, Айями не сможет взять в руки оружие. Чтобы убивать, нужна ненависть, а её нет. Странно, сегодня чужаки расстреляли соотечественников Айями, а она не испытывала ненависти. Паршиво, конечно, словно желчь поднялась к горлу. Микас мог оказаться на помосте. Он мог стать одним из тех, кто не сумел остановиться, и продолжил бы свою войну, убивая своих же и мстя непонятно кому.
     Зато даганны сумели остановиться. Они могли бы шутя вырезать население подчистую. Могли подвергнуть издевательствам, насилию или держать впроголодь, не беспокоясь о судьбе амидарейцев. Могли убивать просто так, от скуки. Ведь они - победители, а те, как известно, диктуют условия.
     Ирония судьбы: официально война давно закончилась, но на родину отправятся тела солдат, погибших в перестрелке. Это ли не повод для свежего витка ненависти даганнов? И всё ж победители не вылили свою злобу на непричастных. Наказание понесли виновные. Что ж, даганнов можно уважать за стойкость психики, за быстрое отрезвление. И Имара можно уважать за то, что общается интеллигентно и на "вы". И других инженеров, хотя порой они бывают высокомерными. И водителя, молча отвозящего на машине до дома. И полковника. И А'Веча.
     На следующее утро Айями торопилась на работу, но замедлила шаг, всматриваясь в место расстрела. Помост убрали, снег белый, словно вчера ничего не произошло. Перелистнули страницу под названием "воскресенье" и продолжили чтение. Жизнь-то течет дальше, но не для убитых.
     На крыльце ратуши дышал свежим воздухом А'Веч. Курил и разговаривал с сослуживцами. Сегодня даганны были так же серьезны и собранны, как и вчера. Машины стояли на разогреве - значит, куда-то собираются. У Айями вошло в привычку шмыгать мимо, стараясь, чтобы не заметили. Но сегодня остановиться заставило то, что превыше и важнее страха. Притормозив на ступеньках, она сказала:
     - Здравствуйте.
     И про себя чертыхнулась. Получилось тоненько, и голос дрогнул.
    А'Веч развернулся. Похоже, он не ожидал услышать приветствие от Айями.
    - Ну, здравствуй. Я думал, не заговоришь... после вчерашнего.
    Она взглянула недоверчиво, но А'Веч не собирался насмехаться. Ответил так, будто ему важно её мнение. А в глазах плескалось нечто непонятное, ввергающее в страшное смущение. И офицеры за его спиной то ли посмеивались, то ли ухмылялись.
    - П-простите. Мне пора, - выдавила Айями и кинулась в фойе.
    Весь день работа валилась из рук. Печатая, Айями запортила несколько листов, тщетно пытаясь сосредоточиться. Переводчицы обменивались впечатлениями о вчерашнем расстреле. Оказывается, даганны предложили горожанам перенести тела в храм, но желающих не нашлось. Даже служитель Изиэль не вызвался. Промолчал, хотя обычно поносил варваров распоследними словами. И тогда военные, пожав плечами, вывезли казненных за город, где и похоронили в овраге.
    Айями кивала и поддакивала, не вникая в суть беседы. И ведь ни в какую не хотела признать, что слова А'Веча взволновали, а взгляд выбил из колеи. Она встряхнула головой, прогоняя посторонние мысли. Что за невозможный и непредсказуемый человек! Использует любые способы, чтобы вывести Айями из равновесия. А ну прочь, не мешай работать!
    
     21
     Имар тоже озвучил своё предположение, заглянув в комнату переводчиц.
     - Думал, сегодня вы не выйдете на работу.
     - Почему? - спросила Мариаль.
     - В знак протеста.
     - Да, нас потрясло случившееся, как и то, что наши соотечественники устроили самосуд, наказав мирное население, - ответила Айями, подбирая тщательно слова. - Но в любом случае, мне жаль, что они не упокоились с миром.
     - Той же ночью и упокоились, - ответил Имар, и переводчицы непонимающе переглянулись. - Ваши патриоты позаботились.
     - Откуда вам известно? - удивилась Айями.
     - Правильнее спросить, что нам неизвестно, - ответил Имар снисходительно. - Наше руководство отдало команду не препятствовать инициативе горожан.
     Его слова ошарашили переводчиц. Оказывается, при свете дня жители не рискнули проявлять смелость, зато под покровом ночи самые отчаянные раскопали братскую могилу и тайком доставили тела казненных в храм, не подозревая, что даганны наблюдают в бинокли и посмеиваются.
    
     Даганны навскидку неотличимы друг от друга, и всё ж Айями выделяла его из прочих. Мгновенно. Уму непостижимо, почему. Быть может, по развороту плеч или по стрижке. Или по взгляду. Или по походке и наклону головы. Или по прищуру.
     Он смущал. Вроде бы ничего особенного, покуривает человек на крыльце ратуши и как бы между прочим говорит: "Здравствуй. Осваиваешь?" И Айями, потупившись, отвечает: "Здравствуйте. Да, осваиваю". Или сталкиваются на лестнице, и он освобождает дорогу, пропуская. Или утром она бежит на работу, а у ратуши урчат машины на низком старте, но он медлит, не торопясь открывать дверцу автомобиля. И заметив издалека Айями, машет своим: "Едем!"
     Более сумбурной недели у неё еще не случалось. Чтобы вникнуть в суть перевода, приходилось прилагать усилия. Что ему надо? Чего он добивается? О том, чтобы спросить напрямик, Айями и подумать не могла. Раньше было проще: деловые отношения и не более. Когда-то Айями продала, а он купил и попользовался. Но это случилось давно, а по прошествию времени и вовсе стало неправдоподобным. Айями старательно забывала о "торговле", и ей даже удалось. А сейчас вдруг усложнилось. Мысли против воли возвращались к тому вечеру в клубе, и сердце начинало биться как загнанное, а каждодневные покаянные молитвы на коленях под образами святых стали привычным делом. Нужно избавиться от навязчивых образов. Но как?
     А потом он исчез. Не курил утром на крыльце, не попался навстречу в коридоре и не пошел с сослуживцами на обед в столовую. Прошел день, второй, третий... Айями и не заметила, что высматривает знакомую фигуру и разочарованно вздыхает. На уроках общалась с Имаром вполуха. Записывала различия между страдательным и действительным залогами в даганской грамматике, а думы витали... не о том. Вернется завтра или уехал навсегда? Снова в рейде или взял отпуск, чтобы повидаться с родными? Тьфу, что за напасть. В конце концов, ей нет никакого дела до того, ранен он или убит.
     Вечером Эммалиэ заметила:
     - Дед Пеалей который день не приходит за кашей. Нужно проверить, может, занемог.
     Одевшись теплее и взяв свечу, женщины отправились этажом выше, а Люнечку оставили дома и строго-настрого наказали не баловаться. На стук в дверь стариковского жилища начали выглядывать соседи. Столпившись на лестничной площадке, они строили различные предположения. И Ниналини прибежала, на ходу застегивая пальто, а её супруг Сиорем пришел с ломиком. На даганских харчах сосед раздобрел: лицо округлилось, походка стала вальяжной. Расклинив замок ломиком, Сиорем поднажал плечом, и облупившаяся дверь поддалась с визгливым скрипом петель.
     Дед Пеалей жил бедно, практически нищенствовал. Стекла не смог уберечь, поэтому заколотил рамы досками. Щели проткнул тряпицами, но они не защищали от сквозняка, колебавшего пламя свечи. Комната походила на мрачный и убогий склеп. Айями казалось, что потолок и стены давят на неё, пригибая к полу.
     Хозяин лежал с закрытыми глазами на продавленной кровати, сложив руки на груди. Будто уснул.
     Обойдя комнату, Эммалиэ нашла засиженный мухами осколок зеркала и поднесла ко рту старика. Долго вглядывалась, определяя признаки дыхания.
     - Тише! Ишь, разгалделись, - прикрикнул Сиорем на расшумевшихся женщин, которые обсуждали скудную обстановку жилища.
     - Отошел, - заключила Эммалиэ, и её слова послужили сигналом к действию. Женщины, повысив голоса, заспорили, кому достанется обшарпанный стол с драной клеенкой, а кому - шаткие стулья. О наследниках старика не знали, поэтому хозяйское имущество по умолчанию делилось между соседями.
     - Хватит! - прикрикнула Эммалиэ. - Разве не совестно? Еще не упокоили человека, а уже растаскиваете чужое добро?
     Окрик возымел действие. Кто-то из женщин принес таз с водой, чтобы обтереть лежащего.
     Дед Пеалей и при жизни был сух телосложением, а после смерти совсем истаял. Когда он умер? Наверное, больше двух суток назад. В комнате пахло немытым старчеством, но не мертвечиной. Холод замедлил процесс разложения. А может, причиной стало хику. Достигшие неземного блаженства засыпают сном младенца, и тлен не трогает тела неделями.
     Сиорем обшаривал шкафчики.
     - Пеалей... Пеалей... Должны же быть документы...
     После обмывания возник спор: как доставить умершего в храм. Соседи мялись, каждый хотел урвать кусочек от нежданного "наследства". Пока протаскаешься туда и обратно, более расторопные растащат имущество. Наконец, одна из женщин выделила велосипед, и Сиорем прицепил тачку к багажнику. Тело завернули мумией в простыню - абы как, неумело. Храмовник провел бы службу по всем правилам, но за приглашение нужно платить.
     Пришлось Эммалиэ и Айями провожать старика в последний путь, потому что соседи вдруг вспомнили о неотложных делах. Женщины прихватили в дорогу Люнечку, побоявшись оставлять маленького ребенка надолго без присмотра.
     - Смотри, тачку не прогадай. Умыкнут из-под носа - не расплатишься, - наставлял Сиорем.
     - Баб, это кто? - показала Люнечка на покойника.
     - Это, милая моя, тот, чья душа освободилась от бренных мук.
     - А кто такая дуса? А для чего нузна мука? И почему бъенные? - завалила вопросами дочка.
     - Не мука, а мука, - пояснила Эммалиэ. - А душа - это то, что отличает одного человека от другого.
     Так за вопросами и ответами женщины и докатили велосипед до дверей храма. Снаружи давно стемнело, но благодаря горящим фонарям и прожекторам троица добралась по вечерним улицам без осложнений.
     - Он лёгкий. Донесем. Берись за плечи, а я - за ноги. Люня, отойди в сторонку. Раз, два, взяли!
     Соседка не соврала. Дед Пеалей весил ничуть не больше Люнечки. Вдвоем они отнесли тело на территорию Хикаяси и положили в каменную плоскую чашу в форме сведенных ладоней. Айями старалась не смотреть на фигуру богини, купающуюся в бледно-голубоватом свете.
     - Мам, а почему у тёти сеты'е уки? - спросила дочка. Задрав голову, она зачарованно смотрела на статую.
     - Потому что это необычная тётя.
     - Она п'инцесса? Как её зовут? Она умеет говои'ть? А почему нет ботиночек? - прорвало Люнечку.
     Ножки - понятие относительное для полуметровых ступней каменного изваяния.
     Поток вопросов прервал служитель Изиэль. Его внезапное появление напугало девочку, и она спряталась за Эммалиэ.
     - Кто таков? - спросил храмовник.
     - Дед Пеалей. Полного имени не знаем. Родственников нет.
     На чело служителя набежала тень разочарования. С родни умершего можно затребовать вспоможение для храма, а за упокойную молитву - заработать дополнительное вознаграждение.
     - Имени достаточно. Великая Хикаяси милосердна ко всем, - ответил он важно. - Ступайте и помолитесь за душу усопшего и за легкое упокоение.
     Сегодня в храме дышалось легче из-за ветерка, проникавшего через систему вентиляционных труб. По ногам тянуло свежестью, голова не кружилась, и сладковатый запах благовоний не чувствовался. А может, их запасы подошли к концу.
     Стоя перед образами святых, Айями смотрела на колеблющееся пламя оплывающей свечки. Дед Пеалей прожил долгую жизнь, вырастил детей, а те родили внуков, но на старости лет не нашлось никого, кто подал бы стакан воды и проводил в последний путь. Хорошо, соседи хватились и то не сразу. Сейчас Айями остро ощутила своё одиночество. Конечно же, у неё есть Люнечка и Эммалиэ - её дружная семейка. Но одиночество засело глубже, забившись гвоздем по самую шляпку.
     Родственные связи амидарейцев неглубоки. У деда Айями по линии матери народилось многочисленное потомство, но Айями ничего не знала о судьбе своих тёток и дядьёв, не говоря об их детях. Потому как не принято. Заведено иначе: мой дом - моя крепость. Изолированный мир, и чужим нет места в нём. Весь смысл существования амидарейцев сводится к семье. Дети вырастают и вылетают из гнезда, и со временем семейные связи слабеют. Если бы не война, Айями и её брат встретились бы через несколько лет, став чужими людьми. А может, не встретились бы вовсе.
     Люнечка заглянула во все уголки храма, но не решилась сунуться к Хикаяси. Две бабушки, пришедшие помолиться, посматривали с неодобрением на любознательную девочку.
     - Вы любили своего мужа?
     - И тогда любила, и сейчас, - ответила Эммалиэ, глядя на огонек свечи.
     - Почему же...
     - Почему не последовала за ним? - вздохнула соседка. - Потому что меня попросила остаться дочь. Ей и восьми не исполнилось, когда обнаружили опухоль и объявили: "Неоперабельная". А мы боролись. Врачи отказались, а у нас осталась надежда. И вера. Сколько храмов я обошла, моля о чуде, - не перечесть, и везде слышала от служителей одно и то же: значит, такова воля великой Хикаяси, богине угодно забрать незрелое дитя... И тогда я отказалась от веры. Кому она нужна, если убивает надежду?... Мия ушла тихо, светло. И напоследок сказала: "Я вернусь, мама. Дождись меня". И я до сих пор жду. И верю, что её душа выберется из лап Хикаяси... Муж последовал за Мией через два года. А я живу. И знаю, что не ошибусь. Почувствую родную душеньку в любом обличии, - голос женщины дрогнул.
     - Непременно, - обняла Айями соседку. Крепилась Эммалиэ, и всё ж на глаза набежали слезы.
     - Баб, мам, почему п'ачите? - обняла их обеих Люнечка. - Я зе ничего не п'олила и не азбила. Чесно-чесно!
     - Да ты просто золотко. И что на тебя сегодня нашло? - поддела шутливо Эммалиэ. - Пойдем-ка домой, а то чужую тачку уведут.
     Первыми, кого увидела Айями, очутившись на пороге святилища, стали два офицера. Они разглядывали здание храма и переговаривались словно туристы, любующиеся местной достопримечательностью. Один даганн - незнакомый, а второй... А'Веч. Он приехал! Вернулся! Сердце Айями, трепыхнувшись, замерло в испуге, потому как второй заместитель полковника прервал разговор на полуслове, уставившись на женщин недобрым взглядом.
     Взявшись дрожащими руками за руль, Айями повела велосипед, а взбудораженная дочка забралась в тачку. Путешествие в сказочный замок стало для Люнечки настоящим приключением.
     - Баб, а з'ой и ысый дядя - это коёль?
     - Почти, - хмыкнула Эммалиэ, шагая рядом. Благодаря ребяческой наивности служитель Изиэль получил монарший титул, не подозревая о свалившемся счастье.
     - У короя долзна быть короева, - пояснила дочка прописную истину.
     - Этот король одинок, потому что не любит ни девочек, ни женщин, ни старушек, - ответила Эммалиэ, сочиняя на ходу очередную сказку.
     В любое другое время Айями поддержала бы рассказчицу, дополняя историю красочными подробностями, но сейчас катила велосипед, не вслушиваясь в диалог дочки и Эммалиэ. И лишь достигнув спасительного поворота, вздохнула полной грудью. Где-то там, позади, остался А'Веч, прожигавший недовольным взглядом.
     За время их отсутствия соседи успели подчистить жилище деда Пеалея. Даже дверь с петель сняли, не говоря о мебели.
     - В матрасе искала? - спрашивала Ниналини. В пустом помещении её голос раздавался гулко и громко, долетая до первого этажа.
     - На пять раз перепроверила. Нету там.
     - А за унитазом глядела?
     - Глядела.
     - И в бачке?
     - Первым делом.
     - Вот старый хрыч. Куда же добро заныкал?
     - Они думают, дед Пеалей - скопидом. Жил впроголодь, а нажитое берёг, - пояснила Эммалиэ, поднимаясь на ощупь по лестнице. Нагулявшаяся Люнечка осталась дома, а велосипед с тачкой - у подъезда.
     - Чем недовольна? - вперила Ниналини руки в боки, увидев, что Эммалиэ нахмурилась, войдя в жилище старика. - Всё поделили по-честному. И вам осталось с лихвой. Бери - не хочу.
     - И возьмем, - ответила Эммалиэ.
     Соседи покидали опустевшую комнату. Айями отметила: кто-то успел отодрать парочку половых досок на растопку.
     - Где наша свеча? - крикнула Эммалиэ в спину Ниналини.
     - Сдался мне ваш огарок, - фыркнула та и, бросив плошку на подоконник, удалилась. Тени заплясали и успокоились, когда пламя свечи более-менее выровнялось.
     Опоздавшим досталась печка - старая и прогоревшая с одного боку. И ветхие, пропахшие нафталином майки и рубашки. А еще калоши с подплавленными задниками. Наверное, в свое время хозяин забыл о том, что поставил обувь сушиться у печки.
     Для перетаскивания громоздкой конструкции женщины приспособили тележку, сняв бидон из-под воды. Кое-как стянули бандуру со второго этажа, Айями думала, колесики отвалятся, и придется расплачиваться пайком за ремонт. Заволокли "наследство" покойного в квартиру к Эммалиэ.
     - Ох, и употела я, - сказала соседка, отдышавшись. - Продадим печку, и ты рассчитаешься с Оламкой.
     Айями обрадовалась. Было бы замечательно!
     Лежа в кровати с Люнечкой, уснувшей после сытного ужина, она вдыхала аромат детства - родного и близкого. Айями решила - ни за что не останется одинокой. Разыщет брата. Дочка вырастет и выйдет замуж, появятся внуки. А значит, есть, о ком заботиться. Жизнь не закончится с совершеннолетием Люнечки.
    
     Назавтра Имар заглянул в комнату переводчиц - для очередного разбора ошибок в текстах. Исправив неточности в переводе, Айями села к печатной машинке, как вдруг в кабинет зашел господин заместитель. От неожиданности Айями подскочила и уронила карандаш.
     А'Веч прошел к столу с коробками, принесенными из архива, и вынул наугад одну из толстых книг.
     - Что это? - спросил на даганском у Айями, поскольку она оказалась ближе всех. И Айями поняла - злится. На неё.
     - Метрики. Книги записи актов гражданского состояния: когда человек родился, вступил в брак и умер, - пояснила, опустив глаза.
     - Кто записывает?
     - Сейчас никто.
     А'Веч устроился на подоконнике. Сидел и неслышно перелистывал исписанные страницы, словно и нет его в комнате. Но Айями одолела нервозность. Вот он, здесь, маячит как бельмо на глазу, и от молчаливого присутствия в голове опять началась сумятица. Взглянула Айями искоса, а заместитель полковника на неё смотрит. Под ней аж сиденье загорелось, и палец нажал не на ту клавишу, запортив начатый лист. Что за невезенье!
     - Вы, амидарейцы - трусы, каких поискать, - сказал вдруг А'Веч. - Предпочитаете бежать от действительности, потому что боитесь посмотреть проблеме в лицо и ответить достойно на вызов. Взять ваш ритуал... осознанное умерщвление. Яркий пример трусости и слабохарактерности. У вас умерщвление широко распространено и приветствуется, а в Даганнии самоубийство считается тяжким грехом. Преступлением. Из-за самоубийцы проклятие падает на весь клан.
     - Ритуал называется тхика, - вставил Имар.
     - Хику, - поправила тихо Риарили.
     - Тхика-мика, - передразнил А'Веч. - Как ни назови, суть не меняется. Вы предпочитаете покорность смелости. Предпочитаете промолчать, когда душа требует выговориться. Предпочитаете подставить вторую щеку вместо того, чтобы ударить в ответ.
     Он говорил, и удивление Айями росло. Неужто он призывает к неповиновению? Или провоцирует, проверяя на вспыльчивость и несдержанность.
     - Вы боитесь смотреть собеседнику в глаза, боитесь отстаивать свое мнение. Вы похожи на тараканов, прячущихся по щелям.
     Неправда! Айями гневно задрала подбородок и... встретилась взглядом с А'Вечем. Он говорил с ожесточением и смотрел на неё, будто ждал отклика. Ждал, что она возмутится и швырнет в него печатной машинкой или накричит и потребует убраться вон. Зачем ему? Айями хватило пощечины в автомобиле, после которой её чуть не убили за дерзость.
     Опустив голову, Айями уставилась в напечатанные строчки. Заместитель полковника с раздражением захлопнул книгу и бросил небрежно поверх коробок.
     - Всё сжечь. Сегодня же, - приказал Имару и, дождавшись кивка, вышел из комнаты.
    
     22
     На "наследство" деда Пеалея не нашлось желающих. Люди уезжали из городка, не зная, куда девать исправные печки, не говоря о запорченных. А жилища, опустевшие после отъезда хозяев, осматривали даганны. Военные же и вывозили ненужные печки, отправляя в металлолом. Эммалиэ объяснила причину:
     - Предусмотрительные. Боятся, что партизаны укроются под носом. В мерзлой квартире-то не схоронишься.
     И утешала расстроенную Айями:
     - Не вешай нос. Два дня прошло, а ты хочешь, чтобы за стариковской развалюшкой выстроилась очередь. Вот увидишь, обязательно продадим печку.
     Второй заместитель полковника уехал в тот же день после обвинительного монолога. Ближе вечеру Айями углядела в окно, как даганны в спешке запрыгивают в машины. Ну и пусть уезжает! Сто лет бы его не видать. И чтоб перевернулся где-нибудь на ухабе.
     Поначалу её грызла обида на незаслуженные обвинения. То, что А'Веч назвал покорностью, она считала спокойствием и выдержкой. То, что он называл трусостью, она считала лояльностью и умением идти на компромиссы. То, что он называл слабохарактерностью, Айями считала проявлением сильной воли, ибо счастливый и довольный жизнью человек не стремится к хику. А тот, кто испытал боль - душевную или физическую - вправе распоряжаться своей жизнью. А еще обижали обвинения в словесной вёрткости.
     - Л'Имар говорит, что мы, амидарейцы, отвечая на любой вопрос, можем говорить полчаса, но так и не скажем напрямик ни "да", ни "нет".
     Эммалиэ рассмеялась:
     - Потому что дипломатия - наш конёк. Считай упрёк своего начальника комплиментом.
     Вот именно. Пообижавшись, Айями успокоилась. Пусть даганны обвиняют во всех смертных грехах, если им от этого легче. Но сперва не мешало бы посмотреть на себя со стороны и увидеть вагон и маленькую тележку недостатков. Во-первых, грубость и прямолинейность. И во-вторых, грубость. И в-третьих тоже.
     Спустя пару дней Имар заглянул утром в комнату переводчиц:
     - За хорошие результаты в труде руководство в лице полковника О'Лигха решило вас поощрить. Готовьтесь, после обеда приглашаю в столовую.
     - З-зачем? - испугалась Риарили.
     - А зачем люди ходят в столовую? - отозвался он весело.
     Переводчицы неуверенно переглянулись. Острота даганской пищи стала притчей во языцех. Однако Имар заверил, что предлагать переперченную кашу не будут. Он зазывал... на десерт.
     - Куда-куда? - Айями решила, что ослышалась.
     - На кофе с пирожными.
     У амидареек округлились глаза. Айями ни разу не пробовала экзотический напиток, но читала, что у него своеобразный вкус и специфический аромат. А что говорить о пирожных? В последний раз она ела эклеры до войны. Их продавали в кондитерской, и Микас время от времени баловал незамысловатыми сладостями.
     Предложение Имара взбудоражило. С другой стороны, гордость не позволяла восторгаться по-детски, а требовала держаться с достоинством. Отказаться или нет?
     Переводчицы подумали и... согласились. А какой дурак откажется?
     - Спасибо, - сказала Айями за всех троих. - Мы признательны за то, что наш скромный труд оценен высоко.
     Имар было скривился, но обернул недовольство в шутку.
     - Если бы в своё время я не посещал лекции по менталитету амидарейской нации, то решил бы, что в ваших словах сквозит ирония, - ответил со смешком.
     Айями недоумевала. Почему он посчитал её благодарность высокопарной? Она высказалась искренне, без скрытого умысла и тонких намёков.
     Имар решил срезать путь до школы, пройдя дворами. Шагая за ним гуськом по протоптанной тропинке, переводчицы добрели до водоотводной канавы и с осторожностью перебрались по обледенелым мосткам на другую сторону искусственного рва.
     - Надо бы отдолбить наледь, - заметил Имар. Он протягивал руку, помогая поочередно миновать опасный участок пути. Амидарейки смущенно благодарили, отчего на лице проводника появилось преувеличенно мученическое выражение. И Айями, вложив ладошку в варежке, ощутила тепло мужской руки. Однако, какая горячая. Ни перчаток у Имара, ни рукавиц. Вот почему даганны купаются в ледяной воде, и им хоть бы хны.
     Теперь тропинка переместилась на другую сторону канавы, приведя напрямик к заднему двору школы. Маршрут, знакомый каждому бывшему ученику. Весной, после занятий, школьники бегали этой дорогой мимо ратуши, чтобы понаблюдать за танцами в городском саду. Девчонки подсматривали за взрослыми и вздыхали, витая в облаках, а мальчишки хихикали и дразнили одноклассниц, повиснув на решетке сада.
     А сегодня, попав на задний двор школы, Айями узнала, что такое "баня". Недалеко от тропинки даганны выстроили из свежеотесанного бруса два странных одноэтажных дома без окон и с низкими дверями. Как пояснил Имар, отдельно для солдат и для офицеров. Военные выходили оттуда красными, распаренными и по пояс раздетыми, с полотенцами через плечо. Один из них зачерпнул горсть снега и растер грудь и живот.
     - Неужели им не холодно? - поежилась Мариаль, когда группа полуголых мужчин прошла мимо переводчиц к заднему крыльцу здания.
     - Нет, - ответил весело Имар. - Они ж из бани.
     Амидарейки посторонились, пропуская солдат. Те, завидев женщин, захохмили, но нестройно и вяло, не рискуя связываться с офицером.
     - Баня - это место, где специальные банщики отмывают пятки до зеркального блеска, - пояснила Айями девушкам.
     Имар хохотал так, что даганны оборачивались заинтересованно, а Айями, став пунцовой от стыда, ругала себя за язык без костей.
     Их пропустили в бывшую школьную столовую через черный ход. По прошествии лет в помещении общепита мало что изменилось. Победители оставили и плакаты на амидарейском, напоминающие о гигиене и о культуре питания: "Мойте руки перед едой!", "На немытом яблоке - колонии болезнетворных бактерий!", "Клади в рот помалу, жуй подолгу". Рамы затянули полиэтиленом, наверное, с утепляющей прослойкой, потому что от окон не веяло холодом. Да и жар от плит нагревал помещение.
     Столовая делилась на две неравные части: для солдат и офицеров. Первые встретили появление амидареек шуточками и гвалтом. Имар показал на столик у окна, и переводчицы сели, держась настороженно, чтобы дать стрекача в любую секунду.
     Основная масса обедающих схлынула, но голодные подходили и подходили к раздаче. Айями сделала вывод, что столовая работает без перерыва. Мужчины ели помногу, стуча ложками по глубоким мискам, от которых поднимался парок. В воздухе витал запах специй, и Риарили, не удержавшись, чихнула. А поварами оказались... даганны, в белых фартуках и с колпаками на головах. Это открытие стало для переводчиц чудом сродни обещанному кофе.
     - Вас удивляет, что мужчины разбираются в кулинарном искусстве? - спросил Имар.
     - Ну да, непривычно, - отозвалась Айями. - У нас эта профессия считается женской.
     Офицерская половина пустовала, но Айями не решалась вертеть головой по сторонам. Уставившись на окно, смотрела на вздрагивающий полиэтилен, когда хлопала входная дверь.
     Имар вернулся с полным подносом. Каждой переводчице досталась чашка с коричневой жидкостью и тарелочка с пирожным. От горячего напитка исходил необычный аромат, раздражающий обоняние.
     - Кофе и десерт, - объявил Имар. - Gim-ham. (Прим. Джим-хам - рулетики из бездрожжевого теста с кремом и прослойкой повидла).
     Имар взял щепотку соли и посыпал кофе в своей чашке. Переводчицы потянулись было, чтобы последовать его примеру, но Имар запретил.
     - Не торопитесь. Попробуйте напиток без добавок.
     Айями помешивала ложечкой в чашке. Кофе оказался гуще, чем чай, и горчил. И запах специфичный. Непонятно, то ли понравилась экзотика, то ли нет. И джим-хам дегустировался с опаской, крохотными кусочками. Тесто жестковатое, но в сочетании с повидлом и кремом получился неземной вкус. А еще чувствовалась ваниль, корица и другие незнакомые специи. Целый букет.
     - Вам не нравится? - спросил Имар, заметив, что Айями не ест.
     - Бесподобно. Так вкусно, что я хочу угостить домашних. Простите, если вам стыдно сидеть со мной. Можно зажмуриться, пока буду складывать пирожное в мешочек, - ответила она, скрывая за шутливым тоном неловкость. Как побирушка, право слово.
     Девушки понимающе рассмеялись, а Имар не понял шутку.
     - Аама, я принесу другой джим-хам, и вы заберете его домой. А этот доешьте, - велел беспрекословным голосом и отправился к раздаче, чем вверг Айями в еще большее смущение.
     - И не вздумайте отказываться, - потребовал Имар, вернувшись. - Это подарок от шеф-повара. Я сказал, что амидарейки удивлены и восхищены тем, что мужчины готовят ничуть не хуже женщин.
     И опять Айями благодарила за щедрость и Имара, и шеф-повара, и полковника заочно. И заверила в том, что переводчицы оценили поощрение за хорошую работу, и что впредь будут еще больше стараться, чтобы не разочаровать даганское руководство. Риарили с Мариаль согласно кивали, а Имар морщился, словно от зубной боли.
     Всё хорошее когда-нибудь заканчивается, и нужно возвращаться на работу. Ступая за девушками по тропинке, Айями замедлила шаг. Однажды так уже было: также светило солнце на белесом небе, также блестел снег, слепя глаза, также щипал щеки легкий морозец. Давно, в беспечной школьной юности. Раньше на школьном дворе мальчишки перебрасывались портфелями, а девчонки шептались о важных девчоночьих тайнах. А сейчас здесь стояли варварские избы, и из труб валил дым... Надо же. Диковинно. Имар рассказал, что воздух в бане горячий, почти раскаленный, и люди, моясь, льют воду на пол. Неужели не жалко? А еще бьют друг друга вениками для повышения тонуса и для ускорения тока крови. Разве нормальный человек согласится лупить себя по бокам?
     Задумавшись, Айями не сразу заметила, что из ближайшей бани вышли двое даганнов в рубахах навыпуск и в кителях, наброшенных на плечи. А очнувшись, вздрогнула. Он вернулся! И направился по расчищенной дорожке к школе, разговаривая с сослуживцем, У'Крамом. Тот что-то сказал, и А'Веч рассмеялся. Айями ни разу не слышала, чтобы господин второй заместитель смеялся непринужденно, над веселой шуткой. Он шел, о чем-то говоря, и не видел, что его товарищ притормозил.
     - Эй! - свежеслепленный снежок ударился в спину второго заместителя.
     Тот развернулся. Айями было подумала, что А'Веч отчитает приятеля по всей строгости, но он, сбросив китель и заплечную сумку, загреб снег ладонью, словно ковшом экскаватора.
     - Получай! - метнул в У'Крама, однако противник увернулся с неожиданной для мощного тела ловкостью.
     И началось. Даганны принялись кидать друг в друга снежками. Айями следовало бы не пялиться на хохочущих мужчин и, к тому же, чужаков, а догонять коллег, ушедших вперед по тропинке. Но она не могла отвести глаз. Не каждый день увидишь, как грозные начальники развлекаются будто дети.
     Ярость атак возросла, а попадания раззадорили игроков. Снег, слепленный большими горячими ладонями, сплавлялся в ледышки. В круглые шарики изо льда, которые летали с бешеной скоростью. Сойдя с дорожки, даганны кружили на площадке перед банями. Пригибались, отскакивали, бросали. И смеялись.
     Айями смотрела на него зачарованно. Как он отводит руку, замахиваясь, как прицеливается и кидает ледяную гранату, как уклоняется от летящего снежка. И рубаха у него без пуговиц, с треугольным вырезом на груди. Никогда бы не подумала, что взрослый и серьезный мужчина может веселиться как ребенок. Сейчас А'Веч был другим, непохожим не себя. А когда смеялся и грозно кричал: "На этот раз тебе окончательный конец!", становился... красивым, что ли. Человечным.
     Ледяной шарик, ударившись о баню, оставил вмятину на оструганной древесине. Айями встрепенулась. Надо уходить, пока и в неё не прилетело, и пока господин заместитель не увидел и не начал ругать. А то он совсем близко очутился, в пяти шагах.
     Хорошие идеи всегда приходят с опозданием. А'Веч увидел, и рука, занесенная для броска, опустилась, а улыбка сползла с лица. Азарт сменился недоумением: что здесь забыла амидарейка? Господин второй заместитель нахмурился и открыл рот, чтобы задать вопрос.
     - Лови подарочек! - крикнул У'Крам и, залихватски свистнув, метнул снаряд. Ловко кинул, но не рассчитал траекторию, зарядив чуть выше и чуть дальше. Ледяная граната летела прямиком в лицо случайной зрительнице.
     Айями, замерев, уставилась на шар, приближавшийся с немыслимой быстротой. Застыла соляным столбом, превратилась в камень. А потом её сбило с ног и завертело, закружило. Катило куда-то, сначала по прямой, а затем вниз. Снег залепил лицо, набился в сапоги, за шиворот. Даже в рот попал, потому что она задохнулась от ужаса. А в глазах вращалась юла.
     Пока не выключили свет.
    
     - Бо... бу... ба...
     ...
     - От...ой... аза...
     ...
     - Да очнись же!... Бесы на мою голову... Открывай глаза! Слышишь?
     Айями трясли и похлопывали по щекам. Все святые, она жива и дышит! И послушно разомкнула веки, чтобы увидеть равномерно белую пустоту. Однотонное ничто начало таять, зрение постепенно прояснилось, словно на фотобумаге, опущенной в проявитель, и показало блёклое небо, черные ветви деревьев, попавших в обзор, и склоненную над Айями голову.
     - Ударилась? Где болит? - спросила голова.
     Внезапно навалилась тяжесть. Точнее, Айями поняла, что придавлена чем-то неподъемным, мешающим вдохнуть, и от нехватки кислорода заломило грудь.
     В тот же миг Айями перевернули, и она очутилась наверху, а черноволосая голова - внизу.
     Так и есть. Айями устроилась на ком-то, и этот кто-то, крепко прижимая к себе, лежал на снегу. Этим кем-то оказался А'Веч, и она разлеглась на нем.
     - Голова кружится? - спросил он.
     Спросил - и словно убрал перемычку. Перед глазами опять завертелось снежное полотно, кубарем вниз. И ледяной снаряд вспомнился, размером с апельсин, со свистом летевший к Айями. А теперь она лежала на господине заместителе, и лицо, наскоро ощупанное рукой, оказалось цело-целёхонько.
     Испытав огромное облегчение, Айями уткнулась носом в шею А'Веча, рядом с ключицей, и судорожно выдохнула. Сердце постепенно замедляло бег, а глаза выхватили коричневые ручки, выглядывавшие из-под мужской спины. Сумка!
     Он перенес вес тела на другой бок, позволяя вытянуть поклажу. Некоторое время Айями разглядывала помятую сумку, а потом захихикала - мелко и неудержимо. А'Веч тоже улыбнулся.
     - Что? - спросил, прижимая Айями к себе.
     - Там... Я туда... Джим-хам... Старалась... Осторожненько... В мешочек... А он в лепешку... - выдавила сквозь смех и закатилась хихиканьем.
     А'Веч засмеялся беззвучно.
     - Что случилось? - раздался встревоженный голос. - Кто-нибудь пострадал?
     По склону спускался даганн в военной форме, его лицо пряталось в тени, отбрасываемой солнцем. Оглядевшись, Айями определила, что укатилась на дно водоотводной канавы. Точнее, её укатило в тесной компании с господином заместителем.
     - Аама, дайте руку, я помогу подняться.
     Точно, это Имар. Дойдя до мостков, он заметил, что Айями отстала от коллег, и вернулся назад.
     Она неловко поднялась.
     - Вот, держите, - Имар протянул шапку, предварительно отряхнув.
     Ах да, Айями вывалялась в снегу. Но хуже всего то, что даганский офицер и по совместительству большой начальник тоже в снегу до головы до ног. Но на нем тонкая рубаха, а на Айями теплое пальто. Если он заболеет, Айями арестуют!
     - Эй, ты где? - наверху показался У'Крам. - Я жду, когда высунешь нос, а ты не торопишься. Живой или как?
     Спустившись на дно рва, он протянул товарищу китель.
     - Неслабо тебя помотало, - оценил размах взбаламученного снежного пространства.
     - Простите, пожалуйста, я не хотела, - Айями взглянула умоляюще на своего спасителя. - Только я во всем виновата.
     С лица А'Веча давно сошло хорошее настроение, а конкретнее, исчезло в тот миг, когда послышался голос Имара. Господин второй заместитель поднялся и, отряхнувшись, накинул предложенный китель.
     - Почему гражданские ходят в неположенном месте? - спросил сурово у Имара.
     - По разрешению полковника О'Лигха, - отчеканил тот.
     - Вот как... Сразу к полковнику, значит.
     - Обратился к нему, потому что ни вас, ни командира У'Крама не было в городе, - отрапортовал Имар.
     - Очень интересно, - заключил холодно А'Веч. - Можно сказать, занимательно.
     - Господин Л'Имар ни при чем. Это моя вина, - встряла Айями с мольбой в голосе. - Пожалуйста, можете меня наказать.
     Господин второй заместатель посмотрел на неё так, словно только что увидел. Мол, что за козявка мешается под ногами? Да и Айями вдруг ощутила, что она меж трех рослых даганнов - как суслик меж волков.
     - Ступай. Работу никто не отменял, - велел ей А'Веч. - Закончим разговор позже, - сказал Имару и, с легкостью выбравшись изо рва, исчез с горизонта.
     Отряхнувшись, Айями привела себя в более-менее опрятный вид. Из канавы помог выкарабкаться Имар, чью протянутую руку она приняла с благодарностью. Они дошли по тропинке до переправы, и на этот Имар замыкал шествие во избежание новых недоразумений.
     - Я велел переводчицам возвращаться в ратушу, - пояснил он, заметив удивление Айями, посчитавшей, что девушки ожидают у мостков.
     Имар расспрашивал, она отвечала. Что случилось? Загляделась и не увидела, как в лицо летит снежок. Как очутилась в канаве? Господин офицер в последнее мгновение увел из-под удара. Врать нельзя, вдруг проверит правдивость рассказа?
     В свою очередь, и Айями спросила: не накажут ли Имара?
     - За что? - удивился он.
     - За то, что подвела вас. Остановилась и отстала, в то время как вы ушли далеко вперед.
     - Со своими заботами я сам разберусь, - ответил Имар. - Как ваше самочувствие? Предлагаю заглянуть в больницу.
     - Нет-нет, - ответила Айями поспешно. - У меня ничего не болит, и голова не кружится. Я и удариться-то не успела. Лучше поторопимся на работу.
     Когда она вернулась в ратушу, девушки поинтересовались тем, что произошло у школы. Сдержанно и ненавязчиво спросили, хотя их раздирало любопытство.
     - Всему виной мое разгильдяйство, - заключила Айями, рассказав краткую историю круговерти в снегу. - Если бы не господин А'Веч, я бы тяжело пострадала. И неизвестно, выжила бы после удара обледеневшим снежком.
     Переводчицы охали и ахали, поражаясь благородству чужака-офицера, спасшего от смерти обычную амидарейку.
     А ведь и правда, нужно поблагодарить А'Веча. Она вспомнила, что не сказала ему об этом. За мгновение до попадания он закрыл Айями собой, да так, что на большой скорости они скатились в канаву. И не просто уберёг от удара, а обнял и прижал к себе, защищая от ушибов. Вдруг А'Веч пострадал? А Айями не удосужилась спросить, попал ли в него ледяной снаряд.
     Имар заглядывал пару раз в комнату переводчиц, справляясь о самочувствии, и Айями успокаивала, уверяя, что на неё можно рассчитывать, и что она по-прежнему работоспособна. Нельзя болеть и раскисать. Немощный никому не нужен. А перед окончанием рабочего дня Айями попросила у Имара разрешение, чтобы подняться на третий этаж в приемную господина второго заместителя и высказать свою благодарность.
     - Стоит ли? Я могу передать ваше спасибо, - предложил Имар, но Айями категорически отказалась.
     - Вы и так много для меня сделали. Я ценю и уважаю вас и не стану привлекать. С моей стороны это будет верхом эгоизма и наглости.
     - Хорошо, ступайте, - разрешил Имар, и она поторопилась наверх.
     Но в приемной помощник А'Веча огорошил:
     - Начальник занят, придите попозже.
     Айями пришло на ум страшное предположение.
     - Он жив? То есть, здоров?
     - Более чем, - ответил даганн со смешком.
     Уф, слава святым, А'Веч не пострадал. Что ж, заглянем в приемную попозже, а пока убьем время стуком на печатной машинке.
     Имар, увидев, что Айями вернулась ни с чем, предложил заняться разговорным даганским, но она отказалась.
     - Простите, мне очень жаль. Из-за недоразумения, случившегося днем, впустую потеряно много времени, а я не закончила перевод. Да и вы могли бы совершить много полезного, но вместо этого вытаскивали меня из канавы.
     - Аама, но ведь всю работу не переделать, как бы ни старался.
     Возможно, Имар сказал с умыслом, мол, нет ничего зазорного в том, чтобы иногда отдыхать от трудов праведных, но собеседница не поняла намека.
     - Обещаю, вы не разочаруетесь. Я справлюсь в срок с порученным переводом.
     Вздохнув, он отпустил Айями - работать и еще раз работать.
    Печатая, она проговаривала вполголоса речь, которую собиралась произнести перед господином вторым заместителем. О своей признательности за то, что благодаря ему жива и здорова. О том, что в собственной безалаберности виновата лишь она и никто более. Потому что невольно... им залюбовалась. Нет, об этом Айями не скажет. И если А'Веч посчитает, что она заслуживает наказания, так тому и бывать. Пусть хоть две трети пайка урежет, ей не страшно. Выживем, бывало и хуже. И нужно молиться, чтобы он не простыл. Если заболеет, Айями обвинят в покушении на офицера. И вообще, ей невероятно повезло. Он мог сломать шею или серьезно пораниться, спасая Айями от летящего снежка. А смерть даганского военачальника равнозначна помосту и казни. Да, нужно пожелать А'Вечу крепкого здоровья. И заодно успехов в работе. Так, о чем бы еще упомянуть... Может, выразить надежду на скорое возвращение даганнов домой, на родину?
     По истечении полутора часов Айями опять заглянула в кабинет инженеров и испросила разрешение у Имара, склонившегося в одиночестве над какой-то схемой. Он не стал препятствовать, и Айями поспешила наверх. А помощник господина заместителя, пряча бумаги в сейф, сказал:
     - Приходите завтра. Он чрезвычайно занят.
     Айями растерянно кивнула. Завтра так завтра.
     - Ну как? - спросил Имар, когда она заглянула в кабинет, чтобы доложить о своем возвращении с третьего этажа.
     - Занят. Мне сказали, стоит попытаться завтра.
     - Ну и славно, - сказал он, складывая чертеж. - И вам пора домой. Не забудьте вызвать машину.
     - Да, спасибо. До свидания.
     Одевшись, Айями погасила светильники и вышла, притворив дверь. Но спустившись в фойе, передумала подходить к дежурному. Она решила прогуляться. Погода позволяет и, к тому же, сейчас большинство улиц освещено. Правда, проулки и дворы остались неохваченными, но света прожекторов, отражаемого снегом, вполне достаточно, чтобы добраться до подъезда, не чертыхаясь и не опасаясь нападения в спину.
     Айями шла, не торопясь, по тротуару. В лицо летел мелкий снежок, похожий на пыль, и блестел в конусах горящих фонарей алмазной пудрой. Однако давненько Айями не гуляла вот так, без повода. Вечно спешила, торопилась по делам... Сумочка на локте, руки в карманах, потому что варежки не успели высохнуть. А джим-хам, как и следовало ожидать, размазался в лепешку. Какая разница, как выглядит пирожное? Люнечка отскребет от мешочка ложкой. Или Эммалиэ что-нибудь придумает и реанимирует кашу-малашу, в которую превратилось лакомство.
     Вспомнились его глаза. Черные, как ночь, даже зрачков не видно. И черные волоски, виднеющиеся в вырезе рубахи. Да, точно, у него же волосатая грудь, а ниже спускается черная дорожка. А когда он улыбается, на щеке появляется ямочка. Хотя нет, это не ямочка, а след от малозаметного шрама. А еще он смеется раскатисто.
     У школы стояла машина, похожая на ту, в которой Айями отвозили домой после работы. Солдаты толпились на крыльце и дымили. Теперь они не смеют притронуться к Айями, потому что во внутреннем кармане пальто лежит удостоверение, дарующее иммунитет.
     По ступенькам спустились дама и даганский офицер, и Айями замерла. Лишь у единственной женщины в городе роскошный меховой воротник на пальто. Она уселась на заднее сиденье, и автомобиль покатил прочь, а офицер достал портсигар из кармана и закурил. Выпускал дым струйкой и посматривал по сторонам. В какой-то момент Айями показалось, что офицер смотрит на неё. Но нет, мазнул по ней глазами и перевел взгляд дальше.
     Айями не решалась сделать и шага. Казалось, переступи она ногами или вздохни громко, и мужчина уловит шевеление боковым зрением или услышит.
     Докурив, офицер бросил бычок и поднялся по ступеням. А'Веч не заметил её.
    
     - Ты грустная сегодня, - заметила Эммалиэ, когда Айями, уложив дочку спать, подошла к окну. Снаружи темно, но лучше смотреть в черноту, нежели на проницательную соседку.
     - Был напряженный день. Достался сложный перевод.
     - И путешествие в столовую, - добавила с улыбкой Эммалиэ. - Не сомневайся, ты заслужила.
     Айями поведала соседке о посещении даганского общепита, но о кувыркании в снегу умолчала. Ни к чему волновать близких рассказом о том, что едва не распрощалась с жизнью.
     - А я не раз пробовала кофе, - вздохнула мечтательно Эммалиэ. - Сначала отец доставал, а потом муж. Говорят, существует тысяча способов приготовления этого напитка, но у нас в гарнизоне его варили по одному-единственному рецепту.
     Пирожное покорило Люнечку. Дочка не стала жадничать и поделилась с Эммалиэ, а время перед сном посвятилось воспоминаниям о сладостях, которые женщинам довелось попробовать в довоенное время. Люня слыхом не слыхивала о безе и о зефире, поэтому слушала с открытым ртом. Пришлось Эммалиэ сочинять сказку о бедняжке Мармеладинке, которую хотели слопать все кому не лень.
     - Похоже, у нас начинается эпоха историй о сладком, - сказала Эммалиэ, когда дочка уснула, угомонившись.
     Айями рассеянно кивнула. Значит, вот с кем гуляет Оламирь, и вот кто катает её на машине в столицу и приказывает доставлять пайки на дом. И почему столь очевидная мысль не приходила раньше в голову?
     Впрочем, какая разница? Особенно для тех, кто в старом поношенном пальто сливается с городскими зданиями и незаметен на безлюдной заснеженной улице.
     Она опустилась на колени перед образами святых. Потому что завела за правило - молиться ежевечерне о здоровье и благополучии Люнечки и Эммалиэ, о богатой и щедрой стране, о счастливом будущем для всех и для каждого, о душе Микаса. Как обычно, как всегда... Но сегодня все слова забылись.
     - Айя, да что с тобой? - встревожилась соседка.
     - Не волнуйтесь. Устала немного. Спокойной ночи.
     На удивление, Айями уснула сразу же. И спалось легко, не мучили кошмары. И не одолела бессонница под утро.
     Вот так.
    
     23
     - Бью, - объявил Крам, кидая карты. - Я вышел.
     - Лихо, - признал Рикс и бросил Вечу две шестерки. - Долго пытать не буду. Или сдашься сразу?
     - Не дождетесь.
     Некоторое время шла сосредоточенная игра, участники не хотели уступать друг другу. Крам, разлив по стаканам початую бутылку вина, потягивал небольшими глотками и наблюдал за перемещением карт, закончившимся ничьей.
     - Да ведь ты был у меня в кармане! И выкарабкался, - воскликнул разочарованно Рикс.
     - Повезло, - ответил Веч.
     - Скучно перекидываться впустую. Нет повода - нет интереса. Сделаем по ставочке? - предложил Рикс, потирая руки.
     Крам бросил быстрый взгляд на товарища.
     - Мы развлекаемся вхолостую. Тренируем соображаловку, - ответил тот, тасуя колоду.
     - Заодно наращиваем извилины, - сострил Крам, и компания рассмеялась.
     - Разок-то можно рискнуть. Между нами тремя. Никто и не узнает, - искушал Рикс. - От меня - блок сигарет.
     Вот язва. Знает же, что азартные игры с выигрышами запрещены - чтобы исключить долговые обязательства, обвинения в мошенничестве и, как следствие, выяснение отношений за оскорбленную честь.
     - Впечатляет. Но у меня в заначке пусто. Я - пас, - сказал с сожалением Веч.
     - И я, - добавил Крам. - По мелочи играть не хочется, а по-крупному - не можется.
     Очередная шутка развеселила Рикса. Он смеялся, а глаза оставались холодными. Ощупывали, оценивали и делали выводы. Не человек, а машина. Матерый - по опыту и по годам. Герой войны, был трижды ранен. Ни чувств, ни эмоций, ни друзей, ни семьи. Сам себе на уме. Бесстрастность Э'Рикса из клана Голодных кайманов стала притчей во языцех. Держаться бы от него подальше, но не получится. Уполномоченный генерального штаба по ревизии и внутренним расследованиям прибыл в городок несколько дней и сразу же взял быка за рога. Изучил списочную численность гарнизона и затребовал отчеты по расходованию продуктов, материалов и медикаментов за последние два месяца. Запросил списки работающего населения - мужчин и женщин по отдельности, а также списки раненых, проходящих лечение в госпитале, и объем работ, выполненных заключенными. В разговоре с полковником заикнулся о своем желании увидеть список офицеров и солдат, состоящих в постельных отношениях с амодарками. С легкостью перезнакомился с гарнизоном, подкупая обращением на "ты" и запанибратством. "Но мы-то знаем, что ты за фрукт", - переглядывались Веч с Крамом.
     В дверях появился офицер с рукой на перевязи - выздоравливающий из госпиталя.
     - Я отлучусь. - Рикс поднялся, наметив новую жертву.
     Да пожалуйста, всегда рады. Веч кивнул, перемешивая карты:
     - Возвращайтесь, сыграем новую партию.
     - Уф, - выдохнул Крам, когда ревизор отошел от стола. - Выпил все соки, короед. Отправил мою домой? - спросил приглушенно, склонившись к Вечу.
     - Отправил.
     - Принесли же бесы её именно сегодня. Предупредил, чтобы не высовывалась?
     - Предупредил. Сказал, что дашь знать, когда уляжется, - повторил Веч наказ товарища.
     - Это хорошо, - пробормотал Крам и влил в себя остатки вина. - Заляжем на дно. А то бабёнка сболтнет глупость - и сразу кранты. Он же под меня копает, хрен мохнатый. Вцепился и не отпускает. Вот уже... - посмотрел на запястье, - три часа расспрашивает. Носом чую, я у него на крючке.
     - Брось. Мы все в одинаковом положении.
     - Не сравнивай. Он и у комара умудрится кровь высосать. И ко мне по-особенному дышит.
     - Чего боишься? Или лишнего ей наговорил?
     - Я с бабами дела не обсуждаю! - возмутился Крам. Хорошо, что вполголоса.
     Он побаивался расследования и возможного разжалования в рядовые. Крам действительно перестарался в стремлении угодить своей мехрем (Прим. Мехрем - содержанка, проститутка). Обхаживал экзотическую птичку и хвастался ею перед друзьями, мол, посмотрите, моя амодарка не лежит в постели живым трупом и, к тому же, поет и щебечет.
     Да уж. Всем птичкам птичка. Исключение из правил.
     - Мы в одной лодке и потонем вместе, - ответил Веч. Если ревизор раскопает нарушения, Крама снимут за злоупотребление положением, а его, Веча, - за умалчивание. Хотя могут отнестись и с пониманием. Когда дело касается амодарок, высшее руководство проявляет лояльность.
     К столу вернулся Рикс в сопровождении нового знакомого.
     - А'Веч, У'Крам, М'Адбир, - представил офицеров друг другу. Светлый оттенок кожи и светло-карие радужки выдавали в майоре представителя небесного круга Триединого, и Крам благодушно хмыкнул, распознав сородича.
     После стандартных приветствий подошедшие расположились за столом.
     - Раскинем на четверых? - Веч достал колоду из пяти мастей и восьмидесяти карт. Играть так играть.
     - Еще винишка? - предложил Рикс, и рядом появилась гарнизонная мехрем, в почтительном поклоне и с подносом в руках. - Две бутылки для затравочки, а там посмотрим, - подмигнул ревизор.
     Но М'Адбир, отказался от приглашения, сославшись на принимаемые лекарства, а оба зама объяснили отказ тем, что успели нагрузиться горячительным, и Рикс с досадой отпустил мехрем - компания не захотела напиваться.
     - Откуда к нам? - спросил Крам, скидывая карты М'Адбиру.
     - С севера. Ранили в перестрелке на границе, а привезли к вам, на юг, - ответил тот, отдав ход Риксу. - Вот, выпросился в клуб. От безделья на стены лезу.
     Граница - условное понятие. После победы Амодар поделили на зоны согласно сторонам света. Самая крупная зона - северная, практически нетронута военными действиями. Южная зона меньше в размерах, но подверглась разрушениям в значительной степени. Большая удача, что городок, в котором располагается гарнизон Веча, оказался цел и невредим. Сослуживцы в шутку называют себя "южанами", а М'Адбир, стало быть, из "северян", и его подстрелили партизаны.
     - И зима им нипочем, - проворчал Крам, подбросив карты Вечу, и тому пришлось забрать взятку. - Мы слышали, вам удалось обезвредить банду амодарских недоносков.
     - Удалось, - согласился майор. - Но выяснилось, что партизан больше, чем мы первоначально предполагали. Они поделились на маленькие отряды, и население активно их поддерживает.
     - А наш сброд попрятался по щелям, - ответил Веч, и игроки рассмеялись. - Мы частично их похватали. Глупцы немало нам помогли, порешив своих же. И наших на тот свет прихватили, бесовы дети. Теперь амодары в растерянности. Две трети работают на нас и боятся, что их постигнет похожая участь. А страх - не помощник. Но часть сбежавших где-то укрывается. По снегу не особо набегаешься, а дороги и пешие тропы мы контролируем.
     - Прячутся по квартирам у амодарок и в пригороде у сочувствующих, - высказал предположение М'Адбир. - Можно греться в брошенных домах и среди развалин, но вот с питанием напряг.
     - Необходимо проверять всех гражданских, - сказал Рикс и перевел ход Краму.
     - Проверяем. Прощупываем, - кивнул тот. - Запланирована масштабная облава.
     Повальные обыски эффективнее проводить в трескучие морозы или после бурана. На свежем неутоптанном снегу видны все следы, а когда столбик термометра опускается ниже минус двадцати, и подавно не хочется вылезать из теплой норки. Окружай и лови их, бесовых отродий.
     Секретность - основа успеха. Поэтому офицерский состав, а в особенности те, у кого постельные отношения с амодарками, обязаны держать рты на замке. Солдатам куда проще. Они не знают чужого языка, а женщины не знают доугэнского. Зато у горожанок есть глаза, которые подмечают всё: и расписание смены караула у тюрьмы, и маршруты патрулей, и график выездных рейдов. Поэтому Веч отвечает за то, чтобы маршруты, графики и расписания не повторялись изо дня в день, и чтобы амодарки выполняли порученную работу, а не шлялись без дела, выглядывая и вынюхивая.
     - У вас тихо, спокойно. А у нас бандиты не дают житья, - поделился М'Адбир, забрав взятку. - Что ни день, то диверсия или разбой. Всех тяжелораненых к вам везут, здесь оснащение лучше.
     Да, на севере Амодара больше проблем, чем на юге. Тамошнее Сопротивление - непреходящая головная боль. Во-первых, численность партизан не поддается подсчетам. Во-вторых, точно не установлено, кто их снабжает оружием и съестными припасами.
     - Руку даю на отсечение, что ривалы* им помогают. Двуличные крысы, - ворчал Крам, читая очередную телефонограмму из северного гарнизона о нападении партизан.
     - Сколько веревочке ни виться, а всё равно конец близок. Наши поймают и предъявят ривалам доказательства нарушения соглашения, - заверял Веч.
     Северный гарнизон наиболее многочисленный, рядом с ним дислоцируется множество форпостов. Когда-нибудь поставщиков оружия схватят с поличным. И так обложили по всем направлениям. Глубокий снег сковывает и ограничивает партизан в передвижении. Петляют амодары зайцами по окрестностям, а военные их выслеживают.
     - Перекроем лазейку, по которой поставляют жратву с оружием, и тогда хана партизанам. Посмотрим, как запляшут, - размечтался майор. - Плохо, что у них авторитетный командир.
     О таинственном предводителе партизан известно и "южанам". Он живет в мире с гражданскими и призывает становиться под знамена освободительного движения. А еще умен. Раскусил планы доугэнцев и рассказывает населению в самописных листовках, разбрасываемых его людьми по городкам и посёлкам. Поймать амодарского главаря - первоочередная задача, как и задавить Сопротивление, не позволить ему разрастись. Поэтому военные кровь из носу стараются, чтобы северная зона осталась закрытой. Нужно изолировать партизанские отряды и не пустить их южнее, да и разбежавшиеся одиночки-дезертиры не должны проникнуть на север. А значит, сброд, скрывающийся в пригороде, необходимо переловить, пока амодары не догадались двинуться выше по карте. Зимой они вряд ли высунут носы из укрытий, а вот с потеплением активизируются.
     - Говорят, амодарский командир прошел невредимым войну от начала до конца. Он неуязвим для вражеских пуль, потому что заколдован, - сообщил М'Адбир.
     - Брехня всё. Заговоренный, что ли? - усмехнулся Крам. - Люди придумывают легенды и раздувают из мухи слона. Так и рождаются мистификации.
     - Мы исследовали тактику ведения партизанской войны на севере. Надо признать, наш противник - достойный руководитель и организатор. Прибавьте сюда его просвещенность в политических вопросах. Есть предположение, что это высокопоставленный военачальник, не сдавшийся в плен после капитуляции, - добавил Рикс. - В настоящее время нами проводятся допросы высшего командного состава амодаров, и не сегодня-завтра мы узнаем имя и звание главаря партизан. Как бы то ни было, он представляет угрозу нашим планам.
     - Продержимся до весны, а там хоть трава не расти, - сказал с воодушевлением майор. - Наконец-то вернемся домой. Триединый, я скоро взвою от тоски! Смотреть не могу на эту землю. Всё здесь чужое, не моё.
     - Генштаб определился с теми, кто откажется уехать в Доугэнну? - спросил Веч.
     - Они останутся здесь, - ответил Рикс. "И утонут в хаосе и в безвластии", - прочиталось в его глазах.
     Веч криво усмехнулся. Не то чтобы решение, принятое в ставке генштаба, явилось неожиданностью. До недавнего времени Веча нисколько не волновало будущее поверженной страны. Побежденные заслужили то, что заслужили. Он презирал варварские обычаи, как и самих амодаров - тщедушных малоросликов с трусливыми душонками. Но с некоторых пор начал замечать, что отвлекается на мысли, не имеющие отношения к долгу и к работе, и совершает нелогичные, необъяснимые поступки. Например, после победы, поддавшись спонтанному порыву, попросил о назначении в "южный" городок, хотя мог выбрать любой гарнизон поближе к Доугэнне и раз в месяц навещать родных. И с хладнокровным цинизмом испытывал некую амодарку на стойкость, теша оскорбленное достоинство, а в результате получил звучный шлепок по самолюбию. И взял на себя ответственность по выдаче фруктов детям, причем уделил отдельное внимание малявкам. И распорядился о выделении машины для переводчиц при задержках на работе, а затем два дня убеждал полковника О'Лигха в необходимости освещения городских улиц. И ведь уломал, несмотря на перерасход нибелима и трудозатраты при установке прожекторов. И тщательно изучил списки сослуживцев, состоящих в связях с горожанками, перед тем как поставить подпись на бумагах, подготовленных помощником. И из принципа указал амодарской переводчице её место, доведя до слез, а сегодня, схватив в охапку, кувыркался с ней в снегу. И высказал амодаркам в лоб свое мнение о трусливой и покорной нации по банальной причине - они, амодарки, ходят в бесов храм, где накачиваются наркотиками и просят об идиотской тхике. И детей с собой волокут, и матерей. А на сгоревшие метрики плевать. Не пригодятся, потому что жизнь началась заново и по новым правилам. И вообще, после победы он выкурил столько сигарет, сколько не насмолил за войну.
     Наверное, это менингит. Вялотекущее воспаление мозга.
     Или аллергия. Иначе как объяснить, что минуло немало дней и ночей, но вкус того дождливого вечера до сих пор стоит в горле, а от запаха свербит в носу? И хоть ты тресни, а втемяшилось и не выходит из головы. И с чем сравнимо? Наверное, с гулаб джамун*. Шафран и кардамон, розовая вода и мята... Нежное и тает на языке... Но мало. Заглотил в присест и не наелся. Лишь раздразнил аппетит, и ничем его не перебить. Всё не то и не те. Попадаются слишком горькие, слишком кислые, недостаточно острые или недостаточно сладкие. А сегодня, в снегу на дне канавы, опять накатило, забив обоняние. Он даже испугался поначалу. А сейчас ничего, оклемался. Наверное. Но под ложечкой посасывает от нетерпения.
     - Нужно убеждать амодаров и еще раз убеждать, - заключил М'Адбир. - Такова нынешняя политика генштаба. Но в Доугэнну едут неохотно. В основном, отправляем беженцев, пытающихся удрапать к ривалам, и арестованных при облавах. Надеемся, что с ликвидацией партизанской банды ситуация улучшится, - сказал он, подбрасывая карты Краму.
     - У нас уезжают охотнее, - ответил тот, передвинув ход Вечу. - Используйте их детей. Это мощный стимул. Но давите ненавязчиво, без угроз.
     Крам сел на любимого конька, поскольку является ответственным по связям общественностью. Хотя это громко сказано. В обязанности Крама входит снижение социальной напряженности среди аборигенов и достижение максимального результата при реализации послевоенных программ на оккупированной территории.
     Основная задача Крама - вербовка населения. Чем активнее соглашаются на работу за Полиамскими горами, тем лучше. Помимо прочего, Крам отчитывается перед генштабом о выполнении работ по вывозу с территории Амодара ресурсов, техники и оборудования, необходимых родине.
     - Мы укладываемся в график, - поделился майор. - Крупнотоннажные узлы разбираем и вывозим по частям. Нашли засекреченный архив с перспективными технологиями, амодары не успели его уничтожить. Сейчас с ним работают переводчики. Пока что просмотрели десять процентов содержимого, но могу сказать, что находка фантастически удачная.
     - На южном направлении достижений поменьше, - пожаловался Крам, дав взятку Риксу. - Практически все заводы и фабрики были заминированы при отступлении. Кое-что удалось уберечь, но основная часть взорвана.
     - На фабрике пусто. Я думал, на нижних уровнях располагалось что-то секретное, а это действительно текстильное производство, - отозвался с досадой Веч. - Ничего не сохранилось. Всё в крошку.
     - А следующий этап? - спросил Рикс, передвинув карты майору.
     - По графику. Закончим дела на фабрике и перебросим амодаров на лесоповал.
     Программа стратегического развития Доугэнны заключается в стремительном росте промышленного производства, сельского хозяйства и оборонной отрасли, как и в увеличении численности жителей. За вероломное нападение Амодар расплатится своей территорией, своими ресурсами и своими людьми. Страхи населения о неясном будущем необходимо пресекать в корне и переключать внимание на что-нибудь другое. А весной, когда обязательства по соглашению Доугэнны и Ривала будут исполнены, побежденные увидят результат своими глазами. Амодар исчезнет с лица земли.
     - Ж*пу порвем, но весной ривалы получат обещанные земли, а мы поедем домой, - заключил М'Адбир и показал пустые руки: - Я вышел.
     - И когда успел? - проворчал Крам, держа веер из карт.
     В зал зашли две амодарки: одна - уверенно, другая - нерешительно. Веч знал первую, она наведывалась в клуб к постоянному "клиенту" из инженерной службы. А вот вторая пришла впервые - просить о трудоустройстве.
     И Крам заметил новенькую.
     - Как тебе? - кивнул, отвлекшись от игры.
     - Неизменно. Черствый сухарик. Надоело, - скривился Веч. - Либо принимай, либо переводи.
     - Хочешь страсть по заказу? - хохотнул Рикс. - И то хорошо, что приходят в клуб добровольно. Это прогресс.
     Хоть доугэнцы и изучали язык и обычаи враждебной нации, а не сразу и не за один день поняли, что для амодарок принуждение и насилие равнозначно смерти, которую они призывают с помощью тхики. И тогда военные стратеги схитрили. Даже надсаживаться не потребовалось, потому как амодарская власть своими руками подвела население к черте голода и бросила на произвол судьбы. Доугэнцы же, занимая побежденные города, создавали при гарнизонах рабочие места, а затем устраивали их искусственный дефицит. И пускали слух о том, как получают работу те, кто порасторопнее.
    Амодарки добровольно переступали порог бывшей школы. Они приходили в клуб не для того, чтобы на следующий день испустить последний вздох, а для того, чтобы жить, работать и растить детей. Слабые сходили с дистанции, а сильные тянули лямки, упорно шагая вперед.
     Покупатели пользовались теми, кто предлагал себя на продажу. Без рукоприкладства, угроз и шантажа. Добровольно и по обоюдному согласию. От насильственного принуждения отказались на втором году войны, когда пелена ненависти спала с глаз и ушла из сердца. Тогда амодары дали слабину, проиграв в кровопролитном сражении у подножия Полиамских гор, и в расстановке сил на фронте произошел перелом.
     Женщины, торгующие собой, ведут себя одинаково вне зависимости от национальной принадлежности. Но гарнизонные мехрем хотя бы изображают страсть и выполняют желания клиента. Амодарки же - сплошное недоразумение и разочарование. Хотя кому и какое дело, шепчут ли они молитву или зажмуривают глаза, дрожа от страха? Получил своё и забыл. И отвернулся, чтобы не видеть испуганное лицо, но почему-то злило, когда начинали плакать. Какого беса приперлась? Чтобы реветь, давя на жалость?
     В войну довелось повидать всякое и перепробовать тоже. Но броня циничной невозмутимости развалилась на части лишь однажды. За несколько дней до победы. Вечером, у расстроенного рояля. И вдруг вспомнилось то, что успело истереться из памяти за четыре года. Обожгло болью потери, заставило сбиться сердце с привычного ритма. Оказывается, женщины могут не кусать губы, стоически терпя общество малоприятного незнакомца. Могут не плакать от унижения, а стонать от удовольствия. А после - доверчиво прижиматься, выдохшись.
     Давно это было. До войны. И успело забыться. Но вдруг сверкнуло яркой вспышкой в захолустье, на юге ненавистной державы. И ослепило пылкостью и неискушенностью, заставив вернуться после победы в городок.
     Вот он, диагноз.
     - Говорят, амодары - однолюбы. Потеряв свою пару, тоскуют. Чахнут, - заметил Крам, передвигая карты Вечу.
     - Ха! Если бы чахли. Они принимают тхику, - ответил тот. - Следуя твоим словам, население Амодара должно полностью вымереть. Одна половина погибла на войне, значит, другой половине надлежит отправиться вслед за возлюбленными. Как видишь, в действительности это не так.
     - Из правил всегда есть исключения. От летального выбора удерживают обязательства перед детьми, перед родителями, перед страной, - возразил Крам воодушевленно. Ему посчастливилось всучить взятку товарищу.
     - Амодарские обычаи - дикие и варварские, - ответил Веч. - Взять ту же кремацию. Меня выворачивает наизнанку при взгляде на дымящую трубу. Или тхика. Разве допустимо разбрасываться жизнью? А амодары с легкостью с ней расстаются.
     - Они верят в перерождение души.
     - Я тоже верю, но не впадаю в кому, перетрусив.
     - Да, тхика - убойная штука, - вставил Рикс. - Но дело не в ней. Причина - в амодарах. Любовь к смерти заложена у них в генах.
     Узнать рецептуру так называемого нектара не составило труда. Жидкую смесь наркотических препаратов с растительными добавками варили в каждом храме. Но самое интересное заключалось в том, что тхика не действовала на доугэнцев должным образом. Принимая её внутрь, добровольцы зарабатывали галлюцинаторное отравление или временную парализацию мышц. При приеме больших доз наблюдалась потеря сознания. "Словно свет вырубили, а потом включили" - шутили испытуемые. И всё на том. Зато амодары, налакавшись бурды, преспокойно уходили в мир иной. А уж способность лишать себя жизни методом самовнушения и вовсе шокировала.
     - Амодару достаточно закрыть глаза, настроиться на нужный лад, и через сутки опаньки! - свежий труп. Вот представьте, я хочу самоубиться, - Крам откинулся на стуле и зажмурил глаза, сложив руки замочком на животе, а Рикс захохотал. - Внушаю, внушаю себе... И шепотом, и вслух, и мысленно. Час внушаю. Два часа... И ведь не получается, хоть всю ночь себя уговаривай. Не умирается. Проще застрелиться.
     - Терпеть не могу их вежливость, - пожаловался М'Адбир. - Льют свою учтивость и любезность как масло, того гляди поскользнешься и расшибешь голову. И кажется мне, что они изощренно издеваются. Насмешничают. Знаю, что это часть амодарской натуры, но так и не удалось привыкнуть.
     - Потому что чужой менталитет, - заключил Рикс, перебросив карты Краму, и показал пустые руки, мол, вышел из игры. - Взрослых не переделать, это зрелые личности со сформировавшимся мировоззрением. Но их дети - чистые доски. Внушай им, воздействуй психологически, рассказывай историю с географией на новый лад и получишь результат с точностью до наоборот. Поэтому мы поощряем женщин, уезжающих в Доугэнну с детьми.
     И поэтому же отказали амодаркам в контрацептивах. Каждый ребенок, чей отец окажется доугэнцем, станет монеткой в общей копилке возрождающейся страны.
     - Ты в пролёте, друг! - воскликнул Крам, покрыв ход Веча. - Я вышел.
     Тот в сердцах бросил карты на стол. Не идет сегодня игра, хоть лопни. Единожды дотянул до ничьей, а так - проигрыш за проигрышем.
     - Отличная партия, - хохотнул Рикс. - Пойду, покурю снаружи. Кто со мной?
     М'Адбир поднялся, и они отправились к выходу. Веч яростно тасовал колоду, а у Крама заметно повысилось настроение.
     - Зря ты обвиняешь амодарок в трусливости. Да, они робки и покорны, но в их пугливости самый смак. Тем интереснее их приручать. Посмотри, некоторые женщины приходят в клуб регулярно, к одним и тем же офицерам.
     - Сюда ходят из-за нужды, - обронил Веч, поглядывая, как к новенькой амодарке подсел капитан Р'Эйс, и она смущенно потупила взор.
     - Зато экзотика. Трофей, которым не зазорно похвастать, - сказал Крам, тоже засмотревшись на парочку.
     - Тут и хвастать нечем. На кой ляд мне трофей, от которого толку мало, забот много, а полюбоваться не на что? Ни груди, ни задницы. Глаза в пол, невнятное блеяние. Я и рта не успеваю открыть, а она уже дрожит от страха.
     - Ты это о ком?
     - Об амодарках, - ответил раздраженно Веч. - Их не сравнить с доугэнками. Жду не дождусь, когда вернемся домой. Наши женщины горячи как раскаленный песок, страстны как штормовая волна, неукротимы как ветер. Имбирь с горчицей - вот это я понимаю.
     Крам рассмеялся.
     - Хорошо сказал, - похвалил друга. - А я-то уши развесил. И домой потянуло... Зря ты так. Не все амодарки похожи на вяленое мясо.
     Не все, согласен. Года два назад, будучи в ставке генштаба, Веч заметил женщину на заднем сиденье автомобиля, принадлежавшего командору небесного круга В'Онгону. Амодарка, укутавшись в меха, изящным движением подносила сигару ко рту и сбрасывала на землю пепел из опущенного стекла машины. Маленькая хрупкая птичка в золоченой клетке. Веч узнал доугэнские сигары - изысканные, дорогие. Их изготавливали вручную. Листья табака обрабатывали специальным образом и сворачивали тонко-тонко, прокладывая растертыми в порошок травами.
     Воспоминание пахнуло дымом полевой кухни и слякотью. Поздняя осень, в ставке - суматоха. Лил дождь, сапоги хлюпали по лужам. Брызги, грязь... И черная машина, в которой холеная амодарка с отсутствующим взглядом курила дорогую сигару. "Командор В'Онгон бережет как зеницу ока", - поведали сослуживцы, а Веч так и не понял, в чем заключалась уникальность амодарки. Обычная женщина, каких полно вокруг.
     И Крам ведет себя как помешанный, несмотря на то, что запросы его мехрем растут не по дням, а по часам. Исключительная стерва. И вызывает восхищение своей наглостью и деловым подходом. Предыдущий ухажер мехрем вовремя сбежал из гарнизона, почуяв, что его ждет печальная участь растратчика.
     - Тебя не поймешь. Определись со своими желаниями, - сказал Крам.
     Откинувшись на стуле, Веч задумался. Чего он хочет?
     Хочет повторить, это однозначно. И боится спугнуть. И приручить хочет, но потребуются терпение и выдержка.
     Упасть и не встать. Вот и выяснилось мимоходом, что всё это время он лгал себе. А на самом деле не отказался бы от амодарского трофея. Сегодня, на дне заснеженной канавы, Веч осознал это с ясностью.
     В котел к бесам! В конце концов, он мужчина и привык брать. Женщины предлагали - он не отказывался. А сейчас не знает, как подступиться, не уронив достоинства в глазах сослуживцев.
     В дверях показался Имар и, зайдя в зал, сел на пустующий диван. Подоспевшая мехрем присела в поклоне, но инженер отослал её прочь.
     - Смотри, твой родственник появился, - кивнул Крам.
     - У меня таких родственников - треть гарнизона.
     - Неужто отказываешься от родства? - поддел товарищ. - Не чтишь заветы Триединого?
     - Чту, - огрызнулся Веч.
     - Толковый парнишка, и идеи у него дельные.
     - Парнишка младше нас с тобой на два года, - проворчал Веч.
     - Мал да удал, - рассмеялся Крам. - Обхаживает трех переводчиц одновременно. Как ему удалось провести их в столовую? Я не знал.
     - Потому что обратился к О'Лигху, а не к тебе.
     - Хитрец. Неужели рассчитывает опробовать всех троих?
     - Сомневаюсь. Он брезгует спать с амодарками. Обращается исключительно к нашим мехрем.
     Крам фыркнул.
     - В тихом омуте бесы водятся. Предлагаю спор. Думаю, к весне твой родственник сделает ребятёнка... дай подумать... той, что валялась с тобой в снегу. И увезет в Доугэнну.
     Конечно, Крам не вчера родился. Сразу заметил заинтересованность Имара днем - по тревоге в голосе и по руке, протянутой к переводчице. А еще понял, что амодарка интересует не только Имара.
     - Поглядим, - процедил Веч.
     - Спорим на ящик вина?
     - Нет.
     - Собираешься обставить нахалёнка?
     Веч промолчал.
     - Что за молодежь пошла... - подзуживал Крам. - Ни капли уважения к взрослым. Так и норовят утянуть чужое из-под носа. Как старший родственник не по крови, а по духу, ты имеешь приоритетное право.
     - Имею, - затянулся Веч. - Хватит о бабах. Надоело всё.
     Пока что у него на плечах голова, а не пустой котелок, и Веч не собирается выпячивать своё старшинство перед молодняком. Гарнизон помрет со смеху, узнав, что подполковник потребовал от младшего родственника признать право старшего на женщину, к которой они оба неравнодушны. К правилам призывают немощные и старые, а Веч получит свою мехрем в честной схватке.
     - Приветствую. - Невозмутимый Имар занял пустующее место и взял карты в руки. - Сыграем?
     - На интерес? - спросил небрежно Веч, разминая затекшие от долгого сидения мышцы.
     - Да, - ответил тот коротко.
     Крам стрельнул глазами по сторонам, а Имар вытащил из колоды карту и положил на стол рубашкой вниз. Женщина на картинке прикрывала лицо веером, а буква "А" в уголках означала, что это дама или Asutur на доугэнском.
     Что ж, символично.
     - На неё, - Имар постучал пальцем о карте. - Между нами двумя.
     - Согласен, - кивнул Веч и подозвал мехрем. - Неси вино!
     - Ого! - воскликнул Крам и придвинулся ближе. Партия обещала быть захватывающей.
     _____________________________________
     Гулаб джамун* - жареные шарики из муки в сиропе
     Ривалы* (даг.) - риволийцы
    
     24
    Буранило всю ночь. Под порывами ветра вздрагивали стекла, хлопал лист железа на крыше, а в вентиляционную шахту задувало со свистом. Утром Айями набрала снег возле подъезда. От привычной суточной нормы не натает и половина воды, а ведь пришлось ходить на улицу несколько раз. Из реки-то зачерпывать куда продуктивнее, но после ночной метели не хватит никаких сил, чтобы доволочь тележку.
    На работу Айями брела, стараясь шагать след в след за кем-то, кто прошел чуть раньше. Снег утих, но ветер гонял белые космы, перемещая зимние барханы и сопки. Сбивал с ног, трепал полы пальто и норовил забраться под шарф. Часовые и караульные расхаживали в ватниках, подняв овчинные воротники и надев странные очки - не с линзами на каждый глаз и не с дужками, а цельные, как у аквалангистов, защищающие от ветра и снега.
    Айями ступала осторожно по цепочке следов. Вот дойдет она до ратуши, а на крыльце будет проветриваться он. Что Айями скажет? "Здравствуйте", и прошмыгнет мимо. А может, поинтересуется самочувствием и заведет разговор о своей благодарности за спасение от снежка. Нет, сегодня ей смелости не хватит.
    А крыльцо пустовало. И комендатура, то есть ратуша, на удивление, вымерла. Даже кабинет инженеров оказался заперт. Пришел помощник А'Веча, и сообщил, что сегодня он курирует работу переводчиц, и что по всем вопросам можно обращаться к нему. Выдал задание на день и проверил начатые переводы - поверхностно, не вникая. Для галочки.
    - Что случилось? Куда подевались даганны? - спросила Мариаль, когда помощник ушел.
    - Не знаю, - ответила Риарили, а Айями подошла к окну.
    Ветер постепенно изгонял серость с неба, открывая голубоватые проблески в разрывах туч. Бронетранспортер с прикрепленным на носу клином из металлических листов бороздил снег как лайнер, расчищая площадь. Вдалеке второй бронеавтомобиль чистил центральную улицу.
    - Наверное, опять в рейде. Или диверсия где-нибудь, поэтому все и уехали, - предположила Айями.
    Она решила потратить полчаса рабочего времени и выразить в письменной форме то, о чем не удалось сказать А'Вечу. Вчера, видно, у Айями помутилось в мозгах после головокружительного спасения, и она решила, что теперь на равных с господином заместителем и может запросто заглянуть в приемную, и А'Веч примет и выслушает, не поморщившись. А он напомнил, кто из них двоих большой начальник, а кто - обычная амидарейка. Подумаешь, спас от летящего снежка. Спас и отправился по сверхважным делам в клуб, к даме в меховом воротнике. И к лучшему, что его сегодня нет.
    Действительно, навязываться не стоило и не стоит, но элементарное уважение проявить необходимо. На письмо с благодарностями ушло не полчаса, а два с половиной. Айями морщила лоб, возводя глаза к потолку, зачеркивала и добавляла новые строчки. Ей казалось, что получается или сухо, или пространно, или недостаточно полно. В конце концов, переписав начисто и проверив орфографию, она сложила листочек в форме треугольного конверта и вывела каллиграфическим почерком: "Господину второму заместителю A'Вечу. Отправитель - Айями лин Петра".
    Теперь можно со спокойной совестью браться за перевод, а перед окончанием рабочего дня отдать письмецо помощнику. Всё, теперь её совесть чиста. Пусть A'Веч не думает, что она неблагодарная. Айями оценила, что он пришел на выручку. Мог бы не сдвинуться с места и преспокойно наблюдать, как амидарейка лишается лица, зрения и, может быть, жизни. Так что Айями при случае обязательно отплатит тем же. В произошедшем целиком её вина. По своей глупости она оказалась на линии "огня". И Имара подвела. Следовало идти за ним по пятам, а не отставать и не глазеть по сторонам.
    Помощник взял конвертик, не выказав удивления и не задавая вопросов. Молчаливо и сдержанно. Вглядевшись в лицо мужчины, Айями в который раз отметила, что даганны отличаются друг от друга разрезом глаз, строением век, скулами, бровями, формой носа. И характерами разнятся.
    К вечеру ветер стих, и потянуло на морозец. Помимо центральных расчищенных улиц жители протоптали меж дворами узкие тропки и организовали тележечные колеи от реки к домам. Подойдя к подъезду, Айями заметила личико дочки в окне. Люнечка смотрела на улицу, скучая, но увидев маму, подскочила от радости.
    - А я сидела весь день дома. Баба не разресила гуять, потому сто по уице ходит Северный дед* и кормит всех снегом, и люди замейзают, - затараторила дочка, встречая у двери.
    - И хорошо, что не гуляли. Вспомни, как ты болела прошлой зимой. От кашля делалась синенькой. И вот здесь хрипело, - Айями положила руку на грудь.
    Конечно же, Люнечка не помнила. В её возрасте память коротка и избирательна.
    - Правда? Это Северный дед меня накоймил, да?
    - Он-он, злодей, - вставила Эммалиэ. - Так, моем руки и садимся за стол. Что у нас на ужин?
    - Горосек с мяском, - сообщила важно дочка. - Я помогала бабе готовить.
    - Ох, молодчинка ты наша, - похвалила Айями, поцеловав девочку.
    В постели не спалось. Айями и так, и сяк уговаривала себя, но не помогало. Наоборот, с закрытыми глазами представлялось четко и красочно. Оламирь и А'Веч. Вместе. Должно быть, Оламирь околдовала господина заместителя, коли он и в столицу возит, и велит приносить паек на дом. Приходит Оламирь по вечерам в клуб и смеется звонко, а А'Веч тоже улыбается, подливая вино в бокал. И разговаривают они на амидарейском, потому как Оламирь не знает чужого языка. А может быть, знает, потому что А'Веч учит её разным фразам. Ну и фантазия! В конце концов, Оламирь ходит в клуб не для общения, а чтобы как Айями в кабинете музыки... с А'Вечем...
    Казалось, она едва смежила веки, как из сна вырвал грохот. В квартиру стучали грубо, не церемонясь.
    - У вас полминуты, после чего выбиваем дверь, - крикнул мужской голос на искаженном амидарейском.
    Спросонья Айями подскочила как ужаленная.
    - Накинь на сорочку, - Эммалиэ бросила пуховый платок. Пока она зажигала лучину, Айями, накрыв дочку одеялом, метнулась к двери и зашипела, ушибив в темноте ногу.
    - Кто там? - спросила на даганском.
    - Открывайте. Обыск.
    В жилище вошли двое солдат, привнеся клубы морозного воздуха и снег на подошвах ботинок. По стенам заплясали лучи света от фонарей на касках и на стволах автоматов. Один даганн остался у двери, а другой осмотрел комнату, заглянув под кровать, под стол и в шкаф.
    - Кто это? - навел дуло на кровать и высветил русую макушку, выглядывающую из-под одеяла. Спящую Люнечку не потревожило вторжение чужаков.
    - Дочка. Три года, - пояснила Айями торопливо. Её перепугало направленное на Люнечку оружие.
    - Показать.
    Айями отвернула одеяло, и дочка, лишившись теплого кокона, протестующе захныкала, шаря сонно по постели.
    Солдаты вышли, осветив напоследок лица женщин. Перед тем, как запереть дверь, Айями заметила, как даганн приложил ладонь к двери пустующей квартиры и сказал: "Чисто", после чего военные двинулись выше. В подъезде стучали, хлопали, гремели. Слышался шум множества ног, и грубые мужские рыки. Им отвечали дрожащие голоса с всхлипами. Ботинки грохали по ступеням.
    - Наших ищут, - сказала Эммалиэ. - Думают, укрываются у жителей.
    - А почему не потребовали обыскать вашу квартиру?
    - Так ведь, если в ней кто-то прячется, то внутри должно быть тепло. Солдат прислонил ладонь к двери и понял, что нетоплено, а значит, там никого нет, - пояснила соседка.
    - Неужели поверил своей руке? - удивилась Айями нервно. - Сомнительный способ.
    - Скорее, высокая чувствительность, - поправила Эммалиэ. - Думаю, даганны заранее определили, где из окон торчат печные трубы. А если и дымок идет, значит, хозяева подтопили, чтобы за ночь не выстудить жильё.
    - Не у всех печей трубы выходят на улицу.
    - Вот даганны и проверяют, прикладывая ладонь. Ты непривычная, а опытный человек сразу поймет, живет кто-нибудь за стенкой, или там пусто. К тому же, солдаты смотрят на двери. Добротные и запертые сразу попадают под подозрение, а если остались лишь косяк да петли, и снег наметён у порога, то в квартиру не заглядывают. И окна примечают. Крепко заколоченные и со стеклами попадают под подозрение.
    - А почему обыскивают в глухомань?
    - Потому что три-четыре часа - удобное время, когда все крепко спят. Не ночь, и не утро. Ложись-ка в постель, завтра на работу.
    Айями укрылась одеялом, обняв дочку, и та прижалась, сонно забормотав. Хорошо, что не проснулась, и её не напугали большие черные фигуры с горящими огнями во лбах.
    Значит, даганны не доверяют никому. Даже переводчицам не доверяют и проверяют всех подряд. Вот почему днем в ратуше было безлюдно. Военные готовились к обыску, задействовав все имеющиеся резервы.
    На улице посыпалось разбитое стекло, послышались крики. Выстрелы позвучали совсем рядом, почти над ухом, и Айями вспомнила казнь на площади. Вжалась, укрывшись одеялом с головой.
    - Пусть шальная пуля пролетит мимо. Пусть не заденет наши окна, - шептала тихо.
    - Мам? - протянула сонно Люнечка.
    - Спи, цыпленок, это Северный дед бьет в барабан. Скучно ему, когда все спят.
    - А-а, - зевнула дочка. Потерла глаза и перевернулась на другой бок.
    Везет же крохам, в их детстве всё просто и беззаботно, и беды по плечу. Окно разбилось - неужели кто-то пытался сбежать? Значит, беглец укрывался по соседству, в чьей-то квартире.
    - Я думала, даганны проверяют тех, кто на них работает. А, получается, рыщут по всему городу, без исключений, - сказала Айями.
    - Похоже на то, - ответила Эммалиэ. Она тоже прислушивалась к звукам снаружи.
    И опять вместо сна лезли в голову разные мысли. Наверное, Имар обходит квартиры, и А'Веч тоже. Смотрят на испуганных полуодетых женщин и заглядывают под кровати. Или целятся и стреляют вслед убегающим. И убивают.
    Остаток ночи пролетел как один миг. Вот и пора подниматься, идти за водой, а в глаза словно песка насыпали.
    Отправляясь по утрам к реке, Айями надевала портупею с ножнами. Хоть улицы и освещались, но четверть пути от набережной до дома пролегала по темным дворам и закоулкам. Но сегодня Эммалиэ сказала:
    - Пока обыски не закончатся, стилет не носи. Неизвестно, какими полномочиями наделены патрули. Вдруг остановят, и удостоверение им не указ?
    Айями катила тележку осторожно, выбирая тропинки поукатаннее. Посматривала по сторонам и глядела под ноги, боясь увидеть красное пятно на снегу или убитого. Но ни тел, ни крови, ни преследователей не встретилось. Такое впечатление, что город пережил повальную облаву между делом и улегся досматривать прерванные сны. Окна темны, повсюду тишина.
    Тихий стон послышался на грани слухового восприятия, и Айями насторожилась, замедлив шаги. Машинально сунула руку за пазуху и чертыхнулась: сегодня она не надела портупею.
    Опять раздался стон, от которого сердце ухнуло в пятки. Бежать бы отсюда со всех ног, но тележку не бросишь, да и бидон с водой жалко.
    Стон повторился совсем близко, за сугробом возле дома. Не стон, а плач - тонкий, отчаянный, с хрипами. Так хрипело в груди у Люнечки, болевшей бронхитом.
    Поставив тележку, Айями осторожно приблизилась. Вряд ли за сугробом прячется бандит. Бандиты не плачут жалобно, словно в беспамятстве.
    В углу, между стеной дома и спуском в подвал, забился человек. Сидел на корточках, сжавшись. На голове грязный капюшон, вокруг шеи намотано тряпье, руки спрятаны в карманах засаленной куртки. Айями могла бы пройти мимо. Сделала бы вид, что не расслышала бессвязных стонов и не повстречала никого по пути с речки. Но вместо этого тронула сидящего за плечо.
    - Эй, слышишь меня?
    Он поднял мутные серые глаза. Молодой, безусый. Не старше брата, а быть может, моложе. Не ответив, мелко задрожал и уткнул голову между коленями.
    - Вставай, замерзнешь, - затеребила Айями, но незнакомец не отреагировал. Пришлось чуть ли не силой поднять его на ноги. А что делать с тележкой? И парня, и бидон Айями не дотащит.
    Вода, набранная из реки с большой аккуратностью, вылилась с бульканьем на снег.
    - Обопрись на меня, - велела Айями, забросив руку парня на свою шею. Поддерживая его за бок, Айями волочила пустую тележку, как назло цеплявшуюся за снежные колдобины и замедлявшую движение. Юноша едва переставлял ноги, но был худ, легок и ростом чуть ниже Айями. Каждое движение давалось ему с трудом и сопровождалось стоном или мычанием. Голова моталась, похоже, незнакомец не соображал, куда его тащат, кто тащит и зачем.
    - Осторожно! - Айями огляделась по сторонам. Они миновали темный участок дороги, и предстояло перейти освещенную улицу. Хорошо, что вокруг ни души.
    Вдвоем они кое-как доковыляли до подъезда, и злость Айями росла. На тележку, а не на парня. Та, казалось, поставила целью вывести хозяйку из терпения, став неуправляемой. Забравшись на лестничную площадку, Айями поскреблась в дверь.
    Юноша глухо застонал, и Айями закрыла ему рот:
     - Тихо!
    Выглянувшая Эммалиэ мгновенно сообразила, что и к чему. Сняв передник, она накинула пальто и помогла дотащить парня до своей квартиры. Незнакомец повалился кулем, когда его прислонили к стене.
    В свете свечи женщины работали молча и споро, понимая друг друга с полуслова. Сперва оценили масштаб раскуроченности в комнате, которая долгое время была нежилой. Внутри такая же холодина, как и на улице, а доски, которыми забиты окна, - что мертвому припарка. Нужно передвинуть мебель, чтобы закрыть щели. Содержимое шкафов давно продали на рынке, а ящики с дверцами ушли на растопку. Остались пустые короба. Зато из секретера пришлось наспех выбросить остатки книг и вынуть полки.
    - Утеплять будем позже, - сказала Эммалиэ. - Давай-ка поставим буфет набок.
    Двигали его осторожно, стараясь излишне не шуметь, но не удержали, и буфет упал, сотрясши пол и стены.
    - Плевать, - отмахнулась Эммалиэ. - Не беспокойся, соседям что-нибудь наплету. Придумаю.
    Женщины подтянули ближе печку деда Пеалея и, чертыхаясь, вставили дымовую трубу в шахту вентиляции. Айями сбегала за волшебным углем, дарованным даганнами, и заодно проверила, крепко ли спит Люнечка. Вскоре в печке весело затрещало пламя.
    - На полу холодно, давай соорудим настил, - велела Эммалиэ.
    Сложив книжки стопками, они установили на них полки, вынутые из секретера. Убедившись в прочности конструкции, Эммалиэ сходила домой и вернулась с подушкой и матрасом.
    - Вот видишь, он сгодился. А вы с Люней подшучивали, что я сплю на двух перинах как принцесса на горошине.
    Вдвоем женщины уложили парня на импровизированную кровать. Утро толком не началось, а Айями чувствовала себя вымотанной до предела, передвигая, таская и волоча. Зато рядом с печкой, в закутке, огороженном буфетом, быстро потеплело.
    - Без сознания, - заметила Эммалиэ, размотав драный замызганный шарф и сняв капюшон с незнакомца. - Совсем мальчишка. Лет двадцать или младше.
    Она расстегнула куртку.
    - Фу, - скривилась Айями. Похоже, юноша не мылся целую вечность.
    - А ты хочешь, чтобы благоухал розами? Он же в бегах, - ответила Эммалиэ.
    - Это тот, в кого стреляли ночью?
    - Не знаю. Может быть, и он.
    Вдвоем они стянули куртку, и Айями зажала рот рукой, ужаснувшись увиденному. На плече расплылось красное пятно, грязная рубашка заскорузла от засохшей крови.
    Эммалиэ ворочала раненого, и тот сдавленно застонал.
    - Тише, сынок, сейчас полегчает. Нужно тебя осмотреть.
    На спине, повыше лопаток, оказалось похожее пятно.
    - Стреляли сзади, пуля прошла навылет. Хорошо, что не застряла внутри и не затронула легкие. Не могу сказать, задета ли кость.
    Айями сглотнула.
    - Эй, милая, а ты хотела устроиться санитаркой в госпиталь, - поддела Эммалиэ. - У медперсонала работа не ахти. И кровь, и гной, и внутренности наружу. Нужно обработать рану.
    - Я не принесла воду, - вспомнила Айями.
    - Не беда. Снега наберем.
    - А если даганны вернутся?
    - На этой неделе они не сунутся. Нас хорошенько припугнули, а у самих недостаточно сил, чтобы организовывать обыски через день. Даганны хотели одним махом охватить весь город, чтобы мы не смогли предупредить друг друга ... Ты же опаздываешь на работу! - всплеснула Эммалиэ руками.
    Айями заметалась.
    - Оставим парня здесь или перенесем к нам?
    - Пусть тут лежит. Нельзя Люню впутывать. Она может проговориться соседям или другим детям.
    - Верно. А вы выдюжите? - спросила Айями. Ведь нужно и за дочкой приглядывать, и за раненым.
    - Справлюсь, не волнуйся. А ты вечерком забеги к Зоимэль, попроси что-нибудь от жара. Может, она антисептик даст. И поторопись на работу, иначе выгонят.
    Угроза подстегнула Айями. Бросив последний взгляд на бледное лицо и синюшные губы юноши, она кинулась домой. Собиралась в спешке, понимая, что безнадежно опаздывает. Поцеловав спящую дочку в лоб и застегивая пальто на ходу, Айями заглянула в квартиру по соседству:
    - Всё, я ушла.
    Не ушла, а побежала быстрее ветра. Чуть ногу не подвернула и доковыляла, прихрамывая, до ратуши. А на площади - машины, военные. Двигатели фырчат, даганны переговариваются как ни в чем не бывало, словно и не исчезали вчера.
    Не успела Айями поздороваться с переводчицами, как в комнату заглянул Имар:
    - Аама, наконец-то вы здесь.
    - Простите, я опоздала. У меня дочка заболела, - выпалила она и замолчала, удивившись лжи, слетевшей с легкостью с языка.
    - Снимайте пальто. Вас ждут в приемной подполковника А'Веча.
    У Айями подогнулись ноги. Сейчас её накажут за опоздание. Или уволят. А может, кто-то видел, как она тащила раненого беглеца, и успел донести даганнам?
    ____________________________________________________
     Северный дед* - в амидарейской мифологии аналог Деда Мороза, жестокий и злой старик с бородой до пят. Требует к себе уважения, в противном случае насылает стужу и замораживает насмешника. В древности, в трескучие морозы, задабривая Северного деда, приносили в жертву девственниц, привязывая раздетыми к дереву.
    
     25
    Каждый шаг на третий этаж давался с трудом. Если накажут, то уменьшат паёк. Или уволят, и придется идти в санитарки или в прачки. Если возьмут, конечно. А могут устроить допрос с пристрастием и выведут на чистую воду. И арестуют всех: и Айями, и Эммалиэ, и незнакомого парня. Взрослых расстреляют. Выведут на площадь и поставят в ряд на помосте. А Люнечку отправят в чужую страну. О, нет, нет! Айями упадет на колени и будет умолять. Она сделает что угодно, лишь бы даганны не отняли дочку.
    В приемной помощник показал кивком на обитую дерматином дверь, мол, проходи в кабинет, хозяин заждался. Большая дверь, а Айями маленькая. Или она сгорбилась, став ниже ростом? Кто тут раньше заседал? Наверное, помощник бургомистра. Помещение небольшое, с письменным столом, с креслом и тахтой у окна. И темная фигура, рельефно выделяющаяся на светлом квадрате.
    А'Веч присев на подоконник, без удивления наблюдал за вошедшей. Словно предугадал момент, когда она появится на пороге.
    Айями замерла, не зная, что делать. Сперва поздороваться или без вежливых вступлений падать в ноги и умолять о снисхождении?
    Господин заместитель прошел к столу и с комфортом уселся в кресле.
    - Садись, - показал на стул.
    Устроившись на краешке сиденья, Айями нервно крутила пуговицу на платье. А он педантичен: хоть стол и завален документами, но папки разложены аккуратными стопками, и соблюдается общий порядок.
    - Простите, я опоздала, - выдавила жалобно и прокашлялась. - Здравствуйте. У меня заболела дочка. Но я обязательно отработаю... Вдвойне! И на дом возьму перевод, и в выходные приду!
    Разволновавшись, Айями не сразу заметила, что на столе очутился цилиндр, матово поблескивающий боками.
    - Разлей, - велел господин подполковник.
    - Что? - воззрилась она изумленно. Лицо А'Веча было невозмутимым, а взгляд - внимательным. Вот пару дней назад он непринужденно смеялся и вел себя по-свойски, а сегодня перед Айями сидел даганский офицер, который не потерпит панибратства с какой-то амидарейкой.
    Он изучает! Ищет прокол в её поведении, чтобы вывести на чистую воду.
    - Это термос. Открути крышку и разлей, - повторил А'Веч.
    Айями неловко взялась за цилиндр, металл оказался теплым. Но руки не слушались, и резьба не поддавалась.
    - Дай сюда, - выхватив термос, он снял крышку и вынул чашки, вложенные одна в другую. Извлек пробку, и из горлышка пошел парок. Коричневая жидкость потекла аккуратной струйкой, и А'Веч протянул полную чашку: - Пей.
    Неужто кофе? С какой целью? Может, в него подмешали препарат, который развязывает язык? А что, военные всё могут, у них немало передовых разработок. Напившись экзотического напитка, Айями выболтает и о раненом пареньке, и о вранье с болезнью Люнечки. Зря она ляпнула, не подумавши. Мысли материальны. Упаси святые от хвори, что прилипнет к дочке из-за гибкого языка Айями.
    - Пей, - потребовал господин заместитель, и она, сделав глоток, обожгла язык.
    Горячий кофе и ароматный. И сладкий.
    - Ешь, - на столе появилась блюдце с горкой квадратиков песочного цвета.
    - Печенье, - пояснил А'Веч, и глаза Айями округлились.
    Какая-то путаница. Зачем господин заместитель угощает вкусностями? Наверное, хочет отвлечь внимание от основного блюда. От наказания или от обвинения в укрывательстве преступника.
    Нет, даганны бы не стали церемониться. Сразу бы уволили или отправили на допрос и в карцер.
    - Ешь, - повторил он, и Айями, взяв квадратик, откусила с опаской. Рассыпчато, на языке осел вкус халвы и незнакомых специй с приятным ароматом.
    - Это ты писала? - А'Веч подвинул мятый листок. Послание с пространными благодарностями и уверения в том, что Айями не забудет о своем спасении и обязательно отблагодарит при случае.
    Она кивнула.
    - Здесь грамматическая, ошибка, а тут орфографическая, - ткнул А'Веч в строчки. - А здесь ошибка в управлении. Употребление предлога "tuh" излишне. Получается, ты не просишь прощения, а, наоборот, требуешь извинений от того, кому адресовано послание. Или ты специально поставила предлог?
    - Конечно же, нет! Я ошиблась! - воскликнула Айями и дернулась, чтобы выхватить безграмотное письмо. Чашка опрокинулась, и горячий напиток растекся лужицей. Тонкая струйка, добравшись до края стола, закапала на колени А'Веча.
    Ах! - вскочила Айями. Что она натворила! Теперь, ко всем прочим неприятностям, испортила важные бумаги и обожгла высокого начальника.
    Чуть не плача, она обогнула стол и лихорадочно сгребла намокшие папки.
    - Я вытру... Кофе не успело впитаться...
    - Это он, - ответил заместитель полковника, протягивая тряпицу. - Кофе - существительное мужского рода.
    - Да, конечно, - согласилась Айями, вытирая папки и столешницу. - Простите, пожалуйста. У меня руки как крюки... И с письмом получилась плохая идея.
    - Отчего же? Как раз наоборот.
    Шутит он, что ли? Айями взглянула на А'Веча. Теперь он оказался близко, как тогда, в кабинете музыки. Развернулся в кресле и с интересом наблюдал, как Айями собирает жижу со стола. И сидел как король - величественно и с достоинством. Все святые, до чего же неловко! И щеки, наверное, покрылись волдырями.
    - П-простите, я вас обожгла...
    - Обожгла, - кивнул А'Веч, и она залилась краской отчаяния. А ему, похоже, нравилось повергать Айями в смятение.
    - Только скажите, и я отстираю пятно. Можете меня наказать...
    - Могу, - согласился А'Веч.
    У Айями остановилось сердце. Видимо, на лице проявилась мертвенная бледность, потому что он отобрал тряпицу, оказавшуюся носовым платком, и велел с досадой:
    - Сядь.
    Она рухнула на стул, а господин заместитель сказал:
    - Что было, то было. Достаточно простого "спасибо". И то, что ты буквально воспринимаешь слова, мне не нравится. Шучу я так, понимаешь? Ха-ха-ха.
    Айями закивала и растянула губы в улыбке. Над шутками принято смеяться.
    - Говоришь, дочь заболела? Лекарства требуются? Может, нужен доктор? Скажи, и я пришлю.
    Только не врач! Появится даганский эскулап в жилище Айями и мгновенно выявит вранье о несуществующей болезни.
    - Нет, что вы, не стоит беспокойства. И отрывать человека от работы не нужно. Это обычная простуда. Травками выходим. Прокашляется. Такое уже бывало, - затараторила она.
    - В баню бы её, - сказал задумчиво А'Веч. - Там зараза махом выходит. И всё-таки не помешает, если взглянет доктор. Кашель может опуститься в легкие.
    Хоть вешайся от его любезности.
    - Прошу, смилуйтесь! - воскликнула Айями в отчаянии. - О чем подумают соседи, когда увидят, что ко мне пришел даганский врач?
    - А что они подумают? - нахмурился господин подполковник. - Или дурное про тебя говорят?
    - Поймите, вы - даганны, а мы - амидарейцы. Я премного благодарна за то, что меня приняли на работу. Я сыта, и моя семья накормлена. Весь город работает на вас, и это уравнивает нас, амидарейцев, друг перед другом. Я хожу по улице и честно смотрю в глаза людям. Они здороваются со мной и, если потребуется, помогут в трудную минуту. Не лишайте меня поддержки моих соотечественников.
    - Кажется, я понял, - ответил А'Веч после непродолжительной паузы. - Ну, возьми хотя бы печенье. И сходи к вашей врачевательнице, не помню её имени. Она практикует в больнице.
    Свернув из бумаги кулек, он ссыпал квадратики с блюдца.
    - Спасибо.
    - Мы не договорили, - сказал А'Веч, пригвоздив поднявшуюся Айями к стулу. - Хорошее ты письмецо написала и интересные выводы сделала. Поправится твоя дочь, тогда и продолжим разговор. Ступай, - разрешил с ноткой разочарования в голосе.
    Ох, и отвратительное же чувство, когда со всех сторон погрязаешь во лжи. И правильно ли угощать девушек-коллег печеньем, которое подарили якобы больному ребенку? "Нужно помолиться вечером за здоровье дочки" - решила Айями, вернувшись на второй этаж. Чудные вещи творятся. Её не уволили, не наказали, а посочувствовали и предложили помощь. И даже пролитый кофе не ухудшил настроение господина подполковника. Тот не выгнал прочь, а захотел продолжить разговор, когда представится возможность.
    - Слышали, что произошло? - спросила вполголоса Мариаль, когда Айями заняла свое место за столом. - После бурана даганны устроили облаву. Сначала в окрестностях, а позже - здесь, в городе.
    - Да, я знаю, к нам приходили.
    - Ко всем приходили, - поддержала Риарили. - Обошли весь город. Поймали тринадцать человек.
    - Не может быть! - ахнула Айями.
    - Многие прятались у жён и у родителей. Те, кто вовремя сообразил, пытались бежать, но даганны схватили.
    - Они из Сопротивления?
    - Господин Л'Имар сказал, что попались одиночки, которые после капитуляции разбрелись кто куда. Некоторые жили в городе больше двух месяцев.
    - И соседи не заподозрили? - изумилась Айями.
    - Наверняка догадывались. Или знали, но молчали.
    - А ты знала?
    - Я - нет, - ответила Риарили, почему-то смутившись.
    - И я не догадывалась, - призналась Айями со вздохом.
    Вот оно как получается. Вернулись мужья в город и скрываются по домам, чтобы не попасть в плен, а жены пашут на победителей, стараясь прокормить семьи. А некоторые женщины и в клуб ходили, чтобы заполучить работу.
    - Ночью стреляли, - вспомнила Айями. - Кого-нибудь убили?
    - Троих ранили. Один мужчина хотел уйти по речке, да провалился под лёд. Не выбрался. А женщин, у которых они прятались, арестовали.
    И паренек, которого утром тащила Айями, тоже у кого-то хоронился, и его подстрелили, когда убегал. Чей он сын или брат? Определенно не местный, лицо незнакомое.
    Работая, Айями прислушивалась к разговорам даганнов, воодушевленных результатами масштабной вылазки. Пусть облава не принесла ожидаемых плодов, зато произвела эффект разорвавшейся бомбы среди жителей.
    - Пора думать о перепланировке в тюрьме. Мы не учли в проекте женские камеры, - заметил, посмеиваясь, один инженер.
    - Я думал, амидарейки покорны и послушны, а они оказались революционерками, - ответил другой.
    После обеда в комнату переводчиц заглянул Имар.
    - Вы тоже участвовали в обысках? - спросила Айями, когда он проверил отпечатанный на машинке текст.
    - Да,- ответил Имар прямо. - И в окрестностях, и в городе. С вами обошлись вежливо?
    - Осмотрели комнату и ушли. А что станет с задержанными? Их казнят?
    - Если мы начнем расстреливать население по любому поводу, то вскоре в городе никого не останется, - хмыкнул он. - Мужчин арестовали и поместили в тюрьму, а женщин отпустим сегодня вечером. Мы предложили работу и жилье в Даганнии, и большинство согласилось. Аама, вы сегодня останетесь на урок? - спросил он, понизив голос, чтобы не услышали переводчицы. Или Айями показалось, а на самом деле Имар поинтересовался обыденно, рассчитывая спланировать свободный вечер.
    - Простите, я не могу. У меня заболела дочка.
    - Нужны лекарства или врач? - озаботился он.
    - Благодарю за беспокойство. Я обязана вам многим, и с моей стороны будет бестактно и нахально заикаться о просьбах и одолжениях.
    - Если потребуется, обращайтесь за помощью в любое время суток. Не стесняйтесь прийти в гостиницу. Назовёте своё имя дежурному, и меня мигом найдут.
    - Спасибо, - ответила Айями смущенно. Упоминание о гостинице показалось ей интимным. Так бывает, когда между людьми возникают особые, доверительные отношения. Но нельзя забывать, что Имар - начальник, а она - подчиненная.
    - Чего хотел Веч? - сменил он тему разговора, и Айями запнулась на полуслове.
    И правда, чего он хотел? За опоздание не наказал и не уволил, и о пареньке не спрашивал. Зато угостил кофе и печеньем.
    - Видите ли, я так и не сказала спасибо господину А'Вечу. Он очень занятой человек, а с моей стороны настырно лезть с благодарностями напрямик, я это уже поняла. Но промолчать и забыть показалось мне невежливым. Я написала записку, а господин А'Веч вызвал и указал на ошибки.
    - То есть вы поблагодарили письменно, а он учил вас правилам правописания? - Имар, не удержавшись, фыркнул и пробормотал: - Да, он в своем репертуаре. Аама, надеюсь, ваша дочка скоро поправится, и мы возобновим уроки даганского.
    - Непременно, - улыбнулась Айями, но улыбка вышла натянутой и фальшивой.
    Айями чувствовала себя неуютно. Раньше она ходила на работу, улавливала мельком обрывки мужских бесед, делилась вечером с Эммалиэ, а та, в свою очередь, сообщала городские новости и сплетни. А сегодня в подслушивании разговоров появился оттенок личной заинтересованности. Как шпионка, право слово.
    Айями уставилась невидяще на фразу в статье. "Окись бора, выступающая в качестве легирующей добавки, уменьшает...". Если горожане помалкивали, зная об укрывающихся мужчинах, значит, есть надежда, что соседи не донесут даганнам о пареньке. А в том, что они прознают о юноше, нет сомнений. Незнакомец ранен, болен и, к тому же, истощен, поэтому выздоровление займет много времени. Военные могут организовать повторную облаву и без труда определят, что за дверью нежилой квартиры кто-то прячется. И тогда семью Айями депортируют в Даганнию. Что ж, это лучше, чем расстрел. И все равно, узнав сегодня о возможном наказании в случае поимки с поличным, Айями не смогла бы пройти мимо беспомощного человека. Предоставь судьба повторный выбор, она снова помогла бы пареньку, не задумываясь.
    "...уменьшает показатель преломления оптоволокна"... Как там Эммалиэ? Справляется ли? Наверное, разрывается, стараясь поспеть всюду.
    После работы Айями побежала в больницу. Хоть даганские пациенты и перешли под присмотр доктора-чужака, а забот у Зоимэль не убавилось. У кабинета висела бумажка: "Вернусь к 15.00". На часах - начало пятого, но врачевательница до сих пор не пришла.
    Айями заняла очередь за женщиной, которую помнила по фабрике. Та теребила ручки у сумки и вздрагивала каждый раз, когда открывалась входная дверь. Это даганны, покурив на крыльце, возвращались в палаты. В бинтах и на костылях, а туда же - не упускают случая, чтобы пошляцки похохмить. И к Айями цеплялись, но она прошла мимо, сделав вид, что не поняла похабных предложений.
    Запыхавшаяся Зоимэль появилась через десять минут. Оказывается, она опоздала, навещая больных.
    Знакомая по фабрике вышла из кабинета с растерянным и расстроенным видом. Айями проводила взглядом удаляющуюся женщину. Наверное, у неё приключилось горе: тяжело болен ребенок, или саму съедает немощь. Да и у врачевательницы вдруг испортилось настроение, оттого разговор с Айями получился резковатым. Когда подошла очередь, та озвучила короткую просьбу: нужны антибиотики и антисептики.
    - Будь честна со мной, - сказала Зоимэль. - Для кого просишь?
    Помявшись, Айями поведала о встрече с раненым юношей, и слушательница нахмурилась.
    - Ты рискуешь. Если даганны вас схватят, то не будут расшаркиваться. Он из партизан или безыдейный?
    - Не знаю. Но не верю, что убивал безоружных. Он моложе меня.
    - Возраст ни о чем не говорит. Ты о Люнечке подумала?
    - Я могла бы пройти мимо, а парень бы замерз, - ответила Айями тихо. - Он мог оказаться моим братом или вашим сыном. Вы желали бы ему такой смерти?
    - Явись он с повинной, и ему сделают снисхождение. Говоришь, он ранен. Вдруг требуется операция? Наверняка у него пневмония. Тогда он не жилец. Вдвоем вы вряд ли ему поможете, а я постараюсь обеспечить должный уход.
    - Лечить в тюрьме? - воскликнула Айями. - Он сдастся властям, и его отправят в Даганнию. Если бы он хотел, то показался бы патрулю или добрался до ратуши. Но он предпочел замерзнуть. Разве могу я решать за него?
    - Хорошо, - согласилась врачевательница после недолгого раздумья. - Если бы случай был тяжелым, Эмма не оставила бы юношу дома. Я дам таблетки и аэрозоль. Не забудь вернуть пустые флаконы. Даганны проверяют расход по использованным упаковкам. И никому не говори о лекарствах, иначе вместе загремим под фанфары.
    Айями кивнула. Достав из шкафчика бутылочку, Зоимэль поглядела на свет лампы, определяя на глазок количество таблеток.
    - Аэрозолем обрабатывайте раны. Полчаса не трогайте, пусть подсыхают, а потом бинтуйте, - учила она. - А завтра днем я навещу вас.
    - Я говорю всем, что Люня заболела.
    - Правдоподобная легенда. Не вызовет подозрений, - согласилась женщина. - Айями, будь осторожна. Коли ввязалась, так помалкивай и слушай. Держи ушки на макушке.
    Сложив лекарства в сумку, Айями поспешила домой. До сего момента ей не приходило в голову, что паренёк может не выжить. Придет она домой, а Эммалиэ, утерев краешком передника слезу, скажет: "Нету мальчика. Скончался днем".
    Чем ближе к дому, тем тревожнее на сердце. Но слова Эммалиэ, открывшей на стук, принесли облегчение.
    - Заждалась тебя. Ешь скорее, у нас много дел.
    И закрутился суетной кипучий вечер. Айями дважды ходила к речке за водой, надев портупею с ножнами. Не оглядываясь, бесстрашно тянула тележку по темным дворам. Попробовал бы кто-нибудь напасть или пристать с угрозами - уж Айями постояла бы за себя. А потому что некогда бояться. Нужно привезти домой воду и нагреть. И пройтись по пустующим квартирам, собирая доски и обломки мебельной фанеры, а после заколачивать щели в окнах и проверять со свечкой, откуда дует. Пусть криво и косо, зато надежно.
    - Гвозди кончились, завтра обменяю на консервы. А пока заткнем тряпьем, - сказала запыхавшаяся Эммалиэ. Попробуй-ка постучать усердно молотком - сразу вспотеешь.
    Айями раздавила таблетку, и вдвоем, разжав парню зубы, они влили лекарство в рот.
    - С утра не приходил в себя. Приподними голову, чтобы не захлебнулся, - предупредила соседка.
    Юноша был горячим и сипло мычал, когда его ворочали. Эммалиэ надела на него свежую майку, доставшуюся в наследство от деда Пеалея, а испачканную рубаху замочила в тазу. На отмытом от крови плече Айями увидела отечный красный кружок с буроватой каймой, и на спине - похожий, но чуть больше в размерах. На этот раз её не затошнило. Обработав раны аэрозолем, женщины удерживали паренька, пока он бился, скрипя зубами от боли. Правда, юноша недолго сопротивлялся и вскоре утих.
    - Нельзя оставлять его без присмотра. Будем дежурить попеременно, - решила Эммалиэ.
    Снятую с дивана спинку поставили рядом с "кроватью" раненого.
    - Как вы объяснили соседям наш шум? - спросила Айями, когда они взялись двигать диван.
    - Сказала, что разбираем мебель на дрова. По приметам скоро начнутся морозы. Кому надо, тот услышал, - ответила Эммалиэ с натугой, проталкивая диванную спинку в дверь.
    - Мам, баб, а куда вы тасите? И зачем? - изводила вопросами Люнечка, мешаясь под ногами. - А как баба будет спать? Она зе упадет на пол!
    - Завелись у нас клопы - кусачие и злючие, - сообщила замогильным голосом Айями. - Вот мы и решили хорошенько их проморозить. Недельку поклацают зубами и переберутся в другое место.
    - Ой, а обратно не вейнутся? - испугалась дочка.
    - Мы закроем дверь на замок и не пустим.
    Люнечка удовлетворилась ответом. С сегодняшнего дня она начала жить по-взрослому, как объявила Эммалиэ. Отныне самой младшей девочке в семье будут доверять разные задания, которые нужно выполнять и помогать маме и бабушке. В частности, не шалить, а заняться воспитанием игрушек, пока взрослые хлопочут по хозяйству.
    Люнечка ощущала себя важной и нужной.
    - Мам, я сегодня так помогала, так помогала. Устала, сиушек нет, - провела по лбу рукой, утирая воображаемый пот, и получила объемную порцию похвал за трудолюбие и послушание.
    Ужинали поочередно. Айями покормила дочку и уложила в постель, а потом сменила Эммалиэ на посту. Половина ночи в незнакомой, неприспособленной для жилья комнате прошла в тревожной полудрёме. После физически затратного вечера тянуло мышцы, и беспокоила мозоль на пальце.
    Через приоткрытую дверцу печной заслонки просачивался красноватый отсвет тлеющих углей. Юноша метался в беспамятстве, и Айями обтирала его лицо полотенцем, смоченным в холодной воде. Раненый бормотал невнятно. Его колотила дрожь, стучали зубы. Светлые волосы, намокнув, прилипли ко лбу.
    Бедняга. Чем-то похож на брата. Тот же вздернутый нос, те же светлые брови. И также молод.
    Но хуже всего приходилось, когда паренёк затихал, вытягиваясь на матрасе как покойник. Айями с суеверным страхом косилась на дверь. Ей чудились легкие шаги в подъезде и чужое дыхание у замочной скважины. Тело юноши боролось за жизнь, а за душой пришла Хикаяси. Подкралась и караулит у порога, ожидая, когда откроют дверь.
    Обойдется.
    И Айями, вытирая испарину со лба раненого, рассказывала вполголоса. О том, как жилось до войны. О ванильном мороженом за пол-амдара, вечно вытекающем из вафельного стаканчика. О пистолетах и пистонах, доводящих соседских бабушек до белого каления. О гудроне, который жевали как жевательную резинку... Что еще осталось в памяти о брате?... Клюшка, велик, догонялки - это святое. Бомбочки, которые складывали из тетрадных листов и "взрывали", заставляя девчонок визжать. Самодельные ракеты, которые запускали с крыши, а матери, хватаясь за сердце, кричали: "Слезай немедленно, а то уши надеру!"... Рогатки, стреляющие алюминиевыми "шпонками". Сикалки, брызгающие водой. Дротики из швейных иголок. Ножички. Бумеранги... Костры, в которые бросали что ни попади, и оно стреляло, дымило и взрывалось...
    Айями приложилась ухом к груди раненого, и ответом стал едва различимый вздох. Жив! И неважно, слышит или нет. Она боялась, что в любое мгновение этот вздох окажется последним.
    А затем повторялось по новому кругу. Горячка, беспамятство, бред и пугающее затишье.
    - Иди, ложись и постарайся уснуть, - сказала Эммалиэ, приняв дежурство. - Тебе завтра... нет, уже сегодня... на работу.
    - А как же вы? - зевнула Айями. - Не выспитесь, а впереди целый день на ногах.
    - Справимся. И не такое бывало, - ответила соседка, положив мокрое полотенце на лоб юноши.
    - Зоимэль предложила отправить его в больницу. Там присмотр, уход.
    Послушаем врачевательницу, и жизнь вернется в прежнее русло. Эммалиэ не будет надрываться, стараясь углядеть за дочкой и за раненым. Айями будет высыпаться и перестанет клевать носом под прицелом у даганского начальства.
    Всем польза.
    - Решать тебе, - сказала глухо Эммалиэ. - В одиночку я не справлюсь.
    - И я, - отозвалась Айями с облегчением.
    Значит, будем вместе.

Комментарии: 335, последний от 10/05/2022. © Copyright Блэки Хол (barhatnight@list.ru) Размещен: 26/11/2013, изменен: 01/12/2019. 500k. Статистика. Глава: Любовный роман

Оценка: 7.25*178  Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"