Этой войне уже двадцать лет, а я до сих пор просыпаюсь посреди ночи от кошмаров.
Меж наших позиций роями разъяренных шмелей свистят пули. Инверсионные следы истребителей в небе чертят причудливые узоры, разлиновывая его в подобия поля для игры в крестики-нолики. Груды пыли и клубы дыма взмывают ввысь в тех местах где снаряды разрывают землю воронками на части, заставляя ее заходиться в безмолвном вопле отчаяния, и я кричу вместе с ней...
... Три продолжительных гудка известили об окончании второй смены. Отход наших сил прикрывали блиндажи и артиллерия, но в этом не было смысла -- по ту сторону фронта расходились по домам также, как и по эту. Вереница солдат проходила через медпункт, на случай, если кого-то зацепило шальным снарядом, затем тянулась к складам, где сдавали амуницию, и жиденьким ручейком вытекала через транзитный пункт. Они шагали по мраморным плитам, они, невоспетые герои войны, а на встречу шли такие же молодые парни, и неизменно спрашивали: "Ну, какие вести с фронта?"
И вот уже двадцать лет подряд ответом было: "Без перемен"
Бренда ждала меня дома с ужином на столе и слабой улыбкой на лице. Она до сих пор не привыкла к моей работе. Другое дело -- дети, они выросли в этой атмосфере, впитали войну с молоком матери, и игра в "войнушку" для Лили была милее всяких кукол.
-- Почему эта война никак не закончится? -- спросил за ужином Бенджамин.
-- Видишь ли, сынок, войне, чтоб закончиться, нужен победитель и проигравший. -- Я немного помедлил с ответом. Перед моими глазами еще мелькали вспышки залпов, я еще ощущал аромат паленой резины и нестерпимого желания жить, витавший над полем боя. -- А мы с южанами похоже обречены обстреливать друг друга аж до Судного дня.
-- Но ведь у нас же больше пушек, и солдат, и ракет, и патронов...
-- Не всему, что говорят по телевизору, стоит верить. Ветер надувал занавески, как паруса огромной каравеллы. На улицы медленно опускалась ночь, заполняя их, словно победитель осажденный город.
-- Ты правда считаешь, что в войне обязательно должен быть победитель? -- Тихонько спросила Бренда, когда мы ложились спать. Спросила так тихо, что я не сразу расслышал вопроса.
-- Даже в самой бескровной войне, есть лишь два проигравших. А за окнами ветер без устали перекладывал опавшие листья с места на место, изредка донося до нас раскаты грома тысяч гаубиц и самоходок.
Если бы не гриф "Совершенно секретно", я бы рассказал Бренде о том, как должна была завтра закончиться война. О нашем оружии победы, о нашем ultima ratio, о нашей Царь-пушке. О том, что в данный момент тоннами грузили в бомбардировщики, забивали в стволы орудий и боеголовки ракет. О том, что должно было принести мир на эту искалеченную землю.
Я лично прибыл на плац, чтобы проследить за погрузкой. Пилоты носились туда-сюда между самолетами, которые то тут, то там отсоединялись от заправочных станций и выруливали на взлетные дорожки. Казалось, даже ветер испугался нашей военной мощи, и сбежал, предоставив провожать нас в последний бой лишь зною, да палящему солнцу.
-- Трехминутная готовность -- известил голос из репродукторов. На плацу начали происходить последние приготовления к атаке. Истребители запускали моторы, орудия наводились на цель, а я думал, стоя у окна командного центра, правильно ли мы поступаем. Ведь мы пошли ва-банк, поставили все на карту, в нашем опрометчивом стремлении закончить эту давнюю войну. А может права Бренда, и из этой войны не выйдет победителя, а только лишь два скелета некогда великих империй, вроде тех, что стоят сейчас в палеонтологических музеях в натуральную величину?
Но для сомнений не остается времени, ведь звучит обратный отсчет, десять, девять, восемь, семь, назад, пути, уже, нет, это, конец, залп!
И взвыли моторы в едином порыве, и наша Непобедимая Армада, наше наследие вероятным потомкам, наши Левктры и Мантинея взмыли в небо, и весь шум слился в единую симфонию победы. Ракеты уже вышли на орбиту, а в моих ушах все стоял раскатистый гул, словно вибрировала открытая струна гигантской виолончели.
А потом запищал радар. Вражеские ракеты двигались на такой же скорости, как и наши, поэтому, когда их засекли системы ПВО, было уже поздно. Эскадрильи истребителей столкнулись друг с другом в небе над фронтом, и сплелись в причудливом танце смерти, освободив дорогу бомбардировщикам. С разницей в три микросекунды произошел отстрел их и наших боеголовок, а еще спустя секунду открылись грузовые люки. С моего отражения в стекле мне улыбалась Бренда. Я закрыл глаза...
... Над полем боя небеса разверзлись дождем.
Охлажденные гелием, чтоб не растаять в полете, на землю падали шоколадные и вафельные пломбиры, эскимо, фруктовый лед пяти вкусов, и все прочие сладости, которые две могучие империи смогли произвести за двадцать лет непрерывной войны. Кругом бросались на землю автоматы и поднимались леденцы и ириски. Бомбардировщики разворачивались по крутой дуге, боясь не успеть вернуться на базу до окончания этого необыкновенного града. -- Ты ошиблась, Бренда -- подумал я. -- Но может быть оно и к лучшему.
Приехав домой, я первым делом вручил Лили и Бенджамину с десяток порций мороженного невзирая на не очень-то активные протесты жены. Потом мы сидели на веранде, и просто смотрели в небо. Бренда улыбалась, и что-то напевала тихонько себе под нос, а я пил чай. Ветер, вчерашний вестник войны, сегодня чествовал нас, словно победителей, и его размеренный напев заглушал все остальные звуки на свете.