...Смейся. Громче смейся. Давай давай. Чтоб ты лопнул!
Цветки вьюнков поворачиваются у морю, следя за солнцем. Большие мягкие листья плюща день за днем выкорчевывают из земли пропитанные битумом шпалы. Ржавые гвозди вылезают из не менее ржавых рельс поддаваясь зеленой мощи. Скоро вся насыпь железной дороги превратится в зеленый холм с голубыми звездами вьюнков, все так же следящими за солнцем. Цикады глушат шум волн соленого густого моря далеко внизу. Солнце с силой бьет светом по голове. В глазах то и дело темнеет, и плывут цветные пятна, и я присаживаюсь в тень кресла старика, на расползающийся хлопьями ржавчины рельс, местами нагретый так, что можно яичницу жарить. Как только старый пень не сварился в этом своем дурацком пледе и натянутой по уши фетровой шляпе.
Глупый старик. Черт бы тебя побрал. Зачем?
Когда я спрашиваю его, он улыбается беззубым ртом, растягивая губы. Когда он надоедает мне, я выхожу из себя, и ору на него, топая ногами по щебню. Он хитро смотрит на меня, а потом начинает смеяться. Смейся Смейся. Порой мне кажется что его сердце не быдержит этого непрекращающегся хохота, что дергающийся кадык порвет тонкую желтую кожу на шее. Рельсы гудят от жары.
Человеку была дарована свобода выбора. Кем?! Этой хихикающей печеной картофелиной, которой надо менять утку? Стоило провести всю жизнь в посте и молитвах, стоило кропотливо искать Бога в себе и на Земле, чтобы однажды наткнуться на больного старика, который только и делает что ржет?
Я поднимаюсь и берусь за ручки кресла. Шпалы уже давно не выступают из щебня и поэтому коляска лишь иногда дергается. Старик замолкает, свесив голову на грудь. Я молча толкаю кресло веред по путям, исчезающим за дальним мысом, заросшим кипарисами и пытаюсь в который раз уложить в голове все по порядку: Создание, Жизнь, Смерть, Смысл... все остальное. Начинает болеть голова, я спускаюсь к морю и ныряю прямо с берега. На коже остается тоненькая корка соли, волосы уже давно не расчесываются и похожи на пук мочала. Соль щипет свежие царапины от растущего на путях кустарника.
Море. Море всегда ассоциировалась у меня с Б-гом, которого я так долго искал. Большое, холодное, всеобъемлющее. Люди могут любить его или не любить, некоторые даже утверждают, что море благоволит к ним, помогает, однако это всего лишь попытка причаститься к величию, как в церкви прихожане пытаются причаститься к Б-гу, хватая губами комочки пропитанного кагором сухаря.
Небо вдали темнеет. Цикады тихнут. Ветер усиливается. Я подниммаюсь к старика уже под первыми каплями субтропического ливня. Тот с интересом смотрит на меня чуть улыбаясь. Неплохо бы было добраться вон до того заброшенного дома, иначе вымокнем и старик простудится. Он хихикает, я скрипнув зубами, берусь за ручки и толкаю кресло вперед по путям.
Капли стучат в широкие листья плюща, перекрашивают щебень и гальку пляжа, смывают соль с кожи. Старик задирает голову к небу, ловит тонкими губами несколько капель и снова смеётся. Вот достал ведь. Надо было остаться там на пляже. Вымок бы до ниточки, посмотрел бы я как он смеялся.
Налетает внезапный шквал и шляпа старика срывается и кувыркаясь ултает к морю, уже покрытому белыми барашками волн. Я бегу за ней, спотыкаюсь и съезжаю вниз на животе, раздирая кожу живота и груди. Меня накрывает волна, на гребне которой издевательски покачивается шляпа старика. Морская вода принимается за свежие царапины. Я поднимаюсь к старику насквозь мокрый.
Старик тоже промок, его редкие волосы липнут к обтянутому сухой кожей черепу.. В каждой морщинке на лице прячется капелька влаги. Старик указывает куда-то за меня пальцем. Я оборачиваюсь, но там лишь бушуещее море и темный горизонт, расчерченный молниями. Поворачиваюсь в недоумении. Зрение подвело старика, он хихикает и переводит палец на меня. Мне все это надоедает, я хватаю старика за ворот старой вельветовой рубашки. "Достал меня мерзкий старик"- я брызкаюсь слюной и дождем, стекающим на губы. "Ты... Ты! Как ты смеешь. Если ты и тот кого я искал, какого хрена ты роняешь еду из рта, и тебе надо менять утку каждые два часа? Зачем ты обрекаешь людей, зачем ты обрек на поиски меня, если результат Такой?! Зачем эта кажущаяся свобода?" Я трясу его, потом бросаю, падаю на пути и плачу. Слезы капают на щебень, растворяясь в дожде. Оттого что я ударился коленками становится еще обиднее. Сквозь шум дождя прорываются звучки, становящиеся громче и громче. Я поднимаю голову. Старик смеется, показывая на меня пальцем. От смеха по его лицу тоже текут слезы. Я замираю, понимая как же старик похож на меня. Взъерошенного, злого, изнывающегося от собственного бессилия, бесконечно ищущего. Первый смешок срывается с моих губ. Бьет гром и я смеюсь в униссон со стариком. Смеёмся и смеёмся, смеюсь и смеюсь. Гроза заканчивается так же быстро как началась. Последняя вспышка молнии. Я понимаю что слышу только один хриплый смех. Свой. Старик умер. Захлебнулся смехом. А может и сердце не выдержало. А я не могу. Я не могу прекратить смеяться. Последний гром догоняющий молнию. Смейся.