Аннотация: Рассказ для детей среднего школьного возраста из цикла рассказов "Жуткая история" (о жизни в спортивно-трудовом лагере)
БОЛЬШАЯ БЕЛАЯ РУКА
Учиться никому не хочется. Даже Назаровой, а она отличница. Последние дни. Повторение пройденного.
Кто чем занят. Васильев спит, ему хорошо спать, его Ашрапова загораживает широкой спиной. Ирбулатов грызет печенье. Он всегда что-то ест. И самый худой. Загадка природы. Дилька вяжет. Смотрит честными глазами на Анну Федоровну, а пальцы так и мельтешат под партой. Губы шевелятся - это она петли считает. Дильку можно в цирке показывать с ее аттракционом.
- Григорьева Даша!
Зачем же так? Ведь уже годовые отметки карандашом тоненько проставлены в журнале. Встаю, как в замедленной съемке. Резеда шепчет; "Подлежащее"
- Подлежащее - это главный член предложения. Отвечает на вопрос кто, что.
Иду. Все смеются. В чем дело? Оборачиваюсь хвост! Облезлый, грязный лисий хвост пристегнут к юбке прищепкой. Юбка в складку - разве почувствуешь! Сомов, дурак! Опять.
Развеселились Успокоиться не могут Васильева даже разбудили. Мурзин ему отвечает на вопрос кто, что!
Анна Федоровна оборачивается: "Григорьева, хватит паясничать!
После уроков входит наш вожатый. Некрасивый, но обаятельный. Бельмондо! Недовольный гул: "У-у-у..." Никто не хочет задерживаться.
- Тихо, тихо! В общем, так. Колхоз нуждается в рабочих руках. Организуется спортивно-трудовой лагерь. Едут все желающие. Спорт, отдых, работа на полях...
Что началось! Валеева: "А танцы будут?" Васильев: "А какая зарплата?" Ирбулатав: "А кто не хочет? А когда? А кто еще? А купаться? Что с собой взять?" Дилька: "А сестренок можно с собой?" Васильев: "Бабушку возьми. А зарплата?" Ирбулатов: "А кормить будут?"
- Тихо! Детский сад. Кто хочет спросить - пусть поднимет руку.
Понемногу выясняется. Будут и танцы, и кино, и купание. Родственников оставляем дома. Список вещей продиктуют. Едут все седьмые, то есть уже восьмые. Зарплата, смотря, как поработаем.
Тут все начали мечтать - кто что купит. Сомов - гитару, Ашрапова - седой парик, Мурзин - овчарку. Размечтался, как он с ней на границе служит. Вот уже шпиона поймал...
Едем в автобусе, в окно смотрим. Поля, поля... Или нивы? А вот уже лес пошел. Красота!
Широкова встала и тоненько затянула: "Вместе весело шагать по просторам..." Мы как заорем! Будто соревнуемся - кто громче всех. Далеко слыхать!..
Приехали. Будем жить в школе. В правом крыле - мальчики, в левом - девочки. Парты в коридоре - баррикадой. В классах - железные кровати. Бегом занимаем места. Я на одну кровать села, на другую руки положила. Ашраповой места не хватает: спихивает меня с моей кровати. Где же Резедушка? А, вот она! Тоже две кровати держит, воюет с Нефедовой.
Все замечательно. И работать здорово и уставать. И танцы вечером в спортзале. И волейбол. И футбол с деревенскими. На футболе плели венки из васильков для победителей. Надеялись, что для своих, а вышло по-другому... Сами виноваты. Надо было выигрывать! А на нас-то чего обижаться?
Жарко. Работаем в купальниках на капустном поле. Сорняки разные бывают. Одни -скромные, бледные, выдергиваются послушно. Сомов ах называет отличниками. Другие - колючие, вредные, как сам Сомов. Одно мучение с такими людьми, как эти сорняки.
Где моя босоножка? Уже почти все оделись.
- Я в последний раз спрашиваю - где моя босоножка?
Васильев развернул свои штаны: "Чей туфля?" В босоножке записка: "На память Саше от Даши". Обрадовались все, хохочут... Ну, Сомов!..
Ой, спина болит! Ой, плечи! Все, как один, сгорели. Друг друга сметаной мажем...Ну все. Спать!.. Шепчемся с Резедой:
- Как мне Сомов надоел. Ненавижу!
- Может, это не он?
- А кто? Дурак рыжий.
- Ну, почему? Он - ничего. Блондин. И остроумный.
- Ехидный, злой! Как ему отомстить, а?
- Заметила, как Саша на меня посмотрел, когда я на него водой брызнула?
Резеда не хочет про Сомова, ей интересней про Васильева. Она в него влюблена. Я раньше удивлялась - ну что она в нем нашла? И не такой уж красивый, и не такой уж умный! Правда, он смелый. Ну и что? Он же боксер... Мы с Резедой вечерами гуляли, заходили на почту и на телеграфных бланках я, по ее просьбе, писала Васильеву анонимные письма. Все сплошь из цитат разных поэтесс. У меня память хорошая на стихи. Писала, писала, ну и сама влюбилась. Да еще как! "Нежный призрак, рыцарь без укоризны, кем ты призван в мою молодую жизнь?".
Вчера собирали редиску Очищали от ботвы, и потом из ведра высыпали в мешки. И мне приснилось - иду по улице, вдруг - град, крупный, красный. Пригляделась - редиска. Не успела рассказать про сон - хлынул ливень.
На работу идти не надо. Ура!
Играем в почту. У каждого свой номер. Никто, кроме почтальона, его не знает. Все пишут наугад. Например, девочка ? 3 пишет мальчику ? 8: "Скажи мне, кто твой друг (подруга), и я скажу - кто ты". Мальчик ? 8 отвечает: "У меня много друзей, но я одинок. Как ты относишься к людям небольшого роста?" Одни изменяют почерк, другие пишут печатными буквами. Сегодня почтальон Сомов.
Получила несколько записок - ответила. Так, чепуха всякая. И вдруг записка от Васильева! Его фломастер с пастой изумрудного цвета. "Уважаемая ? 17, если у тебя есть часы, то напиши - сколько до ужина. Проголодался. С приветом ? 7". Все ясно. Ищет Резеду, у нее есть часы. Как быть?.. Отвечаю: "Что так чинно ходики ступают, что так сонно, медленно идут, то ли стрелки к цифрам прилипают, то ли цифры к стрелкам пристают?" Васильев просит: "А еще что-нибудь?" Я ему: "И эту песню я невольно отдам на смех и поруганье, затем, что нестерпимо больно душе любовное молчанье". И тут же получаю: "А не могла бы ты почитать мне стихи вслух, где-нибудь наедине?"
Что ответить? Подхожу к Резеде. Она первую записку отослала номеру один: "Сообщи номер Васильева и получишь десять рублей". Номер один попросил сначала прислать эти десять рублей, а потом ответил: "Интересующий Вас субъект скрывается под номером десять". И вот Резеда пишет номеру десять: "Пригласи сегодня танцевать девочку с ромашкой в руке".
Я начала сомневаться. Может, Васильев отдал свой фломастер номеру семь, а сам номер десять?
Опять письмо от ? 7: "Ну что же ты не отвечаешь? Испугалась?". Я решилась: "Вовсе нет. Завтра после обеда - на кладбище". Ответ: "Прекрасно! Только не завтра, а сегодня, когда все будут на танцах".
Вот еще! Быстро пишу: "Я не хочу отказываться от дискотеки, даже ради Вас, потому что..." Все. Не успела отправить. Ужин.
Васильев или не Васильев? Ну что за жизнь! Измучилась вся в догадках. Опять к Резеде: "Хочешь встретиться со своим Сашенькой - иди на кладбище!" А Резеда: "У меня еще все дома". А я: "А вдруг точно - Васильев?". А она: "Да хоть Адриано Челентано! Больше негде, что ли, встретиться?".
Вот тебе раз! Вместо танцев кино. Сажусь у самого выхода, наблюдаю за дверью. Выходит один. Через минуту выходит еще один. Темно, лиц не видно. Кто такие? Невозможно смотреть фильм. Мысли мешают. Вдруг номер семь, кто бы он ни был, ждет там? А я сижу здесь в тепле. Нет, надо сходить. Скажу, что пошутила, и вместе вернемся в лагерь.
Вот и кладбище. Знобит - холодно, страшно. Очень хочется назад, и бегом, до самого лагеря, без оглядки...
Ворота открываются с жутким скрипом. Ноги с трудом передвигаются, пуд грязи на сапогах. Ветку в темноте заденешь - ледяной дождь... Яма какая-то! Могила, что ли, недорытая! О, господи!
Вдруг шепот за спиной. Я чуть не взвизгнула от неожиданности.
Резедушка! Пришла! Я думал, не придешь.
Оборачиваюсь. Так и есть: Васильев. Прислонился к дубу.
- Григорьева? Так это ты ? 17? Ну, дела... - Смеется. - А ты знала, к кому идешь?
- Догадалась. По фломастеру.
- Ну что ж. Ты тоже ничего. Целоваться будем? - и опять смеется, да так противно, не смеется, а хихикает.
- Ты что? - говорю.
- А что? А зачем пришла? Неужели стихи читать? - тут Васильев берет меня за руку и тянет к себе...
Я ничего сказать не успела, потому что вдруг из-за дерева! вылезает!! рука!!! и падает на плечо Васильева. Такая большая, очень белая в темноте, рука!
Я как закричу! Васильев как присядет, как схватит эту руку... А она оторвалась и упала с глухим стуком. И тут он со всех ног - к выходу. Я за ним. Но у самых ворот, поскользнувшись, плавно сползаю в яму.
Я уже и кричать не могу. Вся в грязи. По колено в воде. Не могу никак выбраться, яма - выше меня, и скользко!
И вдруг голос Сомова: "Не плачь! Держи руку..."
Вцепилась. Р-раз! И Сомов в яме. Вдвоем не так страшно.
- Ты только не бойся, - говорит Сомов, - давай вставай ко мне на спину, я согнусь. На, фонарик! Скажи там кому-нибудь, чтоб пришли с лесенкой. Ирбулатову скажи...
Вылезаю с трудом - нет сил. Около ворот вижу решетку, ржавую, тяжелую. Ничего! Волоку ее Сомову...
Лежу в медпункте. Сегодня уже лучше, а вчера была температура под сорок. Я уменьшалась, уменьшалась до точки, до молекулы. И был кто-то огромный, а я у него на ладони. Потом я вырастала до него, выше, выше, до звезд. А он превращался в пылинку... И опять все сначала...
А теперь я лежу и представляю себя великой артисткой, умирающей от чахотки, бедной и красивой. Ко мне все в гости теперь ходят. Сомов приходил. У него, оказывается, один глаз карий, другой зеленый. Смешной такой. Цветы принес. Я сначала с ним не хотела разговаривать, но не удержалась и спросила:
- Что это за рука была, Володя?
- Да на свалке нашел,- говорит, - у метателя ядра отбил. Она гипсовая...
Надо же, Васильев явился. Здрасьте, пожалуйста! А я совершенно спокойна.
- Я не то, чтобы струсил, - говорит Васильев, - просто ошалел. Потом смотрю - тебя нет нигде. Думаю, может, обогнала, а я не заметил. Решил уже обратно идти, на кладбище. А тут вы с Сомовым. Это его, значит, шуточки? Я с ним поговорю...
А я Васильеву слабым от болезни голосом отвечаю:
- Да, Сашенька, ты герой. Я тебя буду звать Арчибальдом, ладно?
- Ты что, Григорьева? Может, врача?..
- Да ты не бойся, - говорю, - я никому не расскажу...
И правда, никому не рассказала. Да я уже все забыла.