Блинова Эльмира : другие произведения.

Днем и ночью солнечно

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История удочерения

   Эльмира Блинова
   Днем и ночью солнечно
  
   Часть первая
  
   Светлане исполнилось двадцать три года, а Полине двадцать пять, когда их матери, сестры, одна вдова, вторая - разведенка, решили отправить девчонок в город, на постоянное место жительства.
   В центре города Энска жила вдовая тетка сестер, пенсионерка тетя Кира. Сестры написали ей письмо:
   "Замуж, замуж давно пора девчонкам, а парней свободных ни в селе, ни в округе - ни одного. Хороших уже разобрали, а разведенные, с алиментами, алкаши проклятые, кому они нужны"?
   Через две недели от тети Киры пришел ответ.
   "Пенсия у меня маленькая, а сынок всю получку пропивает, уже вон подушки начал из дома воровать. Так что выгоню его к чертовой матери, а в комнату ваших девчонок пропишу. За комнату денег не возьму, но за крышу над головой пусть ухаживают за мной. Прибраться, поесть приготовить, в магазин сходить. В собес, опять-таки, проводить. Ноги-то больные совсем, еле хожу. Работу пусть сами ищут. Здесь я не советчик. Люди везде нужны. В дорожно-транспортном хозяйстве нужны, к примеру. На водителя трамвая можно выучиться. На заводе тоже хорошо получают.
   Что касаемо женихов, да где ж их взять? Так же пьют, как и в деревне. Только в городе вытрезвитель, а в деревне канава, вот и вся разница. Может, и есть, где непьющие, но я не знаю, мне не попадались. Хотя, наверное, студенты не так сильно пьют. У нас студентов много. Если, скажем, студент в вытрезвитель попадет, то из института его попрут. Поэтому, я думаю, студенты опасаются. Но на них студентки есть, так что, сильно не надейтесь".
  
   ...У железнодорожного вокзала к девушкам привязалась цыганка. Старая, с железными зубами, во рту папироса. За ее цветастую юбку держался ребенок лет трех в мокрых, шерстяных носках. Накрапывал дождик.
   - Подожди, красавица, я тебе заметила три дела, хочу тебе сказать. Что было, что есть, что будет, - цыганка дотронулась до плеча Светланы.
   Светлана остановилась - про судьбу всегда интересно, а тем более, сейчас, на пороге новой жизни.
   Что было, это и так ясно. Что про это гадать? Нормально было. Куры свои, коза, сенокос, баня, яблони, сосед Пашка. Хороший парень, жалко, что с крыши упал и покалечился. Лучше не думать о нем вообще, а то опять разревется.
   Что есть? А пока что ничего нет, кроме облезлого чемодана.
   - А дорого берете за одно только дело? Мне бы узнать, что будет, - кивнула Светлана цыганке.
   Полина схватила Светлану за руку:
   - Обворует, Свет! Обворует, как пить дать. Пошли быстрей отсюда.
   Вот чего Полине беспокоиться? Все деньги у неё. В трусах, в пришитом к трусам кармашке, кармашек застегнут на три булавки.
   Цыганка не отставала:
   - Воровать - не воруем. Если хочешь гадаться - будем гадать. Жить надо, воровать не пойдешь, она дает - ты берешь.
   Светлана полезла в карман, нащупала бумажный рубль.
   Не успела вытащить, рубль исчез. Как ветром сдуло.
   Цыганка взяла Свету за ладонь, но не раскрыла ее, а только прикоснулась.
   - Будет радость тебе, много радости, только ты эту радость увидеть должна, беречь и порчи бояться. Есть у тебя на сердце печаль. Друг твой, жених, думает тебя, бережет тобой, смотрит в твою сторону, ты смотришь в другую, повернись к нему лицом, и печаль уйдет. Сердце с головой дружить должны, на сердце легко, и голове светло, на сердце камень, и в голове темно. Того, чего не нашла, не найдешь, держаться не нужно.
   - Муж-то у нее будет? - встряла Полина.
   - Муж будет, будет муж, - сказала цыганка. - Но ты ему не верь.
   А позолоти ручку, скажу, кто его жена.
   - А ну, пошла, - рассердилась Полина, - сейчас милицию позову.
   Цыганка выплюнула окурок, взяла мальчишку за руку, потащилась к своим.
   Света посмотрела ей в след.
   "Старая, а спину держит прямо, как молодая", - подумала она. Стало жалко рубля.
  
   На остановке трамвая ручка у Светкиного чемодана оторвалась, и поднять его, чтобы втащить в трамвай, не было никакой возможности.
   Полина взялась, было, помочь одной рукой, (в другой-то - свой чемодан), ну, и уронили, конечно, прямо в лужу.
   И тут подбежал этот парнишка. Володя, - как потом выяснилось.
   Он за один конец схватился, Света за второй, так и внесли чемодан в трамвай, как вносят мебель или пьяного человека.
   Оказалось, Володя тоже в центр едет. "Ну, надо же какая удача, как нам с вами повезло", - раскудахталась Полина.
   Светка насторожилась. Ручка-то на ее чемодане порвалась. Каким боком Полине повезло?
   Доехали до центра.
   Володя помог дотащить чемодан до самой квартиры.
   Пожал девчонкам руки, и ушел, опаздывал куда-то.
  
   Квартира тети Киры находилась на втором этаже. Ступеньки на этот второй этаж вели прямо с улицы.
   Осенью-то еще ладно, а зимой подниматься по ним, да еще с ведром, полным воды, было рискованно. Того и гляди сковырнешься, ступеньки часто покрывались льдом.
   Готовили в коридоре, на керогазе. Там же стоял умывальник.
   Печку топили дровами.
   Дом представлял какую-то историческую ценность, какую именно никто не знал, никакой мемориальной таблички на его фасаде не было. Но сносить не сносили, а на реставрацию и модернизацию денег не находилось.
   Туалет был во дворе. Общественный.
   Хлорка жгла глаза нестерпимо. Свете иной раз казалось, что можно ослепнуть, пока справишься со всеми делами.
   В глубине вонючая жижа шевелилась, сплошь покрытая белыми червями.
   Ходили слухи, что какая-то женщина, уже давно, выронила туда живого ребеночка.
   Светка боялась глядеть вниз, ей казалось, что ребеночек все еще там.
   И боялась, и все равно вглядывалась, а вдруг, в самом деле, не вытащили его, не похоронили?
   Она не верила, что эта женщина выронила ребенка нечаянно, при родах, ведь можно было в какой-то момент схватиться за пуповину, как за веревочку, и вытянуть свое дитя, даже если эта баба такой феномен, что не чувствовала ни схваток, ни боли.
   - Она дурочка была, - рассказывала тетя Кира, - с косичками ходила в тридцать лет. Ее так и называли дурочка Маня. Она даже не понимала, что беременная.
   "Это же какой сволочью надо быть, чтоб изнасиловать дурочку", - не переставала удивляться Светка.
   - Ой, да ладно тебе, - махала рукой Полина, - на свете и не то бывает. На всех сердца не хватит.
  
   Полина устроилась нянечкой в садик, поступила на вечернее отделение педагогического техникума.
   А Света пошла на кондитерскую фабрику, зарплата тоже не бог весть какая, и коллектив преимущественно женский, но зато чисто, и сладкого можно есть, сколько влезет.
   Но в первый же рабочий день Света так объелась, что на всю жизнь утратила вкус к сладкому.
  
   И однажды, надо же, встретила Володю. Опять на остановке.
   Он ее и не узнал сначала. А как было узнать?
   На Свете пальто сиреневого цвета, дутик, лебяжий пух, на барахолке купила за двести двадцать рублей, сапожки замшевые, со шнуровкой, еще двести двадцать, шапочка из ангорского мохера, десять рублей за моток.
   Мать родная не узнала бы, чего уж говорить о случайном знакомом.
   И надо же тому случиться, что Володя как раз в этот день стипендию получил, а у Светы как раз талон оставался на спиртное, а у Володи не было, он давно свои талоны отоварил.
   Поехали на трамвае к магазину, в котором отоваривалась Света. Володя был уже навеселе, и очень смешно про себя рассказывал.
   Света смеялась, как ненормальная. На них уже оборачивались, сверлили ненавидящим взглядом, чуть ли не шипели, как змеи. Тетки, конечно, кто еще? Тетки да старухи.
   Неужели и она когда-нибудь будет такой, уставшей, серой, раздражительной, нетерпимой к проявлению чужой радости.
   - Они улыбались когда-нибудь? - тихо спросил Володя, склонившись над Светой. В самое ухо спросил. Стало щекотно уху и в животе. Как на качелях.
   Володя ей нравился всё больше и больше.
   Постояли в очереди за двумя бутылками дешевого вермута.
   Там же, в очереди, продавали талоны. Володя купил у старушки два талона, поэтому взяли аж четыре пузыря. Пусть будет.
   В Володину комнату, в общаге, набилась куча народу.
   Сначала говорили о преподавателе каком-то, дебиле и взяточнике, о том, что пора его из института гнать. Потом перешли на политику, орали, перебивали друг друга, чуть ли не подрались. Света не встревала. Потом один бритый, смахивающий на уголовника, взял гитару, запел. Пел хорошо. Все притихли, дымили сигаретами, попивали винцо.
   И вдруг они остались одни в комнате, Света и Володя. Как это получилось, Света даже не заметила.
   Володя взял Свету за подбородок, двумя руками, заглянул в глаза, нежно прикоснулся губами к ее губам. Не впился, как вампир, а именно прикоснулся.
   - Княжна, - сказал он. - Княжна Мария Павловна. Работа художника Боровиковского.
   Взгляд у Володи мутный, значит, перепил. Может, бредит? Какая такая княжна?
   Сама она почти не пила.
   - Мне в одно место надо, где оно тут у вас?
   Света встала, оправила юбку.
   - Ты мне нравишься, княжна, возвращайся скорей, - старательно выговаривал каждое слово Володя.
  
   "А хороший, даже когда выпьет, - думала Света по дороге домой, - тихий".
   Она, конечно, не вернулась в комнату, после того, как посетила туалет. Последнее дело - начинать отношения по пьяне. Это уж совсем себя не уважать.
   Но, может, и зря не вернулась, чего ж себя уважать-то особо, если человек понравился. И как теперь быть?
   "Надо было вернуться, - ворочалась она уже в постели, - хороший парень. Студент, не наглый, не злой. Глядишь, начали бы встречаться, он бы институт свой закончил, поженились бы. А жить где? Квартиру дали бы, институт-то строительный. Строительный институт! Вот дура-то. Как она об этом в общежитие не вспомнила.
   Может, пойти к нему завтра, после работы. И что сказать"?
   - Хватит уж кряхтеть-то, пучит, что ли тебя? - не выдержала Полина.
   "Да пошла ты", - мысленно отмахнулась Света.
   В последнее время двоюродные сестры часто ссорились.
   Света зарабатывала больше, и денег на шмотки не жалела.
   А Полина любила готовить и вкусно поесть. Готовила на всех, и на тетю Киру, по изначальной договоренности, и на Светку. Что ж, если у Светки денег на продукты не осталось, прятаться теперь от нее, или есть на ее голодных глазах.
   Но когда Полина попросила на утренник в детском саду Светкин сарафан трикотажный, производства ГДР, Света не дала: "Растянешь, Полин, испортишь, как я потом его надену".
   Полину аж перекосило от обиды. Три дня сестры не разговаривали.
   На четвертый помирились, но как-то квело, скорее, по необходимости, чем от чистого сердца. В молчанку играть, живя в одной комнате - настроение только себе портить. Мало им тети Киры, вечно физиономия недовольная:
   "Говорят, что за комнату в центре пятьдесят рублей нынче берут нормальные-то хозяева".
   "Знала бы, сколько от вас шума и пыли, ни в жизнь не согласилась бы принять".
   "Матери ваши идиотки, и вы сами по их дорожке".
   С чего вдруг матери их стали идиотками, с чего это они по их дорожке - не объясняла. Констатировала, как данность.
   И о каком таком шуме речь, если девчонки вели себя, как мышки, даже телевизор не смотрели, и никого к себе не водили, и вообще... Какая уж такая пыль и грязь - тоже непонятно. Сами же и убирали за собой, и за тетей Кирой тоже. Света убирала, а Полина готовила.
   А уж про пятьдесят рублей - это вообще смех. Это уж у тети Киры старческий маразм, не иначе. Может, кто и платит пятьдесят рублей, да только не за комнату, а за квартиру, и со всеми удобствами.
   Когда-нибудь и у Светы будет такая, со всеми удобствами, обои обязательно финские, а кухню клеенкой можно обклеить. Хочется еще паркет настелить, но возни с ним, наверное, полно, натирать надо, чтоб не потемнел, бог с ним, с паркетом.
  
   Тетя Кира с Полиной с утра в баню пошли, а Света не пошла, она на работе моется, у них там душевая.
   Сидела себе, наслаждаясь одиночеством, журналы листала, и вдруг кто-то постучался в дверь. Володя.
   Стоит в дверях, мнется.
   - Черт его знает, как это произошло, - говорит, - ты вышла, и меня, как отрубило. Заснул, короче.
   - Да как же ты меня нашел? - удивилась Света.
   - Я же чемодан приносил, не помнишь?
   Только начали обниматься на Полининой кровати, она шире, чем Светкина, услышали голоса, отпрянули друг от друга.
   Тетя Кира с Полиной вернулись, немытые, злые.
   Оказывается, канализацию в микрорайоне прорвало, и баня без воды осталась.
   Полина затараторила - не остановишь:
   - Ах, вы нас не забыли! А я про вас часто вспоминала. Ах, у меня в садике родитель один есть, очень хороший папа, он так на вас похож, я сначала думала, что это вы. Это очень часто встречается, где-то у каждого человека есть двойник. Ах, сейчас в кинотеатре фильм идет, "Любовь и голуби" называется. Там героиня, ну, копия я, сама не видела, мне заведующая наша сказала: "Ну, копия вы, Полина Григорьевна, просто копия". А давайте пойдем в кино, посмотрим хоть на эту копию меня.
   Делать нечего, пришлось Свете и Володе идти в кино с Полиной. Хорошо еще, тетя Кира не увязалась за ними.
   Фильм Свете понравился.
   А эта артистка, которая играла старшую дочку Нины Дорошиной, и впрямь на Полину немного похожа.
   - Я тебя теперь так и буду называть: Людк, а Людк! - всю дорогу к дому хохотала Светка.
   - Да хоть Васей, - с достоинством улыбалась Полина.
   И вела себя так, будто и впрямь в кино этом снялась.
   Володя помалкивал, переводя взгляд с одной девушки на другую.
   Выбирал, что ли?
   От этих непонятных его взоров, Светка совсем разошлась, хохотала на пустом месте. Истерично, можно сказать, хохотала.
   "Ой, смотрите, тетка идет, ну, копия Раиса Захаровна"! "Ой, у меня сейчас будет инфаркт миокарда".
  
   ..."Да что ж это на меня нашло"? - опять ворочалась на скрипучей кровати Света.
   Что он теперь про нее думает? Ненормальная?
   И вдруг тоска схватила сердце так, что не продохнуть.
   Домой, домой, к маме, к Пашеньке.
   - Да что мне твои ноги калеченые, Пашенька, главное, что душа у тебя нежная, что человек ты хороший, и что ни с кем мне так хорошо не было, как с тобой.
   И Света заплакала, вцепившись зубами в одеяло, поглядывая в сторону Полины - спит? притворяется?
   Так и заснула, вся в слезах.
  
   Через два месяца Полина вышла замуж за Володю. А что такого? Забеременела и вышла замуж. Многие так делают.
   Где уж они там встречались, чтоб Полина забеременела, Света не знала, и знать не хотела.
   Может, в общежитие? Жизнь у них там бурная, бьет ключом, товарищи по комнате друг друга понимают, всячески поддерживают.
   А, может, у Полининой подруги встречались, у воспитательницы, которая живет одна, и по вечерам ходит на кружок бальных танцев.
   Замуж-то Полина вышла, а жила по-прежнему у тети Киры.
   Володьке учиться и учиться, на какие шиши отдельную квартиру снимать?
   Света с ней не разговаривала. Привет, пока, да, нет, - вот и все слова. Полина усмехалась, вся в заботах о своей беременности.
  
   ...На четвертом месяце Полина свалилась с лестницы, с полным ведром помоев.
   Ночью началось кровотечение.
   Света бегала к телефонной будке, вызывала скорую.
   Потом дозванивалась до общежития целый час, чтобы Володьку разбудили и сообщили о несчастье. Ругалась с комендантом: "Да что ж такое, вы не понимаете? Жена в больнице, законная жена, беременная, найдите его немедленно. Где хотите, там и найдите, хоть в женской бане".
   Потом сидела в приемном покое, пока Полину оперировали.
   Сидела, переживала страшно, руки заламывала, и при этом ей было немного радостно, даже не то, чтобы радостно, а какое-то возбуждение она испытывала, как будто ждала все время, что что-то такое произойдет, и вот, наконец, свершилось.
   Хотя Полину было жалко.
   Полина очень хотела ребенка, еще давно, чуть ли не со школы, и это ее желание было совершенно непонятно Свете.
   Ни угла своего, ни профессии нормальной, ни мужа с зарплатой, зачем плодить нищету?
   Там, в приемном покое, Света и познакомилась с Валерием Георгиевичем.
   А Володька так и не пришел.
   Вернее, пришел, но только на следующий день. Где уж он этой ночью пропадал - тайна, покрытая мраком. Света не жена, чтобы допрашивать.
  
   Валерий Георгиевич, разведенный, бездетный, тридцатипятилетний мужчина, приехал в их город из Москвы, в командировку. Остановился он в гостинице, в одном номере с начальником главка. А сам Валерий Георгиевич был заместителем этого начальника.
   Когда среди ночи у начальника начался приступ мочекаменной болезни, Валерий Георгиевич отвез начальника в больницу.
   Вот там и познакомились.
   У одной, значит, выкидыш. Из второго полезли камни.
   Сидели в приемном покое чуть ли не до двух часов ночи, разговаривали.
   Про них забыли, никто так и не вышел, не сказал, как прошла операция у двух поступивших этой ночью.
   В гостиницу, в которой остановились командировочные, поехали на такси. Валерий Георгиевич заплатил коридорной червонец, и Света без вопросов прошла в его номер.
   Утром он убежал по своим важным делам, а Света поехала на кондитерскую фабрику. Вечером договорились встретиться в ресторане. Света забежала домой переодеться, захватила с собой рабочую одежду и ночную рубашку. Знала уже, что после ресторана опять пойдут в гостиницу. И так - целую неделю, пока начальника не выписали из больницы. Сколько там Валерий Георгиевич потратил на нее, Света не считала. Очень много.
  
   "Над кроватью повешу календарь, буду вычеркивать дни до новой встречи, как узник в камере одиночке", - обещал Валерий Георгиевич перед отъездом.
   - Свет, тебя. Зам начальника главка, - посмеивались на работе.
   То ли не верили, то ли завидовали.
   Когда Валерий Георгиевич приехал в командировку в третий раз, Света объявила ему о своей беременности.
   Валерий заплакал. От счастья.
   Решили так.
   Валерий снимет Свете однокомнатную квартиру, а сам займется разводом. С женой он давно не живет, но развод пока не оформил, некогда было.
   Сейчас, конечно, займется, и обменяет трехкомнатную в центре Москвы на две двухкомнатные, но не в центре. Обменяет и вызовет Свету к себе.
  
   Квартира, которую снял Валерий Георгиевич, Свете очень понравилась. Место зеленое, детская площадка прямо под домом, парк недалеко, остановка трамвая в двух шагах от дома. Хрущевка, правда, но на втором этаже, с балкончиком, чистая, аккуратная, меблированная. Но без телефона.
   Валерий Георгиевич заплатил на полгода вперед. А еще купил Свете стиральную машину автомат "Вятка", сама все делает, вынимай и развешивай. Купил телевизор, кухонный комбайн и миксер. В общем, опять потратился, будь здоров.
   Кухонным комбайном Света не пользовалась, много ли ей одной надо, а Валерий приезжал редко, пару раз всего за всю беременность.
   Да Света и не очень-то ждала его. Беременность проходила спокойно. Ни тошноты, ни родимых пятен, ни нервности.
   Как-то раз пришла к ней в гости Полина. Она хотела прописать Володю в тети Кирину квартиру, но ей не давали разрешения. Метраж не подходил, маловат был для четверых.
   - Выписывайся, - взмолилась Полина, - ты в любом случае на коне. Или в Москву переедешь, или, если что не сложится, тебе, как матери-одиночке, квартиру дадут.
   - Как это не сложится? - усмехнулась Света.
   Уж у кого, у кого, а у нее все сложится.
   И стала показывать Полине костюмчики, ползунки, пинетки, рубашонки, чепчики.
   Два чемодана вещей для новорожденного привез Валерий Георгиевич.
   Мягоньких, что цыплячий пух, прочных, качественных. А расцветки-то! А крой какой! Импорт, сразу видно.
   Полина аж побледнела, разглядывая приданое.
   А не надо говорить, что может, и не сложится.
   - Красиво, конечно, но это ж синтетика, я б не стала на твоем месте ребенка в синтетику одевать, - тихо сказала Полина. А сама так и гладит, так и поглаживает пальчиками нежный синтетический ворс.
   "Вот возьму, и не выпишусь", - подумала Света.
   Но сходила в домоуправление, выписалась.
   Смешная эта Полина, все надеется, что дом под снос определят, а им ордера на новые квартиры выдадут. Ага, ленинградского проекта.
  
   Роды были тяжелые, Света чуть не умерла.
   Вызвали главного, он принял решение - кесарево сечение. Прооперировали удачно, девочка родилась здоровенькой, но послеоперационный шов через пару дней загноился, и жизнь Светы опять повисла на волоске. Сколько она там провисела, на этом волоске, Света не помнит. Помнит, что очнулась, а на тумбочке передача от тети Киры: банка с болгарским маринованным перцем, записка, в которой тетя Кира сообщила, что Полина с Володей уехали на юг, и письмо из деревни.
   Света решила, было, что тетя Кира сослепу не то письмо всунула в пакет, поскольку начиналось оно с приветствия, адресованного именно тете Кире, а не ей, Свете, но наткнулась на строчки: "А блуднице передай, знать больше не хочу ни девки этой бесстыжей, ни ее выродка. В деревне пусть даже носа не кажет, проститутка, нечего позорить меня перед всем народом". Света читала и перечитывала эти строчки, пытаясь понять, сосредоточиться как-то, но не понимала. Чем она так оскорбила мать, в чем она виновата перед ней? И зачем тетя Кира приходила, зачем послала ей это письмо, вместе с болгарским перцем, тоже не могла понять.
   Эмоций не было, только недоумение, от которого она тоже быстро устала.
   Выписали ее, полуживую. С дочкой, естественно. Месяца два рекомендовали тяжестей, включая ребенка, не поднимать. А кто поднимет?
   Валерий не приехал, хотя в последний приезд, за месяц до родов, когда он два чемодана детских вещичек привез, клялся, что всё на мази, что всё вот-вот решится. Света не думала о нем.
   От усталости Света не думала ни о ком, и ни о чем.
   Действовала, как автомат. Кормила, как автомат, когда Вика орет, меняла ползунки, когда орет. Стирала, готовила еду, как автомат, ходила в магазин за продуктами, как автомат.
   Долго соображала у прилавка, что купить. Забывала.
   Когда Вике пошел четвертый месяц, Светлана поехала с ней на переговорный пункт. Телефон главка у нее был.
   - Какой такой, извините, Валерий Георгиевич, заместитель начальника главка? - ответили ей. - Ах, Валерий Георгиевич! Так он по снабжению был у нас. Был, да... Как бы вам сказать? В общем, Валерий Георгиевич сейчас в местах не столь отдаленных. Нет, вы не поняли, не в командировке... И не за границей... В тюрьме он. Хищение. Было следствие, и суд, конечно. А вы кто ему будете? Родственница? Родственница жены? Нет, с женой все в порядке, почему развелся? Адрес? Минуточку. Записывайте.
   Как дошла до дома, да с Викой на руках, Света не помнит. Гололед, мороз. Дороги не видела, слезы в глазах стояли, как мутная заслонка, не капали, не лились рекой, а просто стояли. И в горле стоял ком, не ком, а комище. И грудь стиснуло так, что не продохнуть.
   Да что ж это такое?!
   Дома Вика разоралась, как никогда. Молоко у Светы пропало.
   "Если из окна выброситься, - размышляла Света, - то второй этаж, изуродуешься только, а на крышу лезть, так надо в домоуправлении ключ от люка просить".
   "Если, скажем, отравиться, уксуса выпить, то опять-таки, бывает, что выживают, но на всю жизнь инвалидами становятся с прожженной глоткой и кишками, еще хуже будет".
   "Повеситься? Веревка есть, бельевая, а крюк где взять"?
   "Вот орет, сейчас задохнется от ора, смесь надо купить, накормить, а то думать не дает".
   Света закрыла за собой дверь, спустилась по ступенькам, уже было вышла из подъезда на улицу, как крик, доносящийся из квартиры, вдруг захлебнулся, стало тихо.
   Света бросилась назад. Задохнулась!?
   Нет, заснула.
   Губки бантиком, ресницы на полщеки, бровки дугой.
   И вздыхает сквозь сон, так прерывисто, так горько, с такой обидой...
   Света разрыдалась.
   Каталась по полу, выла, материла, на чем свет стоит, и Валерия этого Георгиевича, снабженца и вора, и дурость свою, и Полину, и Володю, и особенно мать.
   "Да какая же ты мать, если отреклась от дочери, сука ты, а не мать, чтоб ты дней и ночей не видела, чтоб ты сама себя прокляла на моих похоронах".
   Так... Где тут у нас бутылочка, где соска, ползунки, носочки, рубашонки... Вот тебе и импорт, после первой же стирки весь вид потеряли, никакой тебе пушистости, тряпки тряпками.
   Света сбрасывала в чемодан одежку Вики, не глядя, все подряд. Свое не возьмет, тяжело будет нести, да и зачем ей?
   "Давай, Викуль, оденемся, шшш, шшш, не просыпайся, спи. Поедем к бабушке. К кому ж тебя еще? Чужим людям? А кому ты нужна? И бабушке, конечно, не больно-то нужна. Но ничего, справится, на могилку мою будет водить тебя за ручку".
   Дочь в подоле принесла, это позор, ладно, а от сироты отказаться, от внучки, родной кровиночки - позор вдвойне, этого мать себе позволить не сможет.
   По дороге к вокзалу купила Вике смесь, небось, пучить будет Вику потом, с непривычки, после материнского-то молока. Но это уже не ее проблемы.
   Света улыбнулась, представив, как мать носится по квартире с орущей Викой. Обе красные, одна тужится - газы, вторая вообще ничего не соображает.
   И водки купила. Это хорошо, что морозы, очень кстати.
   В поезде накормила Вику смесью.
   Вика наелась и опять заснула.
   Света тоже подремала, ехать шесть часов, к двенадцати ночи будут на месте. Автобусы, наверное, не ходят. Но, может, попутка будет.
   Не будет, так на вокзале переночуют, в комнате матери и ребенка.
   Снилась Свете выгребная яма, опарыши, младенец, и не мертвый, а еще живой, ручки так вскидывает, будто плавать учится на спине, и тонет, тонет...
   Попутка нашлась, до села доехали быстро.
   Света все думала, как бы ей Вику-то в дом пронести, чтоб мать не будить, чтоб не видеть ее, не разговаривать с ней, на вопросы ее не отвечать.
   Решила подбросить Вику соседке, Пашкиной мамаше.
   Кирилловна дверь откроет, увидит Вику, заберет, и чемодан, конечно, заберет. А в чемодане, под Викой, найдет записку.
   "Тетя Зина, документы в кармашке чемодана, отдайте Вику моей матери. Сама я мать видеть не желаю, и, надеюсь, больше никогда не увижу. Прощайте. Света".
  
   Света наблюдала, стоя за поленницей, как в доме зажегся свет, как Кирилловна вышла на крыльцо, босая, в накинутом на ночную рубашку, полушубке, как всплеснула руками, склонившись над раскрытым чемоданом, как взяла спящую Вику на руки, как крикнула что-то в сени, озираясь по сторонам, "ребенка разбудит, дура".
   Теперь, главное, успеть убежать, до леса всего полкилометра, Кирилловна жила на околице, крайняя изба.
  
   По дороге бежать было легко, правда, мороз обжигал легкие, как бритвой резал, но ничего, это терпимо. Руки Света держала в кармане, варежки-то тоненькие совсем, а с запястья свисал пакет, с бутылкой, бутылка била по ногам. "Следователь потом решит, что перед смертью ее били по ляжкам, потом напоили и изнасиловали. Но экспертиза покажет, что никто не насиловал. Откуда тогда свежие синяки? - будет ломать голову следователь".
   Добежала до леса, уж задыхалась, но еще полкилометра пробежала по пустынной дороге, ни одной машины.
   И уж потом свернула в лес.
   Чуть не потонула в сугробах, пока не удалось пробраться в глубь, чтоб ее не было видно с дороги, если вдруг Кирилловна устроит переполох, и ее бросятся искать.
   Упала без сил под елью, зарылась в снег, оторвала зубами язычок железной пробки, припала к горлышку, "главное допить до конца, не переводя дыхания, а то еще сблюешь, вот будет картина".
  
   Света допила, отбросила от себя бутылку, закрыла глаза.
   Дрожь не унималась. Света прерывисто подвывала, дрожа. Холод пронизывал до костей, щипало нос и щеки, будто тысячи маленьких иголок вонзалось в кожу.
   "Это что ж, не берет, что ли, меня, водка, - тревожилась Света. - Или, может, бракованная попалась, разбавленная".
   Раздался вой, совсем рядом, чуть ли не у уха. Волки? Собаки? Света хотела открыть глаза, но веки стали вдруг тяжелыми, как из камня. Может, она уже под землей?
   Один из "волков" вцепился в нос, второй вгрызся в щеку.
   Света замахала руками, отбиваясь.
   Забарахталась, стараясь перевернуться, уткнуться лицом в сугроб... и, вдруг, взлетела.
   Лавируя между густых, тяжелых от снега, веток двух сосен, стоящих близко друг к другу, она поднималась все выше и выше.
   И вот уже полетела над лесом.
   Внизу, сбившись в стаю, стояли волки, смотрели на летящую Свету, запрокинув морды в небо.
   Луна становилась все ярче, и ярче, и вдруг вспыхнула, засияла, как солнце.
   От слепящего света потемнело в глазах. Стало тепло, даже жарко.
   Света летела уже над морем. Взмахивала руками, как крыльями.
   Внизу, на маленьком кораблике, на палубе, ближе к носу, стояли качели, два стояка из голубого пластика, расписанные зелеными листиками и красными цветами, между стояками, снизу, и наверху - перекладины. С верхней перекладины, на двух крепких, стальных тросах, свисало креслице.
   На кресле, покрытом мягким чехлом, по голубому фону зеленые листики и красные цветочки, сидела маленькая Света, полгодика или год.
   Качели раскачивались сами по себе, как на батарейке.
   Кораблик тоже качался на волнах, не плыл.
   Светочка то закрывала глазки, то ненадолго приоткрывала. Она засыпала.
   Из каюты вышла женщина, стройная, красивая, с длинными прямыми волосами, в воздушных, развивающихся одеждах. Подошла к Светочке, расстегнула ремешок безопасности, подняла, прижала к себе.
   Маленькая Света раскрыла глазки, и собралась, было, плакать, но женщина улыбнулась, запела что-то без слов, замурлыкала, погладила по спинке, уткнулась в ее ушко, поцеловала в складочку на шейке, и Светочка передумала плакать.
   От нее исходила нежность, от этой женщины, и маленькая Светочка, и большая, которая летела в небе, обе, закрыли глазки и полетели дальше.
   Одна в яму сладкого сна, вторая в сторону берега.
   На берегу, мальчик на здоровых, крепких ногах бежал за девочкой, за Светой. На Свете был отдельный купальник, которого никогда у нее не было, зеленого флуоресцентного цвета. Верхняя часть купальника болталась на Свете, как флажок на древке, прикрывать там особо нечего, Свете лет десять.
   Света хохотала, увертывалась, но мальчик догнал ее, они свалились в песок, мягкий, как пыль. Побарахтались, борясь, устали, и потом просто лежали на спине, закрыв глаза, и взявшись за руки. Молчали.
   Потом мальчик стал заливать Свету этим песком. Сел рядом, на корточки, ссыпал из горсти на ее живот, ноги и раскинутые руки струйки теплого песка.
   Света закрыла глаза, было немного щекотно и очень приятно.
   И та, которая парила наверху, и та, которая лежала внизу, полу засыпанная песком, ждали - поцелует он ее или нет.
   Мальчик склонился над лицом Светы, приблизил губы к ее щеке, замер на мгновение, но не осмелился.
   Он встал, пошел по берегу. Света приподнялась, песок стекал с нее тоненькими ручейками, смотрела ему в след.
   Мальчик свернул от моря, от берега, и побрел в сторону кафе.
   За столиками, под открытым небом, сидели люди. Молодые и пожилые. Все были в белом.
   Звучала музыка, незнакомая, не слышанная Светой раньше, что-то такое щемящее, сладкое, и в тоже время заводное, веселое. Аккордеон, скрипка, гитара.
   Несколько пар танцевали. Умело, легко, стильно. Танцевали, как плавали, не заботясь о движениях.
   Света в белом платье, юбка клеш, открытые плечи, кожаный, красный поясок, красные босоножки на тонком каблучке.
   Ее партнер в белой рубашке, в белых брюках, в белых туфлях, молодой, ямочки на щеках. Здоровые, крепкие ноги.
   То так ее повернет, то этак, то отбросит от себя, то приблизит, то закрутит. А как приблизит, касается легонько губами, щеки Светы, или шеи, или уха, что попадется.
   И такое веселье, такая радость, такая легкость во всем, что Света, которая парила наверху, не выдержала, ястребом бросилась вниз, в самую гущу танцующих пар.
   Я тоже, я тоже хочу, я умею, я научусь.
   Два волка, сопровождающие ее в полете, замахали тяжелыми, серыми, будто мокрыми крылами, бросились за ней, вниз.
   Света упала. На спину. Музыка смокла.
   Пары обступили ее.
   Света, та, которая в белом платье и красных босоножках попятилась. Партнер взял ее за руку, притянул, прижал к себе.
   Волки, как собаки, завиляли хвостами, подошли, поскуливая, начали облизывать шершавыми языками ее нос и щеки, пальцы рук, ступни.
   Света закричала.
  
   - Жива? Тихо, тихо. Сейчас сделаем укол. Обезболивающий.
   - Какая степень обморожения, Петровна? В реанимационной спрашивают - готовиться?
   - Вторая. Волдыри на носу, на щеках. Вскроем в больнице. Пальцы рук... Почернели. Ступни совсем черные. Боюсь, не третья ли. Тогда ампутация. Пусть готовятся. Скажи, что через полчаса будем.
   - Больно! Больно!!!
   Сделали укол.
   Машину скорой помощи встряхнуло на колдобине.
   Света опять куда-то провалилась. Куда-то не туда. В выгребную яму, вот куда. Кишат черви, ползут по ней, кусаются, пощипывая щеки, нос, пальцы рук и ног.
   - Ну, что там у нас, Петровна?
   - В рубашке, видать, родилась. Спасем. Еще б немного, пришлось бы пьянчужке распрощаться с ее красивыми ножками.
  
   А было так. Кирилловна сунула спящую Вику Пашке, и побежала к председателю, подняла шум среди ночи.
   Председатель поднял на ноги все село. Вызвал неотложку из райцентра.
   И мужики, и бабы, и даже дети, пошли прочесывать лес. Кто на лыжах, кто так, своими ногами.
   Через два часа наткнулись на Свету.
   Скорая уже ждала, на дороге.
  
   А мать-то, оказывается, поехала в Энск, мириться с дочерью.
   Значит, когда Света стояла в переговорном пункте, ожидая разговора с секретаршей из главка, ее мать уже села в поезд.
   Уехала с подарками, говорят. Лошадку-каталку, размером с пони, купила в сельпо, говорят.
   Значит, когда Света стояла в кассу за билетом, мать уже приехала. Уже, наверное, шла к остановке трамвая, который шел в центр.
  
   Света уже третий день лежала в больнице, в райцентре, когда в палату вошел председатель.
   Встал у порога, снял кепку, замял ее в руках.
   Полина с Володей были в кино, когда взорвался газ у соседки сверху. Два этажа, второй и третий, как рукой снесло.
   Мать Светланы была в доме. И тетя Кира. И даже ее сынок у дверей ошивался, опять его сожительница, должно быть, выгнала.
   Вот всех троих и завалило. На смерть.
   Полина с Володей вернулись из кинотеатра, а возвращаться некуда. Руины.
  
   Дом Света продала. Городским продала, под дачу. Места красивые. Речка, лес.
   Купила похуже, всего одна комната, но зато в Энске. Правда, на окраине. Из удобств были водопровод и туалет в сенях. Печку топила дровами.
   Удобно было еще, что ясли под боком для Вики, а до кондитерской фабрики, куда она вернулась, всего пять остановок на трамвае.
   Ну, и самое главное удобство - что убежала от односельчан.
   Спасибо, конечно, что искали ее в лесу, спасибо, что спасли, но в душу не лезьте: ни с вопросами, ни с сочувствием.
   Всё! Зачеркнула, как не было.
  
   Потекла жизнь. Света на фабрике, с утра до вечера. Вика в яслях, потом в саду.
   Были и кавалеры. А как не быть? Света молодая, привлекательная, самостоятельная, домик свой.
   Многих привлекало. Приходили, выпивали, ужинали, дома их, что ли, не кормят, но ночевать не оставались. Ночевать шли к своим женам.
   И очень хорошо. Скатертью дорога.
   Валерия Георгиевича Вика вспоминала все реже и реже. Был, конечно, соблазн приехать в Москву, показать дочку, и ему, и его жене, интересно, что там у них начнется после ее отъезда, хи-хи.
   Но, скорее всего, Валерий Георгиевич еще в тюрьме. За хищения срок дают немаленький.
  
   Вика уже пошла в школу, когда, как кирпич на голову, грохнули перемены.
   Перестали выдавать зарплату.
   Чем хочешь, тем и корми дочь, хоть суп из старых сапог вари.
   Потом зарплату стали выдавать конфетами и тортами.
   Ими Света уже в свое время объелась, до сих пор тошнит.
   А торговать она не умела.
   Потом и вовсе фабрику закрыли.
   И никакой работы не найти, то есть, вообще ноль.
   Зато, как грибы, стали вырастать всякие кооперативы.
   Кто с торговой жилкой родился, тот на коне.
   Наглые, пробивные, вороватые.
   Кого убили, а кто расширился.
   По большому блату приняли Свету в кооперативный туалет при базаре.
   Народ идет - получай деньги, выдавай кусочек туалетной бумаги. Народа нет, чисти унитазы, полы подтирай.
   Однажды в туалет зашел Валерий Георгиевич. Света шмыгнула в женский отдел. Стояла там, замерев, выглядывая в щелочку - ушел, или все еще здесь?
   Человек десять, наверное, бесплатно прошли, пока Валерий нужду справлял.
   А когда он вышел, Света увидела, что не он, не Валерий, но очень похож.
  
   Дома отлупила Вику из-за ерунды. Она частенько ее лупила, уж очень похожа на папашу, иной раз видеть ее не могла.
   Перед сном ругала себя, на чем свет стоит. И чего испугалась? Это он ее должен бояться. А, может, и не должен. А, может, он развелся давно? Может, разыскивал ее, выйдя на свободу? Может, он опять поднялся. А, может, и высоко. Снабженцы - народ ушлый, цепкий, со связями.
   Письмо ему, что ли, написать? Адрес-то есть.
   А о чем писать?
   О том, чтобы съездить в Москву, как она мечтала когда-то, и речи быть не могло.
   На ее место живо найдется другая. Вон их сколько, приезжих, темноглазых, в глазах - беда. За любую работу готовы вцепиться. Неужели есть места, где еще хуже?
   Довели, сволочи, народ.
  
   А вот Полина с Володей очень даже выиграли на этой народной беде.
   После того взрыва, они получили новую квартиру от исполкома.
   Вовремя дом взорвался.
   Обжились, сделали ремонт. Когда настали перемены, поменяли эту квартиру на две дрянные, на первом этаже, но в городе покрупнее, чем Энск.
   Переехали. Володя открыл строительный кооператив, набрал рабочих по дешевке, темноглазых. Сделал из дрянных квартир две конфетки, типа, офисы. Стал их сдавать.
   Купил еще квартиру, чтобы жить в ней. Отремонтировал. Продал.
   Купил квартиру в Москве.
   И в этом же доме купил подвал. Отремонтировал, оборудовал под фитнес центр. Начальником центра сделал Полину.
   - И крыше платим, и ментам, и пожарникам, и бухгалтера держим, и юристов нанимаем, и налоги душат, не продохнешь... - жаловалась Полина Свете на похоронах своей матери.
   Приехала Полина в норковой шубе, в каждом ухе по иномарке.
   Хоть бы постеснялась простого народа. Не на свадьбу же приехала, на похороны.
   Правда, памятник матери заказала отменный. Мемориал, а не памятник. Хоть туристов води.
   Вика, ей уж сколько? лет пятнадцать исполнилось, так и вилась вокруг Полины.
   "А шарфик у вас, тетя Поль, я умираю! Это вы откуда его привезли? Художественный салон? Самопальный, что ли? А тачка ваша много бензина жрет, в том смысле, дорогая в эксплуатации, или ничего? А вы в Париже были? Ну, и как там Париж"?
   Трещотка.
   Полина к племяннице была равнодушна. Бездетные обычно любят племяшей, иной раз сильней, чем мать родная, а Полина равнодушна. Прямо руками замахала, как утопающий, когда Света намекнула о том, что Вика-то через два года школу закончит, и в институт бы ей, учится-то она неплохо, совсем неплохо.
   - К себе не возьму, мне такая ответственность не по плечам!
   И понесла, понесла... И о том, какая криминальная обстановка в Москве, и о том, как в том месяце в их районе, в посадках, девчонку одну на глазах у парня снасильничали, а потом, значит, и парня, на глазах у девки, и парень, значит, повесился. И как грабанули их соседей по даче, пытали и издевались. И что в какой-то кабак трое с автоматами ворвались, и половину публики порешили за здорово живешь. А там одна молодежь собиралась.
  
   Света понимала, в чем истинная причина. Вика вырастала в красавицу, зачем Полине этот геморрой в своей собственной квартире.
   Ну, и хрен с ней, с Полиной.
   Еще не хватало, чтобы Вика с женатым путалась. Да даже если б миллионами ворочал.
   Хотя, конечно, если б миллионами... Так ведь не ворочает. Ну, и пошел вон, подумаешь, фитнес центр.
   Чтоб его затопило по самую крышу, этот фитнес, чтоб они перевернулись на своей иномарке, чтоб Володька Полине СПИД принес от валютной проститутки, чтоб...
   Очень Света на двоюродную сестру сердилась.
   Ведь если бы она не выписалась в свое время из квартиры тети Киры, у нее, у самой, два таких центра было бы. А Полина даже спасибо не сказала.
  
   Образование получать после школы Вика не захотела. Не знала, какой специальности обучаться. Все ей скучно - и юридический, и экономический, а на медицинский мозгов не хватит.
   В театральный она бы пошла, но это что - образование, что ли? По гастролям потом шляться, с алкашами женатыми. А в кино попробуй, попади, там талант нужен.
   А тут как раз супермаркет достроили, и Вику взяли, кассиршей.
   И как не зайдешь, вечно около нее этот парнишка, одноклассник бывший, крутится.
   Вот из-за таких потом и недостача. А Вике плати.
   Ни работает, ни учится. Что это за молодой человек такой? Да еще и заикается.
   А Вика, вот простота босяцкая, и так перед ним, и этак. Парнишка смазливый, хоть и заика.
   Да разве на него ей надо поглядывать, красавице писанной?!
   И у этой вот красавицы, близкая подруга, конопатая и горластая Верка, вот этого убогого кавалера возьми, да уведи. И Вика в депрессию, значит. А куда ей еще, избалованной? Со Светой не разговаривает, на работу не ходит, лежит на диване, смотрит в стенку.
   На пустом месте трагедию устроила. Было б из-за кого! Тьфу!
   Была бы Света в свою мать, она бы показала ей депрессию.
   Но Света не в мать - родной дочери надо помогать.
   Думала она думала, и решила - надо им в Москву. Нельзя такой красоте пропадать. Вон, в журналах этих, глянцевых, это ж надо, каких страхолюдин печатают. Бледные, как поганки, глаза пустые, как у наркоманок, ноги костлявые, как у покойниц.
   Только где ей жить, доченьке, в этой Москве, пока конкурсы пройдет, пока обучится задом вилять на подиуме.
   Так в Москве Валерий Георгиевич, родной папа Вики. Вот у него и будет жить.
  
   Собрались и поехали.
   Чемоданы оставили в камере хранения, доехали на маршрутке до нужной остановки.
   Долго шли по проспекту, искали дом.
   - Скажи, поживу временно. Пройду конкурс манекенщиц, начну зарабатывать и съеду, - продолжала инструктировать Света.
   - А если не пройду конкурс?
   - Тогда задержишься. Пусть на работу устраивает. Двадцать лет, - скажи, - вас никто не беспокоил, теперь, - скажи, - маленько подсуетитесь. Сволочь.
   Света нервничала.
  
   Вика вошла в дом, а Света осталась ждать во дворе, на скамеечке под липами.
   Сидела и представляла себе, как Валерий Георгиевич и Вика выбегают из подъезда, как обнимают ее с обеих сторон, ведут в дом, а Светлана слегка сопротивляется...
   Дом-то какой хороший, сталинской постройки.
   Как Валерий Георгиевич хлопочет у фирменной плиты. "Чаю? Кофе? Может, сначала душ с дороги"?
   Как потом он сидит у ее ног, а она в кресле, смотрит сериал в плазменном телевизоре, а Вика уже спит в своей комнате, ей рано вставать, на конкурс.
   Она, Света, смотрит телевизор, и он, Валерий, смотрит на нее.
   Как собака смотрит на хозяйку, снизу вверх, и гладит мягкой ладошкой ее щиколотку, и вздыхает:
   - Где же ты была, столько лет? Но ничего. Все будет хорошо. Теперь у нас все будет хорошо.
  
   Из подъезда вышла Вика. Не спеша, подошла к Свете, покачала головой.
   Света поднялась со скамейки:
   - Не принял? Жена выгнала?
   - В этой квартире сейчас другие люди живут. Их самих дома нет, но я с соседями говорила.
   - Ну! А Валерий Георгиевич где, соседи сказали?
   - Сказали. Квартиру у них забрали, за долги.
   - Забрали, - повторила Света.
   - Жена его куда-то уехала, а сам Валерий Георгиевич замерз, сказали.
   Света без сил опустилась на скамейку.
   - Где замерз? Как?
   - На улице. Бомжевал. В первую же зиму замерз.
   - Замерз, - повторила Света.
   - Телефон дали.
   Вика протянула Свете клочок бумаги с номером телефона.
   Света взяла бумажку в руки, беспомощно взглянула на дочь:
   - Чей? Начальника кладбища?
   - Сказали, если негде остановиться, то там недорого.
   - Недорого, - повторила Света.
   Света еще минут пять посидела на скамеечке, ноги ослабли.
   Вика молча сидела рядом.
   Посидели, да и поехали по адресу, который дала соседка замерзшего в первую же зиму Валерия Георгиевича.
  
   Дверь им открыла Ольга, квартирная хозяйка.
   Комнатка у нее, конечно, была крохотная, но и впрямь, недорогая для столицы.
   Стали жить в Москве.
   Ольга предложила Свете строчить какие-то детали на швейной машинке, которую она предоставит в распоряжение.
   Света согласилась.
   За гроши, конечно. Но без прописки, кто ей что предложит?
   Вика на курс манекенщиц не попала, провалилась на первом же туре. Зато в этот же день нашла работу секретаршей. На курсы какие-то ее отправили, причем, бесплатно.
   Света приятно удивлялась. Может, она недооценивала свою дочь, считая ее слегка отмороженной, как вечно спящая красавица.
   Вон как шустро Вика сориентировалась в Москве. И курсы двухнедельные окончила, и работу непыльную нашла, и по вечерам не шатается, а английский учит: май нейм из Виктория, и прическу сменила, очень ей идет, и одеваться стала, как те глянцевые страхолюдины.
   "Замуж, замуж бы ее отдать за москвича, за обеспеченного, с квартирой", - мечтала Света, ворочаясь ночами на жесткой раскладушке между швейной машинкой и кроватью, на которой тихо, как мышонок, дрыхла ее дочь.
  
   Разговорилась как-то на эту тему с Ольгой, все же она московская, может, подскажет, где кого подцепить.
   - Вы знаете, сколько нас таких? Тьма тьмущая, - вздохнула Ольга.
   Света кивнула.
   - С Юликом сошлись, - зашептала Ольга, оглядываясь на дверь, за которой жил один из ее квартирантов, неказистый мужичок лет сорока с гордым именем Юлий. - Он, конечно, приезжий. Но не поверите. Сами МОСКОВСКИЕ так и норовят его отбить, так и норовят.
   Света удрученно закивала. Ну, уж если Юлика так и норовят...
   - Я его на сайте знакомств нашла, - продолжала Ольга. - У меня тут одного жильца убили, и его комната освободилась. Так Юлик эту комнату снял, а ко мне заходит иногда. - Ольга вздохнула, - Жениться не хочет.
   - Может, и нам в сад знакомств пойти? Это где? - поинтересовалась Света.
   - Есть одно место. В Интернете. "Хочу стать тещей" - слоган. Люди там приличные. Матери, в основном. Мне-то уж поздно туда свою кандидатуру выдвигать, но вам бы я чисто по-соседски помогла. Фотография есть?
   Света бросилась к полкам, достала коробку, начала судорожно рыться в ней. Нашла какую-то фотографию, десятилетней давности, протянула Ольге.
   Ольга с недоумением взглянула на фотографию Светы.
   - Я не поняла. Вы чего хотели то?
   - Тёщей хотела бы, - ответила Света, прижав обе ладони к груди.
  
   Смех смехом, но одна из женщин, мечтающая стать свекровью, откликнулась на фотографию Вики, выслала электронной почтой фотографию сына. Виктор. Тридцать три, рост 180, вес 92, без вредных привычек, работает в банке, есть квартира, автомобиль "Тойота" 98 года выпуска. Телефон.
   Света с волнением вглядывалась в фотографию будущего зятя: Понравится или не понравится Вике.
   Лицо у мужчины было гладким, круглым, слегка удивленным.
   - Положительный, - кивнула Света.
   Решили так. Света пригласит Виктора к себе, Вике пока ничего не скажет.
   Проверит документы, водительские права, паспорт, нет ли там штампа о браке, и, действительно ли прописан в Москве.
   Если парень и впрямь положительный, то они, Ольга, Света и Виктор, что-нибудь придумают.
   Света, волнуясь, позвонила Виктору, представилась мамой Виктории. Встретятся пока без Вики, она в командировке. Предупредила еще раз, в анкете об этом уже было написано, что сами они не московские, приезжие, что у них свой дом, почти у реки, но вот по делам фирмы Виктория вынуждена пребывать в Москве, поэтому живут они стесненно, поскольку временно. "Так что, не обращайте внимания на скудность обстановки и тесноту, так сказать".
   Договорились встретиться 30 декабря, днем, чтобы, значит, решить вопрос еще в этом году. "Хотя бы символически", - согласился Виктор.
   На встречу, Виктор приехал с матерью, очень крупной женщиной.
   Света все переживала, как бы кровать под ними не треснула... Посадить больше не на что было. Один хрупкий стул, на нем Света сидела.
   Только разговорились о погоде, вошла Вика. Вернулась из командировки раньше времени. В лисьем полушубке, без головного убора, сапоги чуть ли не до бедер, прямо охотничьи, сумка дорожная, новая, через покатое плечико. Картинка, а не девушка.
   У Виктора лицо вытянулось, глазки заблестели. Понравилась. Еще б не понравиться.
   Света же напугалась не на шутку, как жена из анекдота, которую муж застал с другим. И не зря испугалась.
   Вика быстро сообразила, что к чему, и начала к Виктору цепляться, вопросы какие-то идиотские задавать.
   Будто это она, мерзавка, москвичка с Тойотой, и трехкомнатной квартирой, а эти, значит, из райцентра приехали знакомиться.
   У Светы заныло сердце, навалилась тоска. Как тогда, двадцать лет назад. А, может, ну, ее, эту жизнь, и свою, и Викину. Пусть живет, как знает. Может, дойти до ближайшей станции метро, спуститься по эскалатору, как будто по важному делу, да и под первый же поезд?
   Позорит дочка, перед хорошими людьми позорит.
   Мать Виктора не выдержала допроса, встала с кровати:
   - Всего хорошего, до свидания, извините за беспокойство. Пойдем, Витя.
   Света их уже на улице догнала:
   - Это она от смущения, робкая она у меня, надо было ее предупредить, но я ж не знала, что именно сейчас с командировки своей вернется... Вы ей понравились, понравились, я свою дочку знаю... Я сейчас с ней поговорю, и она сама вам позвонит... Позвонит, никуда не денется... Да не силом я ее заставлю! Сама позвонит, по собственной воле!
   Мамаша Виктора всучила Свете визитку с телефоном, взяла сыночка под ручку, и они ушли.
   А Света еще немного постояла, глядя им в след. Потом, конечно, замерзла, вернулась в квартиру. Хотя очень не хотелось возвращаться, но куда деваться.
   Вернулась, с дочерью разговаривать не стала.
   Отвернулась к швейной машинке. Весь вечер строчила, глотая слезы.
   Вика притихла. Села за учебники. Май нейм из Виктория.
   На следующий день видит, - Вика опять вещички в сумку складывает.
   - Это куда?
   На курорт, оказывается. Новый год встречать.
   Мать, значит, сиди здесь, без телевизора, а она на курорт. Посреди зимы. С начальником встречать, со Всеволодом Николаевичем! С женатым человеком!!!
   - Не пущу! - кричала Света, вырывая у дочери платья и лифчики, не давая ей сложить их в сумку. - Убью! Придушу своими руками!!!
   Ага, не пустишь ее.
   Убежала. Дверью хлопнула так, что штукатурка с потолка посыпалась.
   Вот так, значит. Вот так. Кормила ее, одевала, во всем себе отказывая, на кружки водила, уроки проверяла, а она, значит, вот так.
   Мать отшвырнула, и к женатой сволочи.
   И тот, конечно, лапшу ей вешает на уши, а Вика, значит, уши и развесила.
   Твари! Гады! Извращенцы! Молодое тело им подавай! Сажать их, кастрировать, камнями закидать, глаза повыкалывать, головы поотрубать!!!
  
   Прорыдав до вечера, Света решилась.
   Дошла до телефона автомата, набрала номер телефона фирмы, чтоб ей прогореть, офиса, где работала Вика.
   Трубку неожиданно взяли.
   - Компания "Феникс", - произнес мужской голос.
   - С Новым годом! - придавая голосу как можно больше бодрости, произнесла Света, - могу я поговорить с начальством?
   - Всеволод Николаевич в командировке. А кто его спрашивает?
   - А, может, вы подскажете? Мне, собственно, не он нужен, мне бы его жену разыскать.
   - Лину Павловну?
   - Я ее подруга, приехала на новый год, а адрес дома забыла.
   - Вы Ирина Аркадьевна?
   - Она самая, - не мешкая, согласилась Светлана.
   - Записывайте.
  
   Не знала Светлана, зачем идет она к незнакомой женщине, что скажет, чего добивается.
   Просто так.
   Чтобы, когда ее муженек вернется из "командировки", встретила его скалкой. Чтоб проверяла впредь, где он и с кем. Что это за командировки такие, на Долбае.
   Может, у нее, конечно, полон дом гостей. Может, дети взрослые, и внуки.
   Ну, и очень хорошо. Пусть все знают, каков их дед.
   Вот вам праздник, веселитесь дальше, с Новым годом.
   А если дедушка позвонит, передайте ему, что приходила, значит, мать его подружки малолетней, хотела его убить за то, что совратил дочку.
   Передайте, отыщет она его все равно, и пулю в лоб пустит, суд ее оправдает, по любому.
   Или вон киллера найдет, и никакого суда не будет.
   Эх, раньше было хорошо. Можно было сразу в партком, или к выше стоящему начальству.
   Ладно, за неимением парткома, сойдет и жена.
  
   Дверь открыла женщина, молодая, ухоженная. Глаза синие, волосы прямые, темные, до плеч, челочка, спортивный костюм. Света растерялась.
   Не такой она представляла жену Всеволода Николаевича, не такой.
   "Это ж сколько ей самой? Мало ему одной, красивой да молодой, вот сволочь".
   Может, сказать, что дверью ошиблась?
   А зачем тогда пилила сюда два часа? В метель.
   Как она побелела-то вся, эта Лина Павловна, когда узнала, что ее муж развлекается с Викой на курорте. Но выслушала, кивнула, попрощалась. Ни единого вопроса, ни единой слезинки. Спина прямая, взгляд мимо.
   Как оплеванная, брела Светлана до дома.
   Опять разболелась голова. В последнее время у Светланы часто болела голова. Голова-то ладно, она уж привыкла.
   Душа болела, вот что.
   Вика, доченька, красавица, фигурка, как у Барби, дрянь такая.
   Сколько сил она в нее вложила, сколько денег, сколько надежд было связано с ней! И все прахом, все коту под хвост.
  
   ...В комнату постучалась Ольга.
   - Светлана, через десять минут новый год. Что ж вы тут одна сидите? Пойдемте к нам.
   Света кивнула:
   - Спасибо, Ольга. Я у себя посижу, голова болит.
   - Сто грамм, и боль как рукой снимет, - улыбнулась квартирная хозяйка.
   Видать, уже поддала со вторым своим квартирантом, Юлием Цезарем.
   Сто грамм, так сто грамм.
   Юлик сидел за столом и сосредоточенно что-то писал на листочке.
   - И вы напишите желание, - скомандовала Ольга. Протянула Свете маленький листочек. - Под бой курантов листочки сожжем, в шампанское бросим, выпьем, и желания наши исполнятся.
   Света взяла карандаш:
   - А не на себя, на кого другого можно загадывать желания? Я хочу, чтобы Вика, например...
   - Только лично от себя и о себе. Я хочу, чтобы Я... - перебила Ольга.
   Юлик осклабился, нагло взглянул на Ольгу.
   - Если напишешь, хочу выйти замуж за Юлия, то я напишу - женюсь на первой попавшейся. На Виктории, например.
   Светлана вздрогнула.
   - Не хами, Юлик, хотя бы под Новый год, - хихикнула Ольга, однако бумажку свою порвала, взяла другой маленький листочек.
   - А я не знаю, чего я хочу, - Света крутила карандаш в руке. - Ничего я не хочу.
   - Ну, напишите хоть что-нибудь. Пальто новое, хотя бы. Вам надо, кстати, - посоветовала Ольга.
   - Головные боли беспокоят. Написать, чтоб голова перестала болеть?
   - Если я начну перечислять, что у меня болит, мне придется целую тетрадь исписать. Амбарную книгу, - засмеялся Юлий.
   - Главное, чтоб душа не болела, вот что, - важно отметила Ольга.
   "Хочу, чтобы голова перестала болеть. И чтобы душа за Вику не болела", - написала Света.
   Бумажки подожгли, шампанское с золой выпили.
   По экрану выступал ансамбль Надежды Бабкиной. Ольга подпевала. Юлий напивался.
   У Светланы голова просто раскалывалась, того гляди треснет, как арбуз.
   - Пойду я. Не действуют ваши бумажки.
   - Ни сразу, ни сразу, Светлана Никитична. В течение года все должно сбыться, - подбадривала Ольга.
   Света встала, поблагодарила, еще раз поздравила, и пошла к себе.
   Надо было загадать, чтоб заснуть и не просыпаться. Заснуть и не просыпаться, - бормотала она перед сном.
  
   ***
  
   Вика была счастлива.
   Никогда в жизни не было у нее вот такого нового года, вот в таком ресторане, вот с таким любимым человеком. Собственно, она в ресторанах-то не часто бывала, не говоря уже о гостиницах. И не любила она никого до Всеволода Николаевича, это уж точно.
   Юрка не считается. Смех один - эта любовь с Юркой.
   Хотя, конечно, он тоже был красавчиком. Но заикался. Особенно, когда волновался.
А при встречах с Викой он волновался ужасно.
И как только он застревал на особенно трудном слове, Вика его раз! и сразу целовала.
Однажды он спросил, заикаясь, почему она затыкает ему рот поцелуем. Невыносимо слушать его заикание?
Вика сначала растерялась. Не очень, конечно, приятно слушать Юркино заикание, изведешься вся, пока рассказ дослушаешь. Целоваться, конечно, приятнее, слов нет.
   Но сказать об этом, считай, обидеть человека на всю жизнь, и Вика нашлась. Сказала, что Юркино заикание ее возбуждает. В этом причина.
- И если я перестану заикаться? То, получается, перестану тебя возбуждать? - без единой запинки обиделся Юрка.
- Я не знаю, - честно ответила Вика. - Просто ты такой красивый, что мне кажется, если бы ты не заикался, то вряд ли обратил бы на меня внимание. Нашел бы девушку покрасивее, чем я.
- Ты красивая, - смягчился Юрка, - но просто интересно, неужели я тебе интересен только своим заиканием?
- Но ты же можешь заикаться понарошку, - пожала плечами Вика.
И Юрка стал заикаться реже.
Вика его не целовала.
Тогда он стал заикаться понарошку.
И Вика его целовала.
Начав заикаться понарошку, Юрка окончательно избавился от заикания.
   И вот такого, красивого и совершенно нормального, подруга Верка возьми, и уведи.
   Вика, конечно, переживала, рыдала ночами в подушку, уже думала, где бы кислоты купить, чтобы плеснуть ею в поганую Веркину рожу. Но в тюрьму не хотелось. Может, покончить с собой? А как? Отравиться, повеситься или утопиться?
   Мать как-то рассказывала, что однажды чуть не замерзла. Была пьяная, убежала из дому, да заблудилась в лесу.
   - Сладко было замерзать, - мать говорила. - Так хорошо, так тепло было замерзать, в жизни никогда такого удовольствия не испытывала.
   Вика решила дождаться зимы, напиться, да в лес.
   Записку предсмертную написала заранее: "Будьте вы прокляты, ты, подруга Вера, и придурок твой Юрка. В моей смерти прошу винить вас обоих. Вика".
   Мать записку нашла, начала орать. Выпытала, что у Вики с Юркой до всего дошло. Драться полезла.
   Смешная она, другие вон с четырнадцати лет с пацанами живут, и никто трагедии не делает.
   Но мать из любой мухи вечно слона раздует. Хлебом не корми, дай поскандалить.
   "В подоле хочешь принести"?
   Будто сама не в подоле принесла.
   "Это, значит, пока мать ишачит, она тут кувыркается"?!
   А Вика не ишачит, ага. Постояла бы мать с ее за кассой, мало не показалось бы.
   "И всю жизнь простоишь! Потому что дура! Это ж надо, какого жениха завидного нашла! Ни специальности, ни угла своего, ни денег".
   А, чего ж мать не в Москве ее родила, не в Париже. Там бы, может, кто получше, чем Юрка подвернулся.
   И о чем сейчас-то говорить?!
   Если Юрка теперь с Веркой гуляет.
   "Ой, Вера, Верочка, подруга дорогая, правильно ты сделала, что Юрку у меня увела, - мысленно обращалась Вика к подруге Вере. - Если б не ты, я б записку не написала. Если бы мать записку не нашла, не увезла бы меня в Москву. Если б я не провалилась в агентстве этом, куда моделей набирают, меня бы не сбила тачка. Если бы меня не сбила тачка, я бы никогда не познакомилась с Севой".
   "На герыч подсесть, как два пальца", - сказала бы Верка в своей манере. Она всегда так говорит, если ей кажется, что кто-то гонит.
   Хотя ни Вика, ни сама Верка даже травки не курили. Только на выпускном. Вика облевала весь туалет от этой травки. Не пошло.
   "Я, Вер, на горнолыжном курорте. Прикинь"? - Ответила бы Вика. "И что там у нас, на горнолыжных курортах? - спросила бы Верка, - лыжи не жмут"?
   "На лыжах мы завтра будем кататься, Вер. А сейчас мы в ресторане. Народу тьма. Музыка гремит. Люди веселятся. Новый год, как никак. Танцуют, короче, обнимаются, и все друг дружку любят.
   А вон мой Сева сидит за стойкой бара. Курит одну за другой, стряхивает пепел в переполненную пепельницу".
   - А чего курит? Почему не веселится? - спросила бы Верка.
   "Да он не в настроении, Вер. До дочки не мог дозвониться. Дочка у него в Праге. А жена, прикинь, в Лапландии. Любуется на Северное сияние.
   Или уже налюбовалась, и тоже с кем-то вот так, в гостинице, зажигает. Чего ты ржешь, Верка? Всеволод Николаевич такой необыкновенный, такой приятный, запах от него такой прекрасный, мужские духи. Дорогущие, наверное...
   Мужчины, Вер, прямо пожирают меня глазами. И я тебе скажу - есть на что полюбоваться. На мне, чтоб ты знала, блузка от Кардана, туфли от Диора, юбка от Стефании, сумочка, Вер"...
  
   Вика видит, как к музыкантам подходит седовласый мужчина. Протягивает купюру, о чем-то просит, и отходит с довольным видом. Смотрит в сторону Вики.
   "Для очаровательной незнакомки за стойкой бара исполняется старинный шлягер. "Ах, какая женщина".
   Музыканты начинают играть. Вика ловит взгляд седовласого мужчины, кивает ему, нежно дотрагивается до плеча Всеволода Николаевича:
   - Ой, я эту песню обожаю! Пойдем, потанцуем!
   Сева тушит сигарету. Идет танцевать с Викой.
   Все на них смотрят.
   "Убиться с печки", - сказала бы Верка, если бы сейчас увидела Вику.
   "Как хоть познакомилась-то, давай рассказывай", - Верка, конечно, вцепилась бы в Вику мертвой хваткой.
   Жадно любопытная у Вики подруга.
   И Вика рассказала бы.
  
   Как она выбежала из этого Дома моделей, вся в слезах. Как бежала по улице, натыкаясь на прохожих, не разбирая дороги.
   "Представляешь, Вер, им рост мой не понравился. Сто семьдесят два - это что, совсем коротышка? Это что ж, совсем не увидать меня без бинокля? Дюймовочка, блин.
   Ну, конечно, дело не в росте, взятку надо было дать, этой сучке, которая в жюри. Да где ж у нас деньги, на взятку? Ты б ее видела, Вер. Страшная, как кошмар.
   Слушай дальше. И вот, значит, бегу я по улице, вся в слезах, косметика размазалась, и тут слышу кто-то, как завизжит. А это тормоза. И я, значит, чувствую, что в меня что-то ударяется, и я падаю. Башкой об асфальт. Может, даже сознание потеряла. Слышу, люди меня окружили, и голоса слышу, как из колодца.
   "Это же сволочи! Сволочи! Как котят народ давят", - тетка какая-то орет. И кто-то ей отвечает:
   "Харэ базарить, мамаша. Девка сама под колеса кинулась, я видел".
   Чувствую запах мужского дезодоранта.
   Открываю глаза.
   И что я вижу?
   Помнишь, у меня календарь висел в сенях? На фоне гор - мужчина на лыжах. В желтой куртке, помнишь?
   Открываю глаза, и вижу его. Как с календаря сошел, прикинь? Те же глаза - синие, прям, как небо, и зубы один к одному, белоснежные. Нет, зубы я потом увидела. Он, конечно, не ржал. Он был весь белый, как вот этот снег, за окном. И испуганный, как из ужастика. Сидит, значит, передо мной на корточках и спрашивает:
   - Жива?
   Я, значит, глаза открыла, приподнялась. Смотрю на него, не дышу. Нет, ну, при чем тут желтая куртка, Вер? Он в костюме был. В пиджаке, в галстуке. Ботинки "Саламандра".
   - Встать можешь? - спрашивает.
   И помогает мне встать, прикинь?
   - Я, - говорит, - отвезу тебя в больницу. Держись за меня.
   Я вцепилась в него, как не знаю кто.
   Ладно. Идем, значит, к тачке.
   Народ, конечно, расступается. Ну, и пипл у нас, Вер, это абзац.
   - Это куда он ее? - один спрашивает.
   - Куда-куда? Закапывать, - второй козел ему отвечает.
   А тетка, дура, которая орала про котят, она свою линию гнет:
   - Он денег-то ей даст, - говорит, - а потом опять за старое. Людей давить.
   А че, Вер, нехилый способ заработать. Тачку покруче заприметил, и вперед!
   Тачка, кстати, крутая. Мицубиши, ни баран чихнул.
   Ладно. Он мне заднюю дверь открыл, и я, значит, сзади села, а он за руль, естественно.
   Ведет тачку, а сам на меня поглядывает, в зеркальце. Но хмурый. Молчит. Ну, и я молчу. Потом он спрашивает:
   - Как самочувствие?
   - Лучше бы насмерть, - я ему отвечаю.
   - Решила свести счеты с жизнью? - интересуется.
   - Это опасно. Инвалидом можно стать, - я говорю.
   Он злой, конечно. Ругаться начал. Типа, другого сделать инвалидом не опасно? И что из-за меня он мог покалечить других. И сам мог покалечиться. Даже в тюрьму мог сесть.
   В общем, Вер, он, конечно, прав. Я кругом виновата.
   Доехали мы до больницы.
   Я, значит, вошла одна. Ну, думаю, прощай моя мечта. Довез, и до свидания.
   А баба эта, которая в регистратуре, не принимает. На мое счастье. Страховка, то, се. Откуда у меня страховка? У меня даже прописки нет.
   - Если б скорая привезла - другое дело, а так вот, с улицы, никого не принимаем, - говорит.
   Выхожу я из трав пункта этого, горем убитая. И вижу - сидит мой рекламный на скамеечке, ждет меня. Я ему, конечно, доложила, что меня не приняли.
   Так он меня в частную клинику повез! Прикинь?
   Там, конечно, шикарно. Рентген, и все дела. Но ничего страшного не нашли, даже сотрясения не было. Так, шишка на голове.
   Я, конечно, в туалет. Умылась, накрасилась. Совсем другое дело!
   Выхожу. Он ждет.
   Повез домой. И тут выясняется, что мы практически земляки! Прикинь? Вот уж никогда не подумала бы, что такой крутой мужик из наших, мухосранских. Типа твоего Юрки, хи-хи.
   Я, конечно, сразу взмолилась.
   - На работу, - говорю, - устройте, пожалуйста! Хоть кем.
   - Уборщицей, - говорит, - могу взять.
   Ну, уборщицей, так уборщицей, главное, поближе к нему. Хоть иногда его видеть. Хоть когда в туалет зайдет. Совсем я голову потеряла, Вер.
   - Компьютером владеешь? - спрашивает.
   - А как же?
   Но оказалось, что не очень. На деле.
   Он меня на курсы послал. Прикинь?
   Нет, Вера, в том-то и дело, что я не спала с ним. В том-то и дело. Если б все так просто...
   Я ничего не могла понять. Честно.
   Не домогается ни фига, курсы оплатил, на работу взял после курсов.
   Глеб Александрович, президент нашей фирмы, был против, при этом. И он, Вер, прав. Не по-бизнесменски это.
   Нет, Глеб Александрович, конечно бы понял, если бы у Всеволода Николаевича был ко мне мужской интерес.
   Или если бы я, скажем, инвалидом стала после этой аварии. Уж лучше, конечно, на работу взять, чем платить потом всю жизнь по суду.
   Это как раз понятно.
   Но, чтоб вот так... Зарплата, бумага о работе, чтоб менты не приставали, это, согласись, нонсенс.
   Нонсенс, если ты не догнала, означает - не пришей кобыле хвост. Чего ты ржешь, Вера?
   В общем, стала я работать секретаршей. Фирма "Феникс", Вер. Тихая, скромная девушка-секретарь... Вот такой имидж. Если что напортачу, то Глеб, конечно, орет, а Севе по барабану.
   - Исправь, - говорит, - вот тут и там. И будь внимательнее.
   И я уже с ума схожу, Вер, почему такое хорошее отношение? Должна же быть причина!
   И тут, значит, командировка. Короче, надо было подписать кое-какие бумаги с торгашами, и Глеб Александрович сказал Севе:
   - Торгаши народ понтовый. Для дела выгоднее идти на эти встречи с бабой.
   Сева сначала не понял, но Глеб ему популярно объяснил:
   - Когда ты базаришь с ними о товаре, о процентах со сделки, о нале, и прочей бухгалтерии, то присутствие бабы, их, как бы, слегка расслабляет. Ну, неудобно, понимаешь, при красивой женщине драться за каждую копейку.
   Их разговор я подслушала, Вер. Дверь-то неплотно прикрыла, стою у дверей и подслушиваю, прям, как шпион какой-то.
   Глеб, значит, про какую-то Марию вспомнил, что она бы подошла. Сева ему отвечает, что у них не срослось.
   И тут я как раз вошла в их кабинет, не выдержала. Тем более, Глебу Александровичу бумажку одну надо было подписать.
   Он подписал.
   Я выхожу, стою у дверей, и он так говорит:
   - А девушка-то какая молчаливая у нас. Самое, кстати, ценное качество у женщин.
   Это про меня, я сразу поняла.
   И тут мой Сева отвечает:
   - Смеешься, что ли? - говорит, - От нее так и веет провинцией. Если не сказать, деревней.
   Я чуть не упала, Вер. Я на эти духи "Пойзон" всю зарплату убухала. Мать меня чуть не убила. А он, типа, навозом от меня воняет.
   Но тут Глеб говорит:
   - Примерю-ка, я на себя роль Ричарда Гира.
   Я не сразу поняла о ком речь, но потом вспомнила, конечно. Помнишь, Вер, фильм "Красотка" с Джулиан Робертс. Я умираю от этого фильма.
   И Глеб Александрович звонит, и ни куда-нибудь, а в "Чародейку". Жутко дорогой салон красоты, чтоб ты знала.
   - Кто сейчас у вас свободен из визажистов? - спрашивает. - Хочу, - говорит, - завалить вас работой. Имеется в наличии девушка. По имени Элиза Дулиттл. Слышали о такой?
   Я опять чуть не упала. Я-то ведь решила, что это меня пошлют в "Чародейку", а он о какой-то Элизе вспомнил. Блин, блин, блин!
   Ничего не поняла, короче.
   Говорил о ней, а в "Чародейку" отправили меня.
   Вера!!! Что там со мной сделали! Вплоть до того, что по магазинам эта визажист Регина со мной прошлась, прям как Ричард Гир с Джулией Робертсон! Одели меня, как топ модель, короче.
   Даже мать не узнала. Рот разинула, и спрашивает:
   - Это ты, что ли?
   Прикинь! Родная мать не узнала!
   А я так спокойно ей отвечаю:
   - Фирма развивается, - говорю, - и я вместе с ней. Должна выглядеть представительно на деловых встречах.
   Мать решила, что меня резали, типа, пластику сделали, прикинь? Совсем сдурела.
   Если б ты меня видела сейчас, Вер, ты бы получила нехилый культурный шок!
   В общем, вот в таком виде, вполне себе неотразимая, поехала я с Всеволодом моим дорогим Николаевичем в командировку.
   Там стрелка, с купцами. В кабаке. Фирма "Маленький жираф", фирма "Маман", очень серьезный народ. И все с телками. Где только они таких телок откопали? Никак, на шоссе подобрали. Дальнобойщицы, Вер. Я умираю.
   Короче, мы в кабаке. Я сижу молча, ем медленно, не пью. Только, значит, прикасаюсь губами к краешку бокала. Мне были инструкции целый час от Глеба Александровича. Перед отъездом.
   Как кто-то из торгашей начинает трындеть про проценты, дескать, а попа не треснет? я взгляд брошу на него, с искренней симпатией, он сразу затыкается.
   В общем, не зря, не зря эта Регина, визажист, на меня столько времени убила.
   Короче, бумаги подписали. Идем по коридору гостиницы, и Всеволод Николаевич мне говорит:
   - Ты умничка, Вика. Просто умничка! Они прямо, как под гипнозом были! На всё были готовы, глядя на тебя.
   Я думала, что умру. Прямо там, в коридоре. От разрыва сердца.
   Я ему отвечаю:
   - Да вы что, Всеволод Николаевич. Это же полный провал. Вы говорили о пяти процентах...
   А он перебивает:
   - Мало ли о чем я говорил, Вика! - говорит, - Глеб Александрович со стула упадет, когда узнает, на каких условиях мы подписали контракт.
   И тут я, прям, как в омут с головой:
   - А давайте отметим, - говорю. Пить-то мне вы запретили. Я только губы мочила. А хочется.
   Он совершенно нормально отнесся. Предложил спуститься в бар.
   Но я сказала, что в баре шумно, и он сказал, что ладно, закажем шампанского в номер!
   И вот я, ни жива, ни мертва, сижу у него в номере.
   Я пью шампанское, он коньяк попивает.
   Я ему, Вер, про Юрку рассказала, и про тебя, лучшую и единственную подругу, как ты, шалава, отбила у меня Юрку без стыда и совести.
   Он, значит, спрашивает:
   - Переживаешь, что он с Веркой?
   А я ему:
   - А че мне переживать? Я уж другого полюбила.
   А он:
   - Да? И кто этот счастливчик?
   А я ему... Вера, держись за стул, а то упадешь! А я ему:
   - Вы, Всеволод Николаевич.
   Он мне как раз шампанское доливал, аж через край полилось, прям на мое шикарное платье.
   Я ему:
   - Ниче, ниче, я застираю.
   И быстренько это платье стянула с себя.
   А под платьем-то, Вер, ни-че-го. Одни чулочки, белые такие, с кружевами наверху, 500 рублей пара. Стою, как порно звезда, короче.
   Всеволод Николаевич аж зажмурился. Видать, ослепило его мое тело.
   И вот лежим мы в кроватке, Вера, уже после всего, и я ему рассказываю, как полюбила его с первого взгляда.
   - И чем же я так поразил тебя с первого взгляда? - он меня спрашивает.
   А я говорю:
   - Запах такой, я умираю, и выбрит так гладко. А в глазах страх за меня. За меня никто на свете не боялся. Ну, кроме матери, конечно.
   А он мне говорит:
   - Ничего себе страх. Еду. Заметь, не превышая скорости, и бум... На дороге тело. Это не страх, это ужас.
   Тут я про календарь свой вспомнила.
   - Может, - спрашиваю, - это ты был, на рекламе?
   - Вряд ли, - он отвечает.
   Он оказывается, ни разу не был на горнолыжном курорте. Нормально?
   И решили мы туда полететь. Отметить там Новый год.
   Фиг ли. Жена его на праздники в Лапландию укатила. Дочка в Праге с мужем. Чего ж ему, одному дома сидеть?
   Но мне, значит, надо было вернуться в Москву, на пару дней, передать эти договора, которые мы подписали с торгашами, Глебу Александровичу, и еще там пару вещей закрыть, по делам фирмы. По делам фирмы. До сих пор не могу привыкнуть, Вер. Как звучит, а?
   Короче, я возвращаюсь, а моя маманя меня ждет, да не одна. Держись за стул, Верка! С женихом! И жених, прикинь, со своей мамашей. На полном серьезе, Вер. Че ты ржешь опять?
   Вхожу, короче, в нашу норку. Живем мы в норке, Вер. Это да.
   Я как увидела эту конуру в первый раз, у меня, прям, челюсть отвисла. Как тут уместиться-то вдвоем? Мать что-то про диванчик, начала, про маленький, дескать, в комиссионке надо посмотреть, там недорого.
   Ага, диванчик.
   Комнатка узкая, как пенал, и чего только не понапихано. И тебе
   гардероб, и трюмо, и кровать, и стол широченный, такой, что взвод гробов можно уложить, и стул, и кресло какое-то допотопное, сломанное. И ничего, заметь, выкидывать нельзя.
   Нормально?
   - Какой диван, мам? Если только нары купить, да подвесить под потолок, - говорю.
   Раскладушку купили, короче. Если ночью приспичит, то мне через мать надо перелезать, иначе только под себя.
   Ну, вот. Вхожу я, значит, в нашу конуру. И вижу такую картину.
   Мать сидит на стуле, причесанная, в шелковом платье, и в бусах. В шелк вырядилась. Зимой. Прикинь?
   А на моей, значит, девичьей, можно сказать, кроватке сидят два здоровых шкафа. Мужик и бабища. Оба в пальто. На коленках, значит, у них головные уборы. У бабы шапка из песца, у мужика - из бобра.
   Бабища мне говорит:
   - Здрасьте, здрасьте! А на фотографии вы проще смотритесь.
   Мать вскочила, начала суетиться:
   - Знакомься, дочка. Тамара Ивановна. Ее сын Виктор. Узнали, значит, от Ольги, что есть девушка. Молодая и неиспорченная. И пришли познакомиться.
   Это про меня, Вер! Молодая, неиспорченная, это я. Хватит, ржать.
   По сравнению с этими москвичками, я, можно сказать, монашка. Мать Тереза, блин.
   Короче, Виктор этот, ему тридцатник, работает в банке. Нет, не банкир, програмёр. Но оклад приличный. Хочет жениться.
   Квартира у них трехкомнатная. Как только Виктор женится, мать его, Тамара эта Ивановна сразу же уедет к своей матери, в Подмосковье.
   Ольга? Ольга - это наша квартирная хозяйка. Про нее отдельный рассказ. Уписаться можно над этой Ольгой.
   В общем, мать, оказывается, попросила эту Ольгу найти мне жениха, на сайте знакомств. Ольга, не долго думая, вывесила мою фотку.
   Ну, созвонились они с этими кандидатами. Мать их пригласила. Мне - ни слова.
   Нормально?
   Я, значит, стою у дверей, а мать им гонит про меня. Будто меня и нет в природе.
   - А Вика у меня служащая, - говорит. - Пока что. Мы с ней, - говорит, - хоть и из провинции, но она растет. Очень, кстати, быстро. Я даже удивляюсь.
   А уж как я удивляюсь!
   Тамара эта Ивановна, вся лучится, будто ее маслом смазали.
   - Не помню, - говорит, - в каком фильме, но кто-то сказал, что из провинциальных девушек самые лучшие жены получаются.
   А моя маманя ей отвечает:
   - Очень правильные ваши слова, - говорит. - Воспитала я Вику в строгости. Бывало, приду с работы, с вечерней смены. Батюшки, полы-то не мыты, а она уж спит. Хвать ее за шкирку: А ну, вставай. Встает, как миленькая, греет воду.
   Чего-чего?! Вот этими же словами, Вер, слово в слово, мать мне про свою мать рассказывала, про бабку мою. И про полы эти, и про щи из крапивы...
   - Имейте в виду, - мать моя все не угомонится, - если полы некрашеные, то холодной водой их мыть нельзя. Только теплой. Вот Вика и грела. Погреет, и давай мыть. А что делать?
   Какие некрашеные полы?! У нас линолеум в избе!
   И этим-то что за дело, какой водой некрашеные полы мыть?!
   Я фигею, дорогая редакция! Но, молчу, конечно.
   Тут этот Виктор, который всю дорогу сидел пенек пеньком, вдруг жизнерадостно мне улыбается:
   - Жестоко, - говорит.
   - Ага, - говорю, - жизнь вообще, не сахар. А почему вы до сих пор холостой? В вашем банке одни мужчины работают?
   - Я не понимаю, - закудахтала бабища, - это что, допрос?
   Почему же сразу допрос? Мне просто интересно стало. Работает в банке, не пьет. И при этом холостой. Теток, что ли, одиноких в этом банке мало?
   - Ты не понравился. Пойдем, Витя! - Тамара Ивановна говорит.
   Витя так смотрит на меня жалобно, типа: "Совсем, совсем не понравился"?
   Мне даже жалко его стало.
   На мать свою взглянула, аж дыхание у меня сперло, вижу - колбасит ее не по-детски. Так, Вер, на меня смотрит, что того гляди, дырку прожжет в башке.
   Эти ушли, я на нее:
   - Ты замуж, что ли, меня решила выдать? Сдурела?
   - А для чего мы сюда приперлись-то, в Москву эту? - мать орет, - чтоб ты по командировкам шлялась, неизвестно с кем?
   И выскочила, значит, из комнаты.
   Смотрю в окошко - догнала она их на улице, недалеко они успели от подъезда отойти.
   Чего-то им объясняет, руки к груди прижимает, за голову хватается. Никакой гордости, блин.
   Бабища эта какую-то бумажку из сумки вытащила, наверное, визитку, матери всучила.
   И пошли себе под ручку.
   Гордые, ага.
   А мать стоит. Снег, ветер, а она в платье шелковом, бусы еще напялила. К ее платью эти бусы, как собаке пятая нога.
   Люди оглядываются, а она стоит.
   Ну, что за ёкарный бабай! Ну, что мне делать-то теперь?
   Встать на подоконник и в форточку кричать: "Викто-о-ор! Я согла-а-асная, встретимся у за-а-агса"?
   Я прям разревелась, Вер!
   Я ее понимаю, Вера. У нее тяжелая жизнь была. А у какой матери-одиночки она легкая?
   Она замуж очень хотела, хоть за кого. Хоть один раз в фате постоять. Но почему-то к ней только женатые цеплялись.
   Из-за меня, Вер, она пропустила свое время, когда еще можно было свободного найти.
   Из-за меня, не спорь.
   Прикинь, когда никакой помощи ни от кого нет, а у тебя на шее ребенок - то ветрянка, то понос, то сопли до пупа. Какая уж тут личная жизнь?
   Конечно, она за меня теперь трясется.
   Я сдуру ляпнула ей, что мне шеф нравится, она меня чуть не прибила. Орала, что убьет меня, если с козлом этим старым шашни начну крутить.
   И как, - думаю, - ей теперь ей про Домбай скажу?
   Не надо было мне из командировки домой возвращаться, вот что. Лучше б в аэропорту рейса подождала. Ничего б со мной не случилось за сутки.
   В общем, ничего я ей в этот день не сказала. На следующий день, уже тридцать первого, стала собираться с утра пораньше.
   Она бац - ко мне в сумку. Билет вытащила, орет:
   - Я на тебя жизнь положила! Всю жизнь я на тебя горбатилась! Я привезла тебя в Москву не для того, чтобы ты встречалась с женатой сволочью.
   Я ей говорю, спокойно говорю:
   - Он не сволочь, мам.
   Вер, ну, нормально?
   Когда Всеволод Николаевич меня на курсы послал, ей - ничего, ни слова не сказала. Когда на работу взял, тоже очень хорошо. А когда на курорт, отдохнуть хоть раз в жизни по-человечески, сразу обзываться.
   Я говорю:
   - Мне двадцать лет, я имею право...
   А она:
   - Нет у тебя никакого права! Твой отец тоже был женатой сволочью. Если бы я не связалась с ним, я бы прожила другую жизнь! Другую! Что у меня было? Что у меня есть, скажи!
   Я, Вер, по-хорошему хотела.
   - У тебя есть я, - очень спокойно говорю.
   Ну, в самом деле. Я же есть.
   А она мне:
   - Эта сволочь забрал тебя у меня! Вместе с мечтой о спокойной старости, о добром зяте, о нормальной квартире трехкомнатной! Вместе с этим новым годом! На котором я сиди вот здесь одна, без телевизора, а ты там на Долбае с этой сволочью! Не полетишь!
   И давай рыдать.
   Я тоже реву, конечно.
   А я-то что в этой жизни видела, Вер? Ухажеров ее пьяных? Учителя нашего по физкультуре, изо рта разит, как из помойки?
   Юрку твоего - под ногтями вечный траур по китайской императрице?
   Извини, Вер.
   - Тогда, - мать заорала, - пусть твой Всеволод Николаевич разводится и женится на тебе!
   Ей лечиться надо, Вер!
   Она никак не поймет, что я другая, что время другое, что я жить хочу.
   Зачем мне замуж?!
   Чтобы что? Фату эту напялить?
   Я ее в любом случае никогда не надену. Что в ней красивого, в этой занавеске? Занавеска на окне должна висеть. Это ненормально, когда на голове!
   Ну, что еще?
   Трахаться, когда не хочется? Супружеский, блин, долг исполнять? Бе-е-е.
   Что еще?
   Жрать готовить? Пути, ходы разные искать к сердцу мужа?
   Спасибо, я не крот.
   Собачиться?
   Носки вонючие с полу подбирать?
   Дети? Ага! Приехали.
   А на черта мне они дались, эти дети?
   Мать моя - нонсенс. Чисто нонсенс. Я, значит, ей всю жизнь погубила, своим рождением. Теперь пусть, значит, и мне кто-то погубит.
   Да какая разница - мать-одиночка, или замужем?
   Ну, вот ты, Вера, из полной, как говорится, семьи. Ты на своих-то родителей посмотри. Они даже киряют в одиночку.
   Если и объединяются, то только для войны. Против своих же детей. Против тебя и твоего брата, наркошу. Хотя, если честно, именно они его до наркомании довели. Они, Вер, не спорь!
   Если бы твой отец не лупил его почем зря, за любое замечание в дневнике, воспитатель, блин, его бы твоя мать не выгоняла его из дома, как щенка, на мороз, он бы и не спутался с этим Гариком, он и пыхать не начал бы. А пыхнул, посильнее чего-то захотелось. У каждого свой организм. Так что, не надо, что он сволочь, не оправдал надежд - сами же родители и довели.
   И вообще.
   Не хочу, не хочу я, чтобы кто-то заводился во мне, как червяк, не хочу, чтобы кто-то портил мое тело, вырывался из него, раздирая меня на кусочки, не хочу ночей у кроватки, блин, даже слышать об этом не хочу.
   Как предохраняюсь?
   Таблетки пью. Черт, забыла сегодня принять. Из-за матери. Я ж сбежала, в итоге. Вот и забыла, в другой сумочке оставила.
   Ну, ладно, авось, пронесет. Я вон с Юркой чуть ли не год свободно жила, и ничего.
   А в любовь до гроба я не верю, Вер!
   Не видела я ни одного человека, чтобы вот жили, и любовались друг дружкой до старости. Ты видела? Ну, вот и не возникай, Вера".
  
   ...Они уже вернулись в номер, уже легли на накрахмаленные простыни.
   Вика полезла, было, обниматься, но Сева отвел ее руки. Он был по-прежнему не в настроении. Так и не смог дозвониться до дочери. Вика не стала настаивать на близости - еще чего?
   Ей и так было хорошо, просто полежать рядом с ним, слышать его дыхание, вдыхать запах его дезодоранта, засыпать, прижавшись всем телом к его спине.
   - Ты ее любишь? - спросила Вика.
   - Кого? - не понял Сева.
   - Жену свою.
   Сева молчал. Похоже, рассердился за вопрос.
   - А кроме жены, любил кого-то?
   - Нет.
   - Почему?
   - Не хочу разочаровываться.
   - А я тебе на че сдалась?
   - Я отдыхаю с тобой.
   - А жена что ж, отдохнуть не дает? - удивилась Вика.
   Сева потянулся рукой к тумбочке, взял сигареты, закурил.
   - С тобой я такой, какой я есть. А с ней... Она добрее меня, честнее. Я это ценю. Преданность. С другой стороны, у меня такое ощущение, что я все время пытаюсь ее завоевать, и у меня не получается. Как бы я не пыжился.
   - Какая ж она добрая? - опять удивилась Вика. - Извела тебя совсем. Была б добрая, ценила бы. Ты вон как работаешь из-за нее.
   - Я из-за себя работаю. Спи, давай.
   - Да я уж сплю.
   Вика зевнула, повернулась на другой бок.
  
   ...Конечно, не все получилось так, как мечталось, но все равно, отдохнула Вика неплохо.
   Ведь все, буквально все, ну, просто пожирали ее глазами.
   И тренер: "Викуля, ножки согните, упор на ступни. Такие ножки ломать, знаете ли... Вот одна актриса застраховала свои ноги и грудь, по пять миллионов каждую, итого двадцать миллионов. Вам бы я тоже посоветовал. Но пока они не застрахованы, давайте, все же, не будем строить из себя крутую спортсменку по слалому".
   Потом официант в гостинице. Этот молчал, но таких красноречивых взглядов Вика еще не встречала. Даже когда он обслуживал другие столики, он не сводил с Вики взгляда, даже тогда, когда стоял к ней спиной. Жалко, что всего-навсего официант. Хотя, конечно, мордашка у него симпатичная.
   Потом отдыхающие, конечно. Даже те, которые приехали с женами, или, скорее всего, с любовницами, так и косились в сторону Вики и Всеволода Николаевича. Завидовали.
   Жалко только, что Сева не замечал, что ему завидуют, был погружен в какие-то свои тяжелые думы.
   А вечером сообщил, что ему надо в Москву. Срочно надо. Жена должна была уже вернуться из поездки, но почему-то не берет трубку. А мобильного у жены нет, она говорила, что он ей не нужен.
   Вика, разумеется, может остаться.
   Вике страшно хотелось остаться, тем более, за все заплачено, тем более, Сева уедет, и ничего не будет мешать наслаждаться всеми этими взглядами и заигрываниями. Может, и знакомства, какие заведет в деловом мире. Они же могут понадобиться той же фирме "Феникс".
   Но неудобно было. Приехали вдвоем, значит, и уезжать надо вдвоем. Чтобы Сева не подумал, что Вика какая-то трясогузка, которой важнее всего хвостом трясти.
   Или, может, ему по барабану - на какую птичку Вика похожа - на трясогузку, ворону или курицу.
   Он, похоже, вообще, в упор ее не видел, и это было обидно до слез.
   Тогда, лучше остаться.
   И пусть он катится к своей жене, по Малой Спасской. Со своей колбаской. Тоже мне, колбаска.
   Вика металась, не зная, какое решение принять.
   Останешься на три дня, будешь переживать, что испортила о себе впечатление. Праздник кончится, возвращаться все равно надо.
   А ну, как она вернется, а Сева возьмет и взглянет на нее, как на чужую, как будто ничего между ними не было. Дескать, ну, как? Повеселилась? Нашла кого-то? Ну, продолжай в том же духе.
   А кого найти-то, господи, все же со своими подружками.
   Тренера этого приставучего пригреть? Так у него таких учениц, как Вика, воз да маленькая тележка.
   Официанта? Спасибо, не надо. Это уж совсем надо прибабахнутой быть, чтобы из обслуги кавалеров выбирать, когда она здесь отдыхающая.
   В последний момент Вика все же решила вернуться в Москву с Севой.
   Он только кивнул: Как хочешь.
   Мог бы хотя бы для приличия сделать вид, что рад.
   Начал куда-то названивать. Все пытался обменять билеты. Мест не было.
   С большим трудом нашел два места на ночной рейс, но не этой компании, которой сюда прилетели, а другой, значит, опять плати за билет, а те билеты, значит, пропали.
   "Надо было остаться, хоть денежку бы ему сэкономила", - подумала Вика, но было уже поздно.
   В самолете Всеволод Николаевич молчал, читал газету.
   В Москве довез ее на такси до дома, сунул в руку сумку, и до свидания. Даже в щечку не чмокнул.
   - Когда мне на работу выходить, Всеволод Николаевич? - робко поинтересовалась Вика.
   - Отоспись и выходи, - пожал плечами Сева.
   "А ничего страшного не происходит, - успокаивала себя Вика, - человек волнуется за супругу, что очень хорошо его характеризует. Сейчас вернется домой, узнает, что все в порядке, что жена у своей подружки, веселая и здоровая, и все встанет на свои места. Будут, будут еще и поездки, и встречи с торгашами в кабаках, и гостиницы, и курорты. Все будет хорошо".
  
   ...Вика выспалась, и к двум часам дня приехала в офис. Свежая, подтянутая, сосредоточенная.
   Глеб Александрович отсутствовал.
   А Всеволод Николаевич был у себя, громко разговаривал по телефону.
   Вика подошла к дверям, прислушалась.
   - Что значит, она не хотела бы выяснять отношения, Даша!? Мама сообщила тебе причину?
   При виде Вики, Всеволод Николаевич махнул на нее рукой, мол, выйди, и закрой за собой дверь, дай поговорить.
   Вика вышла.
   - Так не бывает. Должна быть причина. Я должен с ней поговорить! Я ей все объясню, - продолжал кричать Сева в трубку.
   Вика подошла к своему столу, увидела горку писем.
   Начала перебирать их.
   В кабинете Всеволода Николаевича затихло.
   Вика вскрыла важное письмо. Есть повод войти в кабинет по делу.
   Сева смотрел на Вику, но не видел ее.
   Она подошла, положила перед ним бумагу.
   - Нужна твоя подпись.
   - От меня ушла жена, - сказал Сева.
   Вика кивнула:
   - Да, я слышала. Не специально, просто ты очень кричал.
   - Как ты думаешь, ей могли доложить о наших отношениях?
   Вика пожала плечами:
   - Кто? Я ни с кем не делилась.
   - Значит, она не знает. Тогда - почему?
   Сева взглянул на Вику с мольбой во взгляде:
   - Почему, Вика?
   Вика растерянно молчала.
   - Мне очень плохо. Налей коньяку, пожалуйста.
   Вика подошла к бару, достала бутылку и стопку.
   Сева выпил, поморщился.
   - Я не смогу без нее. Я не хочу.
   - А как же я, Сева? - Вика почувствовала, что вот-вот расплачется.
   - Мне никто не нужен, кроме жены.
   - Но я ведь тоже люблю тебя ... - слезы катились уже градом.
   Сева прикрыл глаза, покачал головой.
   Вот так, значит. Вот так...
   Не успев начаться, все тут же и закончилось.
   И как теперь работать? Как видеть его каждый день?
   Господи, как же она любит его!
   Особенно вот такого, испуганного, несчастного, страдающего.
   Вика не понимала, отказывалась понимать.
   Почему Сева, женатый человек, несвободный, принял ее, Викину, влюбленность?
   Ведь мог бы поставить ее на место, вежливо отказаться, но нет, принял, и даже был благодарен, даже Новый год решил встретить вместе.
   И как так получается, что тот же самый человек, оказавшись свободным, не раздумывая, не взвешивая за и против, сразу же отказался от отношений.
  
   ***
  
   Светлана переживала.
   Вика вернулась со своего курорта тихая, и как будто сильно чем-то расстроенная. Утром на работу, с работы - домой. Возвращается, и в кровать. В руках учебник английского, в глазах слезы.
   Говорит сквозь зубы, не ест почти ничего.
   А иной раз лежит, в потолок смотрит. Нарочно, что ли, над матерью измывается?
   Светлана боялась расспрашивать, но догадывалась в чем причина. Что-то, видать, не заладилось у дочки с ее начальником, и не Лина ли Павловна им весь кайф сломала?
   Ну, вот и хорошо, значит, не зря Светлана к ней ходила.
   А Вика, ну, что ж? Получит хороший урок, нечего было связываться с женатым человеком. И Всеволод этот Николаевич впредь будет осторожнее, пусть бога благодарит, что так легко отделался. Так что, все, что не делается, оно к лучшему.
   Но помириться с дочкой надо бы. По душам поговорить.
  
   Юлик привел к себе женщину. Светлана видела, как воровато он вел ее по коридору. Женщина была крупная, на голову выше его, в демисезонном пальто, в сапогах на высоком каблуке.
   Квартирная хозяйка, Ольга, напилась по этому случаю.
   Как-то очень быстро у нее это получилось.
   Стоит теперь у дверей этого своего жильца, Юлия Цезаря, заглядывает в замочную скважину и поет дурным голосом:
   "Без меня тебе, любимый мой, земля мала, как космос, без меня тебе, любимый мой, лететь с одним крылом"!
   Света сложила на тарелочку пирожные, пошла в свою комнату. Ольга схватила Свету за халат, закричала прямо в лицо:
   - Светлана, голубушка! Вот вы порядочная женщина, скажите! Это что ж такое делается, а?! Привел корову, вот кобель! Мало ему меня!? А страшна-то, страшна, как атомная война!
   Ольга расхохоталась.
   Тьфу ты, господи, совсем женщины достоинство потеряли.
   Светлана вошла в комнату, подошла к кровати, на которой лицом к стене лежала ее любимая дочка, протянула ей тарелку с пирожными.
   - Вик, Викуш! На-ка, поешь, дочка! Свежее! Сколько ж можно, не жрамши?
   Вика не реагировала.
   Светлана присела на краешек кровати, доверительно поделилась новостями:
   - Юлик-то другую привел. Слышала, как Ольга распелась? Без тебя, - говорит, - земля мала, как космос. Космос разве маленький? А как там правильные слова, Вик? Не помнишь?
   Вика не шевельнулась.
   Светлана не выдержала, швырнула блюдце с пирожным об пол.
   - Что ты с матерью делаешь, а?! Ты хоть скажи, что случилось-то?! Я ж не знаю, что и думать?! СПИД нашли?
   - Какой СПИД? Сдурела? - Вика повернулась на спину.
   - А что лежишь тогда, как при смерти? Чего там у тебя стряслось? - моментально успокоилась Светлана.
   - От меня Всеволод Николаевич отказался. Уже неделю нос воротит, - глядя в одну точку, отрешенно произнесла Вика.
   Светлана встала, нагнулась за тарелкой, стала поднимать с пола пирожные, собирать пальцем крошки с пола.
   - А чего вдруг? Хорошо съездили, вроде. Вернулась веселая, хоть и раньше времени. Отдохнула...
   - Жена от него ушла.
   Вот так номер.
   - И что, вот так все оставила и ушла? Или сама его выгнала?
   - Он вернулся домой, а ее нет. Даже записки не оставила.
   Светлана вспомнила Лину Павловну. Побледневшую, с прямой спиной. Вот за таких-то и держатся. Гуляют, но держатся. А гуляют с ними, с теми, которые одиноких-то мужиков не могут закрепить за собой, не то, что женатых.
   Вика зарыдала, некрасиво, с открытым ртом.
   - Да хватит реветь-то! От тебя, что ли жена ушла?
   - Он ее любит! Жить без нее не может.
   - Ага, и без нее не может, и без тебя не может!
   - Без меня мо-о-ожет...
   - Самолюбие у него, вот что! Это пройдет, Вика, это пройдет...
   Светлана склонилась к дочери, прошептала на ухо.
   - Ты вот что! Ты давай встряхнись! Ты давай красься и дуй куда-нибудь. В паб, в бар, в сауну. Куда хочешь. Познакомься там с кем-нибудь. Желательно, не с бандитом. С солидным опять.
   - Мама, мне никто не нужен, кроме Севы!
   - Знаю, дочка, знаю. Уж сто раз слышала. Я к чему всё?
   На работе все исполняй, как надо. Но в глаза заглядывать, вздыхать - ни-ни. У нас своя гордость, поняла? А кто позвонит, отвечай, и чтоб твой Всеволод Николаевич слышал: "Извини, дорогой, я пока что на работе. Буду ждать твоего звонка попозже". Поняла?
   - Зачем?
   - Не понимаешь. Жена ушла, и любовницу уводят. Совсем караул. Не знаешь, за кого хвататься. Жена-то не знай где, а любовница пока что рядышком. Пока что. Поняла?
   Вика задумалась, рассеянно взяла с тарелки пирожное, откусила кусочек, задумчиво начала жевать.
  
   ***
  
   А Всеволод Николаевич, оказывается, опять уехал в командировку. И Вике ничего не сообщил перед отъездом.
   И Вика ждала его так, с этой командировки, как никогда и никого в жизни не ждала. Все надеялась на то, что самолюбие его уляжется, и он вернется, как ни в чем не бывало, может, даже соскучится по ней, Вике.
   Ничего подобного не произошло.
   Вика вошла в офис, Всеволод Николаевич, бледный и осунувшийся, только кивнул, указал на ее стол, заваленный бумагами, и куда-то исчез. Уехал по делам.
   И Вика опять сидела, как оплеванная.
   Еле досидела до вечера.
   Совет матери ей казался все более привлекательным.
   Ведь что такое отношения между мужчиной и женщиной. Игра в кошки-мышки.
   Возьмем ту же жену Всеволода Николаевича. Вот пока жена была рядом, он от нее - к Вике. А как жена ушла, он за женой. Никто ему теперь не нужен, только бы она вернулась.
   Ну, посмотрим, как он среагирует, когда и у Вики кто-то появится.
  
   ...В кабаке, одной, было неловко. И даже страшно. А ну, как примут за проститутку.
   На мужиков плевать, им-то она объяснит, пошлет подальше, и все дела. Но как бы профессионалки не закатили скандала, приняв ее за конкурентку.
   Свободных мужиков не было, все при бабах. Понять, кто из них профессионалки, а кто любительницы, было сложно.
   Вика сидела за стойкой бара, потягивала из соломинки коктейль, и, то и дело, посматривала на свои часики.
   Дескать, ждет кого-то, а он запаздывает.
   Качала головой, якобы, очень сердилась, с досадой набирала, номер на сотовом, любые цифры, и тут же давала отбой.
   В бар ввалилась компания хорошо повеселившихся людей.
   Один из них, очень молодой и прыщавый, подошел к Вике.
   - Скучаем? Меня Виталик зовут.
   - Я жду, - сказала Вика, - моего мужа задержали на работе.
   - Козлы! - возмутился Виталик, и попросил бармена угостить Вику тем, что "дама пожелает".
   Себе заказал пива.
   Рассказал пару анекдотов с бородой, про новых русских.
   Вика даже не улыбнулась.
   Зачем она пьет этот коктейль? Будто согласилась на ухаживания. Прицепится еще из-за дрянного коктейля, не отвяжешься от него.
   До метро еще пилить и пилить, а на улице опять похолодало. Еще заболеешь, и Всеволод Николаевич другую секретаршу себе найдет. Встань, попрощайся и уходи, - приказала себе Вика.
   - Извините, но мне пора... - Вика встала, одернула платье, короткое, на тоненьких бретельках.
   - Я на тачке. Хочешь, заедем к моему другану, - предложил Виталик, - продолжим праздник.
   - Мне нужно домой, - ответила Вика.
   - Нет проблем. Домой, так домой.
   Виталик помог Вике надеть шубку, оделся сам, его качнуло.
   На улице пару раз поскользнулся, схватился за Вику, чтобы она его, значит, вела.
   "Пьяный, еле на ногах стоит, еще завезет куда-нибудь, в посадки... Не завезет, так в аварию попадет, да ну его к черту".
   Вика дернула плечиком.
   - Не поеду с тобой никуда.
   - Не понял, - обиделся Виталик, - вон же моя тачка стоит, сейчас дойдем.
   И опять чуть не грохнулся, и опять уцепился за Вику.
   Вика вырвалась и, что есть силы, побежала по тротуару. Виталик бросился вдогонку.
   Догнал Вику, прижал ее к дому.
   - Ты че, ты че, подруга! Обиделась, что ли? Я классный пацан, вот увидишь!
   Вика сделала рывок, пытаясь освободиться от объятий Виталика. Виталик схватился за ее полушубок двумя руками. Извернувшись, Вика оставила полушубок в руках Виталика, бросилась от него наутек.
   Добежала до угла, забежала в первую попавшуюся подворотню.
   Спряталась за мусорным контейнером, прислушиваясь к шагам. Но кроме собственной дрожи и прерывистых всхлипываний ничего не слышала.
   Выглянула в какой-то момент - Виталика нет, но какой-то бомж переходит через дорогу. С шубой в руках.
   Побежала за ним. Тот заметил погоню, шмыгнул в подворотню.
   Вика догнала, вцепилась в свою шубу.
   Мужик размахнулся и попал ей сумкой по голове. В сумке было что-то тяжелое.
   Вика поскользнулась, упала, хотела встать, не смогла, подвернула ногу.
  
   ***
  
   У Светланы болела голова.
   Не помогало ничего - ни аспирин, ни анальгин, ни какое-то импортное лекарство, которое принесла заботливая Ольга.
   Светлана лежала на раскладушке, слушала свою боль.
   Боль гуляла по мозгам, как ворона по полю, покрытой падалью. Поковырялась в правом виске, тыча в него тупым клювом. Ушла к затылочной части, вцепилась когтями, стала рвать на мелкие куски.
   На запах крови налетела стая ворон. Одна шуровала в темечке, вторая била крылами по глазным яблокам, еще две долбили в виски. Та, которая разрывала затылок, переметнулась в область лба.
   - Кыш, кыш, - шептала Светлана одними губами.
   Да разве они услышат ее? Они ж в коробке. Заперты в ее голове, как в коробке.
   Главное, не шевелиться. Может, напьются ее крови, нажрутся мозгов, и утихнут, успокоятся?
   Кто-то зашел в комнату, открыл платяной шкаф, начал рыться.
   Стало шумно. Всхлипывания, дрожь, стук зубов...
   - ...довезла тетка... мобильник в шубе... всё в шубе, деньги были, чуть ли не тысяча рублей... тетка на Жигулях, сжалилась, бесплатно довезла... может, мне выпить, или под горячий душ... Ты меня слышишь? Ты спишь, что ли?
   Светлана приподняла тяжелые веки.
   Над ней склонилось круглое личико в черных перьях. Маленькие глазки, нос крючком.
   - Кыш, - сказала Светлана, - кыш.
   Стало темно, тихо, не больно.
  
   ***
  
   Утром Вика проснулась, и первая мысль - в чем ей до работы добираться. Пошвырялась в чемодане, нашла свою старенькую курточку. Стояла в ней перед зеркалом и размышляла - не повеситься ли ей. До чего ж позорный прикид. И как она раньше в этой куртке ходила, не стеснялась.
   Мать спала.
   "На такси поеду", - решила Вика, и вытащила из кошелька матери триста рублей. Ей обязательно надо было попасть на работу раньше шефа, в таком тихом ужасе перед ним показываться нельзя.
  
   - А меня вчера ограбили, прикинь? Сняли шубу. Но ничего страшного, - приветливо улыбнулась Вика Всеволоду Николаевичу, когда он вошел в офис.
   Сева не ответил, прошел в свой кабинет. Даже не кивнул.
   За что? За что вот такое отношение? Что она ему сделала?
   Вика опустила глаза. Лучше бы ударил ее, если считает, что она испортила ему жизнь.
   Вика подумала и решила зайти на свою почту. Может, Верка письмо написала. Вика на днях нашла ее на сайте "одноклассники", добавила в друзья, послала новогоднее поздравление, хоть и с опозданием, и свой электронный адрес написала.
   Так и есть, сообщение! В письме ни слова, ни здрасте, ни до свидания, только фотки со встречи Нового года. Тянникова, Лядова, Смирновы, Верка, Веркин брат, наркоша. Юрка, конечно. Урод. Ой, Карасев, Кривошеев... Все поддатые уже. Ну, и рожи.
   ...Я гляжу, вы ничуть не изменились там, веселитесь на всю катушку, - написала Вика в ответ, - ну, всем привет от меня.
   А я люблю, Вера, так люблю, что крыша едет. Люблю, Вер, хочется обнять его, прижать к себе, гладить по головке, целовать в...
   Из своего кабинета вышел Глеб Александрович. В руке упаковка детской одежды. Взглянул на Вику, блеснув молнией в глазу, вошел в кабинет Всеволода Николаевича, хлопнул за собой дверью.
   Вика быстренько отправила Верке недописанное письмо. Еще не хватало, чтобы ее застукали за личной перепиской.
   Подошла к дверям кабинета Всеволода Николаевича, прислушалась.
   - Галиев отказывается от датских комбинезонов китайского производства, и он кругом прав, - раздраженно сказал Глеб Александрович.
   Прошуршала упаковка.
   - Я попробую договориться с Галиевым. Не горячись, Глеб.
   - Нет, ты видел, что ты подписываешь? Или так, подмахнул, не глядя? - продолжал выступать Глеб Александрович.
   - Я не занимаюсь просмотром этикеток.
   - А кто этим занимается? Секретутка твоя неграмотная?
   Вика ничего не понимала. Это о ней разговор?
   Глеб Александрович куда-то позвонил:
   - Мария? Здравствуйте. Можете выйти на работу? Да хоть сейчас.
   - Мария Анатольевна Вознесенская? - переспросил Всеволод Николаевич.
   - Она самая. Высшее образование. Английский язык. А эту, красавицу твою стоеросовую, чтоб я не видел больше тут!
   Послышались шаги.
   - Я в банк, - сказал Глеб Александрович.
   Вика рванула на свое место. Гулко билось сердце.
   Вышел Глеб Александрович. Дверь в кабинет Севы оставил приоткрытой. Подошел к Вике, швырнул на ее стол упаковку с детской одеждой.
   - Читай!
   Вика подняла упаковку.
   На этикетке надпись: Комбинезон датский, размер 4.
   - Ой, а как правильно? Комбинезон китайский, да? - промямлила Вика.
   - Правильно - комбинезон детский. Детский, а не датский!
   Глеб Александрович кивнул на приоткрытую дверь.
   - Зайдите к Всеволоду Николаевичу.
   Вика медленно поднялась.
  
   В кабинете Всеволода Николаевича раздался телефонный звонок.
   Вика, прижав к груди упаковку с детским комбинезоном, замерла в дверях.
   - Здравствуйте, Мария, - Всеволод Николаевич вежливо улыбался, прижав к уху телефонную трубку, - мы сейчас обсудим с бывшей служащей кое-какие финансовые вопросы, и я вам перезвоню.
   Положил трубку, взглянул на Вику усталым взглядом. Молчал.
   - Почему с бывшей? Это я - бывшая? - не поверила Вика.
   - Глеб Александрович против того, чтобы ты работала у нас, - жестко произнес Сева, глядя куда-то мимо Вики.
   Полез в карман, достал бумажник, вынул оттуда несколько долларовых сотен, протянул их Вике.
   - А это тебе на новую шубку. Или там пальто.
   - А ты и, правда, сволочь. Правильно сделала жена, что ушла от тебя, - развязно улыбнулась Вика.
   Развернулась, было, чтобы выйти из кабинета, но подумала: "Фиг ли, от денег-то отказываться, если уж все равно всему конец".
   Подошла к Всеволоду Николаевичу, с улыбкой приняла деньги из его протянутой руки, и изо всех сил ударила его упаковкой с детским комбинезоном, прямо по лицу.
   - Чтоб ты сдох, козел вонючий.
   Лицо Всеволода Николаевича вытянулась. Вверх, вниз забегал кадык.
   Смешно.
   Вика гордо вышла из кабинета, гордо натянула на себя нейлоновую куртку. "Зря зимнее пальто выбросила. Теперь вот мерзни в этой куртке, на улице такой дубяк".
  
   ***
  
   - Скорая-то приехала, Вер, и довольно быстро. Но лечить, а уж, тем более, оперировать, они не стали. Это ж бешеные деньги.
   Укол, правда, сделали. Доктор сказал, везите-ка ее домой, кладите в больницу. Может, еще спасете.
   Я туда-сюда. Тетке своей, Полине, позвонила. Единственной родственнице. Такой твари, короче, я не встречала еще, Вер. Я, - она говорит, - не родная ей сестра, а двоюродная. Это, во-первых. А во-вторых, мы, - говорит, - с твоей матерью вообще друг дружку не выносим. Случись, что со мной, - говорит, - твоя мать на моем гробу отплясывала бы калинку-малинку. Так что, выброси номер телефона, и больше не звони.
   Короче, привезла ее домой, положила в больницу.
   Вот так и ношусь, работа, больница, работа, больница, дома почти не бываю. Алло!
   Мужчина, вы читать умеете? Написано же, что касса не работает. Идите во вторую.
   Алло, Вер! Достали, блин. Ты то как? В Турцию ездили? Молодцы.
   А я на Домбае была, я тебе рассказывала? Жутко не понравилось. Начальник, сволочь женатая, уговорил, чтобы, значит, новый год вместе встречать. Да какой роман, Вер? Один раз перепихнулись, и всё на этом. Правильно сделала жена, что ушла от него.
   Не, не из-за меня.
   Она другого, наверное, нашла. Эти старперы, Вер, кому они нужны? Они еще озабоченнее, чем молодняк. Вампиры, блин. Насосутся молодого тела и отваливаются. Отваливают. На чувства вообще не способны.
   Ну, всё, Вер. Техник пришел. Кассу будет мне чинить. Пока. Звони.
  
   ***
  
   Палата, в которой лежала Светлана, была на четверых, но одна кровать пустовала.
   Справа от Светланы лежала женщина лет шестидесяти, Алевтина, ее тоже готовили к операции.
   Слева Анна. Возраст - в районе полтинника. Молчаливая. Видимо, одинокая. Навещал ее отец, старик. Тихо ей чего-то говорил. Анна кивала и улыбалась. Чего ж он такого говорил ей, никто в палате не слышал.
   Алевтина болтала без умолка. Три брака, три сына, три внука. Есть о чем порассказать. Рассказывала интересно, заслушаешься. Все больше про любовь. Про первого мужа, главного инженера завода, как он домогался ее, а она тогда с одним милиционером крутила, он обещал развестись, но чего-то не разводился. Алевтина была уж на пятом месяце, а милиционер все не разводился. Тогда ей пришлось выйти замуж за главного инженера. Родила сына, жили очень хорошо. Алевтина подробно рассказывала про обстановку в квартире, про дачу. Однажды приехала она на дачу одна, огурцы полить, зашла в домик переодеться, а там мужчина. Сидит в одежде главного инженера и ест тушенку. При виде Алевтины перепугался страшно, но ничем не угрожал.
   И тут милиция.
   Милиция как раз дачный поселок обходила, интересовалась - не видел ли кто сбежавшего арестанта. Алевтина сказала, что не видела, хотя он прямо у ног ее сидел, на веранде, на полу.
   Арестант потом, ночью уже, рассказал, что посадили его по ложному обвинению, что он хирург, жены не убивал, но знает, догадался, кто убил. Поэтому должен его найти и предать суду.
   Алевтина решила ему помочь. С помощью первого своего кавалера, милиционера, от которого она родила сына, вышли на реального убийцу. Дело пересмотрели.
   Алевтина развелась с главным инженером, вышла замуж за хирурга, бывшего арестанта. Родила второго сына, от главного инженера. Она была беременна от него, но еще не знала, когда повстречалась с арестантом. Хирург до сих пор думает, что ребенок от него. Хирург решил вернуться в свое село, откуда родом, оперировать своих односельчан, разводить скот. Алевтина его во всем поддерживала, поехала с ним. Жили хорошо, хоть хирург был и грубоват иной раз. Потом, значит, Алевтина познакомилась с таксистом, с москвичом. Он ее подвозил в Москве, разговорились. И что-то в нем такое было... Не смогла она его забыть. Через год разыскала его в Москве. Фамилию-то она его знала. Вышла замуж за таксиста. Родила третьего сына.
   - От хирурга? - спросила Светлана.
   - Сама ты от хирурга, - ответила Алевтина и отвернулась к стенке.
   А чего такого она спросила-то, зачем обижаться? Она ж не со злости, просто интересно, от кого третий сын Алевтины.
   Светлана пожалела, что спросила.
  
   ***
  
   - Операцию-то сделали, а, черт его знает, как? Вроде удачно, а что дальше там будет, неизвестно пока.
   Но мать не ест ничего, тает, как свеча, Вер.
   Клятву с меня взяла, чтоб я, значит, когда похороню ее, возвращалась опять в Москву. Что я там не видела в этой Москве? Ненавижу я эту Москву. А мать мне, значит, визитку дает одного типа, он в банке работает, я тебе рассказывала. Не рассказывала? Совсем у меня крыша поехала, с этой больницей. Не высыпаюсь ни фига.
   Короче, мать нашла мне одного москвича, в банке работает, трехкомнатная квартира почти в центре, он, как увидел меня, влюбился, как подросток, мать так говорит. Да я и сама заметила, что он клюнул.
   Так вот, ее последнее желание, чтобы я вышла за него замуж.
   Поклялась, конечно, Вер. Алло! Чего-то ты пропадаешь...
   Я, Вер, готова черту душу продать, только, чтоб мать выкарабкалась. Чтоб хоть пожрала по человечески.
   Вот вылечу ее, и все наладится. Хочет, чтоб я вышла замуж за Москву? Пожалуйста. А на свадебные деньги отправлю ее путешествовать. Она ж ничего не видела, Вер. Я-то еще посмотрю. Я с ней поеду, вот что. В Париж, или, к примеру, в Венецию.
   Хотя это не главное.
   Главное, чтобы она хотела жить.
   Банкир? Нет, не старый. Тридцатник где-то. Самое то.
   С матерью в палате две тетки лежали, слышь? Одна из них, Анной зовут, оказалась женой первой материной любви, прикинь? Сосед матери, это когда она в деревне жила, упал с крыши, еще когда молодой был, и сломал позвоночник. Так вот, он, оказывается выучился, на заочном, чего-то там изобрел и запатентовал. Короче, разбогател, женился на врачихе. А она немка. Русская, правда, но немка. Уговорила его в Германию уехать, на ПМЖ. Дескать, там его поднимут. И, правда, одна, две операции, и он встал. У них уже две дочки. Вот такая история. Анна матери фотографии показывала, мать по фоткам и узнала свою любовь Павлушу. Как его жена здесь оказалась? Приехала за своим отцом, чтобы тоже, значит, в Кёльн увезти, а ее мотоциклист сшиб. Легко отделалась. Да ее уж выписали. Нет, муж за ней не приехал, хотя мать очень надеялась, хоть одним глазком на него взглянуть. А чего смотреть-то, на фотографиях все видно, очень даже симпатичный мужик.
   А вторая соседка, знаешь кто? Бывшая актриса. Алевтина Климова, слышала про такую? Я тоже не слышала. Она умерла. Сразу после операции, дня через три. Так, прикинь, никто даже за телом не пришел. Из близких. Похоронили, как собаку. Ни тебе венков, ни тебе траурных речей о служении искусству.
   Вот тебе и актриса.
   Мать меня на похороны послала, велела цветы купить. Я гвоздику купила, красную.
   Рыдала на этом кладбище, как белуга. Не знаю, что это на меня нашло.
   Только бы мать выжила, Вер, только бы жила. Ни о чем больше не думаю.
  
   ***
  
   Вер, алло! Я че звоню-то? У тебя есть кто из знакомых, которые по женским? Гинеколог мне нужен знакомый. В консультации уже была, да. Поздно, - говорят, - на таком сроке уже не делают. Что ты кричишь на меня, Вер? Мне и так хреново, хоть вой.
   Как сговорились все: о чем ты раньше думала? Почему раньше не обратилась? Ты-то уж не ругалась бы, ты-то знаешь, о чем я думала. Ни о чем, Вера. Работа, мать. Мать, работа.
   Ни о чем я не думала. Я не плачу... Просто устала, устала я, сил никаких нет... Срок? Я только на днях сообразила, что со мной что-то не так. Когда уж зашевелилось. Четыре с половиной. Кругом я опоздала, блин.
   Может, кто на дому делает, Вер? Сейчас не делают? А в частных этих? Сколько там стоит?
   Тем более, не станут связываться? А мне как быть!?
   Мать? Да она уж ничего не соображает. Она решила, что она бабка моя, а я, значит, маленькая Светочка. Меня, саму, в упор не видит. Вот такие бзики. Руку так на живот кладет мне и спрашивает: "Животик болит, Светочка? Кушать хочешь?"
   Про войну еще рассказывает, как состав начали бомбить, а она с поезда спрыгнула, и в овраг спряталась. Про кишки на деревьях рассказывает, про горящих детей. Со всеми подробностями. Их детский сад тогда в эвакуацию везли, но не довезли, состав попал под бомбардировку. Да, не матери садик, Вер. Мать уж после войны родилась, она ж молодая еще у меня, ты что? Она про бабку мою рассказывает, но, как бы, своими глазами. Я ж тебе говорю, у нее помешательство.
   А я думаю, пусть. Пусть такая, чем вообще никакой. Ест только плохо. И мыть себя не дает. Стесняется меня. Я нянечку прошу. Нянечке платить, конечно, приходится. А что делать? За все надо платить...
   Вера! Ты одна у меня подруга, посоветуй хоть что-нибудь. Я рожать не буду... Не буду я рожать, ты что? Может, мне что выпить, яду какого-нибудь? Мне-то помирать нельзя, у меня мать. А нет разве такого яда, чтобы только на это, даже называть не хочу, на то, что там, внутри, подействовало. Чтоб само вышло. От глистов же бывает. Я не плачу, Вер. Я просто с ума схожу. Крыша едет от этих мыслей...
  
   ***
  
   Весь сентябрь Светлана провела в больнице. Врачи говорили, не сегодня-завтра. А двадцать девятого Светлана с утра попросила есть. При этом, назвала дочь по имени. Так и сказала: "Чего б мне пожевать, Вика? Чего-то хочется, а чего - не определюсь. Может, блинчиков? Блинов давно не ела". Вика обрадовалась, засуетилась, рванула домой, печь блины. По дороге домой, и на автобусной остановке, и в самом автобусе, делилась радостью с каждым встречным: А говорят, чудес не бывает! Поправляется моя мама! На поправку дело пошло! Больше, чем полгода болела, уже думали, конец, а вот вам, фигушки. Ошибочка вышла!
   До дома Вика не добежала, у нее сошли воды. Какая-то тетка увидела это дело, и остановила неотложку, которая как раз в этот момент проезжала мимо.
   В роддом Вика ехать не хотела, вырывалась, кричала, что ей некогда сейчас рожать, ей блины надо печь.
   Прямо из кареты скорой помощи ее повезли в операционную, роды были скорые.
   - Ей говорят, тужься, а она про блины. Ей говорят, у вас девочка, а она опять про блины, - рассказывала потом акушерка техничке, тете Зине, - такого в моей практике еще не было.
   - Неужели реально можно свихнуться от боли? - встряла в разговор, проходившая мимо больная, она лежала в больнице на сохранении.
   - Да какие боли? У нее и схваток-то не было толком, - качала головой акушерка. - Родила, как по большому сходила, всем бы так.
   - Может, с рождения больная... Или, может, снасильничал кто слабоумную... - сделала предположение тетя Зина.
   - А в какой она палате-то, роженица эта? - заинтересовалась та, которую положили на сохранение.
   - А ни в какой. Сбежала она. Вот как отвезли в палату, так через час и след простыл. Прям так в халате и сбежала. - Тетя Зина натянула на швабру мокрую тряпку, стала протирать полы.
  
   До дома Вика добралась на автобусе. Водитель не стал настаивать, чтобы Вика оплатила проезд, он решил, что девушка наркоманка, себе дороже - с наркоманками связываться. Пассажиры старались держаться от нее подальше, еще подхватишь какую заразу, и с облечением вздохнули, когда Вика сошла с автобуса.
  
   У избы Вику поджидала зареванная Верка.
   - Я тебе по телефону не стала звонить. Стою вот, жду... Ты поплачь, поплачь, Викуля.
   - Вот и хорошо, что ты здесь, - спокойно ответила Вика, - поможешь мне блины испечь для мамы.
   - Умерла ведь твоя мама, ты что, не поняла? - всхлипнула Верка, - два часа уж как умерла.
   Вика не поверила. Как же так? Не может этого быть!
   А в морге, когда приехали забирать покойницу, Верка, наконец-то обратила внимание на пустой живот Вики, вскрикнула, всплеснула руками:
   - Когда ты родить-то успела? И где твой ребенок?
   Вика молчала.
   И на похоронах молчала, и на поминках.
   Уже шептались, не родила ли где в кустах, не выкинула ли на помойку в коробке из-под обуви, был однажды такой случай. Уже и в милицию хотели звонить, но нашелся один, который видел, как Вику сажали в карету скорой помощи.
   Верка просила не трогать Вику, не лезть к ней в душу, блин. "И в то место, откуда рождаются дети, не лезьте, сами туда идите"! Верка, конечно, назвала это место своим словом, и раз десять повторила, и люди, которые шептались про милицию, заткнулись.
   - Оклемается, вернется в роддом и заберет, дайте пока с матерью нормально проститься, - злилась Верка.
   Она же, уже после похорон, когда Вика засобиралась в Москву, заставила ее написать отказ от младенца.
   - Вот здесь пиши: в силу тяжелых материальных условий. Вот здесь номер паспорта и кем выдан...
   Вика послушно писала, даже не вникая в то, что хочет от нее подружка, даже не спрашивая, для чего все это.
   Послушно съездила с Веркой в роддом, отдала заявление главному врачу.
   - Я бы забрала девчонку-то... Ей богу, забрала бы, но муж категорически против. Он своего хочет, но мы пока и своего себе позволить не можем, - оправдывалась Верка перед главврачом.
  
   Уже в Москве, прямо с вокзала Вика позвонила Виктору. Виктор честно признался, что уже женился, но можно встретиться, покалякать.
   - Видишь, мама, я готова была выполнить свое обещание, но обстоятельства оказались сильнее, - сказала Вика Виктору, и повесила трубку.
   Потом она позвонила тете Поле.
   Просто хотела спросить, почему она не приехала на похороны двоюродной сестры. Может, телеграмму не получила? Хотя Верка клялась, что звонить - не дозвонилась, но телеграмму отправила.
   Трубку взял муж тети Поли, Владимир Григорьевич, и сообщил, что телеграмму получил, что Полина в настоящее время на Мертвом море, лечит свой артрит, а он не мог оставить свой бизнес, и, если честно, то очень сочувствует Вике. Светлана была чудесной девушкой.
   Пригласил пожить у них, если Вике негде остановиться в Москве.
   Вика поехала. Квартира двоюродной тети ей очень понравилась.
   И Владимир Григорьевич очень понравился.
   Когда тетя Поля вернулась из-за границы, она очень удивилась.
   Спальня сильно изменилась за время ее отсутствия, всё в розовом цвете, в стиле куклы Барби, а на розовом пуфике - розовый пеньюар Вики.
   Полина решила, было, устроить грандиозный скандал, но Владимир Григорьевич увел ее на кухню, показал какие-то бумаги, чего-то там Полина считала на калькуляторе, в общем, вышла из кухни красная, но удовлетворенная.
   Владимир Григорьевич развелся с Полиной и расписался с Викой.
   Вике нравилось чувствовать себя хозяйкой этой замечательной квартиры. В зале, на пол стены - портрет Светланы в образе какой-то княжны. Художник нарисовал с фотографии, но не просто перерисовал, а одел Светлану в старинное платье, и в шляпу с перьями, а на шею нацепил украшения из рубинов. Портрет получился таким старинным, что хоть в Третьяковке вешай.
  
   ...Единственное, что раздражало Вику - это ребенок соседей.
   Каждую ночь он будил Вику своим криком. Хотя Владимир Григорьевич спал без задних ног, что, конечно, странно.
   Однажды Вика не выдержала, поднялась на этаж выше, требовательно нажала на дверной звонок.
   Ей открыла заспанная тетка лет сорока:
   - Какой ребенок, вы с ума сошли? - возмутилась она, - еще раз разбудите среди ночи, вызову милицию.
   Вика постояла у других квартир, этажом выше и этажом ниже, прислушивалась, может, ошиблась дверью? Нет, тихо.
   Только заснула, опять плач ребенка.
   Купила беруши в аптеке. Они помогали мало, плач был как бы приглушенным, но все равно будил.
   Пошла к врачу, к терапевту, попросила снотворное. Снотворное первое время помогало, потом и оно перестало помогать.
   Съездили в Париж. В первую же ночь в отеле "Опера", Вика проснулась от плача ребенка за стеной.
   Разбудила Володю:
   - Ты слышишь?
   Ребенок перестал кричать.
   - Может, это не ребенок плачет? Может, тебе мама снится? Может, это ты плачешь? - высказывал предположения сонный Володя.
   - Мама не должна плакать, ее мечта сбылась, - серьезно ответила Вика. - Это я по ней плачу, особенно сильно плачу, когда радуюсь.
   - Почему? - удивился Володя.
   - Жалею, что не радуется со мной, - ответила Вика.
   Вика не спала всю ночь, а утром предложила Володе пожертвовать денег, перечислить их какой-нибудь церкви. Ну, не здесь, конечно, и не в Москве, а в глубинке, в Энске, например.
   - Лучше потратить их на психотерапевта, или вон на экстрасенса, - ответил Володя. Он был неверующим, а деятелей от религии считал лицемерами.
   Психотерапевтов Вика опасалась. Придется рассказывать, почему плач, почему детский, придется вспоминать то время, которое ей хотелось бы забыть раз и навсегда, стереть из памяти этот кусок жизни, стереть и даже сжечь... И уже ведь почти получалось, почти не вспоминала, все, как в тумане, то ли было, то ли приснилось... Если б не этот плач, который напоминал, не давал забыть.
   - А экстрасенсы - обманщики, - считала Вика. - Вон, про одного писали, что он гипнотизировал клиенток, и под гипнозом они беременели от него. Пакость какая.
   - А если, к примеру, пожертвовать денег дому престарелых или там приюту какому-нибудь, - предложила она Володе во время завтрака в кафе на Елисейских полях.
   - Я тебя не понимаю, - раздражался Володя, - в матери Терезы решилась податься с моей помощью?
   Вика ничего не ответила.
   А когда вернулись в Москву, перед самым Новым годом, Вика взяла и продала кое-какие шмотки, купленные в Париже. Валютным проституткам продала. И купила на эти деньги чуть ли не тонну памперсов. Отправила их в Дом ребенка. Инкогнито.
   - Это, конечно, мистика, мам, но, прикинь, сегодня ночью она не плакала, - сказала Вика утром портрету Светланы.
  
   Часть вторая
  
   Родители Лины постоянно ругались. Отец был с комплексами, как теперь говорят. Мелочен и патологически ревнив. Мать защищалась, как могла. А лучшая защита, как известно, нападение. Мама унижала отца, смеялась над его бредом, доводила до бешенства, и орала, не стесняясь соседей, если отец замахивался на нее, не выдерживая оскорблений.
   Зачем они жили вместе, непьющие, интеллигентные люди, мама - диетолог, отец - научный сотрудник в НИИ, ради чего терпели друг друга, почему не расходились - Лина не понимала. Неужели из-за единственной дочки?
   - Спасибо, не надо, - могла бы сказать им Лина, если бы осмелилась. Но она боялась своих нервных родителей. И вообще, была тихая, послушная, способная к рисованию, девочка. Но замкнутая, чем часто раздражала мать.
   Лина была уверена, что родители ее любят. Папа покупал ей книги, на книжном базаре, втридорога, разве мелочный человек покупал бы втридорога, записал в библиотеку, давал деньги. Просто так, то рубль, то пятьдесят копеек, на кино, на мороженое. Лина сама никогда не просила.
   Мама старалась одевать дочку модно. А как оденешь модно в эпоху всеобщего дефицита. На спекулянтов вещи покупать? Никаких зарплат не хватит. И мама записалась на курсы кройки и шитья. Ползала вокруг Лины на коленях, подкалывая то там, то сям английскими булавками, что-то бормотала под нос, ворчала, если Лина не стояла по стойке смирно. Платья по выкройкам журнала "Бурда" получались очень красивыми. И Лина, невзрачная внешне девочка, очень даже выделялась среди сверстниц на школьных "Огоньках". Так тогда назывались дискотеки.
   Плохо, что мама рвалась дружить с Линой. Не ради самой дружбы, а чтобы в ее лице обрести союзника в той войне, которую она вела против мужа. Лина не поддавалась.
   - Смотри, Лин, купила кофточку, всего тридцать рублей, красивая? Отцу не говори, я ему сказала, что купила за пятнадцать. Он удавится, если узнает правду.
   - Красивая кофточка, - говорила Лина, - тебе идет, мама.
  
   - Ты думаешь, его уважают на работе, да над ним уже открыто смеются, он же ноль, а терпят его только потому, что подхалим. Ты знаешь, какой подарок он вручил своему начальнику на юбилей? За шестьдесят шесть рублей! А я себе сапоги приличные не могу купить.
   - Иркина мама сшила на заказ. Всего тридцать рублей, а смотрятся, как импортные, - отвечала Лина.
  
   - Ты думаешь, почему он меня ревнует? Потому что, сам грязный. Обратила внимание, как он на твою подружку вчера смотрел?
  
   А Ире всего четырнадцать, как и Лине. И Лина содрогается от маминых домыслов. И уже смотрит на отца другими глазами, и ей даже противно смотреть на него. Но потом приходит Ирка, отец на нее - ноль внимания, и Лина понимает, это мама - сумасшедшая, а отец не такой уж и гадкий, просто слабохарактерный, другой человек уже давно бы убежал от такой жены.
   Во время ночных разборок родителей Лина прятала голову под подушку и клялась самой себе: Никогда, никогда ее дети не будут слышать, как родители унижают друг друга. Лучше уж всю жизнь прожить одной.
  
   Лине уже исполнилось семнадцать, когда отца повысили в должности, и он стал пропадать в командировках. В доме стало много спокойнее.
   - И мой отец, - сказала мама, - перед тем, как уйти от моей мамы, пропадал в командировках. А потом нашел себе там молоденькую. Ни я, ни мой брат не общались с ним до самой его смерти. Он умер от туберкулеза, в одиночестве, вторая жена бросила его.
   - Сколько тебе было лет? - спросила Лина.
   - Двадцать два.
   Лина удивилась, в двадцать два года можно было бы уже жить своей жизнью, не лезть в разборки родителей.
   - И дед мой, со стороны матери, - купец второй гильдии, бросил свою жену с тремя детьми, жил с какой-то цыганкой. А она его ограбила, - не могла угомониться мама.
   - Может, тебе переписать сценарий по-своему? - предложила Лина.
   - Как это?
   - Брось папу сама.
   - Не дергайся, - ответила мама. Лина примеряла платье, которое мама шила ей на выпускной вечер, и мама то и дело колола ее английскими булавками.
  
   А в восемнадцать лет Лина вышла замуж. Познакомилась она с будущим мужем на танцплощадке, в парке культуры и отдыха.
   - Ой, какой фактурный, я умираю, Лин, - подруга Ира бросила взгляд в сторону группы курсантов военного училища.
   Всех хоть сколько-нибудь привлекательных ребят Ирка называла тогда почему-то фактурными.
   Лина с интересом взглянула в сторону курсантов, выискивая того, кто привлек подругу.
   Курсант Михаил Мухин поймал ее заинтересованный взгляд, пригласил на танец, потом еще раз пригласил, потом проводил до дома. Потом они встречались раз в неделю, ходили в кино, после культпохода целовались в подъезде дома Лины. Через два месяца Мухин сделал предложение. Многие курсанты стремились жениться на последнем курсе военного училища.
   А Ирка, как потом выяснилось, имела в виду совсем другого парня.
   Лина не знала, соглашаться ей, или нет. Мама была очень даже за. Ей нравилось, что Миша без пяти минут офицер. Ирка сказала: Раньше сядешь, раньше выйдешь. В том смысле, иди, пока берут, потом разберешься. Самой Ирке никто предложения еще не делал, хотя она была поярче, или, как сейчас говорят, сексапильнее Лины.
   В брачную ночь Лина поняла, что Мишка ничем ей больше неинтересен. Она ожидала гораздо большего от супружеских отношений. И не то, чтобы парень оказался никудышным в постели, он старался. Само дело, до которого Лина дорвалась, связав себя узами Гименея, разочаровало ее до глубины души. Заниматься ЭТИМ ей больше не хотелось. Ни с мужем, ни с кем бы то ни было. Всё! Можно и нужно было разводиться.
   - Это не повод для развода, - сердилась мама, - женщина в женщине просыпается ни сразу. Возможно, после родов.
   - А сейчас - как?
   - А сейчас потерпеть. Миша - хороший, спокойный человек, любит тебя... Без пяти минут офицер. Тем более, он так редко приходит в увольнение. Тем более, через полгода вам уезжать по его распределению. Возможно, за границу. Понимаешь меня?
   Для мамы заграница была чем-то, вроде рая. Терпеть, повиноваться, страдать, и пустят заграницу. Не выпихнут под зад, как предателя Родины, а разрешат.
   - Тебе неинтересно посмотреть мир? - искренне удивлялась мама.
   - Мне интересно, - соглашалась Лина. - Но, может, в другой раз, и не с Мишкой?
   - Если вы разведетесь, он туда не попадет. Считай, что ты начала жизнь с того, что испортила ее другому человеку, - пугала мама, - ты ведь не желаешь ему такого зла, правда? И потом. Кому ты будешь нужна - разведенка?
  
   А через полгода после свадьбы Лины отец бросил маму. Ушел к еще более стервозной женщине, как доложили маме родственники отца.
   Мама попала в нервное отделение больницы. Из комочка нервов превратилась в оголенные провода, в большой, запутанный клубок оголенных проводов.
   Лина навещала ее в больнице, носила передачи, сидела с ней на скамейке в сквере больничного двора, но старалась держаться на расстоянии не менее метра, как бы не шарахнуло током по животу.
   Лина была беременна. И купалась в этом состоянии, как солнечную ванну принимала. Небо в тучах, у всех под ногами слякоть и грязь, а Лина принимает солнечную ванну.
   Мать, тяжело дыша, кляла отца последними словами. Нервная болезнь заключалась в том, что у нее не хватало дыхания. Требовала от Лины заверений, что она никогда не будет звонить отцу, бросит телефонную трубку, если он позвонит, скажет ему, что он умер для нее, что Лина его мысленно похоронила, раз он так поступил с ее матерью, плюнет на его могилу!
   - Поклянись, - задыхалась мать.
   Лина кивала и отодвигалась от нее на безопасное расстояние, и слушала только себя, слушала только то, что происходит внутри ее.
   - Чего ты от меня все время пятишься? Считаешь, что я сама виновата?! - кричала мать.
   - Я ото всех отодвигаюсь, - тихо признавалась Лина, - у меня токсикоз на человеческий запах.
   - Но в транспорте же ездишь! - матери хотелось ругаться, как дышать.
   - Я хожу пешком, - говорила Лина. И это было чистой правдой.
   Она ходила только пешком, потому что будущему ребенку полезно, и потому что в транспорте можно подхватить грипп, или другой вирус, не дай бог! Питалась только тем, что полезно ребенку, с вечера составляла меню, терла себе соки, даже из картофеля - там крахмал, не говоря уже о железе в яблоках. Как праздника, ждала приема в женской консультации. Перевелась на заочное отделение. Устроилась работать в библиотеку, в читальный зал.
   В библиотеке тихо, малолюдно, шуршат страницы. Лина тоже шуршит страницами, читает книгу "Ваш ребенок".
   И ремонт она сделала в своей комнате. Побелила потолок и наклеила новые обои, нежно персикового цвета. Обои помогла клеить Ира.
   Повесила желтые шторы на окна, купила торшер с желтым абажуром, купила желтое покрывало на тахту. Отдала в чистку половичек югославский, чистошерстяной, в разноцветную, яркую полоску. После чистки он стал, как новенький. А в горшочки, настенные, напольные, свисающие с потолка посадила комнатные растения: традесканцию, бересклет, дидимохлену, каланхоэ.
   И так хорошо, так светло стало в комнате, что не хотелось оттуда выходить.
   И замечательно, что мама в больнице, ее, наконец-то вылечат. И прекрасно, что отец с другой женщиной, может, наконец-то будет счастлив. И очень хорошо, что Мишка уехал в Венгрию по распределению, а Лина не развелась перед его отъездом, не испортила ему жизнь.
   Но самое чудесное, что она ждет ребенка.
   Вот здесь Лина поставит кроватку, а вот здесь тумбочку для пеленания, она уже присмотрела.
   Деньги у нее есть, деньги дал отец. Он подкараулил Лину у библиотеки, и воровато оглядываясь, сунул ей пятьсот рублей в конверте.
   - Это для внука, - сказал он. - Но я тебя умоляю, никому не говори. Скажи, что выиграла в лотерею.
   Лина поняла, что отец продолжает жить в страхе. И перед мамой, и перед новой женой, еще более стервозной, чем первая жена, как говорили родственники отца.
   - Деньги на ремонт и мебель Мишка прислал, - сказала она маме, когда та вернулась из больницы.
   - Вот видишь, - сказала мама, - какой он у тебя порядочный. А ты с ним разводиться хотела.
   Мишка и не думал посылать денег, он вообще о ней забыл, о своей беременной жене.
   Но свекровь, молчаливая и худенькая женщина, Лина её видела только на свадьбе, позвонила как-то, сообщила, что получила от Миши письмо, вызов он Лине оформил, но лучше пока не приезжать, условия плохие. Тем более, для ребенка. Вызов действует год.
  
   Отец Лины умер. Вечером заснул, утром не проснулся.
   - Хорошая смерть, - говорили люди, пришедшие проводить его в последний путь, - но жалко, что так рано. Пятьдесят семь лет - не возраст, совсем не возраст умирать.
   Сорокалетняя вдова рыдала так яростно, что Лина приняла ее за плакальщицу, она не так давно видела документальный фильм о плакальщицах, и недоумевала, кому пришла идея - пригласить плакальщицу. Она оглядывалась по сторонам, в поиске второй жены отца, чтобы та попросила плакальщицу плакать потише. "Моей дочке всего полтора месяца, оставить её не с кем, мама в санатории, а эта плакальщица может разбудить ее".
   Но кто-то сказал за ее спиной:
   - Ишь, как вдова убивается. Любила, видать.
   А второй человек ответил:
   - Обидно ей. Ордер вот-вот должны были получить на новую квартиру, ленинградского проекта, а теперь живи всю жизнь в однушке хрущовской постройки. Как тут не убиваться.
   Лина с неприязнью взглянула на плакальщицу и увидела, что она не любила отца. Уж очень хищное лицо, и не слезинки на нем, не смотря на вопли. Жалко папу.
   Жалко, жалко папу, и даже не потому, что умер, а потому что жил безрадостно. Ведь жизнь - это счастье. Просто жизнь, сама по себе. И зачем же надо было тратить ее на бесконечную войну и печаль, - горевала Лина, прижимая к себе крошечную доченьку, Дашеньку.
   Дашка начала кряхтеть, ворочаться.
   Быстрей бы уж все кончилось, - беспокоилась Лина.
   Нельзя ей впускать в себя беду, нельзя, молоко может пропасть.
   И как только могильщики опустили гроб в землю, Лина потихоньку ушла с похорон.
   Не кормить же Дашеньку при всех.
   Покормила дочку в такси, прикрыв грудь черным, траурным платочком.
   - В конце концов, это твоя внучка, - мысленно извинялась она перед отцом за то, что не дождалась конца похорон. - И обидно, что ты так и не нашел времени взглянуть на нее, - оправдывалась она перед ним, слегка нападая.
  
   ...Мама вернулась из санатория с мужчиной. Маме - сорок восемь, мужчине, Игорю Петровичу, шестьдесят три. Познакомились, решили начать жить сначала. Оба. Почему бы и нет?
   Игорь Петрович выглядел молодцом, капитан второго ранга в отставке, служил на подводной лодке. Чай любил пить из блюдечка, прикусывая сахарок. Мама им гордилась.
   Вернее, не столько им, сколько собой. Вот ведь. Нашла себе, а говорили. И не самого завалящего нашла. Так что не надо ее жалеть.
   Хотя никому и в голову не приходило жалеть ее.
   Нет, когда она в нервное отделение попала, то ее, конечно, жалели. Незамужняя и бездетная подруга мамы, Варвара Степановна, всё сокрушалась, как теперь мама будет воспитывать дочь одна, ведь дочери, то есть, Лине, уже за восемнадцать, алименты уже не слупишь с загулявшего мужа.
   Другая подруга, Марина Сергеевна, жена алкоголика, возмущалась, что мужчина бросил женщину в самый тяжелый период ее жизни, в климактерический период. А ведь всем уже известно, чем это чревато для женского здоровья.
   Теперь, когда бывший муж умер, а мама нашла себе другого, подруги радовались за нее.
   - Тише, пожалуйста, Дашенька спит, - просила Лина, - выходя из своей уютной и красивой комнаты на тесную кухню.
   На кухне Игорь Петрович рассказывал забавные истории из своей прошлой жизни на подводной лодке, и дамы хохотали. Громче всех смеялась мама, она чуть ли не визжала.
   - Почему она не едет к своему офицеру, - интересовалась Варвара у мамы, - или он не за границей служит?
   - За границей, за границей, - успокаивала подруг мама, - скоро в военном городке достроят жилой дом для офицерских семей, и Лина сразу же поедет. Да, доченька?
   - Мы будем вести себя тише, - доброжелательно улыбался Лине Игорь Петрович. Он вообще был симпатичным человеком.
   - Как дочь-то у тебя расцвела, Надь. Красавица, - сказала маме Марина Сергеевна, когда Лина прикрыла за собой дверь на кухню.
   - Да какая она красавица? - ответила мама, - просто так выглядит, после родов.
   Лина усмехнулась. Она и сама знала, что очень изменилась. На нее поглядывали, оглядывались, даже пытались познакомиться. Не смотря на то, что она всегда везла перед собой коляску с дочкой Дашенькой.
  
   ...В военном городке было скучно.
   Офицеры и их жены копили деньги на подержанные советские автомобили. Экономили на всем, кроме водки.
   Мишка так же, как все, неумеренно пил и так же страстно мечтал купить подержанный автомобиль. Больше его ничего не интересовало. Дочку он почти не видел, уходил на работу, она еще спала, возвращался из гостей, она уже спала.
   Молодые супруги спали на одной тахте, но каждый под своим одеялом. Лина вежливо просила не трогать ее, ей нельзя. Ну, нельзя, так нельзя, подробности Мишка не выяснял. К тому же его не раз видели с вольнонаемной, женщиной лет сорока, с ней, наверное, уже всегда было можно.
   Лина, в тайне от Мишки, тоже хотела Волгу. А что? Купить здесь Волгу, в Союзе продать. Это ж первый взнос за кооперативную квартиру!
   В Веспреме наткнулась на магазин с уцененной обувью. Чуть заметная царапина на одной туфельке, и вся партия этой модели продавалась по цене домашних тапочек. А туфли - модные, лакированные.
   Лина продала жене замполита золотую цепочку с кулоном и обручальное кольцо. Жена замполита сказала, что купит у неё еще, пусть Лина привезет ей из Союза. То золото, что на себе, в декларации не нужно фиксировать.
   Понятно.
   - А если я повезу в Союз обувь? - спросила у жены замполита Лина, мысленно подсчитав, на сколько пар обуви хватит вырученных за золото форинтов. - Допустим, двадцать пар женских туфель?
   - Если туфли разной модели, то ничего не будет, имеешь право. Если одной и той же, то могут конфисковать на таможне, - четко отвечала жена замполита. Ее муж уже не одну Волгу перегнал в Союз.
   Денег хватило на приобретение тридцати пар обуви. И на отрез кримплена в подарок маме.
   Лина поехала домой.
   Распихала обувь по комиссионкам. Пусть всего по шестьдесят рублей за пару, зато без всякого риска.
   На вырученные деньги повезла в Венгрию золото (на себе), дрели, слесарные инструменты и цветной телевизор. На перроне будапештского вокзала всегда толпились мадьяры, поджидающие советский товар.
  
   В следующий раз Лина везла на Родину уже сто пар обуви и три больших ковра.
   От Мишки она решила уйти, как только накопит на кооперативную квартиру.
   - Ребенку нужен отец, - кричала мама, - ты лишаешь ребенка отца. Ты думаешь только о себе!
   Игорь Петрович уже вернулся к жене-старушке. Мама отпустила его легко, он успел ей поднадоесть. Но свое дело Игорь Петрович сделал, мама уже не чувствовала себя брошенной женой, ведь она отпустила человека добровольно.
   - Мишка не очень хороший отец, - спокойно отвечала Лина, - и не кричи, Дашку разбудишь.
   - Он бьет ребенка? - громким шепотом интересовалась мама. И отвечала самой себе. - Не бьет. А то, что его не бывает дома, так это он для вас и старается. Кормит вас, заботится, квартиру получил.
   - Если ты беспокоишься о том, что я с Дашкой поселюсь у тебя, то не беспокойся, я куплю квартиру, - отвечала Лина.
   - Если ты не прекратишь спекулировать, то я не знаю, что со мной будет, - парировала мама. - В нашей семье было все, что угодно, но спекулянтов не было.
   - Твой дед разве не был купцом второй гильдии? - усмехалась Лина.
   Она уже свободнее чувствовала себя с мамой. Довольно глупо бояться собственной матери, которая желает тебе только добра, тем более, если мама стоит перед тобой в венгерских шмотках, в лакированных туфлях, пусть и с царапиной, и на шикарном ковре - два на три. Лина могла бы продать его за тысячу рублей узбекской семье в аэропорту, но подарила маме. И мама плакала от радости. Так что, не так уж и плохо иметь в семье хотя бы одну спекулянтку.
   - Кому ты будешь нужна, разведенка с ребенком, будь у тебя даже две квартиры? Кому нужен твой ребенок? - кричала мама.
   - Я сначала найду хорошего отца для ребенка, потом разведусь, - успокаивала ее Лина.
  
   ...И начала поглядывать на мужчин, как на потенциальных претендентов на ее руку и сердце. Вздыхателей хватало, но при близком рассмотрении все они ею забраковывались.
   Военный врач, например. Взрослый, тридцать лет, непьющий, разведенный.
   Врач был молчалив, как пациент перед наркозом. Болтала, в основном, Лина. А он смотрел на нее напряженным, каким-то болезненным взглядом и, казалось, чего-то ждал.
   Каких-то разумных действий, типа инициативы.
   Но Лина не решалась.
  
   Потом Лина опять приехала в Энск. На этот раз сдавать экзамены за третий курс.
   В первый же вечер, на вечеринке в честь дня рождения Иры, Лина познакомилась с Вовой Кузовкиным.
   Он начал ухаживать за ней, подливал вина, накладывал закуску, пригласил на авторский вечер в Доме культуры. Кузовкин сочинял песенки. Собирал полный зал студенток - поклонниц его творчества. Они глядели на него во все глаза, внимая проникновенным строчкам. Но он смотрел только на Лину. И она уже чувствовала себя ни во втором ряду, на третьем месте, а чуть ли не в императорской ложе. Как будто это только для нее одной - и весь этот концерт и весь этот исполнитель - бард, менестрель, скоморох. Было очень приятно.
   В перерыве, на выходе из кабинки туалета, она нечаянно подслушала разговор двух девиц.
   - Что-то я раньше не встречала ее здесь. Ну, эту, новую фаворитку короля самодеятельной песни.
   - Говорят, что она приехала из Венгрии.
   - Так она иностранка? Вот это да! Браво, Кузовкин! Сбылась мечта идиота.
   - Да какая она иностранка. Нашего, местного, разлива девочка. Просто муж офицер.
   - Туфли на ней клевые. А вообще, мне его предыдущая больше нравилась.
   - Это ты про какую? Про Таньку, или про ту, рыжую?
   Лина стояла за дверью кабинки и ждала окончания антракта, чтобы пройти в зал незамеченной.
   Во втором отделении вдруг увидела, что Кузовкин урод. Губы толстые. Нос красный, как у пьяницы.
   И было не понятно - что уж такого замечательного находят поклонницы в его песнях, однообразных и унылых, как осенние дожди.
  
   Потом она познакомилась с Лёней Молчановым. Он работал в газете и писал хорошие стихи.
   Меланхолик с приступами бесполезной активности, он забавлял окружающих противоречиями своего сложного характера. В нем удивительным образом сочеталась обреченная подозрительность ослика Иа-Иа и жизнерадостная легковерность Пятачка. Своенравность римского императора и подобострастность раба. В Лину он влюбился без памяти. Млел, мямлил, терялся и всячески угождал. Забирал Дашку из детского садика, если Лина задерживалась в институте. Писал Лине шпоры, болел за нее, отмечал с ней успешную сдачу каждого экзамена. Дарил книги. Забрасывал цветами.
   Лине нравилась его любовь.
   Сама она его не любила, но сочувствовала ему, такому одинокому и неустроенному. А это уже немало. От сочувствия до любви - полшага. Ближе, чем от любви до ненависти.
   Тем более, что Лёня был гораздо интереснее, чем Мишка, даже сравнивать было бы смешно. Хотя тоже любил выпить. Но творческой личности сам бог, как говорится, велел.
  
   ...Международный день трудящихся решили справлять в компании. Лина пригласила Иру, а Леня своего приятеля Севу.
   Пригласили для Ирки, а оказалось для Лины.
   Лина почувствовала, что этот Сева именно для нее, с первого взгляда почувствовала.
   Благородное лицо. Не современное, во всяком случае. Темные волосы коротко пострижены. Улыбка чуть смущенная, но открытая, доверчивая. Хорошая улыбка. В синих глазах - искренний интерес к новым людям. Мельком взглянул на Ирку, задержался на Лине. Тем более, Лина просто прилипла к нему взглядом.
   - Сева, - сказал он, и протянул Лине руку.
   - Лина, моя невеста, я тебе рассказывал про неё, - Леня так и лучился радостью.
   "Какая невеста? Что значит невеста"? - с досадой подумала Лина. Но вспомнила, что час назад Молчанов сделал ей предложение. Но ведь она не приняла это предложение. Так причем тут невеста? К тому же, она еще замужем.
   - Пригласите меня на танец, Сева, - просто сказала Лина, и сложила руки на его плечи.
   Молчанов все понял. Хлопнул еще один стакан коньяка. Подошел к Ире. "Шаганэ ты моя, Шаганэ"... - с завыванием декламировал он, присев перед ней на карточки, и глядя на нее снизу вверх, как бесхозная собака.
   Ира терпела, натянуто улыбаясь.
  
   ...Вечер кончился тем, что пьяного Молчанова уложили спать, а Сева пошел провожать обеих девушек. Поймал такси.
   Сначала отвезли Иру, потом доехали до дома Лины.
   В подъезде постояли. Видимо, Лина так смотрела на него, что он ответил:
   - Я не могу. Лёня мой друг.
   При чем тут Лёня, - хотела спросить Лина, но не спросила.
   Попрощалась и убежала. У двери в квартиру остановилась, заглянула в лестничный пролет. Сева курил, прислонившись к стене.
  
   ...На следующее утро она поехала к Молчанову, и с порога попросила телефон Севы.
   - Он в командировке, улетел утренним рейсом, - морщась от головной боли и предательства, проворчал Лёня.
   - Надолго?
   - На две недели, плюс, минус...
   - Лёнь, ты прости меня, пожалуйста. Это даже хорошо, что я познакомилась с твоим другом до того, как мы с тобой чуть было... ну, ты понимаешь.
   Лёня махнул рукой. Лина записала на листочек название городка, куда командировали Севу, и адрес гостиницы, в которой Сева остановился.
   Она хотела видеть его. Сейчас. Или через полтора часа. Сколько там добираться, если воспользоваться услугами аэрофлота?
   Ну, допустим, прилетит, а что сказать? Лина сомневалась.
   Дашка была с мамой, на даче.
   Так что дома Лину никто не ждал.
   А что случится, если она прилетит, посмотрит на Севу и улетит обратно? В этот же день. Или, может, на следующий день?
   Лина шла к остановке троллейбуса. Если сейчас придет второй номер, то она поедет в институтскую библиотеку, - загадала она.
   Подошел седьмой, который вез пассажиров в аэропорт. Значит, судьба.
   Билетов до того города, куда уехал в командировку Сева, в кассе аэропорта не было. Значит, не судьба.
   Лина пошла в буфет аэропорта.
   И уже допивала кофе, когда услышала резкий голос кассирши.
   - Девушка! Девушка! Ну, куда же вы пропали? Есть один билет! Пассажир отказался. Платите и бегите скорей, а то уже трап убирают.
   Значит, судьба.
  
   Гостиница оказалась огромной, расположенной буквой П.
   Лина присела на скамейке под деревом, внутри П и стала думать. Дело в том, что она не знала фамилии Севы. Искать его только по личному имени в этой огромной гостинице, дело почти безнадежное.
   Из открытого окна на втором этаже раздавался голос Окуджавы. "Пока земля еще вертится, пока еще ярок свет, господи, дай же ты каждому того, чего у него нет"... И она вспомнила. Вчера у Молчанова, Сева рассказал ей, что купил новую пластинку Окуджавы. И слушает ее по сто раз в день. Даже в командировках берет напрокат проигрыватель.
   Она пошла на звук песни, прислушиваясь к каждой закрытой двери на втором этаже.
   Сева полулежал на кровати. Увидев ее, он вскочил.
  
   - Ты вошла вся в красном, как день Победы, как сама победа. Глазам стало больно, такая это была яркая вспышка.
   - Я вошла и не знаю, что сказать... Стою, главное, и молчу. Я не знала, как ты среагируешь.
   - Я среагировал очень хорошо, - отвечал Сева, - очень обрадовался. Я ждал от тебя чего-нибудь подобного. Но все равно твой приезд был полной неожиданностью.
   Это уже было ночью, после ресторана, в его номере, в постели.
  
   ...Потом они встречались по друзьям, по знакомым. Дачный период еще не начался, и была возможность встречаться на дачах.
   То на даче его родителей, то на даче Лины.
   Врывались в холодный домик, варили картошку с тушенкой, пили чай, добавляя в него сушеную мяту.
   Однажды, уже ночью, приехали на дачу Лины, и выяснилось, что она забыла ключи дома.
   Недолго раздумывая, Лина рубанула ребром ладони по окну веранды, разбила стекло, влезла сама в домик, чуть ли не за уши втащила Севу. Ладонь, конечно, поранила, и было много крови, но зато какое приключение!
   Когда мама уезжала в командировку, Сева жил у Лины.
   Вместе купали Дашку, вместе укладывали ее спать, потом садились смотреть телевизор в обнимку, слушали новости.
   Диктор местного телевидения был принят на работу совсем недавно, и очень старался, уделяя большое внимание четкому произношению слов. Иногда от этой старательности страдал смысл произносимого текста.
   - Днем и ночью солнечно! - объявил он однажды, завершая передачу прогнозом погоды. И замер, недоуменно прислушавшись к сказанному им же. Но было уже поздно. Прямой эфир.
   Как они хохотали!
   - Знаешь, у тебя в глазах светятся лампочки, такие два маленьких солнышка, как у совсем еще маленьких детей, как у Дашки, - сказал тогда Сева. - Так что эта фраза диктора не такая уж абсурдная, какой кажется на первый взгляд. С тобой, действительно, днем и ночью солнечно.
  
   ...И с Дашкой Сева сразу же нашел общий язык.
   Общался на равных, хотя Дашка только-только начала говорить. Понять, во всяком случае, ее было сложно. Но Севу это только развлекало. Они беседовали на тему самолетов и поездов, смотрели вместе мультики, рассматривали вместе книжки. Они были даже похожи друг на друга, Сева и Дашка.
   Каждая женщина могла бы мечтать о таком отце для своего ребенка.
  
   ...Однажды утром Сева проснулся не в настроении. Затеял серьезный разговор.
   - Пора нам прекращать наши отношения.
   - Почему? - удивилась Лина.
   - Тебе все равно скоро уезжать к мужу.
   - Я не поеду. Останусь здесь. Куплю квартиру. Ты будешь приходить ко мне, когда захочешь.
   - Ты предлагаешь мне утилизировать тебя?
   - В каком смысле?
   - В том, что когда захотелось женщины, то пришел. Сделал свое дело и ушел.
   - Ты можешь жить у меня.
   - Нет. Я не готов к семейной жизни.
   "Не навязывайся. Молчи, - уговаривала себя Лина. - Сделай вид, что этого разговора не было. И тогда все останется, как прежде".
   Как прежде не стало. Появилось напряжение. Терялась легкость.
   Когда пришло время возвращаться в военный городок, Лина решила ехать. Иногда бывает так, что отношения можно сохранить только на расстоянии.
   К Мишке возвращаться хотелось так же, как идти на эшафот. Но другого выхода не было.
  
   Любимым ее занятием стало эпистолярное творчество. Писать было не о чем, жизнь в военном городке текла по-прежнему вяло и уныло, Лина писала о своей любви.
   По половине школьной тетрадки в день.
   Мучительно ждала ответа.
   День, когда получала весточку от Севы, превращался в праздник. Его письма она зачитывала до дыр, знала наизусть каждое слово, но все равно при каждом удобном случае вытаскивала листочки и вглядывалась в каждую буковку. Втягивала в себя слова, как спасительный воздух из кислородной подушки.
   Через два месяца ей удалось выбраться в Союз, правда, всего на неделю. Она нашла для Даши няню, накупила опять ковров и туфель, и полетела самолетом, чтобы сэкономить ночи.
   В Москве - пересадка. И нелетная погода. Ковры продала прямо там, семье из Таджикистана. И туфли продала - работницам аэрофлота.
   Кричала из кабинки междугороднего телефона, чтобы Сева ее не встречал, потому что неизвестно, когда еще объявят посадку, а ему завтра с утра на работу.
   Прилетела в Энск глубокой ночью, сняла номер в гостинице молодежного центра, и просидела до утра на не разобранной кровати, не в силах перенести такого близкого его отсутствия, всего шесть остановок на трамвае.
   Встретились только на следующий день, в ресторане того же молодежного центра. Вглядывались друг в друга, заново узнавая. Танцевали. Она чувствовала, как дрожит его рука на ее талии. И мечтала только об одном, быстрей бы в номер. Но надо было (кому? для кого?) соблюдать приличия.
   Поднялись наконец-то в номер, а в нем незнакомая девушка, приехала на какое-то молодежное мероприятие из деревни. Подселили-таки. Хотя Лина заплатила за весь номер, то есть за двоих. Схватили вещи и бегом на улицу - ловить такси.
   Остановились в центре. У первой попавшейся гостиницы.
   Лина попросила Севу подождать в сторонке, а сама бросилась к администраторше, сидящей за неизменной табличкой "Мест нет". Сунула в свой заграничный паспорт червонец. Как закладку.
   - Номер на двоих. Пожалуйста. Со мной муж. Но у него временно нет паспорта. Он венгр. И его паспорт сейчас в посольстве. Он хочет принять советское гражданство.
   Администраторша без лишних слов протянула бланк.
   - Ты мой муж, и ты венгр. Я буду с тобой говорить на венгерском, а ты на все мои вопросы отвечай: Иген, иген. Иген - это "да", - шептала она Севе, заполняя анкету.
   - Сколько стоит вон то зеленое платье? - спрашивала Лина на венгерском, ведя Севу мимо администраторши.
   - Иген, - послушно кивал Сева.
   - Заверните, пожалуйста. До свидания. Как зовут вашу дочку?
   - Иген.
   Администраторша даже не взглянула в их сторону.
  
   ...Из номера почти не выходили.
   Через неделю небритый Сева мог шагать по улице, разве что, держась за стенки домов. Лина порхала рядом.
  
   Прошел месяц, и Лина прилетела снова. Опять на несколько дней. Сева дал ей кличку - стихийное бедствие.
   Леня называл хорошей погодой.
   Молчанов любил ее по-прежнему, и посвящал ей трогательные стихи.
  
   ...Лина летала туда-сюда, и Севу, казалось, устраивали такие отношения. Но так только казалось.
   Мужчины, в сущности, как были в древности охотниками, так ими и остались. Самая удобная добыча - замужняя женщина. Никакой ответственности и ощущение безопасности.
   Замужняя не грозит его свободе.
   Она и сама вдыхает эту свободу периодически, в короткие промежутки, так называемых, командировок.
   Отсюда праздничность встреч и ощущение комфорта.
   Комфорт, это когда тебе очень хорошо и при этом ты никому ничего не должен. Но к комфорту быстро привыкаешь, и когда любимая уезжает к законному мужу, начинается дискомфорт.
   Чего-то не хватает. Улыбки ее по утрам. Разговоров в темноте шепотом, после того, как разжались объятья. Завистливых взглядов на улице.
   Ближе к ночи начинают мучить мысли.
   Вот сейчас, что она там делает? Уже вечер. Кормит, наверное, законного мужа ужином. Что-то рассказывает ему, улыбаясь своей солнечной улыбкой. Смотрит на него заботливо, подперев щеку ладошкой.
   А сейчас? Укладывает спать дочку, читает ей сказку на ночь. Хорошая у нее дочка. Спокойная, здоровенькая, ясноглазая. На маму похожа.
   А сейчас? Время уже одиннадцать вечера. Легли спать. В супружескую койку.
   Та-ак! Лучше такие картинки не представлять, не заснешь до утра, будешь ворочаться, скрежеща зубами, отмахиваясь от видений, как больной белой горячкой от крошечных динозавров.
   Утром просыпаешься хмурый, раздражительный.
   Все! Хватит. Пора завязывать такую жизнь.
   В конце концов, есть и другие девушки. Свободные, легкомысленные, не менее веселые.
  
   - А мне гадалка нагадала, что у меня будет четверо детей, - доверчиво сообщила Севе одна из них, когда он пригласил ее на медленный танец в переполненном ресторане.
   - Хорошая гадалка, - доброжелательно отреагировал он, - могла б нагадать чего похуже.
   - А ты любишь детей?
   - Я?
   И возникает в памяти очаровательная мордашка ее дочки. Ее доверчиво распахнутые глаза. Почему она не его дочь?
   - Хочешь анекдот? - уклоняется Сева от ответа. - Просыпается мальчик среди ночи и плачет. "Что такое"? - беспокоятся родители. "Я Ленина боюсь", - отвечает мальчик. "Почему же ты его боишься"? "Он вечно живой и любит маленьких детей".
   Партнерша бросает на Севу недоуменный взгляд:
   - Но Ленин, действительно, любил детей. Что ж в этом страшного? Или смешного?
   Вторая девушка поумнее, но развязнее.
   Третья, четвертая, пятая - вообще никакие.
   Смертельно скучно с ними, с этими девушками. А с Линой не скучно. С ней не соскучишься, - думал Сева, почему-то злясь и на нее, и на себя.
  
   Когда Лина прилетела на встречу Нового года, Сева затеял допрос с пристрастием.
   - Ты спишь с мужем?
   Ей бы ответить, что вообще-то это не его дело, но она опускает глаза, пугается:
   - Нет, не сплю.
   - Как же так? Молодой парень. Как же он обходится?
   - Я люблю тебя, я не могу быть ни с кем, кроме тебя.
   Сева не верит.
   - Ты спишь с ним. И со мной. Как называются такие женщины, а?
   Тут Лина могла бы сказать ему: Пошел вон.
   И ее жизнь могла бы потечь совсем по другому руслу. Лучше или хуже, неизвестно. Но по-другому.
   Но она не сказала ему: Пошел вон. Она не хотела его терять. И хотела, чтобы у него было хорошее настроение. По крайней мере, когда он с ней.
   А Сева и сам не знал, чего он хочет.
   Пришла компания, началось веселье, они помирились.
   Леня Молчанов пригласил Лину танцевать, спросил ласково:
   - Ну, как ты?
   - Да так. Ничего.
   - Долго собираешься болтаться между двумя странами?
   - Давай о чем-нибудь хорошем.
   - Он еще не сделал тебе предложения?
   - Уже давно сделал, - улыбнулась Лина, - но я еще думаю. Не могу решиться, уж слишком серьезно для меня.
   Ему-то какое дело, - сердилась Лина, - сделал ей Сева предложение, или не сделал.
   - Поздравляю! - Леня обнял ее и расцеловал в обе щеки.
   - Что с тобой?
   - Скоро узнаешь.
   Утка о том, что Сева сделал Лине предложение, облетела всех присутствующих в мгновение ока.
   Их поздравляли, желали счастья.
   Сева не отрицал, но вопросительно смотрел на Лину, считая, вероятно, что эту утку запустила она.
   - Я этого не говорила. Вернее, я сказала не так. С сарказмом, Леня по-своему истолковал. А, может, нарочно начал сплетничать, непонятно только с какой целью, - оправдывалась Лина.
  
   - Знаешь, что? - сказал перед ее отъездом Сева, - А почему бы и нет? Ты мне так надоела, что я без тебя больше не могу.
  
   ...Лина собирала чемоданы, а Миша сидел на табуретке и внимательно следил за каждым ее движением. Может быть, опасался, как бы Лина не захватила чего-нибудь из его вещей, а, может, и переживал, но старался не подавать виду.
   Дашка разревелась, когда Лина начала складывать в чемодан ее игрушки. Мишка начал орать, чтобы Лина успокоила ребенка. Он всегда начинал орать на Лину, если ребенок капризничал. Как будто, не от него ребенок, как будто она его на стороне нагуляла.
   Лина прижала к себе Дашку, и сама расплакалась. И даже подумала: А, может, просто уехать, да жить вдвоем с Дашкой. Сева будет приходить в гости. И отношения можно будет сохранить дольше. Много дольше, чем вот так, в семье. Дочка плачет, мужчина раздражается. Тем более, если не родной отец. Вдвойне обидно.
  
   ...Развод Лина получила через полгода, когда Мишка приехал в Энск, в отпуск. На алименты Лина не претендовала, но с условием, что Мишка подпишет бумагу, что не против того, чтобы Дашку удочерил Сева.
   Мишка нервничал, когда они встретились у нотариальной конторы.
   Как так - отказаться от дочки?
   Но любовь к деньгам победила.
   Тут, очень кстати, в газетно-журнальном издательстве, где работал Сева, предложили кооперативные квартиры, но только семейным парам. Необходимо было, как можно скорее зарегистрироваться. В городском загсе были огромные очереди. Надо было ждать целых два месяца.
   Но помогла мама. У нее была знакомая, которая работала в Загсе маленького городка. Мама созвонилась со своей знакомой, и уже через два дня Лина и Сева сели на электричку и поехали в этот самый районный центр.
   Свидетелем со стороны Севы был Леня Молчанов.
   На вокзал он явился изрядно набравшийся, с черной хозяйственной сумкой, в котором бренчали бутылки "Грушевой".
   Поскольку брачующиеся не были жителями этого городка, и работница загса нарушала устав, расписывая их, было решено, что процесс регистрации состоится в курятнике. Во дворе дома работницы, подальше от любопытных глаз.
   Со стороны Лины свидетелем был нетрезвый и безногий муж заведующей загсом.
  
   В этот же день Лина сообщила Дашке, что Сева ее папа.
   - Сева мой папа? - переспросила Дашка недоверчиво. - Я рада. Раз он мой папа, то я пойду его встречать. Я буду ждать его в подъезде.
   Лина увидела в окно Севу и вышла на лестничную клетку к терпеливо поджидающей Дашке:
   - Дашка! Твой папа вошел в подъезд.
   Даша побежала вниз, бросилась к Севе на шею.
   - Ты знаешь, что ты мой папа?
   - Я твой папа, - сказал Сева и уткнулся носом в Дашкину шею.
   И Лине показалось, что в его глазах блеснули слезы.
   Она и сама чуть не расплакалась. От счастья.
  
   После регистрации Лина переехала к Севе. Вернее, к его отцу и мачехе. Когда Севе исполнилось шесть лет, его мать скончалась из-за халатности врачей. Во время родов. Младшего братишку Севы тоже не спасли. Через год отец Севы женился на другой, на своей начальнице, на пять лет старше себя.
   Лина посматривала на Татьяну Анатольевну, густые брови, узкие губы, жесткий взгляд партийца старой закалки, и представляла себе растерянного, молодого вдовца с сыном сиротой. Наверное, приходила помочь своему подчиненному, прибраться там, приготовить, с мальчиком погулять, ну, и прижилась. Общих детей у них не было.
  
   ...Татьяна Анатольевна ожидала для пасынка другой партии, юной и чистой девушки. А тут, разведенка, да еще с довеском.
   Ее неприятие Лина почувствовала с первых дней.
   То не сметь подходить к холодильнику, потому что она по-другому рассчитывала использовать мясо, и двум хозяйкам в доме на кухне не место, и Лина послушно убирала всю квартиру, поскольку готовить - привилегия Татьяны Анатольевны, а вот убирать за всеми дом, пусть это будет обязанностью Лины.
   То "могла бы чего-нибудь и приготовить, знала ведь, что мы голодные приедем с дачи" и Лина не смела возражать, хотя весь свой выходной потратила на то, чтобы квартира блестела к приходу хозяев, и хоть проголодалась, но к холодильнику подойти боялась - запрещено.
   То не сметь разговаривать при ней по телефону, "шнур длинный, иди в свою комнату, там и треплись, сколько душа пожелает".
   И Лина послушно шла в свою комнату.
   А на следующий день выслушивала нотацию, что телефон с законного места в прихожей забирать нельзя. Шнур может повредиться, если его туда-сюда таскать. И Лина послушно шла на остановку трамвая, разговаривать с мамой из телефона-автомата.
   Дашка жила у мамы.
   Однажды Лина забрала, было, Дашу на выходные, но Татьяна Анатольевна устроила скандал из-за того, что Дашка испачкала пластилином стол на кухне. На вторую попытку Лина не решилась.
   Севе про противоречивые требования свекрови Лина не рассказывала. Боялась, что из-за нее начнется разлад в семье, и Сева может пожалеть, что женился.
   Тем более, кооперативный дом, пайщиками которого они были, вот-вот достроят.
   Три-четыре месяца можно и потерпеть вредность Татьяны Анатольевны.
  
   ...Мысль о том, что Сева может пожалеть, что женился, сопровождала ее постоянно.
   Эта убогая мысль и сотворила стиль отношений.
   Угождать ему, беречь его, лелеять, чтобы никогда, не дай бог, не пожалел.
   Про Лину можно было сказать, что она золотая рыбка, исполняющая любую прихоть Севы. Так и говорили. И что живет он с ней, как у Христа за пазухой. И то, что он за ней, как за каменной стеной.
   Сева принял такой стиль отношений.
   А какой дурак не принял бы.
   Работала Лина опять фарцовщицей, опыт был.
   Фарцевала с умом, без особого риска, на барахолку ни ногой, разве что, как покупательница, чтобы ориентироваться в ценах и чтобы найти потенциальных покупателей на дефицит.
   Ездила в Москву, где с утра пораньше стояла в очередях к магазинам "Ванда" и "София", "Белград" и "Будапешт", Цум и "Детский мир", "Мясо" и Елисеевский гастроном.
   Закупала сапоги, платья, плащи, колготки, косметику и продукты.
   Все было дефицитом.
   Раскладывала добычу по ячейкам камеры хранения, приобретала в железнодорожной кассе четыре места в одном купе, забивала его по самый потолок и возвращалась домой. Вернее, сначала не домой, в наконец-то полученный двухкомнатный кооператив, а в однокомнатную, снятую Линой по дешевке, квартиру, без мебели и удобств, на окраине города.
   Там был ее склад.
   Обзванивала постоянных клиентов, и товар распродавался, как пирожки на вокзале.
   И хоть она была фарцовщицей, человеком неуважаемым в советском обществе, к ней относились с уважением. Она не зарывалась. Даже ценники не снимала с изделий. Купила за столько-то, продаю за столько. Разница - оплата за труд. За многочасовые ожидания в очереди, за тяжести, которые приходилось таскать, за железнодорожные билеты, носильщиков, таксистов, за риск, в конце концов. Статьи за спекуляцию никто еще не отменял.
   Конечно, приходилось крутиться, как белка в колесе, но зато ни в чем себе не отказывала.
   Обклеила новую квартиру финскими обоями, обставила чешской мебелью, заполнила полки хорошими книгами, купленными втридорога на черном рынке. Одна комната - кабинет Севы. Со стеллажами, с письменным столом, с удобной одноместной кроватью. Вторую разделили перегородкой на две, благо, что в ней было два окна. Проходная - зал, в зале спала Лина. Третья - Дашкина. В ней полно игрушек, все стены в ее картинках. Сева крутит ей диафильмы, читает книжки, водит в зоопарк и в цирк.
   И друзья к ним любили приходить. Пили чай, спорили, обсуждали модных авторов, ругали социализм.
   Лучше всех говорил Сева. Он был самым начитанным, самым красноречивым и ироничным. Лина слушала его и не верила, неужели это ее муж, такой талантливый, такой обаятельный.
   И она очень гордилась им, и очень боялась наскучить. Старалась читать все, что прочел он. Прислушивалась к каждому слову, сказанному им.
   Но все равно чувствовала себя рядом с ним слишком простой.
   Так, наверное, деревня чувствует преимущество города над ней, пусть даже этот город обыкновенный райцентр.
  
   ...Со временем Сева и вовсе перестал ходить на службу.
   Зачем им его двести рублей, когда Лина зарабатывала в месяц от одной тысячи до двух.
   В командировки Сева теперь не ездил, а лежал в своей комнате, обложившись книгами, очень часто не в настроении, под названием "не пишется". Тему для диссертации он выбрал сложную, что-то про серебряный век русской поэзии. Поэзию Лина ему накупила, а вот материалы про жизнь поэтов, их сложно было раскопать, нужно было специальное разрешение, чтобы иметь возможность копаться в архивах самой крупной библиотеки страны. А научный руководитель Севы отказал в разрешении, а потом и вовсе счел тему бесперспективной. И Сева решил писать не диссертацию, а книгу.
   Книгу издадут, не здесь, конечно, а в Москве.
   - Издадут, издадут, - поддерживала Лина.
   В конце концов, можно дать на лапу главному редактору. Только пиши, Сева.
  
   Когда Сева был раздражительным, то упрекал Лину в том, что в их семье неверно распределены роли.
   Он готовит обеды, как домохозяйка. А Лина зарабатывает деньги, как лошадь с яйцами.
   Альтернативных вариантов Сева не предлагал. Просто был недоволен существующим положением вещей.
   Лине было страшно. Ей казалось, что Сева сердится, жалея о том, что женился.
   Все в ней молило об одном: Посмотри, какая я хорошая. Как я забочусь о тебе. Какая я ласковая, легкая, терпеливая. Где ты еще такую найдешь? И мне ничего от тебя не надо. Только будь поласковее ко мне. Оцени мою любовь.
   Она еще не знала тогда, что цены у любви нет, как нет цены у неба. И что любят ни за что-то. А просто так. Из душевной потребности.
   Есть люди, которым нравится любить и восхищаться, и они без этого не могут, как горный козел не может жить в пустыне.
   А есть люди, изначально живущие в пустыне или в холодном своем космическом одиночестве, в которых если что и происходит, так только разборки с самим собой - кто я, зачем пришел в этот мир, что оставлю после себя.
   На эти тяжелые, подростковые вопросы, где ведущей темой являются честолюбивые амбиции, никакая любовь ответить не поможет.
   Зато любовью можно воспользоваться, чтобы частично удовлетворить желание власти и ощущение себя господином.
   Если пока не над миром, то хотя бы над женщиной, которая позволяет.
  
   Однажды Лина не выдержала. На этот раз Севе чем-то не угодила Ира. Хотя она не угодила не ему, а Лене Молчанову.
   Леня влюбился в Иру со свойственной ему горячностью, а она не оценила. Покрутила и бросила.
   Теперь Леня пьет.
   Как будто были времена, когда он прекращал пить.
   Пьяный Леня ходил по друзьям и жаловался на Иру. Подробно пересказывал, как Ира вытирает об него ноги. Как кокетничает с первыми попавшимися уродами, на его, можно сказать, глазах.
   И все ему сочувствовали, такому несчастному.
   - Ну и подружка у тебя! - сквозь зубы процедил Сева, когда Леня, наплакавшийся в его жилетку, ушел плакаться в другие.
   - Тебе то что до ее личной жизни? - защищала подружку Лина. - Что хочет, то и делает. А что касается твоего дружка, то ему, вероятно, самому нравится, что об него вытирают ноги. Иначе никто и не посмел бы.
   - Ты защищаешь эту шлюху только потому, что сама такая же! - вспылил Сева.
   Лина ничего не ответила. Ушла в садик, за Дашей.
   Забрала ее, но домой возвращаться не хотелось. Отвезла Дашу к маме, а сама поехала к Ире. Хорошо посидели, пожаловались на мужчин, выпили вина, попели на два голоса.
   Когда она вернулась домой, Сева сидел на кухне и пил коньяк.
   - Пошла вон, - сказал он и страдальчески прикрыл глаза.
   Неожиданно для себя, Лина предложила развестись.
   Сева с трудом разомкнул веки. Взглянул на нее тяжелым и мутным взглядом.
   - Я знал, что это рано или поздно произойдет. И кого ты себе нашла?
   - Никого пока, но найду, не переживай за меня.
   - Нового папу для нашей дочки?
   Сева опрокинул в себя еще одну стопку, закусил кружочком лимона, поморщился:
   - А знаешь, я без тебя проживу, не пропаду. А вот без нее, без Дашки, пропаду. Не смогу без нее жить, понимаешь?
   И Сева заплакал.
   Лину затрясло, она не могла видеть, когда кто-нибудь плачет. Особенно, если человек мужчина.
   Бросилась успокаивать его, что-то там говорила ласковое, как она его любит, как все будет хорошо, только не нужно пить, нужно пойти спать...
   Сева успокоился, встал со стула, обнял, потянулся к ней с поцелуем, все еще обиженный. Лина инстинктивно отпрянула. Неожиданно Сева влепил ей затрещину.
   Она пролетела через всю прихожую, ударилась головой о дверь. Сорвала с вешалки шубу, выбежала в подъезд. В домашних тапочках.
   Долго ходила под окнами, боялась возвращаться.
   Хорошо, что Даша у мамы.
   Когда продрогла насквозь, решила, что надо тихонько войти, и быстро забрать сумочку и сапоги. Они в прихожей. Вряд ли Сева караулит ее у дверей, чтобы убить.
   Сева лежал на полу кухни, в одежде. Храпел. На столе стояла пустая бутылка из-под коньяка.
   Лина собрала за час чемоданы и уехала к маме.
  
   А у мамы поселилась подруга, Марина Сергеевна. Муж Марины Сергеевны лежал в больнице, не на лечении в этот раз, а после пожара. Он поджег квартиру, пока Марина Сергеевна была на работе. Приехали пожарные, огонь потушили, мужа увезла скорая помощь, а на ремонт денег не было, и не предвиделось.
   Делать нечего. Лина с Дашкой поселились в зале. Жили эти несколько дней, как в зале ожидания на вокзале.
   Каждый вечер мама и Марина Сергеевна обрабатывали Лину.
   - Где еще такого отца найдешь для ребенка? - раздраженно говорила мама.
   - В самом деле, Лин, посмотри вокруг себя, где мужчины? У кого мужчины? - заламывала руки Марина Сергеевна. Она переживала за Лину искренне. - Вот у меня на работе только женский коллектив, - рассказывала она. - Ты думаешь, хоть одна счастлива в браке? Все мужчины, все! не пьют, так гуляют, не гуляют, так на шее сидят. Не на шее сидят, так за каждую копейку отчета требуют. А те, кто не замужем, так и вовсе несчастны, там невроз.
   - Не надо было ребенка заводить, вот что. Гуляла бы, хоть с одним, хоть с другим, а за ребенка - ответственность, дочка тебе такую жизнь не простит, - еще и бездетная Варвара Степановна приходила в гости со своими советами.
   Дашка просилась домой, к папе. Каждый вечер - рёв.
   Когда, через неделю, Сева пришел с повинной, Лина обрадовалась.
   - Дай мне шанс. Я буду знать теперь, что если я еще хоть раз, хоть каплю... то ты бросишь меня. И тогда мне конец, - сказал Сева.
  
   ...Лина простила, а потом и вовсе забыла эту кошмарную ночь. Простить, значит, забыть.
   Правда, запомнила, как Сева говорил о Даше, что не может без нее жить. И если она боялась рожать второго ребенка, чтобы родной не заслонил неродного, то после той ночи эти опасения перестали тревожить ее. Вот такая странная логика. Если мужчина может прожить без женщины, но не может прожить без ее ребенка, то надо родить ему второго.
   - Давай, подождем, - сказал Сева.
   - А чего ждать? Сейчас, как никогда, кстати. Тем более, Дашка давно просит родить ей братишку или сестренку. Недавно сказала: "Мама, роди хоть хомячка".
   - Давай купим ей хомячка.
   - Почему ты не хочешь малыша?
   - Я хочу, но не сейчас. Давай подождем еще год, другой. Пусть Дашка немного подрастет.
   Ну, год, другой, чего ж не подождать?
  
   ...Фарцевать Лина перестала, надо было найти другой род деятельности. Что-то такое, чтобы и деньги были, и чтобы дома находиться. Раз уж они планировали второго ребенка. Лина нашла. В моду тогда вошли мужские рубашки из плотной ткани, с заклепками, простеганные по кокетке и карманам, и с надписями на английском языке. Привозили их из Польши, такие же фарцовщики, как и она. Лина купила одну для Севы на барахолке. И, разобравшись в деталях и конструкции, открыла артель по их местному изготовлению. Правда, трудилась в этой артели она одна. Кроила, стегала, наносила типографской краской надписи через трафарет, пришпандоривала заклепки, сочиняла новые модели и развозила продукцию по специальным отделам крупных магазинов.
   И опять деньги потекли к ней рекой.
   Весной купили деревенский дом у реки. Двухэтажный, пятикомнатный, с печкой, с баней, с гаражом и с большим участком. Правда, дом был не достроен.
   И в Севе открылись новые таланты. Он стругал, пилил, забивал гвозди, покрывал стены и пол второго этажа пахучими и розоватыми сосновыми досками. Дашка крутилась рядом, помогала.
   Лина готовила борщ или солянку, голубцы или жаркое, кормила своего мужика-работягу и дочку помощницу, и, подперев ладонью щеку, смотрела, как они едят, любовалась.
   Гуляли всей семьей по берегу реки или в сосновом бору. Вечером топили баню, зазывали гостей, парились березовыми вениками, первая смена женская, вторая - мужская, пили чай со смородиновым вареньем и пряниками, пели песни под гитару, дурачились и много смеялись.
   В печке бушевал огонь, согревая остывшие за зиму деревянные полы и стены.
   Лина вглядывалась в черно-алые узоры в поленьях, как в древние, тайные письмена, ворошила в огне кочергой, как будто пыталась добавить в написанное веками, свое, современное, но такое же древнее, и ощущала счастье в чистом виде, без всякой примеси хоть какой-нибудь горечи.
   Днем и ночью солнечно.
  
   А осенью она записалась на экспресс курсы английского языка. Просто так. Ну, сколько можно торчать дома? После дачи городские стены начали давить, чего раньше за ними не наблюдалось. И когда появился повод каждый день вырываться из квартиры, да на целых четыре часа в день, Лина, конечно, радостно воспользовалась возможностью.
   На курсах ей очень нравилось. Уютная комната, приглушенный свет, удобные кресла, веселая учительница, ни одного слова по-русски, все на английском, как хочешь, так и общайся. Было весело, легко, танцевали, пели песни, импровизировали. В этом, собственно, и заключалась методика экспресс курсов - в атмосфере дружбы и игры.
   У каждого из курсантов было имя на английском языке, и своя история.
   Лине досталось имя Джулия, она играла незамужнюю, двадцатилетнюю актрису из Лондона.
   Однажды на курсы зашел молодой человек с огромным букетом желтых роз. Все девушки встрепенулись. Молодой человек был похож на какого-то зарубежного актера, прекрасно, не по-здешнему, одет, да еще этот шарфик, красный, небрежно накинутый на пальто, и букет роз в руке.
   Сергей, красавца звали Сергей, окончил этот курс месяц назад и зашел поздравить их учительницу с днем ее рождения. Луиза Яковлевна предложила ему остаться, помочь новичкам. Сергей с удовольствием согласился.
   Сцена в ресторане досталась Лине. Будто у них, у Сергея-Джона и Лины-Джулии, первое свидание. Джон пригласил Джулию в ресторан, и они выбирают, чтобы такое заказать.
   - Что бы ты хотела? Ты хочешь рыбу, мясо, курицу? - спрашивал Джон на английском.
   - Я хочу тебя, - ответила Джулия.
   Все засмеялись.
   Один только Джон не засмеялся, он взглянул на Джулию таким откровенным взглядом, что Лина почувствовала, оговорка пришлась ему по душе.
   - Хочешь меня? Возьми, - предлагал его взгляд.
   Лина смутилась и исправилась:
   - Я хотела бы то же самое, что и ты.
   Подошел официант Петя-Питер, взял у Джона заказ, отошел.
   Надо было продолжать разговор на английском языке, но Лина забыла все языки, даже русский, забыла о том, где находится.
   Сережа смотрел в глаза Лины. И Лина не отрывала от него своего взгляда.
   - Джон, делай комплименты Джулии, - тихо подсказала Луиза Яковлевна на английском языке.
   Джон вышел из оцепенения:
   - Губы твои, как гранат, - улыбался и говорил он по-английски, не отрывая от Лины взгляда, - кожа - персик, твои глаза подобны чистому небу после дождя.
   - Твой голос... это как пить вино... Твои слова сладкие, как мед. Ты красивый, как царь... - отвечала Лина по-английски, не отрывая взгляда от Сергея.
   - Просто песнь песней! - похвалила Луиза Яковлевна своих учеников.
   - Я готова превратиться в твой шарфик, чтобы иметь возможность обнимать тебя, - сказала Лина и сама себе поразилась. Как это у нее получилось - выдать такую сложную фразу после месяца занятий.
   - Ты не хотела бы придти ко мне в гости? - спросил Сергей по-английски.
   - Я бы хотела придти к тебе в гости, - ответила Лина.
   - Хочешь записать мой телефон?
   - Я запомню, - ответила Лина.
   И Сергей продиктовал ей номер своего телефона.
   А, может, и не своего, может, просто продолжалась игра, инсценировка на тему: Первое свидание Джона и Джулии в ресторане.
  
   Но Лина запомнила номер телефона, а после занятий, взяла и позвонила. Не из дома, конечно, из телефона автомата.
   Сергей ждал ее звонка, Лина сразу почувствовала, что он ждал.
   - Мне было бы полезно общаться с человеком, который уже свободно говорит по-английски, - сказала Лина.
   - Не совсем свободно, - ответил Сергей, - так что и мне полезно.
   - Я замужем, - сказала Лина.
   - Я это почувствовал, - ответил Сергей.
   - Я приду с дочкой, - сказала Лина.
   - Отлично, - ответил Сергей.
   Лине очень хотелось пойти одной, без Дашки, но что сказать Севе?
   И вообще - зачем всё это?
   - Сколько лет твоей дочке? - спросил Сергей.
   - Восемь, - ответила Лина.
   - Щелкунчик, - сказал Сергей. - Сегодня в театре балет "Щелкунчик". Упражняться в английском языке можно в антракте. Заехать за вами?
   - Нет, мы сами доберемся, - испугалась Лина.
   - Я куплю билеты, и буду ждать вас у входа в театр.
  
   Лина сидела рядом с Сергеем в партере театра, и ей казалось, что она лежит рядом с ним. Каждой клеточкой своей кожи она чувствовала его поле. Мужское, сильное, свободное, легкое. Кружилась голова.
  
   В антракте Сергей общался с Дашкой, на русском, разумеется.
   Дашке очень понравился спектакль.
   - И дядя Сережа, - сказала она, - очень смешной.
   - Кто такой дядя Сережа? - насторожился Сева.
   - С моих курсов, - спокойно ответила Лина. - Кстати, завтра у нас вечеринка. Я хотела пригласить группу к нам, но подумала, что будут курить, шуметь, все, конечно, захотят говорить только на английском, тебе будет не очень интересно...
   - Нет, к нам не надо, - ответил Сева.
  
   ...На остановке было полно народу. Переполненные автобусы проезжали мимо. Поймать такси было невозможно.
   И Лина побежала.
   Ей было страшно и весело. Замирало сердце.
   И только у дверей в его квартиру она перевела дыхание.
   Он не открыл, он распахнул перед ней дверь.
   - Как я тебя ждал!
   Лина пришлось взять себя в руки, чтобы не броситься к нему на шею прямо с порога.
   А Сергей был просто рад ей. Он не сводил с нее взгляда. Лина не понимала: такой красивый, успешный, что он в ней нашел?
   Сергей рассказывал о себе. Гонщик, мастер международного класса, не так давно он открыл кооператив, что-то вроде мастерской-магазина, специализирующего на гоночных автомобилях. Был женат, но жена ушла к другому, к австрийскому гонщику.
   - Я ее понимаю, - сказал Сергей, - Ганс не только красив, как бог, он еще и миллионер.
   Лине казалось, что она попала в какой-то фильм. Зарубежного производства.
   Сергей пригласил ее в ресторан, потому что не успел приготовить ужин к ее приходу. Но Лина опасалась идти в ресторан, вдруг кто-то из знакомых окажется там.
   - Тогда я съезжу туда за едой, и поужинаем у меня, - кивнул Сергей, - я быстро, минут двадцать. Подождешь?
   Он встал и опять сел.
   - Черт знает, что такое, - сказал он, - но я не могу от тебя оторваться. Такой магнетизм в тебе...
   Лина улыбалась.
   Сергей опять встал.
   - Но я должен съездить. Там очень хорошая кухня, тебе понравится. Чтобы ты не скучала, я поставлю тебе видео. Ты смотрела этот фильм?
   Лина покачала головой.
   Сергей вставил видеокассету в проигрыватель.
   Лина встала, чтобы пересесть в кресло.
   Сергей подошел, не обнял, а просто положил руку на ее плечо. Лина замерла.
   - Выходи за меня замуж, - сказал он.
   - Я замужем, - прошептала Лина.
   - Я хочу от тебя детей, - сказал Сергей.
   У Лины пересохло в горле.
   - Я слишком тороплюсь? - спросил Сергей.
   - Ты же гонщик, - улыбнулась Лина.
   Сергей уехал за ужином, а Лина смотрела на экран телевизора, но фильма не видела. В ней нарастал страх. Как лавина. И когда в дверь позвонили, ей почему-то показалось, что за дверью не Сергей с ресторанной едой в судочках, а Сева. Он выследил ее.
   Лина открыла дверь.
   На пороге стояла девушка, лет двадцати, очень привлекательная, с гитарой в руке.
   - А Сережа дома? - спросила она.
   - Он сейчас вернется, - ответила Лина.
   Девушка вошла в квартиру.
   - Я его соседка, Жанна, - представилась она. - Пришла вернуть гитару.
   Лина кивнула.
   - А вы та самая любовь с первого взгляда? - спросила Жанна.
   Лина пожала плечами.
   И тут как раз вернулся Сергей. Страх улетучился, как не было.
   - Поужинаешь с нами? - просто спросил он Жанну, откупоривая бутылку вина.
   Жанна согласилась.
   Потом они пели под гитару. Для Лины, на два голоса. Пели слаженно, потрясающий дуэт. "Я готов целовать песок, по которому ты ходила". Сергей смотрел на Лину, Жанна на Сергея.
   Лина поняла, Жанна влюблена в Сергея. Может, и он когда-то был влюблен в нее. Скорее всего, они были любовниками.
   Лине стало нехорошо. Она ревновала.
   Представила свою будущую жизнь с ним, его командировки, свое ожидание, представила, как она принюхивается к нему, когда он возвращается с работы. Уже почувствовала запах женских духов.
   Нет, ей такой жизни не надо. У нее Дашка. У нее Сева. От добра добра не ищут. Сева, конечно, не такой яркий, как Сергей, и жар влюбленности к нему давно погас, но он хороший отец...
   Хотя, конечно, хочется иногда и головокружения, и страсти. Очень хочется. Но неизвестно, сколько продержится это сладкое умопомрачение, и какую цену придется за него заплатить. И что будет с Дашкой, если Лина уйдет к Сергею? А что будет с Севой? Ведь он сказал, что не может жить без дочки. Но почему-то не хочет второго ребенка... А этот гонщик сразу же схватил быка за рога, будто почувствовал, чем ее, Лину, можно пленить. Но, может, он и Жанне такое говорил? И вообще, как можно верить незнакомому человеку, тем более, такому красавцу, тем более, бывшему гонщику, для которого вся жизнь, наверное, экстрим.
   Когда Жанна встала, чтобы уйти: "С вами хорошо, а мне пора и честь знать", Лина тоже заторопилась домой. Ей нужно позаниматься с Дашкой, её дочка учится в специализированной английской школе.
   - Я провожу тебя, - сказал Сергей.
   Лина покачала головой:
   - Да мне тут близко.
   - Встретимся завтра? - спросил Сергей.
   - В восемь вечера я буду у тебя, - ответила Лина, - на том же месте, в тот же час.
   - Я буду ждать. Я приготовлю сердце. Бычье сердце. И свое. Не ужинай завтра, хорошо?
  
   ...Сева ни о чем не расспрашивал. Он что-то быстро писал, сидя за столом в своем кабинете, ему, похоже, удалось поймать вдохновение за хвост. Лина вошла, он даже не обернулся.
   - Не мешай.
   На следующий день Дашу забрала к себе мама. С ночевкой. До воскресенья. Но Лина не могла придумать причину, по которой ей надо отлучиться из дома.
   Привлечь Ирку? Будто пошла к ней? А если Сева позвонит Ире и попросит к телефону свою жену?
   Ира на звонки не отвечала. Куда она могла уйти?
   Лина накрасилась, оделась, в таком виде сидела перед телевизором, клепала кнопки на новые куртки.
   Сева пару раз проходил мимо нее, не замечая, весь в своих думах. Интересно, если я накрашусь клоуном, он заметит? - думала Лина.
   До Иры она дозвонилась только в десять вечера.
   - Ходила в кино с Молчановым. А что случилось? - удивилась Ира.
   - Ничего особенного, - ответила Лина, - просто было такое настроение - выйти куда-нибудь... В кино, например, или к тебе в гости...
   - Фильм оказался дрянным, - сказала Ира, - так что ты ничего не потеряла.
  
   ...Прошла осень, закончились курсы английского языка. Лина купила видео, смотрела фильмы на английском, без перевода. Всё понимала.
   Однажды, это было уже в марте, Сева поехал к своим родителям, поздравить Татьяну Анатольевну с международным женским днем. Взял с собой Дашку.
   Как только они вышли за порог, Лина засуетилась. Быстро переоделась, накрасилась. Прямо у самого дома поймала такси.
   Но когда приехала, не смогла найти его квартиры. Забыла и номер квартиры, и даже этаж. Лина металась по этажам, звонила в каждую дверь:
   - Фамилии, к сожалению, не знаю. Ему лет тридцать, он высокий, стройный, привлекательный, у него Жигули.
   - А Жанна? Она тоже в вашем доме живет. Высокая, стройная, привлекательная, лет восемнадцати. Фамилию тоже не знаю...
   Ни Сергея, ни Жанны, которая могла бы подсказать номер квартиры Сергея, Лина не нашла. Значит, не судьба...
   Домой вернулась с твердым намерением забыть этот эпизод из жизни, и Сергея, и вообще...
   Забыла. И только иногда, очень редко, когда слышала вдруг шлягер "Я готов целовать песок, по которому ты ходила" она испытывала жар, смешанный со страхом, таким сильным, как будто ее застукали на месте преступления.
  
   ...Внезапно перестали покупать самопальные куртки, и Лине пришлось примкнуть к армии челноков. Польша, Турция, нелетная погода, вонючие поезда, и тюки, тюки, тюки.
   Сева, наконец-то дописал книгу. Она оказалась никому не нужна.
   Крякнув, он слез с "печи" и полез в бизнес, в выращивание шампиньонов в сырых подвалах, снятых в аренду. Иными словами, не зная броду, влез в мутную, топкую воду предпринимательства.
   И в этом отнюдь не тихом омуте сгинули все ее сбережения, заработанные честным трудом спекулянтки, кустаря-одиночки и челнока. И даже квартиру со всем ее содержимым пришлось отдать за долги, растущие, как поганки, в отличие от обещанных инвеститорам бандитского толка, шампиньонов.
   Переехали на дачу. Жили втроем в одной, нижней комнате. В той, которой печка. Дашка пошла в деревенскую школу.
   Долги продолжали расти. Лина тряслась от страха.
   Она уже плохо соображала, когда Сева, глядя глазами затравленного зайчика, предложил слинять, и ни куда-нибудь, а в Москву. Там легче затеряться.
   Но Дашка заболела ветрянкой. Сева уехал один.
   Через полгода он вернулся, рассчитался с долгами, и увез их в Москву.
  
   ...Первые годы они снимали комнату в коммунальной квартире. С двумя соседями, но в центре.
   Один сосед, пенсионер дядя Шамиль, занимался тем, что изготавливал полуфабрикаты деревянных матрешек. С утра до вечера шумел за стенкой станок.
   Соседка тетя Катя принимала у себя клиентов. С вечера до утра скрипела за стенкой кровать.
   Сева пропадал на работе круглосуточно. Он обзавелся связями, приобрел издательство на паях с двумя компаньонами. У них пошло.
   Лина купила кисточку, краски, разбавитель, приобрела у дяди Шамиля полуфабрикаты, и стала разрисовывать матрешки. Вышла с ними на Арбат. И у нее пошло.
   Она была одной из первых, кто обучился компьютерной графике. После курсов ее взяли графиком в то самое издательство, которое Севе удалось очень выгодно купить, и еще выгоднее продать.
   Купили квартиру. Двухкомнатную, в жутком состоянии, но в хорошем районе.
   Сева со своим новым компаньоном, молодым и образованным Глебом, затеял бизнес с Китаем. И почти не вылезал из командировок. Месяц в Москве, три месяца в Китае.
  
   Дашка подрастала.
   Она училась в девятом классе, когда Лине позвонила классная руководительница и сообщила, что Даша перестала посещать занятия. Лина перепугалась не на шутку. Не того, что дочери надоело учиться, а того, что Дашка скрыла от нее свою неприязнь к школе, обманывала. Утром уходила, днем возвращалась, садилась за домашние задания, как ни в чем не бывало. Лина не стала выяснять подробности - почему, зачем, кто виноват. Если бы Даша захотела поделиться, поделилась бы сама, без просьбы Лины.
   Она предложила дочери несколько вариантов: можно окончить школу экстерном, можно перевестись в другую. В гимназию, например, которая является базовой школой государственного университета.
   - Там бешеные деньги надо платить, - буркнула Дашка.
   Сева нашел деньги. Лина была благодарна ему, как никогда.
   Позже Дашка призналась: в предыдущей школе было неплохо, но одноклассник, который нравился Даше, начал встречаться с другой девочкой. Даша не могла видеть их вместе, поэтому перестала посещать занятия.
   - Глупая причина, да? - вздохнула Даша.
   - Вполне уважительная, - ответила Лина. - Могу себе представить, как тебе было непросто, в такой атмосфере.
   - Сейчас мне по барабану. Я даже не понимаю, что я в нем находила, в этом отморозке.
   Если бы дочка знала, сколько ночей Лина не спала, чего только не передумала, но влезать в личную жизнь дочки с расспросами не представляла для себя возможным.
  
   Сева раскручивался быстро.
   Время от времени Лина заикалась про второго ребенка. Он был не против, но только после того, как они купят новую квартиру.
   Купили. Трехкомнатную, в прекрасном районе. Переехали. Сделали евроремонт. И старую квартиру отремонтировали, сдали в аренду приезжим. Еще один источник дохода.
   Но Сева изменился.
   - Как будто подменили его, - жаловалась Лина Ире по телефону.
   - А в чем это выражается? Загулял? - делала предположение Ира.
   - Важный стал, деловой. Подсчитывает. Любого человека рассматривает с точки зрения полезности для своего бизнеса. И никаких интересов, кроме...
   - Срубить бабла? Да все мы такие, кто в бизнесе. Мы ж азартные, ёпересете. Как картежники.
   - А мне скучно, - вздыхала Лина, - чем выше материальное благополучие, тем скучнее.
   - Потому что не умеешь пользоваться. Отдыхай, мать! Мало напахалась за жизнь? Уют наводи, мужика своего ублажай, мир посмотри.
   - С кем?
   - Что с кем?
   - С кем мир смотреть? Севка из командировок не вылезает. У Дашки университет, новый мальчик. А одна я не хочу. Я ребенка хочу.
   - А с ребенком, конечно, разъездилась бы, - усмехалась Ира.
   - Ребенок, сам по себе, целый мир. Дашка родилась, я такой счастливой была! Ни денег, ни квартиры, ни нормальной стиральной машины. А я смотрю на нее, и умираю от счастья. А представь, когда всё есть!
   - Так возьми и роди, в чем проблема?
   - Вот возьму и рожу.
  
   - Мы уже старые, - сказал Сева. - Я старый. И ты старая! Сколько бы ты не молодилась, но тебе 40! И ничего с этим не поделаешь! А мне 51! И с этим тоже ничего не поделаешь.
   - Я не чувствую себя старой, - испугалась Лина.
   - Нельзя быть в этом вопросе эгоисткой, - продолжал ворчать Сева. - Ребёнок - это огромная ответственность. Какого ему будет с родителями-пенсионерами, когда он подрастет? Об этом ты подумала?
   Лина обиделась, пошла к гинекологу и вытащила внутриматочную спираль, а Севе не сказала ни слова. И очень жалела, что не додумалась об этом простом решении раньше.
   Желание забеременеть превратилось в идею фикс. Она оборачивалась на каждую беременную женщину, заглядывала в каждую коляску с младенцем, любое движение в кишечнике воспринимала, как движение плода в утробе.
   Но забеременеть не получалось. Неужели, действительно, поздно?
   Эта мысль сводила ее с ума.
   Гинеколог успокоила, нет, еще можно, и сообщила, что для зачатия нужно выбирать специальные дни, те, на которых приходится овуляция, иными словами - созревание яйцеклетки.
   Каждое утро Лине приходилось мерить температуру, чтобы определить с точностью до доли градуса день для зачатия. Вернее, ночь.
   Спали в разных комнатах, по давней привычке.
   Как назло, именно в эти благоприятные ночи Сева либо отсутствовал, либо отклонялся от супружеских обязанностей под благовидным предлогом: я устал.
   Лину обижалась, но виду не показывала. Человек имеет право на усталость, тем более, работа не из простых.
   Но в дни, неподходящие для зачатия, уставала Лина. Не то, чтобы уставала, а просто не заходила в комнату супруга перед сном. Даже когда он возвращался из длительной командировки. Ей не хотелось физической близости, потраченной впустую.
   Сева поначалу ходил с обиженным лицом, потом перестал обижаться. Сам он в ее спальню не заходил никогда, даже в самом начале отношений.
  
   Прошло еще два года. Дашка окончила университет, занялась бизнесом, вышла замуж за мальчика Алешу, переводчика с восточных языков. Алеша оказался хорошим мужем, спокойным, заботливым. Его родители, очень кстати, переехали на ПМЖ в Прагу. Оставили молодым квартиру.
   Сначала Даша приезжала к Лине часто, иногда с Алешей, потом реже, потом стала просто звонить, пару раз в неделю.
   Лина скучала. И вдруг, именно вдруг, увлеклась авторскими куклами. Слепила одну, вторую. Дашка помогла ей с организацией выставки. Посыпались заказы. Лина ушла в работу с головой. Забывала о еде и сне.
   Сева приезжал из командировки, Лина лепила. При виде Севы бежала мыть руки, суетливо размышляя - чем кормить мужика. Добытчика. Чувствовала себя виноватой, что не приготовилась к его приезду. Но Сева был снисходителен, не ругался. Звонил по телефону, заказывал суши. Ему нравилась японская кухня.
  
   Лина решила сделать подарок Севе. На Новый год. Хотя у них и не принято было делать друг другу подарки.
   Она слепила короля. Копию Севы. На троне, в мантии, с короной на голове. Трон смастерила из картона. Корону вырезала из фольги. Мантию сшила сама, из меха белого кролика.
   Подарок Севе понравился.
   - А почему король один, где его королева? - спросил Сева.
   - А королеву лепит король, - вырвалось у Лины.
   Сева не понял. Ему, что, слепить Лину? Но он не умеет.
   Зато он умеет зарабатывать.
   Он решился на королевский подарок.
   Путевка в Финляндию, даже не в Финляндию, а в ее экзотичный район, в Лапландию, в гостиницу изо льда, и с видом на Северное сияние обошлась ему недешево. Вылет 31-ого декабря, в семь утра. Через неделю.
   - Не спрашивай - почём. Дареному коню в зубы не смотрят, - улыбался Сева.
   Лина почему-то решила, что они поедут в Лапландию вдвоём.
   Она зашла на сайт туристической компании и прочла вслух:
   - Японцы верят, что у пары, проведшей ночь при этом явлении, обязательно родится мальчик. 
   - Мы же не японцы, - развел руками Сева, как бы досадуя, но в шутку. - К тому же, у меня опять командировка. Так что пары из нас по любому не получится.
   - Я если я познакомлюсь там с японцем, поверье сработает? - поддержала шутку Лина.
   - Кому ты нужна? - улыбнулся Сева.
   Лина потерла щеку.
  
   Утром тридцатого декабря Лине позвонили из туристической фирмы и сообщили, что произошла катастрофа, так и сказали - катастрофа, кто-то что-то там напутал, и три человека, которым они продали путевки, оказались лишними. Они обещали отправить Лину уже после нового года, и за полцены. Лина ответила, что не хочет иметь с ними никаких дел. Девушка пробормотала, что они вернут ей все деньги, и в сотый раз попросила прощения.
   Лина расстроилась. Если бы она закатила скандал, то полетела бы в Лапландию, а козлами опущения стал бы кто-то другой. Но она не умела закатывать скандалы.
   Лина немедленно набрала номер Иры, пожаловалась ей на фирму. Ира обозвала фирму разными словами, и сказала, что завтра вылетает, будут встречать Новый год вместе. Тем более, у нее какие-то дела в Москве.
   Лина хотела позвонить Севе, но решила не расстраивать его. Пусть думает, что она по дороге в Лапландию. До Дашки Лина не дозвонилась.
   Вечером Даша позвонила ей сама, сообщила, что Прага офигительная, что она поздравляет с Новым годом, что у нее кончается батарейка, а заряжалку она забыла дома, и чтобы Лина не волновалась, если что. Дашка спросила, когда у Лины рейс. Лина не успела ответить, потому что связь прервалась.
  
   ...Тридцать первого декабря, вечером, Лина сидела перед телевизором, лепила куклу и ждала Иру.
   В дверь позвонили.
   На пороге стояла незнакомая женщина средних лет. В вязаной шапке, в полушубке из искусственного меха, в сапогах без каблуков. В одной руке хозяйственная сумка, в другой пакеты.
   Женщина назвалась Светланой Никитичной, и сообщила, что ей нужна жена Всеволода Николаевича.
   Лина кивнула:
   - Проходите.
   Светлана Никитична прошла в гостиную, стала разглядывать обстановку в квартире. Весь ее вид говорил о том, что она хочет что-то сказать, но не решается.
   - А вы по какому вопросу? - не выдержала Лина.
   - Да я, собственно, не по вопросу, я скорее по ответу, - загадочно ответила Светлана Никитична. - А где ваш муж?
   - Мой муж в командировке.
   - Ваш муж, - сказала Светлана Никитична, - сейчас не в командировке. Он в гостинице. С моей дочкой. Они встречают вместе новый год. Только вдвоем. Наедине, так сказать.
  
   Лина подошла к окну.
   За окном, на детской площадке, мужчина и ребенок играли в снежки. Лина подумала, что, слава богу, ничего не случилось с Дашкой.
   Кажется, она спросила у женщины, чего ей нужно от нее.
   Светлана Никитична ответила, что ей ничего не нужно. Просто решила поставить ее в известность.
   - Это на Долбае, гостиница "Белые ночи", позвоните в регистратуру и попросите позвать своего мужа, если вы мне не верите, - сказала она.
   Так и сказала - на Долбае.
   Лина попросила ее уйти.
   Женщина встала, и сказала, что ей и в самом деле пора, побрела к прихожей.
   Лине вдруг захотелось окликнуть ее.
   Вернуть, усадить в кресло, заставить предъявить доказательства, заставить объясниться, с какой стати, вообще, она вторглась на чужую территорию со своими сплетнями. Даже если это правда, кто дал ей право разглашать чужие секреты третьему лицу. Тем более, если это лицо не хочет знать никакой правды.
   Хлопнула дверь. Незваная гостья ушла.
   Лина открыла аптечку. Искала валерьянку. Но не нашла.
   Откупорила бутылку с шампанским. Выпила. Дрожь в руках унялась.
   Стала думать.
   Вспомнила о том, как Сева жаловался перед отъездом, что будет встречать новый год один, в чужой стране, в какой-то китайской провинции, даже не в Пекине. Не то, что Лина с Дашкой. Лина при северном сиянии, Дашка у Карлова моста.
   Вспомнила, как однажды, полгода назад, Сева поехал в аэропорт, а паспорт оставил дома. Лина бросилась следом, взяла такси. Приехала и увидела, что Сева не один, а с красивой брюнеткой лет тридцати пяти. Мило общаются, стоя в очереди к регистрационной стойке. И чемоданы их рядом, в одной тележке. Лина подошла, протянула паспорт. Сева и глазом не моргнул, обрадовался неожиданной встрече, представил ей свою сослуживицу - Марию Анатольевну. Мария взглянула на Лину с интересом.
   Может быть, они стояли слишком близко друг к другу, что не характерно для сослуживцев? Всё может быть. Но Лина не приглядывалась.
   Возможно, если бы она понаблюдала за ними со стороны, она бы увидела еще какие-то знаки, которые подсказали бы ей, что у этих двоих не только служебные отношения? Всё может быть. Но ей даже в голову не пришло наблюдать со стороны.
   Раз Сева сказал, что они сослуживцы, то, значит, так оно и есть.
  
   ...Когда раздался звонок в дверь, Лина подпрыгнула, и чуть было не залезла под стол - так он ее напугал. Она почему-то подумала, что вернулась та женщина, Светлана Никитична. И решила не открывать ей.
   Но звонили так настойчиво, что Лина поняла - приехала Ира. Только она могла так настойчиво трезвонить. До Нового года, оказывается, осталось всего пять минут. По телевизору уже передавали поздравление президента.
   - Самолеты отменили из-за метели, - сказала Ира, - а поезд опоздал на три часа. И таксист содрал три шкуры.
   Когда раздался бой курантов, Ира замерла с бокалом в руках и задвигала губами, будто молится. Она всегда так загадывала желания, с юности.
   Лина смотрела, как Ира молится, лихорадочно соображала: А ей, а ей что загадать?
   Чтобы Сева вернулся? А он и не уходил.
   Чтобы Сева разлюбил дочь Светланы Никитичны? Кто сказал, что он ее любит?
   Чтобы Сева прекратил с девушкой все отношения? Не надо.
   Дашка! Это самое главное. Пусть Дашка будет здорова и счастлива. И Сева пусть будет здоров и счастлив. И чтобы она сама, Лина, была здорова. И мама. И Ира. И всем родным и близким здоровья и счастья. Что еще, что еще?
   Нет никаких желаний. Ни одного. Как же так?
   Бой курантов сейчас закончится.
   - Хочу ребенка. Боже, дай мне ребенка. Пусть у меня будет ребенок, - мысленно промолвила Лина.
  
   ...Выслушав рассказ Лины о визите незваной гостьи, Ира задумалась.
   - Скорее всего, тетка неадекватная, - решила она, - ни один нормальный человек так не поступит. Скорее всего, ее дочку Сева уволил, и тетка решила отомстить. Позвони ему и спроси.
   Лина набрала, было, номер Севы, но сразу же положила трубку на место.
   Ее сердце вдруг забилось так сильно, как, наверное, оно бьется у вора, которого застукали в чужом доме.
   Хотя, казалось бы, должно быть наоборот.
   - Мне надо снять квартиру, - сказала она Ире.
   - Даже если это правда, в чем я сомневаюсь, плюнуть и растереть, Лин! - энергично заявила Ира, - Седина в бороду, бес в ребро! Бывает и проходит. Самое мудрое, что можно сделать в такой ситуации, закрыть глаза.
   - Не хочу закрывать глаза, - ответила Лина.
   - Сколько сил и терпения ты вложила в него, - разволновалась Ира, - ну, глупо же, вот так - взять и отдать другой.
   Лина кивала. А сама думала - куда уйти. Есть двухкомнатная квартира, но там сейчас жильцы. Срок договора истекает через два месяца. Значит, эти два месяца надо где-то перекантоваться. У Дашки? Дашка дни и ночи на работе. Алеша работает дома, как все переводчики. Допустим, она поживет какое-то время у дочери. Сева, конечно, будет рваться туда, чтобы выяснить отношения. Нет, Лине хотелось бы оградить дочь от военных действий с баррикадами и перекрестным огнем. И себя тоже. Всё, что угодно, но только не выяснение отношений.
   - Кстати, - продолжала Ира, - измена одного из партнеров, и стресс, связанный с ней, обновляют старые чувства, и появляется второе дыхание.
   - Мне надо снять квартиру, - повторила Лина.
   - Это только кажется, что любовь ушла, а она затаилась, ждет своего момента, чтобы выскочить и засиять новыми красками, - не могла угомониться Ира, - любовь никуда не уходит, в принципе.
   - Где-то читала, что верность это не добродетель. Это потребность. Если этой потребности нет, значит, отношения исчерпали себя, - тихо ответила Лина.
   - Ты в шоке, я понимаю, - кивала Ира.
   - Мне надо уйти от Севы и родить ребенка. Пока мой поезд не ушел.
   Ира взглянула на Лину с опаской.
   - От кого ты собираешься рожать? - закричала она. - Хотя что за вопрос, ёпэрэсэтэ? Вон сколько их, свободных, красивых, трезвых, мечтающих об отцовстве, бродят по просторам страны.
   Лина ответила, что, в конце концов, есть специальные клиники, в которых хранятся необходимые для зачатия материалы доноров, в замороженном виде.
   - Тебе надо успокоиться, - покачала головой Ира. - Может, и правда, вам стоит какое-то время пожить отдельно?
  
   ...Первого января, пока Лина копалась в Интернете в поиске объявления о сдаче квартиры, Ира висела на телефоне. Куда-то дозванивалась, с кем-то ругалась, кого-то уговаривала. И через час нашла Лине квартиру.
   Сотрудникам коллеги Иры довольно часто приходится бывать в Москве. И ему гораздо выгоднее снимать здесь небольшую квартирку, чем платить за гостиницу. А зимой командировок почти нет, что очень кстати. Приятель этот - Иркин должник.
   И Ира договорилась с ним! Месяца на два - квартира будет в распоряжении Лины, ключи у соседки, сейчас соседке позвонят и предупредят, что приедет новая жиличка.
  
   ...Вечером первого января Лина переехала в новое жилье.
   Две комнатки. Обе спальни.
   Компьютер. Интернет. Мебель, какая никакая. Жить можно.
   Ира помогла распаковать чемоданы.
   Посидели, попили чайку, отметили невеселое "новоселье".
   - Пожить отдельно, конечно, надо, - говорила Ира, - это верное решение. Но разводиться пока ни в коем случае нельзя, надо дать любви один шанс, так нельзя - без шанса. И для Севки будет урок, и ты поймешь, как не сладко одной. В общем, столько лет прожили, чего уж сейчас, на старости, можно сказать, лет, рубить с плеча.
   Лина молчала, будто соглашалась, но слушала Иру в пол уха, думала о том, что сказать Даше.
   И о том, что надо, наконец, купить сотовый. Телефона в новой квартире не было.
   И завтра же найти адвоката, занимающегося бракоразводными делами. Жалко, что Ира уезжает, без нее будет очень тоскливо.
  
   ...Адвоката она нашла на следующий день, в юридической консультации, напротив нового жилья.
   Адвокат объяснил, какие бумаги нужно принести. И сказал, что не факт, что Лина сможет жить в своей старой квартире. Ибо ее муж владелец обоих квартир. И получается, что она, бывшая жена, прожившая с ним двадцать лет - не пришей кобыле хвост.
   Лина ответила адвокату, что ее муж порядочный человек.
   - До развода, - уточнил адвокат.
   Он попросил ее переписать заявление. "К сожалению, разлюбила - это не повод разводиться". Он чувствует, что есть более веская причина. Такая, как измена одного из супругов.
   - В вашем случае, супруга, - он сказал.
   И хорошо бы иметь на руках доказательства, адвокат помог бы Лине, у него есть человек, который занимается такими делами, берет недорого. Если найдет доказательства измены, то мужа можно будет прижать к стенке, и тогда все будет справедливо - пополам, и квартира, и нажитое имущество.
   Лина не стала переписывать заявление. Сказала адвокату, что доверяет мужу.
   Надвигалась тоска. Страшно было остаться без крыши над головой.
   Еще страшнее мысль, что Сева окажется не таким, каким она видела его всю жизнь. Окажется непорядочным по отношению к ней.
   То, что у него отношения с молодой девушкой, ее почти не тревожили. Злилась, но ревности не было.
   Она пыталась представить себе такую картинку: Сева и девушка обнаженные, он ласкает ее, она изгибается красивым, молодым, доверчивым телом...
   Представляла, и было скучно - как если бы она подсматривала, как он ест суп.
   После визита к адвокату Лина поехала в торговый центр.
   Купила мобильный телефон.
   Ей казалось, что она спит. Все происходило, как в тумане.
  
   Прошла неделя. О том, что она должна была уже вернуться из Лапландии этой ночью, Лина вспомнила только днем.
   Позвонила дочери.
   - А я себе сотовый купила. Номер высветился? - как ни в чем не бывало, сообщила Лина, изо всех сил стараясь придать голосу жизнерадостный оттенок.
   - Ты где сейчас? - кричала Даша в трубку. - Папа вернулся из командировки, тебя нет, вещей твоих нет, даже летних. В шесть утра меня разбудил, между прочим. Он ничего не понимает!
   - Я тебе всё объясню, но только не по телефону, хорошо?
  
   При виде растерянной дочери, у Лины сжалось сердце.
   - Ничего страшного не случилось, - сказала Лина, - просто я ушла от папы.
   Даша прикрыла ладонью рот, вытаращила глаза.
   - А что за трагедия, Даш? Так бывает. Люди живут, живут и... расходятся, - Лина старалась быть очень спокойной.
   Даша начала причитать, что они были парой всем на зависть, что она гордилась ими, что она не верит...
   Лину удивило слово - гордилась. Теперь она уже не будет гордиться ими?
   - Мы с отцом долгое время только делали вид, что все в порядке. А на самом деле разрыв уже давно висел в воздухе. И хорошо, что это произошло сейчас, когда мы еще не очень старые. У каждого есть шанс начать новую жизнь, - уговаривала Лина.
   Она взяла в руки пустую чашку, заглянула внутрь.
   Когда-то Ира гадала ей и на кофейной гуще, и на картах. Разводы: горы и облака, четкая буква "К".
   "К" - кто же это у них на букву "К"? Лина не могла вспомнить.
   - А куда ты ушла-то? Где ты поселилась? - волновалась Даша.
   Лина рассказала ей про временную квартиру. И о том, что через два месяца переедет в ту, в которой сейчас живут жильцы.
   Даша продолжала переживать:
   - Мам, ну, зачем все это? Ну, хорошо, допустим, ты разлюбила папу. Хотя я не понимаю, чем он заслужил твою нелюбовь. Ты ведь его почти не видела. Какая тебе разница - где жить без него. Что ты приобретаешь, уходя?
   Лина таращила глаза в горы и облака на дне чашки, улыбалась, и заботилась об одном - только бы не расплакаться.
   Как ей хотелось плакать все эти дни, но не получалось, не выжималось ни слезинки. А вот увидела доченьку, красавицу и умницу...
   - Свободу, - сказала Лина, - каждый из нас приобретает свободу.
   - Зачем она тебе? - недоумевала Даша.
   - Чтобы распоряжаться своей судьбой самостоятельно. Сбывать мечту, не спрашивая ни у кого разрешения.
   - Какую мечту, мама?! Все твои мечты уже сбылись! Ты думаешь, папа останется один?
   - Нет, я так не думаю. Я хочу, чтобы у него всё было хорошо. И в личной жизни тоже.
   Лина не лукавила с дочерью. Она, действительно, хотела, чтобы у Севы всё было хорошо.
   - Передай папе, что мне нужен год. Один год. Через год мы встретимся, и обо всем поговорим.
  
   Ира шуршала страницами брошюры под названием "Женщина и стресс", задавала вопросы. Они переговаривались по Скайпу, чтобы экономить на телефонных звонках.
   - Думая о будущем, ты чувствуешь растерянность? - спрашивала Ира.
   - Я не думаю, - отвечала Лина.
   - Ты не получаешь удовольствия от того, от чего ты получала его раньше?
   - Не помню тех удовольствий.
   - Ты плачешь чаще, чем раньше?
   - Не получается, Ир. И раньше не получалось. А хочется.
   - Ты спишь не так крепко, как прежде?
   - Я все время сплю.
   - Ты разочарована сама в себе?
   - А я очаровывалась?
   - Тебе требуется масса усилий, чтобы начать что-либо делать?
   - Там много еще вопросов? - вздыхала Лина.
   - Ты интересуешься сексом меньше, чем прежде?
   - Выброси эту книжку.
   - К Севе не хочешь вернуться?
   - Нет.
   - Я тут погадала на тебя, пока ты проходила тест, - Ира сделала паузу. - Потрясающая картинка получилась. Позвони мне ровно через сорок минут.
   - Почему через сорок?
   - Так надо. И не из дома.
   Лина не поняла.
   - Встань с кровати, одевайся и иди. Или езжай, - объяснила Ира.
   - Куда?
   - В магазин, в тренажерный зал, в парикмахерскую. Куда глаза глядят.
   - Так надо?
   - Да.
  
   Лина села за руль и поехала, куда глаза глядят.
   - Ты спрашивал - кому я нужна? - мысленно обращалась Лина к Севе, - я нужна своей подруге. Иначе, зачем ей звонить мне каждый вечер, читать мне книжки из серии "Сам себе психолог", раскладывать карты, чтобы узнать мою судьбу, вытаскивать меня из дома...
  
   Дорога привела к парку.
   По аллее прогуливались люди. Мамы с детишками. Пенсионеры под ручку. Молодежь.
   Аллея привела к катку.
   Горели огни, звучала музыка, по льду скользили пары и одиночки.
   Сколько лет она не вставала на коньки? Лет сто?
   Сорок минут прошли. Лина набрала домашний телефон Иры.
   - Рассказывай, Ир. Я на катке.
   - Где Дашка?
   - Отца успокаивает. Каждый вечер у него.
   - Значит, ему еще хуже, чем тебе. Ему хуже, Лин.
   Как будто от этой мысли Лине легче.
   Про потрясающую карту, которая ей выпала, Ира, похоже, забыла. А, скорее всего, она и карт не раскидывала. Просто сделала ход конем. Вытащила ее из дома. Тоже немало.
   - А дочь вы с Севкой воспитали хорошую. Радуйся, - сказала Ира.
   - Да. Дашка молодец.
   - А было б две дочери, одна б сидела с тобой, в минуту жизненных невзгод, так сказать, а вторая успокаивала бы отца.
   Лина промолчала.
   - Так что ты права насчет второго ребенка.
   - Жалко, что успехи в области клонирования еще не на должной высоте, - сказала Лина.
   - Дашку бы клонировала?
   - Себя.
   - Тоже мне, Пушкин, - усмехнулась Ира. - Хватит тебе одной жизни. И не трать ее на обиды и слезы, поняла? Решила начать сначала? Начинай, не медли.
   - А с чего начать?
   - Знакомься. Общайся. Дуй в тренажерный зал, на боулинг, на танцы.
   - На дискотеку?
   - Не хочешь на дискотеку, иди на сайт знакомств. Куча людей знакомится на сайтах.
   - Никаких карт ты не раскидывала, Ира.
   - Почему? Я гадала.
   - И что там потрясающего?
   - У тебя будет ребенок, Лина. В этом году у тебя будет ребенок. От кого - не спрашивай. Не знаю. Всё. Пока. Мой сериал начинается.
   Лина взяла на прокат коньки и пошла кататься.
   Пару раз упала, больно ударилась об лед.
   Боль была приятной, заглушала ту, которая на душе.
  
   Суд назначили на первое апреля. И не факт, что ее разведут в день смеха, с первой попытки.
   Даша сказала по телефону, что отец категорически против развода. - Он сказал, что ты перебесишься и вернешься, никуда не денешься. И что он не против ребенка, раз уж на то пошло. Пусть будет, - он сказал.
   Лина попросила передать Севе, что она расхотела ребенка.
   - Вы мне надоели. Оба! - закричала Даша в трубку.
   - Прости меня, - прошептала Лина, - я не хотела, чтобы ты оказалась между двух огней.
   - Тогда позвони папе, и сами разбирайтесь, не впутывайте меня в ваши отношения.
   - Хорошо, - ответила Лина.
   Даша бросила трубку.
   Через минуту она перезвонила:
   - Он пьет, мама. Каждый вечер, в одиночестве. Когда я прихожу, папа стесняется пить при мне. Я боюсь за него.
   - Спасибо тебе, - выдохнула Лина.
   - Не звони ему, не надо, я погорячилась с советами. Будет еще хуже. Я справлюсь. Он справится.
   - Ты моё счастье, - сказала Лина.
  
   ...Ты спрашивал - кому я нужна? - мысленно обращалась Лина к Севе, - я нужна своей дочери. Она стала взрослой, и у нее своя жизнь, но я ей нужна. И еще очень долго буду ей нужна. Всю жизнь. И у меня будет еще один ребенок, обязательно будет, и ему я буду нужна, как никто другой.
  
   ...Она долго думала над текстом объявления, которое собиралась разместить на сайте знакомств.
   И написала неожиданное: Всё есть, кроме младенца. Лина (42). И номер мобильного телефона.
   Фотографию не загрузила. Вдруг, кто из знакомых тоже ошивается на этом сайте.
   Подумала еще немного, и отредактировала сообщение, поменяла букву "и" на "е". Лена. А номера ее мобильного никто, кроме Иры и Даши, не знает.
  
   Она уже спала, когда ей позвонили.
   Испугано забилось сердце, как всегда, когда поднимают среди ночи: Даша? Сева?
   Мужской баритон вкрадчиво вопрошал:
   - Леночка? Не разбудил?
   Лина хотела ответить, что человек не туда попал, но, вспомнив про свое объявление, ответила, что уже спит.
   - А чего так рано спать ложимся?
   Первый час ночи вообще-то.
   - У вас очень приятный голос. Меня зовут Алик, - продолжал баритон.
   Лина попросила Алика перезвонить утром, положила трубку. Хотела отредактировать свое объявление, добавив часы приема звонков, но передумала. Если сейчас встать с постели - можно спугнуть сон окончательно.
   Второй звонок раздался в два ночи.
   - А сколько метров квартира? - поинтересовался голос с сильным кавказским акцентом.
   - Что?
   - Общий площадь интересуюсь.
   - Вы не туда попали...
   - Лена зовут? - уточнил голос.
   - Вы знаете, который час?
   - Не надо волноваться. Всё будем. Жениться будем. Детей делать будем, - перечислял доброжелательный голос, - общей площадь интересуюсь. Сначала.
   - Если вы по объявлению, то оно уже не актуально.
   - Уже кто-то вперед успел?
   - Да.
   - Уже ребенка сделать успел?
   - Да.
   - Молодец, слушай, - восхитился восточный человек.
   Не успела Лина нырнуть под одеяло, как сигнал мобильного прозвучал вновь.
   - Здравствуйте, Лена. Это опять я, Алик.
   Лина отключила телефон. Объявление стерла. Заснула под утро, в слезах.
   Проснулась с тяжелой головой.
   Дышать было так больно, будто у нее переломаны все ребра.
   И глотать не могла, мешал комок в горле.
  
   ...Профессор вглядывался в цифры на бумажке с анализом крови, разворачивал снимки УЗИ, разглядывал на свет рентгеновские снимки. Лина, затаив дыхание, следила за его выражением его лица, ждала приговора.
   - В принципе, неплохо, - сказал профессор. - Трубы проходимы. ФСГ в норме. Овуляция есть. С такими результатами возможна и спонтанная беременность.
   Лина не поняла.
   - Спонтанная, - повторил профессор. - Пара прекращает предохраняться - наступает беременность. Давно вы планируете?
   Лина кивнула:
   - Дочке было пять, когда я захотела второго. Значит, уже больше пятнадцати лет.
   Доктор еще раз внимательно изучил результаты проверки, пожал плечами и предложил проверить супруга, возможно проблема в нем.
   Лина начала объяснять, что проблема не в муже, сначала они предохранялись, потому что муж не хотел ребенка, потом она перестала предохраняться, а теперь уже и вовсе... муж не вылезает из командировок.
   И поэтому, если не трудно, не мог бы доктор рассказать подробнее о донорской программе. Ведь есть же одинокие женщины, она читала об этом в Интернете, которые приходят на прием и им просто вливают эту донорскую жидкость. Как называется этот процесс? Инсеминация?
   Доктор ответил, что супруг должен дать согласие на донорскую сперму, но в том случае, если его собственная никуда не годится. Поэтому, по любому, сначала надо проверить мужа.
   - То есть, женщина может пойти налево, то никто и не узнает. А если непорочное зачатие, то только с согласия мужа? - удивилась Лина.
   - Именно так, - ответил профессор.
   - А если женщина разведена?
   - Если женщина одинока, тогда другой разговор.
   - А если пара в процессе развода?
   - Сначала развод, потом донор, - тоном, не допускающим возражения, ответил профессор.
   Далее разговор продолжался на эзоповом языке. Лина задавала вопросы, стремясь разузнать, вольют ли в нее в этом кабинете то, что она, скажем, принесет с собой в баночке.
   А доктор, понимая, куда она клонит, отвечал:
   - Не проблема. Мы можем заморозить сперму "мужа", и когда у "жены" случится овуляция, разморозить и провести процедуру в клинике.
   Оказалось, что и сперму "мужа" Лина может принести сама.
   В стерильной баночке, которая продается этажом ниже, в аптеке.
   Лина поняла, надо просто найти здорового человека, который готов поделиться материалом для зачатия чуда под названием человеческая жизнь. За материальное вознаграждение.
   Только как его найти, того, кто готов поделиться?
  
   Лина вглядывалась в лица прохожих.
   Лица хмурые, неприветливые.
   Надо искать, ходить по улице и искать, - уговаривала она себя.
   Хорошо, найдет. Что дальше?
   Подойдет и познакомится.
   "А что вы теряете"? - спросил бы автор брошюры "Женщина и стресс".
   А что она теряет?
   Большинство мужчин спокойно знакомятся, где угодно, и когда угодно. Что ими движет? Инстинкт размножения. Природа так их устроила, что они выглядывают самку с одной единственной целью - есть шанс, что она, грубо говоря, согласится на спаривание.
   Чем ярче самка, тем вернее шанс. Самка с ярким оперением привлекает сильнее, от нее и потомство ярче. Ежу понятно, что никто из современных самцов не думает о потомстве. Но природа действует нецивилизованно, она вынюхивает, присматривается, оглядывает с головы до ног, толкает на решительные действия.
   Природы самки - свить гнездо. Самке надо, чтобы самец таскал ветки, строил вместе с ней это гнездо, наполнял его всем тем, что облегчало бы участь самки, всеми техническими новшествами, и даже домработницей, и няней, если, конечно, у него есть возможности, а у самки есть желание снести яйцо.
   Ладно, Лина птица. Курица. Хочет снести яйцо.
   Но ведь ей не надо помогать в строительстве гнезда. И червячков не надо носить, пока она будет высаживать птенца.
   За ней не надо ухаживать, не надо тратиться на подарки, не надо никаких поступательных движений. Надо просто продать ей сперму, чтобы она могла забеременеть.
   Какому самцу от этого плохо? Инстинкт размножения - это же инстинкт продолжения рода.
   - Нацепи на себя плакат: Мужчина, продолжу род твой без обязательств и напряга с твоей стороны, - предложила Ира по телефону.
   Ее и забавляли, и тревожили затеи подруги.
  
   ...Хорошая фигура, хорошее лицо, в руке книжка. На вид - лет двадцать пять. Одет средне. Студент, наверное. Нуждается, наверное.
   Студент о чем-то спрашивал владельца Жигулей, стоящих перед Линой.
   Отошел от Жигулей, подошел к другой машине.
   Лина высунулась из окна:
   - Вас подвезти?
   Молодой человек покрутил головой, увидел Лину, показал ей жестом, что не расслышал вопроса.
   На светофоре зажегся зеленый.
   Машина Лины перекрывала движение правого ряда. Стоящие сзади машины загудели.
   Лина проигнорировала гудки.
   Молодой человек нерешительно подошел к ее автомобилю:
   - Вы что-то хотели спросить?
   Задние машины захлебывались от гудков.
   - Садитесь уже, пока не начался массовый психоз, - скомандовала Лина.
   - Уже начался, - сказал он, и сел в машину. - На Пушкинскую, пожалуйста.
   Лина нажала на газ.
   Бросила взгляд на обложку книги, которую парень держал в руках.
   "744 партии Бобби Фишера". Значит, шахматист. Неплохо.
   - Где вам, на Пушкинской? - спросила Лина.
   - У станции метро, - ответил парень, - пятьсот рублей - нормально?
   Лина кивнула.
   Помолчали.
   - Вы женаты? - спросила Лина.
   Молодой человек взглянул на нее заинтересованно.
   - Развелся.
   - Дети есть?
   - Н-нет.
   Прозвучало неуверенно. Похоже, сам не знает, есть ли у него дети.
   - Как здоровье?
   - Не жалуюсь.
   - Образование.
   - Политехнический.
   Молодой, красивый, неженатый, да еще и диплом у него.
   Шансы, на то, что он окажет услугу, равны к нулю.
   - Меня зовут Олег. Казанцев Олег, - на всякий случай добавил молодой человек.
   - Работаете?
   - Да, - ответил Казанцев Олег.
   Помолчали.
   - Пока все в порядке? - прервал молчание молодой человек.
   - Пока да.
   Лина усмехнулась. Нелепая ситуация. Она не знала, как продолжить разговор, вернее, с чего начать.
   Казанцев Олег смотрел на нее с интересом, ждал.
   А что она теряет, в самом деле? Если согласен, то согласен. А если нет, то, значит, нет. Довезет его до Пушкинской, и до свидания.
   - Понимаете, когда я вас увидела, то у меня возникла мысль... - Лина медленно подбирала слова. - Вот такого сына я хотела бы иметь. Я имею в виду, ваши внешние данные.
   Олег оторопел:
   - Интересная мысль. Мне двадцать восемь. А вам?
   Лина улыбнулась.
   - Вы не поняли. Вернее, я неверно выразилась. Речь идет не об усыновлении.
   - Да я уж на все согласен, - ответил Олег.
   Какой милый молодой человек.
   У Лины не хватало духа выговорить просьбу ясно и четко. А как сказать? Хочу, чтобы вы сдали анализы, и если все будет в порядке, накапали мне в баночку материал, из которого может получиться ребенок, похожий на вас?
   - Хотите кого-то разыграть? Или, может... у вас дочь на выданье? - прервал молчание Олег.
   - Я хотела бы встретиться с вами еще раз, если вы не против, - сказала Лина.
   Олег кивнул, достал из кармана мобильный телефон.
   - Диктуйте номер телефона. Я сейчас вам позвоню, и у вас высветится мой.
   Они обменялись номерами телефонов.
   Деньги за проезд Лина не взяла, объяснив, что она не бомбила, просто ей было по пути. Ей, действительно, было по пути.
   Олег пожал плечами, сказал, что будет ждать ее звонка.
   "Не буду звонить - дохлый номер", - решила Лина.
   Нужно искать такого, которому срочно нужны деньги. Чтоб никакой симпатии друг к другу, никакого интереса.
   Циничнее надо подходить к этому делу, циничнее. Ты мне результаты анализов и материал, я тебе деньги. Двести долларов сейчас, триста долларов через месяц, при положительном тесте на беременность. Не получится с первого раза, наполнишь баночку еще раз.
   Именно так. И причем тут образование, место работы, женат, не женат. Причем тут внешность? Ишь ты, раскатала губу. Вчера еще была согласна на жидкость от любого, фотографий-то ведь не покажут, сегодня уже выбирает.
   Лина сердилась на себя, но была спокойна. Лиха беда - начало. Уж если она так запросто пристает к незнакомцам на дороге, то...
   Надо найти такого человека, который хотел бы заработать. А если караулить его у банка спермы? Где этот банк может находиться? Конечно, в самой клинике экстракорпорального оплодотворения, где еще?
  
   ...Лина стояла у входа в клинику и делала вид, что кого-то поджидает.
   В клинику входили женщины всех возрастов, иногда с супругами. Одиноких мужчин - ни одного.
   Она уже собиралась уходить, когда увидела невысокого, небрежно одетого мужчину лет сорока. Не красавец, но и ничего отталкивающего.
   Лина пошла следом за ним, сделала глубокий вздох:
   - Извините.
   Мужчина обернулся.
   - Вы случайно не донор?
   - Нет, - спокойно ответил мужчина, - я работаю здесь, я эмбриолог.
   Лина готова была провалиться сквозь землю. Ей казалось, что она нарушает какой-то закон, и сейчас эмбриолог схватит ее за руку и призовет к ответственности.
   Она выскочила из клиники, чуть ли не бегом бросилась к стоянке.
   Эмбриолог рванул за ней.
   Лина села в машину, не могла включить зажигание.
   Эмбриолог постучал пальцем в стекло ее машины.
   - У вас проблемы? - спросил он, когда Лина открыла окошко.
   - Да, - ответила Лина, глядя ему в глаза, - я хочу ребенка, но у меня нет ни мужа, ни даже партнера. - Я готова на... осеменение, то есть... на инсеминацию донорской спермой... но неизвестно когда получу развод.
   Доктор назвался Антоном Сергеевичем и попросил позвонить ему вечером, обещал помочь.
  
   Антон Сергеевич рассказал Лине о своей трагедии. Два года назад, в автокатастрофе, погибли его жена и их семилетний сын. С женой он был в разводе, с ребенком встречался по выходным. Жениться Антон Сергеевич не хотел.
   А ребенка хотел очень.
   Если, допустим, Лина родила бы от него, то он гарантирует ей материальную помощь. При условии, что она запишет его отцом и разрешит принимать участие в воспитании ребенка. Как только она родит, Антон Сергеевич будет приходить два раза в неделю, приносить памперсы, продукты, и забирать младенца на прогулку. И так далее.
   Вот такое деловое предложение.
   Он, конечно, мог бы взять и суррогатную мать, деньги у него есть, и материально нуждающаяся женщина выносила бы его ребенка, но он понимает, что одному воспитывать ребенка - тяжело. Ребенку нужна мать. Пока он младенец, по крайней мере.
   Если Лина не против, то ребенка можно будет зачать и естественным путем. Но если ей этот вариант не привлекателен, то процедуру инсеминации она может проделать у себя дома. Просто берется шприц, лучше кулинарный, и содержимое баночки, которую он принесет, вводится непосредственно во влагалище. Никаких врачей, если женщина здорова. И если сперма качественная. А у него качественная, он проверял.
   - Кстати, вам нужно проверить свою генетику. Я-то свою проверил... Анализ не из дешевых, но я оплачу. И наблюдаться будете у частного врача, его я тоже оплачу. Когда ребенок родится, то я проверю его ДНК. Это я просто предупреждаю, чтобы никаких сюрпризов с вашей стороны, ведь я вас не знаю, - продолжал Антон Сергеевич, как будто дело было уже решено.
   Он вообще говорил без остановки. Лина только слушала, и мысленно "чесала репу".
   От предложения Антона Сергеевича она отказалась.
   - Вы всё равно хотите родить, - не понял Антон Сергеевич, - а я предлагаю вам бонус - помощь. Почему вы отказываетесь? Это - лучший вариант из всех возможных. У вашего ребенка будет отец! Да вы двумя руками должны хвататься за мое предложение!
   - Заманчиво, - ответила Лина, - но, к сожалению, у меня в роду были больные шизофренией, так что, я вряд ли вам подойду.
   Антон Сергеевич рассмеялся, смех у него был лающий. И принялся объяснять Лине, что генетический анализ предполагает выявление таких заболеваний, как... далее шел перечень заболеваний с описанием.
   - А шизофренией, в той или иной степени, болен каждый второй, если не каждый, - сказал он, - так что, можно сказать, что это скорее норма, чем патология, ибо норма - это статистическое большинство, не более того.
   "Оно и видно, оно и видно", - мысленно бормотала Лина. И пообещала Антону Сергеевичу подумать.
   Но думать об этом ей не хотелось. Ни о чем не хотелось думать. Опять наползала тоска.
  
   - А шизофрения лечится, ты не знаешь? - вяло интересовалась она у Иры, переговариваясь с ней по скайпу, - мне хотелось бы пополнить ряды ненормальных.
   - У тебя не шизофрения, - отвечала Ира, - у тебя гормоны зашкаливают. Это возраст, и ничего, кроме возраста. У меня тоже такое было, лет пять назад, хоть я ото всех и скрывала. Я ведь тоже почти бредила, так хотела ребенка. Вот вынь и положь, как говорится. Но прошло, Лин. Прошло само по себе.
   - Больше всего боюсь, что пройдет, - вздохнула Лина.
   Их разговор прервал сигнал мобильного телефона.
   Олег спросил, любит ли она фламенко. И пригласил ее в ресторан "Кармен".
   - Я приду, - ответила Лина.
   - Кто это был? - полюбопытствовала Ира, которой невольно пришлось присутствовать при телефонном разговоре подруги с молодым человеком по имени Олег.
   - Подвозила его. Мне было по пути. Мы разговорились, обменялись телефонами, - ответила Лина.
   - Молодой?
   - Двадцать восемь.
   - Только с ума не сходи, ладно? - попросила Ира.
   - Да я уже, похоже, давно сошла, мне терять нечего, - усмехнулась Лина, - но, если серьезно, то свидание не романтическое, деловое.
   - Ну, ну... Удачи вам в ваших делах.
   Ира послала Лине воздушный поцелуй с экрана монитора.
  
   Ресторан был оформлен в испанском стиле. Они сели за столик в нише. Их мало, кто видел, а они могли обозревать почти весь зал.
   Среди посетителей были пары, и их немало, где мужчина старше девушки. И ни одной - наоборот.
   Успокойся, - уговаривала Лина себя, - ты здесь по делу.
   Подошел официант, они сделали заказ.
   Лина попросила официанта принести потом два счета. Вино записать на ее счет. Пусть, официант думает о ней все, что хочет.
   Олег хотел, было, возразить, но Лина остановила его взглядом: пожалуйста, очень прошу.
   Он промолчал.
   На сцену вышел ансамбль "Фламенко". Танцовщицы стояли рядом, хлопая в ладоши и притоптывая. В центре сцены танцевала молодая девушка. Девушка танцевала замечательно.
   Танцовщицы подбадривающими выкриками просили полноватую, крепкую женщину лет пятидесяти присоединиться к молодой. Чуть ли не подталкивали ее в центр сцены. Женщина сопротивлялась.
   Молодая, уверенная в своей неотразимости, сама подошла к пожилой, как бы делая вызов.
   Начался танец, полный страсти и огня. Соревнование, битва, дуэль. Не на жизнь, а на смерть.
   Лина следила за танцем, не отрывая взгляда. Она была потрясена.
   Танец закончился победой пожилой. Молодая, восхищенная мастерством опытной танцовщицы, неистово аплодировала ей, как и вся труппа.
   Зрители встали со своих мест, и аплодировали стоя.
   Лина отбила все ладони, она была счастлива.
   Вот так! Вот так, и не иначе!
   Лина кожей почувствовала - женщина прекрасна и в зрелом возрасте, и уже не выискивала в зале своих ровесниц с молодыми кавалерами, она смотрела на Олега.
   Олег вел себя просто, естественно. Он не старался понравиться, и не скрывал того, что Лина ему нравится. И ему было интересно все, что она рассказывает о себе.
   Хочу ребенка именно от этого молодого мужчины, - твердо решила Лина в какой-то момент.
   И вплотную подошла к теме. Рассказала для начала, что ей приходилось подрабатывать донором. Еще тогда, когда она была студенткой. Что ей заплатили двадцать пять рублей и выдали талоны на обед в столовой студенческого общежития. И что сейчас она вспоминает о той работе, как о веселом приключении.
   - Я тоже недавно сдавал кровь, - откликнулся Олег. - Шел по улице. А там какая-то акция. Так ко мне один доброволец прицепился, чуть ли не с ножом к горлу. Сдай кровь, - говорит, - а не то я буду вынужден пролить ее зря. Пришлось повиноваться.
   Лина засмеялась.
   - Если серьезно, то на одном из сайтов был крик о помощи, - продолжал Олег. - Кому-то экстренно понадобилась кровь редкой группы. Моя оказалась самое то. Пришлось ехать.
   - Один мой знакомый... - Лина бросила на Олега быстрый взгляд, - недавно признался, что подрабатывал тем, что сдавал сперму.
   - Кому признался? Многочисленным потомкам?
   Лина опять засмеялась:
   - Нет... Своей жене.
   Подошел официант.
   Олег заказал две порции мороженого.
   - Ну, и что жена вашего друга? Приревновала?
   - А? Да. Н-нет, она восприняла это нормально. А что тут такого?
   - Ничего особенного, - кивнул Олег. - Всю ответственность на себя берут те, которые решают - ребенку быть! А уж из какого материала, из каких клеточек и кружочков он составлен - это уж как там наверху распорядятся.
   - В смысле, бог, - кивнула Лина.
   - Бог, звезды, аист. Называйте, это как хотите.
   Какой приятный человек. Понимает все с полуслова.
   - Но лично я бы не смог, - сказал Олег, - не смог бы стать донором.
   Лина замерла.
   - Почему? Вы же сами сказали, что материал не столь важен, как решение...
   - Скряга, наверное. Как собака на сене, ни себе, ни людям.
   - Но ведь кровь вы отдали, когда вас попросили. Эта кровь спасла кому-то жизнь. Невозможность зачать ребенка часто воспринимается парой, как крушение самой их жизни.
   - Но я ведь не знаю этих людей. Может, ребенок, который родится у них, наполовину из моего материала, будет страдать от нелюбви отца, потому что не похож на него, или от нелюбви матери, потому, что не похож на любимого мужа. Ни внешне даже, а в принципе? Скажем, любимый муж никогда в жизни не бил свою маму, не орал, как резанный, при виде игрушки на витрине, и уж тем более, не ковырял в носу. А этот какой-то странный, вы не находите? В кого бы это?
   - Как правило, долгожданных и выстраданных детей очень любят... - обреченно произнесла Лина.
   - А что такое любовь?
   - Невозможность оскорбления недоверием...
   Олег задумался, кивнул.
   Похоже, ответ пришелся ему по душе.
   Но какая теперь разница, если он против того, чтобы помочь ей.
   Настроение упало.
   Ниже плинтуса, - сказала бы Дашка.
   Олег что-то рассказывал про свою работу. Он работал в небольшой типографии, доставшейся ему по наследству от отца.
   Лина изображала внимание, даже иногда задавала вопросы, но не слушала его, думала о том, что она смешная. Ни в его глазах. Ей было уже все равно, что он там думает о ней, а в своих.
   Смешная, наивная, простая, как два пучка редиски.
   Ладно. Не страшно. Просто надо набраться терпения, дождаться развода, и идти, как все, по камушкам.
   Анонимный донор - это лучшее, что можно предложить одинокой женщине, решившей родить ребенка для себя.
   Ей было стыдно, хотя Олег, похоже, даже не понял, к чему она рассказала про якобы знакомого донора. Уж не тугодум ли он. Хотя это уже не имело никакого значения. Хотелось одного, чтобы этот вечер быстрей закончился.
  
   Олег поймал такси. Они молчали, сидя на заднем сидении. Как выдохлись.
   - Я согласен, - вдруг сказал Олег.
   Лина вышла из оцепенения.
   - Я понял, о какой услуге вы хотели меня попросить. Я согласен.
   Лина откинулась на спинку сидения, закрыла глаза, облегченно вздохнула. Шепотом начала перечислять, какие анализы нужно сдать Олегу: Кровь на СПИД, кровь на гепатит...
   - У меня есть все результаты анализов, - ответил Олег, - Я совсем недавно сдавал кровь, я вам рассказывал.
   Лина попросила разрешения посмотреть результаты прямо сейчас. Она была в середине цикла. Если все хорошо, то она приедет к нему завтра утром, с баночкой. И завтра же она пройдет процедуру инсеминацию.
  
   Обстановка в квартире была скромной. Не было штор на окнах. Диван разложен. Постель не убрана. Над диваном висела фотография Эйнштейна с высунутым языком.
   Олег подошел к секретеру, вытащил оттуда папку, начал перебирать бумаги.
   - Вот. Датировано неделей назад.
   Лина пробежала глазами результаты анализов.
   - Когда и где будет происходить... процесс? - деловито поинтересовался Олег.
   - Чем быстрее, тем лучше, - быстро ответила Лина. - Тем более, не факт, что получится с первого раза. Сделаем так. Сейчас я уеду. А завтра утром приеду. Я позвоню, когда уже буду подъезжать. У вас найдется баночка? Ее нужно будет помыть и прокипятить в целях стерилизации.
   Ей было неловко.
   - Хотите чаю? - спросил Олег.
  
   Она сидела за кухонным столом, а Олег хозяйничал: набирал в чайник воду, доставал из шкафчика чашки, сахарницу, ложки, пакетики заварочного чая.
   - Лина, можно вопрос? Не совсем тактичный.
   Лина насторожилась.
   - Валяйте.
   - Есть куча сайтов. Тьма народа хотела бы познакомиться для связи, для создания семьи, для дружбы... Вы не пробовали просто начать отношения...
   - Я думала об этом. Даже поместила объявление на одном из сайтов. "Всё есть, кроме младенца". И номер телефона.
   - И младенцы всех возрастов и народов обрушились лавиной нескончаемых звонков?
   - Примерно так и было. Но дело не в этом... Просто я поняла, что у меня нет времени на отношения. Во-первых, мне много лет.
   Олег усмехнулся.
   - Во-вторых, у меня нет никакого опыта в искусстве соблазнения, в-третьих, я сомневаюсь, что мне встретится мужчина, которого хотелось бы обнять.
   - Понятно, - кивнул Олег.
   - Что вам понятно?
   - Что первые два утверждения - ваши искренние заблуждения. А в третьем пункте мне понятно про себя. Что вам не хочется меня обнять.
   Лина молчала.
   В самом деле, - думала она, - куда проще обняться, заняться любовью, чем уезжать, приезжать, надо еще баночку найти. А медлить нельзя, она в середине цикла, кто его знает, может, именно сегодня все и произойдет, а завтра будет поздно. Жди еще целый месяц.
   Лучше переспать, в самом деле, и спокойно разойтись. А что она теряет?
   Она взглянула на Олега, и представила его раздетым. Сильно забилось сердце.
   - А вам... Вам хотелось бы меня обнять? - на всякий случай спросила она, хотя понимала, что вопрос звучит глупо, и даже пошло в свете происходящего.
   - Да, - сказал Олег.
  
   Лина разделась. Как в кабинете врача.
   Она не испытывала ни стыда, ни неловкости. Наверное, так же хладнокровно проститутки принимают своих клиентов. Хотя, вряд ли. Скорее всего, принимают с прелюдией, с ласками, с протяжными, притворными стонами. Клиент за свои деньги хочет все. А, может, и не притворными, может, они ушли в эту профессию, чтобы получать удовольствие. Кто знает.
   А ей? Ей надо будет, потом, заплатить ему?
   Она отблагодарит. При положительном результате. Инкогнито. Адрес она уже знает. Пошлет какой-нибудь дорогой подарок.
   Она легла на кровать.
   Олег протянул руку к ее груди, но не прикоснулся, задержал движение.
   - Я не знаю... Если ты... В общем, нужно ли мне стараться, как партнеру, или это не желательно для... дела.
   - Неважно, - ответила Лина. - Важно, чтобы у тебя все получилось.
   Олег кивнул.
   Из окна доносился мягкий свет уличных фонарей, шаркали шинами проезжающие мимо окон машины.
   Лина смотрела на портрет Эйнштейна. Эйнштейн ритмично раскачивался. Она закрыла глаза.
   Потом открыла.
   Лицо Олега было очень близко, и оно было прекрасным, это лицо. Он смотрел на нее.
   И она впилась в него взглядом. И эти бесстыдно распахнутые навстречу друг другу глаза, и это откровенное вглядывание друг в друга, до самого дна, возбудило ее сильнее, чем могли бы, наверное, возбудить поцелуи и прикосновения. Много сильнее.
   Сердце остановилось. Лина провалилась в бездну.
  
   ...Потом она поцеловала его ладонь.
   А он поцеловал ее ладонь.
   Они лежали.
   Лина думала, что лучше полежать подольше, чтобы не расплескать ту драгоценную жидкость, которая уже в ней.
   Олег приподнялся, накрыл себя и ее общим одеялом. Лина лежала на правом боку. Он тоже лег на правый бок, прижался всем телом к ее спине, обнял.
   И Лина заснула.
   Ей приснилось, что она стоит у кроватки, в кроватке ребенок. Она берет его на руки. К ним подходит Олег. Лина оборачивается, протягивает ребенка ему.
  
   Она чувствовала сквозь сон, что Олег встал, начал одеваться.
   Открыла глаза. Было темно.
   - Спи, - сказал Олег, - еще рано.
   И поцеловал ее в закрытые глаза.
   Она опять заснула.
  
   Проснулась и обнаружила, что забыла дома мобильник, оставила в другой сумочке, и что Олег ее запер, а вторых ключей нигде нет. Она хотела прибраться в квартире, но побоялась, что это лишнее.
   Олег позвонил в десять утра, на свой домашний телефон.
   Сказал, что вернется с работы только в пять вечера. Что в холодильнике есть сосиски и пирожки с капустой. Пирожки приготовила его мама, их надо разогреть в микроволновке, они очень вкусные. Он не собирается держать ее в плену, дубликат ключей в тумбочке, в прихожей. Просто ждал ее звонка и просит Лину дождаться его возвращения с работы.
  
   Почему бы ей не дождаться его возвращения с работы?
   Олег вернулся и предложил ей пожить у нее. Столько, сколько она захочет. До того момента, когда жильцы освободят ее квартиру, или до того момента, когда она забеременеет, или до того момента, когда родится ребенок. Или до того момента, когда они его женят, этого ребенка... В общем, живи, сколько хочешь.
   - До того момента, когда жильцы освободят квартиру. Две недели, - согласилась Лина.
   Они съездили за ее вещами. Вернулись, начали готовить ужин. Вдвоем. Олег нарезал мясо, она чистила картошку. Пока жаркое варилось, убирались в квартире. Опять вдвоем. Как пионеры на субботнике.
   На следующий день Лина позвонила в художественный салон. Ей ответили, что все ее работы распродались, она может приехать и получить деньги, и, разумеется, привезти новые работы. И что ее работами заинтересовался дизайнер интерьера. Он как раз сейчас оформляет новый ресторан, хотел бы встретиться с Линой, поговорить о деле. Но реализовывать товар придется через их салон. И если Лина не против, то они организуют ей встречу с дизайнером. Оговорят цены, проценты, подпишут договор. Лина не была против, она вцепилась в новый проект с рвением трудоголика, который дорвался до невспаханного поля.
   - Ты спрашивал - кому я нужна? - мысленно обращалась Лина к Севе. - Ну, например, дизайнеру интерьера, владельцу ресторана, хозяйке художественного салона, и даже посетителям ресторана, которые будут вглядываться в мои куклы, и получать от них эстетическое удовольствие.
  
   Кухня у Олега просторная, стол широкий, работать очень удобно.
   Эту квартиру Олегу оставил его отец. Он умер три года назад.
   Мать Олега жила где-то недалеко, и звонила ему каждый вечер. Олег выходил разговаривать с мамой в подъезд, не хотел, чтобы Лина слышала.
   Можно было представить, что она говорила сыну о его новой подруге.
   Лина мысленно оправдывалась перед ней:
   - Я ненадолго, мне от вашего сына ничего не нужно. Я взрослый и самостоятельный человек. И он, кстати, тоже. Да, я старше. Но мы же не собираемся жениться, а для отношений женщина постарше даже лучше. Меньше травм нанесет. Почему я живу в его квартире? Не беспокойтесь, у меня есть своя. Скоро она освободится. Я отнюдь не женщина без определенного места жительства. И вообще, это не я заселилась, это Олег настоял. Он сказал, что нам для общей цели удобнее жить вместе. Вернее, спать вместе. Ну, допустим, я рожу. Чем это грозит вашему сыну? Я привяжу к себе ребенком? Успокойтесь. Это не входит в мои планы.
   Лина не знала, входит или нет. Но настраивала себя на то, что не входит.
   Она панически боялась матери Олега.
  
   В день святого Валентина Лина проснулась от запаха цветов. Открыла глаза и почувствовала себя Сарой Бернар на утро после премьеры. Повсюду цветы. В вазах, в трехлитровых банках, в стаканах и даже в ванной.
   Значит, Олег проснулся чуть свет, съездил на рынок за цветами, и пока Лина спала, он эти цветы расставлял по всей квартире. И уехал на работу.
   Лина заплакала.
   - Ты спрашивал - кому я нужна? - мысленно обращалась Лина к Севе, - ну, например, продавцам цветов. И тем, кто их, эти цветы, взращивал. И тому, кто их купил для меня. Ему я, наверное, очень нужна. Иначе, зачем ему меня так баловать.
  
   ...- Как отец? - спросила Лина, присаживаясь к столику.
   Дашка уже заказала им по чашечке кофе и пирожные.
   - Лучше, - ответила Даша.
   - Не пьет?
   Даша покачала головой:
   - Завязал. Мам, как я устала! Сначала он выпытывал, нет ли у тебя кого. Потом начал пытать - где ты живешь. Ты где вообще?
   - На седьмом небе!
   Даша взглянула на Лину и произнесла, как страшную догадку:
   - Влюбилась...
   - Дашка, какая ты классная у нас! - улыбнулась Лина.
   - Мам, он кто?
   - Мужчина.
   - Понятно. Молодой?
   - Даш, он мужчина. Ведь не количество лет определяют мужчину, а отношение к женщине?
   Даша недоверчиво покачала головой.
   - Что-то мне так страшно за тебя... И за папу...
   - Все будет хорошо. И у папы все будет хорошо. Вот увидишь.
   Спасибо тебе, Дашенька.
  
   Вечером Лина поняла, что она не забеременела. Не получилась.
   Олег успокаивал ее, гладил по голове, по щекам, мокрым от слез.
  
   Глубоко вздохнув, Лина начала с Олегом разговор еще об одном анализе, который ему придется сделать.
   - Доктор сказал, что нужно проверить партнера. Чтобы исключить или, наоборот, констатировать, так называемый, мужской фактор.
   - Когда высаживать десант? - не моргнув глазом, спросил Олег.
   Лина ответила, что желательно не тянуть. Три дня не пить спиртного и еще... Рекомендуется воздержание. Тоже дня три до сдачи.
   - Три дня воздержания? Ничего себе, испытание. С ума, что ли они там сошли, в твоей клинике? - возмутился Олег.
  
   Лина казалось, что она знает его сто лет.
   Когда-то она читала, что объятия, поцелуи, прикосновения, ласковые слова вырабатывают в организме некий гормон, тот же самый, которого так много в младенце, припавшем к груди матери.
   Она себя в объятьях Олега ощущала, как новорожденная. И вспыхивала лампочка в глазах, как в детстве, когда вся жизнь, как праздник.
   Днем и ночью солнечно.
   Понятно, что это временно, понятно, что рано или поздно кончится. Но всё кончается, рано или поздно.
   Хорошо, что было. Спасибо, что было.
  
   ...Жильцы освободили квартиру, и Лина решила не тянуть с переездом. Пусть Олег приезжает к ней. Когда захочет. И тогда сохранить вот эти теплые, романтичные отношения можно будет дольше. Гораздо дольше, чем, если бы они жили вместе.
   Лина была в этом уверена.
   Олег не был уверен в том, что жить в разных квартирах лучше, но, и не протестовал против решения Лины. Он помог ей перевезти вещи, но домой к себе не вернулся, остался у нее.
   И на следующий день опять приехал к ней с работы, и остался ночевать. И на следующий. Вещи не перевозил. Заезжал к себе домой, переодевался, покупал по дороге продукты и ехал к Лине.
  
   ...Лина взяла трубку, не взглянув на определитель номера.
   - И зачем тебе надо было разыгрывать этот спектакль? Скрываться, лгать, издеваться надо мной? - спросил Сева спокойно.
   Лина замерла.
   - Я видел его, твоего альфонса. Как ты думаешь, долго он еще пробудет с тобой, со старой шлюхой? Алло?
   Лина молчала.
   - Ты дрянь, Лина. Я тебя презираю. Я ненавижу тебя.
   Лина положила трубку, легла на диван. Пересохло в горле, стучало в висках.
   Телефон затрезвонил снова.
   Лина не сдвинулась с места.
   Автоответчик передал Севино сообщение.
   - Лина, прости. Я не могу без тебя. Вернись. Пожалуйста. Давай, простим друг друга.
   Гудки...
   Опять звонок.
   - Лина, давай поговорим. Очень тебя прошу. Ну, не злая же ты! Нельзя так унижать человека, с которым... Давай поговорим.
   Пауза.
   - А о чем поговорим? О том, что ты не злая? А какая ты, Лина? Что я о тебе знаю? Ничего я о тебе не знаю... Я очень тебя прошу, возьми трубку.
   Лина взяла трубку.
   - Здравствуй, Сева.
   - Привет.
   Лина молчала.
   - Ты изменяла мне, пока мы жили вместе? - спросил Сева.
   - Да, - ответила Лина. Ей было всё равно, что Сева думает о ней.
   - Как часто?
   - Не считала.
   - Ну, и кто ты после этого?
   - Ты об этом хотел поговорить?
   - Наша дочь знала о твоих похождениях? - спросил Сева.
   - Нет. И о твоих тоже не знает, - ответила Лина, - я не скажу.
   - Чего ты несёшь? - Сева повысил голос.
   - Я не хочу говорить на эту тему, - ответила Лина. - Не забудь - первого апреля у нас развод.
   - Ты ещё приползёшь ко мне, - сказал Сева, - и знаешь, я тебя приму. Я прощу тебя, Лина. Ты поняла меня?
   - Пока, - сказала Лина.
   - Пока, - ответил Сева.
   Лина положила трубку.
  
   В этот вечер она очень боялась, что Олег не придёт. Ждала его, глядя на часы. Хотелось одного, чтобы он просто обнял его. Лине было очень холодно. Ее бил озноб.
   Олег пришёл. Лина прижалась к нему, и долго стояла, раскачиваясь в объятиях.
   - Я получил результаты анализа, - сказал Олег.
   Лина пробежала глазами текст, и у нее подкосились ноги. Она не села, а упала в кресло.
   - Доктор, я буду жить? - пошутил Олег, взглянув на ее побледневшее лицо.
   Лина протянула ему листочек с результатами.
   - Кажется, у тебя обнаружили азооспермию, - еле слышно проговорила она.
   - Это еще что за неведома зверушка? - насторожился Олег.
   Лина ответила, что диагноз не очень хороший. Иными словами, бесплодие.
   Олег отреагировал странно. Усмехнулся, и сказал, что у него прямо, как гора с плеч свалилась.
   О чем это он? Что хочет сказать? Лина не понимала. Она вообще не понимала, что теперь делать.
   Надо было разложить тарелки по кухонным ящикам. Лина достала их из картонной коробки.
   Олег молчал. Чему-то усмехался. Лина попросила его разогреть плов. Он, наверное, голодный, да и она с утра ничего не ела.
   Олег вдруг направился в сторону дверей, снял куртку с вешалки, натянуто улыбнулся:
   - Ну, пока.
   Лина решила, что он сошел с ума. Бросилась за ним вслед, встала у дверей.
   - Ты куда? Зачем? Я тебя никуда не отпущу.
   - А зачем я тебе? - серьезно спросил Олег.
   - Жить.
   - Лина, давно хотел спросить, а почему ты ушла от мужа? Потому, что он не хотел ребенка?
   - Я лет пятнадцать мечтала о втором ребенке. Заикалась об этом время от времени. Он был против. Но я не уходила.
   - Любила его?
   - Да.
   Олег опять усмехнулся.
   - Один мог, но не хотел. Второй хотел, но не мог. Вот такой он был невезучий, ковбой Джо.
   - Это обо мне? - спросила Лина, и послушно кивнула. - Хорошо. Ладно.
   И начала быстро и путано говорить, что не все так страшно, как кажется, не конец же света, в самом-то деле, есть специалисты, есть лечение, есть, в конце концов, экстракорпоральное оплодотворение.
   - Ага, слышали. С донорской спермой, - Олег притворно засмеялся, - ха-ха-ха.
   Никогда еще она не видела его таким развязным.
   - А вот так, без лечения, сам по себе, я тебе неинтересен? - улыбался Олег.
   - Интересен. - Лина энергично кивнула головой.
   - Так, стало быть, мы можем прожить и без ребенка, а?
   - Я хочу ребенка, - прошептала Лина.
   - А почему бы тебе не усыновить меня, в самом деле? Все в одном флаконе, так сказать...
   Олег опять улыбнулся.
   Лина еле сдержалась, чтобы не послать его вон.
   Но сдержалась, пожелала ему всего хорошего, тихо прикрыла за ним дверь.
   Надо было разложить тарелки по полкам, одежду развесить по плечикам, повесить ее в шкаф.
   Дел много, много дел...
   Две тарелки выскользнули из ее рук и разбились вдребезги.
   - К счастью, - автоматически подумала Лина и разрыдалась.
   Раздался телефонный звонок. Олег!
   Звонила Даша.
   Лина, как ни старалась, ничего не могла произнести, только рыдала в телефонную трубку.
  
   Даша примчалась через двадцать минут.
   Лина твердила об одном, она не может жить без Олега.
   Даша советовала позвонить ему, но не сегодня. Завтра или после завтра.
   - И что я ему скажу? - всхлипывала Лина.
   - Что не можешь жить без него.
   - Я боюсь.
   - Чего?
   - Боюсь, что он не обрадуется моему сообщению.
   - Папа обрадовался бы, если бы ты... - завела Даша старую песню.
   - Нет, Даша, нет. Я уже не смогу. Я другая.
   - Но ведь и папа другой. Ты хотела ребенка. Я тебе уже говорила, что папа не против.
   - Я хочу только от Олега. Больше ни от кого.
   Сели пить чай.
   - Рассказывай что-нибудь, говори, - попросила Лина.
   - О чем рассказывать?
   - Обо мне. Что ты думаешь обо всем, об этом.
   - Все-таки как-то странно у вас начались отношения, - осторожно начала Даша. - Любовь ведь не имеет цели. Люди вместе по одной единственной причине, им классно вдвоем. Только вдвоём.
   Лина кивала.
   - И настолько классно, что хочется поделиться. И тогда приходит мысль, что и ребеночек не помешал бы, - продолжала Дашка.
   - Может, и не нужен нам ребенок, а? - в отчаянии прошептала Лина.
   - Ты готова отказаться от своей мечты?
   - Если она мешает моему женскому счастью.
   - Не всякой любви по плечу такая жертвенность.
   - Я люблю его. Что мне делать?
   - Подожди. Потерпи немного. Он вернется.
   Лина поверила Даше. Она всегда ей верила.
   Она подождет. Подождет.
  
   ...Уже неделю на сигнал мобильного телефона Лина вздрагивала. Олег? Нет, не он. Звонили из художественного салона, звонил дизайнер интерьера, звонили Дашка и Ира, звонили коллеги известной актрисы, чтобы заказать куклу - подарок на юбилей актрисы. Олег не звонил.
   Сама Лина боялась ему звонить.
   А что вы теряете, если позвоните сами, - спросил бы автор брошюры "Женщина и стресс".
   Я теряю надежду, - ответила бы Лина.
   Она опасалась, что Олег будет холоден с ней. Если он будет холоден, то это конец, больше она ему не позвонит. Поэтому лучше ждать. Пусть надежда умрет последней. Ждать, пока ожидание не станет невыносимым. Или ждать до тех пор, пока не надоест.
   И работать, чтобы ожидание не было таким утомительным.
   И заниматься обустройством квартиры. Олег вернется, ахнет, какая красота. Он вернется.
   Заниматься собой, чтобы хорошо выглядеть к его возвращению. Постричься! И на массаж. Лежать на массажном столике и вспоминать руки Олега. Лежать, закрыв глаза, и надеяться.
  
   ...По телевизору шла передача.
   Лицо участницы передачи, женщины, почему-то было затемнено, как у преступницы или разведчицы.
   Голос ведущей передачи звучал за кадром:
   - И вы решили усыновить. Чтобы все, было, как у людей? Или по какой-то другой причине?
   - Да, - ответила женщина, - и это тоже. Но важнее, мне кажется, было другое. Я все острее понимала, что для меня одной у меня слишком много всего. Много места в квартире, летом много зелени, зимой много снега, много хорошей музыки и хороших книг. Я хотела маленького человечка, с которым смогла бы всем этим поделиться, поделиться своей радостью жизни, всем, что я умею.
   - Вы не замужем, как вы решились усыновить?
   - Сначала я нашла сайт и зарегистрировалась на форуме "Приемные дети". Меня спрашивали. Вы не замужем, как вы решились усыновить? Я отвечала. А почему нет? Боитесь, что не справитесь материально? Да ладно, кормите же вы сами себя. Боитесь оказаться с довеском, когда настоящий мужчина ворвется в вашу жизнь? Довесок вам только в плюс. А если для него это не плюс, простите, зачем вам мужчина, который не хочет быть папой.
   - То есть, отвечая на вопросы ваших оппонентов, вы сами убеждались в верности вашего решения? - интересовалась ведущая передачи.
   - Именно так. Я пришла к выводу, что усыновление - это, прежде всего, возможность для самого усыновителя изменить свою жизнь, перескочить с одного поезда, идущего не туда - на другой.
  
   Лина лепила головку куклы, когда шла передача. Куклу заказали коллеги актрисы, подарок на юбилей. Лина смотрела на фотографию актрисы и лепила. К концу передачи увидела, что слепила головку младенца.
  
   Они договорились встретиться в сквере, недалеко от института, где преподавала Юлия Владимировна.
   Лина не знала, что и думать, не знала, как себя вести, к чему готовиться.
   Юлии Владимировне было около шестидесяти. Открытый лоб, не закрашенная седина. Черты лица приятные.
   - Вы не обижайтесь на меня, просто постарайтесь понять, - мягко начала разговор Юлия Владимировна.
   Лина кивнула.
   - Я столько перенесла из-за Олега, вернее, из-за его бывшей жены. Не дай вам бог. У вас дочка?
   Лина кивнула.
   - Я тоже хотела дочку. Мне очень нравилась Лизонька, бывшая жена Олега. Олег ведь рассказывал вам, что был женат?
   Лина кивнула. Да, Олег говорил, что в разводе.
   - Молоденькая, хрупкая такая. Очень славная девочка. Когда Олег сказал, что они ждут ребенка, я страшно обрадовалась.
   У Лины вытянулось лицо.
   - Только не перебивайте меня, пожалуйста.
   Лина кивнула.
   - Олег тогда еще учился, и я, конечно, боялась, что он бросит институт. Но я сказала, что помогу, чем смогу. Но Лиза ушла от него. Беременная, представляете?
   Лина старалась справиться с недоумением.
   - Я просто с ума сходила, ну ничегошеньки не понимала. Я решила, что это Лизонькина мама постаралась, подыскала дочери более подходящего. Очень меркантильная особа. И Лиза согласилась выйти за него замуж под ее давлением. Из-за ребенка. Чтобы жить не в нужде.
   По аллее прошла девушка, везя перед собой коляску. Лина проводила ее взглядом.
   - Ее матери казалось, что мы живем в нужде. В чем-то она была права. Отец Олега сильно болел в то время, мы помогали ему, хоть я много лет была в разводе с ним.
   Юлия Владимировна строго взглянула на Лину.
   - Почему вы молчите?
   - Я слушаю, - спокойно ответила Лина.
   Юлия Владимировна продолжила:
   - Потом Лиза сказала ему, что ребенок не от него. Это уж когда она вышла замуж вторично, сразу же после развода. Я не поверила, конечно. Но вы можете представить, что перенес мой мальчик? Понимаете теперь, почему он сошелся с вами?
   - Не совсем уловила связь... - призналась Лина.
   - Ну, как же? Олег перенес травму. Вы себе представить не можете, как он переживал. Он стал бояться молодых. Молодые, они ведь как? Раз, и забеременели. Два, и нашли более подходящего. Три, и уехали куда-то... Я даже не знаю, кто там родился. А я ведь бабушка этому ребенку.
   По газону бегали собачки, обнюхивали друг друга.
   - Конечно, я не вмешивалась, когда Олег водил вас к себе. У него были женщины, будут еще. Но когда он переехал к вам, я забеспокоилась. Вы должны меня понять.
   Лина кивнула.
   - Теперь у него квартира, от покойного отца досталась, он зарабатывает, он не пьет. Он завидный жених! Ему нужна молодая девушка, которая родит ему. Вы должны меня понять. Почему вы молчите?
   - Наверное, потому, что мне нечего вам сказать, - ответила Лина.
   Она не могла взять в толк, ради чего Юлия Владимировна настояла на встрече с ней? Чтобы сообщить о том, что Олегу нужна другая девушка?
   - Олег знает о том, что вы решили со мной встретиться? - спросила Лина.
   - Нет. - Юлия Владимировна опустила глаза. - Я переписала ваш номер с его мобильного телефона, когда он был в ванной.
   Лина молчала.
   - Он очень плохо выглядит. Похудел. Он переживает. Но это пройдет, понимаете? - Юлия Владимировна доброжелательно положила свою ладонь на ладонь Лины. - Только вы не звоните ему. Пообещайте мне, что оставите в покое моего сына.
   Лина с сожалением покачала головой.
   - Но вы же понимаете, что Олегу вы не пара, - нахмурилась Юлия Владимировна.
   - Нет, не понимаю, - ответила Лина.
   - Позвольте. У вас ребенок одного возраста с Олегом.
   - Моя дочь моложе, чем Олег. Но это неважно.
   - Но ведь он ушел от вас! Вы хотите сказать, что будете умолять его вернуться?
   Лина решительно кивнула.
   - А гордость у вас есть? - удивилась Юлия Владимировна. - Элементарная женская гордость.
   - У меня нет, - виновато улыбнулась Лина. - Я пойду?
   Лина встала со скамейки, пожелала Юлии Владимировне всего доброго, и ушла, не оборачиваясь.
   Ей очень хотелось позвонить Олегу, она уже не боялась, что наткнется на его холодность. Какая холодность? Олег страдает, он осунулся. Скорее всего, он ждет звонка от нее, от Лины. Иначе Юлия Владимировна не тревожилась бы так за будущее сына.
   Но Лина понимала, что звонить нельзя. И ни в женской гордости дело, пропади она пропадом. Просто если у Олега всё пройдет, то значит, надо смириться, и радоваться тому, что было, и даже тому, что прошло так быстро. Пока не прикипели друг к другу всем сердцем.
   Пусть сам разберется со своими чувствами. Не маленький.
  
   На следующий день позвонила Дашка.
   - Мама, у меня задержка! Уже две недели! И я только сейчас это заметила, - с отчаянием кричала она в телефонную трубку.
   - Ты же принимаешь таблетки.
   - У меня от них болела голова, и я решила сделать перерыв. А потом сменить их на другие. Но мы все равно предохранялись.
   - Все дни предохранялись?
   - Нет, но, согласись, что на третий день после месячных забеременеть было невозможно.
   - Скорее всего, задержка просто оттого, что ты прекратила принимать таблетки. Сходи, купи тест, и все выяснится...
  
   Лина перезвонила дочери через десять минут.
   - Я еще по дороге в аптеку, - ответила Даша, - Я позвоню тебе, как вернусь домой.
   Десять минут Лина смотрела на часы. Ни о чем не думая. Просто ожидала звонка.
   Прошло уже одиннадцать минут. Даша не звонила.
   Лина не выдержала:
   - Ты уже дома, Даш?
   - Да. Жду... Мама, две полоски...
   Даша замолчала.
   - Это счастье, - сказала Лина дрожащим от волнения голосом, - доченька, это счастье.
   - Но я не готова сейчас... У меня новый проект...
   - Работа - не волк.
   - Мама, на меня рассчитывали! - Дашка чуть не плакала. - Мы в самом начале проекта. Как я могу уйти в декретный отпуск, не завершив проект. Меня уволят, если узнают, что я жду ребенка!
   - У них есть такое право - уволить беременную?
   - Не знаю, но я сама не хочу подводить их...
   - Я помогу, - сказала Лина, - твой отец поможет. У тебя есть Алеша, в конце концов.
   Дашка заплакала.
   Начала рассказывать, всхлипывая, что они собирались с Алешей объездить весь мир, сделать ремонт, поменять мебель... А теперь всё летит в тартары. И опять про проект, который требует двадцать четыре часа в сутки, но если его продать успешно, то тогда, конечно, можно планировать всё, что угодно, а сейчас это так некстати, так не вовремя...
   Лина не могла понять: Дашка причитает, потому что готовит ее к заявлению о том, что необходимо прервать незапланированную беременность, или перечень грандиозных планов - это просто реакция на стресс.
   - Всё будет, - тихо сказала Лина, - ваши планы никуда от вас не уйдут. Всё ещё будет, всё будет, вот увидишь... Просто немного позже. Дети подрастают так быстро. И, поверь мне, нет большего счастья на свете, чем маленький ребенок в доме.
   - Алеша пришел. Я перезвоню, - сказала Даша, и положила трубку.
  
   Лина молилась. Только бы Дашка не наделала глупостей, только бы Алеша поддержал ее, только бы беременность протекала гладко, только бы роды были успешными.
   И тогда она будет бабушкой! У нее будет внук или внучка.
   Дашка карьеристка, и Алеша с головой в работе, и дед Сева в постоянных командировках, а это значит, что именно она будет нужна молодым родителям и их малышу, значит, ребенок будет с ней очень часто. Именно она, Лина, бабушка малыша, слово-то какое волшебное - "бабушка", будет гулять с ребенком, варить кашки, покупать игрушки, рассказывать сказки.
   Вечером Лина перезвонила дочери.
   - Что сказал Алеша?
   - Все нормально, мама. Алеша испуган, но, кажется, уже привыкает, - отрешенно ответила дочь.
   - Хочешь, я приеду к тебе? Что ты сейчас делаешь?
   - Я на сайте "Ждем ребенка", - вздохнула Дашка.
   - Я люблю тебя, - сказала Лина, - я тебя очень и очень люблю.
   - Я тебя тоже, - ответила Дашка. И опять вздохнула.
   Они договорились, что встретятся завтра. Лина испечет пирожков с клюквой, и капустой, и с грибами.
   Бабушка должна печь пирожки. Бабушка. Лина ликовала.
  
   ...Лина возвращалась из супермаркета, и думала о том, что у Дашки нет соковыжималки, надо купить ей.
   У подъезда ее дома стоял Олег.
   Лина замерла, опустила тяжелые сумки на землю.
   Олег подошел, поднял сумки.
   - Привет.
   Лина сглотнула.
   - Привет. Как дела?
   - Не очень, - улыбнулся Олег. - Я пришел спросить. Пойдешь за меня замуж?
   Лина кивнула:
   - Да.
  
   Олег рассказал, что посетил андролога и других специалистов. Сделал рентгеновские снимки. Доктор решил, что шанс стать отцом у него есть, если пойти на экстракорпоральное оплодотворение и воспользоваться методом ИКСИ-ТЕЗА.
   Лина кивала.
   - Твоя мама в курсе? - осторожно спросила Лина.
   - Ты ей понравилась, - ответил Олег. - Она представляла тебя совсем другой - праздной дамой, которая не знает, чем себя занять. Была приятно удивлена. А уж после того, как я сообщил ей о своем диагнозе, она и вовсе души в тебе не чает.
   Лина недоверчиво улыбнулась.
  
   ...На бракоразводном процессе Сева держался спокойно. Лина претендовала на одну из квартир, двухкомнатную. На ту, роскошную, в которой Сева жил сейчас, не претендовала. Поскольку стоимость двух квартир сильно отличалась в цене, то договорились, что Лина уступает разницу дочери. Сева был согласен.
   Уже через месяц после развода Лина расписалась с Олегом. Олег переехал к ней, а его квартиру сдали в аренду. Пока на полгода.
  
   Уже через неделю после регистрации брака Лину начали стимулировать инъекциями гормональных препаратов, взращивая в ней несколько яйцеклеток. Под наркозом сделали пункцию, то есть вытащили созревшие яйцеклетки из яичника.
   Олег тоже прошел процедуру пункции.
   Наступил день подсадки эмбриона.
  
   ...Медсестра нажимает кнопку, управляемую креслом, и Лина медленно откидывается назад. Почему-то, не смотря на специфическое положение тела, ей кажется, что она в кресле космической ракеты. Уж очень все похоже на фантастику.
   - Подсадим обоих? - то ли спрашивает, то ли предлагает доктор.
   - А сколько их всего? - интересуется Лина.
   - Удалось оплодотворить обе ваши яйцеклетки.
   Лина не знает, что ответить. Она не подумала об этом.
   - Подсадим одного, а второго заморозим. На случай, если первая попытка окажется неудачной, - предлагает доктор.
   Лина кивает.
   - Одного, - произносит доктор в сторону окошечка на боковой стене комнаты. В окошечке копошится молодой мужчина, наверное, эмбриолог.
   - Смотрите на экран, видишь, вот он, - говорит медсестра.
   Справа на стене - большой экран. На нем неровный кружочек. В нем - кружочки поменьше. Эмбрион.
   У Лины замирает дух.
   Медсестра водит по ее животу прибором от монитора. Доктор что-то вводит в нее. Лина сжимается, готовясь к боли, и одновременно пытается расслабиться, чтобы не мешать доктору.
   - Смотрите на монитор, - командует медсестра. - Вон он, видите? Уже внутри.
   Лина видит маленькую белую точку в вершине конуса.
   - Он очень маленький, сейчас он в капле жидкости, - объясняет медсестра. - Поплавает немного, а потом постараются прикрепиться. Можно вставать. Через две недели придете сдавать кровь на результат.
  
   ...Ей казалось, что она не заснет в этот вечер. Она была в таком возбуждении, что, ей казалось, что она не заснет никогда. Легла. Олег обнял ее, погладил по животу.
   - Солнышко, хватайся за меня, держись за меня крепко-крепко, родись у меня, жить - так интересно! - мысленно умоляла Лина эмбриона.
  
   Прошло две недели. Утром Лина съездила в лабораторию, сдала кровь. Думала только о том, как бы продержаться до двенадцати дня - в двенадцать обещали позвонить из лаборатории, сообщить результат. Все внутри замерло, натянулось, казалось, что еще немного и лопнет. Лина умоляла себя саму: Не надо так, не надо. Ведь если ребенок уже есть внутри, то ему такое ее переживание вредно.
   И вдруг ясно и отчетливо почувствовала - его там нет.
   И сразу обмякла, повалилась на стул, как куль.
   Стало так пусто, как будто ее выпотрошили. И так одиноко, как в холодном космосе, где одна черная мгла вокруг.
   Зазвонил мобильный. Сердце сделало кульбит и, вернувшись из ниоткуда в грудную клетку, затрепетало: А вдруг?!!
   Нет, звонили не из лаборатории, звонил с работы Олег.
   - Еще неизвестно, - ответила Лина спокойно.
   А сама подумала, как он переживает там, на работе, как и его, наверное, трясет.
   Олег, будто прочтя ее мысли, сказал:
   - Только, пожалуйста, не убивайся, если вдруг не получилось. Только, пожалуйста, береги себя. Только не думай, что если не получилось с первого раза, то и потом ничего не получится. У нас ведь есть еще один эмбрион, не забывай об этом. Хорошо?
   Лина кивнула, как будто он мог увидеть ее кивок, потом сказала:
   - Я счастлива, что ты есть на свете, и что ты мой муж.
   После разговора с Олегом она сделала глубокий вздох, как перед затяжным прыжком, и позвонила в лабораторию сама.
   - Я очень сожалею, - ответил женский голос и повторил еще раз, - я очень сожалею.
  
   Пришел с работы Олег. Лина открыла ему дверь, и заплакала.
   - Поплачь, поплачь, поплачь, - сказал он, а у самого в глазах блестели слезы, - поплачь, а потом поедем в кинотеатр, или в бар, или в ресторан. Куда ты хочешь?
   - Я хочу остаться сегодня дома, - сказала Лина, - хочу валяться на диване в обнимку с тобой и смотреть телевизор. Я соскучилась по тебе.
  
   Олег уже заснул, а Лине не спалось. Она встала, села к компьютеру, набрала в поиске слово "Усыновление". Попала на форум "Приемные дети".
   И сразу же наткнулась на рассказ женщины под ником Ната:
  
   "...Когда я очнулась после наркоза, "приговор" врачей был однозначен: "Детей у вас больше не будет". Я не восприняла это, как трагедию. Какие дети, когда я чудом осталась жива после родов.
   Но вот сыну исполнилось 9 лет, и, неожиданно для самой себя, я набрала в поисковой системе слово "усыновление" и попала на форум "Приемные дети". Причем, набирая это слово, я вовсе не хотела никого усыновлять. Просто захотелось посмотреть на фотографии "отказных" детей, а какие они?
   Прочитав информацию на сайте, я была неприятно поражена тем, что детей усыновляют, оказывается, через суд. Почему-то я была уверена, что "взять ребенка" - это прийти в роддом и забрать, заполнив какие-то бумаги. Я подумала: "Суд? Как-то уж очень серьезно. В том смысле, ты такая благородная, берешь чужого, а тебя же за это и "под суд", который решает - достойна или нет. Ничего себе"!
   Но поскольку я уже зашла на форум, то я стала просто читать его, ведь на моих глазах решались судьбы и взрослых, и детей. Постепенно я втягивалась, переживая за ее участников. Сначала я пребывала в полной уверенности, что не от хорошей жизни эти девочки усыновляют крошек, а потому, что сами несчастные, так как Бог не дает им своих. Почему-то усыновление воспринималось мною, как наказание божье за какие-то мои грехи. Вот такая путаница. Потом я увидела, что есть женщины, и их не мало, которые к своим детям усыновляют еще одного, двоих, хотя могли бы родить и сами.
   Я думала: а чего я здесь ищу, на этом форуме? Своего будущего ребенка или способ доказать себе, что я могу распоряжаться своей жизнью, и никакие глупые диагнозы типа: "У вас будет только один ребенок" меня не касаются.
   Потом я поняла, дело не в комплексах и не в моей ущербности, связанной с неспособностью родить второго, просто я захотела маленького, захотела гулять по улице с коляской, покупать соски, памперсы и игрушки... И правда, чего мучиться, лечиться, деньги такие тратить на врачей, лучше взять и усыновить новорожденного, а всем сказать, что это свой. Доходило до абсурда: я даже обдумывала способ как-то обмануть и мужа, убедить его, что это я сама родила. Ну, чтобы уж совсем никто, кроме меня, не знал. Это у меня не иначе как помутнение рассудка было.
Ночами я не спала, все продумывала варианты, как и что мне сделать. Я начала уговаривать мужа. Ох, и нелегко это было. Я говорила, а он не слышал. Разговаривать на эту тему он категорически отказывался, и я вставляла по одному предложению в любой свой разговор с ним. И вот он, скорее всего для того, чтобы я просто отстала, сказал однажды: "Ну ладно, но только на следующий год и только новорожденного здорового мальчика". Я даже обрадовалась, что он отодвинул срок принятия окончательного решения на год, так как самой было страшно начинать действовать немедленно. Но форум читала просто запоем, подружилась с огромным количеством людей, и в один прекрасный момент ребенок стал моей навязчивой идеей.
   Однажды на форуме появилось сообщение: "Темноволосым и кудрявым будущим родителям могу прислать фотографию девочки, которая их ждет". Я, хоть и темноволосая, но совсем не кудрявая, зачем-то написала автору, сама не знаю - зачем, наверное, из любопытства. Мне прислали фотографию. "Хорошая девочка, явно нерусская", - подумала я. Вот и все. Ни на что я тогда не решилась. Уехала в отпуск и отдыхала себе на море, пока моя девочка парилась в больнице. В один из вечеров, уже после отпуска, мне почему-то безумно захотелось взглянуть на девочку еще раз. Я загрузила компьютер и, не шевелясь, сидела и, наверное, целый час смотрела в глаза своей дочери. А потом написала в форуме длинное сообщение о том, почему не могу себе позволить ее взять. Как гром среди ясного неба прозвучали слова одного из участников о том, что собеседники вообще-то нужны для того, чтобы рассказать им о своем решении. Что если советоваться не о чем, то зачем ждать каких-то советов. Зачем вообще, писать? Вот тогда я поняла, как глупо я выгляжу со своими надуманными проблемами.
   После резкого ответа в форуме, я тут же купила билет, села на поезд и в субботу была у нее. Вы не представляете, какой она показалась мне красавицей! Яркая брюнетка с роскошными кудрями, огромными глазищами и ресницами до бровей. Я даже в самых смелых мечтах не могла представить ее ТАКОЙ. В 11 месяцев она уже делала несколько шагов, и в развитии опережала сверстников.
   Но когда возвращались в машине домой, и моя подруга стала приставать с расспросами: "Ну? Ну что? Ну, понравилась? Берешь?" я не знала, что ответить. Очень страшно было вот так: раз - и ты уже мама еще одного ребенка. Все еще сомневаясь, я стала звонить в опеку. И вдруг мне сказали: "А с чего вы взяли, что вам ее отдадут?" Вот тут меня пробило... Как это не отдадут? Мою девочку? Почему не отдадут? Я хочу ее забрать!!!
...Больше всего я переживала за своего мужа. В мыслях рисовала ужасные картины нашего развода, думая, что если он не полюбит дочку, нам придется расстаться.
   Свекровь вообще была против второго ребенка. В этом есть некое противоречие: она обожает своих детей и внуков, но почему-то не хотела их появления. Считает, что дети - это хлопотно. Я напечатала фотографии первой встречи с девочкой и поехала "сдаваться". Она ответила: "Я такого не понимаю, для меня это дико. Чужими детьми брезгую (читай: сидеть и попу мыть не буду). Полюбить не смогу, но ровное отношение обещаю". И вдруг неожиданный вопрос, хоть стой, хоть падай: "А обратно сдать можно будет?"
   Муж сказал, что раз я так решила, то мешать мне не будет. Для меня и это было победой. Потому что девочка была такой ласковой, что сердце папы, я была уверена, рано или поздно дрогнет. Провожал он меня к ней с поцелуями и пожеланиями удачи, а к моему приезду уже рассказал план перестановки мебели в нашей квартире: где поставить детскую кроватку, чтобы телевизор не мешал малышке спать.
   С сыном я построила беседу так, чтобы он сам принял решение. Я просто рассказала ему, что узнала про девочку, которая осталась без родителей, что эта девочка уже полгода лежит в больнице, у нее никого нет, и предложила посмотреть фотографии. Коля стал рассматривать альбом, жуя яичницу... Я сидела рядом - ни жива, ни мертва... И тут мой золотой, любимый сын, говорит: "Прикольная... Мам, ну давай ее заберем. Жалко, что не родная, конечно, но ты как раз хотела маленькую". Когда узнал, что я собираюсь к девочке, сразу сказал, что поедет со мной знакомиться с сестрой.
   Теперь я могу сказать, что появление младшей сестренки сделало сына более ответственным, он как-то сразу повзрослел, исчез эгоизм единственного ребенка. Я даже не могла предположить, что мой старший ребенок может так заботиться о ком-то. Он читает ей книжки, чинит сломанные игрушки, помогает рисовать, успокаивает ее ночью, если она просыпается, наливает ей в бутылочку воды, укрывает теплым одеялом, если ему кажется, что ей холодно.
   Для дочки же старший брат - кумир. Она смотрит на него, открыв рот, она любит его беззаветно, преданно, не видит его недостатков, прощает ему все. Никто не любил его так, как любит его сестренка, и это тоже несомненный плюс для него.
   ...Моя свекровь знает про внучку ВСЁ! Когда покушала, когда поспала, в чем сегодня ходила в садик - я по телефону ей рассказываю все до мельчайших подробностей, и все ей интересно. Бабушка забирает внучку на выходные (чего никогда не было с кровными внуками), постоянно носит с собой ее фотографии и демонстрирует всем подряд, кто просит, и кто не просит.
   А я так люблю мою девочку, как ни любила никого в своей жизни, включая всех кровных и дальних родственников. И дай вам Бог всем почувствовать то, что чувствуем сейчас мы, качая дочку на руках, целуя ее Ирые щечки, расчесывая ее буйные кудри. Это - не просто второй ребенок! Это - подарок, который почему-то нам сделала жизнь".
  
   Лина прочитала эту историю трижды. Заглянула в фотоальбом Наты. Со всех фотографий улыбалась смуглая красавица с большущими глазищами - маленькая Кармен.
   Она стала заглядывать в фотоальбомы всех тех усыновителей, кто писал в эти дни на форуме. Вглядывалась в лица детей.
   Заснула она только под утро.
  
   Через неделю Лина позвонила своему врачу, поинтересовалась, когда у нее следующая подсадка.
   - Отдохните пару месяцев, потом приходите на прием, - сказал он, и добавил, что случаев, когда беременность наступает после подсадки крио эмбрионов не так уж и мало, нужно надеяться на лучшее.
  
   ...Лина выходила из художественного салона, когда ее окликнула женщина. Именно ее она видела тогда, в аэропорту, год назад, когда привезла Севе его паспорт.
   - Я Мария, - представилась она и протянула Лину руку.
   - Я вас помню, - ответила Лина.
   - У вас найдется для меня время? - спросила Мария.
   Лина не поняла. Зачем?
   - Здесь за углом есть уютное кафе, - сообщила Мария.
  
   Подошел официант. Мария заказала себе мартини со льдом. Лина - чашечку кофе.
   - Я люблю вашего бывшего мужа, - призналась Мария, закуривая.
   Лина молчала. Не знала, как реагировать. Неужели Мария поджидала ее для того, чтобы сообщить эту сногсшибательную новость.
   - Наши отношения начались еще тогда, когда он был женат на вас, - вздохнула Мария.
   Лина заметила, что пальцы Марии дрожат.
   Лина кивнула.
   - Но продолжались недолго. Они прервались тогда, когда вы застукали нас в аэропорту. Сева их прервал.
   Мария затушила сигарету, с силой надавив на нее, сигарета сломалась.
   - Потом, когда вы расстались, я устроилась на работу в "Феникс". Простой секретаршей. Через Глеба. Глеб Александрович - мой родственник. Отношения возобновились. Сева приходит ко мне иногда. Я сейчас не секретарша, я третий их компаньон.
   Лина не могла понять, куда Мария клонит.
   Мария закурила новую сигарету:
   - Сева сказал мне вчера, что любит вас, и будет ждать, когда вы вернетесь. Поэтому он не может на мне жениться. Вы вернетесь к нему?
   Лина покачала головой.
   - Он вас, действительно, так любил, что не может забыть?
   - Нет, - сказала Лина, - ему так только кажется. Сейчас.
   - Мне тридцать семь, - сказала Мария. - Я была самой яркой девочкой в школе, потом в институте, вокруг меня всегда кружились толпы поклонников. Я их отвергала. Все девчонки, даже самые никакие, выскочили замуж, нарожали детей. А я все одна.
   Лина слушала, помешивая ложечкой в чашке.
   - Вы вышли замуж, потому что забеременели? - спросила Мария.
   - За кого? - не сразу поняла Лина.
   - За Севу, конечно.
   - Нет, у меня уже был ребенок, когда я вышла за него замуж. Сева удочерил мою дочь.
   Марию, похоже, ошарашил этот факт. Она встала. Села. Зачем-то достала из сумочки пудреницу, положила на стол, рядом с пачкой сигарет.
   - Он был хорошим приемным отцом? - наконец, спросила она.
   - Он был родным, - кивнула Лина, - и родным остается. Он любит нашу дочь.
   - А... может быть... ваша дочь против того, чтобы он женился вторично. Может, Сева бережет ее чувства?
   Лина опять покачала головой.
   - Она взрослая. У нее, у самой, скоро будет ребенок.
   - Да, Сева говорил. Я тоже хочу ребенка, - вздохнула Мария.
   - Рожайте, - посоветовала Лина, - только не спрашивайте у Севы разрешения.
   Мария промокнула салфеткой лоб, попудрилась. Ее руки дрожали.
   Лине стало жалко ее.
   - У Севы умерла мать, когда ему было шесть лет. Тяжелые роды. Ни матери, ни младшего братишки Севы не спасли, - Лина разволновалась.
   Она вдруг поняла причину, по которой Сева не хотел второго ребенка. И причину, по которой она, Лина, не чувствовала себя любимой женой. Он опасался настоящей близости, душевной близости, опасался, что если он раскроется, то Лина уйдет. Как когда-то ушла его мать.
   - Его мачеха не была ласковой, - продолжала Лина, - ни к нему, ни к его отцу. Сева боится женщин, вернее, боится любви, боится привязываться. Подсознательно. Он очень опасается перенести то, что уже перенес в детстве - потерю самого родного на свете человека.
   - Ему бы не помешал хороший психолог, - пробормотала Мария.
   - Да, - кивнула Лина, - если бы он воспринимал свои страхи, как изъян. Но если он живет с ними, не особо бедствуя, то психолог ему не поможет. Как можно помочь человеку, который уверен, что ему никакая помощь не нужна?
   Мария кивала...
  
   ...Лина зарегистрировалась на форуме "Приемные дети", под ником Лика, использовала первые слоги своего имени и новой фамилии.
   Сама почти ничего не писала. О чем писать?
   Но с жадностью прочитывала все ветки, все сообщения. И о юридической стороне дела, и о диагнозах, которые ставят детям из детских домов, и споры о том, стоит ли говорить ребенку правду о его происхождении, и советы о том, как готовить мужей к мысли об усыновлении. С особенным интересом она читала истории усыновлений, и даже копировала их к себе в дневник. Чтобы иметь возможность время от времени перечитывать.
  
   "У меня была проблема, которую можно было решить только оперативным путем, - писала Мара. - Но врачи предупредили, что вероятность забеременеть и после операции не слишком велика. Я почему-то не хотела оперироваться. Как-то я спросила у мужа: "Ты не разведешься со мной, если у нас не будет детей?" Он сказал "Конечно, нет. Но тебе нужен ребенок. У меня-то есть (от первого брака)". Тогда я сказала: "Может, усыновим?" "Даже не думай", - ответил муж.
   Прошло два года.
Однажды мы смотрели передачу, и увидели в ней двухмесячного малыша-отказника. Муж вдруг сказал "Давай возьмем".
И мы начали собирать документы.
Когда мы поехали в опеку, там, узнав, что мы ищем ребенка от 2 до 4 месяцев, нам сказали, что сейчас таких пока нет. Нас записали в очередь. Перед нами было записано две пары. А когда мы уже заполнили анкету, нас вдруг спросили, важна ли нам национальность ребенка. Мы покачали головой, и они вспомнили о девочке, которая только что поступила. Буквально на днях. Ей был месяц.
"Будете смотреть?" "Конечно!" Нам прочли сведения о ней из ее медицинской карточки: куча диагнозов, включая косоглазие. Но мы ответили, что это не страшно. Потом оказалось, что девочка - моя полная тезка по имени и отчеству! Мысль о том, что это судьба, была, конечно, первой. Но посмотреть на нее можно было только через день, и мы решили съездить еще в одну опеку. Там сидела какая-то тетка с оловянными глазами, и от неё хотелось поскорее уйти. Тем не менее, мы записались. В такую же очередь. А когда оттуда вышли, я собиралась поехать еще в одну опеку, но муж сказал: "Давай не поедем больше никуда, давай возьмем косоглазую".
И через день мы поехали к "косоглазой".
Все было, как во сне. Я только помню, что разревелась, увидев НАШУ, МОЮ родную взъерошенную макушку, когда дочку еще выносили к нам. Как будто мы долго не виделись и, наконец, встретились. Да, в общем, так оно и было.
Сейчас дочке два года. Я даже не понимаю - как это, что её раньше не было с нами.
P.S. Ни от одного из диагнозов не осталось и следа, включая косоглазие".
  
   "Мы собрали все документы, и написали в заявлении, что хотим удочерить двух сестричек до двух лет, - писала Алиса, - Я всё время думала, как же мы будем их искать? Найдём ли? Как узнаем, что это они? Муж не уставал повторять: Не волнуйся, наши дети нас найдут сами.
   В начале ноября нас пригласили в опеку и сообщили, что в одном из Домов Ребенка находятся две девочки-сестрички, старшей около двух лет, младшей 10 месяцев. У них недавно умерла мама, родственников никого нет, т.к. мама сама воспитанница детского дома. Нам что-то про них рассказывают: маленькие, слабенькие, худенькие, больные, с задержкой развития. Мы ничего этого не слышим. Мы хотим скорее их увидеть. Бежим в министерство за направлением. Нам приносят их анкеты и фотографии. Я боюсь смотреть, у меня дрожат руки. Пересилив свой страх и взглянув на них буквально краешком глаза, скорее передаю фотографии мужу. В ушах звенит, в глазах темнеет, я смотрю на мужа и жду его реакции. Он молчит 5 минут, очень внимательно и серьёзно их изучая, и начинает весь покрываться красными пятнами. И я понимаю, что ему они тоже нравятся. Мы не хотим больше терять ни минуты, звоним в детский дом и узнаём, когда же можно их увидеть! У них тихий час. Мы считаем минуты и бегаем по магазинам, пытаясь сообразить, что любят маленькие девочки. Покупаем йогурты, бананы, куклы, игрушки, погремушки. В 16:00 мы звоним в дверь, мы знаем, что там нас ждёт наше счастье... Дверь открывается, и нас ведут по тускло освещённым длинным коридорам, пахнущим картофельным пюре, заводят в кабинет к социальному работнику. Она занята, долго разговаривает с кем-то по телефону и жестом приглашает нас присесть подождать. У неё на коленях сидит хрупкая девочка с очень серьёзным, нахмуренным личиком и внимательно нас разглядывает. Мои первые мысли при взгляде на неё: "Какая хорошенькая девочка. Как она сюда попала? Ей здесь не место! До чего же у неё умные и печальные глаза"... Я не сразу поняла, что она - старшая из наших девочек. Фотографии, которые нам показали в министерстве, были плохого качества, и наши детки там были нарядными, причёсанными, у старшей девочки были завязаны два хвостика. А здесь сидело сонное и заплаканное растрёпанное создание. Потенциальный папа, как выяснилось позже, тоже её не признал и совершенно спокойно всё это время с ней заигрывал, улыбался, подмигивал и явно не понимал, что первый раз видит свою Дочь. Наконец, женщина положила телефонную трубку и обратилась к малышке со словами: - К тебе пришли гости. В этот момент девочка разревелась в голос. Папа наш сделался сначала белым, затем багровым, а потом опять пошёл пятнами. У меня же сердце сжалось в комок и запрыгало где-то в горле. Я смотрела на неё и думала "только бы не расплакаться!", от чего изо всех сил старалась улыбаться, что, видимо, получалось не очень убедительно, так как малышка наша при словах социального работника: "Не плачь, посмотри, какая красивая тётя", заревела ещё громче. Ситуацию спас папа, протянув ей конфетку и вынимая из пакета куклы и игрушки, которые мы привезли с собой. Она с интересом стала разглядывать подарки, уже не плача, а тихонько похныкивая. Наша посредница одобрительно заулыбалась и повела всех нас в отдельную комнату для "установления контакта". Папа с дочкой удивительно быстро нашли общий язык. Она сидела на стуле, слёзки высохли, у неё на коленях лежала груда игрушек, папа сидел перед ней на корточках и кормил её бананами и йогуртами. При этом она ежеминутно протягивала папе испачканные ручки и вскрикивала "Ой"! Он вытирал её пальчики своим носовым платком с такой нежностью, словно это были хрупкие крылья бабочки... В коридоре послышались шаги, дверь отворилась, и в комнату внесли младшую сестру - существо, похожее на маленькое солнышко, которое часто рисуют в детских мультфильмах. Оно улыбалось во весь рот беззубой улыбкой, глаза светились радостными искорками, а на голове волосики цвета цыплячьего пуха стояли дыбом во все стороны. Мне дали её на руки, она прижалась ко мне щёчкой, и я поняла, что ждала этого мгновения всю свою жизнь"...
  
   "Обратились мы в опеку по месту жительства (не регистрации, а именно фактического проживания), собрали все документы, получили заключение, - писала Клета, - Все это я проделывала в уже глубоко беременном состоянии, потому как медицина действительна всего три месяца, мало ли как там сложится, и когда состоится суд.
   Первая реакция людей ВЕЗДЕ - они ненормальные! Один сын уже есть, второго носят, и еще усыновить хотят. Начинаешь приводить доводы, соглашаются. Ключевыми фразами в нашем случае были: второе кесарево, опять мальчик, ЭКО, буду кормить двоих сама.
С мая месяца начинаем искать малышку, наша опека рассылает "заявки" соседям. Опека соседнего района приглашает познакомиться. Для всех мы, как диковинка, все говорят - таких случаев в их практике еще не было, и жаждут посмотреть "на этих ненормальных", молва идет впереди нас... Но это Бог с ним. Кстати о Боге, только он решает, когда послать нам ребенка. Случилось так, что в тот день, когда мы поехали знакомиться с соседней опекой, там появилась информация о новорожденной девочке, от которой мать отказалась в роддоме. Нам ничего не могли про нее сказать в тот день, сказали звонить позже. Позже сказали, что врачи твердят, чтобы и думать о ней забыли, но как только ее перевели в отделение патологии новорожденных, дама из опеки сама позвонила нам и сказала, что врачи того отделения считают девочку совершенно здоровой, и мы можем поехать посмотреть на нее. Мы помчались со всех ног. Ей было тогда семь дней, и мы сразу же решили, что это наша девочка. Меня не пугал порок сердца, который ей ставили, и даже не хотела я ждать анализов на СПИД, гепатит. Мы почему-то сразу решили, что это ОНА, и все. Была пятница. В среду нам сказали приехать подписать согласие на нее. Мы приехали, написали заявление в суд, сходили к судье, чтобы она взглянула на мой живот и согласилась рассмотреть дело без меня, и разрешила заявление подать с открытой датой - как только я рожу - на следующий день состоится заседание суда (когда уже будет известно на какую дату менять день рождения девочки). Выясняется, что у нас не хватает еще кое-каких документов, в том числе от нашей опеки. И на обратном пути у меня начинаются схватки... Я рожаю в тот же день... На следующий день муж довозит все документы, а еще на следующий - суд и постановление к немедленному исполнению. Я договариваюсь с главным врачом роддома, чтобы девочку пустили ко мне. Беру отдельную палату. И мы вместе. Здесь оформляется справка о рождении двойни. Из роддома мы выписываемся уже как двойняшки.
   ...У меня с дочей с первых же дней необыкновенная связь сложилась, она на улице плачет, я в доме чувствую - бегу. Видимо двух недель без мамы хватило, чтобы возник страх ее потерять, первое время она даже спала, держа меня за палец. Сейчас это прошло, но она более "мамина дочка", чем сын. Т.е. она гораздо большую потребность испытывает побыть у мамы на ручках, чтобы именно мама кормила, именно мама одевала. Люблю ее безоглядно и безоговорочно с первого дня. Заведующая роддомом, выписывая, задала мне вопрос, есть ли разница в ощущениях... Да нет никакой, ну только что это девочка, а то мальчик. Моя дочка - крепкая здоровая девочка, а мой сын - мальчик "тонкой душевной организации"... Характер дочки мне больше нравится, если бы у нее был характерец своерожденного сына, возможно, было бы сложнее. Но, опять же - повезло. Девка - огонь, себя в обиду не даст, знает, чего хочет в жизни, самостоятельная, веселая, в общем, мне с ней легко. С сыном сложнее.
Сожалений... нет, не было. Бывали минуты слабости душевной, первые два месяца, когда не спишь, не ешь, только кормишь эти вопящие комочки. Одно дело, когда родила - выбора нет, а другое дело, когда выбор был, а ты сама себе на ж... (извините), такой гимор придумала... А ведь можно было бы кормить одного, не просыпаясь, и не жить в этом дурдоме... Но... это минуты слабости душевной, пока доча не улыбнется, и тут понимаешь, что ты все сделала правильно. Что ты бы высыпалась, тебе бы было легче, но твоя доча лежала бы в палате с еще пятью такими же, никому не нужными, детками и не плакала бы... Потому что поняла бы уже, что бесполезно... никто не придет... И вот когда понимаешь это, все встает на свои места, и усталость уже не кажется такой сильной, и отчаяние проходит. А самое утешительное, что этот период действительно быстро проходит. У нас месяцам к трем жизнь вошла уже в какую-то колею, я перестала быть зомби. Но обязательно нужна помощь. Я бы, наверное, не решилась на такой шаг, если бы все трое детей были бы только на мне. Хотя няня у нас появилась только в 5 месяцев. До этого я как-то не понимала, зачем она, если дети только едят и спят.
Но нужна помощь - кормить маму, и заменить маму, когда мама понимает, что если сейчас не ляжет и не поспит хотя бы 2 часа, то перестанет вообще что-нибудь понимать... У нас в такие минуты папа подключался, за что ему спасибо большое".
  
   "Мой ребенок умер, едва успев родиться, - писала Вера, - Смутно помню обшарпанные стены и равнодушные лица врачей. Помню, как умоляла их сделать хоть что-нибудь!
   - А что вы хотите, на таком сроке не выживают! Да и выжил бы, вам то зачем? Вырастет инвалидом! А так вам же лучше.
   Почти не помню, как муж привез меня домой... Помню только стену. Я лежала и смотрела на стену. Целыми днями я смотрела на эту стену и думала, что жить мне незачем...
   Слово "дети" стало в нашей семье табу. Прошел год, за ним другой. И я перестала вздрагивать, встретив на улице женщину с коляской.
   Появилась своя квартира. Работа. И дом. Надо сделать ремонт. И я занимаю себя ремонтом. Копим на мебель, шторы и хорошо бы поменять холодильник... Вечерами мы сидим с мужем на кухне, и у нас все хорошо. У нас и правда все хорошо, только однажды я вдруг обнаруживаю себя, стоящей перед витриной детского магазина... Вспоминаю, что мне сюда не надо, и ухожу, не оглядываясь.
   Кто из нас с мужем первым произнес СЛОВО? Не помню... И было это слово УСЫНОВЛЕНИЕ. Помню наши споры до хрипоты. И решение: надо узнать, где дают детей!
   И тут, как раз, позвонила моя двоюродная сестра и сказала, что у них на работе женщина взяла ребенка. И эта Оля готова помочь, если мы еще хотим. Господи, почему же мне так страшно??? Чего я боюсь? Генов? Нет, я слишком много видела детей из разных семей, чтобы пугаться генов... Того, что скажут люди? Нет, я давно вышла из того возраста, чтобы зависеть от чьего то мнения...Так чего же?? Я боюсь, что опять ничего не выйдет...что не судьба. И ещё я боюсь, что ребенок будет болен, и у меня не хватит денег, чтобы его вылечить... Но с Олей, той, которая уже усыновила, я все-таки знакомлюсь. Так я узнаю про сайт в Интернете и конференцию приемных родителей. Набираю трясущимися руками и читаю все подряд: истории и архив, вопросы и документы, советы психологов и истории, истории, истории... И фотографии!!! Десятки детских лиц - такие разные и такие красивые!!! Оказывается, что детей можно выбирать!! Это как??? Я не могу никого выбирать!!! Я готова забрать всех! А еще хорошо бы понять когда "ёкнет" в сердце. А вдруг у меня не "ёкнет"? Звоню в свою опеку и узнаю приемные часы...Звонит Оля и говорит, что собирается ехать в ДР, откуда её младшая дочка, ей надо забрать какие то документы, которые забыли отдать, не хотим ли мы поехать с ней? Звоню мужу, он отпрашивается с работы... Муж спрашивает: "Ты кого хочешь, девочку или мальчика"? Отвечаю, как будто я не в себе: "А почему девочку? А что я? Мне все равно"!
   А ночью мне снится сон. Ко мне в комнату входит взрослая девушка, и я понимаю, что это моя дочь. И мы разговариваем. И я называю её Катя. Почему Катя?!
   ...Маленький подмосковный городок. Кирпичное здание, похожее на фабрику, обнесено высоким забором... Детей не видно, только качели и песочницы напоминают, что это детское учреждение...Кабинет главного врача. Молодая симпатичная женщина оглядывает вываленную нами кучу подарков и улыбается. Знакомимся. Коротко рассказываю о нас. Нас ведут в группу к детям 2-3 лет...Главный врач рассказывает про Анечку - хорошую статусную девочку. Меня трясет от волнения. Боже, какие они все маленькие!! Ростом с годовалых!!! Как во сне, я подхожу к Анечке, но не могу сфокусировать на ней свой взгляд. Он съезжает на девочку, сидящую ко мне спиной... Малышка поворачивается ко мне и протягивает ручки. Господи, что здесь делает МОЙ ребенок???!!! Беленькая головка, голубые бездонные глаза, худенькая шейка. Тоненькие ручки-стебелечки вцепляются с такой силой, что их не оторвать...Я поворачиваюсь к мужу, и они смотрят друг на друга: мой муж и его детское фото! От шока я не могу вымолвить ни слова, и только слышу голос нянечки: "А это наша КАТЯ!"
   За две недели я собрала ВСЕ документы и получила заключение!
   И была дорога домой! И был первый День рождения дома! И первые подарки! И первый куличик в песочнице! И маленькие туфельки! И первый Новый год!
   И я опять вяжу детские вещи. А Катерина оказалась хулиганкой и хохотушкой! И самая большая любовь у нее с папой"!
  
  
   - Родит уже к утру, если схватки будут так же интенсивны, как сейчас, - сказала акушерка, - через час сделаем укол, обезболивающий схватки, и она сможет поспать.
   Спать Дашка не хотела, и они проболтали всю ночь, отправив Олега и Алешу домой. Дашка, лежа на высокой кровати, в которой ей предстояло родить, Лина, полулежа в кресле, у стены.
   Гулко, на всю комнату, билось сердце ребенка, который миллиметр за миллиметром преодолевал в эти часы узкий тоннель, ведущий на этот белый свет.
   Когда у Дашки начались потуги, Лина вызвала Алешу. И они вдвоем тужились вместе с роженицей, подбадривая, как заклиная: "Умница! Молодец! Всё классно"!
   - Головка очень маленькая, проходит, как по маслу, разрывов не будет! - радостно сообщила Лина, и мысленно ужаснулась - почему такая маленькая голова?! Она не должна быть такой маленькой! Ведь плод измеряли всю беременность - вдоль и поперек. Как врачи могли не заметить, что голова плода размером с теннисный мячик?! 
А когда вслед за "теннисным мячиком" (вытянутой и закругленной макушкой) появилась довольно крупная голова, а акушерка как-то так захватила эту голову, как будто решила свернуть младенцу шею, пол поплыл под ее ногами вправо, а потолок влево. 
Но, увидев личико внука - зажмурившееся, что было сил, сжатое до посинения, страдальческое до невозможности, (как не права поговорка - только и дал себе труд родиться), Лина остановилась на полпути к обмороку и, возвращаясь в себя, зарыдала, упав лицом на грудь дочери, мгновенно присоединившейся к ее рыданиям. И Алеша закрыл ладонями лицо, и плечи его тряслись. 
Несколько судорожных всхлипываний, и все уже смеялись, обнимались, поздравляли друг друга, и восхищались мужеством новоиспеченной мамы. 
   - Это мой сын? Мой? - недоверчиво спросила Дашка, когда младенца положили к ее груди, - какой красивый...
И лицо ее озарила такая нежность, что можно было бы, наверное, ослепнуть от этой красоты, если бы глаза Лины то и дело не затуманивались слезами.
  
   ...Лина сидит на скамейке, в сквере, смотрит на внука, которому всего две недели, вспоминает минуту его рождения, и чувствует себя такой счастливой, что даже непонятно, чего еще можно желать?
   Малыш спокоен. На нижней губе у него трудовая мозоль.
   Лина смотрит на него, не отрывая взгляда, и "умирает": от складки на шее, от пальчиков, ноготков, ушек, носика, лба, плечиков, пяточек... И оттого, как он зевает, и оттого, как чихает, и от его слегка дрожащей, нечаянной улыбки.
   После работы к ним подъезжает Олег. Он осторожно принимает из рук Лины малыша, и теперь они вглядываются в это чудо вместе.
   - Правда, умереть можно, какой он трогательный?
   - Правда, - улыбается Олег. - Когда тебе на прием к профессору?
   - Скоро. Если, конечно, прогестерон будет в норме.
   Лине до сих пор не подсадили эмбрион. То размер эндометрия оставляет желать лучшего, то уровень прогестерона в крови был слишком высок...
  
   - Я так устала от ожиданий, от проверок, анализов и препаратов... что хочу одного, быстрей бы это кончилось, - жаловалась Лина Ире, переговариваясь с ней по скайпу.
   - Скорее всего, твой организм получил сильную дозу гормональных пинков весной, и всё еще не может придти в себя. Мне почему-то казалось, что, став бабушкой, ты успокоишься. А если у тебя будет выкидыш? А если беременность будет протекать тяжело? А если роды будут патологическими? А если... Забей! - предлагала Ира.
   - Надо надеяться на лучшее.
   - И что ты будешь делать, если и вторая попытка провалится?
   - На третью точно не пойду.
  
   ...Лина не заплакала, услышав и на этот раз: "Мы очень сожалеем". И она, и Олег уже знали, что они предпримут, если и вторая попытка провалится.
  
   Юлия Владимировна переполошилась не на шутку, узнав о планах сына и невестки. Названивала, отговаривала.
   - Гены не бывают плохими или хорошими, - объяснял Олег. - Бывает лишняя хромосома, бывает, что не хватает. Есть гены - носители болезни. Но это уж, как кирпич на голову. Со всяким может случиться.
   Лина прислушалась к разговору:
   - Зачем тебе Лина? Я недоступно объясняю? - повысил голос Олег.
   Лина подошла к нему, взяла из его руки телефонную трубку.
   Она договорились встретиться с Юлей на том же месте, что и в прошлый раз, в сквере, недалеко от института, где работала Юлия Владимировна.
  
   Моросил дождик. Скамейки были мокрыми. В сквере ни души. Лина забыла зонтик в машине. Юлия Владимировна раскрыла свой зонт, взяла Лину под ручку. Она выглядела растерянной. Было заметно, что она не выспалась, может, даже плакала ночью, может даже не одну ночь. Было заметно, что она уже смирилась, но ей хотелось просто поговорить, поделиться опасениями, и одного сына ей было недостаточно...
   - Ну, вы сами подумайте. Кто бросает детей? Ну, ведь совсем пропащие женщины. Дегенератки, - начала Юлия Владимировна, чуть ли не жалобно.
   - Юля, а почему у вас только один ребенок? Вы не хотели второго? - спросила Лина.
   - Я? Хотела, конечно. Двоих, даже троих. Но не могла себе позволить. Одного-то еле подняла. Но при чем тут я?
   - Вы делали аборты?
   - А почему вы спрашиваете? Вы против абортов?
   - Нет. Я за свободу выбора. Материнство, как и любовь, это потребность, а не должность.
   - Извините, Лина, может, это и не должность, но это долг. Это долг на всю жизнь.
   - У меня есть подруга, она бездетная, хотя могла бы родить. Но карьера, путешествия, свобода - это для нее важно. Это ей ценно. Вы ее осуждаете? - спросила Лина.
   - Но если бы она родила, она не отказалась бы от ребенка, правда?
   - Ни в коем случае. В этом смысле и она, и мы с вами достойны ордена "Мать-героиня".
   Юлия Владимировна промолчала.
   - В Европе женщина, родившая ребенка, и не находящая в себе желания или средств на его воспитание, имеет право сама выбрать ему приемных родителей. Не всякому отдаст, представляете? - вспомнила Лина один из комментариев на форуме "Приемные дети".
   - Мы с вами не за границей, знаете ли. Мы с вами понимаем, какая жизнь в детдомах. Отказаться от ребенка, значит, бросить его на ржавый гвоздь. Это ужасно, убийственно, это безнравственно, чтобы вы не говорили.
   - Нравственность. Какой ген отвечает за нее?
   - Хорошо. А если мать пила всю беременность? Если она из семьи алкоголиков?
   - Если ребенок рождается с синдромом, это видно сразу. Таких детей в нашей стране не предлагают усыновителям. У вас в роду не было пьющих? - спросила Лина.
   - Мой брат пил, - созналась Юлия Владимировна после паузы. - Он умер. Попал в аварию. Это вам Олег рассказал про него?
   - Впервые слышу.
   - Прямо какое-то проклятие на роду. Брат пил, погиб, не оставив потомства. Единственный племянник моего мужа сгинул в Чечне. Олег оказался бесплоден. Гнилое дерево... Я имею в виду генеалогическое древо, - уточнила она.
   - Привитая веточка может спасти древо. Оно зацветет, разрастется, - успокаивала Лина.
   - Привитая веточка... - вздохнула Юлия Владимировна. - Красиво.
   Лина, если вам дадут выбрать, возьмите девочку, я вас умоляю.
  
   ...Лина съездила в опеку, выяснила, что от супруга достаточно только заявления. Олег должен написать в заявлении, что всеми руками за усыновление, а выбор ребенка доверяет своей жене.
   Выяснила так же, что на новорожденных очередь. Может, и полгода придется ждать.
   - После того, как соберете необходимые документы, вы получите заключение, что являетесь кандидатом в усыновители, и тогда можете искать ребенка по всей России, - сказали ей в опеке.
  
   Лина вышла из опеки и позвонила Ире.
   - Приезжай, - коротко ответила Ира, - я уже все выяснила для тебя. Хочешь новорожденного - будет тебе новорожденный. Сделаешь вид, что имитируешь беременность, и чиновники поторопятся. Они у нас отзывчивее, чем у вас.
  
   Решили так. Лина соберет документы здесь, а за ребенком поедет в Энск, а Олег тем временем займется обменом квартир. Олегу нужно было проделать серьезнейшую работу, продать две квартиры в разных районах, и купить одну, большую, и, как можно ближе к Дашке. Съездили к нотариусу. Лина подписала генеральную доверенность на Олега. И Олег подписал генеральную доверенность на имя Лины. И еще одну подписал, о том, что доверяет Лине выбор ребенка.
  
   Мама кричала в телефонную трубку, что Лина сошла с ума, что более глупой и опасной идеи она от нее еще не слышала. Что пора ей уже начать жить для себя, а не взваливать на плечи непосильную ношу. Что бросают детей только уроды, и что кроме проблем на всю жизнь, она ничего не получит от такого ребенка...
   Лина ответила, что все уже решила, и завтра вылетает. И положила трубку.
          
   Остановилась у Иры. Вечером Лине позвонила мама и сообщила, что дочь ее соседки работает заведующей отделением в детской больнице, где лежат на обследовании отказные детки, привезенные из родильных домов. Она продиктовала телефон Карины Леонидовны - рабочий и домашний. Лина позвонила на рабочий и сразу же попала к Карине, она как раз дежурила. Объяснила суть дела. Карина Леонидовна попросила перезвонить через час, чтобы у нее было время ознакомиться с личными делами малышек, может, посоветует кого-то...
   Этот час Лина провела, блуждая по квартире из угла в угол, страшно волнуясь. Перезвонила.
   - Есть девочка, ей три месяца. Миленькая такая, аккуратная. И вроде бы с медициной все в порядке, - сообщила Карина Леонидовна. - Нужно взять в опеке направление на нее, фамилия Васильева, и можно придти посмотреть.
     
   Утром Лина поехала в центральную опеку за направлением на Васильеву.
   Ощущения были странные. Как будто шла по делу, которое необходимо доделать. Раз уж начала. Она не ощущала никакого волнения, никакого любопытства. Единственное чувство, которое она испытывала, это желание быстро покончить со всеми этими смотринами, оформить все бумаги, завернуть ребенка в одеяло, и наконец-то вернуться домой.
     
   Карина Леонидовна провела ее в маленькую палату. В кроватке спала девочка. Лина склонилась над ней, вглядываясь в спящее личико. Сердце не екнуло, но неизменное умиление при виде любого младенца не заставило себя ждать. Маленькая, какая она маленькая. Беззащитная.
   - Она, конечно, маленькая для своих трех месяцев, - рассказывала Карина Леонидовна, - поскольку родилась недоношенной, но в весе набирает хорошо.
   Тут девочка проснулась.
   Взяв ее на руки, Лина сказала:
   - Ну, вот и хорошо. Больше никого смотреть не буду.
   Поменяла ей ползунки, начала ласково разговаривать с ней. Девочка не реагировала. Просто смотрела на нее карими своими глазками без всякого выражения. Лина вспомнила Дашку. В этом возрасте она с жадным любопытством разглядывала каждого, кто приблизится, щедро расточая улыбки, а то и реагируя восторженным хохотом. "Одна. В палате. Подходят, наверное, только, чтобы покормить. Какая уж тут реакция? Но ничего, научимся и улыбаться, и интересоваться"... - подумала Лина. Но так и не екнувшее сердце сжалось от страха. А вдруг не научим? А вдруг она не обучаема?
   - Вот направление, - Лина протянула Карине Леонидовне бланк из опеки.
   - А это направление не на эту девочку, тоже на Васильеву, но не на Анну, а на Анжелику. Ей три недели. Что-то там в опеке напутали.
   Они спустились на этаж ниже.
   - Вы врачу не говорите, что я показала вам Анну без направления. Просто взгляните на Анжелику, и скажите, что подумаете. А сами идите в опеку и просите на ее однофамилицу Анну, - предупредила Карина Леонидовна.
   Главврач прочла направление и попросила няню принести Анжелику. Лина поймала себя на том, что не может смотреть на ребенка. Что-то ужасное было в том, что она рассматривает детей, как обувь или одежду. И она оградила себя стеной безучастия, пытаясь оправдать себя тем, что уже нашла свою девочку. Откуда-то издалека раздавался голос главного врача:
   - Роды преждевременные. Вес 2200. Пятый ребенок. Матери - 38 лет. Есть отказ. Правда, Анжелика еще не обследована, - добавила главврач, - ее надо проверить на синдром Дауна. Так что не советую. Но у нас есть еще одна девочка. Ольга Белых. Ей месяц. Родилась с весом 4 килограмма. Мать студентка. Одна из наших нянечек живет с мамашкой в одном подъезде. Говорит, что бабушка и дед Ольги - профессора. Посмотрите?
   - Посмотрим, посмотрим, - закивала Карина Леонидовна. - Студентка, это то, что надо. Тем более, профессора в роду. Главное, это все-таки не красота, а интеллект.
   Принесли туго спеленатый кокон.
   - Похожа на вас, - шепнула нянечка, разворачивая сверток с Ольгой.
   У Лины закружилась голова.
   На нее смотрели няни, главврач, Карина Леонидовна, а ей хотелось одного - провалиться сквозь землю. От стыда за студентку, за ее родителей, за страну, в которой творится такое, и за себя, которая, кажется, ни в чем не виновата, но почему-то все равно очень стыдно.
   Девочку унесли. Лина обещала подумать и поехала в опеку.
   Там она вернула направление на Анжелику Васильеву, в связи с тем, что ребенок не обследован. И попросила направление на Васильеву Анну.
   Дама из опеки заглянула в компьютер.
   - Да, есть такая, но она у нас по акту. Мать сбежала из роддома, не написав отказ. Вы ее можете взять, но только под опеку.
   Лина покачала головой:
   - Но я хочу удочерить.
   - Опека почти то же самое, плюс деньги будете получать от государства. Просто фамилию свою не сможете дать. Когда Анне исполнится полгода, то сможете удочерить.
   - А если мать одумается за эти три месяца, пока девочка будет под моей опекой?
   - Они одумаются, как же... - женщина вздохнула. - Позвоните мне послезавтра. У нас квартальный отчет.
   Лина кивнула. Послезавтра, так послезавтра.
   На душе было скверно.
     
   Она еле дождалась звонка Олега. Рассказала, как прошел день. Рассказала про Анну. Рассказала, что ее пугает то, что девочку не реагирует на ее улыбку.
   - Да какого угодно ребенка подержи-ка одного в пустой палате, и посмотри, как он будет реагировать, - сказал Олег. - Они же должны подражать. А кому им подражать - стенке?
   - Да, я тоже об этом подумала. Что дома все догоним. Но у девочки нет статуса. И вообще мне очень страшно, - сказала Лина.
   - Чего ты боишься?
   - Что я не смогу выбрать ребенка. Что я слишком требовательна. Что мне мешает Дашка. Вернее, память о ней, маленькой. Я ищу сходства, подсознательно или сознательно. И не могу найти. Но ведь это и невозможно найти такого же, как мой ребенок. Это так ужасно, когда есть выбор. Я не ожидала, что это будет так тяжело. Просто видеть этих детей и уходить от них.
   Олег сказал:
   - Бери первую же попавшуюся, у которой есть статус.
   - Я боюсь, что не полюблю первую же попавшуюся.
   - Полюбишь, куда ты денешься.
   Лина молчала. Она была совсем не уверена в себе.
     
   Во вторник Лина проснулась почти больной. Ей снились дети. Орущие младенцы. И она не могла их успокоить.
   Лина дождалась девяти часов и стала обзванивать родильные дома. В одном из роддомов главврач ответил, что в этом, еще не окончившемся году, отказались от двадцати детей. Но их роддом специфический. Сюда везут всех тех рожениц, которые не наблюдались в женской консультации, и которые рожают без документов. Сейчас есть одна девочка, ей два месяца, но мать сбежала, не оставив согласия на усыновление.
   - Но я вам не советую брать эту девочку, она недоношенная, и явно, не оттого, что роды начались преждевременно, просто, вероятно, от нее пытались избавиться всю беременность, а это риск, - сказал врач. - Знаете, так много отказываются, что можно подобрать и поздоровей. Звоните периодически, подберем.
   Лина положила трубку. Подберем... Опять возникла ассоциация с магазином, типа комиссионки, где готовы подобрать обувь или одежку по размеру, почти новую, совсем недорого, и даже бесплатно, выбор большой, покупателей немного.
     
   Лина позвонила в Дом ребенка.
   - Новорожденных у нас нет, - ответили из Дома ребенка, и добавили: - Как правило, до трех месяцев их держат в больницах. А только потом они попадают к нам.
   Лина начала обзванивать больницы.
   В одной из больниц, на краю города, главврач ответила по телефону, что есть двухнедельная девочка, которую можно придти посмотреть, даже если на нее нет направления опеки.   
   - Но хочу предупредить вас, что мать девочки на учете в наркологическом диспансере. Она наркоманка. Тяжелая. Ей девятнадцать, и это уже второй, оставленный ею ребенок, с наркотической зависимостью, которого мы выхаживаем.
   - И чем это ей грозит в будущем? Я имею в виду мать-наркоманку? - еле слышно произнесла Лина.
   - Сейчас мне нечего вам сказать. Иногда бывает, что последствия проходят, как не было. Иногда последствия тяжелые, головные боли, боли в суставах... Но девочка очень хорошенькая.
   Лина положила трубку и мысленно запричитала, обращаясь непонятно к кому: "Ну, сделайте же что-нибудь... Ну, пожалуйста... Ну, нельзя же так... Ну, кто-нибудь. Ну, поставьте им бесплатно спирали, что ли? Ну, надо же что-нибудь делать"...  
   Через час она набрала номер телефона опеки. Сказала, что нашла девочку, но мать состоит на учете у нарколога.
   Дама из опеки раздраженно ответила, чтобы Лина перестала заниматься самодеятельностью.
   Лина ответила, что она больше не может выбирать, она просто хочет забрать любого, у которого есть статус на усыновление, лучше не глядя, и уехать к себе домой. Дама смягчилась, сообщила, что на эту девочку, дочь наркоманки, уже взяли направление, усыновительница имитирует беременность, и "вот-вот" родит", так что, девочка пристроена.
   А если и Лина хочет удочерить именно новорожденную, то ей надо заранее начинать поиски, месяца три назад.
   - Успокойтесь, - сказала дама. - Не было еще такого, чтобы те, кто хотел усыновить, не нашли своего ребенка. Наберитесь терпения и ждите. Позвоните, кстати, завтра. Кажется, что-то наклевывается для вас.
     
   На следующий день Лина проснулась в пять утра, сидела, глядя на телефон, ждала восьми. Дождалась, начала названивать, но все время было занято, будто забыли положить на место трубку. Наконец, дозвонилась. Дамы не было на месте.
   После обеда дама позвонила ей сама:
   - В городе С. есть трехнедельная девочка. Мать - школьница. Написала отказ. Ее родители тоже отказались. Так что, ребенок статусный и, главное, без патологий. Это всего час езды на автобусе. Но лучше поехать завтра с утра. Сегодня, боюсь, уже поздно. Главврача может не оказаться в роддоме. Поедете?
   - Конечно, - ответила Лина.
     
   - А мы ее сегодня отправили в больницу, - пожала плечами главврач роддома города С. - Она у нас и так задержалась. Дать вам адрес больницы? Девочка лежит в отделении врожденной патологии.
   - А что с ней? - тихо спросила Лина.
   - В том смысле, почему в патологии? А куда ж их? Все отказники лежат в патологии.
   Лина записала адрес больницы.
  
   - У вас же направление в роддом, - ответила хмурая женщина, заведующая отделением патологии. - А в отделение нельзя, мы к таким крохам никого не пускаем. И вынести ее мы вам не можем. Уже холодно, в коридоре дует.
   Лина не находила сил ни просить, ни что-то доказывать, ни звонить в опеку, чтобы оттуда позвонили сюда и что-то сделали.
   Она чувствовала себя каким-то инертным существом, типа воздушного, почти выдохшегося шарика, который, подчиняясь слабым дуновения ветерка, бестолково перекатывается в хаотичных направлениях.
   Она молчала. Рассматривала заведующую.
   - Мать мальчика звонила, интересовалась состоянием ребенка. Понимаете? - не выдержала ее взгляда заведующая.
   - Какого мальчика? - не поняла Лина.
   - Отца ребенка. Может быть, раз бабушка звонила, девочка еще попадет в родные руки. Понимаете?
   - Понимаю, - кивнула Лина, и добавила. - Дай бог.
   - Вы еще найдете свою, - закивала благодарно заведующая, - детей много. А вот, чтобы мать отца интересовалась, такого я еще не слышала. Понимаете? Очень хочется верить.
   - Мне тоже, - ответила Лина.   
  
   Лина вспомнила первую девочку, Анну.
   Не буду больше никого смотреть, - решила она, - попрошу у Карины Леонидовны адрес женщины, родившей Анну, и узнаю, действительно ли она проживает по названному адресу. Если адрес не вымышленный, то попрошу женщину из опеки съездить к матери и попросить, чтобы та написала отказ.
     
   Она позвонила Карине Леонидовне.
   Та неуверенно продиктовала адрес Васильевой Людмилы Степановны, добавив, что вообще-то не положено.
   Лина не продумала, что скажет той женщине, которая родила и оставила Анну, просто пошла по адресу, решив, что сориентируется на месте.
  
   Дом оказался общежитием. В одной из комнат, очевидно, гуляли. Гремела музыка, разносились пьяные голоса. По темному, пропахшему мочой и отбросами, коридору, она прошла к нужной ей комнате N 11, из которой как раз выходила женщина. Плохая кожа, немытые волосы, плоское лицо, под глазом синяк.
   Она с любопытством взглянула на Лину:
   - Кого-то ищите?
   Из соседней комнаты, где гудела пьянка, вышел, шатаясь, замызганный мужичонка. Лина достала из сумочки листочек с адресом.
   - Мне Васильеву... - Лина замешкалась, и сознательно изменила имя, - Любу. Она здесь проживает?
   - Нет, - ответила женщина, улыбаясь, - здесь живет Васильева, но не Люба, а Люда. Это я.
   Лина почувствовала запах перегара.
   - А зачем вам она? - встрял мужичонка.
   - Я ищу подругу-одноклассницу. Фамилия распространенная, вот мне и дали в адресном столе несколько адресов. Но, я сама уже вижу, что это не вы.
   - Не я, - бойко согласилась Люда.
   Лина попрощалась и поспешила к выходу. На улице ее догнал мужичонка, схватил за рукав:
   - Девушку, а ты откуда приехала? Подожди, хочу о чем-то спросить тебя.
   Лина испугалась, рванула, что было сил, в сторону дороги.
   Пьяный человек махнул на нее рукой, отстал.
   Дальнейший свой путь Лина продолжала уже на ватных ногах, ослабевших так сильно, что впору упасть на колени и выть на луну, такая тоска...
   - По какой пьянее, от какого урода она зачала этого несчастного ребенка? - в отчаянии думала она, вспоминая умного, сильного и красивого Олега. - Может, я рано сдалась? Может, пусть была бы и донорская сперма, и даже донорская яйцеклетка, но, рано или поздно, мне повезло бы, и я выносила плод в любви и в здоровье, лелея каждый его вздох, трепеща над каждым стуком его сердечка.
   Она шла и молча выла.
   Вспоминала, как убеждала Юлию Владимировну в том, что самое главное, это любовь к маленькому человечку, названному родным, что у каждого из живущих на земле - гены не подарок.
   Что в каждом человеке есть все, все человеческие качества, и положительные, и отрицательные, и только родительская любовь способна дать проявиться всем способностям и даже недостатки превратить в достоинства.
   Она обманывала и ее, и себя.
   Она не хочет, она не может отвечать за грехи этой женщины, которая травила своего ребенка еще в утробе. Как она сможет полюбить малышку, если теперь будет видеть в ней эту ущербную тетку, и каждый день трястись, что тот вред, который биологическая мать нанесла девочке, рано или поздно проявит себя.
   - Но разве я не была готова к тому, что практически каждый ребенок, которого мне предложат для усыновления, будет от нежелательной беременности и убогой связи... - думала Лина через минуту, - кого я, собственно, ожидала увидеть?
   И с другой стороны - дети тех, чьи рассказы Лина читала на форуме "Приемные дети". Их фотографии, их взлелеянная красота, выразительные глаза, счастливые улыбки...
   И рассказы о встречах с био... С такой же, как эта...
   Почему-то особенно был противен тот мужик, который поплелся за ней. Может, он вообще здесь не при чем? А кто причем? Ален Делон, который не пьет одеколон?   
   Ее бросало из огня в полымя. Она шла, не разбирая дороги, не видя людей, не чувствуя под ногами земли. Ее знобило, мутило, тошнило. От себя самой в первую очередь.   
   Лина хотела позвонить в опеку, но не могла. Набирала номер и сразу же давала отбой.
  
  
   Дама из опеки позвонила сама:
   - Ну, как у вас дела? Посмотрели ребенка?
   - Васильева Анна. Ее мать действительно проживает по тому адресу, который она указала в роддоме. Надо бы вам сходить к ней, взять у нее отказ на ребенка, - еле слышно произнесла Лина.
   - Этим должна заниматься Наталья Григорьевна. Инспектор из опеки того района, в котором живет мать ребенка. Запишите телефон, позвоните, она этим займется на следующей неделе.
   Лина набрала номер Натальи Григорьевны. Объяснила ситуацию. Сказала, что хочет удочерить именно эту девочку, но нужно взять отказ у матери.
   Наталья Григорьевна перебила ее:
   - Да была я уже у нее. До вас была одна пара, которая тоже эту девочку сначала выбрала. Но мамашка паспорт потеряла. Без паспорта ее отказ не действителен. А новый паспорт получить для нее проблема, в паспортном столе очереди, а ей некогда. Сейчас эта пара решила оформлять опеку. Уже написали согласие на Васильеву Анну.
   - Так сообщите об этом в центральную опеку. А то получается, что одна рука не ведает, что творит вторая.
   Лина положила трубку.
  
   Позвонил Олег, он нашел покупателей на обе квартиры. Им очень повезло. Потому что хозяин семейства продает прекрасную квартиру как раз недалеко от дома Даши и Алеши. Получается, как бы обмен. Хозяин готов еще и доплатить.
   Лина выслушала приятные новости и разрыдалась.
   - Я не могу спать, не могу есть, не могу думать. Я все время в каком-то оцепенении. Мне тоскливо, больно, страшно... - рыдала Лина в трубку. - Я все время вижу глаза детей. Мне кажется, что я их предаю, что я их бросаю, как те, которые их родили. Я никогда не думала, что будет так тяжело, я не представляла себе, что буду так реагировать...
   - А я не представлял, что ты будешь реагировать по-другому, - отвечал Олег.
   Лина всхлипывала:
   - Мы ведь так хорошо жили вдвоем, да? Мы никогда не ссорились. Мы ходили на спектакли, в кино, были свободны... Я хочу домой. Я не хочу никого смотреть. У меня нет больше никаких сил...
   - Возвращайся, - сказал Олег, - не мучай себя. Документы ведь действительны год? Отвлекись от всего этого на месяц, другой, и, начнем искать вдвоем. Здесь, дома. Спокойно.
   - Да. Вдвоем, - согласилась Лина, - похоже, я переоценила свои силы.
   Они попрощались. Лина положила трубку.
   Значит, домой... С пустыми руками... А потом всё сначала...
   Олег перезвонил через час:
   - А почему мы зациклились на девочке? Мальчики новорожденные есть?
   - Я не спрашивала, - ответила Лина.
   - Так спроси. И ещё. Если нет новорожденных, то, может, пусть будет постарше?
   - Мы же хотели с самого начала, с самого рождения, как будто это я родила...
   - Так в любом возрасте получится с самого начала, и как будто ты родила, разве нет? - ответил Олег.
   - Да, - ответила Лина.
   - Давай так, - предложил Олег, - ты расширяешь поиск. Если не найдешь в течение двух дней, то в пятницу я прилечу.
   - Хорошо, - сказала Лина. - Сегодня из командировки возвращается Ира, так что, я, наверное, продержусь еще два дня.  
  
   Подруги проговорили всю ночь. На следующий день Ира отложила все дела, поехала с Линой в опеку.
   В опеке Лина взяла направление на Белых, поехали в больницу.
   Карина Леонидовна была недовольна, что Лина пришла не одна, а с подругой. Подруги молча проглотили это замечание. Вынесли Ольгу Белых. Ира вгляделась в нее и пропела:
   - Ой, какая девочка. Ой, какая сладкая!
   Деловито поинтересовалась у Карины Леонидовны, есть ли серьезные диагнозы, и, услышав отрицательный ответ, спросила у Лины, скорее утвердительно, чем вопросительно:
   - Берем!
   Лина закивала:
   - Девочка со статусом?
   Карина Леонидовна заглянула в бумаги:
   - Да, отказ матери есть.
   Лина с облегчением вздохнула.
   - Но нет паспортных данных. Мать явилась на роды без документов.
   - И что это значит? - спросила Ира.
   - Это значит, что только под опеку. До полугодовалого возраста.
   - В прошлый понедельник главврач сказала, что эта студентка с кем-то из персонала в одном подъезде живет. Что там бабушка с дедушкой профессора... - неуверенно произнесла Лина.
   - Сейчас посмотрим... - Карина Леонидовна опять заглянула в папку. - Да. Адрес указан.
     
   ...По указанному адресу находилось одноэтажное здание, в котором размещалась аптека.
   - А нянечка тоже, что ли, в аптеке проживает? - недоумевала Ира.
   Лина набрала номер Карины Леонидовны. Попросила узнать адрес нянечки. Карина Леонидовна, вздохнув, продиктовала адрес нянечки.
   Справочная выдала подругам номер телефона семьи Белых, проживающих в том же доме, что и нянечка. Лина позвонила:
   - Здравствуйте! Можно Татьяну Белых?
   - А дочки нет дома, - ответил приятный женский голос, - она с ребенком временно переехала к своей бабушке. Что-то передать?
   - Нет, нет, спасибо, я перезвоню вечером, - поспешно ответила Лина.
   - Все ясно, - вздохнула Ира, - мамашка Ольги - никакая ни Белых, а, скажем, Сидорова, подружка Белых, присвоившая в роддоме ее имя себе.
   - Вот объясни мне. Зачем они это делают, зачем врут? - недоумевала Лина. - Уж если ты отказываешься, то дай ребенку шанс быть усыновленным с рождения.
   - Может, возьмешь девочку под опеку? - спросила Ира.
   Лина покачала головой:
   - А если до ее полугодового возраста найдется отец ребенка, или его родители, или сама мать опомнится? Как отдать ей, им, уже своего ребенка? Я не смогу. Меня это убьёт.
   И тут раздался сигнал мобильного телефона.
   - Лина Павловна? Это из дома Ребенка номер один. Вы просили позвонить, если у нас появится девочка до трех месяцев? Сегодня поступила такая.
   Лина выронила мобильный телефон.
  
   В Доме ребенка к ним вышла полноватая, уютная женщина - патронажная сестра. Лина протянула ей направление из опеки.
   Сестра провела подруг в уютную комнату с диванчиком и столиком для пеленания.
   - Подождите пока здесь.
     
   Минут десять они молча ждали в комнате ожидания. Лина держала Иру за руку, сердце билось так сильно, что не хватало дыхания.
   - Успокойся, все пока хорошо идет, - шептала Ира. - Кстати, у тебя валерьянки нет с собой? Не мешало бы нам с тобой принять по удвоенной порции...
   Вошла сестра, держа на руках улыбающуюся девочку. Лина остолбенела на мгновенье. В ее голове замелькали страницы семейного фотоальбома. Вот она, маленькая, полугодовалая, в трикотажном костюме, в вязаной шапочке, уставилась в объектив фотоаппарата. А вот Дашка, в платьице с вышитыми цветочками, улыбается, ей полгода.
   Эта девочка будто сошла с этих давних фотографий.
   Лина взяла девочку на руки и прошептала сквозь слезы, уткнувшись носом в ее маленький кулачок:
   - Я твоя мама.
   - Ну, давайте знакомьтесь, общайтесь, - сказала довольная патронажная сестра, - а потом зайдите к нашему главврачу. Она вам все объяснит, что к чему.
     
   - Родилась на 40 неделе с массой 3200, длиной 51, с окружностью головы 40. Малая аномалия развития сердца. Дополнительная хорда левого желудочка. Мать отказалась от ребенка ввиду тяжелых материальных условий, - перелистывала главврач бумаги.
   - Аномалия сердца, это что такое. Это серьезно? - переполошилась Ира.
   Лина махнула рукой:
   - Это бывает. И проходит потом, к году примерно... Не пройдет, вылечим.
   Главврач с уважением взглянула на нее:
   - В общем, ничего серьезного действительно нет. Сейчас пишите соглашение. В понедельник мы положим ее на неделю в больницу на независимое медицинское обследование.
   - А может, обойдемся без него? Вы же мне сейчас все прочли о здоровье, - жалобно проговорила Лина.
   - Да что вы, никак нельзя обойтись. Положено так. В понедельник положим, а в пятницу ее уже выпишут.
   - Давайте сегодня, а? А можно мне с ней?
   Главврач покачала головой, начала куда-то звонить:
   - Алла Сергеевна? Здравствуйте. Тут у меня мамочка. Нам надо ее дочку обследовать. Да. Удочеряет. Может, сегодня положить? Она сама с ней и ляжет. Сама и проведет ее по всем специалистам. Завтра с утра? Хорошо. Спасибо.
   - Спасибо. Спасибо. Огромное спасибо, - трепетала Лина.
     
   Лина уже в подъезде услышала, как надрывался телефон. Олег. Названивал, наверное, не переставая. Лина вбежала, схватила трубку, закричала:
   - Я поздравляю тебя! Я нашла нашу дочку!
   Молчание. Потом сдавленный, чуть хриплый голос:
   - Я знал, я чувствовал... Я был уверен. Я тебя так люблю...
   И потом ее долгий монолог с привычкой повторять пережитое по несколько раз, заново переживая ошеломительные моменты. Уже вместе с любимым.
     
   На следующий день, в девять утра она приехала к Дому ребенка. Вынесли Ксюшу. Патронажная сестра, держа на руках еще двух детей, села с ними в машину. Поехали.   
   В этот же день Лина с доченькой посетила лора, окулиста, невропатолога, психиатра, сделали Ксюше узи сердечка, мозга, получили баночки, скляночки для анализов. Лина постоянно теребила сестру, прося после осмотра одного специалиста, немедленно послать нас к другому. Строгая сестра старалась, как могла.   
   В грудничковом отделении все детки лежат со своими мамами. И мам вызывают по фамилии ребенка, поскольку пациент то ведь он, а не мама. Звучит это так. Раздается громкий, зычный голос откуда-то из процедурной или от столика дежурной сестры, такой, чтобы во всех палатах можно было услышать: "Мамочка Петровой", - к примеру. И мамочка Петровой торопливо хватает ребенка, и бежит, чтобы получить очередное лекарство или направление на какой-нибудь анализ. Все эти дни в больнице Лина была мамочка Коноваловой. И откликалась на эту фамилию мгновенно. Так, как будто родилась с ней.   
   Ксюша поражала Лину своим жизнерадостным и спокойным характером. Она всем радостно улыбалась, гулила, с интересом смотрела по сторонам, с удовольствием кушала, и отрывисто хохотала, когда Лина целовала ее в животик или в щечку.
   Спала она очень чутко. Стоило чуть скрипнуть двери, девочка поднимала головку и горько начинала плакать. Потом сразу же успокаивалась и вновь засыпала.   
   Ночь прошла замечательно.
   Лина вскочила в шесть утра, свежая, как огурчик. Сна не было ни в одном глазу. Ласково уговаривая чуть похныкивающего детеныша потерпеть, она приготовила смесь, покормила, прижав ее к своей груди, и даже немного расстроилась, что девочка опять заснула.
     
   Утром у дочки взяли кровь из вены. Лине велели ждать в коридоре. Она услышала, как Ксюша закричала, потом прошла секунда молчания, потом опять крик, отчаянный, горький... Господи, боже мой, доченька моя! - выдохнула Лина.
   Наконец, ее позвали.
   Лина влетела, подхватила дочку, прижала к себе: "Все-все-все-все... Все прошло, все"... И дочка сразу же замолчала, мгновенно, как выключили, и уже улыбалась сквозь слезы, и эта ее улыбка почему-то сжала Линино сердце еще сильнее, чем плач. "Ничего, ничего, - шептала она, - мы еще научимся. И требовать, и капризничать, и сердиться. Мы всему научимся"...   
   Лина вглядывалась в Ксюшу и уже видела, что внешне она не так уж и похожа ни на нее, ни на ее старшую дочь. Что там, в Доме ребенка, ей просто показалось. Девочка была похожа на себя. На себя, прекрасную саму по себе.
   И было удивительно, что когда они гуляли по коридору, или сидели на стуле в очереди к очередному специалисту, или выходили на улицу, на скамеечку, подышать свежим осенним воздухом, каждый второй, не зная, не имея представления о том, как они встретились, не мог удержаться, чтобы не отметить ее сходства с Линой. Лина только и слышала о том, что дочка - ее копия. Может быть, дело было в том, что у них, у обеих, не часто встречающийся, синий цвет глаз и темные волосы. Может, это первое, что бросалось в глаза, и именно поэтому люди моментально находили сходство. Так или иначе, Лине было очень приятно слышать, что они похожи. Не потому, что дочка похожа на нее, а потому что это ей хотелось быть похожей на нее.
     
   Днем в соседней палате долго и отчаянно кричал ребенок. "Что ж это за мамаша, - поражалась Лина, - столько времени не может успокоить свое чадо".
   Не выдержала, взяла Ксюшу на руки, пошла посмотреть.
   В палате стояли три высокие детские кроватки. Одна пустовала. В другой мирно спала годовалая девочка, а в третьей надрывно плакал малыш месяцев восьми. (Это с ними они приехали сюда в одной машине). Рядом с его головкой валялась бутылочка со смесью. Пришли, сунули ребенку бутылку в ручки и ушли. А он обронил.
   Малыш начал жадно сосать, сквозь слезы щедро улыбаясь ей.
   Он улыбался, славный, доверчивый ребенок. Он улыбался ей, взрослой, вцепившейся в свое дитя, и четверть часа раздраженно прислушивающейся к его крику. Он улыбался десяткам таким же, как она, мамашкам, ничего не желающим замечать, кроме своих чад. Он улыбался этому подлому миру, бросившему ему бутылку со смесью и ушедшему по своим делам.
   Ребенок, уставший от крика, мирно заснул, дососав смесь. Лина вышла в коридор.
     
   У столика толпились девушки в "белых халатах", что-то оживленно обсуждали. На диванчиках, у стен коридора, сидели женщины со своими детьми.
   - Кто отвечает за то, чтобы дети из этой палаты были сыты? - спросила Лина тихо.
   - Из какой? - переспросила одна из девушек. - Из третьей? Где лежат брошенные?
   В слове "брошенные" Лине послышался брезгливый оттенок.
   Все молчали. Лина ушла, ни на кого не глядя, прижав к себе свое сокровище, человеческого детеныша, ставшего бесценным для нее с той минуты, когда она впервые взяла его на руки.
   Она не могла успокоиться, продолжала мысленно разговаривать с медсестрами.
   У вас есть дети? Один ребенок? Что с ним будет, если вы умрете или заболеете так сильно, что не сможете дать ему еды? Что с ним будет, если погибнут все ваши близкие, физически или морально. Мало ли что? Война или стихийное бедствие, или новый беспощадный вирус? У ваших детей, наверное, замечательные гены? Медсестра - это у вас наследственная профессия? Может, ваша прабабушка была сестрой милосердия? Она могла пройти мимо раненого, не подав ему воды?
   Эти дети, - они раненые, вы понимаете? - волновалась Лина мысленно. - А если бог есть? А если он и впрямь, взвешивает грехи. Что тяжелее, грех глупой девчонки, или замордованной бабы, которая не в состоянии вырастить свое дитя, или грех брезгливого равнодушия к слезам невинного ребенка?
     
   За два дня они прошли всех врачей.
   В свободное от проверок время, когда дочка спала, или с ней на руках, Лина заглядывала в третью палату. Покормить, пообщаться, поносить малышей на руках. В киоске на первом этаже она купила супружескую пару. Барби в розовом платье и ее элегантного мужа в черном костюме. Положив свою доченьку в пустующую кроватку, Лина садилась на стул в центре палаты и разыгрывала сцены между Барби и ее мужем.
   "Ой, это кто пришел, ой, здрасте, здрасте", - тоненьким ласковым голоском встречала Барби мужа после работы.
   "Очень много работы, устал", - усталым басом жаловался муж на неприятности.
   "Отдохни, отдохни, дорогой", - успокаивала его Барби.
   "Некогда отдыхать. Очень много работы", - не успокаивался муж.
   Какое это удовольствие видеть удивленные лица детей, переводящих завороженный взгляд с Барби на ее мужа, а потом и на нее, Лину. Хохочущих, когда кто-то из ее персонажей обращался конкретно к кому-то из них, подпрыгивая и низко кланяясь.
   А как им нравились все песенки, которые она им пела. И про "крокодилов, бегемотов", и про "какое небо голубое", и про "крылатые качели"...
   А особенно песню "прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко"... Лина пела ее весело и звонко, чтобы детки улыбались, но ей казалось, что она не поет, а молится.
     
   После того, как все необходимые проверки были сделаны, Лина обежала всех заведующих отделениями, чтобы они поставили свои закорючки на главном обходном листе. И заработала большую, гербовую печать.
   - Мы все прошли! - Сообщила Лина заведующей, сияя, как олимпийская медаль.
   - Не может быть, - удивилась Алла Сергеевна.
   - Вот, - Лина с гордостью протянула папочку и обходной лист. - Будем выписываться?
   Алла Сергеевна внимательно осмотрела записи в бумагах:
   - Да-а, действительно все прошли. Ну, и скорость! Но выписать девочку я не могу. Только в понедельник...
   - Но почему?! Зачем держать здорового ребенка в больнице?
   - Потому что на обследование ребенка положено пять дней. Если придет проверка, то мне придется платить штраф. У нас отчетность, понимаете? Я еще и выговор сестре сделаю за то, что так быстро справились.
   - Отпустите нас, пожалуйста, - попросила Лина. - Я сама этот штраф заплачу...
   - И не уговаривайте, - махнула рукой заведующая, - вы сами можете идти, а ребенка я не отпущу...
   - А можно мне с ней остаться?
   Алла Сергеевна покачала головой, явно осуждая ее за упрямство, затем произнесла, подумав:
   - Оставайтесь...
   Лина вышла из кабинета, недоумевая: "Ради отчетности держать здорового ребенка среди больных"! А потом подумала: "Все равно в выходные дни опеки не работают. Это же здорово, что она проведет с дочкой выходные"!
     
   В воскресенье, к молоденькой соседке по палате, которая лежала в больнице с трехмесячным сынишкой, должны были придти брат с женой.
   - Расскажите им про усыновление, - попросила Лину девушка до прихода родственников. - У них нет детей. Лет пять пытались что-то там делать в специальной больнице, но все напрасно. Денег только кучу истратили. И уже рукой махнули.
   - А что рассказывать, - растерялась Лина. - Давай, я просто напишу список документов, и отвечу на вопросы, если они возникнут.
   - Нет, этого недостаточно. Их надо сначала сагитировать...
   - Агитацией заниматься не буду, - ответила Лина. - История показала, что это одно из самых вредных воздействий на человека. Пусть сами решают, хотят они усыновить ребенка или нет. Когда решат, нужно просто сходить в опеку, и там им все объяснят.
     
   Она ушла с Ксюшей погулять, а когда вернулась, застала в палате эту пару. Лина уложила спящую доченьку в кроватку.
   - И как вы не побоялись? - Начала разговор женщина.
   - Я боялась, - ответила Лина. - Я и рожать боялась. И замуж выходить боялась. Никогда ведь ничего не знаешь наперед.
   - А мать-то вы видели хоть? Что она из себя представляет? - Присоединился к разговору муж.
   Лина подошла к умывальнику, помыла руки, взглянула в зеркало:
   - Да ничего, вроде...
   - Он имеет в виду социалку, ну там, умственные способности... - пояснила жена.
   - Думаю, что здесь тоже все в порядке.
   Муж с женой переглянулись.
   - Вы же не собираетесь брать ребенка вместе с женщиной, которая его родила, правильно? - Улыбнулась Лина. - Поэтому, какая вам разница? Ну, разве что узнать про какие-то предрасположенности к тем, или иным заболеваниям. Чтобы быть на чеку. И то такая информацию не всегда есть. У меня, например, на себя саму-то ее совсем немного.
   Пара замолчала в смятении.
   Лина поинтересовалась, есть ли у них Интернет. Оказалось, что буквально на днях подключились. Она рассказала про сайты, в которых общаются усыновившие, и собирающиеся усыновить. Написала им адреса этих сайтов. Написала и свой электронный адрес. Рассказала несколько историй. И как ей было тяжело, когда она искала свою дочку. И как она ее нашла. И как любит ее.
   В общем, они очень хорошо пообщались и расстались очень довольные друг другом.
     
   После обследования Ксюшу опять забрали в Дом ребенка, а Лина, сломя голову, побежала в опеку того района, в котором находился Дом ребенка.   
   Милая женщина средних лет с интересом разглядывала ее:
   - Неужели маленькую такую хотите взять? И не боитесь? А зачем? У вас же есть взрослая дочь.
   Лине было странно, почему ей это так интересно.
   - Я все продумала, честное слово, - сказала Лина, как будто даже оправдываясь. - Я с девочкой почти неделю пробыла в больнице. Вы можете представить теперь, что я чувствую, когда она опять в Доме ребенка? Я очень вас прошу. Сделайте мне заключение, как можно быстрее.
   Роза Валеевна опять улыбнулась:
   - Я постараюсь. Приходите в четверг, хорошо? Думаю, что все будет готово.
   Лина почти вскрикнула:
   - Нет! Это невозможно! Это ужасно! У дочки потничка, ее надо купать в череде. Заключение надо написать сейчас! А завтра - суд!
   - Я постараюсь пораньше, - испугалась Роза Валеевна, - но суд ведь и через месяц может быть. Уж где найдут окошечко... У них там столько дел...
   - Они найдут, они найдут... Вы, главное, напишите заключение побыстрей. И дайте все бумаги мне. А я сама пойду к ним, и буду умолять... Девочка была со мной неделю. Она уже поняла, что такое руки матери... Они не посмеют месяц... Это жестоко... - Лина почти рыдала.
   - Попросим, попросим... Успокойтесь. - Роза Валеевна вытащила из шкафа бутылку минеральной воды и пластиковый стаканчик, протянула Лине. Ее лицо выражало сочувствие и готовность помочь.
     
   Утром следующего дня Лина поехала в Дом ребенка. Ей разрешили погулять с дочкой на территории.
   Ксюша улыбалась, с удовольствием играла в "Еду-еду, к бабе, деду" и в "Ладушки-ладушки".
   Как хорошо, что она такая маленькая, не умеет еще скучать и плакать, когда остается без меня, - радовалась Лина, когда ее дочь уносили в здание Дома ребенка, улыбающуюся.
        
   В семь вечера Лина позвонила в опеку.
   - Я пишу, пишу! Все ушли, а я вам пишу. Завтра поставим печать и все...
   - Хорошо, хорошо. Спасибо. Огромное спасибо. - Ей было ужасно неудобно за свое колоссальное занудство, но что делать?
     
   Главная начальница была занята своими неотложными делами, и ее не было на месте. Кроме нее, к печати никто не имел доступа. Роза Валеевна чуть не плакала, отвечая на звонки Лины:
   - Вечером, вечером она должна будет подойти, уже всех предупредила... Потерпите еще немного. Ну, пожалуйста.   
   - Я потерплю. Потерплю. - Вздыхала Лина. - Главное теперь суд, чтобы он состоялся как можно раньше.   
   - Мы потерпим, да? Мы потерпим, моя сладкая, мое солнышко, моя красавица, - целовала она дочку в носик и щечки.
   Ксюша жмурилась от удовольствия, раскрывая в широкой улыбке рот, смеялась короткими прерывистыми смешками, протягивала пальчики к ее губам для следующих поцелуев.
        
   Лина уже боялась звонить в опеку. Не то, чтобы боялась, а просто знала совершенно точно, что как только печать будет поставлена, так Роза Валеевна позвонят ей сама.
   Она шла по улице, возвращалась из Дома ребенка после очередного свидания с дочкой, когда раздался долгожданный звонок.
   - Документы готовы. Печать поставлена. После обеда я занесу их в суд. Если хотите, приезжайте, пойдем вместе, - радостно кричала Роза Валеевна.
   - Лечу, лечу! - Лина рассмеялась. Ее смех был похож на плач. - Я сейчас буду у вас!
   - Метла с собой? - недоброжелательно поинтересовалась краснолицая тетка, торгующая на улице хозяйственными принадлежностями.
   Лине хотелось ее расцеловать, пожать ей руку, обнять... Она купила у нее скребок для пяток и варежку для захвата горячей кастрюли.
     
   - Найдите место завтра, пожалуйста. Вот со мной пришла мамочка, она удочеряет, извелась без дочери, она с ней в больнице лежала, - уговаривала Роза Валеевна молодую секретаршу в суде.
   Секретарша листала тетрадь с расписанием.
   - Нет на завтра места. Только на четверг могу записать.
   - Я не смогу выдержать еще несколько дней. Найдите, пожалуйста... - Глаза Лины опять наполнились слезами.
   - У нас три дела по усыновлению. Двоих давайте на четверг запишем, они с районов приедут. А ее уж очень желательно на завтра, - убедительно кивала Роза Валеевна.
   - Ладно. Завтра в девять утра. - Секретарша сделала пометку в тетрадке.
   Лина готова была закричать от радости, но сдержалась, все-таки здание суда. И только с немой благодарностью сжала плечо своей дорогой помощницы.
     
   По дороге к остановке Роза Валеевна рассказала Лине, что сама родила в 44 года первого ребенка.
   - Ну, я - это понятно. Я замуж вышла поздно. Ребенок очень был нужен. Как же без него? Ну, а вы-то как решились? У вас же есть одна дочь, да еще такая взрослая.
   - Взрослая, это уже взрослая. У нее своя жизнь. Можно только молиться, чтобы у них было все хорошо, и помогать, когда нужна помощь. А ребенок... Вы можете представить, что его не было бы у вас...
   - Не могу. Все по-другому. Вся жизнь другая. Краски другие, звуки другие... Все другое...
   - Ну, вот, видите... И у меня так же. Спасибо вам...
   - Это вам спасибо! Вы молодец! Вы просто умница.   
   О чем-то Лина хотела спросить ее, о чем-то очень важном, когда они были у секретаря. О чем?
   Прощаясь у здания, где располагалась опека, Лина вдруг вспомнила:
   - Вы сказали, что у вас еще два дела по усыновлению? Эти дети, они не из того же Дома ребенка, из которого моя дочка?
   - Да, оттуда. Мальчик и девочка.
   - Так это они лежали в больнице на обследовании, когда мы тоже были там?
   - По всей вероятности, именно они.
   Конечно, это они! "Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко"...
     
   Весь вечер Лина мысленно отвечала на самые мыслимые и немыслимые вопросы судьи.
   - Вот ребенок вырастет, начнется переходный возраст, а вы уже, так сказать, не первой молодости... Не будет трудно?
   - Может, будет, а, может, и не очень. Но это все равно интересно. Справилась же я с переходным возрастом старшей дочки. После этого возраста, после того, что мы пережили вместе, мы стали с ней еще ближе друг другу...
   - А если что-то с вами случится? Девочка опять останется одна?
   - Я продумала и это. Она не останется одна. У нее есть отец. Он молодой. У нее есть старшая сестра. Они поддержат и помогут.
   - Вы уже в третий раз замужем?
   - Да. Вот свидетельства о разводах.
   - Почему вы все время разводитесь?   
   О, господи! Ну, не будет судья спрашивать ее про разводы. Успокойся, - уговаривала она себя.
   Но все внутри натянулось, трепетало, дрожало, тряслось.
   Ну, не могут они ее не отдать. Не имеют права! Она моя! Моя девочка! Моя! Лина готова была рыдать, биться об стену, душить судью. Уже представила, как ее схватили милиционеры и тащат, упирающуюся, поваленную на пол...   
   - Все будет хорошо, - сказал Олег по телефону. - Все будет очень хорошо. И приезжайте уже побыстрей. Я по вам так соскучился!
     
   В девять утра началось заседание суда.
   - Встаньте! - судья властно и испытующе взглянула на Лину. - Ваша фамилия. Имя. Отчество.
   Лина встала. Коленки тряслись, как у школьницы, у которой вот-вот выпадут шпаргалки из потайного карманчика.
   - Год рождения. Проживаете. Работаете.
   Лина четко и уверенно отвечала на все анкетные вопросы.
   - У вас взрослая дочь. Будут внуки. Почему вы решили удочерить?
   - Внук уже есть. - Лина подхалимски закивала, как будто наличие внука улучшало ее характеристику на несколько порядков. - Я очень хотела родить, но не получалось... Я хочу ребенка, чтобы его любить. Вот. Поэтому я решила удочерить...
   - Старшая дочь вас поддерживает? - спросила судья.
   Лина кивнула:
   - Она уже коляску для малышки заказала. И еще одну присмотрела. Для двойняшек.
   У судьи приподнялись брови.
   - Сын дочки - ровесник моей младшей. Ксюши. Нам двоим, двоих легче будет воспитывать.
   Судья кивнула:
   - У меня вопросов больше нет.
   У прокурора, молодого, симпатичного парнишки, вопросов тоже не было.   
   Судья удалилась в комнату заседаний. Ненадолго.
   Лину и Розу Валеевну попросили выйти. Минут через десять пригласили обратно.
   - "Именем Российской федерации..." - торжественно произнесла судья.
   Лина стояла, вытянувшись в струнку, с гордо поднятой головой, как на пьедестале. Свершилось!
   - Решение суда вступает в законную силу через десять дней, но дочку можно забрать уже сегодня. Подождите немного в коридоре, вам вынесут заключение, - добавила судья, и улыбнулась ей.
   Когда за ними закрылась дверь, Лина и Роза Валеевна обнялись, уткнувшись в плечи друг друга, и обе зарыдали.
   - Будь счастлива. Будь счастлива. Будь счастлива, - горячо шептала Роза Валеевна, и Лина послушно кивала и так же горячо благодарила.
     
   Сначала в аптеку. Лина изо всех сил стараясь не бежать вприпрыжку. Бутылочки, кашки, смесь, подгузники, салфетки, кремы, череда, термос...
   Потом в магазин детской одежды. Как раз по пути к Дому ребенка.
   Ползунки, пеленки, костюмчики, шапочки, чепчики, носочки, пинетки, комбинезон... И вот это джинсовое платье с вышивкой. И вот этот розовый сарафанчик с кружевами. Как много красивых вещей. "Вес, вес... Тебе еще добираться до дома самолетом... Не бери много. Дома купишь", - нашептывал внутренний голос. Но как можно было удержаться?
  
   И сердце Лины ликовало, когда она одевала Ксюшу, воркуя над ней, а главврач, и патронажная сестра в один голос повторяли:
   - Как малышке с мамой повезло. Мы так рады за вас, что вы встретились!
     
   Прижав к груди свое сокровище, Лина почти бежала до той дороги, на которой можно было поймать машину. Как будто вокруг нее черный лес, а на небесах гром и молния, и она бежит, отрываясь от погони. Как будто спасается, спасая.
     
   Мама, ее дорогая мама, открыла дверь, протянула руки, прижала малышку к сердцу и сказала ласково:
   - Ну, здравствуй, родная! Здравствуй, внученька! - И заплакала.
   - Ну, мама, ну, зачем, ребенка напугаешь... - прошептала Лина сквозь слезы.
   - Ничего, ничего... - ответила мама, - это сейчас пройдет, это я от счастья...
        
   - Расскажи мне еще что-нибудь про нее, - просил Олег, за тысячи километров прислушиваясь к гулению Ксюши.
   - У нашей дочки прекрасное чувство юмора. Я пошла готовить ей смесь, а ее оставила в кроватке. Слышу - хохочет. Потрясенная, заглядываю в комнату.
   У нас есть кукленыш, муж Барби, так у него легко отворачивается голова. Доченька свернула ему головку, и надела на свой пальчик. Вертит ручкой и хохочет. Представляешь, повторила идею Образцова с его шариками. Но главное, не то, что головка наделась на палец, это, скорее всего, случайно у нее получилось, а то, что она сама себя рассмешила.
   - Класс! - радостно реагировал Олег. - А я купил ей качели. На батарейках. Очень красивые, расписные. Такие, знаешь, в красных цветочках на голубом фоне. Но, наверное, еще рано ее сажать на качели?
   - Пока рано, конечно, но месяца через три, четыре - в самый раз, - радовалась Лина.
     
   - Сегодня мы ходили в гости, к моей знакомой, с форума. Я тебе рассказывала о ней, она усыновила года четыре назад новорожденного мальчика.
   Там у них щеночек такой славный, шарпей, он тявкнул разочек, и дочу напугал. Так она впервые, прежде, чем заплакать, скривила свои губки в этом потрясающе умилительном, младенческом выражении обиды. Причем переведя взгляд с собачки на меня. Я сразу же начала ласково успокаивать, дескать, не бойся, не бойся, солнышко, это всего навсего маленькая собачка... И дочка передумала плакать, - делилась Лина.
   - Как тебе должно быть приятно, что она чувствует себя уже защищенной рядом с тобой, - улыбался Олег.
     
   - У нас похолодало. Приходится одевать нашу дочку в сто одежек. Как она у меня кричала в первый раз! Я вся взмокла. Вернее, мы обе взмокли. Но потом я нашлась. Знаешь, что я придумала? Я стала ее одевать, кукарекая. С кукарекания перешла на цокот лошадки. На блеяние овечки. На хрюканье поросенка. Представляешь, она вытаращила глаза и внимательно следила за моими губами. Что такого необычного они еще издадут. И не слезинки. Сегодня я только показала ей шапочку, а она уже улыбается. Вся в ожидании концерта.
   - Все понял, - сказал Олег. - Если не хочешь концерта от ребенка, устрой концерт ему. Взял на вооружение.
  
   Даша сообщила, что квартира, которую купил Олег, изумительная.
   - В двух шагах от нас, представляешь? Мы сделали ремонт. Работали втроем - я, Олег и Алеша. Управились за выходные.
   - А с кем оставили Арсюшу?
   - С папой и его подружкой. С Наташей.
   - У папы новая подружка? А куда делась Мария?
   - Мария вышла замуж, - ответила Дашка, - Мама, как я устала. Наташа жалуется мне, что хочет ребенка, папа ни в какую, она то уходит от него, то возвращается. Выясняет у меня, не завел ли он кого на стороне. Откуда я знаю? Да если бы и знала, неужели стала бы докладывать? - Даша вздохнула. - Давай, лучше о хорошем. Детскую в вашей квартире обставили полностью. Ты не представляешь, как хорошо, как уютно сейчас! Только Олегу не говори, что я тебе всё рассказала.
   - Почему не говорить? - не поняла Лина.
   - Потому что он хотел, чтобы ты вошла и ахнула, - кричала Дашка.
   - Я ахну, - пообещала Лина дочери.
  
   Прошло десять дней с решения суда, и Лина получила новое свидетельство о рождении ее дочери - Ксении Олеговны Казанцевой.
   Домой! Она позвонила в агентство, чтобы заказать обратный билет на самолет. Но ей сообщили, что мест нет, ни на сегодня, ни на завтра. Нелетная погода, отправляют тех, кто уже проторчал в аэропорту двое суток. Неужели поездом придется ехать, - волновалась Лина.
  
   - Господи, до чего ж сладкая! - ворковала Ира, кормя Ксюшу смесью. - А ты расскажешь ей, откуда она взялась, или будешь скрывать?
   - Психологи советуют не скрывать, - ответила Лина. - Я ей сказку расскажу.
  
   В одном большом городе жили-были папа и мама.
И мечтали они о маленькой дочке. И вот бог услышал их молитвы. И отправил в дорогу красивого белого аиста, чтобы он принес папе и маме их доченьку. Но в тот день была гроза, гремел гром, и сверкала молния. И аист сбился с пути, и отнёс девочку туда, где ее не ждали. Что делать? Пришлось тем людям отнести девочку в домик для потеряшек. Там жили детки, аисты которых тоже сбились с пути. За детками ухаживали добрые няни. Они их кормили, одевали, укладывали спать. Но всё равно каждый малыш ждал, когда за ним придут его папа и мама. А мама с папой все грустили в своём городе в ожидании аиста, пока не поняли, что он заблудился. И они бросились искать свою доченьку. И очень-очень обрадовались, когда нашли свою Ксюшу в доме для потеряшек. И сразу же забрали ее домой.
   - Да ну тебя, Лин! Сейчас опять заплачу, - умилялась Ира.
  
   ...Лина переложила спящую Ксюшу на кровать.
   - Девочка-то красавица! - сказала Ира, - а про био-отца какие-то сведения есть?
   - Откуда? И про женщину, которая ее родила, сведений не густо. Имя, отчество, фамилия, вес, рост, возраст.
   - А хотела бы взглянуть на нее хоть одним глазком? - спросила Ира.
   Лина задумалась.
   - Знаешь, хотела бы. Хотела бы разузнать, кто ее родители, кем работали, чем болели. Может, про био-папу хоть что-нибудь... Хочется узнать о своей дочке всё. Это нормально?
   - А давай, съездим, - предложила Ира. - Давай, завтра съездим. У меня выходной. Адрес найти - плевое дело.
   Лина разволновалась:
   - А Ксюша?
   - Ксюша с бабушкой посидит.
   - А что скажем? Я не хочу, чтоб женщина, которая ее родила, знала про нас с Ксюшей... Мало ли...
   - Да ёпэрэсэтэ! Скажем, что из страховой компании.
   - Может, там страховать-то нечего...
   - Хорошо, ищем человека. Адвокаты. Дядя честных правил приказал долго жить, всему миру должен, ищем наследников. Извините, ошиблись, вы просто однофамилица, - Ира, похоже, настроилась на поездку всерьез.
   - Дядя - это хорошо, - подумав, вздохнула Лина, - Под дядю можно о многом расспросить.
  
   Адрес нашли легко.
   Мама Лины обрадовалась возможности посидеть с внучкой. Лина так подробно объясняла ей, когда менять памперс, чем кормить, как кормить, и во что одевать на прогулку, что мама даже обиделась.
   - Ты мне еще напомни, что после кормления ребенка надо поставить столбиком, чтоб срыгнул, - сердито сказала она.
   Мамины подруги, Марина Сергеевна и Варвара Степановна сидели на кухне, ждали, когда Лина с Ирой уедут.
   Как только за Линой и Ирой закрылась дверь, раздалось разноголосое сюсюканье.
   - Бабушку, бабушку родную пустите к ребенку! - возмущалась мама, - ишь, ты, набросились. Ребенка в жизни не видели?
  
   Добрались быстро, минут за сорок.
   Попали на окраину, на деревенскую, безлюдную улицу недалеко от кладбища. Мела метель. Конец декабря. Ира остановила машину у покосившейся избы. Окна в доме были заколочены.
   Подруги вышли из машины.
   - Похоже, зря приехали. Тут никто уже не живет, похоже, - расстроилась Ира.
   По другой стороне дороги из-за угла показалась старушка.
   - Может, бабуля что знает? - встрепенулась Ира. - Бабушка! Вы ничего не знаете о жильцах, которые жили в этом доме?
   Старушка перешла дорогу.
   - А вы кто такие им будете?
   - Да знакомую мы ищем. Приехали, а их нет. Может, переехали куда, или что?
   - Молодую? Сами-то московские?
   - Молодую, молодую. Московские мы, - кивала Ира.
   Лина помалкивала.
   - Мать-то ее померла. Вон туда, - старушка показала рукой в сторону кладбища, - стало быть, переехала. А молодая уехала насовсем. К жениху.
   - Ребеночек-то от жениха был? - допытывалась Ира.
   - Был бы от жениха, не оставила бы, небось. А мне бы в город. Вы, красавицы, не в город ли едете? У меня там сыночек. Я уж и гостинца ему купила. - Старушка потрясла хозяйственной сумкой. -
   Я то к автобусной станции иду. А автобусы, может, и не ходят. В таку погоду. Опять-таки билет не дешевый.
   - Мы в город, да. Подвезем, конечно. - Ира кивнула Лине. - Чего ж не подвезти?
  
   ...- А как, вообще, жили то они. Тяжело? Работали, или как? - продолжала расспросы Ира, уже в машине.
   - Светлана-то? Хорошая женщина была, земля ей пухом, но нервная. Мать-одиночка. - Старушка перекрестилась. - Но дочка-то, знакомая ваша, за ней ухаживала. Ой, как ухаживала. Сама беременная, а ее на руках носила. Дай бог ей счастья.
   А помирала Света долго, - делилась старушка, - последние месяца три вообще ничего не соображала. Не узнавала уж никого. Иной раз Вика подойдет, а она ей - Светочка, животик болит? Будто бы, стало быть, Вика - это она и есть, Светлана. Но маленькая... А в один день, с утра, вдруг кушать захотела, блинчиков захотела. Вика-то обрадовалась, не знамо как. Ну, все, - говорит, - мамка поправилась! Ну, вот как хорошо! Пойду, блинов испеку... И тут Вику схватило.
   - Схватки начались, - уточнила Ира.
   - А как же? Так Вике, значит, в роддом надо, а она хочет мамке блинов напечь. Ну, значит, пришлось ей уехать в роддом. Вика, значит, как тока родила, так в чем была, домой сбежала. А Светлана уж отмучилась, часа два как. Опоздала Вика. И не в себе, как будто. Кто хоть у тебя родился? Как дитенка-то назовешь? - спрашивам ее. Какой такой дитенок? - отвечает. То ли и впрямь не понимат. То ли придуриваца. Мы уж думали, не кикимору ли родила.
   Лина вздрогнула.
   - Это как понять - кикимору? - переспросила Ира.
   - А что тут понимать? Кикимора - это мертворожденное дитя. А вы как думали, что они только в сказках бывают? - объяснила старушка.
   - Ну, а дальше что, с Викой? - спросила Ира.
   - На поминках всё помалкивала. Мы к ней - поплачь, поплачь, дочка. Она так выпила маненько, и, значит, улыбается. У меня, - говорит, жених есть, банкир. Ну, банкир. Хорошо. Никто не поверил, конечно. На следующий день уехала.
     
   ...Ира довезла Лину и Ксюшу до аэропорта.
   Они обнялись.
   Ира прошептала:
   - Хотела позвонить тебе, когда Олечка будет уже дома, но не могу удержаться...
   - Какая Олечка? - не поняла Лина.
   - Белых. Решила взять ее под опеку. Удочерю, когда ей исполнится полгода. Сейчас собираю документы.
   - Ира! - только и выдохнула Лина.
  
   В самолете Ксюша несколько раз просыпалась, вскрикивая. Ее пугал голос из репродуктора, то требующий пристегнуться, то желающий приятного аппетита, то объявляющий о посадке.
   - Чш, чш, - успокаивала ее Лина, поглаживая по спинке.
   И девочка успокаивалась, и опять засыпала.
   Так и проспала всю ночь. В самолете, в аэропорту, в такси, который довез их до дома.
     
   Ксюша проснулась только утром, в своей кроватке под тюлевым балдахином, и стала удивленно вглядываться в новую обстановку. В яркую, сложносочиненную игрушку-карусель, в забавных мягких игрушек, усевшихся в уголках кроватки, в улыбающиеся, склонившиеся над ней, лица Лины и Олега: мамы и папы.
  
  
   ...На форуме "Приемные дети" появилась ветка под названием: "В каком возрасте вы усыновили ребенка"?
   Лина прочла ответы:
   - В 30.
   - 35.
   - 38.
   - 26.
   - 43, - написала Лина.
   Женщина под ником Лето поинтересовалась:
   - Это ваш первый ребенок, Лика?
   - Вторая дочка, - написала Лина, - старшая дочь уже взрослая. У нее у самой ребенок, сын.
   - И какая разница в возрасте между вашим внуком и вашей младшей дочкой? - спросили в ветке.
   - Один месяц.
   Посыпались вопросы:
   - Как интересно.
   - И как вам?
   - А расскажите о них.
   - Вы счастливы?
   - А сколько им сейчас?
   - А сколько было вашей дочке, когда вы ее удочерили?
   - Три месяца. Я очень счастлива. Им сейчас по полтора года, - написала Лина.
   - Напишите, пожалуйста, подробнее, Лика. Мне тоже сорок три, есть две взрослые дочери. Одна из них ждет ребенка. А мы с мужем собираемся усыновить мальчика. Ваши дети видятся? Они дружат? Вы живёте вместе? Они похожи?
   - А откройте новую ветку, Лика. Напишите о своих детях. Мы любим читать позитивные истории, - предложила модератор форума.
  
   Лина открыла новую ветку, подумала и назвала ее "Днём и ночью солнечно".
   Моему внуку и моей дочке по полтора года. Когда я или моя старшая дочь везем их в коляске, все принимают их за двойняшек. Народ вокруг улыбается, воркует и хлопочет. Только и слышно: Какие классные! Какие очаровательные! Как похожи!
И это так приятно - везти их, таких солнечных.
   Моя доченька - девочка с потрясающим аппетитом. Ей вкусно все - звуки, краски, запахи, прикосновения рук, воды, травы, ветра.
Недавно мы попали с ней на уличный концерт. Услышав живую музыку, дочка замерла. Время от времени она протяженно вздыхала и бросала на нас, родителей, счастливый и удивленный взгляд, как на соучастников всего этого волшебства. Видали, что делается? Это ж они, эти дяди и тети, из этих трубочек и деревяшек вот эти звуки вынимают и нам дают. А мы берем, и нам вкусно.
Она обожает книги. Несет книгу, берет меня за руку и кладет на обложку. И сама поуютнее присаживается рядышком. Давай, мамочка, листай, рассказывай. Досмотрели книжку до конца. Берет мою руку и снова кладет на обложку: Начнем сначала, ведь это так интересно.
   Просто диву даешься, как легко и непринужденно выстраивает она отношения между собой и окружающим миром. Будь то музыка, папа, кубик или песок на пляже.
   Папа - это отдельная тема. Она слышит его шаги издалека, он еще не подошел к подъезду, а она уже бежит к дверям: Папа, папа, папа. (Почему-то шепотом, с придыханием). И сколько ликованья, сколько счастья, когда распахивается дверь, и на пороге ПАПА! Как же он гордится тем, что его ТАК встречают.
   О дочке я могу говорить бесконечно. О ней и о внуке.
Если моя маленькая дочка - ученый, который делает по сто открытий в день, то внук - общественный деятель. Он может обаять любого, даже питона в дендрарии, до которого он хочет достучаться через толстое стекло, так обидно разделяющее их.
   Он стоит, все время пританцовывая. Он открыт, ясен и доброжелателен, как депутат, куда-то все время баллотирующийся.
Первое время они играли каждый сам по себе, а сейчас уже начинаются ролевые игры. Быстро-быстро моя доченька убегает от своего племянника, и поджидает его в какой-нибудь из комнат, а когда он, медлительный, нерасторопный, приближается к ней, как же она вскрикивает, хохочет, якобы от внезапности его появления! Испанка и финн, если говорить о темпераменте.
Нет ничего на свете интереснее, чем наблюдать за этими двумя солнечными чудами.
   Внук поначалу не очень-то принимал взрослую еду - отказывался, выплевывал, давился, уж очень ему нравилось мамино молоко. Но, глядя, с каким удовольствием ест моя дочка, и он начал есть все подряд.
   Как они похожи на галчат, когда широко открывают рты, дождавшись своей очереди.
На днях посадила их за стол, перед каждым тарелка с кашей, зазвонил телефон, и я вышла из кухни. Когда вернулась, увидела потрясающую картину: дети кормили друг друга. И ведь попадали друг другу в рот, старательно вытягивая навстречу друг другу шеи.
   Если самостоятельность начинается с того, чтобы самостоятельно поесть, то у наших она началась с того, чтобы накормить другого. Шаг по лестнице вверх через ступеньку.
   Мы не сравниваем наших детей: кто, когда пошел, какой у кого вес, сколько зубов, слов, навыков.
   Мы не торопим события, мы просто наслаждаемся. 
Ура! У моей доченьки прорезался первый зуб. Через месяц прорезался и у моего внука. Ура!
Ура! Мой внук научился сам залезать и слезать с кровати. Через неделю и дочка научилась. Ура! 
Ура! Мой внук пошел! Через четыре дня пошла и доченька. И не пошла, а сразу побежала! Ура!
Какая жизнь! И как много восторженного "Ура!" еще впереди! 
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"