Аннотация: Свобода и любовь, вот что важнее всего. Важнее предназначения, важнее судьбы и смерти. Говорят, если выбор достаточно твёрдый, а любовь запредельно сильна, что угодно может воплотиться, отступит любое проклятье, даже гибель отступит - ведь каждая душа продолжает душу мира, каждое сердце бьётся вместе с ней.
Может, и трудно в это поверить, но в город я выбираюсь редко. Обожаю его с высоты - сверкающий реками, как причудливо вышитое полотно, томно выгибающийся мостами, хищно вцепившийся в небо узорными иглами шпилей - воздух над ними подёрнут чуть видимой рябью. Это эхо шумящей в городе жизни, как отзвук кровотока, если смотреть, не мигая, достаточно долго, можно увидеть в небе отраженье чьего-нибудь сна. Но я невнимательный, всегда упускаю момент, взгляд уносится к горизонту. Там, вдалеке - полупрозрачные, парящие над землёй очертания охранительных башен. В старых книгах они грозные и тяжёлые, но смысл их жизни переменился, так что теперь они парят, как мечты, и сияют ночью, вычерчивая путь для странников и экипажей. В их свете часто чудится что-то печальное, но мне всегда спокойнее, когда я на них смотрю. Они меня защищают.
Я обожаю наш город! Но спускаться туда мне всегда было страшновато. Кто-то скажет - ну, что там страшного, тем более, для тебя, Иртэс, не приближайся к трущобам, тебя не побьют, не ограбят, и всё будет хорошо. Но это не так. Каждая улица одновременно великолепная и смертельно опасная. Нет страшных домов, переулков, где тёмным ветром бродят отзвуки жутких историй или стены исписаны проклятьями. Но даже самый тихий сквер - живописный, затопленный упоительным журчанием какого-нибудь прелестного фонтана, с камнями-осколками старинного лабиринта, светлыми, увитыми жимолостью - в общем, даже такая красота может вдруг вздыбиться хищной волной, оскалиться и проглотить путника. Вот прямо так - человек замер, очарованный, а потом его нет, только воздух осыпался мелкой солнечной крошкой. Или, ну ладно, не прямо так. Как-то ещё. Но я не жажду узнать - если мне необходимо отправиться в город, я перемещаюсь между порталами - они изумительно красивые, волшебные озёра, осколки неба! - и никогда не спускаюсь туда один.
А сегодня впервые я промчусь сквозь весь город, сквозь его неспокойные пёстрые волны, над мостами и реками, сквозь витиеватые переулки и хищные скверы, даже сквозь наши трущобы, грозные и мрачные, рокот прошлого, рокот Хаоса там никогда не стихает, каждый камень пропах огнём. Я миную башни, всегда меня защищавшие, и отправлюсь в неизвестность. Конечно же, я волнуюсь, но не боюсь. Улицы нашего города могут быть опасны и своевольны, но мир вокруг - он покорен, и никто не посмеет нас тронуть.
Вслед за Дайнордом я поднимаюсь на четвёртую стену - там, в широком русле, окованном серебром, нас ждёт экипаж. Я отстаю - каждые три-четыре ступени украдкой оборачиваюсь на замок. Он высится надо мною, над четвёртой стеной, над другими стенами, над всем городом, как неведомое существо, жадно глядящее в небо ослепительным взглядом Сферы в центральной башне, с небрежным изяществом распахнувшее крылья пристроек. Многоцветная броня из зачарованных металлов ловит течение неба, чёрный камень искрит на солнце. Не могу представить, что не увижу его даже день - а тут вообще неизвестно сколько.
- Когда мы вернёмся? - но поток, бьющийся над нами о борта экипажа, проглатывает мой голос, Дайнорд не оборачивается даже чтобы велеть мне поторопиться. Я смотрю на замок в последний раз, не считая секунд. Зачем уезжать? Тоска подхватывает меня со звериной решимостью, я чуть не обрушиваюсь со ступеней. Словно сердце мира столкнулось с моим, раздробило удар моего сердца, и в пустоте заныла незнакомая боль.
- Ещё насмотришься! - бросает Дайнорд с высоты, его слова осыпают меня, как сухие листья, - Поторопись.
Ну вот, велел. Странно, но я же прекрасно его слышу. Пожав плечами, перепрыгиваю последние ступени и бесстрашно шагаю в экипаж. Что-то тихо рычит внизу, в потоке стенного канала - окованное серебром и медью, укрытое мягким узором ковра, погружённое в сон, но по-прежнему жуткое. Можно не верить, что улицы города хищные, может, и правда я только выдумываю - но экипажи прячут всамделишную опасность. Об этом знают все. Экипаж заставляет двигаться, парить и мчаться Душа, пойманная у Границы, у разлома между мирами. Здесь, в каналах замковых стен, эти Души погружаются в силу мира и засыпают, чтобы никому не навредить и набраться мощи для долгого пути. Совсем скоро возница разбудит Душу нашего экипажа, вот только как-то он не торопится. Может, что-то не так? Я нервно стучу каблуком об пол, слышу медный дробящийся отзвук - в стенах и в собственном колене, вздрагиваю. Дайнорд бросает на меня мимолётный неодобрительный взгляд, холодный и тусклый, как вода, неподвижная много лет. Разве не должны его глаза быть проницательными, лучиться тайным знанием, ну или хоть чем-то? Я раздумываю, не повторить ли свой вопрос - тот, который он якобы не расслышал, раз он уже раздражён, хуже ведь не будет - но не успеваю.
- Я проверил маршрут, Верховный Судья, - возница заглядывает в кабину, у него всклокоченные вихры и шрам на подбородке, - далеко же вы направляетесь! Нужно было взять кого-нибудь из Свиты, чтоб нескучно было в пути.
Он выразительно молчит, но Дайнорд не смотрит на него, укрывшись за потрёпанным свитком. Спутники, люди из Свиты - воплощение воли Рэйгра, в них - неспокойное, жгучее биение его сердца. Чем дальше Спутник уезжает от замка, тем дальше разносится по миру сверкающее его эхо. Но чужим это не объяснишь, они видят лишь самое простое - Свита нужна, чтобы гости города не исчезали бесследно, проглоченные хищным порывом магии, чтоб объяснять хитросплетения городских лабиринтов и выведывать тайны. Солёная, простудная горечь охватывает горло, и чтобы прогнать её, я произношу:
- Никакого толку от этой Свиты в дороге нет. Только надоедают.
Возница хохочет, шрам на его подбородке становится извилистей и белее - я, презирая себя, улыбаюсь в ответ, пытаюсь разгадать, получен ли этот след в драке, ответом не глупую шутку, или здесь замешана история посерьёзней, вроде схватки с непокорной душой экипажа.
- А ты кто же такой? - спрашивает он, отсмеявшись, - Мне казалось, я видел тебя среди этих надоедливых ребят - изменил, значит, предназначение?
Всё-таки драка куда вероятнее - но мы ещё не знаем, как он справится с экипажем.
- Иртэс, - объясняет Дайнорд, - мой помощник и ученик. А нам пора ехать.
Возница, смешавшись от потрясения - да что там, я потрясён внезапным заступничеством Судьи - дёргает себя за высокий вышитый воротник, и, не найдя больше слов, затворяет дверь экипажа, вспрыгивает на своё место впереди. Кабина озаряется движением волн - сиреневых, синих и золотых, они шепчут, как волны канала под нами, как Душа, бормочущая во сне. Это прекрасно и жутко. Я прижимаюсь лбом к стеклу, сквозь которое мир кажется чуть темней, тяжелей, чем на открытом воздухе - хочу взглянуть ещё раз на замок, но мы уже мчимся, набирая скорость с каждым новым витком. Так быстро, что сердце захлёбывается где-то возле лопаток. Я не успеваю отвернуться, когда мы проносимся мимо окон кухни, где я провёл первые восемь лет жизни - жар ошпаривает меня, едва успеваю отшатнуться, в следующий же миг мы ныряем в густые тёмные заросли заброшенного крыла. На фоне схлестнувшихся ветвей я различаю бледное изумлённое лицо, тёмные глаза, распахнутые в бессмысленном вопросе, и нахожу своё отражение неуместно встревоженным и ужасно глупым. А затем яркий свет стирает всё, что можно было бы различить - мы врываемся в город, мчимся, вонзаемся чёрной иглой, я вижу лишь рябь теней и взвихрённые цветные пятна. Возле трущоб возница выкрикивает что-то своей Душе, мы взмываем выше, летим быстрее - тёмные от сажи дома вокруг на такой скорости как взболтанные чернила. Ещё миг - и тени охранительных башен растворяются в пёстрых полях. Мы врываемся в мир, а я разрываюсь между жаждой узнать его и желанием вернуться.
***
Ветер хлёсткий, беззаботно-яростный треплет волосы, забирается под воротник. В первый миг, отворив люк кабины и выбравшись на крышу, я решил, что он подхватит меня, сбросит в светящийся шлейф скорости экипажа - но Душа тёмной дымчатой лентой обвилась вокруг пояса, лениво, почти небрежно удерживая меня на месте. Я устроился на краю люка, свесив ноги вниз, стараясь не думать о том, что случится, если ей взбредёт в голову перекусить меня пополам. Но вокруг до того прекрасно - и эти страхи исчезают в дорожной пыли далеко позади. Мы мчимся сквозь пёстрые поля - необитаемые, бескрайние, взмывающие у горизонта подобно краям огромной священной чаши, украшенной чьей-то смелой размашистой кистью. Пыльца кружится цветным туманом, золотится в солнечном свете, и порой мы ныряем в сияющие, одуряюще сладкие её облака. Всё, до чего могу дотянуться взглядом - переливается, пылает в преддверии заката, а в небе уже сгущаются волны грядущей бури. Я никогда не видел небесного шторма над таким безграничным, диким пространством, и жду его с восторгом и ужасом.
- Чего он там, - с пьяным пошатыванием на крышу выбирается возница. Душа не пытается его удержать, лишь подхватывает под локти, как усталая подруга. Я почти могу различить досадливый скрежет в швах машины: "Упадёшь - Эйн с тобой, такая твоя удача". Я наблюдаю за ним, как за обезумевшим акробатом - ветер дёргает полы длинного плаща, тяжёлые ботинки гремят о металл - но возница не срывается на дорогу, а с кривой ухмылкой устраивается возле люка напротив меня, - отрубился?
Экипаж наш просто огромный - не чета вёртким челнокам, что снуют между маленькими городами, не зная настоящего отдыха, собирая силу ветра и утренней росы. Он предназначен для многочасовых переходов, в хвостовой его части есть комната - вполне уютная, хоть и небольшая. Через пару часов пути Дайнорд собрал бумаги, над которыми работал, с протянутого между нами стола, и удалился, а я, не зная, чем себя занять, забрался на крышу. Для меня комнаты нет, но я не жалуюсь. Я могу уснуть в любом углу - и даже, наверное, здесь, если буря не будет слишком свирепой.
- Не знаю и проверять не пойду. А ты сможешь управлять отсюда?
Оскорблёно вздёрнувшись, возница восклицает:
- Да я смогу управлять, если спрыгну вниз! Проверим, хочешь?
Он вроде бы даже делает смутное движение, чтобы подняться, и я торопливо возражаю:
- Я верю, конечно верю! К тому же, ты спрыгнешь, а здесь всё растрясёт, и Дайн проснётся, даже если отрубился.
Несколько мгновений возница щурится, потирая шрам, затем, усмехнувшись, бросает мне мешочек из тёмного бархата:
- Так и быть. Пожалею тебя, и так ты от страха зелёный. Меня Хэни зовут.
Милое какое имя, - не успеваю произнести я, предусмотрительно запихивая в рот сладкую горсть из мешочка. Это вишни, вымоченные в вине и высушенные над синим огнём - ужасно вкусно. Так вкусно, что Хэни не замечает моего умиления и продолжает, разведя руки, словно желая охватить все поля и дороги, оставленные позади:
- А она - Фаэтвара.
Душа приветственно трётся о мой бок, и я смеюсь, сам не знаю, чему.
- Она считает, ты нервный, неосторожный, - продолжает Хэни, выуживая из внутреннего кармана тёмную фляжку, - но по мне так нормальный парень. На крыше, да в такую погоду не каждый решится ехать.
Дорога пьянит, пьянит приближение шторма. Экипаж ныряет в холмы, поля поднимаются волнами, надвигаются на нас, темнеет, густеет высь- в ней проступает первая искристая рябь, вспыхивают вёрткими кометами золото и лазурь. Я зажмуриваюсь - силуэт замка на фоне солнечного полдня всё ещё пылает под веками - а когда открываю глаза, шторм распахивается мне навстречу, раскалывает небо надвое, натрое, на миллиарды осколков, кружит их, швыряет над нами - цветной сверкающий ветер, взвихрённая пена неба. Я ору и размахиваю руками - хочу обнять шторм, хочу обратить к нам его разъярённое яркое око - а голос Фаэтвары пробирается мне под кожу, шепчет - тише, ты можешь упасть, упасть прямо в небо.
- И что же, сначала ты жил на кухне, а потом попал в свиту? - у нас закончились вишни и гравюрные крендели - каждый не больше подушечки пальца, обсыпанные вытолченной в пыль солью, если найдёшь букву своего имени, тебе повезёт - потому мы просто пьём и наблюдаем окрестности. Припасы Хэни, распределённые по кожаным флягам и непрозрачным флаконам, обжигают мысли, я волнуюсь всерьёз, что мы собьёмся с курса, но молчу - он пьян и уже не побоится спрыгнуть с крыши, чтобы доказать свои таланты, а здесь это совсем уж опасно.
- Да. А теперь я здесь. У меня интересная жизнь.
Мы летим над водой, тёмной, как расширившийся зрачок. Блики неба, уже разгладившегося, потеплевшего, пробегают по взбитой нашим полётом воде, холодными отзвуками вспыхивают в голове. Говорят, долгие бури опасны - в замке я никогда этого не замечал, и не верю теперь, но чувствую, как с каждым небесным движением между мной и отражением в озере проскальзывает разряд. Но это не больно, даже занятно - через вдох или два отсвет его скользит по тёмному телу Фаэтвары, оплетающему экипаж. Словно все мы - одно дыхание, одно сердце.
- Уж точно, - даже кивок у Хэни получается пьяный, вот-вот уронит голову на грудь и захрапит, - а ты, значит, видел, ну, Его?
Он говорит про Единственного, про сердце мира, говорит так тихо, словно нас могут услышать. А что, может быть, так и есть.
- Само собой. Да ты сам можешь зайти к Нему, поболтать, - Хэни изумлённо вскидывает брови. Не знаю, стоит ли обнадёживать, но я уверен - никуда он не пойдёт, и потому продолжаю, - Он любит всяких путешествств...скитальцев издалека. Ты ведь издалека?
Трезвого Хэни это наверняка бы взбесило, но сейчас он с энтузиазмом кивает:
- За Наларой родился. Мы там ещё полетим - красота, - Хэни вздыхает полусонно. Можно ли управлять экипажем во сне?...- А твой начальник?
- А что он? - Да, он, наверное, справится с экипажем, если Хэни напьётся до потери сознания или прыгнет в озеро. Люди с его предназначением умеют всё.
- Чего он мрачный такой? Как неживой. В Рэйгра все вроде бодрые, даже если бесятся. А его я как увидел...Справедливость, что ли, давит?..
- Не суди строго. У него грустная судьба. От него сестра в другой мир сбежала, а он верит, что её убили или нарочно потеряли. И Триа, то есть ОН, не хочет искать, говорит сама выбрала, мешать не буду. Свободный выбор свободного человека, нет ничего важней. Вот Дайн и ходит злой на всех. Да и едет сейчас скорей всего тоже злой. Или спит.
Хэни слушает меня, затаив дыхание. Я чувствую себя потрясающе осведомлённым, прячу снисходительную улыбку.
- А сбежала она почему? Зачем из Рэйгра бежать?
- Не знаю. Может, её как раз давила Справедливость. Но вообще - мне не понять. Нет места лучше, и не может быть.
Притихнув, мы вспоминаем родные места - я - замок, по-прежнему выгравированный под веками ожогом - мучительным, но прекрасным, как любовь; Хэни, наверное, Налару. Наши воспоминания парят над водой, пропитывают поднимающийся над ней шепчущий холод, разгоняемый в стороны стремительным движением Души. Справа, сквозь всполохи отражений, я вижу тёплый трепет огня - там деревня или маленький город, так высоко над озером, что эти отсверки не касаются воды. Другие берега для взгляда недостижимы - окутаны туманом, опавшим с высоты, почти утратившим цвет. Окружившая нас тишина и глубина, которую мы так легко преодолеваем, до того огромны, что меня щекочет страх, перемешанный с восхищением, и невольно колет мысль- был ли наш мир, такой угрожающе громадный, такой опасный, предназначенным для людей изначально?..
Надеюсь, мои мысли никому не слышны.
***
Такой же громадной, опасной и непредназначенной мне стала тоска по дому неделю спустя. Странно даже - в замке у меня не было комнаты, где я прожил бы достаточно долго, чтобы считать своей, не было даже угла, что возникал бы в моих мыслях при слове "дом". Но образ замка и ослепительного неба за его распростёртыми крыльями горел в груди всё ярче, его протянутые на огромной высоте переходы из цветного стекла, его огромные залы, сумеречные коридоры - стали переходами и коридорами моего сердца, и мчаться от них всё дальше было больней и больней. Может, поэтому Триа так редко нас покидает? - размышлял я, вороша воспоминания между явью и сном, притянув колени к подбородку, чтобы уместиться на бархатной лавке экипажа. Эта идея была и кощунственной, и отчего-то утешительной, воспоминания о Рэйгра были словно ледяной камень у виска во время лихорадки.
Но даже сквозь марево тоски я наслаждаюсь путешествием. Мир раскрывается передо мной, беспредельный, и каждый день я вижу что-то, чего не мог прежде представить, даже если читал и видел картины. Горную гряду, изогнувшуюся, нависшую над нами окаменевшей волной- тень её мерцала, переливалась, струилась, как роса по чёрной лозе . Множество рек, обернувшихся вокруг себя спиралью, в центре каждой - храм, утопающий в зелени, высокий, причудливый, невесомый, как неисполнимая мечта. А однажды мы летели над бездной - ущельем, открытой раной древней войны. Я уверен, Фаэтвара - вряд ли это был Хэни, его храбрость обычно лишь пьяное хвастовство - выбрала этот путь сама, чтобы у всех захватило дух. Когда-то земля здесь чернела непроглядно, воздух над ней раскалёно дрожал - но сейчас ущелье опадает в глубину ступенями, на которых теснятся дома, обметённые вишнёвым и яблочным цветом, шумит водопадными трелями, серебрится нитями мостов. Только по стенам его, когда их касается солнечный луч, пробегает радужная волна - земля пропитана, оживлена магией, даже здесь слышится биение сердца мира, мира, отвоёванного людям в дар. Но я всё равно тоскую.
Несколько раз мы останавливаемся в небольших городах - чтобы пополнить припасы и смыть с себя следы пути. Хэни обычно отправляется со мной, мы бродим по улицам, рассматриваем дома, иногда останавливаемся в местном приюте, смеёмся с местными девушками - ни на что другое времени нет, потому что Дайн ждёт нас в машине, словно припаянный к ней, словно беглый преступник или полуразложившийся труп, который мы тайно везём к Границе, чтобы сбросить голодным Душам. Нельзя, конечно, так думать, но он чудовищно странный - конечно, его комната в экипаже так обустроена и так хороша, что можно вообще навсегда поселиться, но его поведение меня пугает. Я теряюсь в догадках - может, он болен? Может, ему тоже плохо от тоски по замку? Но спросить об этом невозможно. Когда я приношу свежую стопку конвертов и бланков - подписываю их в волнистом свете Фаэтвары, борюсь с собой, чтобы не поднимать глаза к окну, но раз за разом терплю поражение; или корзину свежих яблок с рынка нового города; или кофе из маленькой экипажной кухни - силуэт за тяжёлым, вплавленным в пол столом, зловещий и порицающий, выдавливает меня прочь прежде, чем я успеваю шагнуть внутрь. За спиной Дайна - круглое окно, сияющее шлейфом нашей скорости, и очертания на беззаботном фоне уносящихся прочь дорог ещё страшней и мрачнее. Это не тяжесть Справедливости, больше похоже на ощущение незнакомого чердака, где никто больше не живёт, но все предметы - пол, медные ручки шкафа, бархатные кресла, застеленная постель - всё укрыто слоем незнакомой пыли, такой, что сложно дышать, и неизвестно, что тут может скрываться. Я успеваю заметить на столе перед Дайном каменные знаки - буквы неизвестного мне языка, символы, опутанные прозрачными трещинами, Судья перемещает их с таким бесстрастным лицом, что занятие это кажется игрой, которой он сам не осознаёт. С каждым моим появлением знаков становится больше, растёт и моё любопытство - но нарушить молчание я не решаюсь, оставляю свою ношу на маленьком вишнёвом бюро у двери и поспешно скрываюсь. Паршивый из меня помощник.
Только дважды я решаюсь обратиться к нему серьёзно, не с каким-нибудь "доброе утро" или "мы остановимся в Элринге, принести что-нибудь?".
Перекатывая в голове первый вопрос, я пересекаю комнату, преодолеваю нарастающую тяжесть и разболтанность собственного тела, чувствую, как необращённый никуда взгляд Судьи выталкивает меня за дверь. Язык словно осыпан сухими иголками, но я кладу перед Дайном стопку писем и произношу:
- Мы скоро доберёмся? - и, сразу, прежде, чем слова совсем исцарапали рот, - Что мне нужно будет делать?
Спрашивать, когда мы вернёмся, бессмысленно- я уже уяснил. Но это ведь имею право знать. Вся поездка - сплошная тайна. Я воображал, что мы будем посещать Храмы, или Дома Правосудия, или проверять работу Университетов, или может быть даже разыскивать бывших обитателей замка, в чём-нибудь виновных. А мы лишь летим и летим над дорогами, озёрами и полями, пьём с Хэни на крыше, покупаем вино и фрукты, бродим по улицам, не запоминая лиц. А Справедливость - серьёзное предназначение. Я хочу хорошо себя проявить.
Дайнорд поднимает глаза, очерченные пасмурными тенями, они ещё бесцветней, но теперь я вижу в них след усмешки, след жизни - ускользающий след души.
- Я всё объясню на месте. Ничего сложного. Ты справишься.
В этот момент я начинаю подозревать, что в конце пути должен буду кого-то казнить.
Второй вопрос я только передаю. Задаёт его Хэни, когда нас начинает омывать речной ветер, а ночные бури бледнеют. Мы приближаемся к Наларе, и он хочет навестить родных. Сделать небольшой крюк, чтобы проехать через родной город. Это не займёт много времени. Убеди его, уговори. Мы найдём обратную дорогу попроще, будем в замке даже быстрее плана - какой бы там ни был план. Они никогда не верили, что мой экипаж подойдёт для Рэйгра. Пусть увидят.
Я повторяю его просьбы с тяжёлым сердцем. Эти слова не царапаются, они гладкие и безвкусные, галька в проточной воде. Бесполезно что-либо объяснять, но Хэни, как и я, ушёл от предназначения своего рождения так далеко, он имеет право гордиться, и я хочу ему помочь. Мне кажется, эта помощь и мой путь сделает яснее, удачней. Протянутая рука обоих сделает сильнее. И потому я говорю, говорю - бесполезные уговоры. Я не могу читать мысли, но знаю, что толку не будет.
- Ты такой наивный.
На этот раз Дайнорд даже не поднимает глаз. Каменные знаки перед ним выстроены осыпавшимися колоннами разрушенной башни. Я не знаю, услышал ли он хоть слово, но, конечно же, понял, о чём я просил. Я не могу читать мысли, а вот Верховный Судья - может. Это помогает найти справедливый приговор даже для самого запутанного дела. И потому я осторожно сдуваю с мыслей раздражённую накипь и жду этого приговора.
- Мы изменим курс, - оглашает он наконец, я даже открываю рот в изумлении, но не успеваю поблагодарить, - но не так, как просит твой друг.
С тем же выражением тупого потрясения на лице я слушаю, как визгливо движется в несмазанных пазах ящик стола. Сквозь свет скорости за спиной Судьи я различаю колыхание леса. Изумрудные отблески ползут по белёсым прядям, как тени водорослей под водой. От этого колыхания меня начинает мутить. Я переступаю с ноги на ногу, пытаясь выбраться из скользкого ила, которым обратилось вдруг движение экипажа, но лишь увязаю глубже.
- Возьми. Объяснишь ему, как добираться дальше, - Дайнорд протягивает мне карту, - всё просто, всё отмечено. И ещё вот это. Почитай, пока мы в пути.
Гримуар в обложке из алой кожи. Цвет пылающий, как растревоженные угли, я беру её осторожно, и, не сдержавшись, приоткрываю- золотистый замок укоризненно щёлкает. Чернильные внутренности книги - пустыня, огонь, разрушения. Книга хаоса. Книга того мира, где исчезла его сестра. Может быть, это неподъёмное чтение - знак доверия, но я всё равно злюсь из-за Хэни, я не могу поверить в эту бессмысленную жестокость. Он решил осадить Хэни, просто потому, что может. Он поручил это мне, чтобы сделать таким же. Это, может, и мелочь, невидная трещина, но в ней сквозит такой циничный изъян, изъян в сиянии совершенного мира, что мне тоскливо и тошно. Я хочу домой.
- Когда мы вернёмся?
Он лишь отмахивается - резким, как сабельный взмах, движением:
- Иди. Мы должны изменить курс до заката.
Лицо Хэни блёклое и осунувшееся от разочарования, когда я, путаясь в объяснениях, как в удавке, протягиваю ему карту. Он принимает её, не глядя, и отворачивается от моих извинений. Понуро бредя через салон к своей тесной кабине, он запинается в собственных шагах - должно быть, Фаэтвара вмешалась в его мысли, решила вступиться за меня, я слышу скворчащее трение её тела о серебро бортов, она ведь знает, видела, как было дело. Но Хэни не обращает на неё внимания, уходит. Больше мы не разговариваем.
***
Эта книга полна разрушений.
Разрушений, ветров, мчащих алый песок горячими искрами, устрашающих заклинаний, голодного зноя, пожаром охватившего мир, разрушенных городов, людей жестоких и страстных. Я сижу на крыше, читаю в скользящем свете, Фаэтвара утешительно обнимает меня - из-за того, что Хэни теперь меня ненавидит, экипаж стал для неё слишком тяжёлым. Строчки утекают от меня, я не вижу страниц, вместо них взмывает на листе силуэт Рэйгра, сияет Сфера, алмазной бронёй укрывшая сердце мира. Эти образы укрывают меня от обжигающих ураганов, бушующих в книге. Вместо жестоких людей чужой земли я вижу наших Охотников, путешественников по мирам, их устремлённые, заострённые лица, взгляды, вечно ищущие чего-то, летящие за горизонт, стремительные движения и шаги, чуть парящие над землёй - книга, должно быть, написана по их рассказам, но написана кем-то, кто путешествий боится, как прежде боялся я. Наверное, я должен прочесть её и явиться к Судье, преисполненный почтительным пониманием - да, ваша сестра пропала на такой страшной, голодной дороге, осталась в песках, конечно, вы имеете право злиться на человека, которого ждёт семья, конечно, вы можете вести себя, как последняя сволочь. Но сестра его была Охотником, а я знаю, как они одержимы своим предназначением. Я не верю, что она сбежала - я верю, она так любила новые пути, что эта любовь оказалась сильнее всего. А человек, знающий мысли других, просто не может с этим смириться.
Мы ныряем в лесную чащу, лавируем меж деревьев, чересполосица теней делает чтение совсем невозможным, и я захлопываю книгу, лежу на крыше, положив её на грудь, чтобы не уронить. Медь, согретая полётом и тёплым течением полдня, согревает мне спину. Алый жар гримуара давит на сердце. Свобода и любовь, вот что важнее всего. Важнее предназначения, важнее судьбы и смерти. Говорят, если выбор достаточно твёрдый, а любовь запредельно сильна, что угодно может воплотиться, отступит любое проклятье, даже гибель отступит- ведь каждая душа продолжает душу мира, каждое сердце бьётся вместе с ней. Так ли сильно я люблю Справедливость, чтобы посвятить ей себя? Что вообще я люблю так сильно?
Это простой вопрос, но ответ на него ничего не решает. Я люблю жизнь, я люблю видеть новое, я люблю наш город, наш замок - так сильно, что тоска становится почти обморочной, особенно среди тяжёлого молчания, обступившего меня теперь. Я хочу вернуться. Так же страстно желаю вернуться домой, как, наверное, Охотники желают всё дальше и дальше пробираться по своим неведомым тропам. Как не вовремя я решил задуматься об этом - теперь, когда что-то должно навсегда решиться. Я чувствую очень ясно - там, куда мы направляемся, я должен буду что-то сделать, и что-то решится навсегда.
***
Воздух сумерек льдистый и синий - стынет на коже, впитывая тепло и цвет. Руки у меня уже побелели, в голове от мороза звенит, дыхание вьётся кудрявым паром, вот-вот надорвётся кашлем, будто я какой-то курильщик и утопаю в собственном дыму. Пурпурные облака тянутся сквозь горизонт, солнце тает в них- цветной сахар в горячем вине. Я брожу вокруг экипажа, я помню- внутри я могу согреться, внутри я могу сварить себе кофе, даже откопать среди поклажи шарф, пиджак потеплее - но мрачное молчание Хэни заставляет меня делать каждый круг больше предыдущего. Хэни смотрит в небо, выпятив шрам ему навстречу и облокотившись о длинную спицу на носу машины- её уже украсил причудливый инейный узор. Фаэтвара бесшумно кружится, удерживая корпус на весу, не отпуская его на осыпанную заледеневшей росой траву. Мне тяжело из-за ссоры, из-за того, что Дайнорд поступил так мерзко и несправедливо, но тяжелей всего, что Хэни не смеет злиться на Верховного Судью и взамен злится на меня. И потому, когда я пытаюсь заговорить, эта тяжесть и холодный воздух промёрзшей ватой забивают мне рот. Я сплёвываю её и ухожу.
Всё здесь преисполнено суровым величием, надменным и древним. На три стороны света - равнина, залитая жемчужным сиянием, ветер катит по ней холодные волны, и волны разбиваются об осколки старых стен, разбросанных по долине, стекают в глубокие круглые пропасти, ставшие теперь озёрами - в неверном свете этой бездвижной ночи они то сверкают, как слёзы, то похожи на распахнутые криком рты. Где-то за спиной, за оставленным экипажем - изломанные клыки горных пиков. Небо оглушительно ясное, следы бурь невесомы, прозрачны, как разорванная цветная вуаль. Меня пронизывает тоскливое одиночество, острое, как обледеневший клинок. Совсем близко холодные земли- те, где стук сердца мира почти неразличим. Про них обычно говорят проще - "там, где сердце не бьётся", и сквозь холод в висках и в ладонях скребётся тревога - что, если моё собственное сердце здесь остановится?.. Если я позову, Он ответит?.. Я изменил предназначение, ушёл из Свиты, я больше не Спутник, но я ведь не покинул Его. Хотел сделать Его мир немного лучше. Хотя настоящая причина, конечно, проще. Мне понравилось, что я смогу что-то значить. Не только воплощать волю замка, но и что-то решать. Я прекрасно знал - не подхожу для этого, но согласился- из тщеславия, из любопытства. И где я теперь? Так далеко от всего, что люблю, не смею оспорить несправедливость, мёрзну. Свободный выбор свободного человека. Ответит ли Он, захочет ли меня услышать?..
Но прежде, чем решиться проверить, я вижу разрушенный храм. Ещё далёкий, маленький, как камни на столе, он влечёт меня отсветом тепла в единственном окне. И я различаю теперь - кто-то сбил жемчуг со стеблей передо мной, примятая трава хранит отпечатки следов. Должно быть, сюда направился Дайн, наконец-то покинув экипаж, велев мне оставаться внутри и читать эту страшную алую книгу. Боялся, что Хэни не стерпит оскорбления, бросит нас на поле брани, утонувшем в серебре? Так или иначе, важность приказов больше меня не тяготит, отслаивается, как старая кожа. Я ускоряю шаг, иней похрустывает под ногами, а холод обнимает крепче.
Чем ближе я подхожу, тем сильнее бьёт в лицо ветер. Ночь возле останков храма уже не безмолвна, снова и снова взмывает надрывный свист, словно степь и небо вот-вот разорвёт клочьями магия Эйна. На вершине холма разбросаны камни - в два моих роста, тёмные, не отбрасывающие тени. В них ещё теплится что-то забытое, охранительные знаки, заключённые в самой их сердцевине, ещё горячи, но меня пропускают. Хорошо ли это? Может быть, я заметен и опасен не больше, чем сор, подхваченный непогодой, и потому могу бродить по любым запретным местам без опаски. Грустно об этом думать, и я сосредотачиваюсь на том, чтобы прокрасться к освещённому окну. Если это и есть цель нашей поездки, Дайнорд решил меня в неё не посвящать, но я узнаю правду. Может быть, в его делах таится гораздо большая несправедливость, чем я мог представить. Когда вернусь, смогу рассказать. Эта идея бодрит, я двигаюсь быстрей и смелее. Возле охранительных обломков трава свежая, источающая запах весны, а прислоняться к обтёсанным временем тёплым бокам даже приятно. Постепенно их близость затмевает мысли, и когда я выхожу на открытую землю, свет ночи и сверкающий снег меня ослепляют. Пространство, оставшееся до освещённого круга окна, долгое, как всё прошедшее путешествие, а мои шаги эхом разносятся по долине. Когда я прижимаюсь к стене, сердце грохочет повсюду, дыхание - колотый лёд.
- Пропусти меня, - голос Судьи, подтаявший в свете очага, но различимый, плывёт надо мной,- я не наврежу.
Когда-то храм был высокой башней, круглой, украшенной причудливым барельефом, но теперь почти весь погрузился в прошлое, потонул в мёрзлой земле. Я сутулюсь, чтобы из окна меня не было видно. Мысли, должно быть, грохочут ещё громче сердца, и я поспешно заполняю голову образами всего, что вижу вокруг - зачарованные валуны, свет лунный и звёздный мерцают в снегу, мраморный старый колодец, над которым поднимается пар, поднимается в пропасть чёрного неба; обрыв, у которого выстроен храм - это оттуда доносится ужасающий голос ветра...я подмечаю новое и новое до тех пор, пока увиденному не становится тесно, пока скрежет страха не утихает.
- Здесь моё дитя, - та, кто ему отвечает, затмевает всё, что я напихал себе в голову в надежде придавить и спрятать ненужные мысли. Само звучание её слов светлее, легче и холоднее парящих снежинок, слова, сотворённые не дыханием - силой природы, - но я не в ответе за него. Тебе не нужно моё разрешение.
Она смеётся - смех беззаботный, звон льда о лёд, но в нём различим впрыснутый яд, яд весёлого сумасшествия. Кто она такая? Любовница, которую Дайн забросил на край мира вместе с ребёнком?.. Пытаюсь представить лицо, но вижу лишь белую кожу - как снег, как застывшее молоко.
- Чему ты смеёшься?
Она отвечает, но голос её двоится, троится - певучие трели смеха продолжают сочиться сквозь стены храма вокруг меня:
- Смеюсь над мужчиной, воплощающим Справедливость. Это нелепо.
Дайнорд терпеливо повторяет:
- Пропусти меня.
- Разрешение не нужно, - дразнит она, - зачем ты просишь? У тебя есть всё, что необходимо.
Их молчание тянется надо мной, и я едва успеваю метнуться в тень, различив шаги Судьи, с ужасом наблюдаю, как он выпрямлено и нервно возвращается к экипажу по успевшей поседеть траве, как скрывается за гребнем холма. Ничего страшного, ничего. Вернусь чуть попозже, скажу, что гулял, что поссорился с Хэни, что мы подрались, ведь я не уважил его семейную преданность.
Она меня не заметит.
- Что ты прячешься? - заметила. По пояс вынырнув из окна, она смотрит на меня с улыбкой, кожа бледная до синевы, тёмные кудри, лучистые глаза, губы яркие, как вино. Потерявшийся смех ещё вьётся возле её лица, но больше не кажется страшным, - Заходи, ты ведь замёрз.
***
- Жарко в полдень, ночью - вьюга, - напевая, Солэй быстро кружит в ладонях два деревянных волчка, соприкасаясь, они осыпают искрами её колени. Это движение и её голос рождают полотно, светлое и нежное, как позёмка, - целый год проходит с солнцем.
Легко представить, что она опряла серебром всё пространство вокруг дома, всю здешнюю степь до самых гор. Мы сидим на полу, и очаг, слишком огромный для нас двоих, распахнул голодную дымную пасть. Сухие травы хрустят в огне, их последние вздохи густые, дурманные. Веки клейкие, как облитые тёплым сиропом, голова тяжелеет, белая река вьётся перед глазами, вот-вот я оступлюсь, рухну в её воды - зачем я пришёл?..
Я хотел узнать...хотел узнать...
- Если спрошу, надо мной тоже посмеёшься?
Пальцы её замирают.
- Над тобой? К чему? На тебя смотреть грустно. Я могла бы спасти, только ты ведь откажешься, глупый.
Когда мы вошли, Солэй рассказала - здесь когда-то была кухня, было много Сестёр. Но теперь только чай из трав - вот, возьми, погрейся. Но я не стал прикасаться к напитку - я не настолько тупой, чтобы пить предложенное незнакомкой. Может, она опоит меня и запрёт в подвале, чтобы шантажировать Дайна. Нет, глупость какая-то, не похоже. Скорей, просто съест. Вряд ли она привыкла к другой охоте - одета в светлое платье с алой тесьмой, ходит босиком.
- Над Судьёй ведь ты посмеялась. А я тоже...пока...воплощаю Справедливость.
Она встряхивает кудрями, мне слышится хрустальный звон.
- Ты и сам в это не веришь. Ты маленький талисман. Камень в заклинании. Но слишком много растратил удачи. Теперь всё будет...
Неожиданно вьюга накрывает меня волной, запахом стали - Солэй выпускает из рук белое полотно, обнимает моё лицо ладонями - они обжигающе холодны.
- Не возвращайся к нему, оставайся со мной. Я изменю тебя. Будешь мне помогать.
К сожалению, Солэй совершенно безумна. Верит, что она - Грёза, или одна из её теней на земле, воплощение давно исчезнувшей Эльс, Старшей Сестры, давно покинувшей мир. Она верит, что внизу, среди охранительных камней, спит её кровожадное Дитя - Хаос, тот, кому принадлежит мир из алой книги. Дайнорд хочет найти его, попросить свою сестру назад. Пожалуй, он почти так же безумен. Нужно обо всём рассказать. Должен же быть какой-то смысл в том, что я здесь.
- К сожалению, вынужден отказаться.
Я мягко отвожу её ладони от лица. Они словно вмёрзли в мою плоть, я успеваю испугаться, но она уступает:
- Говорила - откажешься.
От того, что очаг всё дышит на нас обволакивающим жаром, от того, что мы сидим так близко, соприкасаясь коленями, и от того, что присутствие Солэй я при этом почти не ощущаю, время перемешивается у меня в голове густым варевом - вот так же сидели мы с Мист под дубовым столом, в кухне, огромной, как целое государство, одновременно испуганно прячась и внимательно выжидая, когда можно будет выхватить картошку из углей камина, или незаметно сбежать в сад-лабиринт. Однажды мой побег затянулся, и я оказался в прозрачно горящих коридорах высокого замка, меня заметили, сочли способным, я попал в Свиту...истратил всю удачу?..Или это случилось позже?.. Или происходит сейчас?..
- О чём ты хотел спросить?
Снежинки кружатся между нами, не тронутые теплом.
- Для чего Дайнорд приходил к тебе? О чём просил? Если он задумал что-то против закона, я хочу рассказать об этом.
- Он прошёл обряд. Не может преступить Справедливость. Но тем, что в его владении, он может распоряжаться. Такие у вас законы теперь. Близко земля, где сердце не бьётся, - её яркая улыбка раздвигается взрезанной раной, - но твоё-то ещё стучит?
Честно признаюсь:
- Я запутался.
Солэй смотрит на меня сочувственно, как на калечного жеребёнка - жалость к тому, кто не сможет исполнить своей судьбы. Из-за моей глупости так решила.
- Он хотел, чтобы я открыла путь в эти земли. Но зачем ему? Может и сам.
Больше мне ничего не удаётся добиться. Она лишь снова и снова предлагает остаться с ней, обещает помочь, а я снова и снова отказываюсь. Когда заколдованный круг этих слов выматывает все силы, я поднимаю глаза. Пролом крыши над нами тоже круглый. Отсветы бури вспыхивают там - прозрачные, но ощутимые всем телом. Эхо Рэйгра. Эхо сердца мира. Я не один. Всё узнаю, вернусь, расскажу.
- Если исполнишь своё желание, - лицо Солэй скрывает от меня небо, - если вернёшься домой...
Её губы вмораживают что-то мне в душу.
***
Меня будит зыбкая морось рассвета, ощущение влажного мрамора под щекой. Одежда отсырела, потяжелела за ночь. Утро заливает останки башни прозрачным сиянием. Очаг остыл, словно тысячи лет никем не тронутый, глиняная чашка, в которой был вчера мой травяной чай, лежит, опрокинутая, на боку - кажется, столько же. Солэй исчезла, исчез запах дыма, растворилась в подступившем тепле её белая пряжа. Не знаю, была ли она здесь вообще, или это сон, поднявшийся из земли в надломе древних сражений - как живые сны, парящие над Рэйгра.
Как я скучаю.
Погода исправилась, а может, здесь и правда с солнцем минует весь год - спускаясь с холма, я щурюсь от света. Вся долина сегодня приветливей, ярче, а озёра ловят течение неба, словно окна к нему на земле. Выходя из тени охранительных камней, я боюсь заблудиться, упустить в этом ожившем просторе вчерашний холодный путь - но что-то ведёт меня, щекочущее, тревожное чувство, нить, выскальзывающая меж пальцев. Что это? Шаг за шагом я различаю острее, потом узнаю со всей чёткостью, но не хочу верить. Воздух, дрожащий весенним предчувствием, шорохом свежей травы, но нетронутый ветром - воздух пропитан ещё одним запахом, знакомым мне с раннего детства, острым, солёным, горячим. Это запах растерзанного животного. Запах свежей крови. Мерещится - кровь, не ночной снег, пропитывает мою одежду. Я весь в этой крови, так её много.
Я желаю остановиться, приказываю ногам бежать назад, к опустевшей башне, я не хочу видеть - но упрямство выяснить всё до конца сильнее. Или нет, не упрямство. Зачарованное любопытство. То, что всю жизнь гонит меня вперёд.
Гребень холма опадает успокоившейся волной. Экипаж лежит, опрокинутый, как моя потерявшаяся во времени чашка, как чёрная слеза, облитый сталью мёртвой Души. Ближе, ближе. Клык на носу, длинный и тонкий, весь в высохшей крови.
- Здесь была белая женщина, - голос Судьи гремит над долиной, как единственный голос на свете, - околдовала их, стравила друг с другом.
Твердь рвётся из под ног оползнем, прогорклое марево разъедает глаза.
Хэни.
Фаэтвара.
Наше путешествие, мир, увиденный, прожитый вместе, раскрывается в груди ржавой пружиной, железным бутоном, ломает рёбра. Слова сочатся меж губ алыми сгустками, хрипло, свистяще:
- Но я видел её. Она была со мной. Не пыталась вредить.
В руке у Судьи саквояж- лакированный, чёрный. Я вижу всё так искривлённо, я вижу всё выполосканным в смерти, блеск солнца на широком боку напоминает плесень.
- Не выдумывай, - произносит Дайнорд устало и ровно, - Пойдём. Это опасное место, а нам нужно успеть всё закончить.
Я не могу посмотреть ему в лицо. Не хочу знать, какое оно сейчас. А он ждёт, ждёт когда я посмотрю, потом отворачивается и шагает прочь, не оборачиваясь. Лишь повторяет:
- Пойдём. Пусть случившееся не будет напрасно.
И я иду. Уже не могу остановиться. Пусть не будет напрасно.
Наш путь огибает холм разрушенного храма, спускается к его подножью - мы обойдём его и я увижу, отчего так мучительно там свистит ветер. С каждым шагом двигаться тяжелей - воздух становится горячее и гуще как
кровь
воды брода, ставшего болотистым, непроходимым. Каждый шаг я выбираю, чуть медлю, и каждый раз выбираю неверно, погружаюсь всё глубже в раскаляющийся ил. Ну и что. Зато могу говорить.
- Так что же мне предстоит?
Слова больше не кровоточат и не свистят, хотя ночью я, кажется, простудился.
- Ты читал книгу?
Его голос оседает в голове каменным грузом, пульс бугрится, торопится от каждого слова. Зачем? Не нужно. Вот же я, я же иду.
- Нет. Пытался, но мне как-то не очень далось это чтение.
Судья медлит, но отвечает:
- Когда-то здесь было восстание. В одной из пещер остался преступник, которого нужно допросить. Ты мне поможешь.
- Допросить про Райнис? - это глупо, но меня охватывает лихорадочное, колотящееся веселье, так смешно от того, что он всё ещё утруждает себя враньём, - Так она не сбежала, её преступник похитил? Прячет в пещере, а мы спасём?
Больше он не отвечает.
Я легко отмечаю, когда мы ступаем на запретную землю - чуть бледнеет трава, отдаляется небо, даже солнечный жар отступает, становится чуть преснее. Только смерть Фаэтвары и Хэни терзает меня и ломает рёбра так же яростно, ненасытно. Невидная трещина в совершенном сиянии мира обращается в страшный разлом, подобный Границе, с каждым мгновением он ширится, ширится, прогрызает бездонную борозду у меня в душе. Но сердце моё всё ещё бьётся, значит, я сумею это остановить, сумею обратить вспять. Моё сердце бьётся, значит, Он услышит, и я вернусь, я расскажу, я исправлю.
Пещера, в которой скрылся преступник, подобна разорванной глотке на чёрном, вибрирующем теле скалы. Оттуда рвётся голодный вой, тоскливый, неудержимый. Дайнорд опускает на землю свой плесневелый саквояж. Я поворачиваюсь к нему - уже могу на него смотреть. Глаза у него пылают, пылают безумием. Это единственное, что в нём осталось живого, единственное, что продолжает гореть.
- Когда мы вернёмся, - моё сердце бьётся, - я расскажу обо всём.
Судья делает вид, что голодный ветер унёс, сожрал мои слова. Как тогда, на четвёртой стене. Так же трусливо. А может, сквозь свою одержимость он ничего не может уже различить.
- Иди,- говорит он, и голос его разламывает вой, окатывающий нас из темноты.
Становится совсем тихо. Только моё сердце бьётся. Она не возвратится всё равно.Она сделала выбор. Моё понимание, беззвучное и безжалостное, раскалывает спокойствие Судьи, и Дайнорд бьёт меня волной своей силы - раскалённая, она хрустом отдаётся в лопатках, не чувствуя рук, я срываюсь в чёрную пасть чужой могилы.
Я падаю, падаю, я не хочу его слышать. Свет дня стремительно мчится прочь, брезжит сквозь каменные знаки - с каждым мигом растущие укрепления древней войны, воздвигнутые здесь вновь, они не пропустят обратно, расплавят, раздавят. Тёмный гранит смыкается всюду, душит. Но моё сердце всё ещё бьётся
бьётся
мой выбор
я зову, лишённый голоса, повторяю снова и снова, зову, зову, услышь меня, я здесь
что-то голодное, угольно алое впивается в меня, но я упрямо не верю, что исчезну вот-вот, что я не могу идти, что я ослеп и оглох, чувствую только боль, горечь потери
я заставляю себя вспоминать
вспоминать мир, который увидел
лучший мир
Солэй и её ледяной поцелуй
долину, залитую серебром
землю, оживлённую магией, землю, отвоёванную людям в дар