Как их только сегодня не называют: и беженцами, и вынужденными переселенцами, и мигрантами. Но людям из Абхазии, Таджикистана, Молдавии, Прибалтики, Закавказья от этого ни тепло, ни жарко. Все они считают себя беженцами. Людьми, которые хотят связать с Россией свою дальнейшую жизнь. Позади - оставленные или разграбленные дома. Впереди... Впрочем, что там впереди, если все вышеприведенные обозначения беженцев суть того, что людей, которых изгоняют из новодемократических образований, уже здесь, в России, местные крючкотворы пытаются разделить на категории, совершенно не беря в расчет, что человек, поднимающийся с места, даже в Прибалтике, делает это не по своей воле. И все русские, и не только они (есть много смешанных браков), сутью своей беженцы. А деление их при помощи разного юридического обзывания - это желание юриспрудов разделить их на касты, каждой из которой должен перепасть свой кусочек социальной заботы России.
Впрочем, есть ли она, эта забота!
Попытка первая
- Послушай, приватизатор, - позвонил я товарищу, - возникла идея!
Друг, порядком уставший от моих идей, вздохнул, но выслушал все, не прерывая.
- Хорошо, сходим, - в итоге согласился он.
На следующий день мы были в ЖЭКе. Когда подошла очередь к окошечку, товарищ со слезой в голосе сказал: "Это мой друг по армии. Он беженец. Ему негде жить. У меня приватизированная двухкомнатная квартира. Я хочу прописать его у нас. Жена не возражает. Готовы заполнить любые бумаги".
Девушка страдальчески посмотрела на меня и ответила: "Я лично не против. Но у нас порядок. Идите в отделение милиции. Если разрешат, тогда сразу пропишем".
Тут же мы отправились туда, куда нас послали. Опять выстояли очередь и решительно шагнули в кабинет начальника паспортного стола.
- Не имею права, - сразу отказывает майор. - У него должно быть удостоверение беженца. По нему оформляется временная прописка, на 45 суток, Затем мы ее продлеваем. Еще на такой же период.
- Но это моя квартира! - взрывается друг оттого, что его собственность оказывается на деле не совсем его. - Когда я оформлял документы, мне сказали, что я могу прописывать, кого хочу.
- Это не так! Конечно, свою квартиру вы можете или продать, или подарить, но прописать в ней имеете право только ближайших родственников, да и то в исключительных случаях.
- Нет, - говорит твердо майор. - Закон о прописке никто не отменял.
В коридоре друг затяжно и яростно матерится. Происшедший разговор надолго выбивает его из колеи. Немало дней было потрачено на оформление приватизационных документов.
- Вот тебе твоя скотская страна! - зло говорит друг как бы в продолжение наших долгих споров, где я утверждал, что Родину, как и родителей, не выбирают. - Вот она! Вот! - со злым торжеством повторяет приятель. - А я уеду! Не хочу быть рабом!
Попытка вторая
В управлении правительства Москвы по миграции при департаменте труда и занятости, как всегда, столпотворение. Люди начинают стягиваться к дверям задолго до начала работы чиновников. Работа же последних устроена так, что практически все вопросы решает начальник, у которого всего два приемных дня: вторник и четверг с десяти утра до полудня.
Отношения между беженцами и представителями власти не просто натянутые, а откровенно враждебные. Первые обвиняют управление в невнимании, пренебрежении и даже цинизме.
На моих глазах женщина, сбежавшая из Абхазии от войны и пришедшая на прием в одежде дочери, получила отказ на прописку к ней. Все необходимые документы собраны. Основание: нет выписки в паспорте. То, что самого жилья у женщины в Абхазии давно нет, никого не волнует. Сначала выписка! Удивляться не стоит. Многие армяне, бежавшие из Баку и для которых негостеприимная Москва оказалась трамплином для прыжка в Америку, не могут оформить загранпаспорт для выезда.
Именно из-за его отсутствия пострадал армянский малыш. Он страдал лейкемией. В Америке готовы были сделать операцию и ждали мальчика вместе с семьей, которой не выдали паспорта, чиновники из УВИРа.
Причина проста. Первый поток беженцев в Москве пришелся на 1990 год, после погромов в Баку. Тогда все армяне были зарегистрированы как беженцы.
С 1 июля 1992 года в Москве начали действовать новые правила, по которым регистрация производилась только при наличии близких родственников. И многие беженцы, которые имеют выездные визы на руках, не могут получить загранпаспорт. Для этого им надо: обратиться в федеральную службу миграции; затем выехать в то место России, куда им укажут; там зарегистрироваться и лишь после этого оформлять паспорта на месте. А место это может быть по всей России.
Представители управления миграции на беженцев реагируют нервно. И даже не потому, что практически все люди, приходящие к ним, доведены уже до последней степени отчаяния сначала бегством, а затем бесприютностью, нищетой и ведут себя соответственно. Их острое неприятие беженцев обусловливается в большей степени их собственной беспомощностью.
- А мы и помочь-то не в состоянии! - откровенно сказал мне сотрудник управления. - Единственное, что мы можем, - это выдать свидетельство беженца. Но в Москве и Московской области прописка ограничена. И все, по большому счету, решают паспортные отделы.
Думается, что сотрудник сказал правду, но не всю. Ибо в тот приемный день, когда я, записавшись в очередь, медленно двигался вверх по ступенькам к кабинету Смидовича, он принял всего-навсего 11 беженцев. "Неохваченными" осталось 32 человека.
В разговоре с беженцами я выяснил, что многие из них не могут попасть на прием в течение месяца. Стиль работы известный: принимаю не по количеству, а по времени.
- Но ведь они для нас, а не мы для них, - возмущались беженцы, многие из которых пришли с детьми и даже с грудными.
Попытка третья
Несколько дней я не брился. По лицу пошла щетина. Надев самое худшее, что было у меня, я отправился в федеральную миграционную службу.
Приемная: небольшой коридорчик с голыми стенами, предбанник и собственно комната, где сотрудники ФМС работают с беженцами.
Моя история была похожа на сотни других:
- Я русский из Таджикистана. Вынужден бежать с женой и двумя детьми. Дети маленькие. Денег нет - все отобрали бандиты еще в Душанбе. Жить негде.
И тут, сотрудница единственного государственного (!) ведомства, занимающегося беженцами (!), задает вопрос.
- А у вас где-нибудь родственники есть? Поезжайте к ним.
- У меня нет. А у жены есть, но она таджичка. Вернуться обратно мы не можем.
Сотрудница озадачена.
- Я готов на любую работу, могу ехать в любое место, - говорю я.
- Хорошо, заполняйте анкету, - сказала женщина, - в течение месяца мы вам что-нибудь подберем.
- Нам негде жить! - напомнил я.
- Мы не можем помочь жильем.
- У нас нет денег, - сказал я так жалобно, что в этот момент мне и самому поверилось в полное безденежье и скорую голодную смерть.
- У нас тоже нет денег, - женщина мне явно сочувствовала, но видно было, что и в самом деле помочь материально не могли. - Заполняйте анкету.
Я взял листок бумаги и вышел из комнаты. В коридоре плакала девушка. Рядом стояла девушка и плакала вместе с ней. Сестры были беженками из Южной Осетии. У старшей - двое маленьких детей да еще младший брат. И на все это семейство - одна мама.
Живут они вшестером в одной комнате у знакомых. Работы нет, и никто им ничего не предлагает.
Эпилог
Передо мной три кассеты - 4,5 часа разговоров: с беженцами, с представителями управления правительства Москвы по миграции, с руководителем федеральной миграционной службы. И эти зафиксированные на пленке беседы - всего лишь малая толика услышанного мною.
В этих кассетах слезы, боль, отчаяние, мольбы о помощи, апатия или полное неверие в добро и справедливость. Тяжело прослушивать пленки.
Еще тяжелее оттого, что помочь этим людям физически никак не можешь.
Я сознательно опустил пересказ многих историй, все они вызывают слезы. Но я хочу, чтобы вы представили хоть на пару минут на месте этих людей себя. Вот разграбили ваш дом, вот вам просто пришлось бросить все и бежать, вот вы мыкаетесь по чужим людям, и денег у вас нет, и дальше, и дальше, и дальше. Каково будет вам?
А теперь представьте их. Сегодня. И реалии жизни таковы, что беженцев с каждым днем будет все больше и больше. Но вы их все равно не видите. Потому что они не ходят с протянутой рукой по вагонам электричек, они не просят милостыню в переходах метро. Им стыдно просить!
Это делают или профессиональные нищие, или пьяницы, которые очень хорошо подкованы политически: то ли газеты читают, то ли телевизор смотрят. Потому что после каждой локальной войны появляются люди якобы оттуда.
Когда я начинал интересоваться, откуда именно: Бендер или Дубоссар, Курган-Тюбе или Куляба, Пицунды или Сухуми, - лжебеженцы рысцой выбегали из вагона, не вступая в разговор.
Многие беженцы в отчаянии говорили мне: "Дайте нам работу и хоть какое-нибудь жилье. Мы сами выживем". Но им и этого не дают, В той же Федеральной миграционной службе нет на стенах открытых списков вакантных рабочих мест, нет адресов, нет телефонов. О каждом месте сотрудники справляются по телефону у своих же коллег из соседнего здания. Телефон, кстати, один, да и тот спаренный.
Да что там рабочие места! Сам телефон ФМС по большей части беженцам неизвестен. "Откуда узнали?" - "От друзей", "знакомых", "люди подсказали" и т.д. и т.д.
А про адрес ФМС и говорить не приходится. И притом многие беженцы в Москве вообще ориентируются слабо.
И поэтому часть беженцев возвращается обратно - на войну. Нужно ли более веское подтверждение наплевательского отношения к ним в России?
Распад колоний - процесс мучительный, больной. Через это прошли Англия, Франция, Испания, Италия, Португалия, Голландия. - Было это не когда-нибудь, а двадцать, тридцать, сорок лет назад. В мире накоплен колоссальный опыт по приему людей, по рациональному их использованию в производстве, по адаптации их к новому обществу.
Мы же идем своим, только нам известным, но совершенно никому не понятным путем.
Вспомните, как начались погромы в Баку. Кто шел избивать армян и занимать их квартиры? Беженцы, изгнанные из Нагорного Карабаха. Кто, в свою очередь, громил азербайджанские деревни в Армении?
России пока это не грозит. Но фашизация общества налицо. И беженцы - его добрая подпитка.
В самом деле, как объяснить русскому человеку, что Москву "делят", помимо прочих группировок, еще и чеченские, азербайджанские, памирские кланы? А среди московских "воров в законе" выделяются грузины? Только тем, что среди каждого народа есть плохие люди и есть хорошие?
Слабый аргумент, если учесть, что сегодня подонкам всех национальностей "есть разгуляться, где на воле" (причем "волю" почему-то они выбирают российскую), а русские беженцы вынуждены не солоно хлебавши возвращаться обратно.
Получается, что богатому негодяю в России есть место, а честному человеку в ней места нет?
Манкурт - это человек без исторической памяти. Манкуртами зовут русских в странах ближнего зарубежья с явно выраженной антироссийской позицией.
"Бегите, манкурты, бегите!- говорят там и дружно скандируют: - Иван! Чемодан, вокзал, Россия!"
Но Иваны не манкурты, если они бегут все-таки в Россию. Манкурт - само государство, забывшее и отторгающее своих детей!
Даже сука не отталкивает от своих запавших сосков голодных, скулящих детенышей. Она плачет вместе с ними и старается если не накормить, то хоть вылизать их языком.