В армии журналистов любят. В Афганистане их любили тем более. Ну кто, скажите на милость, не хочет не только прославиться на весь огромный Советский Союз, но, глядишь, получить еще и медальку в придачу? Только вот заковыка - все журналисты предпочитали почему-то не афганскую глубинку, а ее столицу.
Нет, поначалу приезжали они полные желания исколесить всю страну, побывать в каждом ее закоулочке. Но быстренько усекали, что вляпались в истинную войну со всеми вытекающими из этого неприятностями, и моментально принимались за сбор материалов исключительно в Кабуле.
Как ни крути, но это гораздо лучше, нежели твоя не самая удачная фотография в аккуратной рамочке и некролог в родной газете, подписанный, как всегда, интригующе: "группа товарищей".
Поэтому на афганской периферии, во всех этих Гардезах, Шиндантах, Джелалабадах, Баграмах, Газнях, не говоря уже об Асадабадах, Барраках, Рухе, Лошкаревках и им подобных, давно забыли о советских журналистах, которые находят своих героев исключительно только в Кабуле. И перестали пытаться отделить зерна от плевел, угадывая, кто же так лихо заворачивает сюжет в статьях - кабульские "герои" из штаба армии или работники печати, опьяненные сначала дармовым спиртом, ну а затем, под него, такими историями, что даже искушенным сценаристам вестернов из Голливуда не снились.
На отдаленных военных базах от публикации к публикации продолжали постигать нехитрые законы околовоенных интриг: чем дальше от фронта, тем больше побед; чем меньше стрельбы наяву - тем больше ее в рассказах, где все как на подбор - снайперы, секретные спецназовцы, ладные парни одним махом семерых побивахом, ну и тому подобное.
В афганской глубинке: пустынях и посреди гор - серые от пыли, тощие работяги войны незаметно, спокойно делали свое дело: ходили на боевые; жарились на раскаленной броне; елозили по земле, стараясь не поймать телом горячую пулю. А в Кабуле под кондиционерами сытые штабные "боевики" (особенно много этих бездельников расплодилось почему-то в политотделе армии) повествовали залетным журналистам о своих подвигах, количество которых становилось от стакана стакану все больше.
На периферии махнули рукой на тружеников пера и окончательно похоронили себя.
Вот почему в Н-ском соединении пришли в такое смятение и восторг, когда узнали, что к ним направляется сам Александр Брюханов - известный на весь Советский Союз журналист, который успел до сего момента побывать на дне Марианской впадины, в кратере действующего вулкана и чуть было не улетел с межконтинентальной баллистической ракетой в Тихий океан, да вовремя оторвался от стабилизатора.
Дивизия забурлила, в ней начал срочно создаваться штаб по приему дорогого гостя. Сопредседателями, как водится, стали командир и начальник политического отдела. В состав комиссии вошли самые "занятые" люди соединения: заместитель начальника политотдела по работе с местным населением (полезные дела для Пети: связь с аборигенами, а также фактура, натура и типаж); инструктор политотдела по культурно-массовой работе (спирт, закуска, баня и на всякий случай девочки из медсанбата), если Брюханова потянет после первых двух пунктов стандартного, принятого среди всех советских в Афганистане гостеприимства на гарнизонную экзотику; заместитель начальника политотдела по комсомольской работе (пара-тройка героических примеров из жизни местных комячеек, а также, как живое подтверждение этому, два штатных, заинструктированных и вызубривших свои легенды наизусть "отличника боевой и политической подготовки").
К моменту, когда вереница бронетранспортеров устало вползла в дивизию, там уже все было готово к приему журналиста.
Товарища Брюханова встретили безразмерными улыбками и сразу же гурьбой повели в баню - чуть ли не собственноручно отмывать от пыли и грязи, осевшей на дорогого гостя в огромном количестве по дороге.
После этого героем-журналистом прочно завладели сопредседатели. Бережно подхватив его с обеих сторон под руки, они увлекли дорогого гостя в апартаменты. Отдохнуть не дали, развлекая разговорами в конфиденциальной обстановке.
К чести гостя - он оказался не сибаритом, начисто отвергнув местные роскошества: холодную в морозных жилочках водку, чистейший спирт, жареное мяско и принарядившихся накрашенных "штатных давалок". Всему этому Брюханов предпочел пустынный полигон, где до одури, до звенящей глухоты настрелялся из автоматов, пулеметов и пистолетов. Именно так "спецназовец пера", как он себя называл, закалялся внутренне, попутно проникаясь темой войны.
Всласть порассказав о себе, трепетно замирая при каждом щелчке диктофона и насладившись общением с высоким гостем, сопредседатели передали Брюханова подполковнику Макокину. Бросили на местные афганские проблемы, так сказать.
Глаза подполковника засверкали, как газоэлектросварка, и он мгновенно насел на Брюханова.
(Короткий рассказ подполковника Макокина, напетый им самим в диктофон журналиста):
"Представляюсь: Макокин Николай Николаевич. Воинское звание - подполковник. Должность - заместитель начальника политического отдела по работе с местным населением. Не удивляйтесь, Александр, когда узнаете, что я здесь всего четыре месяца. За это время многое пришлось пережить. Да! (Долгое тяжелое молчание.) И гибель товарищей, и обстрелы, и познание цены настоящей дружбы.
Кстати, совсем недавний случай.
С агитотрядом, ну, это такое наше секретное специальное подразделение, которое ведет тайную пропагандистскую работу среди афганцев и душманов, мы поехали в этот, как его?... (голос третьего, присутствующего при беседе для уточнения тяжелых с точки зрения Макокина названий кишлаков и провинций, лейтенанта из того самого "секретного и тайного" агитотряда: "Таджикан") ... во, верно, Таджикан! Не буду Вам рассказывать о дороге - это ужас, а не дорога. Как сворачиваешь за перекресток направо - сплошные засады. Но мы все-таки прорываемся к Джабалям, а затем к Таджикану. А Таджикан - это уже начало дороги на Саланг. Справа - горы отвесные. На них дома, что ласточкины гнезда. Слева - бурная река. Не река, а экспресс. Непростое место, скажу я Вам. Очень непростое. Но надо ехать. А как иначе? Ведь работа наша такая, приказ и еще, как его там, во - долг. На этом участке трубопровод, который из Союза идет, постоянно бьют. Вот мы и рискнули. Поехали туда договор заключать. Мы им керосин, а они за это трубу не бьют - охраняют. Приезжаем, значит, "наливники" расставляем, которые керосин привезли. О! Вы видели, Александр, как горят "наливники"?... (долгое горестное молчание)... Не приведи господь. Как факел. В момент. Из водителя - бифштекс пережаренный. Ну, значит, приходят местные авторитеты, старейшины, по-нашему говоря. А мы им в подарок привезли муку. Смотрю я на одного старейшину, и вроде бы он мне главным показался. Все с ним уважительно, на "Вы" и за ручку. "Ну, - думаю, - непростой авторитет!"
И точно. Присмотрелся, а это мулла. Подумал я и принял волевое решение. Муки все-равно на всех не хватит - всего три мешка. И я решил их мулле отдать. Какие были благодарности, Александр! Он меня за руку трясет. "Дуст, дуст!" (это друг по-нашему) кричит.
(Лейтенант, при этих словах вздрогнул, как от удара. "Идиот, - подумал он, - слова "дуст" в природе нет. Одно-единственное слово, и то выучить не можешь. Не "дуст", а "дост", чувырло".)
Короче говоря, он мне признается сразу же: "Я на вас засаду организовал. Хотел после митинга напасть. Но теперь мы ваши самые верные друзья. А Вы мой наилучший друг, товарищ подполковник Макокин!"
Таким образом, выручил я людей из беды. Машины спас. И дружбу нашу, афгано-советскую, укрепил. А все оттого, что смотрел чуть-чуть зорче, чем другие, в обстановку врастал, разобраться во всем пытался. Опять же, интуиция не подвела".
(Окончание рассказа. Остановка диктофона.)
В комнате наступила тишина. Александр Брюханов трепетал в унисон мужественному подполковнику, красное лицо которого стало бордово-фиолетовым.
Глаза лейтенанта расширились.
(Мысли третьего - лейтенанта, комментирующие историю Макокина.)
"Вот врет! Как сивый мерин. Какие же ты здесь четыре месяца? Второй только-только пошел. И в Таджикан ты ездил первый и, наверное, последний раз в жизни. Да и вообще это был твой единственный выезд куда-либо. Но зато какой!
После обеда мы приехали в полк, стоящий перед Джабаль-ус-Сараджем. Ничего страшного по дороге к нему нет. Днем, по крайней мере. Ведь по всему пути наши посты.
Под вечер Макокин исчез. Ушел куда-то с местным офицером.
Утром, когда надо было отправляться, подполковника еще не было. Наш старший несколько раз посылал за ним в разные стороны гонцов. Наконец начальник появился. Видно, силен был еще вчерашний заряд, если и сейчас его раскачивало из стороны в сторону, как корабль в добрый шторм.
Чуть не упав, Макокин с трудом вскарабкался на бронетранспортер, приладил на себе бронежилет, и недовольно буркнул: "Вперед!"
Запах перегара надолго парализовал не только меня, но и всех находящихся рядом.
С большим опозданием мы появились в Таджикане, хотя, в принципе, от полка до него рукой подать. Афганцы из провинциального комитета партии, с которыми мы собирались вместе работать, к этому времени покрылись уже толстенным слоем пыли, которую выбрасывали из-под колес проезжающие машины. Увидев нас, афганцы бросились навстречу, что-то радостно выкрикивая, и работа закипела.
Пока мы распределяли керосин и подписывали договор со старейшинами кишлака, Макокин безжизненно сидел в тени. Окружающее абсолютно не интересовало его. Но как только он заприметил чай, принесенный афганцами из кишлака, то моментально ожил и, забыв о всех гепатитах, амебиазах, брюшных тифах и паратифах, на которые щедра здешняя земля, чуть ли не залпом опустошил три чайника. После этого зашевелился и вялыми жестами подозвал меня.
- Как дела, Серега?
- Нормально. Только вот надо было бы тот единственный мешок муки не по горсточке всем раздавать, а мулле подарить, целиком. Толку от этого больше будет.
- Почему не поровну? Обидятся люди!
- Наоборот. Не поймут, если уравнивать будем. Ведь мулла для них и бог, и царь. Психология у них такая. Да и сам мулла добрее станет.
- Рабская психология, - пожевал губами Макокин, тайно продавший два мешка муки накануне в дукан, но сделал все так, как я ему и присоветовал.
Мулла довольно улыбнулся: "Мы не сделаем вам никакого вреда. Будьте уверены. Но что дальше произойдет, за кишлаком Уланг, не знаю и безопасность не гарантирую".
Я был твердо уверен, что и здесь особой безопасности гарантировать нам он не может. Но не стал этим делиться с Макокиным, а лишь перевел краткую речь длиннобородого старика.
Подполковника враз подменили. Побледнев, он зайцем заметался между машинами. Мы с муллой проводили его непонимающими взглядами.
- Быстрее, быстрее! - подгонял солдат пинками Макокин. - Уезжаем! Банда Уланга на подходе. Возможно нападение.
Вмешиваться было делом совершенно безнадежным, и вскоре мы были дома".
(На этом внутренний монолог заканчивается.)
"Наверное, подполковник переживает все заново, - понимающе подумал тактичный Брюханов, искоса поглядывая на Макокина, а вслух задумчиво протянул. - Да-а-а!"
- Такие вот дела, товарищ журналист, - четко подвел итог Макокин и тут же спросил: - А в газете про это напишите? Неплохо было бы, знаете, чтобы в стране узнали, чем мы тут занимаемся!
- Непременно, - с чувством сказал Брюханов, крепко пожимая офицерам руки на прощание. - Непременно. Экземпляры я вам обязательно вышлю.
На следующее утро в сопровождении мощной бронегруппы, которой можно было бы при желании очистить от духов весь Панджшер, журналист выехал на самую безопасную, а, следовательно, образцово-показательную заставу. После чего вся "броня" дружно ушла на Кабул.
И с этого самого момента во всей дивизии потеряли всякий покой. Газеты дотошно исследовались от первой до последней страницы. Но статьи нигде не было.
Шли дни, недели, месяцы. Постепенно в соединении угасли последние надежды. Все плюнули на Брюханова да и забыли о нем. Лишь почерневший и похудевший Макокин продолжал упорно терзать на невзрачном пункте фельдъегерско-почтовой связи только что привезенные кипы газет. А не найдя ничего, привычно шел заливать горе спиртом.
И вдруг в одном из журналов Макокин увидел огромнейшую статью журналиста Брюханова. Подполковник впился в нее глазами. И чем дальше он продвигался в чтении, тем больше вытягивалось его лицо. Статья была та и не та одновременно.
В ней присутствовали: выезд; мешки муки; Таджикан; страшная дорога до него; обугленные "наливники", а в них "бифштексы". Все это было, и даже больше того, о чем рассказывал заместитель начальника политотдела. Но не было здесь самого главного, самого основного - Макокина. Везде присутствовал лишь один Брюханов.
Именно он, журналист Брюханов, прорывался к Джабалям, отбивался от Уланга в Таджикане, разбрасывал муку с бэтээра служителям культа, сведя тем самым почти на нет военный конфликт в Афганистане.
Макокин завыл дурным голосом, разорвал журнал и бросился в модуль - заливать горе самогоном. Тот вскоре закончился, и подполковник начал втихаря ликвидировать одеколоны и лосьоны, стоящие у офицеров в тумбочках.
Короче говоря, с Макокиным от внезапного горя и постоянного пьянства приключилась белая горячка. Его подлечили и отправили в Союз - от греха подальше. Ведь родина должна не только знать своих героев в лицо, но и принимать обратно заблудших своих сыновей.