МАРКУС ВОЛЬФ, генерал-полковник госбезопасности ГДР, руководитель внешней разведки с декабря 1952 года по ноябрь 1986-го, родился 19 января 1923 года в Германии в семье врача и писателя Фридриха Вольфа. С 1934-го по 1945 год Вольф жил и учился в Москве, куда его родители-коммунисты эмигрировали после прихода к власти Гитлера. В мае 1945 года вернулся в Германию, где сначала работал на немецком радио, а затем был направлен в качестве заместителя посла ГДР в СССР, после чего был переведен на работу в разведку.
24 сентября 1991 года был арестован властями объединенной Германии но обвинению в государственной измене и разведывательной деятельности против ФРГ. В декабре 1993 года приговорен к шести с половиной годам тюремного заключения. Приговор был обжалован, и в мае 1997 года вынесен другой: два года условно, с выплатой 50 тысяч марок для детского дома, а также с возмещением всех судебных расходов, сумма которых приближалась к 200 тысячам. Женат третий раз. От двух предыдущих браков имеет четверых детей. Воспитывает приемную дочь. Занимается писательской деятельностью. Атеист.
Вместо вступления
Начало нового года ознаменовалось в Германии скандалом. В сети Интернет внезапно появился сайт, на котором присутствовало более ста тысяч тайных агентов и осведомителей всесильной службы госбезопасности ГДР. Причем помимо имен и фамилий агентов указывались их оперативные имена, а также суммы вознаграждения за доносы. Комментируя этот факт, российские средства массовой информации предположили, что выброс компромата не случаен.
Помимо этого, был упомянут шеф восточногерманской разведки Маркус (Миша) Вольф, который якобы незадолго до падения Берлинской стены успел перевезти часть секретных документов своей службы в Москву. О подобном генерал Вольф, проживающий в Берлине, впервые узнал от меня и напрочь опроверг данные измышления. "Никаких документов своим коллегам из КГБ в Москву я не привозил", - сказал экс-генерал.
Несмотря на солидный возраст (19 января ему исполняется 77 лет), Вольф энергичен и деятелен: пишет книги, статьи, часто выступает в различных телепрограммах, ездит в командировки, презентуя свои книги. На сегодня их общий тираж на Западе превышает более двухсот тысяч экземпляров. А главная из них - "Человек без лица" (именно так называли Вольфа в течение десятилетий в разведках западных стран) уже вышла на шестнадцати языках мира и была вновь переиздана в Германии, Англии и США.
В последнее время Вольфа буквально атакуют журналисты всего мира, задавая вопросы о Владимире Путине и особенно его "немецком" периоде деятельности. Поэтому общение с журналистами Маркус Вольф тактично сводит к минимуму. Разговаривать с Маркусом Вольфом легко. Он умен, логичен, последователен.
Разговор с Вольфом приводится в форме монолога.
Детство, отрочество, юность
Борьба с фашизмом была главной целью отца. Помню, еще до 1933 года, пионером, ходил на его пьесы, которые, как правило, заканчивались или политическими баталиями, или драками с нацистами. Когда к власти пришел Гитлер, стало абсолютно ясно, что нашу семью они в покое не оставят. В доме проводились обыски.
Мы уехали из Германии и через некоторое время оказались в Москве. Семья жила недалеко от Кремля, и вокруг было много детей министров, генералов, литераторов. Эти же ребята ходили в нашу 110-ю школу. В общем, это были те самые "дети Арбата", о которых написал Анатолий Рыбаков. Но в отличие от него я по-другому вспоминаю все это. В классе у нас не было разделения на детей репрессированных и всех остальных. Я не помню, чтобы мы их избегали или же чтобы детей репрессированных исключали из школы.
Мы ходили в музеи; стояли по ночам в очереди в МХАТ, номерки на руке писали, чтобы билеты купить; плакали вместе с Тарасовой на "Анне Карениной". У нас не было такой узости, как это сейчас показывается, - мол, читали "Краткий курс истории ВКП (б)" и все.
Конечно, было очень много плохого. Некоторые мои знакомые пропадали и не возвращались. Но оглядываюсь на то время, и в моей памяти возникают в основном очень светлые воспоминания: школьные годы, товарищи, учителя, фильмы, которые мы смотрели.
Те годы подаются сейчас как темные и страшные. Конечно, было много страшного, но ведь не все. Именно тогда была отменена карточная система. В Москве до войны в магазинах было изобилие. Я знаю - мы продукты покупали в обычных гастрономах. Строилось метро. Возводились многоэтажные дома. Передвигались здания на улице Горького. Конечно, Москва была не совсем Советским Союзом. Но ведь я и по стране поездил. Нет, не вся та жизнь для меня в черных красках. Хотя родственника нашего репрессировали, и мама забрала в семью его дочь. Но мы верили тогда Сталину.
...День начала войны помню очень хорошо. Утром приходит сосед и говорит: "Война! Немцы напали!" Я поехал в институт. Оттуда направили на призывной пункт. И тут я понял, что я немец, потому что направили не на фронт, а обратно в институт. В то время немцев не брали на фронт. В принципе из нас очень малая часть попала или в разведчики, или в парашютисты, или в партизанские отряды. Большинство обманным путем на эшелонах было увезено в Сибирь, где если кто и выжил, то лишь благодаря местному населению.
В июле 1942-го меня направили в Башкирию, село Кушнаренково. Там находилась школа Коминтерна. Она готовила в основном молодых коммунистов к заброске в свои страны для нелегальной борьбы с фашизмом. Обучались в течение года: военная подготовка, конспиративная работа, политучеба. Форма была военная, условия тоже. У всех нас были другие имена, фамилии, и знать по настоящим именам друг друга мы были не должны. Но ведь многих ребят я хорошо знал еще по школе. Помню из испанской группы дочь Долорес Ибаррури - Амайю, из югославской - сына Тито, Жарко, который к тому времени был уже без руки, так как потерял ее в первые месяцы войны. Был там и сын Тольятти.
После окончания школы меня направили в Ростокино на немецкий радиопередатчик в качестве диктора и комментатора. Меня коробило, что другие воюют, а я нет. Несколько раз писал письма по этому поводу председателю немецкой компартии Вильгельму Пику. Но меня так и не направили на фронт. Потом понял, почему. Дело в том, что всех предыдущих ребят, кого выбрасывали парашютистами, или убили, или захватили гестаповцы. Видимо, нас берегли для последующей деятельности.
На журналистской и партийной работе
В немецкой компартии я состоял с лета 1942 года. В мае 1945-го с группой немецких коммунистов, так называемой "группой Ульбрихта", был направлен в Берлин для политической работы. В конце месяца наш самолет первым после войны сел на разрушенном главном аэродроме Берлина - Темпельхоф. Столица Германии была разрушена, с самолета казалось, что восстанавливать город нет смысла.
Я получил назначение на Берлинское радио. Безусловно, я бы предпочел живую партийную работу, но Ульбрихт сказал: "Там всего семь человек наших и полторы тысячи - бывших служащих радио Геббельса". Кстати, именно в качестве корреспондента радио я участвовал в работе Нюрнбергского трибунала. К слову сказать, одно время моими соседями по комнате были три советских корреспондента: Сергей Крушинский, Юрий Корольков и Борис Полевой.
В ноябре 1949 года меня вызвали в ЦК, и после беседы направили в посольство ГДР в Москве. Так я попал в столицу СССР уже в новом качестве. Правда, с советским паспортом, так как немецкого не было, и я по-прежнему являлся гражданином СССР.
Накануне 7 ноября вручил верительные грамоты, а седьмого числа стоял на трибуне Мавзолея и видел того, кого наблюдал еще мальчишкой, - Сталина. А самая близкая встреча была во время второго приезда Мао Цзэдуна в Москву. На приеме в Кремле Сталина не было, что удивило дипломатов. Но еще большее удивление вызвал его неожиданный приезд в "Метрополь", где китайский посол устроил прием в честь визита Мао. Тогда я видел Сталина совсем близко. Удивили низкий рост и плешь. Лысинка была, как тонзура у монаха.
В Москве проработал до лета 1951-го. Затем последовал вызов в Берлин, партия решила направить меня в аппарат внешнеполитической разведки, которая имела конспиративное название "Институт научно-экономических исследований".
Безусловно, окончив школу Коминтерна, я уже входил в так называемый кадровый резерв для подобной работы, но без согласия советских советников, которые тогда работали в этой системе, я бы не получил подобного назначения. Удивило другое: мой отец - еврей, а тогда в СССР как раз начинались антисемитские процессы, но это не повлияло на мой перевод и новое назначение.
У истоков немецкой разведки
В разведке начал работать с первого дня ее создания. Сначала был заместителем начальника отдела информации. Вскоре стал замначальника контрразведывательного отдела, в котором было всего четыре человека. А в декабре 1952 года меня вызвал Ульбрихт и сказал, что я должен возглавить разведку.
Так с середины декабря 1952 года я возглавил разведку, которой руководил по 1986 год. Работать начал практически с нуля, потому что в марте 1953-го у нас появился первый предатель, ушедший на Запад. А перебежчик - это почти гибель разведки, особенно если учитывать, в какой стадии она тогда находилась.
В конце 1953 года у нас, включая и технический персонал, работало около пятидесяти человек. Агентов на Западе было около дюжины. И были еще человек 30-40, которых мы завербовали в ГДР и готовили к переброске на Запад в качестве нелегалов.
Когда же уходил на пенсию, у нас было почти четыре тысячи штатных сотрудников разведки. Несколько сот человек работали в резидентуре при посольствах ГДР. Агентов в Западной Германии и Западном Берлине, то есть тех, кто содержал конспиративные квартиры и так далее, было около полутора тысяч человек, не считая вспомогательной агентуры.
Поймите, была холодная война, и борьба шла очень жесткая. Ни тогда, ни сейчас я не думал над тем, что агенты были нам добрыми помощниками, а для своей страны - предателями. Я не размышляю также и о теории предательства. Надо делать различия между людьми, которые работали на разведки социалистических стран добровольно, и теми, кто продавался за деньги. Кстати, абсолютное большинство ценнейших источников были добровольными помощниками. На Западе в это до сих пор никто поверить не может.
На моем первом процессе присутствовало тридцать важнейших агентов, многих из которых доставили из тюрем. И за одним лишь исключением все утверждали, что работали по убеждениям. Меньшая часть их были коммунистами или же убежденными марксистами. Эти люди даже после развала социалистической системы, исчезновения ГДР, на которую работали, заявляли, что не стыдятся содеянного. Я их уважаю за это. Причем эти агенты были далеко не бедными гражданами ФРГ.
Взять, например, Хайнца Порста, который состоял в Свободной демократической партии. Он был миллионером. В каждом городе Германии вы увидите его магазины "Фото-Порст". Этот человек был приближен ко всем руководителям своей партии, но в то же время состоял в нашей СЕПГ и добросовестно платил членские взносы.
Или Адольф Кантор, который был членом Христианско-демократического союза и начинал карьеру вместе с Гельмутом Колем. Они практически вместе шагали вверх. Кантор стал очень близок к ведомству канцлера. Вы думаете, он работал на нас из-за денег?
А Вильям Борм. Один из старейших либералов в бундестаге. Он, кстати, открывал там сессию, когда социал-либеральная коалиция получила наибольшее количество голосов. Так вот, Вильям просидел в ГДР в тюрьме приблизительно девять лет и согласился работать на нас не потому, что мы его раньше срока выпустили. Нет. Он считал, что преступления, совершенные немцами в СССР, требуют от него какого-то вклада в качестве покаяния. Существовал и второй мотив. Борм считал американскую политику пагубной.
Были и такие, которым мы платили деньги. Наиболее жадные агенты почему-то оказывались из военных или по линии научно-технической разведки.
Наши добровольные помощники, как правило, отказывались от денег. Но они заслуживали вознаграждения. Представьте, человек работает полный день, а ночью запирается и пишет для нас информацию или же копирует важные документы. Поэтому мы пытались иногда заключить договор с такими агентами, обещая им пенсию или же помощь семье на случай ареста. Даже после смерти агента мы пытались выполнять свои обязательства, помогая их семьям. Насколько мне известно, до середины девяностых советская служба этого не делала.
Были в такой помощи и курьезы. Например, скоропостижно скончался наш агент, высокопоставленный социал-демократ. Его жена ничего не знала о сотрудничестве. Мы вышли на нее с материальной помощью. И в разговоре она очень сожалела, что муж не посвятил ее в свою работу, ибо она смогла бы помочь, тем самым продлив его жизнь.
Иногда жены все-таки узнавали о противозаконной деятельности супругов и активно к ней подключались. Разные для этого были мотивы, но основным, пожалуй, был следующий: раз мы супруги - значит, вместе.
Но и по-другому случалось. Однажды наш очень хороший агент, женщина, вышла замуж за человека, который был простым официантом, и уехала. И это после стольких лет сотрудничества с нами! Ей говорили: "На что ты идешь?!" А у нее только один ответ: "Я должна быть с мужем!" Так все и закончилось. Мы потеряли очень ценного агента с хорошим положением в одном из правительств на Западе. Нет, мы ей не мстили и к продолжению сотрудничества не принуждали (подобные методы ни к чему хорошему не приводят).
К кому из агентов у меня самые теплые чувства? К Кристель и Понтеру Гийом - супружеской паре, которая начала работать с 1956 года. Они были "выведены" на Запад под своими фамилиями. Я с ними неоднократно встречался. Гюнтер был помощником у канцлера ФРГ Вилли Брандта.
Да, мы готовили подобные пары и "выводили" их на Запад на нелегальное положение, что было очень сложным делом. Но, как видите, получалось.
Вы спрашиваете о наших ребятах, которые знакомились с секретаршами или техническими работницами из очень "интересных" ведомств на Западе. Но своих офицеров мы "выводили" туда в большинстве своем не с такой задачей. Они имели свое задание, но потом мы им говорили: "Слушай, тебе одному жить не интересно. Если найдешь девушку или женщину, то не бери парикмахершу или кондукторшу из трамвая. Посмотри вокруг, - среди секретарш тоже есть красивые женщины!" И в большинстве случаев это была настоящая любовь.
Скажут, что это все равно подло. С точки зрения обычной морали - да, можно так сказать. Но если разведку измерять мерками обычной человеческой морали, то любую разведку и всякую работу на нее можно считать аморальной.
Но и в случаях с женщинами бывало по-разному. Вот вам два прямо противоположных примера. Первый. Была секретарша по имени Кристель. Она работала у четырех генсеков Христианско-демократического союза. В ее случае речь идет о настоящей любви. Когда обстоятельства заставали отозвать ее "мужа" (а тогда они были еще официально не женаты), то они поженились в ГДР. Кристель родила двух детей, и до сих пор супруги живут счастливо. Второй. Секретарша посла ФРГ в Варшаве. Она сблизилась с нашим агентом. Но настоящей любви не получилось. В итоге все закончилось судом и приговором женщине, которая в течение десяти лет поставляла нам секретнейшие документы.
Опять скажут: "Это подло!", но я, как начальник разведки, возражу: "Она знала, что делала". Правда, думала, что работает... на англичан.
Вообще-то с женщинами по-разному получалось. Иногда трагедии происходили потому, что мы вынуждены были отзывать офицера, а его спутница даже не догадывалась о причине исчезновения. Или другое: агент работает, а жена думает, что он исчезает куда-то на время, потому что завел любовницу...
Качество нашей работы, то есть агентуры и информации, все время шло по нарастающей. Мы всегда передавали добытые документы в Москву. И не потому, что были "младшими" братьями. Нет. В то время мы действительно делали общее дело.
Теперь я считаю, что именно разведчики двух противоборствующих сторон внесли посильный вклад в то, что в Европе так долго не было войны. А порой случалось так, что до войны оставалось всего лишь полшага.
Разведка и курьезы
В разведке, как и в жизни, никогда не обходится без каких-либо накладок или курьезов. Конечно же, лучше бы их вообще не было... Тем не менее, о некоторых расскажу.
Одно время мы работали с очень ценным агентом. Им был разработан совершенно секретный компьютерный код, который нам не терпелось побыстрее внедрить. Нужна была личная встреча. Ее назначают в Австрии. В горах снимается явочный домик. Затем - все как в жизни разведчика: аэропорт, посадка в одну машину, пересадка в другую, третью, такси на обычной малозаметной стоянке на окраине Вены. Короче говоря, слежки не было точно. Ровно в срок встречаемся и начинаем разговор. Однако буквально сразу выясняется, что наш изобретатель сумку с записями... потерял. Представляете?! Первым делом позвонили в такси, на котором он приезжал на встречу. Сумка оказалась там, и нам ее доставили без всяких шпионских ухищрений.
А вот другой случай: один наш агент, рост которого был почти под два метра, выбрал очень удачное для тайной связи место - дупло дерева. Все было бы замечательно. Только вот связник был роста маленького. Контрразведчики засекли "малыша" именно тогда, когда тот безуспешно пытался штурмовать дерево и достигнуть дупла. Связь, конечно же, прервалась.
В середине 60-х я был командирован на Кубу для установления дружественных отношений с ее руководством. Мое начальство решило, что безопаснее лететь туда через СССР, беспосадочным рейсом Москва-Гавана. После встречи с тогдашним руководителем КГБ Семичастным вылетел на Кубу. В самолете были советские моряки, летевшие на смену товарищам, и два китайца, у одного из которых к запястью был прикован атташе-кейс. Горючего не хватило, и мы совершили аварийную посадку в Нью-Йорке. Самолет немедленно отогнали на край аэродрома и окружили полицейскими машинами. Салон быстро выстудился, и в нем стало 15 градусов мороза. Но заботил больше не холод, а мое будущее. Опознай меня американцы, они непременно предъявили бы ко мне массу претензий. Да еще и ГДР в ту пору признана не была. Короче говоря, мысли были не самые приятные. Но внезапно я увидел китайцев. Они вскрыли кейс и, монотонно покачиваясь, поедали бумаги. Так я и вспоминаю ту посадку в Штатах: тусклый свет, сочившийся из иллюминаторов, и тени двух "солдат Мао", которые таким вот образом уничтожали секретные документы. Слава богу, мы вскоре вылетели на Кубу. А китайцев было жалко...
Был у нас человек, который занимал высокое положение в Западном Берлине, входил в ближайшее окружение Вилли Брандта. Однажды мы встретились с ним на конспиративной квартире в Восточном Берлине, куда он приехал по нашей с ним договоренности. Разговаривали долго, выпили много. Вечером, пошатываясь, отправились к пограничному переходу. И вот, когда до него было уже рукой подать, наш высокопоставленный агент вдруг во весь голос запел... "Интернационал". Больших трудов мне стоило уговорить его прекратить пение. Немедленно отвез его к другому переходу и убедил, что идти необходимо как можно ровнее и без криков. Слава богу, агент не пел, но, уже подойдя к переходу, он обернулся и закричал мне, стоящему в темноте: "Мы с тобой опрокинем еще тысячу стаканчиков!" Несколько последующих дней я с замиранием сердца открывал западноберлинские газеты. Но все обошлось.
Объединение Германии
Почему перед объединением Германии я уехал, а затем вернулся? Послушайте, мне вот-вот будет 77 лет. У меня семья, десять внуков. Одна эмиграция позади. Я знаю, что это такое!
Еще до объединения, когда в газетах все больше нарастал ажиотаж по поводу моего предстоящего ареста, я написал письма президенту и министру иностранных дел ФРГ. Я сказал, что не собираюсь уходить второй раз в эмиграцию. Моя Родина - Германия. Здесь похоронены родители, брат (кстати, Конрад Вольф был известнейшим в ГДР кинорежиссером). Я хочу жить в Германии, но когда уже существует ордер на мой арест, то ждать какой-то справедливости сложно.
Поэтому за пару дней до объединения я уехал через Чехословакию в Австрию. Оттуда послал письмо Горбачеву (он как раз собирался в Бонн на переговоры). Я написал: "Михаил Сергеевич, все же немыслимо: Вас принимают как героя объединения Германии, лауреата Нобелевской премии мира, а Ваших самых близких союзников преследуют в объединенной Германии как уголовников. У нас медали, ордена за наш вклад, который мы внесли в дело безопасности Советского Союза. Думаю, что Ваше слово может сыграть роль, чтобы наших агентов, которые работали на ГДР и СССР, моих офицеров и меня лично освободить от таких наказаний..."
Ответа не было, и я поехал в Москву. Там узнал, что этим вопросом никто не занимался, а Горбачев якобы сказал на переговорах с Колем, что это - внутригерманское дело.
Если откровенно, то сами члены западногерманской делегации были немало удивлены. Они считали, что подобный вопрос непременно встанет на переговорах. Тогда у СССР было достаточно сил, чтобы решить его в свою пользу. Но никто ничего не сделал. И я решил вернуться, рассчитывая только на себя. Прямо на границе Германии меня торжественно... арестовали.
В свое время в ГДР я был большим сторонником Горбачева. На этой почве у меня были даже конфликты с Хонеккером. Но после того, что произошло, я, как и многие другие друзья России, считаю себя преданным.
Судите сами, была холодная война, и были солдаты разведки с обеих сторон. Война закончилась, и ситуация стала другой. Но почему тогда агенты ФРГ, которые сидели в гэдээровских тюрьмах, сейчас получают денежные компенсации, а наши по-прежнему в тюрьмах или же подвергаются преследованиям?
Наши бывшие агенты в тюрьмах - это большой моральный груз на мне. Раньше, когда существовала ГДР, мы каждого освобождали. Иногда даже до суда, отдавая порой в десять крат больше. Но мы ведь не только своих агентов выручали, но и советских. Думаю, что за все это время человек двадцать пять из тюрем вытащили.
Еще до объединения Германии ЦРУ предлагало мне надежное укрытие в Америке. Но я прекрасно понимал, что за просто так, за красивые глаза никто не дает виллу в Калифорнии и обеспеченную жизнь.
Я - гражданин объединенной Германии и на себе чувствую, что победитель торжествует до сих пор. Да и мои товарищи тоже подобное ощущают. Это элементарная месть...
Вместо эпилога
Тем не менее, генерал Вольф не теряет присутствия духа. Несмотря на все случившееся с ним, он с большой любовью, по его признанию, относится к России и ее людям. А дома его жена Андреа привычно зовет супруга "Миша", как звали генерала в Москве одноклассники в далеких тридцатых.