Когда взъерошенный комбат Ипатьев без стука ворвался в кабинет командира полка и, задыхаясь, доложил, что в его батальоне рядовой Алимов похитил из оружейной комнаты автомат и продал его в соседский кишлак, опешивший полковник схватился за голову лапищами так, словно собирался ее раздавить, разом покончив с непрестанной лавиной неприятностей.
Недавно начавшийся месяц был сплошной цепью чрезвычайных происшествий в полку. Причем одно другого трагичнее.
На боевых в ущелье Зоркуль по глупости зеленого, а поэтому и совершенно бестолкового командира взвода абсолютно зря погибло двое пехотинцев. Тогда у полкача еще были силы, и он долго матерился, потрясая кулаками-кувалдами перед побледневшим, невнятно что лепетавшим, лейтехой, и даже съездил тому, сбивая с ног, пару раз в челюсть. Но видимо безрезультатно, так как у взводного взгляд по-прежнему был бессмысленным и застывшим.
В Союз идиота было не отправить. Под суд отдавать - себе опасней. Черт знает, что может наплести офицер на допросах не только про сослуживцев, но и про командование части...
Должностей ниже взводного в полку не было, и полковник на трибуне лишь скрипел зубами на обязательных утренних общеполковых разводах, натыкаясь тяжелым взглядом на незадачливого младшего командира.
Не успели толком в части оформить две зряшных смерти, представив их, как водится, героическими, а комполка с замполитом отстоять свои, положенные в подобных случаях, несколько чрезвычайно неприятных и нервных минут "на ковре" перед командующим армией в Кабуле, как на посту номер пять раздается выстрел. Боец с простреленной навылет грудью летит с вышки на сухую, выжженную солнцем землю. Самострел! Часовой, похрипев и подергавшись, умирает, так и не придя в сознание в местном лазарете.
Над полком вновь нависло чрезвычайное происшествие, куда неприятнее первого. Кэп уже не матерился и не орал. Стиснув зубы, он и его замы из последних сил, где уговорами, а где и щедрыми подарками обстряпали дело так, будто подстрелил зазевавшегося солдата из зеленки сноровистый и умелый духовский снайпер.
Ход вообще-то не оригинальный и совершенно не блистал новизной. Абсолютно все самоубийства и смерти в результате несчастных случаев в Афгане списывались на боевые действия или же прицельную вражескую пулю. И скатить какого-то бойчишку в небытие, навсегда вычеркнув из списков части, предварительно сняв со всех видов довольствия, всегда было гораздо проще, нежели служебно-розыскных собак. Когда у саперов непонятно от чего внезапно сдохла всеобщая любимица овчарка Альма, почитай половина полка стояла на ушах, полностью утонув в актах, отчетах и бакшишах-подарках нужным людям. А тут какой-то солдатишко...
На самострельщика оформили документы честь по чести: мужественная смерть при охране и обороне...; в строевой части отпечатали наградной лист в двух экземплярах, где вывод звонок и чеканен: "За мужество и героизм, проявленные в боях с банд формированиями мятежников при оказании интернациональной помощи Республике Афганистан, достоин награждения медалью "За отвагу" (посмертно)".
Обычно в таких случаях не скупились на орден Красной Звезды. Но чрезмерно зол был решительный комполка на самоубийцу и поэтому "Звездочку" самострельщику зарезал. Хотя погибшему солдату, надежно упакованному сначала в цинк, а затем уже в доски, было, конечно же, все-равно, какого качества и цвета коробочку получат его родители через несколько месяцев в военкомате далекого уральского городка.
Наградной вместе с другими полковыми документами секретной почтой ушел в Кабул. По телефону засекреченной связи, где голос булькает, пузырится и расслаивается на части, командир полка, стоя, напряженно выслушал начальника штаба армии. После чего выкурил чуть ли не всю пачку "Явы" кряду, а вечером выкушал литр спирта вместе со своим замом, кляня на все лады раздолбаев подчиненных.
Тем не менее, гроза прошла стороной, и комполка потихоньку начал переводить дыхание, время от времени, постукивая правой рукой по подлокотнику кресла и сплевывая три раза через левое плечо.
А теперь - новая беда. Ее вестник - комбат второго батальона - по-прежнему молча стоит перед полковником, опасливо переминаясь с ноги на ногу.
Враз осунувшийся командир полка мертвым взглядом указывает вошедшему - своему заместителю подполковнику Яцыне - на стул.
Наконец комполка разжимает кулаки, закуривает иностранные фирменные сигареты, которые можно было купить только у афганцев, и, глядя на карту Афганистана, почти целиком укрывшую стену, глухо выдавливает:
- Давай, Ипатьев, только подробнее.
Сухощавый майор подносит кулак ко рту, откашливается, а затем, опасливо поглядывая то на бесстрастного командира, то на моментально насторожившегося Яцыну, начинает:
- Сегодня утром обнаружилось, что не хватает автомата. Мы проверили оружейную комнату, караульное помещение и расположение роты. Автомата нигде не было. Дежурный по контрольно-пропускному пункту прапорщик Аверьянов вспомнил какой-то разговор, который был ночью. Аверьянов слышал его сквозь сон и не придал...
- Так всегда, мать вашу, - начал материться ощерившийся Яцына, и его прокуренные коричневатые усы встали торчком, - слышал разговор и лень башку от подушки оторвать. Хорошо службу несем - заходи в полк душман и режь всем глотки.
Комбат беспокойно слушает, как замкомполка начинает вспоминать всех чертей и матерей, монотонно, как шаман перед костром, раскачиваясь на стуле. Перебрав поименно всех и вся, подполковник замолкает, недовольно морщится и смотрит на командира, стараясь попутно угадать в какой точке Афганистана находится его застывший взгляд:
- Продолжай, только по делу.
- Если по делу, то следующее. Рядовой Алимов заступил на ка-пе-пе. Вечером выдвинулся в столовую, затем - в казарму. Увидел, что оружейная комната открыта и рядом никого нет. Алимов взял из пирамиды первый попавшийся...
- Пирамида тоже была нараспашку? - заледенел Яцына.
- Да.
- Хорошо, - покрутил головой подполковник, - а потом?
- Ну, значит, Алимов взял автомат и спокойненько вынес его. Он ведь был в наряде и ничего не боялся. Все бы все-равно подумали, что это его оружие. Кстати, на этом мы его и зацепили. Потом он спрятал его в туалете, а вечером договорился с Одылом, этим бачей из кишлака, который постоянно ошивается рядом с КПП, что ночью продаст автомат за шестьдесят тысяч афошек. И - продал.
- А в зеленке он не меньше ста сорока стоит, - заметил, зло усмехнувшись, Яцына, - Наварил бача на придурке. Наверное, к дембелю боец готовился, деньги на подарки собирал?
Комбат согласно кивнул.
Яцына лишь развел руки в стороны, покачал головой и вопросительно взглянул на застывшего командира полка.
Полковник взглядом указал комбату на стул, и майор осторожненько примостился на его краешек, готовый тут же вскочить по стойке смирно или же увернуться в сторону, если кэп бросится на него с кулаками.
- Кто знает? - вкрадчиво спросил осторожный командир.
Комбат облизал пересохшие губы и принялся загибать пальцы:
- Алимов, взводный Рычкалов, ротный Зайнуллин, прапорщик Аверьянов и дежурный по роте.
- Значит так, - полковник грудью навалился на стол и начал тихо, но жестко чеканить каждое слово, - Алимова на гауптвахту. На трое суток. Сам придумаешь за что. И всем молчать об этом. Всем! Никому ни слова. Ступай Ипатьев. И смотри, чтобы особист об этом не узнал. Ему, ясное дело, заниматься нечем, а орденок получить хочется, аж копытом колотит. Все измены ищет. Так он тебе в первую очередь дело пришьют. А нам - вдогонку.
- Понимаю, - сумрачно буркнул изрядно потеющий комбат, - Все будут молчать!
- Надеюсь, - устало вздохнул полковник и плавно, без перехода, отрезал. - Пш-шел вон!
После того, как Ипатьев осторожно затворил за собой дверь, командир тяжело выдохнул и обмяк, опуская руки на черные массивные подлокотники антикварного кресла, которое преподнесли полковнику после одной из операций шустрые разведчики.
- Дело дрянь, Николай. Если до утра не найдем автомат, причем наш, советский, а не китайский ширпотреб, не гарантирую, что об этом не станет известно в Кабуле. Заклятых друзей у нас с тобой предостаточно. На одном особисте свет клином не сошелся. Всем нужны наши должности. Представляешь, что будет?
- Представляю, - лязгнул зубами ссутулившийся Яцына и вновь выматерился,- Двадцать лет в сапогах, и все понять не могу, почему из-за какого-то гоблина, которого ты и в глаза не видел, с тебя семь шкур снимают?
- Прекращай, - оборвал подчиненного полковник, - Об автомате думай. Одыла мы теперь не достанем, да и времени нет. Долгая это песня, когда все тихо и тайно делаешь. Остается одно - любой ценой, но до завтрашнего утра автомат найти. Есть мысли?
Полковник с такой интонацией произнес слово "найти", что у Яцыны, хорошо изучившего командира за год совместной службы и пьянок, не возникло никаких сомнений о своих дальнейших действиях.
- Мысли есть, - ответил подполковник, - Рота тяжелых машин из Хайратона. Всю разбитую технику они уже загрузили, я проверил, и завтра уходят вместе с нашей колонной. Так что, можно сказать, некогда им будет спохватываться. Глаза продрали, хари всполоснули, похмелились - и вперед.
Командир внимательно посмотрел на собеседника. Полковник вскоре заменялся, и в Союзе ожидало его повышение. А на свое место прочил командир именно Яцыну, отстаивая толкового в делах и храброго в бою заместителя на всех уровнях. В полку не сомневались, что быть Яцыне со временем его командиром. Если, конечно же, ничего чрезвычайного не случится.
- Кто исполнит? - лишь для проформы поинтересовался полковник, заранее зная ответ.
- Бусыгин.
- Только меня не упоминай, - заметил на прощание командир.
- Обижаете, - искренне обиделся Яцына, подчеркнуто переходя на "Вы", - Все на себя беру. Вы то при чем?
- С Богом, - сказал напоследок полковник, трижды постучав по подлокотнику, - Что Бусыгин хочет, то он получит. Но поторгуйся с ним, поторгуйся, а то жадноват стал товарищ гвардии старший прапорщик в последнее время. Жадноват...
2.
Через полчаса подполковник Яцына беседовал со старшиной первой роты Бусыгиным Валентином Трофимовичем.
Был Бусыгин необычайно проворен, исполнителен и услужлив. Никто лучше старшины не мог на боевых приготовить для командира и его заместителя сочный шашлычок из свежайшей баранины и достать к нему бутылочку русской водки пакистанского разлива. Но это не было простым лакейством со стороны хитрого прапора. Благодаря сотне мелких и не очень услуг, Бусыгин тоже пользовался благами, которые были доступны лишь полковой верхушке.
Валентин Трофимович наряду с полковником и несколькими подполковниками запускал лапу в продовольственный склад. Оттуда таскали ему солдаты говядину, кур, масло, компоты, маринованные огурчики и прибалтийские шпроты, захлебываясь по дороге в собственной слюне, так как наличие продуктов на складе совершенно не означало их присутствия в офицерской столовой, не говоря уже о солдатских.
Бусыгин постоянно пасся в военторговском магазинчике, и уже лично под покровом ночи таскал к себе в комнату дефицитное импортное тряпье и стерео технику, которые доставались лишь особо храбрым офицерам из простых смертных и привычно - полковому начальству и его любовницам.
Помимо этого прапорщик частенько отправлялся в краткие командировки в Союз, везя подарки к праздникам семьям командира и его зама, не забывая завернуть на парочку деньков и к себе домой.
Проще говоря, гвардии старший прапорщик жил по правилу - я для вас все сделаю, но и вы меня не обделите. До сих пор - не обижали.
Внимательно выслушав мрачного Яцыну, старшина с сомнением покачал почти квадратной головой.
- Сложная работенка!
- Проси что хочешь, - нетерпеливо оборвал его взвинченный подполковник, - командировку в Союз, медаль. А хочешь - в Кабул рванешь недели на две. Спирт получишь. Килограммов пять. Оторвешься там по полной с госпитальными шлюхами.
- К ордену бы хорошо, Николай Степанович, - вкрадчиво прошептал прапорщик.
- Будет тебе "Звездочка", - подвел итог неприятному разговору подполковник.
Бусыгин обиженно засопел, а потом выдавил:
- Мне бы "Боевого Красного Знамени".
Яцына просто задохнулся от подобной наглости прапорюги. Даже он, постоянно ходивший с батальонами и ротами в горы, два раза раненный, не прятавшийся от пуль за спинами подчиненных, не имел подобного ордена. Редкой была подобная награда в полку. Можно сказать раритетной.
- Судите сами, - монотонно загудел Бусыгин, и лишь глаза его хитро поблескивали из-под кустистых седоватых бровей. - Если попадусь - все на меня. Никто не заступится. В одиночку на танк иду. Разве не так?
- Так, - честно признался подполковник.
Бусыгин тихо сопел, опустив голову, и всем своим видом давал понять, что он и пальцем не пошевелит, не добившись своего. Яцына молча скрипел зубами, собираясь с мыслями.
- Лады, будет тебе орден, - отрезал заместитель командира полка и, не пожимая руки Бусыгину, пошел прочь, понимая, что останься он еще на минуту и быть прапорюге нещадно битым.
3.
Следующим ранним утром командир вместе с начальником штаба полка провожали боевую колонну, которая сопровождала разбитую технику, утаскиваемую в Союз ротой тяжелых машин. Начальник штаба привычно выстреливал параграфы инструкций в офицеров и солдат.
Вдруг подполковник осекся, а шеренги разом сломались, полуобернувшись в сторону трейлеров.
- Сука, Иванов, убью тебя, гаденыш! Сученок гребаный!! - раздавался из-за машин истошный крик, перемежаемый звуком ударов. - Урою, Заика! Мать твою...Кто же тебя только в армию взял, заику хренова? Мычишь как телок...
Начальник штаба покосился на командира. Полковник, машинально подумав о том, что заик, в самом деле, в армию не призывают и по всему выходит, что с парнем вышел какой-то казус в военкомате или же родители просто-напросто не смогли откупить сына от службы, неуловимо качнул головой. Начальник штаба, будучи в полку новичком, опрометью, как мальчишка, бросился за машины, где удары становились чаще, а их сильный и частый звук все настойчивее подавлял речь заикающегося человека:
- Б-б-больно! Н-н-не н-н-на-д-д-до!
К командиру полка вернулся запыхавшийся начальник штаба.
- Прапор с Хайратона. Солдата ремнем бьет. Пряжкой бьет. Рядового Иванова Алексея. Молодой он у них. И ногами. А еще черенком от лопаты. Кровищи вокруг - море!
У командира брови удивленными уголками вверх.
- Боец автомат потерял. Утверждает, что украли. Но, сами знаете, что за народ в этой роте - наркоманы, ворье и пьяницы. Командиры - такие же. Постоянно по Афгану колесят, а контроля - никакого. Прапор ихний все время пропьянствовал у нас во втором модуле, а теперь порядок стал наводить.
- Не так наводит, - строго заметил командир полка.
- Автомат все-таки, - развел руками бдительный подполковник. - Я понимаю прапорщика. А вдруг и в самом деле душманам продал? И из него по нашим будут стрелять. Главное, чтобы не до смерти забил и не у нас в полку.
- Автомат - это серьезно, - сказал кто-то из строя. - За него свои или шею сворачивают, или под трибунал подводят.
- Да нет. Пацан отлежится. А пока до Харитона доедут, новый Калаш купят. Лучше прежнего. Бачи им даже номера бесплатно перебьют. Автомобилисты ребята богатые, не то, что мы, пехота, - возразил кто-то в том же строю, и все согласно засмеялись.
Командир резанул взглядом расползшиеся шеренги и смех тут же оборвался. Вновь стало слышно, как стонет, поскуливая, солдатик, доказывая, заикаясь, что ни в чем не виноват. Доносился и второй голос, грубее и жестче, суливший бойцу такие муки, что предыдущие три месяца в роте покажутся ему прогулкой в рай.
Полковник вновь кивнул и начальник штаба деловито и размеренно продолжил инструктаж, говоря громче обычного. Строй напрягся, тут же забывая об инциденте и его участниках.
4.
Через пять месяцев на плацу, под оркестр, на общем построении части ее командир полковник Яцына вручал старшине первой роты Бусыгину Валентину Трофимовичу орден Боевого Красного Знамени.
Новички полка смотрели на бравого старшину с уважением и завистью. Ветераны недоумевали, попутно гадая, где и как смог прогнуться перед начальством шустрилка Бусыгин, но так ничего и не надумали. Даже Ипатьев уже забыл о появившемся когда-то в его батальоне автомате с перебитым номером.
Лишь Яцына все помнил и, пожимая руку прапорщику, подумал: "Нет, прапорюга, воздастся тебе за наглость на этом свете. Бля буду, воздастся. И лучше бы здесь, в Афгане, не отходя, так сказать, от кассы".
5.
Еще до восхода солнца группа афганцев из девятнадцати человек, возглавляемая молодым, но чрезвычайно опытным и бесстрашным командиром двадцатитрехлетним Замоном, заняла исходные позиции в районе кишлака Лагмани, который примыкал к дороге Чарикар - Джабаль-ус-Сарадж. Информация была точной, и муджахеды знали наверняка, что именно сегодня большая колонна шурави будет проходить по этой трассе. Советские начинали вывод своих войск из Афганистана.
Замон точно и грамотно указал каждому бойцу его позицию, не забыв обстоятельно проинструктировать, кто как должен вести себя во время предстоящего боя. Люди, гораздо старше командира по возрасту, внимательно и сосредоточенно выслушивали наставления начальника, согласно и вместе с тем уважительно качая головами. Да и как им было не благоговеть перед бесстрашным до безрассудства Замоном?
За последние четыре года только он лично сжег пятнадцать единиц бронетехники шурави: боевые машины пехоты, бронетранспортеры и даже один танк. А в боях проявлял такие ярость и хитроумие, что сам легендарный Ахмад Шах Масуд сначала пригласил Замона на беседу, долго расспрашивая о жизни, а затем, после дополнительной подготовки в специальном тренировочном лагере в Пакистане, назначил командиром ударного отряда, направляемого в самые ответственные районы боевых действий.
Определив каждому подчиненному его задачи, Замон, таясь, еще раз обошел место предстоящего боя, стараясь понять, все ли он учел при подготовке к огневому столкновению. Рядом с командиром бесшумно двигался восемнадцатилетний Зульмай - худенький невзрачный новичок, которого взял в отряд его легендарный командир.
Замон сознательно держал Зульмая рядом с собой. Тот был молод, неопытен и командир, понимая, что из новичка выйдет в последующем отличный бесстрашный боец, крайне деликатно и незаметно опекал его, передавая свои знания и умение.
Но у подобной заботы было и еще одно обстоятельство - удивительная схожесть судеб Замона и Зульмая, о чем командир никому, естественно, не говорил.
Новичок в детстве рано лишился родителей и скитался по родственникам, которые, порой, поступали хуже чужих.
Так же, как и Зульмай, Замон не по своей воле попал в правительственные войска, где подвергался таким пыткам и издевательствам, что ему, в итоге, пришлось бежать на сторону врагов, которые, в итоге, оказались, заботливее и человечней многих прежних сослуживцев и командиров.
Подобно Зульмаю, который был пуштуном из-под Гардеза, Замон тоже попал в незнакомые для себя места и столкнулся с местным языком, на котором он до этого не говорил. Все было новым и давалось с трудом.
А еще было у Зульмая то, что присутствовало и в Замоне - обостренное чувство справедливости и острое желание отомстить за свои прежние обиды.
Глядя на то, как подчиненный напряженно держит автомат в руках, и настороженно озирается по сторонам, стараясь унять нервную внутреннюю дрожь, Замон мягко улыбнулся и, как обычно, заикаясь, уверенно сказал: "Не бойся, Зульмай. Мы их победим. Обязательно победим! Велик Аллах и милостив!".