Обратная дорога растягивается, как резиновая лента. Мы обгорели, мышцы болят от ласт, ступни саднят. Бредем молча, изредка переглядываясь и улыбаясь. Ну, типа, молчим без обид, а просто от усталости.
Только Леша держится бодро. Навьючив сетку с мокрыми ракушками на плечи, он убегает далеко вперед, а потом дожидается нас около каких-нибудь кустов. Пропускает вперед и через пару минут обгоняет, чтобы снова убежать. Еле передвигая ноги по рыхлому песку, я с завистью провожаю его взглядом. Как бодренько носится! Похоже, ему с нами идти совсем скучно. Ну и сказал бы, что пойдет вперед, в пансионат, чего бегать взад-вперед? Хорошо, что солнце опускается и уже совсем нежарко.
Останавливаемся мы один раз, уже перейдя на Черное море, чтобы немного отдохнуть и выкупаться. Жара кончилась и вода такая нежная, что ощущения испытываешь, когда в нее заходишь, просто неприличные.
Стоя по плечи в воде, я искоса поглядываю на остальных. Все трое такие задумчивые, как будто прислушиваются к чему-то. Наверное, чувствуют то же самое. Аля, постояв немного, с длинным вздохом плавно опускается в воду, как будто хочет раствориться. Через секунду мы втроем, не сговариваясь, так же упадаем, подламывая ноги и сладостно стеная. По мере того, как наши головы уходят под воду, стоны превращаются в булькающее мычание.
Вода принимает нас в себя, потом переворачивает, и мы расслабленно болтаемся кверху спинами. Ленимся до последнего, а потом, взмахивая руками, переворачиваемся с шумом и брызгами, чтобы как следует вдохнуть. И снова падаем на воду. Шалить неохота.
- А вот на лиманах на Азове вода такая соленая, - вперемешку с бульканьем сообщает Валера, переворачиваясь в разные стороны, - что на ней можно лежать и не тонуть...
- Какие еще лиманы, это где-то далеко, на Мертвом море, кажется, - авторитетно заявляет Аля, - нам Мартышка по географии рассказывала.
- На лиманах тоже так, папины мужики с работы туда на рыбалку ездят, - вступаюсь я за Валеру.
- П-ф-ф, - Аля пытается презрительно фыркнуть, но с бульканьем уходит под воду. Вынырнув, все равно прекословит:
- Не знаю, я что-то никогда не слышала, чтобы у нас были такие места.
- Ты не слышала, а я там был. И сам на воде лежал.
- Ой, как здорово! - я подплываю поближе, чтобы Валера видел, как я восхищена, - везет тебе!
- На самом деле, не очень. Там комары просто зверские!
Мы с Алей в один голос разочарованно мычим.
- Да, нам туда нельзя, Ленку бы там до костей обглодали в первые пять минут.
А мидий сегодня вместе приготовим? - неожиданно задает Аля вопрос, который мучает меня от самой баржи. Я уже тридцать раз представила себе посиделки до полуночи на нашей веранде и таинственные прогулки к ночному морю. Хорошо, когда нет родителей и полная свобода! Но спросить об этом я стеснялась, вдруг поймут, как сильно мне этого хочется.
- Не-ет, - смеется Валера, - я разве не сказал, мы сегодня вечерним рейсом уезжаем. У нас путевка кончилась.
У меня такое ощущение, что солнце свалилось за горизонт и сразу похолодало на двадцать градусов. Я изо всех сил стараюсь сделать безразличное лицо. Чувствую, как от стараний его просто перекашивает. Кажется, что уши вразнобой уехали куда-то на затылок. В растерянности ныряю, пытаясь поднять как можно больше брызг. Вынырнув, слышу:
- Лен, ты что, расстроилась, да? - Валера внимательно на меня смотрит. Чтоб он скис! И чего пялится!?
- Да нет, - я максимально безразлична, - я просто подумала, что нам двоим столько мидий нипочем не съесть.
- Ну, насчет этого я вас сейчас научу! - вдохновляется бесчувственный Валера.
Ну, кто бы сомневался, что он знает две тыщи способов, как съесть побольше мидий!
- Просто приварите их в кипятке и, когда остынут, положите в морозилку. Потом будете доставать по чуть-чуть и готовить, что хотите.
Он победно смотрит на нас. Наверное, ждет, что сейчас мы запрыгаем от радости - не получится ракушкам пропасть!
- Понятно, - с неопределенной интонацией отзывается Алевтина, поглядывая на меня, - ладно уж, давайте двигаться дальше.
Через несколько минут впереди уже маячит сетка-рабица пансионатского забора. Мы еле волочим ноги. Я уже не расстраиваюсь так сильно, и начинаю прикидывать, что же мы действительно сделаем с мидиями.
Чтобы ракушки не испортились, их надо поставить на плиту в ведре или в большой кастрюле. Они нагреются и раскроют створки. Тогда их надо вытащить и готовить из них всякие вкусности. Все это прекрасно, но где взять ведро или кастрюлю? Кастрюля, которая в домике, мала, с ней придется бегать на кухню десять раз. Я и один-то не хочу.
От раздумий меня отвлекают два младенца лет семи, выскочивших нам навстречу из-за забора. Увидев нас, они останавливаются, как вкопанные и пихают друг друга локтями:
- Смотри, смотри, это они! - от пронзительно возбужденного шепота мне становится не по себе. Я этих деток не знаю. Может, ребята с ними знакомы? Мы вчетвером с недоумением переглядываемся, обходя застывших на тропинке деток. За нашими спинами они продолжают препираться:
- Не, это другие, про тех сказали - двое. А этих видишь сколько!
Я еще ничего не придумала, но чувствую себя все неуютнее. Аля у меня в гостях, так что, если это связано именно с нами, то, скорее всего со мной. Я лихорадочно вспоминаю, все ли мы закрыли и выключили в домике. Хотя, кроме холодильника и сиротской лампочки под потолком, там и выключать-то нечего.
Мы преодолеваем последние метры до нашей веранды, обходим пышный куст, и у меня падает сердце. На ступеньках веранды, покуривая, сидит мой мрачный папа. А вот и мама спешит от домика администрации вместе с директором пансионата, что-то взволнованно ему доказывая. Директор, невысокий лысый дядька в небесно-голубой рубашке и светлых отутюженных брюках, обреченно слушает, наклоняя голову к плечу и страдальчески морщась. В руках у него огромная связка ключей.
Папа поворачивает голову и замечает нашу обгорелую компанию, медленно приближающуюся к крылечку.
Торопиться нам совсем не хочется. Мне стыдно до злых слез. Судя по тому, что здесь директор, и даже маленькие дети на окраине пансионата нас узнают, переполох мама устроила нешуточный. Папа быстро взглядывает на нас, на ребят, снова на нас и на сетки с мидиями. И молчит. Обычное дело. Я тоже молчу, со злостью поклявшись про себя, что до завтрашнего дня ни одного слова им не скажу.
- Здравствуйте - безмятежно здоровается Валера, сваливая с плеча увесистую сетку. Леша топчется чуть сзади, укрывшись за Валеркиной спиной. Папа бурчит в ответ что-то неразборчивое и, отвернувшись, внимательно смотрит на подходящую маму. Наконец, мама нас замечает.
- Лена!!! - восклицает она негодующе, стремительно подходя к нам вплотную. Голос у нее звенит. - Да как же ты могла?! Я тут уже всех на ноги подняла! Где же вы были!?!
Я чувствую, как мои глаза стремительно наполняются слезами. От несправедливости обвинений я забываю, что собиралась молчать:
- А что мы такого сделали?
- Как это что? Как это что?!?
Дверь на веранде соседей распахивается, и на перилах повисают довольные зрители. Как я и предполагала, один из них - папин знакомый. Папа встает с крыльца и подходит пожать ему руку. Чувствует он себя явно неловко. В отличие от знакомого.
- А-а, так это про ваших невест по радио сегодня объявляли? - густым басом интересуется он, доброжелательно нас разглядывая. Мне хочется провалиться сквозь землю и остаться в Австралии. И не возвращаться никогда-никогда. Голос у мужика такой, что появляются зрители и на веранде соседнего домика. Я чувствую, что еще пара секунд, и я просто убегу и буду ночевать где-нибудь в кустах.
- Да я чуть с ума не сошла!!! - продолжает накалять обстановку мама, - а если вы утонули где-нибудь?!? Ну, как, по-твоему, я должна себя чувствовать!?! Да вас же не было це-лый день! - она возмущенно смотрит на меня.
Директор, неловко потоптавшись рядом, отходит к папе, тоже здоровается с ним за руку, и, чтобы занять себя, закуривает.
- Здравствуйте, - безмятежно здоровается Валера с мамой. Мама порывисто отворачивается, но вежливость берет верх, и она возмущенно отвечает на приветствие.
- Мама, вы же собирались завтра приехать... - я пытаюсь объяснить ей, что если бы они ночевали в городе, то и не знали бы, утонули мы или нет, еще целые сутки. Но мама все понимает по-своему:
- Значит, если нас нет, то можно делать что хотите? Так, что ли? Ну, все, с меня хватит!
- Да, так! А как ты догадалась? Мы с Алей целый год ждали, когда же, наконец, нам можно будет утонуть спокойно! А тут приехали вы и все нам испортили! И еще по радио нас разыскивали, да? Я правильно поняла? Спасибо большое! Вон, посмотри, сколько зрителей! Всем интересно!
Мама оглядывается по сторонам и несколько остывает. В отличие от меня. Вообще, у нас слегка беспокойное семейство. Я беспрерывно скандалю с бабкой, а когда наступает передышка, бабка с не меньшим азартом скандалит с мамой. А мама у меня душевная и хорошая, но откуда-то у нее, северянки, внешность итальянской графини и такой же темперамент. Папа предпочитает не вмешиваться вообще. Он нас всех любит. Ему, наверное, тяжелее всего. Но иногда его безучастность меня возмущает.
- Ладно, хорошо, что ничего не случилось, идите отпирайте дверь, будем готовить ужин, - мама решает, что воспитательный момент окончен. Но я уже завелась. Меня возмущает, что нас выставили на посмешище перед целой кучей народу. И перед ребятами тоже. Десять минут назад я на них злилась за вечерний отъезд, а сейчас я их обоих горячо люблю:
- И, между прочим, это Валера и Алексей. Они с вами поздоровались. И нечего на них смотреть, как Ленин на буржуазию, они ничего плохого с нами не сделали.
Мама потрясена моим нахальством:
- Ты меня с отцом еще воспитывать будешь? Не доросла еще! И я поздоровалась с этими твоими... Валерой и Лешей!
- Не с этими твоими, а просто с Валерой и Лешей, - меня несет, как яхту в ураган, - значит, ты поздоровалась так тихо, что никто этого не услышал.
- Ле-на... - замогильным шепотом одергивает меня сзади Алевтина и больно щиплет за руку, - прекрати немедленно! - и, сладким голосом, обращаясь к маме, - Дина Васильевна, мы поняли, извините нас, пожалуйста! Все ведь хорошо, мы уже идем ужинать.
- Детский сад - вполголоса говорю я, - ты еще скажи, что мы больше не будем, - я поворачиваюсь к ребятам, - ну, что, до свидания!
- А что, мальчики не останутся с нами ужинать? - светским голосом осведомляется мама. Я возмущенно фыркаю.
Валера, сверкая стоваттной улыбкой, объясняет:
- Спасибо, но у нас катер через час. Нам надо еще собраться. У мамы отпуск заканчивается, ей завтра на работу.
- Ну, что ж, очень жаль. А где твоя мама работает?
- Там же, где и вы, в АзЧерНИРО.
Мама приятно удивлена и смотрит на Валеру внимательнее:
- Да? И кто же твоя мама?
- Пелик Алевтина Григорьевна. Она на первой этаже в лаборатории гидрографии сидит. А я к ней захожу часто, и вас там видел.
Леша на заднем плане страдальчески переминается с ноги на ногу, с каждым шажком отодвигаясь подальше от нашего домика. Валера лучезарно прощается с подобревшей мамой, радостно кивает нам, и они, наконец-то, уходят. После этого мама, наконец-то, замечает две сетки с мидиями:
- Ой, а вы что, за мидиями ходили?
Я злобно молчу, проговаривая про себя самые язвительные варианты ответов (нет, мы оргию устраивали, а мидии просто так, сами с неба упали), и Аля берет на себя роль миротворца:
- Да, Дина Васильевна. Ходили далеко, аж за рыбацкую деревню. Ребята все нам оставили, им же сегодня уезжать.
- С ума сойти! - страдает мама, - их же теперь все надо перечистить! Из дома уедешь отдохнуть, и здесь надо кухней заниматься!
- Да вы не волнуйтесь, мы с Леной сами все сделаем. Нам бы только ведро раздобыть или тазик, чтобы за два раза хотя бы управиться.
- А, ну это несложно, сейчас мы с отцом сходим к домику, где посуду выдают, попросим.
Папа закатывает глаза, но поднимается со ступеньки, выкидывает окурок и отправляется с мамой. Я слышу из-за кустов его удаляющееся ворчание:
- Ведро вам приспичило, на ночь глядя! Да там уже нету никого, наверное. Сама будешь просить...
Мы утомленно заползаем на крыльцо, отпираем дверь и садимся на ступеньках. Из открытой двери пышет нагретым за день воздухом. Я скорбно молчу, упиваясь несправедливостью окружающих. Алюшка осторожно поглядывает на меня сбоку.
- Ленк, да ладно тебе, хватит злиться. Ну, подумаешь, накричала. Как будто первый раз. Я вон, тоже со своими все время ругаюсь. У тебя еще отец такой..., не встревает.
- Да уж!
- Да! Мой бы, знаешь, что устроил, караул! Орал бы на всю ивановскую, чем это я с парнями занималась. Такое позорище. Представь.
- Да, - я передергиваю плечами, представив.
- Так что, хватит, встряхнись. Счас ракушками займемся, часа три придется ковыряться, не меньше. Ну, давай, развеселись уже!
- Как это я по заказу возьму и развеселюсь? Потерпи, я еще немного подуюсь.
- Сколько?
- Полчаса.
Валя вздыхает и оставляет меня в покое.
Родители возвращаются, мама несет кривенькую алюминиевую кастрюлю. Не слишком большую. Одна ручка у кастрюли привинчена страшноватыми гранеными болтами.
- Девочки, вот все, что мы нашли. Кошмар, у них там нет ничего! Администратор говорит, что пансионат переполнен, все домики заняты. Да, еще за территорией разбили лагерь фантасты со всего Союза. Так им тоже выделили посуду всякую. Вы не видели этот лагерь? Леночка, ты же любишь фантастику?
- Ну, люблю. И что?
- Я подумала, тебе будет интересно.
Я пожимаю плечами. Что же мне теперь, бежать в лагерь и ночевать там? - сердито думаю я, но воздерживаюсь от высказывания мысли вслух. Мама внимательно смотрит на мою надутую физиономию, вздыхает и подводит итог разговора:
- И какая же ты все-таки грубиянка, ужас!
- Да что вы все ко мне пристали... - отчаиваюсь я, но не успеваю закончить фразу. Из-за крыльца показывается Валера и снова освещает окрестности лучезарной улыбкой. Он в светлой рубашке и в джинсах. Похоже, настоящих. На плече - спортивная сумка. В руках - алюминиевый таз чудовищных размеров.
- Вы знаете, мы подумали, может, у вас нет достаточно большой посуды, вот, решили вам оставить. А когда не нужен будет, отдадите завхозу. Мы его предупредили. Вы не думайте, он пищевой, его специально для мидий держат на кухне.
Он поворачивает таз и демонстрирует корявую надпись черной краской "мидии" на его боку. Надпись несколько повышает мое настроение. Я решаю, что, когда у меня будет свое хозяйство, то я тоже понадписываю все тазы и ведра, как в школе или больнице - "варенье", "носки" или, там, "ноги". Будет здорово. А потом буду путать специально при гостях. Представив тазик с надписью "ноги" на кухонной плите, я радостно улыбаюсь.
В двадцать пятый раз попрощавшись с Валерой, мы с Алюшкой вываливаем ракушки в тазик и вдвоем тащим его на кухню. Уже совсем темно. Поместив таз в центр жаркой плиты, мы с облегчением вздыхаем и направляемся на свежий воздух под дерево - отдохнуть, пока ракушки не откроются.
У выхода из кухни за нами с неудовольствием наблюдает рыхлая тетища в обвислом крепдешиновом платье мясных оттенков. Судя по рюшечкам вокруг шеи и по рукавам, когда-то платье было парадно-выходным. На голове у тетки накручена кривая гуля из полуседых волос. Выбившиеся пряди прилипают к лоснящимся щекам.
- А я-то думаю, куда наш тазик с кухни делся! - уперев толстые руки в складки на боках, высказывается она, злобно сверля нас глазами, - вот так вечно, ни стыда, ни совести, задевают куда-нибудь и хоть бы хны! А люди, значит, жди, когда соизволят принесть. Что вылупились, рожи наглые? И не стыдно ведь!
Вот оно, сладкое упоение битвы! Бедная тетка не знает, что мы уже совсем созрели для нормального керченского разговора. Я-то еще хоть как-то выплескивала эмоции, а Алюшка только улыбалась и кивала.
Поэтому она начинает первая, я не успеваю даже рта раскрыть:
- Молчи, карга старая! Мы, по-твоему, не люди? Столько же прав имеем на этот тазик, сколько и ты!
Тетка, не ожидавшая такого резкого отпора, застывает с открытым ртом. Лицо ее багровеет. Я тоже несколько опешиваю от Алиной резкости, но бросать подругу не собираюсь:
- Дышите, дамочка, дышите, а то еще инфаркт заработаете. Свалитесь, а с вашими габаритами вас и до катера не донесут.
Тетка приходит в себя и орет надсадно, как пароходная сирена, пританцовывая на месте и делая в нашу сторону угрожающие движения зажатым в руке половником:
- Ах вы, т-твари малолетние! Паршивки! Да я вас по асфальту размажу! Да я вас...! - она бессильно замолкает, пытаясь придумать для нас самую страшную кару.
- Давай-давай, - вполголоса подбадривает ее Аля, - в тюрьме и помрешь.
- Тем более, бабка, тебе недолго осталось. Мы погибнем молодыми и красивыми, а тебя даже не пожалеет никто, все вздохнут с облегчением, - также негромко дополняю я.
На теткины рулады начинает стекаться народ. Некоторые с чайниками, чтобы два раза не ходить.
Мужчина, прибежавший первым, видит тетку и раздраженно плюется:
- Тьфу ты, опять! Да что ж тебе неймется ни днем, ни ночью! Когда ж у тебя уже путевка закончится! Орет и орет, у меня уже всех внуков поперепугала!
- Что тут? Что случилось? - из темноты подходят все новые и новые любопытствующие. Мужчина, перехватив у нас инициативу, охотно объясняет, пристраивая чайник рядом с нашим тазом:
- Да вот, - кивок подбородком в сторону тетки, - эта краля, как три дня назад въехала в соседний домик, так никакого покоя от ней нету. Орет и орет. То ей дети мешают, то море мокрое, то солнце горячее! На кухню пришел, и тут она! - и, пытаясь перекричать теткины вопли, обращается к ней, - ты спать-то когда-нибудь ложишься, гражданка?
- Не твое дело, старый пердун! - мгновенно переключается тетка, - заткнись и помалкивай, пока я тебе ополовником морду-то не начистила!
- Вот! - дядька жестом призывает всех в свидетели, - сами видите, что тут да как!
Мы паиньками стоим под деревом, предоставив остальным тоже поучаствовать. Симпатии народа не на стороне скандалистки.
- Стыдно, женщина, люди отдыхать сюда приехали, а не ваши грубости слушать! - высказывается кто-то из темноты. Остальные одобряют и всячески поддерживают эту главную мысль.
Тетка еще какое-то время, пораженная всеобщей несправедливостью, пытается рассказать, как было дело, тыча поварешкой в нашу сторону, но от волнения выкрикивает только отдельные несвязные слова, и на нее уже никто не обращает внимания. Кухня заполнена людьми, чайниками, кастрюлями и ковшиками. Мы со вздохом облегчения сползаем в темноте на теплый песок, прислоняемся спинами к шершавому стволу и вытягиваем гудящие ноги. Хорошо!
- Ну, как настроение? - лениво интересуется Аля.
- Спрашиваешь! Вот что значит вовремя поскандалить за справедливость!
- А ты дулась. Можешь пойти сказать тете спасибо. Она тебя успокоила.
- Да, только можно я ей отсюда скажу спасибо и шепотом, а то, боюсь, она меня не поймет. Может и правда съездить поварешкой по горбу.
- Это точно. Ну, это, как лекарство, нельзя же сразу съесть ведро таблеток, нужно по чуть-чуть.
- Ага. А я вот книжку недавно читала, какой-то детектив. Так там все герои бегают к психоаналитику, ну, там, типа, все ему рассказывают, он их утешает или, наоборот, подбадривает. А они ему за это деньги платят.
- Да-а, вот уж этот гнилой Запад, чего придумали! И что?
- Ну, как что? Тетке тоже можно идти в такие психоаналитики. Представляешь, она поорет в свое удовольствие, а ей за это еще и денег заплатят.
- Да-а, - лениво тянет Аля и вдруг заходится здоровым жеребячьим смехом, - ой, Ленк, не могу! Представь, такой смурной американец, ах-ах, я весь несчастный, приходит к этому, ну, психу такому, а тот на него начинает вот так орать, как тетка эта! Со всякими матами и еще по-ва-реш-ка в ру-ке!! - Аля хватает меня за руку, и, утыкаясь лицом в мое голое плечо, размазывает по нему слезы.
- Ага, а потом, - с вас двести долларов!
Наш радостный смех прерывает призыв из кухни:
- Кто ракушки ставил? Почему не смотрите, все уже раскрылись!
Мы подхватываемся и, пробившись к плите между разгоряченных тел, начинаем с натугой кантовать горячий тазик. Народ смотрит с интересом и уважением.
- Ну-ка, сдвиньтесь, - рядом с нами появляется дядечка лет пятидесяти - коричневая
блестящая лысина и прокуренные седые усы. Клетчатая рубашка застегнута на две верхних пуговицы, а ниже из нее вольготно выпирает загорелый живот в седых кудрях, нависая над замасленными штанами.
Он берет наш тазик, как пушинку, и несет к выходу, покрикивая на тех, кто не успевает увернуться. Мы радостно семеним следом.
- Куда? На веранду отнести? - и он уверенно направляется в сторону нашего домика.