Мужчина, держа курс на огонек папиросы на веранде, сворачивает к домику и ставит таз на деревянный стол, вкопанный около ступенек. Потом кричит:
- Тимофеич! Встречай своих красавиц! - и, повернувшись к нам, уточняет, подмигнув, - правильно угадал?
Мы киваем.
- О-о! - обрадованно кричит мой папа, спускаясь по ступенькам, - Никола-а-ич! Давненько мы с тобой не виделись!
Они обмениваются рукопожатием.
- А я вот узнал твою красавицу. На первомайской демонстрации я к вам подходил, а сейчас смотрю - в кухне. Ну, думаю, точно, она. И Тимофеич, наверное, в лоцманском домике. А Дина Васильевна?
- Я здесь, - раздается голос и скрип кровати из темной комнаты. Мама появляется на пороге и всматривается в вечернего посетителя, - это вы, Семен Николаевич?
- Точно! А что это вы в темноте?
- Да, чтобы комары не налетели. Вы садитесь, вот стул. Лена, Аля, вам помочь с ракушками?
- Нет, - отзываюсь я.
Мы уже вовсю трудимся, вынимая желтые комочки из раскрытых раковин и складывая пять в глубокую тарелку, одну себе в рот.
- Я недолго, - рокочет Николаич, только сигаретку выкурю с Тимофеичем, да пойду, меня там на ужин ждут.
- А вы с женой? - светски интересуется мама.
- И с женой, и с детьми, и с внуками, - смеется тот.
- Боже мой, у вас уже и внуки! - поражается мама, - а мне казалось, что вы моложе Саши.
- Да, только у вас сын ведь старший? А у меня две дочки. Старшей уже двадцать два. Вот она и радует потомством. Была бы ваша Ленка старшая, так тоже были бы вы со внуками.
Он смотрит на меня. Я чувствую себя немного неловко.
- А помнишь, Тимофеич, когда на паром ты с ней приехал в гости? Сколько ей было - года два?
- Да уж, - папа довольно крякает и смеется, - два с половиной! У меня и фотографии есть.
- Я ее без всяких фотографий помню - беленькая, ножки, как спички, нос кнопкой. Ростом тебе до колена. А сейчас вон, какая красавица выросла!
Родители одновременно вздыхают, произнося какие-то междометия и делая какие-то жесты. Давая понять, что, ладно уж хвалить, и, ах, как быстро растут, и, ох, хлопот не оберешься...
Через полчаса неспешного курения Николаич засобирался к себе, а мы с Алюшкой как раз закончили разбирать первую партию. Какой хороший тазик! В него вошла ровно половина наших ракушек.
Кряхтя, мы высыпаем в него вторую сетку и примериваемся к бокам.
- Вот какие хитрые хозяйки! - смешливо удивляется Николаич, - угадали, как я начну прощаться, так у них уже и таз для меня готов!
- Давайте мы вас угостим, - спохватывается мама.
- Не-е-т, я их не ем, а у Тани на все такое аллергия. Ни кальмаров, ни каракатиц, даже рачков никогда не поест. Я девчатам донесу до кухни, а обратно они уж сами.
Он подхватывает таз, и мы снова движемся на кухню.
Вежливо попрощавшись с добрым Николаичем, усаживаемся под родное дерево.
- Лен?
- А?
- Он с твоим папой работал, да?
- Угу.
- Он тоже лоцман?
- Не, они давно вместе работали, на паромной переправе, когда родители еще только переехали в Керчь.
- А-а, - Аля задумывается, - слушай, я заметила, твоего батю многие знают в городе, да?
- Да! - Гордо соглашаюсь я и добавляю, - он лучший штурман в городе!
- Да ладно, - Аля настроена скептически.
- Ну, я же не сама это придумала, я слышала, как мужики между собой говорили. Они даже не ему в лицо расхваливали. А между собой. И не просто мужики, а капитаны дальнего плавания, вот!
- Получается, он у тебя как бы знаменитость, что ли?
- Н-ну, наверное, можно и так сказать.
Аля выдает порцию недоверчивого молчания. Наверное, думает, можно ли считать знаменитостью обыкновенного подружкиного папу. Я тоже раньше не задумывалась над этим, но сейчас с удовольствием припоминаю все хвалебные и уважительные слова папиных коллег - капитанов, штурманов, лоцманов.
Наконец Аля находит формулировку, примиряющую ее с известностью моего папы:
- Я думаю, это все равно не по-настоящему, потому что его только в нашем городе знают.
- А вот и нет, он же моряк дальнего плавания! Его знают в северных портах, он там работал. И в Одессе тоже.
- Он и там работал?
- Нет, там у него брат, штурман торгового флота. И, вообще, если перечислять все места, где он был, то его знают и в Африке, и в Индии, и на Кергелене, и на Цейлоне - во многих местах. Так что, можешь считать, что он мировая знаменитость.
- Н-ну, не знаю, - тянет Аля, накручивая локон на палец. Молчит. Похоже, изо всех сил думает, как опровергнуть мое хвастливое утверждение. Ничего не придумав, решительно заявляет:
- В-общем, я не знаю, как объяснить, но это не считается. Не обижайся.
- Да я и не обижаюсь, что он кинозвезда, что ли.
- Вот-вот! - торжествующе подхватывает Аля, - он же не кинозвезда! Я это и хотела сказать. Слушай, а тебе не жалко, что пацаны слиняли?
- А? А, ты про этих. Вроде, нет. Просто все так быстро произошло, даже и непонятно, жалко - не жалко. Хотя, я успела с Лешей поцеловаться зачем-то.
Аля поражена. Она отползает по песку немного назад, чтобы лучше меня видеть и, резко сдув челку, потрясенно смотрит на меня.
- Ну, ты даешь! Когда же ты успела?
- На барже, когда спали. Я и не хотела вовсе, - я скромно опускаю глаза, - и, вообще, лучше бы это был Валера.
- Да-а, - неопределенно тянет Аля. Похоже, я действительно ее ошарашила. Ну, ничего, будет знать, как критиковать моего папу.
Мы молчим. Я молчу, наслаждаясь произведенным эффектом. Алька молчит, что-то активно обдумывая. Уперев взгляд в загорелую коленку, одной рукой чешет комариный укус на щиколотке, другой яростно накручивает локон. Через пару минут резко бросает все занятия, встряхивается и провозглашает:
- А вот я бы с Лешей никогда не стала бы встречаться!
- А я и не встречаюсь.
- Да? И целоваться бы тоже не стала бы! - она выжидательно-торжествующе смотрит на меня.
Я собираюсь небрежно пожать плечами и ничего не спрашивать, но не выдерживаю:
- Да? Интересно, почему?
- Есть одна причина. Я даже не могу говорить такие вещи...
- Какие такие?
- Ну, такие...
- Аль, ну, хватит уже. Скажи.
- Нет, - Аля наслаждается, - пойду-ка я посмотрю ракушки, - озабоченно спохватывается она и убегает в кухню.
Я перебираю все возможные варианты. Вроде бы он не хамил, не ставил себя в смешные ситуации. И Валера к нему относился нормально. А то бывает так, что пацан, вроде бы, нормальный, а потом выясняется, что он козел отпущения и над ним все вечно смеются. Конечно, это нехорошо, обращать внимание на такие вещи, но все равно неприятно, когда над тобой потом тоже ржут за компанию.
В голову абсолютно ничего не приходит, и я потерянно вздыхаю. Остается ждать, когда Але надоест меня терзать и она все расскажет. Тогда можно будет с ней поспорить. А может быть, она и не придумала ничего, - просто решила меня помучить?
- Ленк! - мучительница появляется в дверях и машет мне рукой, - подходи давай, все готово.
Мы, обливаясь потом, тащим горячий тазик по узкой дорожке, и я делаю еще одну попытку:
- Аль?
- М-м?
- Не скажешь?
- Не-а!
- Ну, понятно все.
- Что тебе понятно?
- Да все...
- Нет, ты скажи!
- Осторожно, розы, не влезь спиной!
- Ты мне зубы не заговаривай! Колись, давай!
- Я думаю, что ты ничего не знаешь, а просто так говоришь, чтобы меня позлить.
- Да-а?
- Да-а! И не останавливайся, а то у меня пальцы соскальзывают, могу уронить. Так что, можешь молчать, сколько влезет, мне не интересно.
- Ой, можно подумать, твой Лешечка просто суперзвезда экрана! Да я тебе про него такое скажу!
- Ну и скажи!
Мы водружаем таз на деревянный стол, залитый водой и усеянный осколками раковин, и становимся друг против друга, уперев руки в бока.
- Девочки, вам еще не надоело возиться с мидиями? - томно интересуется мама из темной комнаты, - мы с папой хотели прогуляться к пляжу, может, пойдете с нами?
Мы перестаем сверлить друг друга взглядом:
- Нет, спасибо, Дина Васильевна, мы лучше закончим, а то ракушки пропадут до утра, - приветливо отвечает Алюшка.
- Да, мам, идите. Мы уже сегодня нагулялись, - и я снова впиваюсь в подружку взглядом, - ну, так что, скажешь? - последние слова я произношу шепотом.
- Дай, хоть они уйдут, а то я не могу такие вещи...- тоже шепотом продолжает интриговать меня Аля. Уже и непонятно, кто из нас с большим нетерпением ждет, когда взрослые отчалят.
Наконец, голоса моих родителей затихают вдали. Я бросаю в кастрюлю очередную мидию и прекращаю процесс.
- Лен, ну ты чего остановилась, мы так до утра будем с ними валандаться, - вредная Алька делает вид, что абсолютно позабыла о моих претензиях.
- Ну, давай, говори, а то я вообще не буду их чистить!
Аля вздыхает, меряет взглядом внушительную кучу ракушек в тазу и продолжает доламываться:
- Ну, в-общем, не знаю, прямо.... Как сказать-то? Ну, короче...
Я готова ее убить. Аля испытующе смотрит на меня и, очевидно, понимая, что дальше накалять обстановку слишком опасно, наконец решается и выпаливает:
- А у твоего Леши - жопа волосатая!
- ???... - я теряюсь настолько, что решительно не знаю, что сказать. Смотрю на подружку диким взглядом и, вздохнув, приступаю к обработке ракушек.
Не дождавшись никакой реакции, Аля несколько теряется. Какое-то время мы старательно хрустим раковинами, трудимся активно и молча.
Я пытаюсь собрать мысли в кучу. Как-то они не собираются. С одной стороны - в кино про молодежь никогда волосатых мальчиков не показывают. С другой стороны, если он говорит уже басом и наверняка бреется, почему бы ему и не отрастить себе волосья по всему телу? Ведь не он же их сажал и выращивал, небось, сам страдает из-за этого. И потом, тоже мне, кино - ну посмотрела я фильм "Розыгрыш"! Ах, какие мальчики и девочки, друг друга по именам называют, острят, беседы интеллектуальные ведут! Что-то у нас в школе даже близко ничего такого нет. Мои одноклассники даже, наверное, не знают, как меня зовут, "Патлатая" - это еще самое ласковое прозвище.
Что-то я не про то думаю. Надо, наверное, думать про Лешину волосатую жопу. А что про нее думать? Мне становится весело, и я интересуюсь у Алюшки:
- А ты когда это заметила, сразу? Или ты все время смотрела только на его жопу?
Аля ежится. По-моему, до нее начинает доходить, что зря она это затеяла.
- Нет, конечно. Просто это бросается в глаза.
- Надо же, а все время жалуешься, что плохо видишь. А тут, волосатая жопа сама тебе в глаза бросилась. Можно сравнить с другими жопами. А как Валерина жопа, получше? Или на ней просто волосы посветлее?
Аля теряет терпение и бросает нож на стол. Губы у нее дрожат:
- Ну, может, хватит уже? И что ты все заладила, жопа - жопа! Соседи услышат.
- Да? А я думала, это ты у нас интересуешься волосатостью жоп.
- Лена, перестань! - в голосе у Алюшки слышатся слезы. Я чувствую, что меня опять занесло и раскаиваюсь. Тем более, что я ведь даже не сержусь на нее - такое детство, куда тут сердиться! Я открываю рот, чтобы начать мириться, но не удерживаюсь от последнего замечания:
- Тем более, что мы с ним не жопами целовались.
Аля застывает, держа двумя руками раковину, как белка орешек, мгновение смотрит на меня с открытым ртом, и я по-настоящему пугаюсь. Вид у нее такой, как будто сейчас с ней случится настоящая истерика. Но пауза длится всего секунду. После чего мы с ней разражаемся гомерическим хохотом.
- Ну, наконец-то, девочки в хорошем настроении! - радостно комментирует подошедшая мама, - приятно слышать, что все в порядке!
Похоже, нам повезло, и родители не слышали наших разборок.
После ужина мы долго сидим на веранде за полуразоренным столом, лениво подъедаем привезенные мамой вкусности и самостоятельно приготовленные мидии и тихонько болтаем. За перилами веранды звонко тарахтят сверчки. На клумбе у соседнего крылечка волшебно, прямо на наших глазах, раскрылись гигантские цветы душистого табака и залили теплую темноту нежным ароматом.
Родители давно спят, милостиво позволив нам куковать до отвала ("только не шумите и не уходите никуда, чтобы я не волновалась" - в промежутке между двумя зевками предупредила из комнаты мама). И мы собираемся воспользоваться разрешением на полную катушку. Тем более, что завтра дневным катером мы уедем в город.
Я, было, расстроилась из-за того, что поездка на день сократилась, но папа перед сном торжественно показал путевку на целую неделю отдыха через пять дней. И я быстро утешилась. Неделя на косе - не маленький срок, надо придумать, какие тряпки взять с собой. Впереди пять дней на подготовку, может, я даже успею дошить ту разноцветную маечку из маминого, недокроеного пять лет назад, платья. С ней и шорты будут замечательно смотреться.
Дождавшись, когда родители заснут, мы совершаем последнюю вылазку в ночь - посмотреть на звезды. Искать обувку в темноте неохота, поэтому мы убредаем босиком, держась друг за друга и размахивая руками перед носом, чтобы не налететь на кусты.
Пробираемся за магазин, где совершенно чернильная темнота, и полчаса стоим на узкой тропинке, задрав головы. Звезды спустились пониже и рассматривают нас. Я представляю наши лица сверху - два неподвижных белых пятна с раскрытыми глазами и ртами, и на всякий случай улыбаюсь звездам. Я бы помахала рукой, но стесняюсь Али.
- А вот мы три года назад ездили по Южному берегу и одну ночь заночевали в Чебан-Кале. Там на берегу моря стоянка для машин и место, где можно ставить палатки и даже разводить костры, - негромко рассказываю Але, не отводя взгляда от звезд, - так там обрыв свежий - темный такой, потом асфальт, потом большие валуны черного цвета, потом - черная галька. И она плавно переходит в черный песок. Представляешь, какая там ночью темнота! И звезды из-за этого низкие-низкие, как будто прямо над головой висят. Большие!
- Здорово!
- Да, мы пошли купаться и чуть море не потеряли в темноте.
- Надо фонарик брать.
- Надо, конечно. Просто про него все время как-то забывается.
- Ага, я тоже заметила, когда едешь так, то кажется, что будет все время солнце и жарко. Про ночь не думается.
- В следующий раз обязательно возьмем фонарик.
- Лен, я наверно не поеду на неделю. Вряд ли меня отпустят.
- Ну-у, а что же я буду одна здесь делать? Давай я попрошу маму, она с твоей поговорит. Вот увидишь, она согласится. Моя мама умеет уговаривать.
- Не знаю. Посмотрим. И потом, если честно, неделя здесь - это скучно. Я бы лучше на горпляж поехала. Там народу много. И баскетбол, и аттракционы всякие. И воды пресной побольше.
- Тебе здесь воды пресной не хватало? - я потрясена, расстроена и несколько обижена за косу.
- Конечно. Ведь надо же обмыться пресной водой после моря, а здесь нет душа совсем.
- Ну, не знаю. Я тут прекрасно могу обходиться без пресного душа чуть ли не месяц. И ничего, не помираю.
- Но это же, наверное, вредно - так долго без настоящей воды!
- Да тут самая чистая и прозрачная вода!
- Ага, соленая.
- Да уж, в кране у нас лучше вода, можно подумать. Ну ладно, если не хочешь, что уж делать. Но ты еще подумай, ладно? Хотя бы дня на три приедешь, хорошо? Ну, Алечка!
- Ну, хорошо, на три дня приеду, - милостиво соглашается моя чистоплотная подружка.
На следующий день, выспавшись и накупавшись про запас, мы висим на корме "Рейда", кормим чаек специально припасенным хлебом и наблюдаем пенный след, оставляемый катером.
Наши любимые места в салоне оккупированы младенцами из портовского детсада. Их всей толпой загнали внутрь, чтобы ненароком не поронять в воду. Теперь оттуда доносятся писк, шебуршение и командные вопли воспитателей.
Я вспоминаю, что нас тоже так возили. Только на автобусе и на городской пляж. И поили там чаем из большущего бидона. Больше всего меня тогда радовал хлеб с маслом, потому что на жаре масло размягчалось и ровненько размазывалось по хлебушку. Не то, что в группе, когда холодный кусок масла был просто небрежно вдавлен в хлебную мякоть и жевать его приходилось целиком, бр-р! Все мои попытки дождаться, когда масло размягчится, воспринимались воспитателями как личное оскорбление. В общем, на меня орали. Практически каждый день. Потому что, если не было хлеба с маслом, то была еще какая-нибудь гадость, типа какао с кусками пенки или печенки, тушеной в чем-то белесом и комковатом. Меня тошнило, а воспитатели меня за это ненавидели.
Углубившись в кулинарные воспоминания, я размеренно отрываю кусочки черствого хлеба и бросаю их в пенящуюся воду. Чайки висят в воздухе напротив моего лица. Некоторые так близко, что мы в упор смотрим друг на друга. Они такие чистенькие, такие аккуратные. Очень красивые. Чаек любят ругать за их пристрастие к помойкам. Вот бы все, кто шарится по мусору, выглядели так же аристократически. Я фыркаю, представив себе лорда в смокинге среди мусорных развалов.
Мне кажется, чайки - они, как кошки. Живут совсем рядом, все к ним привыкли и уже не замечают, какие они красивые. Настоящие красивые звери. Здорово, что у нас такие есть. А не только крысы и тараканы.
Под локтем, умирая от восторга при виде чаек, визжит какой-то киндер и скандальным голосом требует у мамы "хлебушка для птичек". Мама, удерживая отпрыска за лямки штанишек, оправдывается, что хлебушек в сумке на самом дне, а сумка у бабушки, а бабушка в салоне...
Я отдаю младенцу остатки булки и уступаю им место у флагштока. Измученная бурными восторгами сына, мать крепко обхватывает его поперек живота, устанавливает на поручень и умоляет не бросать весь хлебушек сразу.
Я отхожу к пустому борту, свешиваю голову и смотрю на завитки пены. Мне кажется, я могу смотреть на них бесконечно. Катер разрубает воду, и она становится похожа на сочный зеленый мармелад. Глыбы прозрачного мармелада, громоздящиеся друг на друга. А поверху - беспрестанное закручивание белоснежных завитков. Это похоже на морозные узоры, только живые. И разные. Если стоять ближе к корме - завитки мелкие, крутые и быстрые. А у борта - плавные и пологие разводы. Красиво.
Вот так минут десять посмотришь, а потом, когда катер начинает швартоваться, все происходящее на берегу кажется резким и грубым - прямоугольное железо портовых судов и кранов, залитый солнцем бетон построек, пронзительные крики матросов и скрежет трапа по бортам и палубе "Рейда".
Мы с Алей, уставшие и отдохнувшие одновременно, лениво шлепаем к остановке, закинув на плечи полупустые сумки. Мои родители приедут вечерним катером. Встречные прохожие понимающе улыбаются, видя наши подпекшиеся физиономии и перепутанные выгоревшие патлы.
- Что, назагорались, красавицы? - утвердительно вопрошает благодушный дедуля с авоськой. В авоське - трехлитровая банка с пивом - причина его благодушия.
Мы собираемся закатить глаза и прибавить шаг, но следующий вопрос мирит нас с дедушкой:
- Как там коса? Стоит еще? Пансионат работает?
- Стоит! - радостно сообщаем деду, оборачиваясь на ходу, - и пансионат работает! Все в полном порядке!
Москва зима 2002г. - Керчь лето 2002г. - Москва 23 декабря 2004г.