Саинчи пел. Сухая рука мерно ходила над дрожащими струнами, заточенный ноготь, с детства стискиваемый специальной колодочкой для придания нужной формы, цеплял натянутые струны, казалось, лишь повинуясь пульсирующей в жилах крови и паузам в дыхании, когда певец умолкал, набирая в тощую грудь воздуха. Звук возникал, длился, угасал, уступая место новому звуку, будто тот ловил кончик воздушной нити, вплетался в него сам, продолжая мелодию. Такую простую. Другой не требовалось, знал старый саа саинчи, чтобы музыка не мешала пересказывать картины, плывущие перед раскрытыми невидящими глазами. Они думали он - слепец. Потом думали - обманщик. Песня ничему не учит их, тех, кто пытается слышать ушами, и видеть лишь то, что мир подсовывает к открытым глазам. Но он знал и о другой силе песен. Не проникая в глубинный смысл, те, кто слышал ее, все равно повиновались, делая то, что велит делать смысл срединный, лежащий вторым слоем под звуками и словами.
За такое можно отдать и глаза. Пусть видят больше, временами уходя во внешнюю слепоту. Люди, послушные песням саинчи, не дадут слепцу пропасть, подадут руку, приготовят еду. Вот только старик ушел дальше. Дальше наслаждения всеми смыслами песен саинчи. И теперь, бродя в темноте, на которую смотрел широко открытыми неподвижными глазами, гадал, сумеет ли вернуться. И захочет ли. И - отпустит ли его тайный бог песен, который и заманил старика на территории, не принадлежащие людям.
Но песня длилась и саинчи выбросил из головы мысли. Так нельзя. Пока идет служение песне, нельзя размышлять о другом, да еще о том, что касается его самого. Тогда речь пойдет уже не о возможности возвращения, а... (ты не должен об этом).
И он не стал.
Пел, пронизывая тающим звуком струны миры и вселенные, видя картины, что наслаивались друг на друга, составляя прихотливое изысканное полотно, где реальности просвечивали, соединяясь в странные композиции, и те начинали свою, странную и прихотливую жизнь. Старый саинчи видел свои воплощения в этих реальностях - чистых и перемешанных. И смеялся беззвучным, не мешающим песне смехом. Кто-то надеется увидеть картину мира? Просчитать ее и найти объяснения всему? Миллионы объяснений миллионов картин плавно вращались у него в голове, напоминая блистающую дорогу звезд, протянутую в ночном небе, созданную из миллионов и миллиардов сгустков, созданных из миллионов и миллиардов вселенных, созданных из миллионов и миллиардов миров. В которых - каждая капля и каждый острейший кончик иглы - площадки для миллионов и миллиардов. Тут песнь можно было начать с начала, без всякого ущерба для композиции. И выпевать бесчисленные варианты, не боясь повторений. Даже когда они были - любой вариант отличался от своей копии. А ведь можно дотянуться до непохожих, и по примеру мироздания, сложить, перемешивая в новом порядке. И получить еще одно сочетание, которое имеет право быть, потому что - вот оно, уже состоялось.
В одном мире саинчи был молодым сильным, любил женщин и оставил множество детей. Вернее, продолжал зачинать их снова и снова, одновременно ведя словесный речитатив над хрупким корпусом легкой ашели. Там, несмотря на бесконечность своего сильного молодого бытия, он понимал, как же кратка жизнь и как быстро приходит старость, сменяясь смертью. Осознание краткости было частью той бесконечности. И это восхищало его.
В другом мире он плел наивные обереги, понимая, хотя был еще мальчишкой, что яростное желание вдохнуть в них настоящую силу - уже настоящая сила. И вассы работали. Вспомнит ли кто-то сейчас (что такое сейчас? - спросил тающий звук струны, но саинчи только повел головой, отводя вопрос) о том, что плетеные детскими руками вассы - работают? И будут работать, пока есть память и яростное желание.
Покидая тот мир, яркий, полный красивых вещей, перерожденных в страшные вещи, терял понимание, уходя в другие миры.
В еще одном он сидел за бескрайним стеклом, постукивая пальцами по панели управления и морщась, слушал голос в микрофоне.
- Локально, мэй Ти. Это не повредит биотопам и планета в целом не пострадает. А нам не придется вывозить отходы. Пусть скажут спасибо, за восстановление природы в целом.
- Угу, через миллион лет, когда возродятся. Если возродятся. Ты говоришь, свалки будут замкнуты?
- Абсолютно, - заверил бодрый голос, - со всех сторон. И помещены в цикл периодической нейтрализации регулярными осадками. Это лучшее, что мы можем сделать с остатками того, что они тут творили.
Помойки, думал мэй Ти, из уважаемой династии мээв-чистильщиков. Несколько черных пятен на золотистом лике планеты, ну что ж, малая цена за восстановление. Вряд ли кто сунется в эти темные, практически безвредные, но бесплодные и унылые пятна. А обязательные инструкции будут оставлены. В кодах растений и животных.
Помойки, думал поющий саинчи, всего лишь помойки, свалки, гнилые пятна на золоте трав. И, уходя, забывал о пришедшем понимании, таком малом по сравнению с бесконечным полотном мира.
Он пел еще долго, переходя следом за изменением тона из одной реальности в другую, встречал понимание на пороге их и оставлял, оставляя увиденный мир, чтобы вместить в голову новые миры и сведения о них - как мелочи, так и о сути. Ведь никто не станет творить мелодию, дергая все струны разом, понимал и о себе саинчи, пока сидел в полутемном зале, черным силуэтом на фоне светлого колыхания занавесей, а перед ним молча сидели на корточках люди, подняв к нему внимательные лица с мокрыми глазами. Они плачут, слушая, думал саинчи с тихой гордостью, потому что я ни разу не позволил себе сбиться с пути саинчи. И все, что встречается мне на этом пути, я обращаю на пользу песне, ибо она - суть всего и струны мироздания. Как обратил на пользу песне этого мужчину, который стоит у стены, крепко расставив сильные ноги, снедаемый желанием власти и вечности. И ту костлявую женщину, которая сменила свою мать, неважно, каким способом, но страсти, что овладели ею - сильнее материнства и заботы. А еще - тихую нежную девочку, что взвалила на себя тяжелый груз и почти погибла под ним. Ее беззаветная самоотверженность достойна прекрасной песни, как и любовь давно сгинувшего охотника, чья смерть засверкала в легенде. Все они - только звуки моей ашели, которые вплетены в мироздание, пел саинчи, не волнуясь, что кто-то из плачущих поймет слова, теперь они бессмертны, и я сделал их такими. Даже их слабости, что идут на смену силе, они лишь лучше оттеняют сверкание. И пусть великая Неллет в своей усталости хочет исчезнуть, а небесный охотник Янне-Валга испугался когда-то своей любви. Взлеты и падения, предательство на смену преданности, смерть на место любви, - грани, порывы ветра, рябь на воде, грозные волны... Вот что делает песню живой.
А еще... он поднял голову, уставив невидящие глаза в темное пространство над сидящими людьми, песня вершится прямо сейчас, вплетая в себя происходящее, еще неведомое ему самому. Даже если сейчас я умру, с наслаждением думал старик, ведя пальцы над струнами, мироздание не прекратит свою песнь. И это прекрасно.
В мерный голос вплелись быстрые шаги, и саинчи запел тише, чтоб не мешать течению жизни, ловил звуки и паузы, проговаривая новую гармонию. Умолк на мгновение, давая место крику.
- Где она? - крик повернул красные от живого огня лица, заставил шагнуть вперед Веста, и вокруг него сразу встали воины, кладя руки на мечи и арбалеты.
Саинчи не прекратил петь, лишь звуки струн изменились, принимая в узор музыки то, что происходило. Где, пела струна, где-где-где... Она, вторила ей другая. Пришел, он пришел, мерно прошептывал саинчи, кивая старой головой. Перебрался, следуя за корой древа, цепляясь руками за ветви его, проплывая мимо полузабытых лиц, заключенных в древнем стволе.
- Взять! - короткий удар по струнам, аккорд вспыхнувшей схватки, такой неравной, топот, возня, тяжелое дыхание, кажется, колыхнувшее пламя, бросающее отсветы на каменные стены.
- Ты! Куда ты забрал? Ее! Их обеих!
И - новый удар - звон струны завершился коротким стоном.
Андрей стоял, согнувшись, с отведенными назад локтями. Кашлял, стараясь восстановить дыхание. Короткий смех перебил кашель. Вест встал напротив, оглядывая опущенную голову и напряженные плечи. Услышав ропот, повернулся к испуганной толпе. Заговорил, не замечая, как подстраивает ритм слов под мерный шепот ашели:
- Вот так приходят они. Завистники, жадные до чужого. Мы ждали великую Неллет, молили дожди о ее возвращении. И она одарила нас милостью своего света! Но в самый лучший момент является враг. Несет в себе кромешную темноту, желая вас всех ослепить. Забрать у вас счастье! Как испокон веков забирала Башня ваши силы, ваши труды, ваши желания.
- Я... - Андрей не договорил, голова дернулась от удара.
- Я! - загремел Вест, становясь так, чтоб люди видели его, а не противника, - я радею о вас, дети мои, возлюбленный мой народ! Я отправляюсь в походы, теряя в пустоте лучших воинов, чтоб принести вам подарки! Я рисковал всем, чтоб вернуть нашу принцессу. И я не позволю никому. Отобрать ее снова! Слабые - убоятся!
- Сильные дойдут, - прошелестело в толпе послушное.
- Слабые, - крикнул кто-то, с восторженным страхом в голосе, - убоятся!
- Сильные - дойдут, - подхватывали его слова новые и новые голоса.
Вест кивал, жестом отдавая приказ воинам. И те, толкая Андрея, потащили его в дальний угол к стене. А он, заплетаясь ногами, поднимал тяжелую голову, моргал, пытаясь что-то разглядеть и понять.
Вокруг мерцали и слоились картины, разные до боли в мозгу, не желали поддаваться понимаю и логике. С того момента, как проглоченное зелье протекло в желудок и взорвалось там, стремительно проникая по кровотоку во все органы, Андрей мало что понимал, подхваченный чуждыми силами. Его тащило, ударяя о трещиноватую кору, выступы били по рукам и коленям. Несколько раз кто-то вцепился в спину, сдирая клоки рубашки, но отваливался, уносясь вниз. Или вверх?
Потом он оказался сидящим на толстой ветке, как удравший с уроков пацан, болтал ногами, лениво разглядывая внизу золотистую равнину, на которую плавно приземлялись сверкающие прозрачные корабли, полные черных точек. Жевал что-то, плюя вниз шелухой, а та распускалась огромными мясистыми цветками, цветки рассыпали пыльцу, пыльца комкалась, отращивая ножки и крылышки. И это было смешно, пока не загудела струна, больно вытаскивая его за уши и гоня снова вверх, нет, вниз, а из коры торчали бледные иссушенные руки, стараясь уцепить за волосы.
Мелькали лица, врощенные в живое дерево, гримасничали, сами - живые, провожали взглядами. Рядом устроился мужчина в тяжелых алых одеждах, летел торжественно, приближая красивое лицо и казалось, запуская взгляд внутрь, обшарить мысли и чувства. Андрей собрался плюнуть в него шелухой, но оказалось - вырос, взрослый и так нельзя, и нельзя громко зареветь, побежать, жалуясь маме, или позвать отца. А нужно сложить руки на старых коленях и кивать, слушая жалобы обиженного кем-то внука.
Он бы и рад был увидеть героев сказок, легенд, обещанных испуганной Тинной там, у нарисованного им кресла со спящим почти стариком, но все оказалось мешаниной не только образов, но и ощущений, эмоций, понятий. Неудобной мешаниной, в которую его сунули с головой, заставляя хлебать и глотать, не разбирая вкуса.
И потом, через очень долгое время, когда его ударило о каменный пол, и вставая, он обнаружил себя в узком извитом коридоре, побежал - совсем один, на багровый свет, повторяя единственное заклинание, что осталось в памяти (забрали, обеих, забрали, обеих), и тут была та же самая каша. Винегрет из несовместимых вещей, наползающих друг на друга.
В огромном зале с прозрачными стенами стояли люди в серебристых костюмах, внимали гулу и треску, доносящемуся из заиндевевшего хайтековского саркофага на возвышении. Группа людей, по виду ученых, делала что-то с проводами и шлангами. Он открыл рот, чтоб сказать.
И все повернулись. На фоне каменных стен, смотрели испуганно из-под нечесаных длинных волос, блестя худыми телами в прорехах изношенной одежды.
В горле гудело и квакало. И так же гудел в ответ главнейший из ученых - высокое существо, облепленное кусками трясущегося желе, а поверх наискось нелепо болтался старинный меч в окованных ножнах.
Потом стало больно. Голос сказал снова, его голос, то же самое, но на другом языке. Сказал языком, губами и глоткой. Где они? Повторял голос, а желе утекло, хлюпая и гримасничая, мужчина смеялся, щеря багровые от бликов огня зубы. Те, кто стояли (сидели) в серебряных одеждах (старых лохмотьях) кричали вслед, переплетая звуки и наречия, и он понимал главное - они все против. Все, до единого.
И никак невозможно было сосредоточиться, поймать одну реальность, удержать именно ее, стряхивая с себя куски тех, что расползались, но липли, не желая уходить.
Где я, думало внутри, колотясь паникой о стенки сознания, когда я, зачем я? Почему? Я?
Он не понимал, что такое "я". Его "я" не просто расслоилось, а перемешалось слоями, отрывками и фрагментами, делая из личности нечто, собранное из совершенно далеких кусков, которые отдаленность делала чужеродными, и потому они не склеивались в многорукого и многоликого монстра, а мигали, заменяясь и просвечивая.
Он вытянул руку, она проросла чешуей, топыря веер пальцев в металлических сочленениях брони и закапала жижей, удлиняющей нужные пальцы, которые уже плавники, глядящие на него - не глазами. Повернул голову, пытаясь найти, чем осмотреться, шея щелкнула, послушно раздвигаясь и ударяя в нос (нос?) резким запахом несогласия.
Ступил, цепляясь за почву (почву?) выкидными шестернями, ахающими и плачущими от негармоничности покрытия, которое необходимо немедленно укрепить новым слоем...
Хватит! Единственное, что понимал сейчас Андрей - нужно остановиться. Найти якорь, застыть, утишая прибой реальностей, дать им время прийти в себя.
Но искать не было сил. Подступил ужас, что любое действие лишь усилит беспорядочную толкотню слоев, и накрыл его с головой.
Саинчи Абрего, забытый скандирующими людьми, что вскочили, покачиваясь и потрясая слабыми кулаками, сидел, по-прежнему водя скрюченным пальцем над тонкими, совсем сейчас неслышными струнами.
- Отрубился, - сказал коренастый парень, пиная лежащего Андрея под ребра. И отошел, жестом велев другим присматривать за скорченным телом.
- Великая Неллет, - забормотали люди, кивая друг другу и собираясь перед светлыми шторами, на которые сверху лился холодный голубой свет, - наша надежда, радость наша, великая Неллет.
Скрипнули механизмы, оттаскивая в сторону светлую ткань. Под ахи и восхищенные вздохи людям открылось огромное ложе, над которым в перекрестье белых полотен, схваченных белыми витыми шнурами, парило хрупкое тело в полупрозрачном платье, драпированном вокруг вытянутых ног. Сидящая у стены Вагна бережно подкручивала нужные рукоятки, чтоб тело приняло нужное положение. Блестя глазами, бормотала, наматывая на палец петлю шнура:
- Моя девонька, светленькая моя, слабая. Куда без меня, только я и обихожу принцессины ручки да ножки, поддержу головушку.
Вест встал обок, раскидывая руки и призывая всех радоваться.
- Новая жизнь настает для моего народа! Вот ваша Неллет, и отныне все станет по-другому, ибо я - ваш великий господин, беру ее в жены, чтобы плодить царственных отпрысков для улучшения крови. Пройдет малое время, блистательные наши дети завоюют Башню, приведут ее вниз и поставят на вечный прикол, дабы соединилось то, что когда-то было разорвано. Это ли не радость всем! Вкусная еда, прекрасные одежды, пленники в услужении.
Андрей слышал невнятное гудение, которым речь Веста проникала в его уши, но старался не вслушиваться в смысл. Сворачивался, пряча голову в колени, обхватывал их ноющими руками, горбя спину, горящую от ударов. Где-то в паузе высокопарных слов тенькнула струна, будто порвалась, больно ударив щеку. И он схлопнулся - в бесконечно малую точку, в следующее мгновение развернулся, выпрямился, оказываясь в пустом и гулком коридоре, где высоким рядом шли окна, бросая на вымытый пол длинные прямоугольники света фонарей.
Шагнул, пробуя пол подошвой, пошевелил пальцами в карманах, вытащил руки, рассматривая. Усмехнулся глупому интересу. И что думал увидеть? Сунул руки в карманы снова и пошел, оставляя шум и бумканье музыки за поворотом темного школьного коридора.
В случайной паузе, когда кончилась песня, а голоса внезапно стихли, чтоб возобновиться с большей силой, услышал что-то. И, подойдя к запертой белой двери, прислушался.
Ответом было глумливое хихиканье и возня по двери с той стороны. Невнятные голоса и вдруг удар рядом с самым ухом Андрея.
Он схватился руками за холодный кругляш ручки, дернул, вывертывая. Слабый замок крякнул, створка распахнулась, и на него почти упала девушка в тонком платье, а следом вывалился парень, блестя бешеным взглядом и обдавая Андрея запахом свежего перегара. От неожиданности у Андрея все получилось. Нога сунулась вперед, а кулак опустился на стриженую под ноль башку, которая чиркнула скулой по колену другой ноги.
- Отрубился, - удивленным шепотом сказал Андрей, хватая холодную руку, - давай, в темпе.
Они побежали к выходу, стук шагов прыгал эхом в крашеных стенах и ледяных плоскостях черных стекол, перед глазами внизу мелькали колени и мотался подол светлого платья.
На улице, быстро свернув из света фонарей в темноту за углом школы, Андрей с неохотой отпустил руку девушки.
- Ты как? Нормально?
- Я... да. Уже да.
Но ее начало трясти, и Андрей чуть приобнял, покачивая. Бормоча всякие пустяки, оглядывался, прикидывая, не влипнуть бы, вдруг какие дружки у бухого урода.
- Обратно пойдешь?
- Туда? Не-ет. Я домой.
Она всхлипнула, но сдержалась. В полумраке еле виднелось лицо с широковатым подбородком и светлым лбом под взбитой челкой, красивые плечи.
- Я провожу. Где живешь-то? Меня Андрей зовут.
- Меня - Ира. Ирина. Три остановки. Автобусы не ходят уже. Наверное.
- А, - он махнул рукой, - доберемся. Ты вот на каблуках.
- Я разуюсь, - она засмеялась, стряхивая туфли и беря их за каблуки, - спасибо, Андрей. Я его не знаю совсем. Ну, вышло так.
- Нормально. Я понимаю. Пошли, а то вдруг у него тут...
Ирина поняла сразу и тут же прибавила шагу, замолчав.
Потом они шли уже медленнее, болтали о всяком, Андрей рассказал, что появился тут совершенно случайно, нужно было забрать сверток, для отца, а утром ехать рано, вот, метнулся наудачу, повезло, друг бати - он тут учитель труда, сверток оставил.
У подъезда Ирина остановилась, держась за его руку, надела туфли, поморщилась - ноги устали и сбились о мелкие камушки. Помедлив, кивнула, улыбаясь.
- Спасибо еще раз. Андрей.
Он молчал, и Ирина поняла, если она захочет, они поцелуются. Но после того, что случилось в кабинете, думать об этом было неловко, а еще, и это на самом деле главное, мысленно поправила она себя - она же любит Артура. И ждет его.
- Увидимся, - сказала бодро.
Андрей покачал головой.
- Вряд ли. Я завтра уезжаю, и, наверное, сразу в рейс. В первый. Это полгода, а, может, и больше.
Но не предложил позвонить или обменяться адресами. Ирина с облегчением на это рассердилась. Она бы, конечно, отказала. Но мог бы...
В подъезде хлопнула дверь, застучали по ступенькам каблуки.
Андрей задрал голову, следя, какое окно загорится. Жалко, даже толком лица не разглядел, а голос хороший. И шла рядом, изящная, как балерина, только не худенькая, а такая, в самый раз, в общем. Жалко...
Ира? - удивленно повторил себе, пристально глядя, как в меняющем форму окне разгорается свет, почему-то совершенно холодный, цвета голубого льда, - елки-метелки. Ирка?
Вокруг были только черные ноги, переминались, мешая смотреть. Андрей осторожно повернулся на бок, стараясь, чтоб не заметили эти, что стояли, охраняя. Но всем было не до него. Люди вставали, тянулись руками и лицами, озаренными холодным голубым светом. По группкам бежал ропот, вспыхивал боязливыми восторженными вскриками.
- Неллет! Великая наша!
- Наша Неллет.
- Навсегда теперь!
- Великий воитель, принес нам великий дар!
В голове трещало, мысли путались, запутанные еще больше переплетением реальностей. Я тут лежу, думал он, нет, стою. Там, у ночного подъезда. Ирка ушла только что. Ирина. А тут... Тут - Неллет. Которую хотел спасти Даэд. Не сумел. Сидит там. Наверное. Почему я не нарисовал, как он - тут! И - дальше что?
И вдруг, когда Андрей уже сел, прикидывая, как лучше вскочить, прорываясь к распахнутым занавесям шатра, громко спела ашель, тут же умолкла, будто сама слушая то, что призвала.
Люди расступались, подальше от тонкой фигуры, несущей на руках странный груз. Свешивалась с локтя бессильная рука, облепленная черными какими-то стеблями. С запрокинутой головы свисали такие же.
- Злая трава, - несся по толпе испуганный шепот, - злая, с болот.
Никто не хотел оказаться рядом, люди прятали руки за спины, боясь хоть пальцем коснуться волочащихся стеблей.
- Хан, - сказал кто-то с узнаванием, - парнишка Хан! Из дядьев.
Хан медленно ступал, с трудом неся на руках женское тело. Подошел к Весту почти вплотную, поднял отчаянное лицо, полное страха и злости.
- Вот твоя Неллет, великий Вест, хитрый коварный наш господин, господин-обманщик.
Качнулся, но устоял, повертываясь к молчащей толпе.
- Узнаете ее, народ дождей? Славная Марит. Которая. Которая...
- Взять его, - Вест махнул рукой.
Но воины стояли неподвижно, переводя взгляды с отчаянного лица Хана на запрокинутое серое лицо Марит. Той самой, о которой полтора десятка лет мерно пели саинчи, получая лишнюю миску похлебки за рассказ о верности и преданности, о геройской смерти славной подруги великого Веста, с почестями схороненной на холме черепов. Она что - жива?
- Он, - голос Хана сорвался, но он, сглотнув, продолжал, - он обманул. И забрал ее, чтоб кормить новую Неллет силой из ее тела. А теперь она умрет, да? Второй раз умрет. Нет, потому что она не умерла тогда. Взаправду умрет!
Люди молчали. И Хан, прерывисто дыша, крикнул, ища глазами в толпе:
- Айка! Скажи им, брат. Скажи все, про солнце. Про золотые равнины! И что сделала первоматерь Вагна, тоже скажи.
Вест схватил парня за худое плечо. Тот снова шатнулся, прижимая к себе Мариту, но силы кончились, и Хан упал на колени, роняя тело, пластавшее вокруг себя веер блестящих черных стеблей.
Вест молчал, сбитый с толку, пытался быстро найти слова, годные, чтоб успокоить стоящий перед ним жалкий сброд, его людей, которых, конечно, можно принудить силой, и он сделает это. Но желалось совсем не так. В его мыслях все было по-другому!
Из толпы раздался вдруг, снова сбивая его с толку, отчаянный детский рев, свежий, здоровый голос обиженного ребенка. Корайя вопил басом, цепляясь обеими руками за растерянную мать.
- Да-а-а, - рыдал, топая ногами, в ярости на свое малолетство, испуганный вниманием и происходящими событиями, - Ханка правду сказал, ма-ам, я боюсь, ма-ам!
Мамка подхватила его на руки, прижимая к груди и целуя в яркие щеки. От материнской ласки он сразу успокоился, прерывисто вздыхая. Показал пальцем.
- Врет. А еще тама летят уже. В прозрачных лодках. Они только мстятся, как деревянны, а если в стеклы смотреть, видно, волшебные совсем.
Снаружи слышался тонкий свист, на который до поры никто не обращал внимания. Хан склонился над женским телом, отводя черные стебли с посеревшего лица. Пряча свое лицо, напряженно слушал, явится ли хоть один голос, с вопросами, или с праведным возмущением. Он очень боялся. Но Марита умирала, это было важнее всего и наполняло его душу бессильным возмущением. Они что, дадут ей помереть, лишь бы прятаться по углам?
Андрей, пользуясь общим замешательством, уже пробрался к углу шатра, отвел занавес, встречая свирепый взгляд сидящей Вагны.
- Не трожь мою Неллет, - прошипела женщина, натягивая шнур, - я ее холила. По велению господина.
Обе руки ее были заняты, и Андрей, не обращая внимания на слова, шагнул ближе, оглядывая лежащее на воздухе тело. На опухшем от удара лице брови поползли вверх. Он был уверен, что найдет тут Ирину. Но тонкая, с повисшими руками, с бледным полупрозрачным лицом, это была - Неллет. Парила, прикрыв глаза. Бледные губы чуть разошлись, как бывает у крепко спящего человека. Волосы цвета бледного золота свешивались на покрывало, змеями стекая на каменный пол.
- Как это? - громкий вопрос перебил еле слышный испуганный ропот, - мой господин, мой великий господин, скажи нам.
Хан встрепенулся, не зная, радоваться или пугаться. Он ждал женских сочувственных голосов или растерянных вопросов дядьев, но густой уверенный голос Гейдо, главного помощника самого Веста?
- Ты горевал о славной Марит. И мы горевали с тобой. Ибо мы бились вместе. И вот она? Лежит.
- Ты что, хочешь предать меня, друг? - Вест подбоченился.
Но Гейдо упрямо смотрел на него из-под густых бровей.
- А про златые равнины? Что там бает малой? Мы ж летали над ними, когда в пустоту. И ты всегда говорил, это отрава. Яд разлит кругом, кроме как в тихих наших городах.
- Яд! - закричал Вест, перебивая густой голос, - там яд! Я хранил вас, и славил! Вам что, было мало девок в харчевнях, а? Мало подарков, что сами добывали себе в походах? Какого рожна не хватало вам тут, где есть народишко, для труда, есть жратва и винище?
- Мало! - Гейдо вытянул перед собой толстые руки, - ты сам - великий господин, а я-то - Гейдо, сын огородников. Мечталось мне, что вместо неживых этажей с грядками, будет, как в тех сказаниях о прекрасной земле. Земля будет. Я тебе верил. Думал, ну потерпеть и все же. Думал, ну хоть мои детишки узнают, как это. Там, где земля. А не летать в пустоте. Верил, что мир наш скуден, и мы расстараемся, сделаем что-то. А мы что? Воруем, пьем да тискаем девок? И девки-то - тьфу. Жалко их.
- Взять! - снова потребовал Вест, указывая теперь уже на разъяренного Гейдо.
Тот плюнул, решительно подойдя к Хану, легко поднял с пола Марит, задирая бороду, указал подбородком в толпу.
- Эй, учила! Ты ведаешь зельями. Будешь ее лечить, ясно? По-настоящему.
Толпа расступилась, показывая Дакея, оплывшего в перекошенной тачке. На круглом лице толстяка блуждала улыбка. Перебивая Веста, уже открывшего рот, Дакей сказал елейным голосом, полным сочувствия:
- Одна ложь, и еще одна. О чем еще ты лгал своему народу, великий Вест?
И все лица обратились к своему повелителю с вопросительным ожиданием, от которого у Веста по спине пробежал холодок. Его народ, пропитанный дурманными дождями - таким благом, как с восторгом он полагал, немного поняв устройство подаренного ему когда-то мира, народ, отодвинутый в сторону, чтоб не мешал... и его собственные воины, которые, оказывается, терпеливо ждали исполнения обещанной мечты, а он-то полагал, им хватает набитого брюха и безотказных послушных женщин... сейчас все они ждали его слов, и он просто обязан найти их, потому что, если не уговорить, кто поддержит его, кто встанет рядом?
Одни глаза уперлись в его, беспокоя все больше. Темные и безжалостные. Вест сглотнул, узнавая недавнюю девку. Такую безропотную и низкую, ах, подлая тварь, позволяла ему делать с собой, что угодно, а теперь смотрит, будто он должен! Ей!
Взгляд Нуэлы, чьего имени Вест так и не вспомнил, качнул шаткое равновесие. Люди еще надеялись на его слова. И он пытался найти их, конечно, не те, важные им, но - польстить, надавать обещаний, сказать об отцовской преданности своему народу. Искал, пока не встретился взглядом с Нуэлой.
- Вы! ... Жалкие твари. Годны только принимать подачки! Я кормлю вас и забочусь. Из-за вас столько лет устраиваю походы, чтоб кинуть вам жратву, а вы отказались хоть раз? Нет! Теперь смотрите? Что вы смотрите, а?
Выкрикивал, обращаясь к строгому женскому лицу, не видя, как узкая ладонь лежит на круглом животе, будто оберегая. Но увидел другую ее руку, которую держал в своей один из его воинов, рыжий Гааст, молодой, но уже увенчанный доблестями в мародерстве.
И замолчал, сбившись.
- Неллет, - вспомнил, резко выкидывая руку в сторону ложа, - я вернул вам ваше принцессу!
- Пусти! - басом заорал Корайя, вырываясь из мамкиных объятий, подбежал, шмыгая носом и вытирая мокрые щеки.
Тыкая пальцем в подвешенную фигуру и стоящего рядом избитого Андрея, заплясал перед воинами, благоразумно стараясь держаться подальше от Веста:
- И вовсе ж не она! Совсем-совсем не она! Волосья на ней чужие, слабые, то млеко растило ей волосья. И кожу белило. Вона матерь Вагна, спросите и ее тоже.
Вест рванулся к нему. Корайя пискнул, отлетая от удара мужской руки.
- Не трожь моего сына! - удар словно стряхнул с мамки Коры дурман недавней благости, подлетая, она сгребла мальчика в охапку, притискивая к юбке. Тот воздержался от рева, скорчив из укрытия мстительную рожу.
Дакей шевелил пальцами, сложенными на огромном брюхе. Сощуренными глазами рассматривал злого растерянного Веста. Ну-ну, думал старый учила, кто же сожрал твои мозги, великий Вест? Ты оскорбил свой народ, повздорил с преданным воином, обидел ребенка на глазах его матери. Осталось раздать тумаков дядьям и плюнуть на старуху. Вдобавок ко всему вранью, в котором тебя уличили.
Дакей охотно оказался бы у себя в комнате, там тепло и еда, но люди сами привезли его, не спрашивая, не иначе их подбили на это шустрые непосчитанные дети. Да и любопытно посмотреть, а еще - надо же знать, как все повернется...
В толпе произошло шевеление, вперед вышли несколько дядьев, подталкиваемых остальными.
- Это правда, великий наш господин? Что бает малой, про принцессу Неллет?
- Ирка? - в новой тишине голос услышали все, - Ирина? Они что с тобой... Да черт! Уйди, коровища!
Андрей дергал полотна, стараясь одновременно подхватить тело, и локтем отталкивал Вагну - та привставала, не решаясь отпустить петли, щерилась, пытаясь мощным телом отпихнуть его от ложа.
- Да! - закричал он обступающим постель людям, - это не принцесса! Жена. Моя жена. Ирка, да проснись же! Помнишь, дискотека та. Весной. Мы еще вместе шли. Ты туфли несла. Это же ты была? Да? Да! Пошла вон, отвали! Я дурак был, надо было телефон. А я испугался. Я потому, когда на пляже увидел тебя. Решил, я снова дурак буду. Если...
Лежа на его руках, она открыла глаза. Андрей увидел знакомый цвет, серые с голубым, и выдохнул, прижимая ее к себе. Все же до последнего боялся, а вдруг мальчишка придумал. Боялся? Да, понял он, боялся, что глаза окажутся зелеными.
- Неллет! - закричал, красный от стыда, что успел порадоваться - нашел свое, а не пропавшую принцессу, - ищите, она должна быть тут. Где-то тут, у вас.
- Неллет! - завопили люди, толкаясь и перебивая друг друга, найдя, наконец, куда приложить свое недоумение и тревогу, - наша принцесса? Где она?
- Если тут нет. Где наша великая Неллет? Наш господин, где?
Но рядом с ложем Веста уже не было. Люди растекались по залу, тыкаясь в углы, разводили руками, толкались, мешая друг другу. И вдруг кто-то вспомнил, испуганно и одновременно с облегчением спохватываясь:
- Дождь. Благостыня, вот-вот уже.
Через несколько минут зал почти опустел. Андрей сидел на покрывалах, держа Ирину и отводил со скул светлые пряди, а они отваливались, расползаясь под пальцами. Даже Вагна исчезла, бросив свою лелеемую новую принцессу.
Осталась группа воинов, которые быстро и тихо переговаривались, сблизив головы. Дакей в своей тачке сидел, вцепившись в поручни, кривил жалостно толстые щеки, не решаясь повелеть вывезти себя в коридор, где уже сыпал благостный дождь. Топтались у стен несколько мамок, которых не отпускали дети, крепко держа за подолы, - принимаясь реветь, когда те пытались вывести их в коридор. Да еще Хан, который, постояв в одиночестве среди пустого пространства, нерешительно подошел к Андрею.
- Славную Марит взяли к лечилам, - он помолчал, ожидая ответа, - а ты? Ты кто, пришлый господин?
- Ты тоже слышал лодки? - Андрей прислушивался, не зная, шумит в ушах, или действительно снаружи, под серым небом что-то происходит.
- Я часто их слышу. На них улетают воины, чтоб принести дары. Если принимать дождь, они деревянны. Но я теперь знаю, видел, как то видит Айка, ну, брат мой Корайя, лодки прозрачны совсем и сложны. Будто вовсе из нездешнего мира.
Он болтал, показывая дрожащими пальцами, счастливый от того, что сумел сказать и - удивительно - остался жив, и даже можно надеяться, что Марит, в легенду о которой он был так боязливо и тайно влюблен все детство, сокрушаясь о своей хилости и мечтая стать воином, как она, - будет спасена лечилами. Он сам, Хан из дядьев, спас славную Марит.
- Может, то летят воины с дальней болотной заставы. А вдруг бы то спасители, сразу из Башни? Что скажешь, пришлый господин? Ты явился и спас свою женщину. Как... как я.
- Хорошо бы, - кивнул Андрей, думая, что совершенно не представляет, как отсюда выбираться. Не отдавать же Ирку местным лечилам. Что же они с ней делали, паразиты такие. Нужно найти эту тетку, надавать ей по костлявой роже. Нет, просто найти, а вдруг без нее не смогут вернуть Ирке ее настоящее тело. И лицо. А еще...
- Господин Вест убежал, - поделился Хан, горделиво расправляя узкие плечи, - а люди, они, если вспомнят, то после благости разойдутся искать Неллет. Хорошо, что ты им сказал, ты почти, как наш Айка, умеешь сказать, что надо. Неправду нужную. Айка хороший, но, когда болтает, бывает и врет. Для красоты. Жалко, что я родился рано. Еще из посчитанных детей. Но зато я ведь взрослый. И сам отказался от благости.
Он настойчиво заглядывал в озабоченное лицо Андрея, пытаясь вызвать его восхищение.
- Я не соврал. Как тебя. Хан? Неллет, она пропала из Башни. И она где-то тут.
Подняв голову, он вдруг увидел - с потолка на цепке свисает луковица желтого металла, крутится медленно, и сейчас покажет окошко, где под выпуклым стеклом движутся неумолимые стрелки. Моргнул и часы исчезли, не успев показать, сколько времени остается. До чего? А может, он успел и стрелки остановились?
- Как это? - Хан нервно указал на покрывало, поднял руку к провисающим скомканным пеленам, - нет, друг, ты верно ошибся. Место великой Неллет - вот оно. Если бы она была, она тут была бы. Вест потому и совершил обман, чтоб люди думали - вот она, вернулась. Если бы она вернулась, зачем бы ему? А?
- Почем я знаю? - перебил Андрей испуганную скороговорку, - значит, есть причины. Что там воины? Долго будут шептаться? Пойди, спроси.
- Я? - голос Хана осип, - я? У воинов?
- Надо найти Неллет, - с расстановкой сказал Андрей, - скажи, пусть ищут! И ты сам. Выйди, посмотри, что там с лодками.
- Мне нельзя. Пока дождь. А к воинам...
Хан помялся и пошел, оглядываясь на собеседника. Набираясь смелости, повторял в такт медленным шагам: нужно так "новый господин велел... чтоб вы...". Но, толкнув в бок рослого парня, который с досадой обернулся, вдруг прокричал тонким, скандальным голосом:
- Пока болтаете тута. Вест убежал. А принцессу не ищет же никто! Нужно проверить закуты и кладовки. Пещерки, что внизу, под домами. И быстрее, а то, кто знает, чего лодки летят.
Через минуту снова топтался рядом с ложем, в упоении от собственной смелости. Он сам - велел воинам. И они молча послушались, разбежались по двое, гремя оружием и топая сапогами.
За их спинами, скрипя, удалялся звук нагруженной тачки, Дакей бормотал брюзгливо, пеняя двум дядьям, что везли, насчет пропущенного дождя, что скоро кончится, а те вздыхали, жалея себя - им тоже благости не досталось.
- Теперь что? - шепотом спросил Хан, кожей ощущая опустевшее пространство и не зная, как дальше быть.
Андрей молча соображал, покачивая на руках жену. Думать было трудно и больно. Зелье все еще работало в полную силу, перегружая голову тысячами видений, такими яркими, что они временами замещали реальность - не разобрать, где он сейчас и что вокруг происходит. Только обмякшее на руках и коленях тело, казалось, было якорем, удерживающим его от взрыва сознания, который разнесет разум в клочья, и не соберешь их.
Перебирая холодные Иркины пальцы, он содрогнулся от пронзительной жалости, стараясь не думать, что именно делали с ней тут, в мрачных каменных лабиринтах, раззявленных серому небу. Пальцы чуть шевельнулись и ему стало немного легче. Он поднял голову, пытаясь обдумать вопрос парня. Вел глазами по краю висящих полотен, темной стене, решеткам над кострами, мысленно складывая образы, запахи и звуки в чашу именно этой реальности. Я тут, напоминал себе. Зал, камень, огонь, свет. Неровный пол, запах мокрого пепла, запах пота от испуганного парнишки рядом, влажный воздух, насыщенный сыростью. Тонкий, как невидимое жало, звук, который висел в ушах, не приближаясь. Дыхание Хана, частое, испуганное. Шорох одежды и мягкое покашливание - где-то... Рядом где-то...
Он перевел взгляд с мелькающего огня на пол обок большого ложа. Выпрямился, стараясь не сжимать вялую руку Ирины.
- Ты? Это же ты все устроил, старик! Усыпил нас там, в покоях. И сидишь тут. Прикинулся слепым. А сам!
Он бы ударил саинчи, но нельзя было отпускать Ирку, никак нельзя, в этом зыбком слоеном мире. Больше всего Андрей боялся, что она вдруг исчезнет, если он отвернется или просто моргнет. Потому, кривя лицо, шипел злые слова, стараясь дотянуться ими до спокойно сидящего старца.
Тот обратил к нему белые глаза, удобнее устроил на коленях легкую ашель, прикрывая струны ладонью.
- Ты глуп. Я лишь спел то, что происходило. И буду петь, пока смерть не закроет мой рот и остановит пальцы.
- Нехорошо так, с саа саем, - негромко посоветовал сбоку Хан, - нельзя так. Ты лучше спроси, пришлый спаситель, чего дальше и куда. Саа споет тебе, если пути появились.
- Ну? - Андрей постарался прогнать из голоса злость, - саа Абрего, чего дальше? И куда? Давай, поведай нам.
Старик кивнул. И вдруг улыбнулся, приподнимая ладонь со струн, будто под ней прятался птенец. Тронул одну струну кончиком ногтя. Запел, медленно проговаривая слова - понятные Андрею и вовсе незнакомые.
Хан тоже кивал, подходя ближе и слушая напряженно, шевелил губами, стараясь запомнить речитатив. А из глубины зала мелкими шажками подходили женщины, которых тянули за руки и юбки дети - непосчитанные, родившиеся, чтоб вытащить людей из черных пятен в золото светлого мира.