Случилось эта история давным-давно, в те времена, когда солнце и луна светили одновременно, не разбирая, кому день, кому ночь, а вместо них думали про то люди, живущие под вечно синим небом в доброй стране, полной садов, птиц и пшеничных полей.
За двумя такими полями, между которых вилась белая широкая дорога, возле большого озера, на берегах которого разбиты были прекрасные сады, в маленькой деревне, спрятанной под ветвями абрикосов, миндаля, яблонь, груш и вишневых деревьев, жила дружная семья. Отец ухаживал за маленьким, но очень красивым садом, а мать ухаживала за дочками, которых в семье было четыре. Девочки рождались одна за другой и получили от счастливых родителей красивые нежные имена.
Лейлой назвали старшую, любуясь синими глазами на светлом личике.
Кайлой назвали вторую, удивляясь ярким, как цветок розы, пухлым губам.
Кейла - так звалась третья дочка, темные волосы ее блестели, как драгоценные нити.
И родители были счастливы, думая - вот растут у нас три красавицы, лучшее украшение маленького сада. Лейла, Кайла и Кейла. Как музыка, звучали три имени.
А через два года совсем неожиданно появилась в семье еще одна дочка. Мать прижала спеленутую девочку к груди, покачивая. Переглянулись они с отцом, не зная, чем и полюбоваться - ничего заметного и прекрасного не было в крошечном спящем личике и сжатых кулачках.
- Наверное, у тебя будет доброе сердце, - нежно сказала мать спящей дочке.
- А имя тебе... - задумался отец, опираясь на мотыгу (он как раз собирался в сад, посадить несколько кустов роз), - ну, пусть будет - Келайла.
И если ты думаешь, что старшие девочки выросли злыми и балованными, и только Келайла оказалась доброй дочкой с прекрасным сердцем, нет-нет, ты ошибаешься.
Все девочки радовали родителей и соседей. Помогали матери по хозяйству, любили вместе с отцом работать в саду. И росли, распускаясь красотой, как розы среди глянцевых листьев.
Лейла, с глазами синими, как небесная бирюза, лучше всех рисовала узоры для покрывал.
Кейла, чей рот был похож на выточенную из драгоценного лала розу, лучше всех пела песни - веселые и печальные.
Кайла, чьи волосы дивным плащом спускались до самой земли, похожим на черные нити агата, лучше всех ткала прекрасные ткани.
А Келайла пела веселые песенки, мыла посуду, помогала маме готовить еду, ухаживала за розовыми кустами, и любила маленьких птичек и веселых котят.
Девочки никогда не ссорились, жили дружно, и радостно праздновали дни рождения, до тех пор, пока не исполнилось Лейле шестнадцать лет, а младшей - Келайле - двенадцать.
В то лето вся страна садов гудела слухами, как пчелами в цветущих ветках деревьев. Говорят, говорили друг другу торговцы на рынке, король решил, пора его сыну жениться. А еще говорят, добавляли, перебивая друг друга, что королю надоели придворные дамы с их чванными дочками-белоручками, и решил он своим королевским приказом, отправить сына в путешествие по всей стране, чтобы юноша, которого звали Эли-Манита-Амиру, посмотрел на свой народ и на дочерей всех горожан и селян, и выбрал бы себе жену не из королевской свиты, а из простого народа.
Еще говорят, говорили люди секретным шепотом, склоняя друг к другу лица, чтоб лучше услышать: мальчик жениться не захотел, но не смеет нарушить отцовский приказ. Так что, принца Эли-Манита-Амиру увидит каждый большой город и маленький городишко, каждый богатый поселок и захудалая деревенька, и кто знает, может быть мудрость короля пересилит строптивость мальчишки: где-то на площади или в поле, или посреди сада, или у городского фонтана, увидит он ту, которая заберет его сердце. А он заберет ее во дворец, чтобы сделать своей женой - будущей королевой.
Вот такое испытание для всех девушек страны садов. Вмиг раскупили они у торговцев все зеркала - большие и маленькие, все гребни для волос, сережки в маленькие ушки, ожерелья для нежных шеек, браслеты для тонких ручек. Не раз и не два отправлялись торговцы в дальние страны, чтобы привезти новые запасы притираний для нежности кожи, масел для красоты волос, зелий для мягкости рук, и продавали все сходу, как только выкладывали на прилавки.
А мать с тревогой смотрела, как вдруг у ее дочерей стал портиться характер. Вернее, три характера сразу.
- Что ты все хвалишь мои глаза, - сердилась Лейла, вертясь перед большим зеркалом, - вот если бы мне такие красивые губы, как у Кайлы, и волосы, как у Кейлы... Может, тогда принц и посмотрел бы на меня!
- Почему это на тебя? - отпихивала ее от зеркала Кайла, и алые губы дрожали в обиде, - а я? Я тоже хочу, чтоб волосы до пяток, а что у меня - самые обычные, и цвет непонятно какой!
- А мне что? - плакала Кейла, сидя в углу и отказываясь подойти к зеркалу, - закутаться в них, как в плащ, чтоб принц не увидел, кроме богатых агатовых волос, нет у меня ничего красивого?
- Что за несчастье, - втроем повторяли они, сердясь на себя и родителей.
А те взглядывали на Келайлу, если успевали увидеть ее, постоянно занятую, и потом переглядывались, с одной на двоих мыслью. Они так любили друг друга, что часто и думали вместе. Как же славно, думали мать и отец, что младшая Келайла еще мала, чтобы влюбляться в принца, а еще - нет у нее ни прекрасных глаз, ни дивных алых губ, за которыми ровный жемчуг зубов, ни роскошных волос. Не о чем ей печалиться. А сердце у нашей девочки и так золотое.
Насчет сердца Келайлы - это не только их родительская любовь говорила. Все в деревне любили маленькую Келайлу, и все повторяли, благодаря ее за помощь и улыбки - золотое сердечко у нашей Келайлы, пусть хранят ее солнце и луна, не сходящие с небосвода.
И вот настал тот самый день. Такой летний, прекрасный, полный птичьего пения и ленивого лая дворовых собак, дальнего мычания сытых коров и пения задиристых петухов. Настал и вдруг наполнился новыми звуками. Гремели копыта коней, дудели парадные трубы, перекликались строгие голоса воинов, что скакали обок прекрасного белого коня, на котором ехал, со скукой глядя по сторонам, молодой принц, и яркий плащ развевался, хлопая его по локтям.
Белая дорога посреди пшеничных полей взвивалась клубами пыли, качались колосья, порскали в стороны птички и разбегались полевые мышки. А потом процессия углубилась в тень пышных плодовых деревьев, кони сбавили шаг, и впереди засверкала гладь озера, на берегу которого рассыпались красные крыши над белеными стенками и веселыми крылечками.
И почти на каждом крылечке сидели и стояли девушки, сверкали серьгами и браслетами, блестели уложенными волосами, сияли глазами и улыбками. И три красавицы-сестры стояли рядышком, высматривая в толпе всадников одного - самого главного, молодого и прекрасного. Синие глаза Лейлы казались еще синее от блеска озерной воды, полной солнечного света. Алые губы Кайлы были ярче розы, приколотой к плечу нарядного платья. А дивные агатовые волосы Кейлы, сплетенные в сложные косы, толстыми змеями спускались на ступени крыльца.
Принц, чье имя они учили ночами и выучили наизусть, что не так просто для деревенских девушек, поди не запутайся - Эли-Манита-Амиру - ехал без остановок, но не пропускал ни одного крылечка, обязательно отдавал легкий поклон каждой семье (ведь на это счет в королевском приказе было отдельное распоряжение), и - ехал себе дальше, оставляя за спиной расстроенных девушек. Был, как и грезилось им по ночам, совершенно прекрасен, даже обидно, что юноше в полной мере отпущено то, чего каждая девушка пожелала бы для себя. Нежное лицо, темные блестящие кудри, брови вразлет над зелеными глазами в черных ресницах, красивый рот и точеный подбородок. Правда, еще у принца были маленькие усы, без них девушки, конечно, в мечтах обошлись. Но все равно! Эли-Манита-Амиру был совершенно прекрасен, снова и снова повторяли про себя сестры, скромно взглядывая на всадника из-под опущенных ресниц. И вдруг, ахнув, все трое затрепетали. Принц натянул поводья, белый конь встал прямо напротив крыльца. Зеленые глаза посмотрели в синие глаза Лейлы, потом - на алые губы Кайлы, опустились долу, разглядывая агатовые косы Кайлы...
Откидывая плащ, принц вытащил из седельной сумки что-то. Что-то не очень понятное, потому что ноги сестер подкашивались и головы кружились - от волнения. Что там? Подарок? Кольцо?
- Ай! - вскрикнул принц, хватаясь за лоб свободной рукой.
Толпа ахнула, и замолчала. Воины подняли коней на дыбы, грозно крича и направляя во все стороны боевые луки с натянутыми тетивами.
Но принц рассмеялся, потирая лоб с красной отметиной, махнул рукой, суя в сумку то, что совсем было достал. И крикнул грозной свите:
- Все хорошо. Поехали!
Прошло два мига, а может быть, семь мгновений, кто же их считал, в таком волнении, и вернулись все звуки, что испугались чужих. Заорал петух, залаяли ленивые собачки, мяукнула кошка, собирая котят. И только вдалеке, уже за пределами деревни еле слышно удалялся топот. Принц проехал маленькую деревню и отправился дальше, ведь впереди еще поселки, хутора, деревни, городишки и даже три вполне больших города, размерами чуть меньше столицы.
Солнце и луна, сойдясь почти вплотную, смотрели с ясного неба, как замерли на крыльце три нарядные фигуры. А потом три головы повернулись, сверкающие глаза вперились в чердачное окошко, где сидела, пожав под юбку босые ноги, маленькая Келайла.
- Ты! - закричала Лейла, сверкая глазами, - ты кинула в принца камень!
- Ты! - перебила ее Кайла, и алые губы сжались в тонкую нитку, теряя цвет, - завидуешь, да?
- Ты, - подхватила Кейла, дергая заплетенные косы, чтоб сестры не наступили на них в суете, - ты нарочно сделала это, чтоб принц уехал, и не вернулся.
- И вовсе не камень, - возразила сверху Келайла, - просто сливовая косточка. Потому что - заслужил. Я...
Но сестры закричали еще громче, сжимая кулаки, а рядом с ними стояла мать и смотрела на Келайлу с упреком, а внизу у крыльца стоял отец и вообще не смотрел на дочь, отвернулся, сердясь.
- Он... - еще раз попыталась Келайла.
- Не сестра ты мне больше, - крикнула ей Лейла.
- И мне не сестра, - поддержала ее Кайла.
- Знать тебя не хочу и никогда не скажу тебе ни единого слова, - топнула ногой Кейла, наступая таки на свою косу.
- Нехорошо завидовать сестрам, Келайла, - вздохнула мать, уходя следом за дочерями в дом.
А отец так и не повернулся. Сплюнул в розовый куст и ушел, горбя спину.
Келайла заплакала, и не стала спускаться с чердака, надеясь, что к ужину ее позовут, но никто не пришел и не крикнул. Так что, она осталась там спать, с лицом, полосатым от высохших слез. Легла калачиком, прижимая к себе серую кошку, а та замурлыкала, рассказывая ей свои кошачьи утешалочки.
Поэтому только Келайла и видела, что же случилось дальше, светлой ночью, когда солнце не ушло, но задремало, торча над горизонтом, пока луна ярко светила, разгуливая по небесной синеве.
Она совсем замерзла под утро и, зевая, поднялась, в надежде найти в сундуках что-нибудь из старой одежды. Выглянула в то самое окошко, услышав снизу тихие голоса. И застыла, разглядывая высокую фигуру в черном плаще. А рядом - сестра ее Кейла, слушает и кивает, держа на руке свои волосы, чтоб не запутались в ветках розовых кустов.
- Самая красивая, - шипел вкрадчивый голос, а черная фигура делала маленькие шажки, подталкивая Кейлу к дорожке, что вилась среди розовых кустов, - прекраснее лалов и яхонтов, - уговаривал, двигаясь следом и только быстро оглядывался на оставленное крылечко, откуда спустилась к нему девушка, - твои сестры ждут тебя, милая...
Заскрипела калитка, выпустив двоих в светлый сумрак ночи без темноты, в которой на небесах дремали, укрытые прозрачными облачками луна и солнце.
Хмурясь, Келайла спустилась с чердака, оставив серую кошку рядом с ее котятами. Босиком пробежала к закрытой калитке. Выглянула, но там - лишь предутренняя пустота, широкая улица, спящие окна под красными крышами. Сердце девочки застучало сильнее, когда она, шлепая босыми ногами, взлетела на крыльцо, открыла дверь и кинулась в спальню, где стояли у стен и окошек четыре кровати, застланные вытканными Кейлой покрывалами. Пустые кровати. Валялись на столиках ожерелья и браслеты, и три зеркальца, в которые смотрелись старшие сестры, щерились на испуганную Келайлу острыми осколками.
- Мама! - закричала она, не сводя глаз с разбитого зеркала Лейлы, - мама! Что случилось?
- Отец, - крикнула она тишине, выбегая из спальни, - куда ушли мои сестры, отец?
Но тишина стала еще гуще, кажется, можно было черпать ее ложкой, как плотный кисель. Или же - задохнуться, вдыхая с ночным воздухом.
Медленно шла Келайла по коридору, пугаясь странной тишины. И так же испуганно встала посреди родительской спальни. Там, где всегда спали родители, они спали и сейчас. Крик дочери не разбудил их. Отец сидел, привалившись к стене, держал на коленях чашку с недопитым чаем. А мать склонилась над столом, опустив голову. Рядом стояла такая же чашка.
Заплакав, Келайла потрогала отцовскую руку. Теплая, но такая - неживая совсем. И глаза матери были закрыты, тихое дыхание шевелило прядку волос. Девочка взяла со стола чашку, забрала из рук отца другую. Уйдя на крыльцо, плеснула недопитый чай на грядку с ромашками, страшась увидеть, как пожухнут яркие лепестки. Но ничего не случилось. Цветки застыли, и те, которые она пошевелила рукой, так и остались склоненными, не выпрямляясь.
Он сделал так, что они заснули, догадалась Келайла, возвращаясь в дом, такой пустой и от этого почти страшный. Черный человек в плаще, который забрал моих сестер, сманил их сладкими обещаниями. Наверное, если бы я ужинала вместе со всеми, я тоже спала бы сейчас. Ведь я слишком маленькая, чтобы уйти, надеясь на любовь принца. Так все думают.
Нет, подумала она дальше, хмуря брови, а руки ловко вымыли одну чашку, и теперь держали вторую. Я уже выросла. И принц правда, очень красивый, просто дурак, как и все мальчишки. Никто не видел, что он вытаскивал из-под плаща. А я видела! И правильно запустила косточкой в гладкий лоб.
Но тут она вспомнила, как сердились на нее сестры и снова заплакала, с чашкой в руках. Если бы она не вмешалась, кто знает, вдруг бы Эли-Манита-Амиру выбрал одну из трех, женился, и тогда злой в черном плаще не увел бы глупых доверчивых ее сестричек!
- Что сделано, то сделано, - пропищал из окна маленький резкий голосок, - я благодарю тебя, Золотое сердце, за спасение моего гнезда.
На подоконнике кланялась, дергая хвостиком, птичка-заряница, пылали красные перышки на шелковой грудке, сияли желтые перья в острых крылышках.
А Келайла была так опечалена, что даже не удивилась тому, вот птичка говорит с ней человеческим языком. А может, не удивилась, потому что всегда говорила сама - с птицами под крышей и котами на чердаке, с уточками в озере и кузнечиками в колосьях пшеницы. Потому она просто спросила заряничку, шмыгая носом, таким же красным от слез, как перья на птичьей грудке:
- Но что же мне делать дальше? Я бы побежала искать сестер, но как бросить маму и папу? Они спят.
- Верно, Золотое сердце, - поклонилась ей заряничка, дергая хвостиком, - и пусть спят. Беги, ищи своих глупых красавиц, а мы присмотрим за домом. Я буду следить, чтобы никто не вошел, серая кошка прогонит мышей, чтоб не сгрызли припасы, лохматый пес защитит дом от чужих. Мы все любим тебя, Келайла, и хотим, чтоб ты улыбалась, а не плакала. И снова - спасибо тебе, за то...
- Да, да, пожалуйста, - вскочила девочка, по-прежнему с чашкой в руках, - я поняла, и все так сделали бы.
- Нет, не все, - возразила заряничка, - я только маленькая птица, а он - прекрасный принц. Но ты...
- Потом скажешь, а я вымою чашку и побегу! Вот только, куда?
Снизу раздался шипящий голос, и Келайла умолкла, с чашкой в руках.
- Осставь чашшку, как есссть, - посоветовал ей старый уж, такой старый, что рисунок на его спинке давно почернел, а узкая голова покрылась зеленым мхом, - воззьми сс ссобой, в сстарый лесс. Гадюка Ссейшша сскажет, чье это зелье.
- Гадюка? - Келайла, конечно, испугалась, а кто бы не испугался - про гадюку Сейшу рассказывали в деревне страшные вещи, и именно из-за нее никто не ходил в Старый лес, хотя там вырастали грибы размером с пастушью шляпу и вился по кривым деревьям дикий виноград с вкуснейшими черными ягодами.
- Ссейша тоже пьет молоко, - сказал старый уж, проползая рядом с босыми ногами девочки, - такое, какое ты льешь мне в блюдце. Пуссть тебе повезет, Золотое ссердце...
Кто бы подумал, думала Келайла, наполняя молоком зеленую бутылочку, ужасная злая гадюка Сейша - пьет молоко! Вернее, не пьет, потому что никто, наверняка, ни разу не угостил страшную хозяйку Старого леса.
Пока она собиралась, уж и заряничка давали ей советы, и от каждого совета Келайле хотелось убежать в спальню, лечь на постель и укрыться с головой. Заснуть и проснуться, а все снова дома, не спят, и пусть даже сестры ругают ее, мама сердится, а отец в сердцах плюет на грядки.
- Не ссмотри в глаззза Ссейшше, - говорил уж, тыкаясь мордой в свежее молоко, налитое в блюдце, - сстанешшь змеей. Или - камнем.
- Не забудь положить Лохмачу побольше каши, - озабоченно чирикала заряничка, прыгая со стола на полку, с полки на край остывшей плиты, - ему нужны силы - стеречь дом от воров, пока ты будешь ходить в дальних краях.
Дальних краях? Келайла пролила на стол молоко. Вытерла тряпочкой, комкая ее в дрожащих руках. Дальние края! Ей идти туда, куда прошипит гадюка Сейша. И никак по-другому. Она даже на базар бегала только в деревне, а за околицу сама - ни-ни, и всего лишь разок побывала в большом поселке - с мамой, отцом и сестрами, сидя в повозке, украшенной лентами.
Но уже собрана была дорожная сумка, лежали в ней пироги, сухарики, вяленое мясо, бутылочка с молоком для Сейши, и целых две медных монетки - все сокровища Келайлы. Было бы три, но она тайком купила себе маленькие сережки, похожие на ягодки ежевики, вдела в уши, посмотрела на себя в крошечное зеркальце. И сняла, спрятала, чтоб сестры не подняли на смех.
- Его тоже возьми, - промурлыкала с порога Серая кошка, и Келайла снова не удивилась - ведь они с Серой кошкой дружили и давно уже читали мысли друг друга.
Так что, она кивнула и сунула зеркальце в сумку, на самое дно. Туда же положила и узелок с сережками.
Потом вернулась в спальню родителей, поцеловала отца в теплую щеку, маму погладила по волосам. На цыпочках вышла на крыльцо. Пора было торопиться, пока все еще спят и не будут спрашивать у Келайлы, куда она собралась одна-одинешенька.
Прощаясь, она погладила Серую кошку, тронула пальцем головку зарянички, толкнула под крыльцо еще одно блюдечко для старого ужа, потрепала по косматой башке Лохмача, который подметал хвостом плиточную дорожку. А с коровой Майкой и тремя козочками она попрощалась раньше, когда забирала из сараюшки молоко.
- Ты не волнуйся, - промурлыкала Серая, толкая лапой непослушного котенка, - пусть твое сердце не болит за дом и родителей, мы управимся по хозяйству, и никто не узнает, что вас нет, а в дом пришел ядовитый сон.
- Как это? - удивилась Келайла, ведь ее сердце уже болело за спящих и волновалось за беззащитный дом.
Кошка встала на задние лапы, поправила мамиными руками мамины волосы, улыбаясь девочке маминой улыбкой. Рядом поднялся Лохмач, лайнул, закашлял отцовским кашлем, сунул отцовскую руку в карман отцовских штанов.
А из раскрытого окна, на подоконнике которого прыгали подросшие птенцы зарянички, рассыпался звонкий девичий смех.
И прикусила губу, увидев снова - Серую кошку, лохматого пса, прыгающих ярких птичек.
- Это твое волшебство, маленькая Келайла, - ласково сказала ей кошка, - твоя доброта. Беги, и береги ножки, не забывай отдыхать, а еще - не растеряй своей доброты.
- И никому не дай забрать твое золотое сердце, - пролаял Лохмач, а птицы согласно зачирикали и зашипел невидимый под крыльцом уж.
Последний раз глянула девочка на дом, розовые кусты, деревья в густой листве. Поправила на плече сумку, топнула ногой в удобном мягком сапожке. И ушла, прикрывая за собой скрипнувшую калитку.
Глава 2
В старый лес не было тропинок. Он вырастал густой чащей, черной даже в ярком свете неспящего солнца, а сейчас, когда солнышко дремало, накрытое мягким облачком, казался еще чернее и страшнее. Становясь перед огромными соснами, Келайла вздохнула, закрывая глаза. Открыла их, прогоняя страшные сказки, знакомые с самого детства.
В Старом лесу не светит солнце, говорила мама, когда девочки укладывались и просили рассказать что-то страшное, совсем-совсем страшное, от чего можно взвизгнуть, прячась под уютное одеяло, а потом завыть, пугая сестер. Ветки деревьев там скрывает бородатый мох, спускаясь до самой земли, а сосны такие высокие, что заслоняют синее небо. Потому в Старом лесу живет настоящая темнота. А в настоящей темноте прячется злая гадюка Сейша. Голова у нее большая, как тыква, тулово толстое, как бревно, и длинное, как бесконечная река. Проведешь рукой в темноте, стараясь опереться о поваленный ствол, и угодишь пальцами в тугие холодные кольца. Сожмутся кольца, и тогда в испуганные глаза войдет настоящая темнота Старого леса. - Останется там навсегда. И даже если Сейша отпустит пленника, горя ему не миновать, уходя, унесет он в глазах темноту и никогда больше не увидит ласкового света солнца и мягкого сияния луны.
А еще, говорила мама, Сейша загадывает пленникам леса загадки. И любой ответ объявляет неверным, чтобы подольше помучить страдальца. Но есть самые верные ответы, продолжала мама, гладя девочек по волосам и легонько целуя в теплые щеки, и, если найдешь такой ответ, Сейша не сумеет напустить темноту, зашипит в ярости, скрываясь под вздыбленные корни, где пахнет землей и ползают слепые сороконожки. Потому, продолжала строго (но глаза ее смеялись, Келайла видела), вы должны хорошо учиться и много знать, и не дразнить учителя в школе, ведь он хочет вам только хорошего. Как и мы, ваши родители.
Так что, насчет загадок Келайла не очень верила маме, думая, это она специально добавила, чтоб не ленились учиться счету и письму.
Но что толку стоять и перебирать воспоминания. Келайла оглянулась на яркое уже солнышко, которое скидывало облако, как поутру сестры скидывали свои одеяла, потягиваясь и встречая новый день. Вздохнула и отвела ветки, поросшие диким мхом.
За соснами такая стояла темнота, что казалось Келайле, ее глаза остались там, где сверкает синяя вода и зеленеют вишневые деревья с красными точками ягод. Она протянула руки и пошла медленно, нащупывая ногами корни, что кольцами торчали из влажной земли, покрытой упавшими иголками. Иногда вздрагивала, пугаясь касаний - это мох трогал щеки и волосы.
Лес молчал, чутко слушая медленные шаги. Сто раз шагнула Келайла, а может быть, двести и еще пятьдесят. Но под руками только кололись ветки, хлестали стебли крапивы, ноги скользили по круглым корням. Наконец, устав идти и бояться, она остановилась, глядя в настоящую темноту широко раскрытыми глазами. И закричала громким голосом, в котором звенели слезы:
- Где ты, госпожа Сейша, сильная хозяйка Старого леса? Мне нужна твоя помощь!
- Помощщь, - прошелестело эхо над ее головой, упало, проползая рядом с краем юбки, коснулось руки холодной неживой кожей, - помощщь? А почему я должна помогать тебе, маленькая нахалка?
Келайла застыла с раскрытым ртом. Какое же это эхо. Сама Сейша вертела вокруг нее медленные кольца, от которых темнота стала совсем ледяной. Вот что-то коснулось теплой щеки, и еще раз. В лицо ударил запах влажной земли.
Нельзя смотреть в глаза Сейше, вспомнила девочка и зажмурилась, изо всех сил. Вытянулась в струнку, стараясь не касаться обвивших ее плотных колец. Одной рукой сжала ремень сумки.
- У меня есть молоко. Для тебя.
- Вкуссное молоко... Я пила его дважды. Еще змеенышшем. Ты хочешь купить мою помощь за свой подарок?
Сейша умолкла, ожидая ответа. Келайла совсем уже хотела кивнуть, но вдруг вспомнила свои мысли. И удивление рассказу старого ужа.
- Нет. Я не знала, что ты его любишь. Если бы уж, который живет под крыльцом, рассказал мне раньше, я принесла бы тебе молока просто так. В подарок.
- Не врешшь?
Келайла осторожно пожала плечами. И призналась честно:
- Только я оставила бы молоко на опушке. Я боюсь тебя, госпожа Сейша, и Старого леса тоже боюсь. Наверное, ты мне не веришь, да?
- Глаза... исстину сскажут твои глаза, девочка. Открой их и поссмотри на госпожу Сейшу.
- Я... я не могу.
- Боишшься...
Кольца легли плотнее, прижимая локти Келайлы к бокам. Она с трудом сдерживалась, чтоб не заплакать. Так темно, так страшно, и через закрытые веки мелькают холодные искры. Это Сейша, догадалась она, смотрит, освещая взглядом темноту леса.
- Я не могу. Потому что мне нужно найти сестер. Для этого нужен ясный взгляд, ведь мне идти далеко, в те места, которых я никогда не видела. Как я найду их, если ты ослепишь меня, госпожа Сейша? Или - превратишь в камень!
- Вот что рассказывают обо мне глупые люди, сссс, - тихо засмеялась гадюка, а кольца сжимались теснее, тяжелая голова легла на плечо, заскользила, повертываясь мордой к лицу Келайлы, - хорошшо, и они не ссолгали. Но что же нам делать, глупая девчонка? Я хочу молока, сспасибо тебе за него. Но мой ссовет поможет, только если ты будешь ссмотреть мне в глаза. И никак иначе. Ессть мысли?
Нет, хотела сказать Келайла, но вдруг вспомнила Серую кошку. Пошевелила плечами, пытаясь высвободить руку из тесных колец. Там, в сумке, лежит маленькое круглое зеркальце. Вдруг оно поможет!
Сейша ослабила хватку.
- Не ссмей обмануть, - предупредила, стоя вокруг невидимыми кольцами, - ессли достанешь нож...
- Молоко, - возразила Келайла, - а еще там чашка. И блюдечко, чтоб налить.
Она опустилась на коленки, наощупь вытаскивая из сумки вещи. Устроила на земле блюдце, открыла зеленую бутылочку. Осторожно налила молока. И вытащила из сумки зеркальце. Услышав движение, медленно повела рукой в темноте, кладя ладошку на большую голову, которая припала к блюдцу. Отвернулась, так чтобы видеть только отражение темноты в круглом зеркальном стекле. Открыла глаза и ахнула, зачарованная.
В зеркальце отражался прекрасный мир, полный светляков и порхающих искр. Деревья с ровными стволами свешивали густые ветви, и те сверкали росой, шевелились от множества сияющих крылышек - тысячи бабочек сидели среди иголок и листьев. А у самой земли, закрывая блюдечко, чернела треугольная голова Сейши. Нет, не чернела, поняла Келайла. Сверкающие узоры покрывали черную бархатную шкуру, складывались в завитки и окружности, бежали по ним яркие искорки, собираясь на макушке алмазной короной.
- Какая ты красивая!
Сейша подняла от блюдца морду, испачканную белыми разводами. И Келайла засмеялась.
- Ой. Прости. Ты замурзалась молоком, как я, когда пью спросонья.
Она протянула руку назад, нащупывая отражение, пальцами стерла следы молока. Затаила дыхание - рука прошла через алмазный венец, будто он соткан из света. А Сейша, выпрямляясь, обратила в зеркало сверкающие глаза, похожие на огромные драгоценные камни.
- А ты умна, госстья Ссстарого леса.
- Нет. Это кошка научила меня. Взять зеркало. Вот, оно пригодилось. Тебе видны мои глаза, госпожа Сейша?
Сверкающие каменья приблизились к самому стеклу, всматриваясь. Черные зрачки сузились копьями.
- Не ссолгала. Сскажи, что сслучилось.
Сидя на корточках, Келайла рассказала гадюке все, с самого начала, глядя в отраженные сверкающие глаза. Выслушав, та отвернулась, и в зеркале остался только блистающий лес и скрученные спиралью большие кольца, покрытые искрами. Девочка поставила на землю чашку, которую не успела вымыть. Искры на чешуе побежали быстрее, складываясь в тревожные узоры. Змея подняла голову, глядя в глубину своего прекрасного леса.
- Ессть разная темнота, храбрая Келайла. И самая сстрашная та, что притворяется ссветом. Мало кто может различить. Потому люди боятся не того, чего сследует бояться. И идут за блесском, полагая, что идут в ссвет. Я знаю, кто увел твоих ссестер, но путь туда далек и опассен. Ссправишься?
- Я... да. Я справлюсь. Наверное.
- Я помогу тебе. Но не проклинай Сейшу за ее помощь, ссмелая девочка. Ты веришшь Сейше?
Медленно-медленно змея встала на кольцах, и Келайла поднялась, держа в руке зеркальце.
- Да. Я верю тебе.
И тут быстрый хвост выбил из рук Келайлы зеркало. А голова змеи стремительно повернулась, ослепляя испуганные глаза невыносимым блеском граненых зрачков. Девочка вскрикнула, заслоняя лицо руками. По щекам побежали горячие слезы. А в уши вползал мерный шепот-шипение, повторяя все дважды, чтобы память преодолела испуг.
- В давние времена жили в Королевстве Камней два брата. Великие мастера. Сенур ковал из золота цветы и растения, такие тонкие, что они шевелились от малого ветерка, и такие живые, что на стеблях распускались листья. Сенур был добр и любил все, что видел. А брат его Асур завидовал мастерству первого ювелира страны. Он тоже умел делать прекрасные вещи, но темнота в его душе мертвила любое изделие. Прекрасные, но - неживые. А потом Сенур пропал. Пропал добрый веселый мастер, который восхищался красотой цветов, листьев и птиц. Ты сслышишь меня? Запоминаешшь?
- Я... мне больно, Сейша. Мои глаза...
- Я сспросила другое.
- Да. Я слышу...
- И Асур стал первым мастером, лучшим в деле огранки камней и ковке драгоценных металлов. Случилось и еще кое-что. Вещи, которые делал королевский ювелир, иногда оживали. Птицы махали крыльями, цветы распускали бутоны, ящерки пытались убежать из петель ожерелья. А через несколько дней умолкали навечно. Будто пытались что-то ссказать. Понимаешшь? И кто-то не давал им вымолвить нужные сслова. Ты вссе усслышшала?
- Да...
- Мне пора отдохнуть. Через три дня и еще тридцать ты доберешься до Королевства Камней. Иди во дворец, там и найдешь мастера Асура, великого знатока звонких металлов, драгоценных каменьев. И - ядов. Это его сслед учуяла я в твоей чашшке.
Келайла моргала, пытаясь увидеть хоть что-то. Но ничего, ни темных стволов, ни бородатого мха. Ни черных колец змеиного тела. А голос звучал все тише, и шорохи удалялись, шелестя палой листвой.
- Не бойсся темноты, детка Келайла. Ессли ты веришь, свет никогда не осставит тебя.
Но темнота встала вокруг Келайлы, как толстое черное покрывало. Только звуки были вокруг. И запахи. Оглядываясь, она вытерла слезы. И медленно пошла обратно, уговаривая себя, что ничего, это просто лес, а как только она выйдет на опушку, то солнышко встретит ее, сияя на синем небе рядом с бледной луной.
Глава 3
Сто шагов сделала Келайла, выбираясь из леса, и еще двести, а может быть, триста, но не увидела света солнца и сияния луны. Совсем усталая, встала, поднимая заплаканное лицо и слушая звуки вокруг. Вдалеке лаяли собаки, мычали коровы, звеня колокольчиками. Скрипела колесами телега - ближе и ближе, и кто-то напевал густым голосом, заглушая мерный топот больших копыт.
Келайла шагнула, протягивая руки к пению. И упала, натыкаясь рукой на теплую морду, вскрикнула, защищая другой рукой ушибленный бок.
- Эй! - закричал тот, кто недавно пел, - куда идешь, слепая, что ли?
Слепая...
Келайла свернулась калачиком, закрывая глаза. Слепая. Коварная Сейша лишила ее зрения, обманом отблагодарив за принесенное молоко.
- Ну-ка... - сильные руки подняли ее, встряхнули, ставя на ноги.
Повеяло запахом табака и свежего пива.
- Что ты делаешь тут, бедная девочка? Одна, на торговом тракте. И - совсем ничего не видишь? Куда же ты идешь?
- Я... я сирота. Потеряла родителей. Я иду в Королевство Камней, - у нее прерывался голос, но сильные руки так бережно поддерживали ее за плечи. И фыркал рядом большой мул, звякая упряжью. А чуть дальше шелестело, цвинькало, перекликалось.
- Тебе повезло, малышка. Ну-ка, полезай в повозку. Я везу в Королевство Камней две сотни птиц, певчих. Не опрокинь клетки, садись сюда. Если поможешь мне ухаживать за ними, доберемся вместе. Знаешь ли ты чудесные сказки, бродяжка? Или волшебные песни? И как тебя зовут?
- Родители дали мне имя Келайла. Нет, добрый возница, я знаю только самые простые сказки, те, что рассказывала мне мама. О бабочках и быстрой реке, о черепахах под озерными камнями. О хитрой корове. И песенки о котятах и мышках.
Повозка тронулась, мерно качаясь. Келайла ухватилась рукой за деревянный борт, садясь удобнее и плечом касаясь легких клеток.
- Хм. Сойдет. Будешь следить, чтоб я не заснул в дороге. А на привале поможешь мне накормить птиц, сготовить еду и вымыть посуду. Справишься?
- Да, - она кивнула, поворачивая лицо на голос.
- А зовут меня Гейто. Я уже старик, и лицо у меня коричневое, как подгоревший пирог моей женки. Только щетина растет белая, как старый снег.
Гейто расхохотался, дергая поводья, чтобы мул прибавил шагу.
- Хорошо, ты не видишь моей страшной рожи. Женка плюется, и сует мне в лицо свое зеркало, когда начинает жалеть себя, кричит, что зря согласилась выйти замуж за такое чудовище. Ну, увидишь сама, и послушаешь ее крики. Мой дом как раз на окраине королевства. Такая стала противная баба, ой-ей. Так что, теперь дом старого Гейто - его повозка, а друзья его - певчие птички.
- Они же в клетках, - проговорила Келайла, не удержавшись, хотя боялась, вдруг старый болтун обидится на упрек и высадит ее посреди дороги.
- Думаешь, Гейто обидит своих чирикалок? - по голосу было слышно, он немного обиделся сам, но тут же засмеялся, довольный, что может ее успокоить, - не-ет, никогда. Мы отвезем их прямо в дворцовый сад, там ждут их новые деревья, где птицы совьют себе новые гнезда. Станут петь по вечерам, услаждая слух короля и его королевы. Хотел бы я побывать в том саду. Рассказывают, нет ничего прекраснее под солнцем и под луной. Но дальше внешней ограды королевских владений меня не пускают. Для них я бедняк и старик. То ли дело - мои птицы. Они видом прекрасны и дивно поют. Жаль, ты не видишь, как блестят их перышки.
- Зато я слышу их песни, - в первый раз засмеялась Келайла, трогая легкую клетку, в которой звонко распевала птица.
Гейто болтал, повозка скрипела, птицы пели на разные голоса. По тракту скакали всадники, обгоняя медленную повозку, иногда окликали старого возчика, и он кричал кому-то, шутил и смеялся.
А Келайла, покачиваясь, смотрела перед собой раскрытыми глазами, которые видели только цветные пятна - светлое впереди, где сидел Гейто, маленькие и яркие - в птичьих клетках. И думала о безжалостной помощи мудрой Сейши. Та лишила ее зрения, но оставила возможность различать темноту и свет. Еще - дала возможность добраться в королевство, избавив от опасностей одинокого пешего пути. Гейто... Келайла всмотрелась в светлое размытое пятно, распевающее густым басом дорожную песенку. Нет, Гейто ее не обидит. А что будет дальше, оно будет потом, через три дня и еще тридцать, когда они доберутся к внешней ограде дворца.
- Хорошая ваша Страна садов, - говорил Гейто, когда ему надоедали песни, - чудные растут деревья, много на них плодов, и люди хорошие, варят вкусное пиво. Если бы не упрямство Нариши, чтоб побились у нее все зеркала и протухли все бабские снадобья, я и сам поселился бы тут, вырастил сад. Ковырялся бы в огороде. Наверное.
- Нет, - покачала головой Келайла, рассматривая, как мерцают на светлом темные пятнышки, - ты не хочешь так жить, Гейто. Прости. Твое счастье - эта дорога.
- Да? - удивился старик, натягивая поводья и поворачивая мула к обочине, - а ведь да. Откуда поняла, маленькая такая, а поняла верно. Я старый дурак, увижу что славное, начинаю мечтать, но отбери у меня повозку и тракт, наверное, сразу и помру. На грядках. Или вот в мастерской, где гранят каменья. Нариша проела мне голову. Все жалеет, что я отказался торчать на одном месте, сидеть день-деньской в душном бараке, где еще сто резчиков глотают пыль, и глохнут от визга точилок. И знаешь, Келайла - зоркий глазок, главного она и не поняла за тридцать лет нашей с ней жизни.
Он спрыгнул и взяв руку девочки, помог ей спуститься.
- Ежели б не пилила меня, пытаясь сточить, как тот камень, я б чаще был дома. Вдруг была бы у нас вовсе другая жизнь. Эх...
Келайла открыла было рот, сказать, нет, Гейто, не была бы. Но испугалась, что расстроит старика, а еще испугалась новых своих знаний. Так странно - когда глаза ее видели каждую черточку на лицах людей, каждый изгиб на древесном стволе, каждую ягодку в гуще лесной ежевики - не было за этими картинами ничего, кроме увиденного. А теперь, когда место их заняли цветные пятна, светлые и темные, и перемешанные, всего-то прошел день, а она четко видит, нет, знает, что стоит за словами и переменами света и цвета. Может быть, Сейша сделала самое верное, дала ей самое нужное там, где не защищала девочку забота родителей, не охраняли ее стены родного дома. Наверное, так. Ведь хозяйка Старого леса жила на свете в сто раз дольше, чем маленькая Келайла.
Но думать обо всем она устала. И была голодна. Так что, отбросила мысли, помогая Гейто накормить птиц, почистить клетки, а после - занялась костерком и приготовлением каши. Несмотря на усталость и голод, ей очень понравилось, что старик сперва позаботился о своих пленницах.
- А как же, - удивился Гейто, усаживаясь на покрывало, постеленное в траве и беря на колени миску с горячей кашей, - я им сейчас главная защита, без меня пропадут.
Келайла понимала, что с самого начала лучше бы птичек не ловить, пусть поют там, где родились. Но раз так сложилось, пусть лучше ловит их старый Гейто и окружает заботой.
***
Плавно текли дни, отсчитывая себя скрипом повозки и пением птиц. Становились после дней тихие ночи, полные запахов ужина, свежей травы и нескончаемого звона сверчков. Так плавно, что Келайла теряла им счет, и ей помогал старый Гейто, который, кашляя по утрам, потягивался, тушил окурок, взбираясь на передок повозки. И объявлял громко:
- Десятый день начинаем мы вместе. Птичий пастух Гейто, ленивый мул Костран, две сотни певуний и Келайла - зоркий глазок.
Смеялся, встряхивая поводья. Келайла не обижалась на прозвище, понимая, старик и не думал ее дразнить. Уже несколько раз, когда садился играть в карты в придорожных харчевнях, Келайла, разглядывая размытые пятна игроков, шептала старику на ухо, кого из хитрецов нужно опасаться. И довольный Гейто прятал в кошель выигранные деньги, откладывая в отдельный мешочек долю Келайлы.
- С тобой, милая, мне везет так везет. Никто теперь не надует старого дурака Гейто. А как приедем к Нарише, куплю тебе новое платье и красные башмачки с подковками. А еще - бусы. Не хочешь остаться жить в моем доме, а? Я бы лучше брал тебя и дальше в свои путешествия, но разве дело для девушки трястись по тракту, где много всяких людей, и плохих тут хватает. А ты помогала бы Нарише по хозяйству, вон как ловко управляются твои маленькие ручки.
Келайла качала головой, придерживая увязанные клетки. Она сразу сказала Гейто, что нужно ей именно во дворец, но зачем, пусть простит ее старый, она не может сказать. И он, хмыкнув, пообещал доставить прямо к воротам, куда привезет своих птиц, и там уж они попрощаются.
- Знал бы, как помочь тебе пройти во владения Эрриса нашего короля, помог бы. Но извини, ни разу даже и не видел, что там, за коваными воротами. А вот славно выйдет, ежели проберешься, и после расскажешь старому Гейто, как оно там. Хотя, ты же не видишь глазами, милая. Только сердцем. А оно у тебя - золотое. Ты это знай.
Так прошли еще три дня, за ними еще два. И к ночи пятого, что следовал за первым десятком, Гейто подъехал к своему дому. Спрыгнул, кряхтя, бросил поводья на повозку. Постучал кулаком в высокие деревянные ворота.
- Нариша! Открывай, женка, твой старый муж на пороге. А если кого привечаешь там, поишь моим вином, кормишь моей едой, гони быстро, чтоб не получил кнутом по спине!
И засмеялся, пряча волнение.
Келайла сидела, пристально глядя, как заскрипели ворота, выпуская наружу размытое пятно. Темное, почти черное. Ударил в уши пронзительный женский голос.
- Старый ты дурень, Гейто. Позоришь перед соседями верную жену. Я уж ночи не сплю, дни не присяду, все выглядываю, не едет ли Костран, не везет ли моего муженька. А это еще кто у тебя?
Она врет, хотела крикнуть Келайла. Бедный мой Гейто, твоя жена чернее прощелыг, что мечтали обчистить тебе карманы. И что это за темный силуэт выскочил с заднего крыльца и крадется к задней калитке, пока Нариша рассказывает о своей печальной женской доле?
Но голос Гейто был таким радостным, а еще - немного испуганным, словно старик боялся - не пустит его жена в собственный дом, что Келайла конечно же, промолчала.
- Помощница, - поспешно ответил старик жене, помогая Келайле спрыгнуть с повозки, - хорошая девочка, ей надо во дворец, у нее там... тетка посудомойкой. Девочка сирота, вот попросилась... я и довез.
В молчании колыхалось перед Келайлой темное пятно, бежали по краям его колючие искры.
- Куда она смотрит? У нее что - больные глаза?
- Я ничего не вижу, госпожа Нариша.
- Ну и зря, - огрызнулась хозяйка, отворачиваясь и уходя к дому, - а то увидела бы, какую красавицу измучил своей старостью твой новый дружок. Гейто, она что умеет-то? Или только ехала без платы, ела твою еду и пила твое пиво?
- Все умеет, моя красавица: и сготовить, и с птичками. Да как отдохнет, я попрошу ее сварить тебе гуляш с травками, уж такая мастерица вкусно готовить!
- А то она мало отдыхала, сидя павой, пока ты правил да ехал! Пусть платит за ночлег работой или ночует на улице. На старости лет будешь всех бродяг собирать и тащить в дом. А вдруг ночью нас обворует?
Келайла стояла рядом с Костраном, гладя теплую морду, а по щекам ее текли горячие слезы. Никто еще не обижал ее так сильно. В родной деревне все любили Келайлу, привечали улыбками. Дома отец смеялся ее песенкам, а мама целовала на ночь, гладя по волосам. Сестры, они, конечно, ссорились с ней, и друг с другом тоже, но быстро мирились и прибегали вечером посидеть под одним одеялом, обнимая за плечи и рассказывая девичьи секретики. Даже когда рассердились из-за принца, Келайла не так уж и обиделась, ведь она первая начала, щелкнув мальчишку сливовой косточкой. А сейчас...
- Что стоишь? - снова ударил в уши сердитый голос, - пойдем, покажу, где кухня. Хоть и слепая, как землеройка, а посуду вымыть сумеешь? Потом сготовишь нам свой гуляш. Да поторопись, завтра в честь приезда Гейто я собираю гостей!
Почти всю ночь Келайла провела в большой кухне, совсем одна, удивляясь тому, сколько немытой посуды скопила нарядная злая Нариша. Потом села чистить картошку, тупым ножом, который сунула ей хозяйка, придя проверить, как управляется неожиданная помощница.
- Смотри у меня, - предупредила, овевая девочку сладким запахом благовоний, - ложки все посчитаю, и вилки. Знаю я вас, бродяжек с тракта.
Гейто пришел, когда картошка и мясо уже булькали в большом котле посреди раскаленной плиты, а Келайла сидела рядом, осторожно подсовывая в печку хворост и тонкие поленца. От старика пахло вином и женскими духами.
- Прости, девочка, закрутился. И Нарише нужно было рассказать, как она тут, без меня. Сейчас прилегла, устала очень. Ты поела? Ну-ка, садись за стол, перекуси, а я послежу за печкой.
Келайла села за деревянный стол, придвинула к себе миску с остывшей кашей. Ела и слушала молча.
- Я ведь раньше моряком был. Молодой, жадный до всяких приключений. А стукнуло сорок, я и понял - устал качаться в гамаке, которых в нашем кубрике еще сто висят, и храпят в них такие же парни. Захотел спокойной жизни, и чтоб жена - своя, единственная. Решил вернуться сюда, а по дороге, когда ехал и шел пешком, то остановился в маленьком городе. Эх, я был - герой тогда. Плечи широкие, глаза - что морская вода на закате. Сундук вез с диковинами, а еще - ожерелье из красных кораллов, думал, как найду свое счастье, сам на нежную шейку и надену. ...Там в кабаке и приметила меня хозяйская дочка. Подавала мне ужин, после рядом присела, ручкой на стол оперлась, подбородок эдак сверху устроила. И такие глаза, слушает, вроде я ей главное счастье в жизни. В общем, как опустели мои миски, я пару кубков выпил, а очнулся - уже везу домой молодую жену, на шейке - коралловое ожерелье. Думал, куплю маленький домик, чтоб нас двое и может, детишки. Но Нариша сказала, в маленьком какая жизнь, так что все свои денежки я и потратил, на этот домину. Тогда вот все и началось. "Как кончились? Совсем кончились?" ...
Он вполголоса передразнил голос жены. Вздохнул, поднялся, и сел напротив Келайлы.
- И все равно ее люблю. Любил - точно. Только нет нам теперь жизни вместе, ежели остаюсь дома надолго - сердце болит, ровно в нем дырки прогрызают жуки. Да и работать надо. А детишки... Видишь, нет у нас детишек. Наверное, я виноват, я же старик и всегда был. Когда ожерелье надел на ее шею, ей только семнадцать стукнуло, а мне уж за сорок перевалило. Хочешь совет от старого дурака, девочка? Как надумаешь замуж, не смотри в сундуки, не смотри на одежу. Да вот же - на лицо и то не смотри, и на то, широки ли плечи. Смотри, как сейчас смотришь, через все - сразу в сердце. Может быть, тогда и будет тебе счастье?
- Не знаю, - ответила ему Келайла, беря стакан с водой, а сама вспомнила - зеленые глаза и брови вразлет, гладкий лоб с красной отметиной.
И засмеялась печально:
- Да кому я нужна, слепая. Как... как землеройка.
Глава 4
Ни на следующий день, ни еще через день не выбралась Келайла из большого дома, уставленного вычурной мебелью, чтобы отправиться дальше с Гейто и его птицами.
Гости, званые Наришей, гуляли, ели и пили, а Келайла мыла посуду, носила в большую залу с огромным столом миски и блюда, тарелки и кубки. Уносила грязное в кухню, снова мыла посуду. После готовила новую еду, удивляясь, а кто же варил и жарил Нарише, когда ее - послушной Келайлы, не было в доме. Когда, наконец, веселье стихло, ей пришлось убираться в захламленных комнатах, наощупь вытирая пыль с полок, уставленных безделушками. И всякий раз она вздрагивала, комкая пыльную тряпку, когда за спиной раздавался пронзительный голос Нариши. Та подкрадывалась незаметно, фыркала, проводя пальцем по скатертям и столешницам, хватала за руку, ведя в другие комнаты и показывая, что еще сделать. А Гейто, которому жена без меры наливала крепкого вина, лежал, охая и держась за голову. Иногда вставал, пробираясь на кухню, тихо, чтоб не заметила суровая Нариша. Винился перед девочкой.
- Ты уж прости, Зоркий глазок, пока не уехал, нужно помочь по дому, починить что, мебель переставить. Сходить с Наришей по лавкам, у нее снова одежда старая. Так говорит. Еще денек, ну ладно, два или три. А как поедем...
Дальше он говорил совсем тихо, на ухо девочке, оглядываясь, чтоб не подслушала жена:
- Как поедем, я остановлюсь у лавки друга своего, Мелени, справим тебе нарядное платье и башмачки. Как обещал!
Келайла кивала. Улыбалась старику, жалея его. И уходила в большой сарай, накормить птичек и почистить клетки.
Но в тот день, когда, наконец, они собрались ехать, Нариша выскочила из дома, упирая руки в бока. Звеня браслетами и ожерельями, подняла над головой ту самую чашку, что лежала в сумке Келайлы, давно вымытая родниковой водой.
- Я с ней - как с дочкой родной! А она чашки из дома крадет! Говорила я тебе, Гейто, сгубит тебя глупая доброта, дурной ты был, дураком и помрешь. Вот, думала я не увижу, спрятала в сумку, на самое дно!
- Это моя чашка, - дрожащим голосом сказала Келайла, она стояла у повозки, поправляя упряжь на боках Кострана, - память. Из дома.
- Твоя? Ха-ха-ха! Да ты не знаешь, что на ней и нарисовано. А я все свои чашечки и тарелки - наперечет.
- Фиалки, - возразила ей девочка, подходя и протягивая руку к черному пятну, - отдай мне мою сумку, госпожа Нариша. Синие фиалки веночком.
- А вот и врешь, хитрая слепуха! Красные розы на чашке. За воровство и за ложь забираю я все твои вещи. Все равно взять с тебя больше нечего. А, нет! Пожалуй, езжай, Гейто, один. А девчонка останется, отработает. Такая ценная чашка стоит месяца работы по дому.
Фыркал мул, перебирая копытами, пели в клетках птицы, им отвечали сверху, с деревьев другие - каких никто не ловил, песенки у них были простые совсем, чик да чирик, но Келайла позавидовала их неяркому счастью. Живут на воле, летят, куда хочется.
- Что молчишь, Гейто? Глаза стыдоба разъела? Привел в правильный дом бродяжку. Иди сюда, землеройка, вот в углу ведро и тряпка, начинай работать.
Гейто кашлянул, ворочаясь на передке повозки. Он уже совсем собрался, ждал только, когда Келайла заберет свою сумку. Нахмурил седые брови, повертываясь к жене. Но девочка не дала ему слова сказать.
- Добрый Гейто. Не нужны мне башмачки и новое платье. Отдай госпоже Нарише мой кошелек. За чашку. И сумку.
- Да как же... - старик вытащил маленький кошелек, в котором звякали мелкие денежки, - э-э-э, нехорошо, жена, совсем нехорошо. И знаешь, что скажу? Было бы куда, уехал бы я насовсем. Чтоб не видеть ни тебя, ни этого дома.
- Тоже в бродяги собрался? Совсем ум потерял? Ты на кого родную жену меняешь? На бродяжку-воровку, да?
Но Гейто вырвал у нее из рук сумку, сунул туда чашку с фиалками. И кинул к ногам Нариши кошелек.
