Лина пристально оглядела в зеркале лицо, поправила волосы, стараясь подавить раздражение. Лежит там, даже не встал, спросить, может нужно закрыть двери. Валяется. Мычит что-то невнятное.
- Что? - переспросила, - я не слышу.
Подождала, когда начнет повторять, и снова сказала, накладывая свои слова поверх его, чтоб не услышать снова:
- Я все равно не слышу! И не кричи. Каша-Аркаша.
Обычно на дразнилку он тут же являлся, прихватывал ее голову согнутым локтем, прижимая к груди, так крепко, что задыхалась, смеясь и ругаясь, топталась необутыми еще ногами по его домашним махровым носкам.
- Я... - начал Каша из комнаты, но Лина уже выскочила, опять, чтоб не услышать, притянула входную дверь, сильно, чтоб не треснуть со всего маху. И, давая себе волю, резко крутанула в скважине ключ.
Застучала каблуками, будто вколачивая каждым шагом в каждую ступеньку недоумение и злость.
Непонятно, что происходит. Совершенно. А так, все вроде бы хорошо. У Каши выходной, у нее тоже. Раньше в такие дни долго валялись, потом она бежала в кухню, варила кофе, приносила на низкий столик рядом с постелью. Там он и остывал, пока снова лежали, смеясь, занимаясь любовью, болтая.
Поворачиваясь к ней широкой спиной, Каша цеплял пальцем край желтой шторы.
- Ого. Да уже почти вечер!
- Врешь.
Она кусала его за бок, отпихивая босыми ногами, как играющая кошка.
Потом он заводил какое кино, оба любили старые фильмы, проверяя друг друга, и радуясь, если какой был особенно мил обоим, еще до того, как стали жить вместе. Казалось, это все знаки. А она снова шла в кухню, быстро разогревала в микроволновке приготовленную с вечера еду, чтоб не торчать в выходной с кастрюлями и сковородками.
Выходили уже взаправдашним вечером, когда начинало темнеть. И Лину всякий раз укалывало мгновенное сожаление, день прошел. Она улыбалась, повисая на его локте, шагала рядом, приноравливая свои быстрые шаги к его широким. Думала, это потому что день такой славный был, только их день. Отсюда и сожаление. Но ведь нельзя, чтоб он длился вечно.
На мокрой улице пахли влажные листья, такой сладкий запах, приятный. И сами они желтые, сочные, кажется, можно собирать с тротуара и есть. Или заваривать чай. Из дождевой воды. Вот она, мелко сеется из низких туч, так мелко, что капли не падают, висят в воздухе, оседая на лицо водяной пылью.
Под ботинок попал лист, скользнул, Лина взмахнула руками, выравнивая себя. Поправила на плече ремешок сумки. На светлом лице, вытянутом, с ярким ртом и темными тонкими бровями проявилось страдальческое выражение. Удивление, осторожное и немного горестное. Будто все уже случилось, и пора плакать о том, что кончилось.
- Ничего не кончилось, - сердясь, прошептала себе и мило улыбнулась, кивая бабушке из соседнего подъезда.
Та разогнулась, отряхивая руки. Вокруг старых ног ходили цветные кошки, тыкая усатые морды в желтые корытца. В таких продавали курятину, Лина отдавала Матвевне и свои тоже, чтоб та кормила, а после выбрасывала. Матвевна корытца брала, но после собирала стопкой, уносила к себе, чтоб вымыть и использовать снова.
Когда живешь одна, подумала Лина, торопясь мимо площадки с мусорными контейнерами, то имеешь свои плюсы. Что бы сказал Каша, принеси она в кухню стопку вылизанных кошками желтых подносиков. И тут же рассердилась на себя. В голову лезет полная чушь. Будто она собралась становиться Матвевной и прикармливать всех окрестных котов! Хватит с нее и Каши.
- Ты мой котище! - говорила она ему, ставя на голую спину босую ногу. Хохотала, когда Каша басом мурлыкал, выгибался, а потом ойкала - кидался тяжелым телом, придавливая ее к простыням, резко переворачивал, прикусывая волосы над шеей. Отплевавшись, валился рядом, оправдывался, пока растирала намятые до синяков бедра:
- Если котище, так получай. Ты же тогда кошища, так?
Конечно, я сержусь, думала Лина, прибавляя шаги. Сумка билась о бок, и она прихватила ее локтем, прижимая, чтоб не мешала бежать, давя подошвами палые листья. Сержусь на то, что он уезжает. Хотя, подумаешь, полгода. Сразу знала, какие-то жертвы богам необходимы, чтобы не чокнуться от счастья. Потому, когда осторожно сказал о работе, что придется уезжать, часто и всегда надолго, она кивнула, и улыбнулась ему безмятежно. Чтоб видел - не напугана. Увидел. Сказал, тоже улыбаясь:
- Думал, испугаешься. У меня потому вечные проблемы, с женщинами. Жена семь лет терпела, потом Светку забрала, по телефону попрощалась. Еще и накричала на меня. Ну, а потом уже так. Или сразу сваливали, или после первого рейса, приду, а уже все не то. Ну, то два раза всего.
Лина не стала тогда спрашивать, насчет тех, кто был между этими двумя разами. Мужик видный, большой, сексуальный до того, что у нее на улице - вспомнит ночное, сразу скулы сводит, и кажется, все навстречу идут и видят, что на лице...
Первый месяц боялась и поверить, что ей такое счастье привалило. В тот раз, когда откровенно говорили, вдруг разозлилась догадке, спросила уверенно:
- А они у тебя все, небось, мыши серые были? И жена, да?
- Ну... - Каша сел, обнимая колено, в полумраке блеснул глазами, разглядывая ее, сидящую на фоне светлой стены. Узкие плечи, красивая шея, закрытая великолепными волосами, пышными, блестящими, как осенний каштан. Длинная худая нога, тоже согнутая в колене, с тонкой, как у породистой лошади, щиколоткой.
Протянул руку, беря ее ступню в ладонь.
- До тебя далеко. Знаешь, говорят, красивая жена - чужая жена. Для нас, моряков, очень актуально. Разве же поверишь, что такая вот - дождется.
- Иди ты, - сказала она тогда, выдергивая ногу, и резко поворачиваясь, чтоб с постели, в кухню, а там пепельница и рядом начатая пачка сигарет.
Он ее тогда повалил, зацеловал. Извинялся. Курить не пустил. Потом принес сам, и пепельницу и сигареты.
Мобильный в кармане пискнул, заиграл привычное.
Лина прижала его к уху.
- Ксеня, давай быстрее, а то я тут...
- Угу, - согласилась подруга и торопливо пересказала какие-то сплетни. На полуслове телефон затрещал и отключился. Лина сердито посмотрела на серый экран и сунула в сумку. Забыла зарядить.
В центр вели два пути. По тихой пешеходной улице, полной кафешек и кофеен. Другой - вдоль шумной, блестящей от влаги трассы, мимо помпезных банков и прочих солидных учреждений. Не сказать, что Лине необходимо было именно в центр, через площадь, к набережной, где сегодня, наверное, море совсем серое, и над ним провисло низкое небо. Но теперь придется туда, поняла она, спохватившись, что выбрала не самую близкую дорогу. Ей нужно было на Воронцовскую, к маленькой аптеке, а теперь - дойти до центра, там повернуть через площадь, и по пешеходке немного вернуться. Не страшно, погода очень славная, но если все в мире не просто так, то значит, она снова выбрала эту дорогу. Опять.
Миновав яркий газетный киоск, даже замедлила шаги, раздумывая, не нырнуть ли в переулок, срезая путь. Но упрямо подняла подбородок. Сильно много чести, еще будет петлять, как заяц. Из-за него.
Он уже был там, на краю площади, где ступенями длились бордюры, облицованные гладким мрамором. И конечно, не один. На бордюрах сидели парни и девочки, кутались в растянутые толстовки и дутые курточки, смеялись, болтая, кричали тем, кто катался мимо. На маленьких великах с маленькими колесами. Лина вечно забывала, как они называются. Би эм... Кажется, би-эм-экс. Надо спросить. У кого-то. У кого-то молодого, издеваясь над собой, подумала, обходя мальчишку на роликах, который, виляя, объезжал пластиковые кегли. Потом ее обогнал парень на скейте, за ним бежали две девочки, обе с длинными прямыми волосами, в джинсах-резинках на тонких ногах, с голыми поясницами под короткими широкими свитерками. Похожие, как сестры.
А он проехал навстречу. Как всегда, с серьезным лицом, чуть нахмуренными бровями, они у него темные, широкие, красивой формы, с изломом. И на щеках мягкий, еле заметный румянец, Лина несколько раз взглядывала исподтишка, пытаясь определить, он хоть бреется уже, что ж скулы такие гладкие, ну чисто ангел. Или - четырнадцать лет просто?
Значит, когда увидела впервые, ему было тринадцать.
- О Господи, - в такт шагам повторяла мысленно, равнодушно скользнув взглядом по согнутым плечам, темной макушке (волосы густые, и цветом как брови), по красному свитеру, который сбился на один бок, показывая белую футболку и под ней загорелую поясницу. О Господи, Боже ты мой, тринадцать. Да хоть и четырнадцать. А значит, между ними - двадцать восемь лет. Почти тридцать. И ничего она не знает о нем. Даже имени. Только вот то, что каждый день, когда она проходит через площадь, после полудня, он катается на этом своем дурацком велике с маленькими колесами.
Летом в белой футболке, с растянутым воротом и короткими рукавами на тощих загорелых руках. Весной и осенью в свитерах. Их у него три. Красный, полосатый и еще синий, с белым капюшоном, скинутым на спину.
Прошлой зимой его не было. Может быть, уезжал. Лине тогда было не слишком до него, ходила мимо, подумала мимолетно, а нет красивого мальчика, этого, с бровями. Наверное, ждет, когда можно на велике. Правда, южная зима она такая, три дня морозца, а после не поймешь, то ли весна, то ли осень. И ребята снова толкутся со своими скейтами, роликами.
А потом, в апреле, он вывернулся из-за ее спины, объехал по широкой дуге, оглянулся. Кажется, единственный раз это было, когда посмотрели друг другу в глаза. И она задохнулась, качнувшись и сбивая уверенный шаг.
Хотела бы она, чтоб той ночью он ей приснился. Но вместо этого на автовокзале к ней подошел высокий красивый мужчина, попросил мобильный, позвонить.
- Мой совсем разрядился, пока ехали, - сказал извинительно, глядя в бумажку и тыкая пальцем в непривычные кнопки. С досадой крякнул и сунул ей обратно:
- Пожалуйста, наберите сами. А то я вас тут замариную.
Под его медленную диктовку Лина набрала номер, отдала телефон и встала, вполоборота, разглядывая лезущих в автобус людей.
Отдал телефон обратно и засмеялся, поднимая пузатую сумку:
- С меня магарыч. А то боялся, придется пешком добираться, на Ворошилова. Не поверите, наличных ни копейки, одна вот карточка только.
И будто Лина требовала объяснений, добавил:
- Это сестра. Приедут с мужем, за мной.
Потом сидели в целлофановой палатке, пили кофе, Лина купила сама, сама и предложила, веселясь его смущению. Аркадий скованно говорил о пустяках, вытягивал шею - не пропустить синий автомобиль мужа сестры. Прощаясь, склонился, целуя ей руку, и важно сказал:
- Теперь куда вам от меня, я ж кругом должен.
И вот они вместе почти всю весну и целое лето. Вчера Каша сделал ей предложение, так совершенно всерьез, что Лине стало смешно и страшно. На книжной полке лежало колечко. Купленное сюрпризом, болталось на всех ее тонких пальцах кроме указательного, и решили отнести ювелиру.
- Вот черт, - остановилась резко, дернула сумку, оглядываясь.
Ушла, вообще-то, как раз к ювелиру, в мастерскую на Воронцовской. Он работал по воскресеньям, и Лина договорилась, что будет ее ждать. Вот только колечко осталось на полке. А еще, кажется, поняла, почему злилась с утра. Каша никак не хотел ее отпускать. Знал, что пойдет с кольцом, и как нарочно, держал в постели, вроде бы в шутку, боролся, нападал, занимались сексом, потом снова валялись, потому что он не хотел один, потом захотел ее фирменный омлет. Вот и допрыгался, сердито подумала Лина. И одернула себя. Сама виновата, нечего слушаться, встала бы и пошла, чмокнув в темечко. Давно бы уже вернулась.
Мальчик ехал навстречу, не глядя на нее, приподнялся, нагибаясь к рулю. Поднял велик на заднее колесо, с мягким стуком опустил снова. Замелькали колени в узких джинсах.
"А еще ты не ушла раньше, потому что не знала, катается ли он раньше"...
Идти в мастерскую уже не было смысла. Лина, как обычно, прошла мимо катающихся ребят, углубилась в аллею, где почти никого, из-за мелкого, как пыль дождика. И села на белый деревянный стульчик под провисшим полотняным зонтиком. За водяными разводами в ярко освещенном кафе сидели кривые люди, что-то пили из кривых стаканов и чашечек. У самого ботинка на краю маленькой лужи отдыхал мокрый пальчатый лист. Упал с платана, прилип, желтый, с коричневым ржавым ободком. Через два месяца зима, а через два дня Каша улетает в рейс и не будет его целых полгода.
Она собралась встать. А мальчик внезапно проехал мимо, промчался, вертя темной головой, и вдруг резко затормозил, в десятке метров, повернул, хмуря прекрасные темные брови на ангельском светлом лице, таком красивом и совсем еще детском. И поехал обратно, мимо стоящей Лины, высокой красивой женщины в черной куртке и джинсах, с блестящими влажными волосами по плечам. Посмотрел пристально, без улыбки, и, наддав, пригнулся к рулю, снова поднял своего коника на дыбы, удаляясь.
"У тебя сын старше его. Оставь ты ребенка в покое... Тем более, что он..."
Она уходила в другую сторону, остро ощущая спиной, что и он тоже - спиной. Усмехаясь про себя, думала, да он ни разу не улыбнулся ей, за полтора года почти ежедневных встреч. Старая курица, ты вопить должна от счастья, тебя дома, в теплой постели ждет охренительно великолепный мужчина, все подруги обзавидовались, а те, что благополучно замужем, даже здороваться перестали. И как там сказала Нинелька? У нашей Линочки снова сплошная романьтика, опять супермен, опять герой-любовник...
И не просто ждет, а готов рука об руку, с тобой. До гроба.
Перед магазином, который в цокольном этаже соседнего дома, Лина выбросила из головы мальчика на велике, вспомнив, не купила пельменей. А Каша хотел. Вошла, дилинькнув дверным колокольчиком. В тусклом помещении было пусто, вяло шевелилась за прилавком продавщица в криво посаженных на нос очках.
Лина сложила купленные пельмени в сумку и вышла. И тут же вбежала обратно, спотыкаясь на низком порожке и дергая на себя звенящую дверь. С другой стороны ее пачкали грязные собачьи лапы и за ними, неслышная за толстым стеклом, щерилась морда с белыми клыками.
- Собака, - дрожащим голосом сказала Лина, обращаясь к прилавку со стеклянными банками, наполненными цветными драже и вяленой рыбной стружкой, - бешеная, что ли?
Магазин выслушал молча. Лина посмотрела за банки, прошла к холодильникам, где в углу рядом с распахнутой в подсобку дверью громоздились деревянные контейнеры с яблоками и картошкой.
- Эй, - сказала неуверенно, оглянулась на стеклянную дверь, за которой металось, кидаясь, серое, с черной пастью. И позвала уже громче:
- Простите. Там собака. Можно от вас позвонить, а то у меня телефон...
Оборвала сама себя, неверяще прислушиваясь. И кинувшись, захлопнула двери, отрезая тяжелый рык. Дрожащими руками повернула непослушную ручку до щелчка. И качнувшись, затаила дыхание, прислушиваясь. Там, в подсобке, рычало, и вдруг, скребя когтями по железу, рванулось, завыло, будто в каком страшном фильме, будто там не скучный электрический свет, а заснеженная тайга, ночная среди сосен дорога и на ней - волки.
- Волки, - растерянно сказала Лина вполголоса, отступая от двери.
Магазин был пуст. Слабо светила под потолком лампа, сквозняк шевелил салфетки, нарезанные фестонами, и те колыхались, прижатые банками.
Лина вытащила из сумки телефон. Без надежды нажала на кнопку. Держала, пока палец не заболел. Сунула бесполезный мобильник в карман. И оглянувшись на внутреннюю дверь, прошла сбоку к входной, встала укрытая углом высокого холодильника, всматриваясь в стекло. Оттуда еле слышно завыло, уличный свет затемнился. Не одна, а сразу несколько оскаленных морд мелькали, почти прижимаясь к толстому стеклу.
Лина всхлипнула, оглядываясь. Села на картонную коробку, опоясанную жестяными полосками. Ну да, с голоду она не помрет. Будет есть стружку красной рыбы, которую они с Кашей покупали к пиву, чтоб вкусно смотреть фильмы. И запивать молоком из холодильника. Угу. Чтоб через пять минут искать, куда бы пристроиться с расстройством желудка. Даже если запивать лимонадом и пивом, тут совсем нежарко, ну и туалет все равно в подсобке. А Каша? Наверное, уже ей звонит, а аппарат абонента выключен или находится... Да еще хлопнула дверью, уходя, а он всегда знает, какое у нее настроение. Черт и черт!
Голова отказывалась работать. И больше всего раздражало, что все так нелепо и фантастично. Вот он рядом, ее дом, в ста шагах. Какие-то волки. Откуда? И где все люди? Рядом с магазином наливайка, там вечно толкутся алкаши, и просто мужики, сосед постоянно там торчит, дядя Костя.
Их уже съели, мрачно подсказала сама себе Лина. Вытащила из кармана горсть мелочи, подойдя к прилавку, положила в блюдце, и взяла из коробки булочку, посыпанную ореховой крошкой. Откусила, и вернулась на короб, жуя и пристально глядя, как неутомимо кидаются на двери серые тени.
Вообще-то ей уже хотелось писать, но она старалась не думать об этом. Вспомнился сто лет назад читанный анекдот, как запертый в роскошной зале гость мочился в старинную вазу, подвывая от унижения. И сразу мочевой пузырь потяжелел, давя на живот. Лина в панике огляделась, прикидывая, что тут заменит ей ту самую вазу. И нет часов. Совершенно непонятно, сколько времени она торчит тут, пытаясь осмыслить, что происходит. Запертая меж двух дверей, за которыми - волки.
- Это собаки, - сказала она громко, - конечно, собаки, какие волки, ты сошла с ума?
Может и правда, сошла?
Лина встала, пожимаясь. Крепче повесила сумку на плечо. Медленно двинулась через зал к выходу, а за стеклом уже вовсе черно, и далеко - смутные огни фонарей. Мигают почему-то.
Прихватив по пути швабру, которая притулилась у стены, удобнее взяла деревянную ручку. Сглотнула пересохшим горлом. Они мигают, потому что эти твари все еще толкутся за стеклом. Закрывают свет.
- Их нет, - сказала себе Лина, стараясь быть уверенной, - я просто съехала с катушек. Там пусто, а я тут, как идиотка.
Она быстро подошла к двери и, не обращая внимания на оскаленные морды, рванула ее на себя, делая вид, что все в порядке. Вот только швабра, стиснутая в другой руке.
Швабра пригодилась тут же. Правда, сработала Лина неуклюже, тыкая в стороны, не попадая, пытаясь бежать, но упала, и уронила свое оружие, закрываясь локтем от воняющей пасти. Закрыла глаза, подтягивая к животу ноги. Но сверху, вместе с воем и рычанием, взвизгнуло, крутясь и скребя, что-то ударило, попадая и ей по плечу.
- Быстро! - заорал в ухо насмерть перепуганный голос, - да вставай же!
Встать оказалось нелегко. Пояс джинсов резал живот, плотная ткань неудобно натянулась на коленках, и Лина, как грузная старуха, перевернулась, становясь на четвереньки, рыдая, с трудом поднялась, сразу же падая снова, уже вперед, куда ее тащила за перекошенную куртку чья-то рука. Другая схватила за волосы, не давая падать. И Лина, крича и всхлипывая, побежала, тяжело ступая ботинками, отшвыривая на шерстяные бока, воняющие мокрой псиной, сумку, из которой выпал холодный пакет с пельменями.
В темноте, прореженной светом из окон, крепко приложилась макушкой обо что-то корявое и твердое, споткнулась, и ввалилась в темное помещение, падая на чьи-то руки и спины. Ее встряхнули, ставя, как неживую куклу.
- Стоит? - спросил через плечо один голос и другой ответил неуверенно:
- Да вроде как.
- Наша?
- Та фифа эта. С пятого дома. Ну, с длинными волосами. Шо кукла.
- Седьмой подъезд, - утвердительно сказал первый голос, и, обращаясь уже к ней, добавил, - ну здрасти, девушка. Пожрать успела в магазине-то взять?
- Пельмени, - заикаясь, сказала Лина, чувствуя, как ее начинает трясти, - у... у-пали там. Где собаки. Пель...
В темноте почти не было видно, только - где-то гуще, где-то пореже мрак, и шевеление, дыхание, но вот чиркнула зажигалка, огонек осветил мужское небритое лицо. И еще несколько, Лине показалось, пять, может, семь человек, все молчали, блестя испуганными глазами.
- Какие они тебе собаки, - мужчина затянулся, выпустил дым, снова стал невидимым, - когда они - волки.
- Нет, - Лина замотала головой, рукой провела в темноте, опускаясь вниз. Ноги не держали.
- Мне сесть. Откуда волки. Это наверное... ну... это собаки же!
- Угу, - огонек снова высветил щетину и черные ноздри. Упал на силуэт поодаль. Лина не могла понять, знает ли она этого, что обозвал ее фифой.
- Волки. Твои волки.
- Мои?
В тишине кто-то шумно вздохнул и вдруг женский горячий шепот забормотал молитву.
- Твои, - с удовольствием подтвердил мужчина, - на тебя посланы. А то сожрали бы Ваську. Ты ему теперь по гроб жизни должна. Полез спасать. У него свои вон, за пятки хватают, а он, как увидел, ты метесся с магазина, попер, а то говорит, загрызут же. И чего рванула? Сидела бы там, где жратва. Теперь вот будем друг друга ести.
Он засмеялся, но никто не поддержал и он, кашлянув, продолжил курить.
- Мне домой, - сказала Лина снизу, с какого-то чурбака, на который уселась, глядя на черные тени, - у меня там муж. Не знает. И вообще. Надо же как-то. Милиция там. Или служба ветеринарная. У меня телефон сел.
- У всех сел, - мрачно сказал кто-то из дальнего угла.
- И что интересно, сюда, на огород, не лезут, бляди, - прибавил курящий, - а тока выйдешь, к калитке, так сразу.
В голосе прозвучало выжидательное желание рассказывать дальше, со смаком возражая на логичные ответы новенькой. Но Лина молчала, совершенно не понимая, что говорить. А еще ее беспокоило, что молчали все остальные. Будто поняли такое, чего она еще не знала. И в ответ на ее молчание мужчина продолжил рассказ, именно об этом.
- Павловна с обеда сидит. Это ее палисадник. Вышла цветочков нарвать. Да, Павловна?
Молитвенное бормотание смолкло. Женщина громко вздохнула. После сказала растерянно:
- Дочка уехала у меня. Квартира закрытая стоит. Ну, я прихожу, разок вот в неделю. Дай, думаю, цветочеков. А дед там дома, сидит, ждет. А я тут...
- Ладно, - мужской голос остановил всхлипы, - еще вот Васька, может, видала когда, он с частного дома, выше по улице.
- Здрасти, - сказал за плечом Лины мальчишеский голос.
И она удивилась вяло, совсем не испуганный, скорее такой, азартный, но как в школе на уроке, чтоб не понял учитель. Спохватившись, что - тот самый Васька, которого "свои за пятки грызут", повернулась в темноту:
- Спасибо.
- Ага, - весело отозвался Васька. И похвастался, - у меня двое всего. Зато злые, как черти.
Павловна боязливо охнула на слово "черти" и снова зашептала что-то просительное.
Шаткая деревянная дверь сарайчика тускло светила по бокам. Это горели уличные фонари, далеко, их мало в районе, редко натыканы, чтоб каждый длинный двор между пятиэтажками не пропадал в кромешной темноте.
- А я Николай Константинов, - представился рассказчик, - я механиком с рыбколхозе. Живу как раз ото над магазином. И черт дернул за сигаретами выйти. Сперва в домино с мужиками гулял, да мне пить нельзя, почки посажены, на вахтах. Ну, зашел, и чего не взять хлеба там, да сарделек каких. Взял "Президента", две пачки. На углу дома меня и прихватили, загнали сюда. Три часа на тополе сидел, в развилке. Охрип, пока орал.
- Орал?
- Так люди ж ходят, - согласился Николай Константинов, затягиваясь снова, - сижу, а тама детишки, мамаша с коляской. Я ору благим матом, эй люди, да поглядите ж на меня. Ветки ломал, кидался. А они ж легкие. И эти гниды у самого забора, пока не потемнело, видно, как слюни капают. Если бухал бы, вот она и белая горячка, да? Но ведь не пью, уже десять, нет, двенадцать лет.
- А что люди? - спросила Лина, сцепляя ледяные пальцы на коленках.
В сараюшке было холодно, из угла прилетал стылый сквознячок. И вздрогнула, тут же ругая себя за испуг, вот же глупая, забыла, что тут еще люди. Из угла раздался новый голос, назидательный, с дрожью:
- Мы имеем дело с явно выраженными признаками параллельной реальности. И контакт с внеземной цивилизацией наличествует. Я уже говорил Николаю Эльдаровичу, что ветками кидаться в контактеров...
- Гриша, - укоризненно прервал его Николай, - имеешь чего предложить, так я первый поверю. Курлычешь там. Вы его, девушка не слушайте, он нам с обеда по ушам ездиит. И ладно б что умное. Контактер еб твою мать.
- Мне надо домой, - убедительно попросила Лина, - ну ведь смешно. Вы говорите, там люди ходят. Значит, только нам не повезло, да? Выбежал же Вася и спас меня. Пусть еще побежит. Позовет. Я дам адрес, у меня там муж, он сразу придет сюда. Приведет людей.
- Тебя как звать? - оборвал ее Николай, пробираясь мимо и ощупывая рукой невидимые двери.
- Лина ее звать, - вдруг вместо нее ответил тот самый Васька, - она с Петюней с одного дома. Через подъезд. А это правда, что у вас первый муж летчик-испытатель?
Лина моргнула, не умея сразу перестроиться. Муж, летчик. Не сразу поняла, что мальчишка про Серого спросил. И засмеялась слегка истерически. Ну, сморозил. Летчик-испытатель. Ответила грубовато, с нарастающим раздражением:
- При чем тут? И вообще, какая разница? Вы тут всю жизнь собрались торчать?
-А ты у Гриши как раз и спроси, - посоветовал Николай, - он тута и заночевать успел уже.
- Контакт, - звонко сказал Гриша, - и отбор. Я по утрам бегаю, на стадионе. А возвращался, в полвосьмого, и меня отобрали, селективным путем, используя дроидов анималистичной конструкции.
- Класс, - восхитился Васька, будто невзначай приваливаясь к плечу Лины, - ой, извините, а можно мы на ты будем? Петюня, между прочим, в вас был втюренный, в седьмом классе. Сочинил стих. Мы его обстебали конкретно. А в вас потом почти все повлюблялись, прям такая мода была. Во дворе. Вы чего смеетесь?
Лина помотала головой. Не говорить же парню, смеется она, потому что несмотря на ужасную, кошмарную, в голову не лезущую ситуацию, ей было приятно услышать, насчет неизвестного Петюни и его стиха, а после - неприятно насчет "обстебали".
- На ты, - ответила она о другом, - да, Вася, можно на ты. Только надо подумать, что теперь делать.
- Поведенческие реакции, - вещал из угла невидимый Гриша, - их от нас ждут, и конечно, пришельцы обдумали и состав группы. Есть особи обоих полов, разных возрастов, и социальных групп. Элементарные индивиды, а так же интеллект, мозг.
- Заткни варежку, мозг, - посоветовал Николай, - а то получишь, от индивида. Павловна. Ты говорила, тут лючок есть? В сарайке прямо?
Мозг послушно заткнулся, а Павловна еще не ответила, и за деревянной стеной послышался скрежет и возня, Лина передернулась, стараясь не слушать, что там, зубы щелкают, что ли.
- В смородине, - испуганно поправила Павловна, - за углом три куста, до забора они. Как трубы чистить, так вечно все разворотят, я сколько раз цветы пересаживала. И кошаков гоняла, тама кошка вечно котят выводит, внизу. А ведет он в подвал. Оттуда ж во двор, где подъезд, дверь. Только железная она, снаружи заперта. У меня и ключ дома, от замка.
- В подсобке в магазине волк, - вспомнила Лина. И наконец, заплакала. Каша там ждет, сначала сердился, наверное, потом волновался. А теперь бегает по району, или что? Звонит кому? А у них нет общих друзей, сложилось так, все его - в его мобильнике, а ее подружайки и сотрудники - в ее. А еще, может, заснул, чтоб она пришла побыстрее. Проснулся - темно, и Лины нет. Он ей кольцо, и через два дня в рейс на целых полгода, а ее нет. Не придет ночевать, хотя как подумает она сама об этом, внутри все рвется. Кажется, если согласится с мыслью о ночевке в сарае, пахнущем картошкой и старой землей, то завтра будет, как этот Гриша с его внеземным разумом.
- Блин! - закричала она, вскакивая и бросаясь к двери, - вы забодали, какого черта? Мы должны выйти! Немедленно!
За тонким деревом лайнуло и вдруг понесся в стороны и вверх тоскливый угрожающий вой. И, смешиваясь с ним, испуганный женский крик. Рычание, возня, какие-то удары.
Николай выматерился, поднимая руки и перечеркивая ими неяркие полосы света по периметру двери. Опустил, топчась.
- Дядь Коля! - Васька подскочил, но тот отпихнул его в темноту, не давая открыть двери, толкал, пихаясь и тяжело дыша, потом приговаривая:
- Ну. Ну. Хватит. Сказал, не лезь. Думаешь, один раз повезло, так все время будет? Темно там! Сказал, сиди!
- Она же кричит, - дрожащим голосом сказала Лина, - вы же мужчины, да? Она же...
- Не кричит уже.
Крики, и правда, умолкли. Сменились чем-то, чего никак нельзя было слушать. Чтоб не сойти с ума.
А потом Лина спала. Как падала в яму, отключалась, набирая скорость падения, и мгновенно просыпалась, будто от свиста в ушах, боясь - разобьется, долетев. Открывала глаза в темноту, моргала, ничего не слыша из-за стука сердца, потом оно успокаивалось, доносилась от стены монотонная молитва Павловны, из угла - прерывистый булькающий храп Николая. У Лины мерзли разутые ноги, она снова натягивала ботинки, казалось такие удобные, но те стали тугими, как тиски, и чуть не плача, она снова снимала их, умащивая ступни поверх шнуровки, чтоб не остывали на голой земле. Потом из темноты пришел Васька, сказал шепотом в ухо:
- А можно я с тобой, а то задубел совсем.
И обнял, суя руки под куртку. Лина молча расстегнула, чтоб не задирался подол, тоже обняла мальчика поверх пушистого свитера, сцепила пальцы, поставила ноги в носках на его кроссовки. Так хорошо. Вместе от усталости сразу заснули, а потом, уже под утро, проснулись, тоже вместе. И Лина щурясь, чтоб русые короткие волосы не щекотали глаз, осмотрела нутро сарайки, залитое серым дрожащим светом, протекающим в щели.
Интеллектуальный Гриша скорчился в углу, натянув на голову спортивную куртку. Рядом сидел на ведре Николай, вытянув ноги и уложив голову подбородком на грудь. К его боку примостился еще один мужчина, Лина и не поняла кто, потом припомнила, наверное, это он называл ее фифой, или шо куклой, короче, первый Николая собеседник, который после замолчал. А за спиной дышала Павловна, все труднее, потом всхрапывала, быстро шептала молитву и засыпала на полуслове, чтоб снова делать каждый вдох труднее и труднее.
- Я не сплю, - шепотом сказал Вася, но не пошевелился и не расцепил рук, объяснил, прижимаясь, - холодно очень, я можно еще так посижу с тобой?
- Мне в туалет, - тоже шепотом ответила Лина, вспомнив, вчера от ужаса совсем перехотелось, зато сейчас и встать, наверное, не сумеет, не намочив трусов.
- Я проведу. За сарай.
Они посидели еще пару минут, расцепились и встали, с трудом выпрямляясь. Мальчик пошел к двери, тихо ступая среди набросанного у стен хлама - ведер, саженцев с корнями в мешках, лопат и грабель.
На улице стояло тишайшее октябрьское утро, сизое, подернутое тонким влажным туманчиком и пахнущее астрами, которые росли вдоль проволочного забора - лиловые и белые, красивые.
Магазин был еще закрыт, резким слепым прямоугольником темнела коричневая дверь, и таким же ставнем забранное окно. А дальше, по тротуару, что вел на автовокзал, шли редкие прохожие, зевали, застегивались зябко.
И между людьми и небольшим огородом, примыкающим к задней стене пятиэтажного дома, у проволоки сидели и лежали волки. Их было больше десятка. Не спали, следя за Линой желтыми глазами с черными дырами зрачков. Крупные, с острыми темными мордами, с ушами, поставленными на звуки.
Она остановилась, не имея сил отвести взгляда. И ближайший волк, подняв морду с белых толстых лап, встал, шагнул к забору из двух рядов провисшей проволоки и уставился ей в глаза. За ним подошли другие, будто Лина вынесла им поесть и сейчас позовет.
- Они не будут, - сказал за спиной Васька, - не полезут за забор. Почему-то. Ты не бойся. Сюда иди. Нет. Пошли дальше.
Толкал в обход деревянной стены, Лина послушно шла, спотыкаясь, а ее волки шли в пяти метрах, за проволокой, не отводя желтых глаз. У них была свалянная комками шерсть, засаленная с виду, некрасивая. И морды блестели, будто они неаккуратно что-то ели и оно присохло.
- Тут, - распорядился Вася, заведя ее за угол сарая, где волков не было видно, - а я пойду, выгляну, чего они там.
Лина постояла, не решаясь расстегивать джинсы. Но потом все же стянула их и присела, испугавшись, что скоро все проснутся, а ей, конечно, приспичит не вовремя. Вася ходил за углом, треща ветками, вдруг зазвенел, чертыхнулся. Лина встала, натягивая джинсы.
- Ты все? Иди чего покажу.
На тротуаре по-прежнему лениво и быстро шли утренние люди, те самые, которые не слышали вчерашних криков Николая. Вася показал пальцем на толстенького мужчину в яркой спортивной куртке и смешной вязаной шапке, натянутой на уши. Пояснил, спохватившись:
- А, ты ж его не разглядела. Это Гриша, на стадион побег. Ну, тот, что у нас в углу.
- Что? - беспомощно переспросила Лина, - а как?
Вася пожал плечами под кожаным пиджаком, сунул руки в карманы широких штанов. У него были русые стриженые волосы и круглое лицо с острым маленьким подбородком. Светлые глаза под рыжеватыми ресницами.
- А хрен поймешь, как. Я почему знаю. Я себя вчера почти сразу увидел. Меня мать за хлебом послала, а я решил сперва к Петюне заскочить. Ну, шел тут по дорожке, волки выскочили, меня загнали сюда. Я у самого забора в кусты забурился, от страха вообще не врубал, что делать. А потом смотрю, иду. От Петьки значит. И хоба-хоба, мимо, а потом почти сразу, иду снова, с хлебом уже. Домой. Я прям, думал, перекреститься, что ли. И тут мне дядь Коля веткой по башке. А после мы с ним в сарайку. Там Гриша. А ты во сколько на работу идешь? А Павловна та просто, пришла за цветами, зайти смогла, а после уже не вышла, сидели, ждали ее. Три волка. И у Гриши три.
- В восемь. Я иду в восемь.
Вася задрал рукав пиджака. На тонком запястье обнаружились пластиковые часы со многими кнопочками и блестящими цифирками.
- Рано еще. Через полчаса только. Хочешь поглядеть, как ты со стороны? Вот и увидишь. Дурдом, да?
Лина промолчала, пытаясь уложить в голове рассказанное мальчиком.
- Эх, - сказал Вася раздумчиво, - ну чего бы им не погнать меня, когда я уже хлеба купил. Жрать хочется, сил нет.
Время тянулось медленно, так медленно, что его хотелось взорвать. Лина волновалась, подгоняя и часто просительно взглядывая на мальчика, и тот, покачав головой, снова задирал рукав, мотал отрицательно. Иногда говорил вполголоса:
- Десять минут только. Пятнадцать.
Наконец, возвестил серьезно, с интересом:
- Восемь.
И оба напряженно уставились на угол магазина, откуда выходили и шли мимо утренние прохожие.
"Опаздываю" подумала Лина и с трудом сдержалась, чтоб не засмеяться дурацкой озабоченности в мысленном голосе. Вася, будто услышал, повторил вслух то же самое:
- Опаздываешь чего-то. А нет. Смотри.
Лина задохнулась, подаваясь вперед и хватая васин кожаный локоть.
Из-за угла они вышли вместе. Каша держал ее за талию, что-то рассказывал, вкусно зевая. А она, в своей куртке (Лина, не отводя глаз, растерянно общупала бока и полузастегнутую молнию), в тех самых джинсах, подвернутых над модными шнурованными ботинками. Только на пышных волосах натянула была вязаная полосатая шапочка. Она ее не любила, но Каша с первых дней октября волновался, чтоб не застудила уши и заставлял. Лина смеялась, позволяя ему натянуть на ее голову шапку, а на автовокзале, когда уезжал на своем автобусе к своей портовой проходной, сразу стаскивала и совала в сумку. Вчера вот выскочила одна, шапку конечно, не стала надевать. А зря, уши ночью ужасно мерзли.
Она спохватилась, что думает ерунду, притихла, стараясь услышать, о чем говорят. Лина на дорожке засмеялась, вытягивая перед собой руку. На указательном пальце - то самое кольцо. Каша довольно улыбался. Так и прошли, и только конец фразы остался в туманном воздухе.
- Ты его видела, а я тоже давно, тыщу лет...
"Про кино, снова". Лина отпустила Васин локоть, провожая глазами счастливую пару. Мы как мусор, подумала вяло, мы не нужны. Почему-то. Каша поцелует ее, меня, то есть, и уедет. А она, то есть я, пойдет на работу. И по пути станет болтать с Ксеней. Похвастается кольцом. Ксеня решительно скажет, ну наконец-то, а то все молилась на своего придурка Серого, у которого сто лет другая семья. И всем будет отлично. Интересно, Лина номер два каким путем пойдет с работы? Мимо мальчишек на великах? Или коротким, вдоль банков и трассы?
- О, - у Васи был испуганный голос, - смотри, твой рванул куда-то.
Один из волков отвернулся, внимательно глядя вслед уходящей паре. И вдруг затрусил следом, опуская морду к палым листьям на тротуаре. Как показывают их в телепередачах.
- Эй! - заорала Лина, кидаясь к проволоке, - ты, скотина! Я тут!
- Чокнулась? - крикнул рядом Вася, оттаскивая ее за подол куртки.
- Пусти! Он за ней. Снова!
- Не за тобой же! Фу ты.
Она остановилась, в метре от хлипкого забора, на который томно валились кусты, украшенные пушистыми цветками. Ее волки, разом собравшись, зарычали, вздергивая черные губы над желтыми клыками. Один завыл, кидаясь на цветы и припал к лапам мордой, будто играл. Вот только глаза были такие, будто свирепо бесится, а не играет.
- Не за мной, - Лина совсем растерялась, - как не за мной? Я там. И тут тоже я. Что там говорил Гриша ваш? Контакт. Космос.
Рядом с Линой, держась позади и сбоку, возникла Павловна, оказалась стильной старой дамой, в драповом пальто с полосатыми пуговицами и в фетровой беретке. Но лицо было совсем простым, будто она Васе тетка или молодящаяся бабка.
- Никакой не контакт, - авторитетно сказало лицо, вступая в противоречие с городским модным пальто и береткой, - а то деточка, грехи наши за нами ходют и вот нашли. По нюху. Только вот молитвой и спасемся.
- Не знаю я, чего у меня всего два греха, - фыркнул Вася, - ну вы поняли, я что-то неправильно сказал просто. То есть, если ого какие грешищи, то у меня их нету. А если маленькие, так тут целое должно быть стадо. Волков этих. А их два.
- Стая, - зачем-то поправила Лина. И отвернулась от необъясненных своих волков, убедившись, что тот, который собрался уйти, на ее крик вернулся обратно.
Пошла за сарай, чтоб не видеть их. И не слышать негромкого спора верующей Павловны и юного атеиста Васи. Села у дощатой стенки на корточки, свешивая между коленей руки. Нужно подумать. Все, что узнала, нужно как-то свести в одно. Потому что, пока не увидела себя, с кольцом и Кашей-Аркашей, были одни догадки, такие, вполне реалистичные. Например, в городе была секретная лаборатория, из нее разбежались подопытные звери. Бешеные. Все остальное - вымысел чокнутого Гриши, а безумие, она читала, штука заразная, он там болтал, и ему другие поверили. Скажет тоже - на тебя посланы... И Васька хорош, гордится, "моих два"... Но только что она видела себя. А перед тем - Гришу. И в угловой квартире, наверное, сейчас проснулся Николай Константинов, и если дежурить на той, магазинной стороне, то и его они увидят, как в магазин пойдет или к наливайке, здороваться с мужиками. А уж Васька, наверняка, пробежит мимо сто раз. И вечером мимо снова пройдет Лина. С пакетом, в котором торт и любимые Кашей молочные сосиски. Жаль, что нельзя позвать ее и спросить, как у них все. Наверное, она согласилась.
За углом затопали шаги. Сутулый парень вышел, встал от неожиданности, что-то пробормотал, краснея. Лина поднялась с корточек, и кажется, тоже покраснела.
- Я сейчас. Я поняла, извините. Ухожу.
Это был единственный на огородике угол, укрытый еще не облетевшими кустами, парень наверняка пришел сюда, как и Лина ранним утром, в туалет.
Она постукала в полуоткрытые двери сараюшки и вошла, ничего толком не видя после утреннего уличного света.
- Предамся в руки, - вещал Гриша, по-прежнему из угла, где спал, - потому что реакции должны быть разнообразны. Различны. Дифференцированы. И вообще, если это проверка душевного состояния индивида...
- Гриша, не дури, - с ласковой угрозой сказал Николай, ворочаясь на своем перевернутом ведре, - кому предашься? Сволочам этим? Да они втроем от тебя костей не оставят. Думать надо.
- Я думаю, - язвительно парировал Гриша, - я один тут думаю. И вы меня извините, Николай Эльдарович, но уж лучше они, чем... а, - и он махнул белой рукой с красными полосками.
- Чего? - Николай перестал ворочаться, согнул ноги, поднимаясь и хватаясь за поясницу, - я чего-то не врубаю, насчет, лучше они. Чем кто?
Гриша забормотал что-то, вскочил, прижимаясь к стене и озирая всех с вызовом.
- Я видел! Я видел, чем кончается! И конечно, выбран буду я, потому что в мире грубой силы интеллект всегда подвергается! И я...
- Он хочет сказать, что его первого съедят, ну, мы съедим, - догадалась Лина. Засмеялась, всхлипывая и кивая, - о-о-о... он фильмов насмотрелся, про крушения и катастрофы, по нешнл джиографик. Заранее вот боится.
- Вас не тронут, - огрызнулся Гриша, - еще бы, конечно, вы самка, детородного возраста. Вас просто заберут, изучать. А я останусь с этим, этими, с особями.
- Тьфу на тебя, - Николай рассердился, шагнул к Грише, но тот, шарахнувшись, уронил какие-то лопаты и они загремели по ведрам.
Николай махнул рукой и пошел к выходу, вытаскивая из пачки сигарету, от двери сказал мстительно:
- Не ссы, интеллект. Никогда дерьма не жрал и счас не буду. Тоже мне, ветчина с яйцами.
С улицы донесся голос Павловны, потом снова Николая, потом хмурый - незнакомого парня. Потом вой и рычание, и следом грохот, стук и снова голос Николая, на этот раз он кричал:
Лина вспомнила ночное, с женским криком, и как не пустил Василия. Поежилась. Вася встал рядом, сказал вполголоса, пытаясь утешить:
- Лежит она там, за проволоками. Я не стал тебе. Ну и потом, это же не всерьез, она же где-то все равно живая. Да?
- Они. Они ее правда, сожрали? - хрипло спросила Лина.
Вася покачал русой головой.
- Не. Она вроде как спит. Только глаза открыты. А крови нет. Знаешь, как вроде от страха, ну это... умерла, в общем. Ты пить хочешь?
Лина непонимающе на него посмотрела и тут же захотела пить, совершенно свирепо, перебирая в памяти цветные бутылки в высоком магазинном холодильнике, ну, что бы ей не схватить вместо дурацкой швабры двухлитрушку пепси? А еще лучше - газводы с лимоном.
Вася пошел впереди, нырнул в дверной проем и исчез со света. Лина двинулась следом, обдумывая по пути такое - странное, которое в кино вовсе не кажется странным: нужно ведь собрать и поделить запасы, ведь у них совсем нет еды, и про воду тоже нужно подумать.
Думать было страшно. В кустах со стороны проволочного забора, что отгораживал посадки от стены дома, Вася пошуршал, попятился, выбираясь. Сунул Лине грязную пластиковую бутылку.
- Держи. Да не гляди, что такая. Обычная вода. У меня бабуля тоже так делает, я пепси выпью, она сразу бутылку наберет и в огород к забору. Чисто ставит там. Мало ли, летом совсем жара и отключат.
Морщась, Лина отвинтила пробку, пошарила в карманах, надеясь, вдруг завалялась салфетка или бумажный платочек. Вытерла горлышко натянутой подкладкой куртки. Вода и правда была самая обычная, будто только что из крана. Нефильтрованная, подсказал мысленный голос, и Лине стало неуютно. Если расстроится желудок, то через пару тройку дней они тут все, пардон, загадят. Сколько там тех кустов-то. В голове нарисовалась картинка, как толпой они кидают в волков и прохожих собственные какашки. На лопате.
Вася заботливо хлопнул ее по спине, и Лина, откашливаясь, вернула бутылку.
- Вась, надо посчитать. Воду. И поделить.
Мальчик нехотя кивнул.
- Хотя я бы этому индивиду Грише и не давал бы. Один перевод продукта.
- Так нельзя, - Лина шагнула в кусты, наклонилась над лежащими бутылками. Водя пальцем над грязным пластиком, стала считать, приблизительно. Но в голове все равно не укладывалось, что они сейчас должны вместе собраться, что-то решать и еще делить бутылки с водой. И Гриша в своем кликушестве прав, скоро у всех шестерых совсем подведет животы и нужно думать, где и как брать еду. Да если бы все вокруг изменилось, какой-то апокалипсис, как в фильмах-катастрофах, или их забросило на необитаемый остров! Но вокруг нормальная, такая привычная и степенная жизнь, и только они - как тени. Лина выпрямилась, забыв, сколько насчитала бутылок. На место киношных героев никак не хотели становиться Николай с его матерщиной, Гриша в белой с красными полосами куртке, Павловна в беретке. Да еще этот, который молчит и даже имени его Лина до сих пор не знает.
Пленники слонялись по небольшому огороду, по дорожкам, выложенным из битой тротуарной плитки, заглядывали в кусты и ворошили редкие заросли астр и стеблей подсолнуха и топинамбура. Павловна сперва неловко вздыхала, следя за тем, как нарушается частная жизнь дочкиного огорода, пыталась что-то объяснить насчет, почему грабли не убраны и ведро грязное, но вскоре поняла, никому нет дела до того, насколько аккуратно ведет хозяйство заочная дочка и стала просто подсказывать, что где.
- А тут по весне у нее подснежники даже посожены! - с гордостью сообщала Николаю, а тот махал рукой, уходя по дорожке дальше. У зарослей подсыхающих стеблей выше головы остановился, сунув руки в карманы куртки.
- Ага... топинамбур?
- Цветы, - строптиво поправила Павловна, - вон еще кой-где на верхушках.
Николай ухмыльнулся. Аккуратно взялся и сильно дернул, осыпая комки земли с узловатых клубней.
- Вот и жратва нам. Пока интеллект не забили на сало.
- Кто ж их ест-то? - удивилась Павловна, - они же цветы!
- Не цветы, а заграничная картошка, - засмеялся Николай, отряхивая клубень и вертя его в руках, - темный ты, Пална, человек оказалась. А еще в пальто.
- Мне твоя заграничная и не встала, - рассердилась старуха, двигая шеей в намотанном шелковом шарфике - солнце уже хорошо пригревало, обещая чудесный день, - у нас своя выкопана, там целый угол сажали. Урожайная такая. Кубанская роза. В сараюшке вон...