Возможности должны быть безграничны - как это по-женски!
- Знаешь, я сегодня устроился на работу, вернее, сдал своё тело в трудовую аренду.
Тело Волынского плюхнулось в кресло, словно лишённое сил держаться вертикально.
- Ты мне кресло раздавишь, а я за него еще не всё выплатила, - был ответ.
- Теперь я покину тебя, возможно, навсегда...
- Это то странное объявление о работе? - спросила Мириам, дымя дешёвой сигаретой. Глаза её не отрывались от монитора. При этом она ещё и ритмично потирала промежность о фронт-выступ сиденья эргономического стула, на котором восседала прямо, словно лихая наездница.
- Ты можешь перестать дёргаться хотя бы на несколько минут, - попросил её Волынский.
- Это для вдохновения, ты же знаешь. Иначе просто текст не идёт. Но ты говори, я всё хорошо воспринимаю.
- Воспринимать не значит понимать. Скажи, а когда ты сочиняла ту свою эпохальную, переворотную статью, ты тоже вот так же дёргалась?
- Не надо меня подначивать.
- Я всего лишь никак не могу привыкнуть к тому, что общаюсь с родной сестрой, а она в это время занимается мастурбацией, как ни в чем ни бывало. Прямо инцест какой-то, своего рода...
- Инцест? Но ведь и он уже на пороге легитимации. Так что и это тебя уже не должно смущать. Возможности человеческие ничем не должны сдерживаться и ограничиваться! - произнесла она с наигранным пафосом, но при этом совершенно серьёзно.
- "Ничем не должны сдерживаться и ограничиваться", - повторил он за ней. - Как это по-женски.
- Почему же? - теперь она всерьёз удивилась, словно он сказал какой-то парадокс.
- Нет, ты просто не представляешь себе, насколько хорошо я сегодня осознал, скорее, прочувствовал что это такое - сдача тела в трудовую аренду. Всё доведено до совершенства.
- Ну-ка, ну-ка, - Мириам вдруг проявила интерес. По крайней мере, она перестала тереться задом о сиденье стула, - расскажи-ка мне поподробней. Хотя я мало что смыслю в этих производствах.
- Это напрямую касается твоей главной темы.
- Тогда давай. Может, что-нибудь выудим...
Волынский стал вспоминать прошедший день.
И тут память вдруг начала выделывать всякие фокусы. Например, стоило ему начать припоминать те моменты, когда он топтался перед дверью, не решаясь войти, как в памяти одна за другой возникали все двери, перед которыми ему пришлось постоять за всю свою жизнь.
- ...Всё прозрачное, а я стою перед дверью, и она тоже прозрачная... - и он замирал, запутанный в воспоминаниях о дверях, словно всё входил в них и выходил, а они всё никак не кончались.
"Черт возьми, думал он, всю жизнь я только и знал, что открывал какие-то двери, заходил в них, закрывал их, снова открывал, выходил, снова закрывал. И всё время топтался перед ними в нерешительности, а то и в страхе..Что за бесконечный лабиринт?..."
- Слушай, у тебя выпить ничего не найдётся? - спросил он сестру, - Что-то не могу собраться с мыслями. Куда-то всё разбежалось.
- Есть водка. В дверце холодильника.
- В дверце?
- Да, там. Открой...
Мириам вдруг перестала тереться и посмотрела на него.
- Что с тобой?
Он стоял перед холодильником. Холодильник закрыт. А ведь он собирался достать из него бутылку. Но вот, смотрит на дверь пустыми глазами, и стоит, не двигаясь. Руки в карманах.
- Ёс, что с тобой? - снова крикнула она ему.
Тут он очнулся, открыл дверь, посмотрел в холодильник, нашёл в дверце бутылку.
Она смотрела на него, совершенно не понимая что же с ним происходит. Словно разум его внезапно куда-то подевался, а тело по неопытности в автономном существовании не может сосоредоточиться на действии, и только что не падает на пол.
Бутылка уже находилась у него в руках, а он всё по-прежнему стоял перед холодильником и не двигался. Дверца с лёгким скрипом закрылась, но не до конца. Осталась щель, через которую просачивался наружу белёсый холод.
Мириам соскочила со своего эргономического стула. Подбежала к брату, схватила его обеими руками за руки, развернула, посмотрела в глаза. Она ожидала увидеть в них пустоту - но ничего подобного. Похоже, что он просто задумался.
- Ёс, ты меня испугал, - сказала она.
- Что такое?
- Как это что такое! - крикнула она. - Ты битых десять минут стоишь неподвижно перед открытым холодильником, я тебя зову, ты не отвечаешь...! С ума сойти можно!
- Не выдумывай, - сказал он ей в полном спокойствии. - Я всего лишь открыл холодильник и достал из него бутылку. Всего то...
- Чёрта с два. Ты стоял перед этим чёртовым холодильником, словно не зная, что в таких случаях делают. Словно забыл зачем ты там стоишь. И так, клянусь, не меньше десяти минут.
Она забрала у него бутылку, отвела его и посадила в кресло. Ей подумалось, что, если она не станет сейчас всё делать сама, то он будет задумываться над каждым движением. И поэтому она - с выражением досады на лице - взяла рюмку из кухонного шкафа и наполнила её холодной водкой. Если бы она почаще смотрела на себя в зеркало - именно на себя, а не на свои губы, зубы, глаза и прочие компоненты лица - она бы увидела, что это выражение - досада - давно стало натуральным состоянием её мимического комплекса. Как-то незаметно стала она частью этой когорты - или всего лишь мелкой социо-психологической группы - людей, носящих на лице своём выражение досады, словно единственно доступный им вид смазки, стирающий трение между ними и миром. Такие лица обычно бывают у тех, кто претендует на звание властителя дум широких масс.
Мириам сделала себе карьеру в журналистике, ломая преснотемье, эксплуатируя преодоление всяческих табу, которые человечество налагало на себя в течение веков. Но у неё не было ничего общего с телевизионными трепачами, превращающими вполне серьёзные темы в предмет одночасовой болтовни, ничего не меняющей по существу в общественных отношениях, но лишь создающей утешительную видимость осознания массами собственных проблем. Она отличила себя от них тем, что сделала ставку исключительно на печатные средства, и тем самым сумела прослыть вполне серьёзным автором, а радикальная форма постановки определенных проблем вкупе с хорошо развитым чутьём на перемены превратили её во влиятельную фигуру на рынке идеологий.
Ни одна из затеянных ею кампаний по изменению общественного мнения пока ещё не закончилась неудачей. Порою они приводили к совершенно неожиданным - даже для самой Мириам - результатам. Так произошло с кампанией по полной легализации проституции. Этот вопрос, стоило за него взяться Мириам, эволюционировал в нечто совершенно неожиданное и в самом деле революционное что касается трудовых отношений. Именно об этом и напомнил Иосиф, обращаясь к ней сейчас, пытаясь рассказать ей о своём трудоустройстве на предприятие ЭМИКС.
Кто имеет исключительное право владения человеческим телом, как не сам человек? Такой вопрос задала Мириам широкой западной общественности. Повод? Судебное дело. Двенадцатилетняя девочка заявила родителям, что хочет прямо сейчас стать проституткой. Родители, люди состоятельные, ей запретили. И тогда она подала на них в суд. Они, якобы, подавляют её свободу. Закон о праве несовершеннолетних на юридическую защиту позволил её адвокатам раскрутить это дело на полную катушку. Если несовершеннолетние имеют все те же права, что и взрослые, то почему им отказывают в праве на сексуальное удовлетворение? Да пожалуйста, заявили родители, занимайся этим самым сексом с кем угодно и сколько угодно, и где угодно. Никто тебе этого не запрещает. Только зачем для этого становиться проституткой? Нет, возразила свободолюбивая отроковица, я хочу не только получать удовольствие от своей работы, но ещё и получать за это деньги. А разве не об этом твердят все психоаналитики?
Но ведь это, как ни крути, проституция, занятие, в общем-то, незаконное, тем более для несовершеннолетних. Факт его скрытой легитимации нравственной проблемы не решает, и так или иначе, раньше или позже, в той или иной форме она всё равно заставит взяться обществу за её решение самым серьёзным образом. Похоже было, что такой момент в конце концов настал.
Короче говоря, спор, который вполне можно было уладить полюбовно (известно ведь: стоит детям разрешить что-нибудь, как у них почти сразу пропадает к этому всякий интерес), вызвало такой общественный резонанс, что обратного пути не виделось никому. Здесь надо было сделать какой-то необычный шаг, который "разрубил" бы ситуацию.
Тут и возникла Мириам Волински со своей ставшей затем этапной статьей в "Субботнем финансовом обозрении". Появись она в каком-нибудь таблоиде, никто бы проявил к ней особого интереса. Но эту газету читали серьёзные люди...
Общественность, как оказалось, прежде никогда не задумывавшаяся о свободе личности в такой форме, поначалу не отреагировала, приняв её статью за ещё один опус нацелившегося на популярность выскочки (что, в общем, было не далеко от правды, ей страстно хотелось выбраться из рядовых репортерок в медиа-дивы). Тогда Мириам заострила форму: Либо проституции не существует, либо любая профессия суть проституция. Так озаглавила она свою статью, кторая хотя бы уже таким своим названием должна была произвести детонацию. Общество, чье коллективное нравственное чувство оказалось как раз к тому времени на подъеме (как это обычно бывает после очередного спада), доходившем порой до массовых вспышек религиозного фундаментализма, отреагировало в виде писем в судебные органы на органы печатные, позволяющие себе подобную безнравственность, мол, такие публикации наносят оскорбление общественной морали в пору её выздоровления, что оному выздоровлению препятствует. И этим общество положило свой упитанный палец в хищный рот Мириам, и последняя эту возможность не упустила. Какие грандиозные - неожиданно открывшиеся - горизонты для карьеры! Она сидела в редакционном кафетерии, пила кофе с коньяком, то и дело закашливалась от бьющих ей в глотку периодически ускоряющихся ударов сердца, брызги кофе из её рта летели на страницы, она не замечала этого, перед ней на столе лежала груда писем, лишь немногое из полученного, большей частью которого был завален весь редакционный зал.
Письма не умещались на столе, падали на пол. Она не подбирала их. Она выхватывала любое из этой груды, рвала конверт, читала через строки, и поражалась прочитанному. Она даже несколько зауважала эту публику. Ведь в письмах была не только ругань, поношения, проклятия и угрозы, но были и размышления, доходящие то таких теологических высот, какие, казалось бы уже просто не могут быть доступны изленившему и ожиревшему обывательскому уму.
Были и такие, что соглашались с ней. Поначалу таковых можно было исчислить единицами, разве что десятками, но затем - по мере нарастания дискуссии - их становилось больше и больше. Общество, все внутренние конфликты которого были уже к тому времени вытеснены или экстрадированы, называйте это как хотите, даже транспонированы, в конфликты за границей "цивилизованного" мира, вдруг почувствовало, что и в нём самом есть ещё поводы для споров.
А может быть, общество - такое, каким оно стало - увидело в существовании этой профессии упрек в свой адрес и принялось искать выход, и, как всегда, нашло его в легализации безнравственного.
А вскоре стали возникать общественные движения. Недоумевая по поводу самих себя и своего собственного поведения, люди стали объединяться, основываясь на - вот уж совершенная невидаль и анахронизм! - "собственном мнении". Возникло даже такое, на первый взгляд, казалось бы, экзотическое движение, как "Новые религиозные анархисты". Почему новые? Да ведь когда-то, не то в 18-м, не то в 19-м веке, такое движение уже существовало, но не долго, поскольку, как и все другие подобные движения, погибло под гнётом рыночной экономики в 20-м веке. Они выступали за свободу души владеть полученным ею от Бога телом по своему разумению, а иначе не будет реализована дарованная ей Господом же свобода.
С ними вступили в дискуссию натуранархисты, дальние последователи князя Кропоткина, которые утверждали, что никакой души нет, а человек и есть само это своё тело, произведённое природой по своим законам. А по каким законам оно произведено, по таким и должно существовать - и не по каким другим.
Как видим, единодушные в выводах, они расходились лишь в обоснованиях.
Кто совсем не прореагировал, так это сами виновницы дискуссии. Ни одного письма от проституток! Им, получается, совершенно наплевать на теоретические обоснования равнодостоинства их профессии всякой другой. Тогда-то и появилось и стало закрепляться на её лице выражение досады, как знака понимания невысокости интеллектуального уровня тех, за чьи права она выступает. Тогда с необходимостью возникшее пристальное внимание к иным социально-профессионально-психологическим группам обнаружило для неё этот досадный факт за всеми людьми вообще. Даже нобелевские и всякие прочие лауреаты - гении науки - начав расуждать о проблемах, находящихся вне сферы из профессиональной деятельности, выказывали просто ошеломляющую убогость суждений, хотя по инерции и продолжали считать, что произносят краеугольные, жизнеопределяющие, а то и революционные истины.
Тут, поняла она, что-то не сходится. При такой общей интеллектуальной ситуации, казалось бы, неоткуда было взяться авторам толковых писем. И всё же они были! В общей груде писем ей попадались некоторые, которые были написаны... со знанием дела, что ли... И вскоре она с немалым удивлением поняла, что эти письма приходили... от сутенёров.
Да, эти письма были написаны самым, низшим человеческим отребьем. Авторы, конечно же, не обозначали себя, но это каким-то образом просвечивалось. Не то, чтобы их интеллектуальный уровень выдавал профессиональную принадлежность (к тому времени уровень уже был примерно у всех одинаковый - что у высших лиц государства, что у низших криминальных слоев, что у работников хай-тека) - Мириам и сама сначала не могла понять, почему она считает, что эти письма написаны именно сутенерами. Но журналистская настырность заставила её провести выборочный скрининг писем, открывший ей присущую многим, но всегда отрицавшуюся ею за собой, склонность не видеть очевидного, но нежелаемого.
И тут вплыл в поле общественного сознания вечный западный рыночный идеализм. Вовремя смекнув что к чему идёт и прислушавшись к религиозным анархистам, апологеты рыночной экономики и свободы стали утверждать и всячески пропагандировать тезис о том, что человек суть душа, которой Богом дано было тело. Для чего? А для того, чтобы распорядиться им с наилучшей для души пользой. И наилучшая польза для неё может быть принесена не иначе как при наличии абсолюной власти души над телом. Власти, закреплённой юридически. Это необходимо признать, утверждали они, исходя не только из вечных ценностей, но и от текущей экономической ситуации, требующей пересмотра абсолютно устаревших трудовых отношений.
Витала ли эта идея в воздухе или это оказалось чистым совпадением, но статья Мириам, в которой постулировался тезис о "трудовой аренде человческого тела" как универсальном принципе, без которого невозможно функционирование экономического общества ("что было прежде, экономика или человек?" спрашивала она.), оказазалась в роли манифеста новых трудовых отношений. Речь шла уже не только и не столько о проституции, сколько о новом статусе человеческого тела в системе экономического организма. На повестке дня окалась полная перефразировка не одних лишь трудовых отношений, то отношений вообще, какие только ни существуют в человеческом социуме.
Короче говоря, не прошло и двух лет, как искра, высеченная пером журналистки, превратилась в пламя крематория, в который был отправлен труп Декларации прав человека и всех основанных на ней законов. И решительным революционным шагом вошло в сознание общества новое понимание роли и места человеческого тела в экономическом организме. Его кодификация не сопровождалась никакими волнениями или демонстрациями протеста. Ведь, собственно говоря, кодифицировалось то, что в течение последних одного-двух столетий проходило испытание новейшим философским дискурсом в, естественно, узком кругу интеллектуалов, не понимаемых и не воспринмаемых ни властью ни широкоими массами. А Мириам просто-напросто оказалась в нужном месте в нужное время.
И все эти невесёлые процессы имели место совсем незадолго до того, как Иосифу Волынскому, бывшему филологу и педагогу, пришлось искать работу попроще, за отсутствием спроса на школьную филологию, каковая в новейшей экономической ситуации оказалась в положении лишнего, и потому бесполезного, элемента. Она, по существу, вообще перестала быть каким бы то ни было элементом, поскольку принадлежала к совершенно иному, теперь уже безвозвратно архаическому, почти вымершему интеллектуальному единству, отдельные части которого - в зависимости от конкретного интереса - давно уже оказались растасканы по карманам новых хозяев жизни.
Волынский был как раз из тех, заживо погребённых под обломками своего социального статуса, не имеющих сил в достатке, чтобы хоть как-то противостоять жестоким обстоятельствам.
Руки по швам и остекленевший взгляд - вот портрет такого человека.
И напрасно сестра без конца уговаривала его начать новую жизнь.
- Ты же умеешь очень хорошо писать, я ведь знаю. Попробуй пойти в журналистику, - уговаривала она его.
А он даже не просто отнекивался.
- Ты для меня живой аргумент, почему порядочному человеку этого делать дельзя...
Но она не обижалась, только плечами пожимала, мол, что правда то правда, ну и что же из того? Да, общественное лицемерие достигло высочайшей степени мзощренности, но разве не на нём состроился такой необычайно стабильный баланс интересов всех социальных групп? Да, общественное лицемерие лишило почвы всех этих охотников до правды, не считающихся с главной потребностью большинства: жить сытно и спокойно. Зато теперь в нашей социальной ойкумене царит полная тишь да благодать. У всех своё место, будь то политики, чиновники, нищие или экологи. И даже у борцов за правду, которые убираются в свой "свободный" мусульманский мир, планируют оттуда свои теракты, а наши спецслужбы их превентивно уничтожают. Тоже у каждого своё место и все вполне довольны. У каждого в своей сфере возможности безграничны. Просто у кого-то они более безграничны, а у кого-то именно поэтому менее. Это так, и так это и должно быть!
- Безграничные возможности! Как это по-женски!
- Не вижу связи...
- Да всё ты видишь. Много ты встречала мужчин, кто требовал бы себе безграничные возможности? Даже если и имеются такие, что об этом говорят, так они всегда имеют в виду возможности для всего человечества - но вовсе не для самих себя. Устройство и переустройство - это прерогатива женщин, они - хозяйки дома в самом широком смысле. Мужчина для них лишь подрядчик...
- Не преувеличивай...
- Но это так и есть...
- Да пока у тебя было своё оплачиваемое место, ты тоже был доволен жизнью, - язвительно сказала она, - а как оказался не у дел, так вот поди же, сразу же мир для него стал виноват.
- А разве же это не так?...
- Да если бы ты действительно верил в своё дело, ты бы его отстоял, - разила она его наповал. - Отстоял бы, не смотря ни на что.
- Плетью обуха не перешибёшь...
- Не отговаривайся. Если ты с нами, то твои возможности безграничны! Общество позволяет своим членам постоянно трансформироваться, менять жизнь, работу, внешность. Разве не это свобода? Просто, сильней надо быть. Свобода - она для сильных. Свобода любит сильных. Свобода делает сильных еще сильнее..
- Нет! Не сильнее надо быть! Силы у меня всегда хватало, когда было куда её приложить. Здесь дело не в силе, а в готовности жертвовать всем ради достижения цели, в готовности переступить через что угодно и кого угодно. Через принципы, через "ценности", через родных, друзей, себя самого... Хотя...кто его знает... может быть, ты и права, и именно в этой готовности и состоит сила... но тогда..., - слов больше не нашлось, поскольку всё ни прозвучало бы дальше, без сомнения, отдавало бы выспренностью, фальшивым пафосом, каким незаметно для самих себя то и дело грешат циники, - а на такое ни один филолог не решится, потому что язык для него что суд небесный.
На её лице появилось выражение досады. И для него это стало последней каплей. Сейчас такое выражение означало лишь то, что и его она тоже вписала в категорию латентных недоумков.
Именно после этого разговора с сестрой он схватил последний номер "Финансового обозрения" и стал рассматривать объявления о приёме на работу. Взгляд увяз в однообразии требований, в это хорошо знакомое всякому безработному обескураживающее и удручающее однообразие, словно хлюпающее пузырами вязкое болото.
Просмотрев пару полос, Иосиф отбросил от себя газету с чувством не то раздражения, не то отчаяния. Словно что-то от тебя спрятали, и оно где-то на поверхности, а ты не видишь.и никогда тебе его не найти. Словно мир повернулся к тебе своей обратной плоскостью, и она совершенно не похожа на ту, к которой ты привык.
Почему-то только сейчас он обнаружил, что стоит дикая жара, что послеполуденное солнце палит в него своими раскаленными лучами, что вся спина мокра от пота.
Он вытащил из бара сестры бутылку виски, налил его в стакан и смешал с ледяной колой, а потом выпил одним залпом. Сразу стало прохладней и немного легче.
Он снова раскрыл газету на полосе объявлений о работе и едва ли не сразу взгляд его наткнулся на объявление, гласящее:
"Требуются работники на очень ответственную и очень тяжелую (не физически, но морально) работу. Оплата очень высокая. Отличные условия и целый ряд серьезных привилегий. Квалификация не требуется."
Наверняка он и раньше уже видел это объявление, но пропустил его мимо глаз, не удостоив вниманием. А ведь в нем была некая загадочность. Далеко не так часто в газетах можно увидеть объявление, приглашающее на "морально тяжелую работу". Причем, не указано, кто приглашает. Оно словно бы было расчитано на определенный сорт людей. Только вот какой сорт?
- Часто в газетах печатают такие объявления, с такой вот формулировкой? - спросил он Мириам, когда та вернулась.
Она просмотрела объявление. Пожала плечами. Мол, сейчас в газетах чего только не может быть напечатано (если это, конечно, не во вред обществу), а разнообразие работ в наше время достигло невероятной степени.
- Во всяком случае, тебя не убудет, если пойдёшь и проверишь сам, что там предлагают...
Тогда он выписал этот и еще несколько телефонов, и начал звонить по ним. Везде ему была назначено собеседование, и везде ему говорили, что позвонят на следующий день, и не звонили. Так он и дошёл до конца списка, то есть, до того странного объявления.
Позвонив по указанному телефону, он был удивлён, когда узнал, что объявление было дано очень известной компанией, занимающейся разработкой и производством так называемых биоэлектронных микростимуляторов. Потом он удивился своему удивлению. Да нет же, просто никогда не приходилось искать работу таким вот образом.
- А ты знаешь, что сейчас в крупных компаниях набор кадров находится в ведении гомосексуалов? - спросил его Мириам.
- Поясни, - он взглянул вопросительно. По правде говоря, воспринял это как шутку. Но лишь по началу, так как знал, что у циников отсутствует чувство юмора и потому им не остается ничего иного, кроме как говорить правду.
- Да что тут пояснять? - пожала плечами Мириам, и тут словно оступилась. Да не ты ли сам возвещал в школе: Материя, брат мой, материя не знает полов, вот и всё.
Подобные споры то и дело возникали между ними, однако ни к какими серезным переменам в их отношениях не приводя. Словно круги вокруг брошенных в воду камушков, они всколыхивали недвижимую их жизнь. И резко обрывались, за полной их бесмысленностью, своим почти мгновенным исчезновением отражая пустоту всеобщего существования. Он же после каждого такого разговора чувствовал себя словно мелкий зверек, которого природа в очередной раз лишает иллюзий по поводу своей законосообразности. Далее шли пожимания плечами, смущенное движение уголков губ и - досада, обязательно досада, непременно досада на её лице.
Да, именно на таких людей и было рассчитано объявление, людей уже ничего не ждущих от жизни и потому готовых ко всему. Эта пара слов "тяжелая морально" била прямо в цель. Наверняка не очень-то много людей проявляли к нему интерес (поскольку именно "моральная тяжесть" в наши новые времена стала тем, что не готов вынести на своих плечах рядовой член общества).
Однако не будь он филологом, если бы не знал подлинной стоимости слов и пустоты, стоящей за видимой значительностью, что свойственно всякому знаку. И ведь он оставался им, оставался несмотря на обреченность, которую он ощущал каждым нейроном своего мозга, каждой своей нервной клеткой. Именно так: это объявление предназначалось для обреченных людей! Точнее, для людей, сознающих свою историческую обреченность. Вот ведь до чего додумался! У тех гомосексуалов в отделе кадров мысль наверняка не достигла этакой вот изощренности... Хотя, кто их знает... Ведь и среди них вполне могли оказаться филологи...
Так вот и попал он на предприятие ЭМИКС. То есть в совершенно иную для себя среду людей и отношений, в среду, представление о которой сформировывалось у него, да и не только у него, но и у всякого, к этой среде не причастного, из разрозненных рекламных обрывков, поскольку никого из них она не интересовала. Всё этой средой производимое никак не указывало на её существование. Люди из других сред, потребляющие производимые ею продукты, воспринимали их точно также как воспринимают их поклонники карго-культов: словно все эти бесчисленные предметы потребления выросли сами по себе на витринах магазинов. Даже самый их внешний вид отрицал приложение к их производству рук человеческих. Казалось, что они, словно галька на морском пляже, рождены самой природой естественным образом и безо всякого участия человека. Никто не задумывался над тем, что над каждым из этих изделий годами корпели сотни, а то и тысячи людей, сколько умственных, моральных и физических усилий было пожертвовано во имя того, чтобы они появились на прилавках и в каталогах, сколько суммарной человеческой жизни было ими съедено...
Для Иосифа Волынского, как представителя пусть теперь уже и вымершей, но не так давно всё же достаточно элитарной профессии, эта среда также была закрыта. И он тоже пользовался её продуктами словно они были дарами природы. А теперь вот так судьба распорядилась, что он вынужден сменить среду. Впрочем, почему "сменить"? Его бывшая некогда родной среда вытолкнула его из себя за ненужностью. Наверное, у него была возможность мимикрировать, но он не сумел ею воспользоваться. Именно это и подразумевала его сестра, говоря, что он не "проявил силы".