Наверное, именно после таких вот ночей утра не должны приходить на землю.
Волынский подумал об этом, когда проснулся и - вроде бы должно быть уже утро, таким лёгким чувствовал он своё тело, отдохнувшим, выспавшимся - кругом была тьма. Ночь никуда не делась. Она оставалась такой же какой была... какое-то время тому назад. Только вот какое время?
Он знал, что тело его лежит на спине, а глаза видят луну сквозь раздвинутую крышу. Форма луны не изменилась, она всё так же в своей первой осьмушке, а это означало, что ночь ещё не прошла, и даже до утра ещё осталось немало времени.
Своё тело он нашёл лежащим на софе посреди комнаты. На нём были лишь брюки, всё ещё влажные, и отсутствовало нижнее бельё. Тело лежало на широкой софе посреди залы, рядом с объятым сонным спокойствием телом Лары.
Что-то мешало ему прикоснуться к ней, хотя и очень этого хотелось. Он лишь провёл ладонью по воздуху перед её лицом, чтобы почувствовать дыхание, и затем вдоль всего её укрытого тонким покрывалом тела, до самых кончиков пальцев на ногах. Но так и не прикоснулся...
Нежность... Он бы поднял её, словно ребёнка, легко на руки, прильнул бы губами к её волосам, ощутил бы их запах, мир бы вокруг пошатнулся и замер...
Но вместо этого он тихо поднялся с их ложа, чтобы не разбудить её душу, и сквозь стоявшую распахнутой дверь вышел за стены своего нового жилища, к которым ещё не успел привыкнуть.
По пути, в скудном свете луны, он видел, что и другие предназначенные для лежания места в комнате были заняты, то есть, было очевидно, что кто-то лежал на них, но кем были эти кто-то рассмотреть было невозможно, а подходить и разворачивать покрывала и вглядываться в лица спящих ему не хотелось. Он лишь подумал, что помимо тех, с кем он провёл весь этот вечер, и эту ночь, там вполне мог оказаться кто-нибудь ещё, кто-то не знакомый или кто-то, кого он не запомнил. Ему это было не приятно.
Память о недавних событиях обрывалась на их совместном купании в ванной-бассейне, которую они обнаружили на поляне посреди зарослей. Что происходило после этого? Словно бы и вообще ничего. А может быть, действительно ничего. Да и кто это лежит там, в его комнате? Точно ли это Мириам и её подружки? Не может ли быть так, что это совсем чужие, неизвестные ему люди, взявшиеся невесть откуда?
Он медленно побрёл в сторону бассейна. Брусчатка под его ступнями была тепла, словно всё ещё не остыла от солнца. А может быть, это свет луны перестал окатывать землю холодом, а вместо него посылал земле тепло. Но нет, это сама земля отдавала впитанное за день тепло луне и людям, что ходят ночью, при лунном свете, босиком по брусчатке. А потом трава - и она тепла, пока не осела на неё роса. И мягка, словно спит.
Вода в бассейне переливалась всё тем же спокойным лунным светом. На её поверхности виднелись невесть откуда взявшиеся мелкие листья. Их было не много и они лежали на воде совершенно неподвижно.
Иосиф разделся и снова, как совсем недавно, опустился в теплую воду бассейна.
Тут что-то кольнуло его в плечо. Он дёрнулся, оглянулся и тут увидел что-то, чего раньше не видел или просто не заметил. Вначале он решил, что это мусор или вырванный куст или что-то подобное. Но, приглядевшись, он понял, что перед ним животное, точнее, судя по всему, труп животного, ещё точнее, это был труп дикобраза. Это определённо был труп, то есть, либо дикобраз залез в бассейн и утонул, либо его кто-то убил и бросил мертвым в бассейн. Но кто?
Иосиф огляделся вокруг и... снова сюрприз. На скамеечке, находящейся всего шагах в десяти от бассейна, следовательно, и на таком же расстоянии от него самого, сидел человек.
- Мориц, это вы? - окликнул Иосиф человека. Но мужчина не был Зильберщютцем, как на то надеялся Иосиф. Он не мог быть никем знакомым. Иосиф сразу понял, что он не знаком с гостем, но всё же окликнул его так, как окликнул, ведь он мог и ошибаться. А и с какой это стати пришёл бы сюда кто-то, с кем он не знаком?
Но человек ничего не ответил.
- Эй, - снова крикнул Иосиф, - это вы дикобраза утопили?
- Нет, не я, - ответил незнакомец. - Чего бы мне его топить? Он мне ничего дурного не сделал. И я на него зла не держал. Так чего бы мне убивать это несчастное животное?
- А тогда... тогда что вы тут делаете? - спросил его Иосиф.
- По-вашему, выходит, что если я тут сижу, то это я тот, кто убил дикобраза, так что ли? - сказал незнакомец.
- Да я ни в чём вас и не обвиняю, - сказал Иосиф, - мне вообще этот дикобраз совершенно безразличен, утонул и ладно.
- А даже если бы и я, - сказал незнакомец, - то что? Вы что, полицию бы вызвали или решили бы побить меня?
- Да ничего этого я делать не собираюсь, - едва не крикнул ему Иосиф, - полиция мне на фиг не нужна, а бить я не умею никого, никогда толком не дрался, только пару раз в детстве, хотя, честно говоря, когда я работал в школе, мне часто хотелось побить - и хорошенько побить - какого-нибудь ученика-тупицу. Но я ни разу себе этого не позволил... Но послушайте, всё же, вы тут сидите... ночью. Мне что же, не может показаться это странным?
- Действительно, - сказал ночной гость, - что здесь странного? Сейчас, - он глянул на часы у себя на запястье, - сейчас половина третьего, на улице тепло, и мне захотелось прогуляться. Разве есть в этом что-то странное? Лично я в этом ничего странного не вижу. У меня бессонница, и я гуляю. Я так делаю каждую ночь...
- У вас каждую ночь бессонница? Но ведь от этого с ума сойти можно...
- Совершенно верно....
- Но вы не...?
- Нет, я точно не сумасшедший, - сказал незнакомец.
- Тогда, может быть, вы всё-таки скажете, кто вы и откуда, - настойчивым тоном сказал Иосиф.
- Хорошо, - сказал мужчина, - но всё же давайте начнём не с этого.
- А с чего?
- А вот с этого дома, - и незнакомец указал рукой на дом, из которого только что вышел Волынский.
- Хорошо... но какое это имеет значение... этот дом, что в нём такого особенного? Дом, конечно, просто шикарный, нет слов, но всё же, это просто дом.
- Я когда увидел, что в доме свет горит, сразу же понял, что они кого-то нашли, - словно не обращая на его слова внимания, сказал незнакомец. - Я ведь хорошо знаю, кого селят в этот дом. Сам здесь одно время жил...
- Вы здесь жили? Так это значит, что вы...вы...не пойму...вы работали или работаете на ЭМИКС? Но нет, конечно же, здесь ведь все жители деревни там работают. Так может быть, вы один из моих предшественников на том месте, куда меня взяли?
- Почему же "один из". Я вообще ваш один-единственный предшественник на этом месте. После меня никто там по-настоящему и не работал. Зильберщютц пробовал - да что у него может выйти?
- Вы с ним знакомы?
- Не чтобы хорошо знаком... Он меня много расспрашивал, когда ему поставили задачу найти кого-то вместо меня.
- Но почему вместо вас кто-то понадобился? Что-то произошло?
- Произошло, по-видимому, только то, что на этом месте невозможно работать долго. А я на нём проработал больше полугода.
Он замолчал, словно вспоминая...
- А потом что же? - прервал его молчание Иосиф. - Что случилось потом? Что это значит - невозможно более полугода? У меня ведь контракт на это место тоже ровно на полгода. Что же происходит потом?
- БЭМСы перестают запускаться, хоть ты тресни. Вот это и происходит. Почему - неясно. Либо энергия какая-то в теле иссякает, либо организм как-то перестраивается, что перестаёт воздействовать на стимулятор. Здесь ведь организм должен быть настроен особым образом, и такое его состояние не может длиться долго, потому что это всё равно что медленное умирание, и оно обязательно разрешается в ту или сторону.
- Интересно, - сказал Иосиф, - а с чем же это было связано у вас?
- Долгая история, - ответил его собеседник, - не уверен, стоит ли её рассказывать...
- Рассказывайте, - настоял Иосиф, - мне это очень интересно и важно знать. Я чувствую, что мне не всё рассказывают.
- Это понятно. Хорошо, я расскажу. Только уж если я о чём умолчу, так вы не настаивайте, чтобы сказал. Есть определённые секреты производства, которые я знаю, но сказать никак не могу. Я о том и расписывался, когда уходил из компании. Они ведь мне жизнь обеспечивают от и до, так что мне с ними нет смысла отношения портить...
- Стало быть, - сказал Иосиф, словно бы для самого себя, - есть всё же нечто такое в производстве, что, разгласи вы этот секрет, ваши отношения тотчас бы расстроились, и дело такое, даже и приведи оно к судебному процессу, вовсе и не в вашу пользу может разрешиться.
- Именно так, - последовал ответ, - а посему, о том, о чем нельзя высказаться ясно, будем молчать.
- И домысливать сами...
- Извольте, ваше право. Но не уверен, стоит ли... Так вот, я здесь работал лаборантом ещё с тех пор, когда о коммерческом производстве только строили планы. Я не буду вдаваться в детали процесса разработки, вы ведь вряд ли что поймёте. Кстати, вы кто по образованию?
- Школьный филолог.
- Ни фига себе, - проговорил рассказчик. Его удивление выглядело совершенно натурально.
- Что вас так поразило? - спросил Иосиф.
- Филологи... они ведь...как боги... - прозвучал ответ.
Теперь была очередь Иосифа удивиться.
- Боги..., - сквозь зубы проговорил он, - только вот сброшенные с Олимпа.
- Что ж, такое со всеми богами происходит рано или поздно. Они же не перестают от этого быть богами, хоть и свергнутыми.
- Нет, - возразил ему Иосиф. - Перестают.
- Теперь я понимаю, почему вас взяли на это место. Ваше сердце сокрушено.
- Значит ли это, что и ваше сердце было сокрушено, когда вас взяли на это место? - спросил Иосиф.
- Да, вероятно. Хотя трудно сказать такое о себе самом. Но тогда... в то время...тогда получилось так, что БЭМСы никак не хотели активироваться. И невозможно было понять, почему так происходит, чего им не хватает. Всё было практически готово к запуску опытного производства. Новые мощности готовы, штаты подобраны. Остается только запустить производство. А БЭМСы не активируются. Этап экспериментального производства не завершен. Всего-то и надо, что произвести контакт между телом и стимулятором, чтобы БЭМС активировался, и вот именно это-то и не получалось. Каждый сотрудник лаборатории, а потом и всего центра привлекался для активации стимулятора, но ни на кого он не реагировал. И всё же в какой-то момент это произошло. И получилось это именно у меня. Так вот, получилось и получилось и всё тут. За мою смену я сумел активировать всю экспериментальную партию. Этап экспериментов сочли успешно завершенным. Мне выписали очень хорошую премию и отправили в отпуск. Хотели чтоб я хорошенько отдохнул. Денег дали столько, что мог бы спокойно ехать на самые дорогие курорты. Но я, вместо этого, напокупал себе хорошей литературы и лежал в своей квартире на диване и читал. Телевизор не включал, вставал только чтобы сварить кофе да проглотить что-нибудь. Семьи у меня нет, так что никто мне не мешал наслаждаться одиночеством и общением с книгами. С ними, сами знаете, общаться гораздо интереснее, чем с людьми.
- И безвредней для лица, - Иосиф согласно покачал головой. Всё так, и он сделал бы то же самое, и сделает, когда у него тоже появится такая возможность.
- Но не прошло и двух недель, как меня вызвали на работу. У меня оставалось ещё столько же времени. Я так и сказал, но меня настоятельно просили прийти прямо завтра утром. Я спросил было, в чём дело, что за срочность такая. Однако мне ничего не объяснили, а лишь сказали, что утром за мной придёт машина.
Делать ничего не оставалось. Я стал собираться, сбрил двухнедельную бороду, постриг ногти, и всё прочее. Утром, когда я проснулся, у входа в дом уже стояла машина компании. По приезду, меня повели прямо в кабинет начальства. Там, в прихожей, я встретил своего завлаба, спросил у него, что случилось. Тот пожал плечами и сказал "Ты понимаешь, он опять не активируется". Тут нас пригласили в кабинет к Стробнику.
Стробник долго, даже очень долго глядел на меня. Он то водил глазами по моему лицу, то его взгляд переходил на мои руки, и я прямо таки чувствовал этот взгляд на руках, то смотрел мне в глаза. Он даже не предложил нам сесть. Он и сам стоял у окна, примерно в семи шагах передо мной. Окно кабинета выходило на восток, и утреннее солнце светило мне прямо в лицо. Он нарочно держал меня именно в таком освещении. Так мы простояли примерно минуты три. Но эти три минуты тянулись убийственно долго. Он определённо доводил меня до какого-то нужного ему для разговора состояния. Потом он сказал "Садитесь" и указал рукой на кресла перед столом. А сам сел на своё директорское кресло. Я обратил внимание, что в его кабинете стоял журнальный столик с двумя креслами, так сказать, для неформального общения. Однако он пригласил нас именно к директорскому столу, что говорило, как минимум, о том, что в разговоре будет соблюдаться дистанция. Собственно, я и не ожидал другой формы общения. Мы не были с ним хорошо знакомы. Он часто заходил в лабораторию, особенно в последнее время, но общался всё более не с нами, простыми работниками, а с завлабом. Он всегда держал дистанцию. Хотя, если кто-то из наших осмелился задать ему вопрос, то он всегда давал ответ.
- Они опять не активируются, - сказал Стробник, смотря куда-то в пространство между мной и завлабом. - Почему, как вы думаете?
- Мне сложно что-то сказать, - начал завлаб, - я... - и он лишь пожал плечами. Похоже, что ему действительно нечего было сказать.
- Что ж, - сказал Стробник, - тогда я бы попросил вас пройти в лабораторию и продолжить работу. Я хочу поговорить с вашим подчиненным с глазу на глаз.
Тут его взгляд немного смягчился.
- Простите, я всего лишь уверен, что вы, как сугубый материалист и практик, вряд ли отнесётесь серьёзно к моим домыслам, пока они ещё только на стадии предположений. Как только я удостоверюсь в их правильности, я вам сразу же сообщу.
Завлаб вышел из кабинета, и как только дверь за ним закрылась, Стробник предложил мне пересесть за журнальный столик.
Он налил две чашки чая из белого фарфорового чайника.
- Вы ведь не пьёте кофе? - сказал он.
- Верно, - сказал я.
- Правильно, - сказал он, я тоже предпочитаю чай. Кофе - напиток рабов.
Я об этом раньше не задумывался, но теперь мне показалось, что в такой философии есть свой смысл. Так я ему и сказал. А он мне говорит, что это вовсе и никакая не философия, и, мол, нечего мне вообще с ним соглашаться. Моё несогласие с ним ничем мне не грозит. Здесь, видите ли не тот случай, когда чье бы то ни было с кем-либо согласие играет решающее значение. И вообще никакого значения не имеет, поскольку не влияет на результат. Если я буду с ним во всём соглашаться, то БЭМСы от этого сами запускаться не начнут. Нужно найти причину такого их поведения. И причина кроется где-то во мне - в моей душе либо в моём теле...
- Я ведь и сам пытался его активировать, - сказал он мне, - и у меня ничего не получилось. И ни у кого не получилось. Только у вас. Как вы думаете, почему?
Он вроде бы вопросы задавал, а я чувствовал, что ответы ему уже известны, и он вот так спрашивает меня, словно играет со мной в кошки-мышки. Я действительно был мышкой, маленькой подопытной мышкой, которой с непревзойденной наглостью играет этот кот-экспериментатор. И эта мышка не то что даже не пыталась сопротивляться, в ней покорность стала основой психики. А ведь он вовсе и не действовал так, как все эти магнетизёры, экстрасенсы и подобные им - не делает пассы, не гвоздит глазами, нет, он вроде бы вообще ничего не делает, а ты в его власти. Он словно бы проникает вовнутрь!
От этих слов Иосифа передёрнуло.
-Что, - воскликнул он, - и вы это почувствовали?!
- Вот ведь странно, - ехидно заметил собеседник, - все это подмечают, все чувствуют - и ничего! Может быть, всем это нравится, как выдумаете?
- Нет, мне это совершенно не понравилось. Да, и как такое вообще может нравиться?
- Может, может. Есть такой тип людей. Послушайте, - сказал он, вдруг изменив тон на какой-то резкий и одновременно извиняющийся, - простите что спрашиваю о таком, но вы ведь наверняка не ГОС, вы ведь ГЕС, я прав?
- Простите, о чем вы? Я не понимаю, - сказал Иосиф.
- А, так вы, судя по вашей реакции, ещё не видели своего личного дела.
- У меня даже и мысли не было потребовать его, чтобы посмотреть. Что в нём такого может быть?
- Его не скрывают, но и не показывают, если от работника не поступает такой просьбы. Вы можете его затребовать - вам его предоставят.
- Значит, в нём нет ничего секретного?
- Ничего. Всё открыто. Но вы ничего в нём не поймёте. Оно так написано и составлено так, чтобы человек, не знакомый со специально разработанной для него терминологией, не понял там ни слова. Вот, к примеру, то что я вам сказал только что: ГЕС вы или ГОС. На титульном листе вашего личного дела мелким шрифтом в правом верхнем углу стоят эти три буквы - ГЕС либо ГОС. Если вы не знакомы с этим сокращением, то вы просто обойдёте их вниманием, решив, что это какой-нибудь код для целей архивного хранения. Но ничего подобного! Это новая кодировка социальной стратификации! И у неё совсем иные критерии, нежели те, что были даже ещё полвека назад!
- Вы рассуждаете совсем не как лаборант, - заметил Иосиф.
Его собеседник не услышал сарказма в этой фразе, который в ней, несомненно, присутствовал. Иосифа всегда коробили мудрствования дилетантов, особенно таких, которые способны были между тарелкой супа и шницелем с макаронами в заводской столовой разрешить пару-другую мировых, а то и космических проблем. Он вроде бы подумал, что и его нынешний собеседник далеко не безгрешен в этом плане. Но ошибся.
- Я уже бывший лаборант, как вы - бывший филолог. Поэтому вполне имею право на осмысление мира. Как все бывшие... Хотя... послушайте, зря вы так говорите. Ведь если бы вас не интересовали некоторые вещи, которые кажутся вам странными, вряд ли бы вы стали меня слушать сейчас, посреди ночи... Так что... оставьте уж ваши сарказмы для другого случая.
Иосифу стало стыдно за свою бестактность.
- Простите, я не вовсе не хотел вас обидеть, - сказал он. - Само вылетело...
Он не знал, что ещё можно тут сказать, хотя и понимал, что какие-то слова должны быть обязательно сказаны. "Этот человек требует к себе абсолютно серьезного отношения", осознал он вдруг. Просто-напросто надо задать вопрос по теме. А иначе он ничего и не скажет. К тому же, он так запросто перескакивал с темы на тему, безо всякой видимой связи. Сказывается недостаток общения с людьми; многое передумывается в течение этих бессонных ночей, но некому это многое изложить.
- Социальная стратификация, - сказал Иосиф, - она-то здесь при чем?
- Вот и я также не мог никак понять эти идеи Стробника. Ведь казалось бы, такая сугубо... производственная задача, как активация БЭМСов..., ну что там у неё общего может быть с психикой людей? А ведь получается так, что только в определённом каком-то психическом состоянии находящийся человек может активировать их. Извините, я так перескочил на другую тему... Ладно, оставим пока ГЕСов и ГОСов, и особенности общения со Стробником. Они никуда не денутся.
"Скажите мне, что произошло в тот день, когда у вас получилось активировать БЭМСы? - спросил меня Стробник как-то вдруг вкрадчиво. Вообще, он всё время менял свои интонации, словно подыскивал такую, которая могла бы сыграть роль ключика, предназначенного для того, чтобы вскрыть душу собеседника, как несгораемый шкаф с сокровищами.
- Да ничего особенного, - ответил я. И действительно, я уже не помнил, что тогда произошло. Я, тем не менее, попытался припомнить. Ничего не выходило.
А Стробник молчал. Мои глаза то и дело вынужденно встречались с его глазами, и я их тут же отводил в сторону, но каким-то странным образом каждый такой обмен взглядами словно подталкивал меня куда-то в нужную сторону. Моя память сама, без моего участия, восстанавливала детали происшедшего в тот день, а я как посторонний, не имеющий к этому никакого отношения свидетель, наблюдал за её работой. Наблюдал, надо сказать, с немалым удивлением.
- Произошло что-то такое, что на вас сильно подействовало, - сказал Стробник, теперь резко, отрывисто, словно с силой и скрежетом провернул застрявший в скважине ключ.
И я вспомнил!
- В тот день я узнал, что накануне умер Аарон.
Так я сказал. Сказал машинально, не осмыслив до этого сказанное. Будто бы память моя сработала и передала информацию прямиком на мои губы, минуя меня самого.
Пожалуй, в первый раз за всё время разговора рассказчик поддался эмоциям: Иосиф услышал, как хрустнули его пальцы, сжатые на колене замком ладоней судорогой отголоска далёкого шока.
- Вы хотите сказать, что тело работало само, без контроля вашего разума, так что ли? - сказал Иосиф. Происходило что-то такое, что он не только не мог выразить в словах, но и как следует охватить разумом пока не получалось.
- Аарон? - произнёс Стробник едва ли не буквам. Видно было, что он крайне заинтригован, но никакого даже подобия изумления или хотя бы удивления я в нём не заметил. Он лишь сильно сжал свой левый кулак и едва не тряс им перед лицом, мускулы которого тоже были сильно напряжены - это было видно по губам, которые у него чуть не полиловели. - Это тот старичок? Такой низенький, упитанный...
- Да, именно он. - Подтвердил ему я.
- И на вас это так сильно подействовало? Вы были потрясены. Почему же? Что в этом такого особенного? Разве раньше не умирали люди, включая ваших сотрудников?
- Конечно, всё это так, - сказал я, - но эта смерть оказала на меня какое-то совершенно подавляющее действие. Человек только и умел-то, что работать. Проводил на работе по 12 часов и даже больше. И вдруг... Словно лампочка перегорела. Её выкрутили, выбросили в мусорную корзину, поменяли на новую - и всё. Но человек ведь не лампочка, не электроприбор, который, стоит ему прийти в негодность, просто выбрасывают и меняют на новый! Что же это за человеческое общество, в котором сами же люди так к себе относятся?! И что же, это и есть судьба всякого? Какой же во всём этом смысл? Какой смысл в такой жизни? Это ведь и не жизнь вовсе. Ведь время, когда электроприбор может работать, нельзя назвать жизнью
Он смотрел на меня с очень серьезным видом. А я не верил этому серьёзному виду. Ведь он стопроцентный циник. Он и сам не раз и не мало не стесняясь говорил, что человек суть биоробот, и не более того. Я ожидал, что он вот-вот рассмеётся надо мной, скажет что-нибудь язвительное. Но он произнёс лишь:
- Спасибо. Вы мне очень помогли. Должен сказать, вы практически решили эту проблему. Я и раньше предполагал, что душевное состояние человека имеет решающее значение для производства. Вернее, есть этажи управления, где его значение несомненно и очевидно. Однако современный технологический процесс организован таким образом, что раздробленность операций не должна позволять ему влиять на производство. Каждый работник выполняет минимально возможную в конкретном процессе функцию. В идеале этот минимум должен сводиться к простому нажатию одной-единственной кнопки. Работник может не знать, и даже не должен знать - это, опять же, в идеале - фрагмент какой работы выполняется им. Его тело арендовано именно для выполнения этой функции - и более не для чего. Казалось бы, как может влиять состояние души на какое-нибудь совершенно механическое по сути нажимание кнопок? А ведь влияет же. Значит, всегда остаётся что-то, чего не возможно учесть. Дело в том, что мы, в своей технологической утонченности, пришли (по крайней мере, в нашем производстве) к такому этапу, когда взаимодействие используемых материалов и работника перешло в новое качество. Теперь мы работаем с такими материалами, которые обладают ощущениями. Они представляют собой такие тонко организованные структуры, которые могут входить не только в осязательный, но и в психический контакт с человеком. Да что я вам всё это рассказываю. Вы ведь сами работали, и ещё будете работать с этими материалами.
- Но я никогда не относился к ним как к живой чувствующей ткани, - сказал я. А ведь я действительно никогда не задумывался, что эта структура, из которой мы фабриковали наши БЭМСы, чувствует нас. И реагирует на наши к ней воздействия.
- Вы, - сказал он, - именно, что вы. То есть ваш разум? Ваша "личность"? Ваше "я"? А ваше тело? Оно-то как к ним относилось? Вам не понятно. Вот если бы вы знали хоть что-нибудь о древних христианских святых, еврейских кабалистах, индийских йогах и прочей подобной публике, вы бы поняли всё.
Увы, я и действительно ничего о них не знал. Даже не интересовался.
- Они умели силой своего разума преобразовывать своё тело, свою физиологию. Нетленность - так это называют одни. Другие называют это торможением процессов разложения тела. Это не бессмертие - хотя нечто общее с бессмертием, несомненно, имеется.
Он ещё говорил что-то о торможении, о паузах в существовании, о... даже не помню о чем ещё. Я как-то незаметно для себя перестал его слушать. Мне снова вспомнился Аарон. Тот самый, что умер накануне того знаменательного дня. Этот низенький, полный, розовощекий человечек с длинными седыми волосами своей несколько глуповатой улыбкой на полудетском лице всегда - когда вы его встречали где-нибудь в коридорах или кабинетах предприятия - вызывал вас на то, чтобы губы и на вашем лице загибались к ушам. Наверное, он чем-то был похож на честертоновского отца Брауна. Эти рассказы я читал давно в детстве, но сей персонаж запомнился мне на всю жизнь. Может быть, ещё и от того я так воспринял эту смерть. Знаете. Есть люди, о которых сказать фразу типа "он умер" невозможно из-за её вопиющей нелепости, несоответствия тому, о ком говорят. Нельзя сказать, что я был с ним близко знаком, мы лишь здоровались и иногда разговаривали ни о чём на работе. Не более того. Но чувство такой щемящей жалости вдруг охватило меня, когда я узнал о его смерти. A ведь от этого недалеко и до мыслей о собственной жизни. И здесь - полное отчаяние.
Иосифу захотелось увидеть лицо человека, говорившего такие - довольно необычные - слова. К тому же, они разговаривают уже не менее часа, и при этом один продолжает сидеть голым в бассейне, а другой - на скамейке, скрытый от лунного света кроной дерева и потому едва видимый. Во всяком случае, черты лица его были совершенно неразличимы.
Иосиф выбрался из бассейна, еще раз задержавшись взглядом на плавающем трупе дикобраза, натянул брюки на мокрое тело.
- Вы не против, если я тоже сяду на скамейку? - спросил он своего собеседника, подходя к скамейке.
- Прошу вас, - ответил тот.
Иосиф вгляделся в его лицо. Это было лицо человека, измученного бессонницей. В этом не было сомнений, хотя по каким признакам он это понял, Иосиф вряд ли мог сказать определенно... Возможно, этот болезненный цинизм, навсегда застывший где-то в уголках губ, цинизм человека, лишенного всяческих сил, не способного уже ни на что, и в цинизме находящего не то убежище, не то отдохновение...
Глаза человека не двигались. Он словно вовсе не замечал Иосифа, хотя тот приблизился к нему, и даже сел рядом на край скамьи. Глаза смотрели куда-то в глубь тьмы и казались почти не живыми.
Человек молчал. Можно было подумать, что он и не говорил ничего вовсе, а то, что недавно им произносилось, было записью голоса, воспроизводимого спрятанным где-нибудь в кустах магнитофоном.
Иосиф растерялся. Что же теперь делать? Странная какая-то ситуация.
- Эй, - робко позвал Иосиф, - что с вами? Вы меня слышите?
Человек не отвечал и не двигался. Иосифу стало немного жутковато. Было бы неплохо, подумал он, если бы кто-нибудь сейчас появился и помог ему.
Он услышал шорох и оглянулся в сторону ведущей к дому дорожки. Перед ним стояла Лара, завернутая в плед. Он поднялся со скамьи и подошел к девушке.
- Кто это? - спросила она.
- Кто он? - сказал Иосиф. - Не знаю. Нет, он мой предшественник на моём рабочем месте.
- Он жив?
- Признаться, я не совсем уверен в этом.
Лара подошла к человеку на скамье.
- По-моему, он спит, - произнесла она. Она поводила своей ладонью перед лицом человека.
- Да, он определённо спит. Он не умер. Он дышит.
- Тогда не надо его будить, сказал Иосиф. - Он мучается бессонницей.
- А его и не разбудишь, - сказала Лара. - Очень уж его сон похож на летаргический.
- Жаль, что он уснул. У нас был интересный разговор. Он только начал рассказывать...
- Что-то о твоей работе?
- О ней, и вообще, о том, что с ней связано. Но пока что, появилось много вопросов, а ответы, похоже, теперь придётся искать самому. Надо же, всего лишь минут десять тому назад он со мной разговаривал, как ни в чем ни бывало...
Иосифу показалось, что Лара потеряла интерес к теме разговора - взгляд её блуждал где-то поверх него.
- Скоро уже рассвет, - сказала она.
- Честно говоря, я бы и сам уже не прочь поспать, - сказал Иосиф. Действительно, веки глаз его отяжелели и еле держались открытыми. Он чувствовал сильную усталость, словно только что занимался чем-то очень тяжелым.
Лара подошла к нему. Посмотрела в глаза.
- Пойдем в дом, - сказала она.
- Нет, я не хочу в дом, - сказал Иосиф, - у меня просто нет сил идти. Можно я подремлю прямо здесь?
Он опустился на край всё той же скамьи, на которой неживым сном спал его новый знакомый.
Лара села рядом с ним, сняла с себя плед и обернула им их прижавшиеся одно к другому тела.