Ползущие в ночи. Глава 1
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Глава 1. Первая победа.
Пан Венявский не соврал - поперла немчура. И почему мы сильны "задним" умом? Кого хотели убедить, что Германия не осмелится напасть? Себя? Немцев? Пакт... Провокация... Вот она - "провокация", залезла в глубь страны километров на пятьдесят, а то и больше...
Сидевший на лесной опушке лейтенант-пограничник со злостью швырнул в костер сухую ветку. Россыпь ярко красных искр на миг высветила в ночной темени молодое скуластое лицо. Жилистые руки обвили согнутые в коленях ноги и подбородок привычно уперся в колени. Взгляд серых глаз безразлично скользнул по двум спящим, скрюченным зябью, мужчинам и отрешенно уставился на весело игравшее пламя...
Весь вчерашний день со стороны Бреста навстречу лейтенанту Моденову и Дмитрию Филатову, случайному попутчику с разбитого при бомбежке поезда, неслись натужно ревущие "полуторки". В кузовах одних тряслись на ухабах составленные штабелями зеленые армейские ящики и фанерные короба. В других виднелись домашний скарб и, намертво вцепившиеся в борта, дети и взрослые. В первых в спешном порядке вывозили из города архивы государственных и партийных документов, во вторых - членов семей ответственных работников. Народ попроще ехал на жалобно скрипевших подводах и шел пешком...
- Когти рвут, суки, - сплюнул Филатов.
Моденов долго смотрел на встревоженные лица беженцев. Желваки нервно играли на покрасневших скулах.
- Куда вас черти несут? - кричали им. - Немцы в Бресте!
Немцы? Быть не может! Провокация или просто у людей сдали нервы... Это страх кричит и взашей гонит людей...
Слышимая канонада к исходу вторых суток войны затихала и отдалялась к северо-востоку и югу. Наши немцев гонят, думал лейтенант. Жаль, если не успею повоевать... Но не орденов желал лейтенант - до зуда в руках хотелось хоть одного гада убить. За то, что влезли грязными сапогами на исстрадавшуюся русскую землю, за убитых в поезде, за страх, который испытал во время бомбежки...
После хлопот у поезда, когда грузили на подводы и машины раненных и убитых, после многочасовой ходьбы по лесу ноги невыносимо гудели. Усталость брала свое и приходилось отдыхать каждые два часа пути.
На одном из привалов несмело приблизился высокий, богатырского сложения матрос. Морская форма в явление для глаза белорусском лесу непривычное и сразу приковывала любопытные взгляды.
Матрос поправил бескозырку, приложил руку:
- Здравия желаю. Разрешите присесть, товарищ лейтенант?
Посидели, познакомились... Костя Воронец, молодой крестьянский парень, по-стариковски сетовал на судьбу: только прибыл на побывку, можно сказать, не успел распаковать чемодан, а тут такое началось...
- С утра вышел, думал, попутку до Бреста поймаю - куда там! Только оттуда прут... Решил, доберусь до Бреста, узнаю обстановку и, если провокация - вернусь. Если ж война... Тогда мне на коробку надо.
- Где служишь?
- На Балтике. Крейсер "Киров", - Воронец ткнул в ленточку с одноименной надписью. - Слыхали, нет? Лучший крейсер флота! Я на нем радистом служу. И между прочим, по итогам проверки - лучший на флоте.
- За это отпуск дали?
- Так точно. На десять суток, не считая дороги...
Филатов с независимым видом разлегся на траве и, блаженно жмурясь на солнце, лениво гонял во рту травинку. Казалось, происходившее вокруг его не касалось, и он самозабвенно наслаждался жизнью. Иногда он отвлекался от созерцания перистых облаков и, матерясь, грозил кулаком вслед проносившимся с грохотом машинам, тянувшим шлейф пыли.
Неприязненно покосившись на его испещренные наколками руки Филатова, Воронец вполголоса поинтересовался, что он за тип.
Понять, что за фигура - Филатов, хватало беглого взгляда. Лицо, дубленное сибирскими ветрами да ядреными морозами, особая сухощавость, присущая людям долгое время пребывавшим в заключении, с головой выдавали протокольную наружность Дмитрия. А уж бросающиеся синевой наколки говорили лучше любых документов. Тронутые сединой виски и трехдневная щетина старили Филатова, и в свои тридцать два выглядел на все сорок. Хлипкий с виду уголовник показал недюжинную выносливость и силу, когда помогал Моденову оттаскивать от горевшего состава раненых. Там, у искореженных жаром вагонов, под рвущимися бомбами лейтенант решил, что Филатов человек не совсем пропащий. Правда, характер не подарок - дерганный какой-то, разговаривает не пойми как...
К вечеру поток беженцев постепенно иссяк, и странная троица какое-то время угрюмо брела по пустынной дороге. Филатов, размазывая по лицу пот, смешанный с пылью, пер чемодан и бросал завистливые взгляды на офицерский планшет Моденова и вещмешок Воронца. Наконец, он выдохся и стал навязывать Воронцу свою ношу.
- Еще чего! - возмутился Костя. - Твои вещи - ты и тащи...
Пришлось Моденову вмешиваться и растаскивать спорщиков, иначе дело дошло бы до потасовки, конец которой предугадать не сложно. Невозмутимый Воронец на две головы выше налившегося кровью Филатова и раза в четыре шире. Единственно в чем совпадали размеры - это голова Филатова и кулаки Воронца...
- Ниче, сопля, я тебе юшку-то еще пущу, - пообещал уголовник, свирепо глядя снизу вверх.
- Пупок развяжется.
- Чего?
- Тихо! - рявкнул Моденов и все замерли, прислушиваясь к ясно различимому шуму моторов.
- Наши?
Лейтенант пожал плечами.
- Быстро с дороги! - скомандовал он. - Сейчас посмотрим - наши или совсем не наши...
Прошла минута, может быть две, и в просвете еловых стволов показался незнакомый профиль машины. Крупный крест на водительской двери развеял последние надежды. Вереница урчащей техники, растянувшаяся метров на триста, неторопливо змеилась в сторону Кобрина. Мелькала серая полевая униформа, и землисто-серые лица солдат. Бросались в глаза не по уставному закатанные по локти рукава.
Землю била крупная дрожь, притихли птицы, затаилось зверье, и только кровь гулко пульсировала в висках лейтенанта и руки в бессилии рвали траву...
Когда колонна скрылась из виду, они еще долго лежали не в силах подняться, будто фашисты проехались по их телам. Позже, отойдя от первого потрясения, они, коротко посовещавшись, решили углубиться в лес и переночевать.
Моденов вынырнул из раздумий. Подбросил хворост, пару еловых лап, в надежде, что едкий дым отгонит жадных до крови комаров. Сипло закашлял Филатов и, не просыпаясь, на кого-то застрожился. Воронец, по-детски пустив слюну, безмятежно улыбался во сне.
Лейтенант хмыкнул. Совсем недавно мог ли представить себя в такой компании. А ведь свела же судьба...
Судьба... Судьба - штука не предсказуемая. Страшно подумать, что было бы сейчас с ним, если бы пан Венявский перешел границу на участке другой заставы.
Невеселые раздумья вернули Моденова за два дня до начала войны...
***
В предрассветное время на охраняемом участке одной из застав брестского погранотряда из реки выбрался человек. Он с опаской оглянулся на противоположный берег и торопливо, оставляя на вспаханной земле глубокие следы, пересек контрольно-следовую полосу. Мужчина растеряно посмотрел по сторонам и, наугад, ускоренным шагом пошел по тропинке вдоль КСП. Он не крался, прикрываясь кустами, не углублялся в лес - шел открыто и только изредка бросал обеспокоенный взгляд на ту сторону границы. Вскоре, вздрогнув от внезапно громко прозвучавшего в приграничной тиши окрика: "Стой!", был остановлен и задержан пограничным нарядом...
Моденов проснулся от робкого стука в дверь, заставившего тревожно забиться сердце. Он открыл глаза и вслушался в тишину. Гулко тикали настенные "ходики", из полуоткрытого окна доносилась ночная трель сверчков, да раздражающе пищали над ухом.
Стучали или показалось? Черт, на самом интересном месте! Только попробовал сахарные губки Машеньки, еще бы немного и... Стук повторился. Черт!
Моденов решительно встал, стряхивая остатки сна, сделал глубокий вдох-выдох и босиком прошлепал к двери.
- Кто там? Открыто, - хриплым спросонья голосом по ходу сказал он.
Дверь робко скрипнула, и на пороге с виноватым видом показался посыльный, боец из нового призыва.
- Товарищ лейтенант, вас начальник вызывает, - с улыбкой сказал пограничник и по-девичьи смущенно отвел глаза от стоявшего в трусах начальства.
- Иду, - буркнул Моденов. Опять не удастся выспаться...
В кабинете, который именуется гражданским прозвищем "канцелярия", начальник заставы уже допрашивал задержанного поляка. Моденов, бегло поздоровавшись, стремительно прошел к своему столу, бросил на столешницу фуражку. Жалобно скрипнул стул, и лейтенант, выбрав удобное положение, устроился за столом. Он профессиональным взглядом пробежался по переминавшемуся нарушителю. Короткий рыжий с проседью ежик, пышные обвислые усы, голубые чуть навыкате глаза, рост средний, на вид лет сорок-сорок пять. Одежда мятая и сырая. Все "гости" с той стороны попадают к ним в подобном виде. Бросаются в реку не раздеваясь, а потом стоят, как мокрые курицы и обтекают...
- С какой целью нарушили границу Советского Союза?
Голос старшего лейтенанта Молодцова звучал устало, без выраженных эмоциональных оттенков. Сказывались бессонные ночи и ежедневная рутина...
Нарушитель, назвавшийся Юзефом Венявским, заявил, что является членом польского Сопротивления и пересек границу с целью скорейшей встречи с генералом Мельниковым.
- Кто вас послал?
- То не можу сказать, пан офицер, - твердо ответил тот.
- Кто такой генерал Мельников?
- Не веджич.
- Как это не знаешь? - изумился Молодцов и перо на какое-то мгновение зависло над чернильницей. - А как же ты собрался с ним встретиться?
Венявский, путаясь в русском языке, объяснил, что "пану офицеру" нужно связаться с Иностранным отделом НКВД и передать, что из Варшавы привезли привет от Друга. Там, дескать, поймут.
Моденов, переглянувшись с Молодцовым, понимающе усмехнулся. Хорош гусь этот пан Венявский! Он что думает, здесь телеграф? С отрядом и то порой тяжело связаться.
- Пшепрашам, панове офицеры, але нема тшасу, - поторопил Венявский ухмыляющихся пограничников. - Двуджесты други, пшепрашам, двадцать другего числа немцы нападут на Радецьки... на Советски Союз.
Час от часу не легче. Теперь еще и немцы нападут двадцать второго...
Моденов бросил вопрошающий взгляд на начальника заставы - что думаешь? Но нахмуренный старший лейтенант лишь пожал плечами...
Замешательство офицеров, поляк расценил по-своему.
- Не, пан офицер, то не провокация! Естэм муви правду!
Легко сказать "не провокация"... Каждый день то начальник отряда, то начальник отдела агитации и пропаганды предупреждали, чтобы не поддавались на возможные провокации, помнили, что пограничник прежде всего политбоец и всякий бездумный ответ на провокационные действия врагов народа может привести к началу войны...
Начальник заставы связался через комендатуру с дежурным по погранотряду, доложил о задержанном и его требовании встретиться с генералом Мельниковым. Через десять минут поступил приказ незамедлительно доставить пана Венявского в Брест. Сопровождать поляка выпало лейтенанту Моденову.
- Федор Николаевич, сдай задержанного и сразу обратно, - сказал старший лейтенант. - В одиннадцать, чтоб здесь был. Понял?
- Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! - просиял Федор.
Начальник заставы на операцию по доставке задержанного щедро "отвалил" целых шесть часов, хотя хватило бы и четырех. За остававшиеся два часа можно объездить полгорода и пробежаться по всем магазинам и злачным местам Бреста.
- Разрешите выполнять?
Начальник заставы махнул рукой - свободен...
Прогуляться по магазинам лейтенанту не пришлось. В штабе погранотряда он получил приказ совместно с прибывшим из Белостока офицером отдела разведки сопровождать Венявского в Москву. Знать важным типом оказался Венявский!
Их немедля доставили на аэродром, и к вечеру военно-транспортный самолет доставил сопровождающих офицеров и Венявского на один из подмосковных аэродромов. Столица встретила прибывших моросящим дождиком. Настроение Моденова было подстать погоде. Весь полет то ли с непривычки, то ли от голода, его мутило и, приземлившись в Москве, он чувствовал себя едва живым. Он боролся с рвотным рефлексом и вяло смотрел в иллюминатор. Сквозь залитое водой стекло Моденов разглядел подъехавшую "эмку". Из распахнувшегося черного зева "воронка" вышел офицер НКВД. Взгляд недобро уперся в замешкавшихся с выброской трапа пилотов, и, дождавшись, когда те справятся с трапом, втянув голову в плечи, быстро вбежал внутрь самолета. Он снял синюю фуражку и, стряхивая дождевые капли, прошелся жестким взглядом по каждому человеку.
- Капитан, идите с этим... товарищем поляком в автомобиль. - Проводив взглядом капитана-пограничника и Венявского, энкавэдэшник придержал Моденова за рукав. - А вы, лейтенант, задержитесь и... сдайте оружие.
Федор ощутил холодок липкого пота, пробежавшего вдоль позвоночника, предательски задрожала потянувшаяся к кобуре рука.
- Вы должны вернуться в Брест поездом, - с удовлетворением отметив неестественную бледность лейтенанта, выдавил полуулыбку капитан НКВД. - Оружие спецрейсом доставит ваш капитан.
- Слушаюсь, - облегченно выдохнул Моденов.
"Сволочь, - подумал он о капитане. - Полжизни потерял..."
***
Чуть слышен легкий шепот посеребренного луной леса, потрескивает пожираемое пламенем дерево. Убаюкивающее ночное безмолвие расслабляет и разум с трудом принимает необходимость постоянной бдительности. Кто знает, что там прячет густая темь леса. Федор вновь почувствовал прилив злости. Война... Сколько судеб проклятая ломает...
В будущем году он собирался жениться. Думал, жить на заставе семьей, как начальник и старшина. Семья - великое дело! Разве не здорово, когда два любящих человека создают маленькое общество, небольшое государство со своими законами, большими и маленькими гражданами...
Вспомнилась его первая прогулка с Машей по ночному городу, первый поцелуй...
Даже себе стыдно признаться, что до Маши у него не было интимного опыта в общении с девушками. Когда служил срочную и после - в училище, товарищи травили байки об амурных похождениях, а он лишь слушал и тихо завидовал. У ребят, на словах, было все просто - прижал да поцеловал. А как ее прижмешь, когда она говорит и скачет, не прерываясь? И он, робея, как бы ненароком касался ее руки, тут же одергивал и вновь касался. А Маша все говорила и говорила...
Когда из-за горизонта степенно выплыл огромный диск Солнца, подсветив небосклон фантастическими розово-зелеными разводами, Маша, непроизвольно стиснув мужскую руку, зачаровано воскликнула:
- Смотри, Федь! Какое чудо! Я еще никогда...
Вот тогда, расхрабрившись, он поспешно чмокнул ее в краешек губ - промахнулся с налету. От такой неожиданности у девушки перехватило дыхание. Широко раскрытые глаза, выражавшие одновременно испуг и восторг, трепетно искали глаза мужчины. Федор же бросил на застывшую девушку виноватый взгляд, промямлил какие-то извинения и от позора не знал куда деться. В пору провалиться под землю, к черту, в тар-та-ра-ры...
Маша опустила глаза и улыбнулась. Она несмело взяла его под руку и, чуть прижавшись, пошла рядом. Потом, уже у самой двери Егоровых, охваченные желанием, они самозабвенно целовались и долго не могли распрощаться. Через две недели он, смущаясь, попросил ее руки. Родители, не скрывая радости, договорились на будущий год справить детям свадьбу...
Воспоминания привели Моденова в благодушное состояние и он, не замечая того, расплылся в блаженной улыбке счастливого человека. Мысли унесли его в безоблачное будущее, где он стал мужем Маши и отцом двух очаровательных девочек и маленького сорванца, как две капли воды похожего на него...
- Сколько времени, товарищ лейтенант?- донесся из далека голос Воронца.
- Что?
- Времени сейчас сколько?
- Третий час... Два двадцать, - взглянув на часы, ответил лейтенант.
- Ага, спасибо.
Воронец до хруста суставов потянулся и передернулся, сгоняя сон.
- Ух, хорошо поспал, - сообщил он радостно.
- Неужто выспался? - улыбнулся Федор.
- Не то чтобы выспался... Но спалось хорошо. Лидочка приснилась. Это моя... невеста, - с нежностью сказал Костя и тут же помрачнел. - В селе оставил... А куда бы ее брать? Я же думал провокация... А, может, в самом деле, провокация, а товарищ лейтенант?
- Не похоже. Как-то слишком уверенно они двигались, по-хозяйски.
Воронец достал пачку "Казбека".
- Угощайтесь, товарищ лейтенант.
- Спасибо.
Молча задымили.
- Значит, война, товарищ лейтенант? - нарушил тишину Воронец.
- Не знаю, Костя. Похоже на то.
- Куда же теперь идти?
Моденов дернул плечом.
- Вопрос... Где-то у Бреста идут бои. Доберемся до наших, а там видно будет.
Лейтенант швырнул окурок в костер и протяжно зевнул.
- Я посплю чуток. А ты, Воронец, заступай на вахту. Смотри только не засни. Слушай лес, а то мы у костра, как под лампой. Бери нас тепленькими.
- Не засну, - заверил Воронец. - Вы ложитесь, отдыхайте...
***
Сдавленные хрипы и шум возни прервали тревожный сон Моденова. С трудом разлепив веки, он увидел намертво сцепившиеся тела матроса и бывшего зека. Костя огромными ручищами, словно тисками сжимал горло урки. Побагровевший Дмитрий хрипел, но не сдавался. Он ожесточенно давил большими пальцами глаза матроса и часто бил коленом в бедро.
- С-сука уркаганская... Я тебя ... научу флот уважать...
- Хр-р... хр-рен тебе, падла...
Моденов, позевывая, какое-то время безучастно наблюдал за разыгравшимся поединком, но когда лицо Филатова стало приобретать синюшный оттенок, скомандовал:
- Отставить!
Он поднялся и тщетно попытался отцепить Филатова от Воронца.
- Прекратить, я сказал. Воронец, отставить! Отпустить Филатова!
Костя с неохотой брезгливо отшвырнул Дмитрия. Тот, сипло дыша, растирал шею и ненавидящим взглядом буравил матроса.
Моденов, по опыту знал, что раздор в коллективе нужно давить зародыше, когда неприязнь не переросла в ненависть и чувства не захлестнули разум.
Лейтенант разогнал на суконной гимнастерке складки и приказал:
- Встать! Оба!
Воронец безоговорочно поднялся, отряхнулся и, бросив на продолжавшего сидеть Филатова испепеляющий взгляд, процедил:
- Команда "Встать!" была, урка недорезанная.
- Да пошел ты...
- Отставить! - прикрикнул Моденов на дернувшегося Воронца. - Филатов, встать!
- Я, начальник, к тебе в армию не записывался, - огрызнулся тот, но под тяжелым взглядом лейтенанта со стенаниями поднялся. - Ну? Может тебе еще польку-бабочку сплясать?
Лейтенант, нахмурившись, погонял желваки и, вскинув подбородок, звеняще заговорил:
- Сотни, может быть тысячи людей сейчас гибнут в боях за свободу родины. Гибнут под немецкими бомбами и снарядами мирные люди - наши старики, женщины и дети... И в это время, когда беда и боль ворвались в каждый дом, вы - русские, советские люди разбиваете друг другу морды, калечите друг друга, как те же фашисты. Еще немного и им делать нечего будет - перебьете сами себя...
- Да ладно тебе, начальник...
- Молчать!
- Как вам не стыдно, товарищи? - помедлив, сказал Моденов. - Взрослые люди, должны понимать, что разбить врага мы сможем лишь став единым целым, если будем держаться вместе, как пальцы в кулаке... Только, будучи уверенным, что твою спину всегда прикроет товарищ, можно нанести максимальный урон противнику и остаться живым... А может ли, товарищ Филатов, Воронец быть спокойным за свою спину? - Филатов презрительно хмыкнул, но промолчал. - А вы, Воронец, прикроете спину Филатова? М-м? Молчите?
Моденов смотрел на понуро опустивших головы драчунов и чувствовал, что раздражение ушло, оставив лишь немного горечи.
- Значит так, товарищи, - сказал он. - К Бресту будем пробиваться вместе. А там каждый пойдет своей дорогой. Как старший по званию, до прихода в Брест принимаю командование на себя. Вопросы есть?
- Я воевать не буду! - заявил Филатов. - Нашли фраера... Мне воевать - западло...
- Ах ты, сука! - взъярился Воронец. - Жрать не западло, а родину защищать западло?!
- Отставить разговоры! - прикрикнул Моденов. - Филатов, я не знаю ваших уголовных законов. Я не знаю, что вам там положено, а что нет... Честно говоря, мне на это плевать! Но я знаю одно - или мы будем дальше вместе, или немец перебьет нас по одиночке... Может быть вам, Филатов, действительно все равно, что станет с родиной, что наших людей превратят в рабов, в бесправную рабочую скотину... Только вы забываете, что среди этих людей ваши мать и отец, что это вас сделают рабом и будете прислуживать им не только вы, но и дети ваши... - сказал Модемов, глядя в глаза Филатову. - С вами или без вас, Филатов, мы победим. За всю историю еще ни разу немец не одерживал над Русью верх. И в этот раз победа будет за нами. В этом я уверен на сто процентов... Я видел, Филатов, как вы спасали людей. Тогда вы не кричали "западло", молча переносили раненых. Хотя могли бы и убежать, как многие. Так зачем же вы сейчас пытаетесь казаться хуже, чем есть на самом деле?.. Говорите, родину вам защищать "западло"? Так может мать вам тоже "западло" защищать?
- Ладно агитировать, - зыркнул Филатов.
Откуда знать лейтенанту или этому сопливому матросу, что только из-за матери он здесь? Что именно к ней он возвращался после очередной отсидки? И всякий раз, припадая к груди матери, он клялся ей и себе, что завяжет с прошлым, начнет новую жизнь. Пойдет на завод слесарить, руки-то "золотые" - любой замок, всякая закавыкистая механика поддается. Обещал семью завести и зажить не хуже других... Многое думал и обещал. Да только дружки не согласны. Его "золотые руки" им во как нужны! По первости говорили, еще разок пособишь и гуляй на все четыре стороны. А после грозили, "мусорам" сдадут, на "мокром" повяжут...
Да что они о нем знают?
Когда у поезда, прихватив чей-то брошенный в суматохе чемодан, он бежал от сыплющихся с неба бомб, вдруг услышал, нет - скорее почувствовал слабый голос старухи:
- Сынок, родненький, помоги...
Показалось, мать зовет... Он медленно развернулся и увидел лежавшую в крови бабку. Не мать. Но во взгляде ее было столько материнского страдания, что дрогнула заскорузлая душа урки. Бросил он чемодан и, подняв невесомое тело старухи, отнес под деревья, куда носил раненых офицер-пограничник. Филатов, не долго борясь с собой, стал помогать "начальнику". Больше двадцати человек они спасли от огня и гибели под бомбами...
Что они вообще знают? Да за то, что он "ссучится", то есть пойдет воевать - от "законников", как пить дать, получит "перо" под ребро. А за что? За родину, от которой получил несколько сроков, за "мусоров", отбивших ему почки? Видел он их всех в гробу! Но за мать, что все годы его заключений и беспутной жизни выплакала глаза и не прокляла его. За свою мать, за ее святое сердце...
- Я, начальник, так складно звонить не умею. Наступил ты на больной мозоль... Так что я так скажу тебе - за мать я перегрызу горло любому. Хоть фашисту, хоть родному "мусору". Я за нее, начальник, жизнь по капле отдам - век воли не видать! - сказал Филатов.
Моденов опустил глаза. Где-то рядом беспомощно жужжала запутавшаяся в плотной паутине муха.
- Я верю, Дмитрий, - ответил Моденов. - Думаю, мы все повоюем за своих матерей... И родина, ребята, тоже мать. Наша общая мать...
***
Сергей Павлович Голицын, служащий последние годы в колхозе "Рассвет" счетоводом, сидел за массивным столом, видавшим лучшие времена. Обложившись амбарными книгами, справками и обычными тетрадными листочками с записями кладовщиков об отпущенном семенном фонде, он каллиграфическим почерком вносил данные в книгу расходов. Его худощавое породистое лицо выражало сосредоточенность, присущую очень ответственным людям. Внимательность, аккуратность и подозрительная для простого счетовода образованность заметно отличали Голицына от других колхозников. Хотя образованность счетовода могла объясниться прежней работой.
Многие в селе помнили, когда Голицыны появились в Липовицах. Это было в середине восемнадцатого года, как раз после того, как Василька Микулич объявил в селе Советскую власть. К чужакам тогда отнеслись настороженно, издали было видно - господа пожаловали. Чистенькие, одеты с иголочки, и ходят, словно аршин проглотили. Микулич первым делом выяснил у прибывших их отношение к революции и цель прибытия. Выяснив, что чета Голицыных против революции ничего не имеет и хотели бы работать в липовицкой школе, дал им на то разрешение.
Голицыным выделили пустующую хату, оставшуюся после смерти бабки Матрены, помогли сделать кое-какой ремонт, и стали бывшие дворяне сельскими жителями. Относились к ним с почтением, с каким обычно относятся в селе к учителям. Правда, Сергей Павлович быстро перешел в разряд чудаков, и отношение к нему стало соответствующим. Молодой учитель принялся каждое утро бегать за село в срамных синих штанах, схожих с мужицкими кальсонами, делал непристойные движения - то задом повертит, то ноги задерет. Молодые потешались над чудаковатым учителем, а бабки крестились и плевали в след. По первому времени только и было разговоров о нем:
- Учитель-то слыхали чего учудил? С кузни наволок железяк и таскает их во дворе. То поднимет, то опустит. То поднимет, то опустит...
- Барствует сволочь...
- Много ты понимаешь. Они ж телегенция...
- А я так думаю, нравится тягать железо - иди работать в кузню...
До тридцать второго года Голицыны, исправно трудились в школе, ликвидируя безграмотность среди сельского населения. Потом, по непонятным для многих причинам, Сергей Павлович в одночасье ушел из школы и устроился в колхоз на скромную должность счетовода. Варвара Ильинична осталась преподавать в школе. Поговаривали, Голицыным интересовались органы. Мол, потому и убрали от детишек. Только Микулич, председатель колхоза, рад был такому повороту. В колхозе грамотных днем с огнем не сыщешь, а тут учитель арифметики в подчинении! До сих пор в селе его иначе, как "учителем" не называют...
В контору вбежала запыхавшаяся колхозница:
- Немцы! - истошно крикнула с порога и без сил рухнула на стул. Но тут же, опомнившись, подскочила.
Глаза забегали по встревоженным и растерянным лицам выскочивших на крик людей. Выхватив среди них Голицына, колхозница всхлипнула:
- Сергей Палыч! Там... Там Варвара Ильинична... Там Варвару Ильиничну... Там возле школы... И-иии, - она прикрыла пухлыми ладошками лицо и разрыдалась.
- Да что же "там", Татьяна? Что с Варварой Ильиничной? - сердце Голицына бешено заколотилось. Рука рванула ворот рубашки, ставший вдруг тесным, и пуговицы запрыгали по дощатому полу. - Говорите же, черт бы вас побрал!
- У школы... у... уби-иили, - завыла женщина...
Сергей Павлович пришел в себя глубокой ночью. Он вдруг осознал, что лежит одетым на кровати в своей, погруженной в полумрак спаленке. На лбу нащупал свернутую в несколько слоев влажную марлю, кем-то заботливо положенной. Убрал ее, пошевелился, скрипнув пружинами. Взгляд еще рассеянный перешел с металлической спинки кровати на старый двустворчатый шкаф, окрашенный темно-коричневой краской. Большое зеркало завешено покрывалом. Зачем?.. Он силился, но не мог вспомнить как оказался дома. Сам ли он пришел или его принесли. Отчетливо помнил утро и день, когда прибежала Татьяна... Варенька! Татьяна сказала убили...
Голицын встал с кровати и вышел в горницу.
На четырех табуретах стоял гроб, наспех сработанный столяром. Рядом сидели две сгорбленные годами, одетые в черное, бабки. Они тихо перешептывались, вздыхали и покачивали головами. Тяжелый дух от горящих восковых свечей, едва уловимого кисло-сладкого запаха мертвечины неподвижно висел в хате, будто боялся потревожить вечный сон покойницы.
Кто же в гробу?
Сергей Павлович прошаркал к домовине и заглянул в лицо покойницы. В женщине с обострившимся носом, в по-старушечьи повязанном белом платке, он с удивлением признал жену. Неужто ты, Варенька?.. Голицын наклонился ближе и слеза упала на скрещенные руки, сжимавшие крест.
Старухи поднялись.
- Посиди, Палыч. Попрощайся с Варварой Ильиничной.
Сергей Павлович опустился на табурет и склонился к гробу. Перед окутанным маревом взором проносились прожитые с Варенькой годы. Много они трудностей пережили, бездну испытаний выдержали, но всегда и страдали, и радовались вместе. И тем были счастливы. Боль стиснула сердце и пустота заполнила душу. Как жить теперь? И стоит ли...
Смахнув тыльной стороной ладони слезы, Сергей Павлович поднялся, и подошел к плакальщицам.
- Милые, вы побеспокойтесь о Вареньке. Чтобы, как положено... В шкафах там... возьмите себе что пожелаете и людям раздайте. Ей уже ничего не понадобится...
- Да ты не сумливайся, Палыч, мы все сделаем, как надо. Уж не впервой, - закивали старушки. - Иди полежи, а мы посидим с ней...
Голицын бросил прощальный взгляд на Варвару Ильиничну и, печальный, вышел из комнаты. В сенях мимоходом прихватил семилинейную лампу и спустился в подпол.
Земля за двадцать с небольшим лет уплотнилась и лопата первое время с трудом вгрызалась в грунт. Но скоро дело пошло и, прокопав на пару штыков в углу подпола, лопата звякнула о жестяную коробку из-под индийского чая, купленного когда-то в Санкт-Петербурге у купцов Елисеевых.
Голицын сорвал расписную крышку и на тусклый свет керосинки извлек промасленный сверток. Дрожащими пальцами развернул густо смазанный револьвер. Руки привычно разобрали оружие, протерли от смазки и вновь собрали. Щелкнул заполненный патронами барабан. Сергей Павлович со щемящей грустью посмотрел на отливавший вороненым благородством револьвер и с волнением провел пальцем по золотой пластине на рукояти. "Лучшему стрелку поручику Голицыну". В памяти всплыл декабрьский день четырнадцатого года, когда великий князь Константин Константинович перед строем кадетского корпуса вручил ему, командиру лучшей роты кадетов и лучшему стрелку, именное оружие...
Над бывшим правлением колхоза уныло висело красное полотнище с черной свастикой на белом круге. Над входом отсвечивала свежей краской вывеска "Die Kommandantur". (И когда только успели сволочи?) Тусклый фонарь слабо освещал камуфлированный бок бронетранспортера, приютившегося у залитых светом окон правления.
Перед входом в комендатуру лениво прохаживался вооруженный карабином часовой. Мятая серая униформа висела на солдате, как на ополченце, впервые ее надевшим. Может быть совсем недавно он был учителем или таким же счетоводом? Может быть... Но прошлое значения не имеет. Теперь он враг и пощады не будет. Никому...
Голицын, скрываемый зарослями шиповника, крепче стиснул рукоять револьвера. От часового его отдаляло не больше пятнадцати метров, но стрелять он не торопился. Убить солдата не то же самое, что офицера. Голицын знал это так же хорошо, как и то, что после выстрела его наверняка убьют. Но что теперь жизнь? Зачем она без Вареньки? Бог не дал им детей и ее забрал. Ради кого или быть может ради чего теперь жить? Все пустое...
Знакомо скрипнула входная дверь и рука решительно подняла револьвер.
***
Внимание Моденова привлекла непривычная глазу бронемашина. Она, едва освещенная, стояла у бревенчатой избы, с развевавшимся фашистским флагом на крыше. Залезть бы внутрь, мелькнула мысль, глянуть нет ли оружия. Пулемет там наверняка есть, все же боевая машина. А вот личного оружия водителя и стрелков могло и не быть - наши бы не оставили. Лейтенант кивком указал на бронетранспортер Филатову и шепотом спросил:
- Сможешь по тихому пошарить внутри?
- Обижаешь, начальник, - отозвался Филатов. Глаза его заблестели ребячьим озорством.
- Глянь осторожно, может что из оружия...
Из-за машины показался часовой. Солдат остановился и наклонил голову, вслушиваясь в ночь. Где-то побрехивали собаки, доносилась пьяная немецкая речь. Часовой что-то недовольно пробормотал и ушел обратно.
Моденов выдохнул.
Близился рассвет и действовать нужно быстро.
- Значит, товарищи, задача следующая, - сказал лейтенант. - Снимаем часового, захватываем бронетранспортер и уничтожаем фашистов.
- А, если они нас мочканут?
- Значит, Филатов, у тебя есть шанс погибнуть героем, - тихо хохотнул Воронец.
- Я в герои не рвусь...
- Тихо! Филатов, проверяешь бронетранспортер на предмет наличия оружия и ключей в замке зажигания. Воронец, мы занимаемся часовым.
- А что делать?
Что делать... Убить, вот что делать. Убить в бою - это одно... Это понятно. А так? Вот он ходит, не стреляет, ни на кого не нападает... Как убить человека, если никогда не убивал?
- Я обойду дом справа, ты слева. Если будет мне сподручнее - я сниму, если нет - дам знак. Например, сломаю ветку. Дай-ка мне вон тот сушняк... В общем, как услышишь треск - действуй!
Лейтенант критически осмотрел матроса:
- Рубашку сними, светишься, как фонарь.
- Понял.
Матрос стащил рубаху и, аккуратно сложив особым способом, пристроил у кустарника. Под тельняшкой, отзываясь на малейшее движение, завидно бугрились мышцы.
- Здоров ты, Воронец, - сказал Моденов
Филатов хмыкнул:
- Поздоровее видали.
- Филатов, разговоры... Все, ребята, действуем быстро и бесшумно. С Богом! - выдохнул Моденов и мысленно усмехнулся. - Надо же Бога вспомнил...
Ступая с кошачьей осторожностью, лейтенант продвигался вдоль избы. Ладони слепо шарили по растрескавшимся бревнам. Накалившееся за день дерево еще хранило тепло. У оконного отсвета, Моденов остановился и отдышался. Капелька пота проторила дорожку с виска до подбородка, долго дрожала и, наконец, сорвалась, уступив место следующей. Лейтенант снял фуражку, смахнул пот и осторожно заглянул в окно. За столом, небрежно развалившись на стуле, сидел грузный офицер. На раскрасневшемся лице играла пьяная ухмылка. Напротив, у стенда с фотографиями передовиков-колхозников, стоял второй, высокий и худой. Посмеиваясь, он тыкал куриной ножкой в фотографии и строил рожицы, копируя изображенных.
Сволочь!
Послышалась шаркающая поступь часового. Моденов вжался в стену и непроизвольно задержал дыхание. Из-за угла выползла удлиненная тень и следом показался человек. Немец со скучающим видом поправил оружейный ремень и достал портсигар. Со второй попытки подкурил сигарету и глубоко затянулся. По лицу солдата разлилось блаженство.
Шло время и, казалось, часовой никогда не докурит чертову сигарету. Немец, как чувствовал, что она последняя в его жизни и тянул удовольствие до последнего... Но вот он сделал последнюю затяжку, поискал глазами урну и, не найдя, бросил окурок под ноги.
Пора!
Моденов синхронно двинулся вслед за часовым и, когда их разделяло два шага, под сапогом лейтенанта неожиданно хрустнула ветка. Чудилось, немец целую вечность разворачивался, снимал карабин и лейтенант бесконечно долго выбивал из рук оружие, тянулся к изумленному лицу, пытаясь зажать рот. Но немец не кричал. Он судорожно хватал неожиданно цепкими пальцами Моденова за грудки и старался подмять под себя. Лейтенант выворачивался из захватов, громко сопел и пытался провести прием на удушение. Странный танец немецкого солдата и русского офицера прервал не менее странный звук.
- Хэк!
Часовой обмяк и лейтенант увидел бледное лицо Воронца.
-
Товарищ лейтенант, все...
Моденов посмотрел на распростертую фигуру немца.
- Чем ты его?
- Кулаком, - ответил Воронец и удивлением осмотрел увесистый кулак, будто видел его впервые.
- Он жив? - спросил Моденов.
- Не знаю. Вряд ли, я его сильно ударил.
Воронец, нагнулся к поверженному солдату и прижал сонную артерию.
- Не, каюк.
Скрипнула входная дверь и на крыльцо вышел худощавый офицер.
- Шнайдер?
Продолговатое лицо немца вытянулось еще больше, когда он увидел труп часового и стоявших рядом советских военных. Рука офицера метнулась к кобуре и в этот момент гулко хлопнул револьверный выстрел. Голова дернулась, ноги подкосились и немец шумно повалился на ступеньки.
Моденов, успев засечь вспышку выстрела, направил на заросли шиповника трофейный карабин:
- Кто стрелял? Выходи!
Из кустов вышел мужчина лет пятидесяти. Бледное даже в ночи лицо выражало решительность. В опущенной руке он сжимал револьвер.
- Вы кто? - спросил Моденов, не отводя от незнакомца карабин.
- Голицын. Сергей Павлович, - с вызовом ответил мужчина. - С кем имею честь?
- Лейтенант Моденов. А это краснофлотец Воронец и... - Моденов вспомнил о Филатове. - Филатов!
- Здесь я, начальник.
Из-за бронетранспортера вышел довольный Филатов. В руке он автомат.
- Гля, какая дрына! Там еще пулемет и патронов до черта...
За домом, ударив створками по стене, распахнулось окно и послышались удаляющиеся шаги. Раздались пистолетные выстрелы и, поднимающий тревогу, немецкий лай.
- Черт! Второй...
- Ну ты даешь, начальник!
В ответ на крики офицера забу́хали ружейные выстрелы, затарахтели мотоциклетные двигатели.
- Быстро в машину! - скомандовал Моденов. - Ключи есть?
- Нет, но мне еще ни одна не отказала, - заржал Филатов.
Четверо мужчин вскарабкались на броню.
- А вы куда? - спросил Моденов Голицына. - Бегите домой. Пока не рассвело успеете скрыться.
- Никуда я не побегу, - отрезал Голицын. - Они мою жену убили.
В это время заработал стартер и двигатель, чихнув, мощно взревел.
- Порядок, начальник!
- Вперед!
Машина, дернувшись, подмяла шиповник и рванула по улице. Навстречу, ослепляя фарами, неслись два мотоцикла. По броне тут же забарабанили пули и Филатов, непроизвольно вильнув в сторону, въехал в чью-то изгородь и врезался в яблоню. Двигатель всхлипнул и заглох.
- Что там, Филатов? - крикнул Моденов и бросился к пулемету.
- Сейча-ас.
Стартер жужжал и безуспешно пытался завести двигатель.
Моденов, прильнув щекой к прикладу пулемета, снял с предохранителя и надавил на курок. Пулемет отозвался солидным баском, изрыгнув в противника поток горячего свинца.
- Воронец, возьми у Филатова автомат. Перекрой правый борт. Вы, как вас там... прикройте тыл.
Немцы, рассредоточившись за плетнем соседнего дома и на дороге, вели беспорядочный огонь. Пули дробью стучали по броне и визжали, уходя рикошетом в небо. Моденов стрелял прицельно, как будто выполнял упражнение по уничтожению ближней цели на стрельбище. Загорелся мотоцикл и рванул бензобак. В отсвете пламени было видно, что несколько солдат свалилось под пулеметной очередью. Справа сухо затрещал автомат Воронца, сзади хлопали выстрелы Голицына. Сколько у них боеприпасов? Пару коробок с лентами и два автоматных магазина...
- Ну, давай, сука немецкая, заводись! - цедил сквозь зубы Филатов.
Проснулось все село. В хатах осветились окна. Исходили в хриплом лае собаки. В хлевах испугано ревели коровы.
К бронетранспортеру подтягивались немецкие солдаты.