Бобров Михаил Григорьевич : другие произведения.

        – Приве-е-ет, Ка-а-азума!

        Точно женщина. Звонко. Ехидно.

        – Ты сдох, Казума!

        На этих словах дверь соседней клетушки закрылась, отрезав прочие звуки. По комнате разлилась неприятная тишина.

        Хенка посмотрела на собственные ладони, ощутив кожей нечто необычное. На ней другая одежда? Поднимать взгляд Хенка не хотела до последнего.

        – Привет, Хенкако. Ты…

        “Ты сдохла”. Хенка сглотнула. Мотнула головой и ощупала шею – несколько судорожными движениями.

        – … Любила истории про девочек-волшебниц?

        Хенка помотала головой… А потом внезапно кивнула. Теперь-то чего стесняться!

        – Это хорошо, Хенкако, – мужчина усмехнулся. Хенка видела только носки его туфель: вполне приличные, разве что несколько потертые. Словно бы в посмертии есть где их стаптывать.

        – Потому что отныне ты девочка-волшебница. Мы подобрали приятную страну. Тоже Островную Империю, как тебе привычно. Только, в отличие от Японии, новая страна изобильно снабжена всеми полезными ископаемыми. В ней имеются не только горы, полей тоже хватает. От голода страдать не будешь.

        – А от чего буду? – Хенка думала, что выпалила это “взрослым” голосом, но услышала как бы со стороны писк испуганной мыши, не более.

        – Ни от чего не будешь, – видимо, мужчина сделал попытку улыбнуться. Как-то у него лицо странно передернулось, подобно затвору “винчестера” в детективе. – Хенкако, ты прожила жизнь короткую, зато полную боли. От мироздания тебе полагается некоторое возмещение.

        – Очень вас прошу, – Хенка поклонилась “малым поклоном”, не вставая, не вполне по этикету, и снова: на спине и на бедрах шевельнулась непривычная ткань. – Мое имя Хенка. Я не младенец, не надо называть меня на “ко”.

        – Пить хочешь?

        Мужчина подал чашу… Красивую чашу из невесомого звенящего фарфора. Хенка приняла с опаской, но никакого постороннего запаха или вкуса не уловила. Вода. Обычная чистая вода.

        Глоток дался с трудом и ужасом; горло словно бы вспыхнуло изнутри кольцом боли.

        – Прошу простить, господин. – Хенка протянула чашу обратно. Запах от мужчины исходил обычный. Чуть пота, чуть моторного масла и горелой резины. Байкер из ее класса, сидящий партой впереди, пах точно так же.

        – Мне трудно поверить… Во все происходящее!

        Хенка подняла взгляд. Она сидела на школьном почему-то стуле ровно посреди небольшой комнаты. Белые стены, белый гладкий потолок. Зеркально-черный пол с разметкой-сеткой и подписями: то ли доска для игры в го, то ли вовсе разметка под сеги. Ее стул занимал пересечение линий f5. Это важно? Или нет?

        Мужчина стоял напротив. Откуда он взял чашу с водой, непонятно. Вроде бы здесь никакой мебели. Мужчина в обычном костюме… Нет, в костюме-тройке: с жилеткой. Костюм черный, рубашка белая, в цвет непослушных волос… Галстук почему-то зеленый – наверное, цвет корпорации.

        – Ну вот, – мужчина то ли развеселился, то ли обиделся. – В меня опять не верят. Чем я не синигами?

        На слове “синигами” Хенка скривила губы:

        – Произношением.

        – И чего бы ты, в таком случае, хотела?

        – Правды. Что со мной? Это больница? Вы психолог?

        – Ну что, организм? – вступил новый голос, – помогло тебе твое Гестапо? Довел девочку до веры в психологию!

        Голос оказался женским, но куда глубже, спокойнее – взрослее, словом – чем та, первая, ехидина из комнаты за дверью.

        Дверь, кстати, тут же переползла и встала между Хенкой и фальшивым синигами. Обычная белая дверь, даже видно, что красили кисточкой: потеки.

        Дверь открылась. Хенка не успела разглядеть, что за ней, лишь уловила запах крепкого чая. Из двери выступила женщина: невысокая, с улыбкой – ой, как Хенке улыбка не понравилась! Только потом Хенка рассмотрела, что женщина одета храмовой жрицей: красные широкие штаны-хакама, белая рубашка с рукавами-разлетайками. Но повязка на голове почему-то синяя, да волосы русые, почти рыжие, да дивные ярко-желтые глаза.

        Мужчину жрица отодвинула узенькой чистой ладошкой.

        – Правды, значит…

        Женщина обошла вокруг стула и снова остановилась перед Хенкой… А дверь исчезла!

        Хенка помотала головой, несколько раз невежливо ущипнула себя за щеки, вызвав странный мелодичный перезвон – увы, не помогло нисколько.

        – Правда в том, девочка, что ты завалила вступительный экзамен. После чего не нашла ничего лучше, чем приехать в лес Аокигахара, где закинуть петлю на ветку дерева. К счастью для тебя, глупой и неразумной, мимо пролетал по своим делам этот вот… Озабоченный психопомп…

        Женщина, не оборачиваясь, ткнула мужчину примерно в середину жилета. Мужчина издал звук, средний между уханьем и усмешкой.

        – … Он вынул тебя из петли прежде, чем твою юную красоту окончательно испоганила странгуляционная борозда. Ты ведь знаешь, что это такое. Ты любишь детективы и почему-то футбол…

        Хенка содрогнулась. Все точно! У нее под подушкой в дневнике результаты матчей записаны! Если они даже такое знают, может, они и правда… Боги?

        Женщина прищурилась:

        – Что еще… Внешность? Внешность свою ты скоро увидишь в зеркале. Как это в твоих любимых книгах: “В зеркале она увидела”, и далее по тексту… Твой вес и рост? Размер белья? О, покраснела, а то я уж начала думать, что наш герой готов спасать манекены из модных магазинов, лишь бы сиськи…

        Тут жрица хлопнула в ладоши.

        – Какой тебе еще правды? Обжигающую не довезли, прогорела упаковка. Суровая невовремя нахмурилась и ее расклинило в пневмопочте. Страшная утром посмотрела на себя в зеркало и обосралась.

        – Что вам от меня нужно?! – вот сейчас Хенка выкрикнула громко, и горло не заболело. Как будто не ее из петли вынули.

        – Ты не можешь поверить, что мой… – жрица отчетливо хихикнула. – Верный последователь, назову его так… Просто выразил сострадание и симпатию?

        – Не верю, – Хенка помотала головой. – Всем от меня что-то нужно!

        Жрица пожала плечами: совсем как человек!

        – Хорошо. Тогда получай божественное задание. Будешь спасать мир. Как принято в подобных случаях.

        Хенка икнула.

        – Да вы издеваетесь!

        – Да мы еще и не начинали, – прогудел мужчина. – Но, если барышня легли и просют, отчего нет?

        Он махнул рукой и Хенка, наконец-то, увидела себя в возникшем из ничего зеркале.

        Оказывается, на ней новые одежды: гайдзинское белое платье с длинными рукавами и подолом, довольно приятно вышитое везде красными нитками, только вот узора Хенка никак не узнавала. Судя по ощущениям, под платьем вместо привычного белья просто нательная рубашка. Полностью чужие ткани на теле, неразношенная обувь на стопах – чувство оказалось довольно неприятным. Даже шею огрузило большое ожерелье, на котором блестели кругленькие монетки или подвески. Хенка тронула его: зазвенело мелодично и тихо.

        Мужчина пояснил:

        – Ожерелье вложит в твою голову знание любого языка примерно за месяц. Носи его чаще, при всех, амулету нужно слышать как можно больше слов.

        – А его с меня не сорвут?

        Мужчина покачал головой.

        – Там очень мирная и благоустроенная земля. Знаешь сказки про то, как девушка с мешком золота пересекла страну, и никто ее не обидел? Именно такая.

        Женщина протянула дурацкую волшебную палочку с “солнышком” на конце, точно как в аниме про девочек-волшебниц.

        – Еще мы даруем тебе волшебную способность. А вот как ее применить, и что она собой представляет… Мы бы объяснили, но ты все равно нам не поверишь.

        Хенка взяла протянутую вещь чисто машинально, да так и оставила в руке, не найдя, куда отложить. Перед лицом опять возникла невесть как подкравшаяся дверь. Мужчина с несколько издевательской галантностью ее открыл:

        – Ступай. Ничего не бойся. Мир там очень ласковый. Нарочно подбирали.

        Девушка шагнула: сперва по гладкому полу, привыкая к чужой обуви, к весу длинных одежд… Пожалуй, они из натурального льна и шелка! Да и ожерелье звенит насыщенным звуком, не похоже на жесть… В самом деле серебро?

        – Но что мне там делать?

        – Жить, – просто сказал мужчина. – Походи по земле, выбери место… Сама поймешь, в общем.

        За дверью тянулся ровный зеленый луг, уходя в горизонт, сколько хватало взгляда. Две колеи – значит, есть какие-то телеги, или на чем тут они ездят?

        Хенка еще раз ощупала горло. Разве так делается? А дать подумать? А предложить выбор? Она еще от Аокигахары не отошла!

        Но тело уверенно шагало в дверь. Как если бы все шло правильно. Едва дверь осталась позади, стопы ощутили каждый камушек на дороге. Мягкие подошвы!

        Женщина хмыкнула:

        – Если ты хотела врагов, кто же тебе смел отказать?

        Дверь закрылась.

        Дверь закрылась и гнилостный запах ослабел настолько, что Йод Олом рискнул заговорить.

        – Этот мор не подобен прежним.

        Врес Нок повернул голову – точь-в-точь умный ворон из Храма Рода – и даже глаз немолодого жреца мигнул глубоким, синим цветом темного, злого моря, да не прибрежного, а самой голомени.

        – Поясни.

        Йод Олом подождал, пока отойдут от морового дома шагов на сорок, и тогда лишь осмелился разинуть рот, чтобы прокричаться сквозь платок на лице.

        – Все предбывшие моровья забережно ся начинали.

        Йит Ерт остановился, чуть не разроняв ритуальные чаши в обеих руках.

        – Врес, а молодой-от молвил добрину. Мор ся начал осередь Круга, не там, где обык.

        Старший жрец мотнул головой: после! Молчал до самого колодца. Там, набравши воды в священные серебряные сосуды и прочтя очистительную молитву, омыл той водой руки – сперва Олому, затем Ерту, а только потом себе, как полагалось по чину.

        Обмотки с лиц кинули в костер посреди улицы: в моровой деревне он уже никому не мешал.

        – Здесь мы дочистим к завтрему, – Врес мыслил ясно, несмотря на прожитые лета. – Что тут чистить, малая лесная весь.

        Жрецы огляделись. Вокруг селения стояли ровненькие сосны, одна к другой. Видно, что лес прореживали и подсаживали каждое лето – блюли Уложение.

        – От речки жили. – Олом прокашлялся. – Я видел осетровые садки по берегу, да корневища осота на продажу вялят, много. Все горища под стрехи заполнены, не приведи Перуна ударить – п… Полыхнет, что в Новиграде будет слышно.

        – Не увидят за деревьями, – хмыкнул Врес Нок. – Всего-то шестнадцать дворов… Добро-от, что мало: втроем ся управим. Только это как братиной море черпать. Весей таких отсель и до небокрая. Надо людей призвать, заставы перекрыть. Как бы не по всему Кругу.

        – По всему Кругу ты, брате, хватил… – Ерт чистил длинные лекарские халаты от самой заметной грязи, чтобы потом, вдвоем с Оломом, расправить их над огнем. – Полуденный край, да верхняя доля к закатному. Благ Род, иных земель пока не достигло.

        – Хватило и тех, куда достигло, – Олом почесал затылок. – В храме только неходячие старики ся остали. Нас нарядили кого куда, чистить. Меня вот к вам… Старшие мои баяли: никогда прежде столь земель мором не охватывало. Гнев Рода!

        – Человек то, бродень, – Врес вынул из мешка сухари и вяленое мясо. – Идет от веси к веси по Полуденному Шляху. А оттель уже на стороны разносит. На Шляху людно, вот и не успеваем говны отгребати.

        Закончив с чисткой одежды, жрецы расселись у огня, подтащив для того бревно от первых попавшихся ворот.

        – Хоронить стерво надо, – буркнул Ерт, учуявши вонь раздувшейся собаки, но буркнул в нос, отворачиваясь. Они трое тут ничего не сделают. Кроме, конечно, того, за чем посланы… Ерт пожал мощными плечами храмового кузнеца:

        – Кто может ведать, человек ли?

        – Круг Земной некогда утвердили Род и иные боги, – Олом прожевал свою долю и снова заговорил. – Устроили все ко благу, и так оно пошло… Сколь весен, почтенный Врес?

        – Много, – вздохнул старик. – Я не сочту. В Первом Храме резы на сорок сороков лет видел, а слышал от моих наставников, что по старым храмам есть и древнее. За недосугом их не перебеливают, вот староведанье и истлевает по коморам. Полно говорить о пустом. Здесь немногие дожили, а помедлим, и тех потеряем.

        Олом поднялся, Ерт за ним. Привели с окраины селения нагруженных коней, разобрали вьюки и на берегу, ниже села по течению, поставили большой шатер. Нашли место, куда с полей собирали камни из-под рала, и натаскали их столько, что к полудню Врес выложил внутри шатра печурку-каменку.

        Лавки жрецы добыли из богатых домов селения и очистили горящими сосновыми ветками, щурясь в едком дыму. Олом, сопя и надсаживаясь, волочил к шатру по одной лавке. Силач Ерт ленился ходить от села до речки, и потому носил сразу по две. После лавок еще сняли тесаные доски-полати и выстелили землю за шатром, и опалили их тоже.

        Старик Врес к тому времени уже растопил каменку внутри шатра; шатер начал заполняться ароматным дымом фенхеля и укропа; полотняные бока распухали и рвались к небу.

        Видя, что все приготовлено, младшие жрецы выпили из фляжек по глотку зелья, натянули на лица свежие платки и начали самую работу. Больных выносили из морового дома, одежду их кидали в уличный костер, а самих больных клали на лавки в горячем пару. Старик Врес быстро, безжалостно, тер людей шерстяными рукавицами, изгоняя болезнь прямо на землю, в текущую воду.

        Олом считал про себя: все равно потом отчет сдавать. В селище восемь да восемь дворов. На каждом дворе жило от восьми до дважды восьми человек, точно по Уложению Рода. Всего сто и шестьдесят пять человек.

        За седмицу мор успел выкосить под сотню. Еще десятка два Врес велел оставить в моровом доме на самый конец: “Не жильцы. Ся потратим на них, если до той поры не упадем”. Сорок человек жрецы могли спасти, если все пойдет ладом, да только Олом, хотя и младший в Храме Рябиновой Речки, понимал – добро, коли пропаривание спасет из десяти восемь… Четыре раза по восемь выйдет, ровно четыре очага по Уложению…

        Здоровяк Ерт безостановочно таскал воду, смывая грязь в сток, а потом и в реку. Врес, по каким-то признакам определяя, всю ли болесть выхаркал очередной бедолага на лавке, неустанно давил и мял тела шерстяными рукавицами; в пару и неровном свете масляных ламп казалось, будто черный ворон лепит человека заново. Перемятых Олом вытаскивал и клал на те самые полати. К закату Врес махнул рукой: тащите остальных! На тот час в моровом доме дышали семеро. Старик едва осилил отмять их, как масло в лампах догорело, и потому все поняли, что настала полночь.

        Тогда только Врес Нок, скинув с лица мокрую повязку, выхрипнул первые за все время слова:

        – Найти прахову суку, да в омут с камнем на шее.

        – Вестников разослать вперед по пути, – Ерт вспотел так, что стряхивал влагу с лица просто пальцами. Олом быстро скидывал мокрые насквозь одежки, чтобы самого не прохватило ночной сыростью. Прокашлялся.

        – Добро-от молвишь. Дойдем до заставы…

        До заставы Хенка шагала в обычном полусонном состоянии. Тракт выглядел точно как в эпоху Сражающихся Царств: мощеная узкая полоса, только-только двум телегам разъехаться. Правда, в отличие от Японии, по этому тракту ходили не одни пешие, упряжек тоже хватало. Каменное мощение избавляло от могучих клубов пыли, но вообще знаменитый Полуденный Шлях, о котором так долго и с придыханием говорили все вокруг, оказался чудовищно грязным.

        Зато на одинокую девчонку здесь и правда никто не смотрел, как на добычу. Хенка шла больше недели и знала это теперь точно. Людская река текла спокойно, медленно, никуда не торопясь. Путь проложили, чтобы не пришлось подыматься на холмы либо нырять в сырые низины, а потому дорога петляла гадюкой под вилами. То среди высоких чистых сосен – Хенка улыбалась привычным иголкам – то в удивительно ровных, словно подстриженных, ивняках и березниках.

        Скоро Хенка увидела, что ивы тут в самом деле стригут. Грубыми, тяжелыми ножами длиной с локоть. Кто махал просто так, а у кого нож крепился к палке примерно такой же длины. По серо-зеленоватому цвету и неровной поверхности ножей Хенка узнала бронзу: видела в музее и даже писала когда-то контрольную на истории. Одевались работники в серое. К полудню уже здорово заляпались, почти как людской поток на дороге… Хенка плотнее завернулась в накидку, поправила ожерелье – чтобы набирало слова – и, конечно, невольно прислушалась к разговорам попутчиков.

        Говорили о вещах понятных: что под Коробцом завалился, наконец, мостик, и теперь приходится либо мочить ноги на бродах, либо давать кругаля за сто поприщ к восходу, а там-от луговая пятина, самый сенокос, и потому комарья да мелкого гнуса хоть черпай прямо из воздуха…

        Другая компания, шагов на пять впереди, живо делилась впечатлениями о театре – как Хенка поняла, театр давал представления в главном городе всей провинции, именуемой тут “пятиной”. И вот как раз в театре-то Хенка, полностью чужая на пашне, ни к чему не годная за ручным ткацким станком, никогда в жизни не доившая коровы… Да она корову только в телевизоре и видела!.. Зато в театре Хенка собиралась пригодиться, для чего и шла в тот самый Новиград, столицу Полуденной Пятины.

        Театралов Хенка слушала долго, поражаясь, до чего сложные и серьезные пьесы они обсуждали. Вроде бы древний мир, железа и того нету, везде ручной труд – а сюжеты ого-го; они в школе, в театральном кружке, на такое и не замахивались.

        Увы, через некоторое время театралы сбились на ругань: дескать, Велес никак свою книгу не докончит, а и докончит: все в ней мара лживая, перед потомками совестно… Сплюнувши разом, театралы замолчали, и Хенка услышала: кто-то долго, тоскливо ругал поставщиков руды или чего-то похожего, потому что из-за их нерасторопности не получалось выполнить наряд на ближайший месяц, а по Уложению за это могли наказать!

        Производственную нудятину Хенка бы не слушала, когда бы не слова для ожерелья. Да и развлечений, в общем, никаких вокруг не просматривалось. Поток! Спины впереди идущих, склоненные под накидки головы встречных, бесконечное шорканье подошвами по камню, да гул переговоров, из которого редко-редко выделялись новые слова.

        Слово “Сказительница” звучало в толпе не так часто, как “старый хрен Велес”, но тоже – упоминали. Говорили, что Сказительница миновала ближнюю деревню два дня тому, и что повести ее всякий раз иные, и тем самым она не походит на странствующих певцов, кои более всего склонны повторять любезное слушателям. И что Сказительница чего-то важного при себе не имеет, и что обликом она вовсе не сходна ни с тонкими беловолосыми девчонками Полночной Пятины, ни с русыми статными красавицами Закатной, ни с востроглазыми, огнегривыми девами Восточной, ни даже с теми, кто носит золотые волосы и живет отсель на Истинный Полдень…

        Хенка сама не заметила, как солнце встало прямо над головой. Приближение заставы она учуяла по запаху: пахло кашей и мясом, да так, что сводило кишки. Потом долетел гул могучей реки, потянуло влагой: видимо, заставу поместили на мосту, который легко не объедешь. Наконец, послышались и сигналы. Хенка уже знала: гром больших барабанов – стой, сворачивай с пути. Мерный звон медного била – иди, как шел. В густой людской каше только это все и могли расслышать без ошибок.

        Сейчас гремели барабаны. Странно. Почему бы это застава закрыта в полдень? Самое время идти!

        С другой стороны, есть возможность поправить… Хм… Финансы. Вместе с потоком Хенка вышла на большую площадь перед заставой – тоже мощеную, и снова изумившую очевидной древностью во всем. Навесы для путников на каменных столбах, крыты сланцевой плиткой, столы каменные – на века. Скамьи каменные, но поверх скамей для удобства проложены толстенные доски; два дня назад Хенка прошла мимо места, где такие доски кололи из цельного бревна, а потом выглаживали бронзовыми ручными скобелями… Ну да, сообразила тогда Хенка. Из бронзы, наверное, циркулярку не сделать… Но сразу и забыла механические подробности. Она же девочка, в конце-то концов! Мало ли, что вокруг форменный иссекай, точь-в-точь как аниме или манге. Не всем же прогресс двигать.

        Прогресс… Двигать…

        Хенка замерла. Люди обтекали ее, не ворча: стремились к столам, где всем подавали одинаковую простую еду. Кормили бесплатно и довольно сытно, а кому невкусно, тот не голодный… Хенка мотнула головой. Нет, упустила мысль. Что-то связанное с каменными скамьями, громадным и очень-очень старым зданием самой заставы. При чем тут прогресс?

        А ни при чем, поняла Хенка. Оно так веками. Всегда!

        По этому, как его, Полуденному Шляху, люди ходят вот уже несколько столетий. Камень выбит и выглажен, где-то чуть ли не ямы-колеи продавлены, как показывали в кино про Шаолинь. Заставу построили очень-очень давно, стены замшели со всех сторон, черепица прям в зеленой шубе… И с тех пор не меняли. Зачем, когда и так все работает?

        Зачем железо, когда прекрасно обходятся и бронзой?

        – Эй, красивая!

        Хенка чуть покосилась. Ну ладно: обернулась. Да любая обернется! Вдруг это ее красивой назвали?

        – Пойдем с нами!

        Хенка замерла. К ней подступили три парня. Рослые и крепкие, как все здесь. Прежде всего Хенка заметила, что парни вертят в пальцах нагрудные знаки, словно бы показывая их девочке. Потом рассмотрела, что парни разные.

        Слева красивый синеглазый блондин, одетый только в синие штаны и расшитую красным черную жилетку: чтобы показать крепкие мускулистые руки, гладкую кожу и подтянутый живот. Заметив, что Хенка на него смотрит, парень приосанился, хлопнул себя в грудь кулаком:

        – Арк Цевас имя мое. Сколь я девиц знал, все довольны ся остали.

        Сосед его покосился на хвастуна с чуть заметным недовольством и явной ревностью. Стучать себя в грудь не стал, а сказал:

        – Йин Дерс имя мое. Каково имя твое, дева?

        Йин одевался опрятно и гладко. Чтобы не выделяться, поняла Хенка. Арк босой и лихой, растрепанный, в мелких шрамиках. Йин круглолицый, причесанный, не золотой блондин, а приглушенно-русый. Глаза теплые, карие, глубоко сидят и смотрят… Взвешивают, а не раздевают. Одет Йин в синие штаны, как все, но на ступнях кожаные тапочки, а под черным жилетом носит еще плотную светлую рубашку. Не хвастает мускулами, но и не тушуется рядом с великолепным красавцем Арком. Видать, чем-то другим берет…

        – Хенка имя мое, – подсказало ожерелье.

        Парни переглянулись. Третий вздохнул:

        – Йыл Хуп имя мое.

        Судя по тому, что назвался он последним, глаз не поднимал, одевался ни так, ни сяк, в мятое и потертое, не раз штопаное, выходил он худшим из трех. И вполне очевидно от этого страдал.

        Хенка оглянулась. Никто не вмешивался, никто не тревожился. Впрочем, она тут всем чужая. Разве что стража на воротах могла бы ее выручить… Хенка попятилась; парни поняли ее по-своему:

        – Добро-от сдумала, сойдем с продолу…

        И все трое потянулись за ней к ближнему столу, где уселись: Арк слева, Йин справа, а бедолага Йыл напротив. Не достанется ему и потискать… Хенка сглотнула.

        Как только они уселись, прибежали служки заставы и, никого ни о чем не спрашивая, выставили на столы щербатые миски с кашей. Парни достали свои ложки; видя, что Хенка замялась, пухлый Йыл живо добыл из недр жилета запасную ложку.

        – Чистая. По обычаю ношу.

        – Ага, – подмигнул синеглазый Арк. – Йыл у нас все заповеди превзошел. Прямая дорога ему в жрецы. А Йин, вернее всего, унаследует отцову торговлю.

        Тут в разговоре прозвучало то самое слово, что ожерелье не смогло перевести еще на пути. На недостачу этого непонятного сетовал тот нытик, что боялся кары по Уложению.

        – А я просто красивый и в любви горячий, – усмехнулся Арк. – Смотри, девица Хенка. Застава закрыта, потому как мор. Сколь тебе ждать прохода, никто не скажет. Пойдем с нами в селище. Там пляски будут.

        – А жить у кого-то из нас можно, – прибавил Йин, лениво ковыряясь в дармовой каше. Дома, небось, кормили лучше.

        – Жить у кого-то или с кем-то?

        Если отбиваться, то здесь, где еще какие-то люди есть. В селении за Хенку точно никто не вступится.

        – С кем-то, если ты захочешь, – сказал Арк.

        – А если не захочу?

        Парни все разом положили ложки.

        – Ну, не повезло нам тогда, – Арк почесал затылок. Йин пожал плечами. Йыл засопел и сказал с сердцем:

        – Ты, дева, не надумай глупости. Мы, гиперборейцы, суть истинные арии. Мы не дикие пеласги! У нас женок никто тронуть не смеет.

        Хенка едва не подавилась кашей. С одной стороны, бог-мужчина примерно это ей и обещал… С другой: чтобы парни, уже пустившие слюну, вдруг сдали назад?

        Не придумав, что делать, Хенка спросила:

        – Кто такие пеласги?

        Красавец широко улыбнулся.

        – Дядька брал меня на виману, видали мы сверху Круг Земной… Попрошу, и тебя возьмет. Хошь? Не хошь?.. Так я о чем. С высоты Круг Земной он и есть – круг. А в полуденной части его, через пролив, есть малый круг: цепочка островов. Ровно так по кольцу стоят. На островах живут пеласги.

        Пухлый добавил:

        – В резах большого Храма я читал: давным-давно пеласги воровали у нас женщин и морили в своих домах, не позволяя женам ни выходить на мужскую половину, ни пировать с мужами, ни даже заговорить с мужем, коли не спрашивают…

        – А некоторые наши и нынче того бы хотели, – проворчал Дерс тихонько, чтобы взрослые не услыхали.

        – Истинно так, – Пухлый обеими руками почесал спутанные кудри. – Но кончили плохо. Главный бог у них громовержец, яко наш Перун. Мера терпения его ся переполнила, и решил он: лучше стоя, чем на коленях…

        – А может, наш Перун его попросил. По-соседски, – ухмыльнулся Арк. – Дескать: какие счеты промеж нами, богами? Не ведаю, который, а только по Малому Кругу так влупил божьим гневом, что весь их остров кусками ся рассыпал, а у нас тут посреди земнокруга Рифейские горы восстали, огненные реки потекли.

        – Записано, что несколько месяцев с неба пепел валил. Записано, что весь Круг Земной покрыт этим пеплом, как человеку в рост встать и руку вытянуть…

        Хенка охнула. Про взрывы Санторина, Тобы, Тамбора она лишь читала, и очень радовалась, что ограничилась теоретическими сведениями.

        – С тех пор пеласги вовсе одичали. Допрежь против них исполчали войско, а с той поры уже и ни разу. Они теперь в науки к нам ездят… – продолжал Йыл. – Наш торговый гость у них на островах бывал десять зим тому, что ль. Так его там вовсе за бога почитают, Лопонона какого-то. А он всего только и поведал им про троеполье, да воспретил в рот немытое совать. И вот на тебе, повелитель музыки и мора. Про него несколько представлений есть.

        – Погоди, Йыл. Слушай, дева… – Йин прищурился. – Ладно там пеласгов не знать. А как вышло, что ты обычая не знаешь? Вошла в возраст, женские подвески на очелье… А обычая для соединения мужа и жены не ведаешь? Ты кто? Откуда?

        Арк повертел в пальцах ту самую бронзовую пластинку, испещренную рисунками. Такие висели на шее у всех троих – но не у Хенки.

        – А ты ведь и гляденя не носишь!

        Знаток обычаев подскочил на скамье, больно стукнувшись коленями снизу в каменный стол:

        – Да у тебя и коса черная… Что ж я сразу не понял! Ты Сказительница!

        На возглас пухлого обернулись разом все четыре навеса путников, а еще люди на добрых сто шагов по Шляху, а еще забитая привратная площадь… И даже на стенах заставы показались белые пятна лиц. Словно на лугу разом открылись десятки и сотни ромашек. Люди отбрасывали капюшоны, поднимая облачка пыли, недоуменно таращились…

        А потом решительно придвигались на голос.

        Голос Хенка берегла и потому сегодня говорила кратко. Правда, в Круге Земном столь мало менялось от года к году, что любые ее рассказы блистали небывалой новизной.

        Собственно, откуда у Хенки и появились помалу – дорожная накидка, сума, а в той суме запасные туфли, и чистая ткань, и новый красивый поясок, на пояске кошель, а в нем порой ночевали и бронзовые монетки…

        Слушали ее затаив дыхание, не смея двинуться, чтобы не шумнуть – соседи бы тут же врезали по макушке. И как прозвучали слова о зачарованном горшочке золота под радугой, хозяйственный Дерс вставил, как он всякий раз делал: вроде бы мимо, но все услышали:

        – Горшок с рубленками и мне бы не помешал!

        Хенка перевела дух. Красавец Арк подал чашу промочить горло, Йин протянул полотно утереть губы. Йыл просто смотрел горящими глазами, смотрел и не видел ее саму, а только историю за ней.

        Хенка улыбнулась:

        – А что, это желание никому повредить не может. Утверждаю!

        И шутовски махнула своей “типа волшебной” палочкой, и даже сумела удержать лицо, когда дурацкое “солнышко” на конце той палочки ярко и радостно вспыхнуло.

        Вспыхнуло заходящее солнце, недолго погорело между верхушек сосен удивительно чистого здешнего леса – да и погасло.

        – Пойдем с нами, – улыбнулся Арк, на этот раз уже просто. Хенка не чуяла теперь в парнях животной похоти. Нельзя сказать, чтобы ей так уж не нравился синеглазый молодой блондин, а все-таки не собиралась она пока нырять в здешнее с головой. Еще бы по стране походить, посмотреть: где как живут. Место получше выбрать…

        – Благодарю, – она помахала рукой, – но мне нельзя оседать. Пока.

        И она с намеком коснулась того места на груди, где все носили бронзовый глядень, а она вот не носила, такая особенная. Парни сделали вид, что поняли намек. Поклонились по здешнему обычаю, достав рукой пол. Развернулись и пошли по тропинке под звездами в свое селище. Хенка понимала, что завтра оттуда набегут все, способные переставлять ноги – а неходячих принесут на закорках. Никогда она не мечтала быть айдолом, потрясать сцены и собирать стадионы. Как-то само получилось: попробовала утешить плачущего ребенка, сплела сказочку. Ну, для ожерелья-переводчика нужны ведь слова…

        Однако же, застава закрыта и дальше вглубь Круга Земного ей нет пути. Надо свернуть вдоль реки и пробовать на соседней заставе. Свернуть все равно куда, можно вниз по течению.

        Вниз по течению сырым вечерним лесом парни шагали недолго. Скоро Йин Дерс помянул задницу Лели и посох Сварга. Выпрямился, потирая стопу: в мягкой обуви удариться о корень…

        – А ведь это не корень, – сказал остроглазый Арк. – Йыл, вздуй огня!

        Пухлый достал кресало, повозился-повозился, но управился. Зажгли комок мха и в свете его рассмотрели: подлинно, Йин споткнулся о горловину широкой корчаги. Тотчас палками и ножами обкопали глиняный горшок, попробовали вынуть, охнули: тяжеленек! Потянули сильнее, выбросили корчагу из ямы, уронили…

        Глиняный горшок треснул и по тропинке потекли золотые монеты, тускло и красно блестящие в неровном свете мохового факела.

        Парни переглянулись. Йин Дерс почесал затылок.

        – Вот ведь экое дело… Сказал не взаболь, ан вышло, что желание мое исполнено?

        – Желание исполнено!

        – Самое простое, – бог-мужчина беспечно улыбнулся. – Деньги… Вообще, любое материальное мы можем сделать. Или притащить откуда-нибудь.

        Богиня-женщина подняла брови:

        – А если кто пожелает что-либо из политики?

        – Через торговые дома у нас есть выходы на правителей областей. Например, в той области, где она сейчас, правит некий Летив Арп…

        Летив Арп сидел за столом, чесал благородные седины мизинцем, и при том, сам не замечая, оставлял на лбу следы графитовой палочки, которой делал пометки в отчетах.

        Отчеты, впрочем, не особенно пугали.

        Число населения держалось в тех же пределах, что и прошлые годы.

        Поток олова и меди из Рифейских гор несколько снизился.

        Строительного леса в эту зиму сняли чуть менее обычного, но Арп знал: в следующем году откроются делянки посуше, добычи прибавится. То на то и выйдет. А раз число населения постоянное, то и камень с черепицей на ремонт ветшающих строений пойдут в обычном количестве, нет нужды объявлять о закупке.

        Уменьшился зерновой клин. Правители соседних Пятин по такому поводу испугались бы. Но Полуденная, на беду, граничила с пеласгами. С одной стороны, пеласги вносили приятное разнообразие в постоянство Круга Земного – с другой, разнообразие это непременно включало в себя и заразу. Не сказать, чтобы прямо каждую весну, но раз в поколение точно. Правители пятины более-менее привыкли, что население Полуденной то росло, то хворало.

        Вот и сегодня утром пришли вести: на полдень от второго кольца застав, но полуночнее третьего – вспыхнул мор. Жрецы-де не нашли от него средства, а лечат, как от простуды: пропаривают с фенхелем и укропом. Что в таком случае делать, Летив Арп читал в старых резах, еще не тиснутых на бумаге, а именно что резаных по камню. Он велел в каждом поселении отвести особую хоромину на “выстаивание” всякого пришлого человека. Призвать в селениях к оружию по восьмерке годных и казнить их смертию, буде кого пропустят без выстаивания в семь дней.

        Заставы вообще закрылись первым делом, они это при любом чихе исполняют, привычка. Полезная, впрочем, привычка: дикие пеласги чистоты не блюдут, вот боги их и карают, а гиперборейцев тем самым испытывают, не дают разжиреть в оконечном покое…

        В общем, гости торговые уперлись в закрытые заставы и свернули в обход, кто на восход, кто на закат. Оттого-то меди с оловом и убыло.

        Летив Арп отодвинул бумаги про вещи. Придвинул стопку с отчетами о людях.

        Первое, родилось чуть поменее прежнего. Понятно: мор. Умерло больше, но пока еще не так много, чтобы пошатнулся извечный ход Круга Земного, и чтобы разрешить новые рождения сверх обычая.

        Арп Летив переворошил бумаги, нашел нужные резы. Ну, точно: разрыв-травы в закромах еще довольно. Нежеланные беременности Храмы могли прерывать в любой день.

        Ритуал выбора тоже не поразил необычным. Все шло по накатанной колее, как при отце, дедушке, прадедушке и иных пращурах.

        Восемь из каждой дюжины новиков избрали отцово наследие. Кто пахать и доить, кто водить сотни возов и лодей с товаром, кто шить-ковать.

        Еще трое выбирали учение в Храмах и собирались уехать. Либо в Полуночную Пятину, где учили поднимать виманы и водить быстролетных змиев, либо в Закатную Пятину – тот храм учил строить корабли и обплывать на них весь Круг Земной, и даже плавать в гости к пеласгам-акайваши. Либо в Пятину Восхода, где учили лекарей. Чтобы справляться с дарами тех самых пеласгов.

        Ну и тот единственный в каждой дюжине, жаждущий неуказанного в Разрядных Столбцах, выбирал столицу. Первый Храм, где готовили жрецов.

        Некогда ритуал завершался выборами правителя. Но уже тысячу лет назад правителей стали выбирать однажды – и до смерти. Какой смысл ежегодно менять правителя, если переменить бег Круга Земного человек все равно не властен?

        Люди не думают, гласила поговорка. На то правитель есть!

        Правитель Арп Летив посмотрел на заваленный свитками стол. Он тоже не думает. Зачем он за этим столом?

        Даже так: надобен ли за этим столом человек? Или достанет листы с резами просто по стенам развесить? А прочесть, что в каком случае делать, сможет любой грамотный. Гиперборейцы – истинные арии, не чета диким пеласгам, тут все читать умеют.

        Чтобы развеяться, Летив подошел к светлому окну, отодвинул резную раму, забранную мелкими цветными стеклышками. Их вместо слюды вставляли; кто-то за придумку получил-таки желанный знак на бронзовый глядень. Что бы ему, Арпу, такое-этакое придумать, чтобы детей позволили? Троеполье давно придумано…

        За окном, на широком дворе, храмовые жрецы наполняли подъемной силой священную виману. В когтях под огромным белым брюхом виманы висел змий со сложенными покамест крыльями; тот самый утренний посланец со спины змия махал рукой жрецам и могучим ревом, заковыристыми словами, побуждал священнослужителей поторопиться.

        Наконец-то стукнула дверь и в горницу начали заходить ближники Арпа Летива. С ними правитель Полуденной Пятины собирался обговорить тайную часть послания.

        – … Которая гласит: Сказительница не имеет гляденя вовсе, чего в Круге Земном уже более десяти веков не бывало. Могла бы потерять глядень, аще для нея нету и записей в книгах. Она ся не рождала! И несет она заразу, до сей поры не ведомую в Круге. Что там поморы?

        Поднялся смотритель берега, покачал кудлатой золотой головой:

        – Всех опросил, кого смог за дни-от. Не выбрасывало на берег ни лодьи, ни человека на бревне, аще инога чего.

        Смотритель торгов прищурил и без того узкие глазки:

        – Ино лесовики опять летучую мышь сожрали?

        – Эти могут, – выдохнул старший лекарь. – Я уже велел все театры и торги закрыть, да чтобы воды сырой не пили, на улицах кричать и на воротах всем говорить.

        – Мор пока между вторым и третьим кольцами, – сказал жрец. – Заставы держат. Милостию Рода, и выдержат. Не первый мор, переживали.

        – Таково жадных не переживали, – старшина лекарей морщился. – Из восьми жжем четверых!

        Смотритель торгов буркнул:

        – Нет худа без добра: много места для рождений ся вызволит.

        Место для рождений!

        Арп Летив поднялся и поглядел над сидящими людьми, над столом, за окно – там уже надутая вимана величаво шла в небо. Поднимет змия, развернет он крыла, да и полетит: больше вперед, чем вниз. В том и секрет полета. На тысячу сажен поднимется вимана, двадцать раз по тысяче пролетит змий. А там уже и следующая станция, змия снова подымут…

        В молодости Арп Летив поднимался на вимане. Но, сколь бы высоко и далеко вимана не забралась, даже в смертный холод, где нечем вздохнуть – и там с виманы никто никогда не видел иной земли. Земнокруг, опричь него море без конца и края. Соринкой на краю глаза – островки пеласгов-акайваши.

        Все!

        – Я думаю, послухи и поморы не говорили кривды. – Арп говорил глухо, в пол, вынуждая всех напрячь слух. – Она не шла с моря: ни одной темноволосой не замечали на первом кольце застав. Она в самом деле явила ся между кольцами.

        Арп легонько стукнул по столешнице.

        – Все-таки есть путь к нам оттуда. Значит: есть путь и туда. Есть место для рождений, которое не будет оплачено таким вот мором. Люди ся взволновали? Хотят снова рожать мимо Храма, не сверяя чеканных рез на гляденях, не читая храмовых книг? Вот бы найти тот путь, и пусть все рожают. И туда их, за Круг!

        – Не ты первый так думаешь, господине, – жрец оперся подбородком на руки. – Больше скажу: всякий в Круге Земном рано или поздно о таковом думал. И я думал тоже. Я искал, я обошел весь Круг Земной, я сунул нос в каждую щель. Нету камня в земнокруге, аще аз не обмел метелочкой, дабы в резаных старинах прочесть избавление… Хоть бы намек! Но нигде в резах Первого Храма, и даже в резах святилищ, уцелевших после Рушения, нигде! Нигде!

        Жрец тоже ударил кулаком по столу, только, в отличие от Арпа, с изрядной силой. Прищемил себе бороду и неразборчиво выругался. Выдохнул:

        – Нигде не сказано: есть ли там, за морями, земли!

        – Есть, – бог-мужчина грустно хмыкнул. – И еще какие. Там на соседних материках вовсю феодализм, совсем скоро пушки лить начнут. Они этот несчастный бронзовый век вкатают, как Орельяно и Кортес индейцев не вкатывали.

        – И поэтому ты вмешался?

        – А ты думала, я правда на ее микросиськи позарился?

        – Но, послушай, неужели ты не мог сделать это проще?

        – Например, как?

        – Как мыслите, други, долго еще пролежим?

        Йыл, не ответив, поднялся на лавке. Прошел до оконца в двери, взял там чашу с питьем и подал сперва Арку.

        – Благо тебе, Хуп.

        Йин Дерс принял питье хмуро, глотнул и отставил без единого слова. Только уже когда Хуп вернул пустую посудину, Йин спросил – по своему обычаю, ни на кого не взглянув прямо:

        – Верите, что бессмертные боги так и устроили Круг Земной?

        Арк отер лицо от пота, бросил утиральник на колышек, не промахнулся.

        – Что, – хрипнул, – снова Братство приходило?

        – Богатая семья, – Йыл только плечами пожал. – Понятно, что отступникам лестно…

        Дерс откашлялся и сплюнул в помойный горшок.

        – Шли бы они следом!.. Нашего рода не уловить им.

        Йыл Хуп сощурился.

        – Я как-то думал тоже. Почто боги урядили, аще Круг Земной ся не меняет?

        – Заклад поставили, – хмыкнул Арк. – Дескать: “Посадим людишек на клочок земли осередь бескрайних вод. Сбегут, аль не сдюжат?” Помните ли, на театре смотрели, как его… Малайсийский гобелен, штоль?

        – Ты в полушаге от кривды, – Хуп отер лицо. Поймал щекой легонький сквозняк и плотнее притянул заслонку окошка. Подбросил в печь полено дубовое, сладко пахнувшее.

        – Как тут сбежать? Море кругом.

        – Виману великую вздуть. Лодью огромную построить. – Йин Дерс глядел в скобленый потолок. – Я за отцом первый наследник, расходные книги видел… Знаю, сколь бронзы идет через нас на плотбища, где обычные торговые лодьи ставят. Смогли бы! Нет, не хотят.

        – Или не дозволено. Гобелен тот Малайсийский раз показали, да более и не ставят нигде.

        Закрыв дверь топки, Йыл отошел и вытянулся на своем лежаке.

        Зашевелился Арк. В полутемной потельне никто не видел глаз, и лишь по голосу мог догадываться, радуется Арк или злится:

        – А зачем?

        – Что “Зачем?”

        – Зачем это менять? Скажу: ты, Дерс, отцу наследуешь. Поди плохо? Иным надо жилы рвать, чтобы создать великий торговый дом – у тебя он так будет, лишь подожди. А ты, Хуп, выйдешь в лекари, по хоти твоей. Знаешь, небось, как у пеласгов устроено? И плати за обучение, и ся влачи по учителям, и впроголодь живи, пока мастером не станешь. А ты сразу в храм. Не будешь думать: где ночевать и где взять еды.

        – Ты, стало быть, всем доволен?

        Арк отер от пота голую грудь, плиту могучих мышц, на которой обычно лежал бронзовый глядень. Сейчас три товарища глядени оставили снаружи. Первое, чтобы не обжигали тел в пару потельни. Второе, чтобы жрецы прочеканили там знаки пережитой болезни.

        – Я свой предел знаю, – Арк дышал тяжко, но, наконец-то, без хрипов. Йыл понял: выздоровеет. Видимо, все они выздоровеют. Милостив Род, не велит пресекать их нити. Вот бы еще знать: зачем бережет?

        – Я знаю, торговать – не мое. И не так я умен, чтобы войти в Храм… Разве щитом, если вдруг призовут. Но и в том ничего нежданного не будет. Судьба моя измерена и взвешена, да что в том худого? Зачем ломать Круг Земной, аще ровно и добро ся катит?

        – А выпадет на ритуале жребий пахаря. Тяжелая работа всю жизнь! Тогда что?

        – Тягость, наперед сведомая – полтягости. – Арк снова хмыкнул. – Зато страха нет. Голову не ломать.

        Йин Дерс вдруг повернул голову; только это и рассмотрел Йыл Хуп в горячем полумраке, но и тому изумился. Никогда и ни у кого Дерс даже взглядом не испрашивал совета. Да Йин округ себя никогда и не смотрел!

        – Молчите, други, – Йыл Хуп снова утер пот. – Небрежное слово кривду в дом приводит. Круг Земной любого человека сильнее.

        Тогда Йин Дерс отвернулся и снова принялся смотреть в потолок, с которого срывались большие капли.

        Капли голубого огня сползали по тесаной стене и без признака, следа, без малой царапинки, тонули в плахах пола.

        Человек, поднявшись на богатом ложе, тер глаза левой рукой, правой нашаривая ритуальный клинок – а ведь, когда бы не обычай, и того не оказалось бы рядом!

        Но капли ничего злого не творили. Просто текли с потолка до полу, рисуя в тьме ночной опочивальни три слова:

        “Измерен. Взвешен. Легок!”

        Заговор, думал человек. Давно не слыхивали, но люди от века неизменны, а в Круге Земном тем паче. Даже верховный правитель Круга не огражден от происков. Нашли где-то старое колдовство, светящиеся резы. Сердце смутить желают, ум привести в лихорадочную скачку!

        Правитель поднялся. Рукоятью меча ударил в бронзовое било, вызывая слугу; как он и предполагал, с первым звуком колдовство пропало.

        Ну что ж, не он один сталкивается с подобным. Земной то заговор, нечего кивать на знамение Рода. Пусть верят жрецы, им то по ряду и по чину; а он верховный правитель. Правитель в пустые слова не верит.

        – А с чего ему верить словам без доказательств?

        Врес Нок привычно делил на троих вяленое мясо и хлеб. Жрецы-чистильщики сидели на коряге, уперев босые гудящие ноги в песчаный бережок, на который лениво набегала мелкая речная волна. По речке столь же лениво тянулся длинный поезд из десятка ладей. Первым шел изукрашенный водоход, и колеса его шлепали тоже лениво. Ладьи сидели глубоко, переваливались тяжко – везли олово и медь либо каменный уголь с Рифея. Речные заставы пропускали их в Полуденную Пятину под условие: не приближаться к берегам. С мором-де шутки плохи.

        – … Подумаешь, – откашлялся старый Нок, – вынесло на наш берег кое-кого с разбитой морской лодьи. Где он, тот вынесенный? Может, вовсе то выдумки. Пьяные акайваши в корчме языками трепали, прибавить себе весу. Они-де мореходы, они-де землю за морями видали! Так почему до сей поры не везут с той земли товара? Людей дивных оттудошних почему нету?

        – Далека та земля-от, – осмелился прервать старшего Йит Ерт. – Баяли, с самой высоколетной виманы одно лишь море видать.

        Некоторое время все молча жевали, слушая, как падают на песок рано желтеющие листья лип. Ладьи все тянулись и тянулись. Вот кончилась веревка: водоход намотал ее до упора. Выбросил котки, чтобы течением не снесло; наконец, и встал. Прочие повторяли за ним. С водохода спустили челнок, чтобы вынуть большую котву и перевезти ее еще на сколько-то вперед. Затем течение надавит на лопасти колес и опять намотает веревку на ось; так хитроумием человека лодьи пойдут против течения без гребцов и парусов, подтягиваясь к тяжеленной котве. Медленно, а куда спешить? Круг Земной не спешит, не спеши и ты…

        – Сколь бы ни далеко, – выдохнул, наконец, Врес Нок. – Веков прошло немало. Уж за сто лет один-два человека бурей принесло бы.

        – А если там и вправду есть люди? Приплывут к нам, а тут мор… Как бы весь Круг Земной они под себя не взяли!

        Врес посмотрел на молодого из-под век. Йод Олом точно в Братстве, но Врес не видел в последователях белой туфани ничего злого, а потому и не доносил. Братство признает все обряды и установления с единственной разницей: верит, что земнокругов не один. Что где-то в водах есть еще. Ну и пусть верят. Отдушина необходима. Крышку с котла и то сдвигают, чтобы паром не сорвало.

        Йит Ерт взял очередную валежину – из-за мора лес не почистили, сбитые ветром ветки валялись повсюду. Ерт поднял одну такую и сломал в могучих руках.

        – За наш век не завоюют. А там пусть потомки ся управят.

        Все оглянулись на очищенную весь. Кого удалось перемять и тем спасти, лежали под многими одеялами прямо на лугу, на дощатых выстилках. Моровой дом горел тихо: сухое дерево почти не давало ни дыма, ни искр, ни треска.

        Работы все наелись досыта и очень даже сверх того, так что снова отвернулись посмотреть на реку. На капли, выжатые из каната, когда большая котва вцепилась в речное дно, “забрала” песок и вода мягко, неудержимо, надавила на лопасти больших колес. На загорелые, напряженные лица речников, спешно выбирающих малые котки. На крепкие спины гребцов, теперь втаскивающих челнок снова на борт; на зеленую бороду тины, облепившую дно челнока, и на сверкающую бороду льющейся воды.

        – Ладно. Попробую сделать хоть что-то, – поднялся Йод Олом.

        Йод Олом подошел к поляне под самый закат – он умел поспевать в нужное место к должному сроку. Сказительница путешествовала вдоль Многоводной и сейчас уже приближалась к закатной границе пятины. Мор ее не брал, в чем иные видели богоизбранность, а иные полагали: просто переболела раньше.

        После объявления моровой тревоги люди старались держаться подальше друг от друга и слушать Сказительницу собирались уже не тысячами – десятками, редко-редко сотнями. Пока Йод Олом догонял Сказительницу, он миновал четыре засеки на дороге. Не пропустили бы и его, будь он хоть сам настоятель Храма, хоть предстоятель-первожрец, а пропустили потому, что Йод Олом уже переболел, о чем имел на глядене должную насечку.

        Расчет его оправдался. Олом появился на безымянной путевой станции в “комариный час”. Сказительница уже докончила сегодняшнюю повесть и теперь отвечала на вопросы. Йод Олом видел, что слова Сказительницы тщательно записывают, но не беспокоился. Оттискивать книги мимо гильдии никто не позволит. А гильдия управляется все тем же Храмом. Пролезет в книгу недоброе – есть кому вычеркнуть.

        Здешняя путевая станция состояла из длинного стола под обычным навесом, да из двух домиков. Один, малый, для служителей. Белые стеночки, крыша под фиолетовым сланцем. Второй, длинный, низкий, крытый уже посеревшей соломой, с громадными воротами, внутри чистый, но пустой, гулкий и потому неуютный – для путников. Люди не спешили под соломенную крышу: лето едва перевалило за середину. Эх, долго еще до холодов, которые обычно прекращают любой мор…

        Сказительница сидела во главе стола. Люди разместились по обе стороны, примерно в шаге от нее и друг от друга. Во противную главу стола никто не сел: никто не заявил желания создать с девчонкой пару. Йод Олом ухмыльнулся и решительно поместился за свободным торцом. Скинул капюшон за спину, восьмиугольный жреческий глядень положил перед собой с громким стуком: знайте все, что Храм здесь.

        Разговоры стихли.

        – Имя мое Йод Олом, я из Храма Рябиновой Реки. Тебя ли, дева, именуют Сказительницей?

        – Люди так говорят, – Сказительница не испугалась. – Я же не гонюсь ни за чьей славой.

        – Слышал, ты можешь исполнять желания.

        – На чужой роток не накинешь платок, – Сказительница усмехнулась очень устало. Видать, немало достали ее желающие… Всякого. – Истинно, что иногда совпадает высказанное и случившееся. Но я никогда не обещала такого по собственной воле.

        Лет пятнадцать, определил Йод Олом. Совсем еще девчонка. Из чьего она дома? Вышивка полуденниц, височные кольца закатные, крой рукавов полуночный, плотный, чтобы не задувало под ключицы… Что ее выгнало в путь?

        – Позволишь мне высказать желание?

        – Как я могу помешать?

        Йод Олом тоже улыбнулся.

        – Хочу, чтобы мор ся прекратил.

        Сказительница вздрогнула, но опамятовалась быстро. Выложила на стол ту самую свою колдовскую палочку и выдохнула совсем тяжело:

        – Да, я тоже бы хотела этого.

        Палочка ее вспыхнула маленьким солнышком на конце; девчонка вяло зевнула.

        – Видишь, – почесала палочкой затылок, – твое желание услышано.

        – Желание услышано. Как будете выкручиваться, “типа синигами”?

        Блондинка оскалилась:

        – Пф! В нашей сказочности есть и преимущества.

        Возникшую перед нею дверь блондинка уверенно открыла и шагнула куда-то в тропическую жару, и оказалась в просторном доме, стилизованном под хижину-бунгало. Стены бамбуковые, но полы чистые, плиточные, прохладные. Вдоль стен медицинское оборудование. Томограф блондинка узнала, остальное сливалось в пластиково-металлическую стену, мигающую там и сям огоньками. Чуть поодаль на штативе, вроде как тоже прибор, висела черная волосатая маска из половины кокосовой скорлупы, а под ней бубен и ритуальная трещотка-синилау.

        Посреди комнаты за черным офисным столом помещались двое мужчин возрастом около пятидесяти лет. Они увлеченно рассматривали нечто жуткое на большом экране перед ними. Компьютер прятался под столом, и блондинка его не увидела, чему, впрочем, нисколько не расстроилась.

        – Приветствую, джентльмены!

        Мужчины обернулись. Толстый, лысый, бронзовокожий, в ярко-малиновой набедренной повязке, плетеных тапках, махнул рукой.

        – Рад вас видеть!

        Второй, посуше, светлокожий и седой, в сандалиях, легких штанах и тонкой рубашке, молча кивнул.

        – Наш заказ готов?

        Загорелый обернулся к товарищу:

        – Док?

        Седой пощелкал клавишами, пробежал взглядом возникшую на экране накладную, не нашел препятствий и нажал “ввод”. Пока трещал под столом небольшой принтер, седой прошелестел:

        – Как же, помню… Полмиллиона доз. Небольшую страну можно спасти от чумы. В Африку, наверное?

        – Немного севернее. – Блондинка улыбнулась. – В Гиперборею.

        В Гиперборее Ференик бывал. Но истинную смерть подлинного гиперборейца собственными глазами наблюдал впервые. Огромный гипербореец, полностью нагой, с телом атлета, достойным резца Фидия, Поликлета или даже Лисиппа, поднимался на прибрежную скалу в сопровождении, видимо, друга – столь же здоровенного, только одетого по здешнему варварскому обычаю в ноговицы и верхний распашной хитон.

        “Потомки гигантов”, – подумал Ференик. – “Чтобы не задирали нос, напишу, якобы-де взаправду они произошли от нас. От пеласга Гиперборея, сына Форонея и Перимелы, дочери Эола”.

        Атлет, несмотря на седину, шагавший вверх легко и быстро, имел еще достаточно дыхания, чтобы сетовать на жизнь. Он говорил спутнику: “Вот, смотри, что я ни делал – ничто не помогло. На одни водоходы сколь улучшений выдумал, не дали мне знака. Шелк растил, строил каналы… Ничего не помогло!”

        Спутник его утешал так: “Не всякому суждено получить знак, и нету в том его вины. Знака ты не заслужил, но великое уважение всегда с тобой. Нету вещи или кушанья, что ты не мог бы попробовать. Нету женщины, что тебе откажет.”

        Гипербореец махнул ручищей: “Все я пробовал, всем ся услаждал, но нет в моей душе покоя!”

        И, более не слушая увещеваний, побежал вверх по скале громадными прыжками, и не замер на самом верху – мощным толчком, олимпионику впору, бросил себя в воздух… Несколько мгновений Ференик верил, что человек полетит к солнцу.

        Потом самоубийца рухнул под скалу, в белую пену между острыми камнями, и очень скоро там замелькали треугольные плавники акул.

        Спутник его только руками развел. Плюнул, развернулся и пошел вниз, под гору.

        Ференик не очень хорошо знал язык Гипербореи, и вечером в гостинном доме записал о виденном так:

        “А живут гиперборейцы вечно, и умирают, бросаясь в море, когда уже испытали все виды наслаждений.”

        Записал и подумал: “Воистину, не по делу боги наградили сих мужеложцев бессмертием”

        – Бессмертия, Сказительница! Исполни мое желание! Бессмертия!

        – Бессмертия?!

        Женщина подскочила и взглядом заставила мужчину выровнять воротничок рубашки. Потом нервно прогладить белые волосы. Расправить зеленый галстук. Наконец, стряхнуть несуществующие пылинки с жилетки, пиджака и брюк.

        – Опять бессмертия?

        Мужчина вздохнул:

        – А чего им еще желать? Материального? Посмотрим… Прожиточный минимум раздается с государственных складов. Здоровье конское: века искусственного отбора, родословные ведутся. Нежеланные беременности лечат сильфилем, природное средство, греки и римляне очень уважали в свое время. Если беременность желанная, то жилье новым семьям принято строить всей общиной. Только у них все желанные беременности учитываются. Не часто приходится строить, за века жилфонд накопился… А если хочется что сверх обычного – за “уважение” можно бесплатно получить. Еще и денег никто не отменял. Если это не рай, тогда что такое рай?

        Женщина посмотрела с некоторым недоверием:

        – Бронзовый век?

        Мужчина перестал теребить воротник пиджака.

        – И что? Еда, здоровье, спорт, секс – все в наличии. Телевизора нету, зато великий театр, а живой актер всегда выигрывает у картинки. Хотя и всякие там художники тоже в количестве. И все стараются, рвутся, чтобы ребенка родить разрешили. Им не так важно свершение само по себе, а важно: дадут ли за это разрешение на ребенка.

        Блондинка подписала последнюю накладную, положила ее в стопку, а стопку аккуратно завязала в картонную папку. Посмотрела на старшую женщину и заговорила очень осторожно, явно подбирая слова:

        – Если… Они не могут продолжить себя в детях… Они хотя бы желают жить сами.

        Мужчина рубанул воздух:

        – Да! У них “золотой полдень”, длящийся вечно. При их-то контроле за рождаемостью они Вселенную точно не заполонят. Вот их можно бессмертить всей империей, общество стабильно, как топор. Мир вечно счастливых эльфов as is, в чем проблема?

        Блондинка сунула картонную папку в обычную пастушью сумку, что носится на одной широкой и длинной лямке через плечо.

        – Я помню, чем кончился бронзовый век для Земли. Я помню, чем кончился “золотой полдень” для Египта.

        Старшая женщина посмотрела на мужчину то ли неодобрительно, то ли с жалостью.

        – Ваше “сегодня”, “сейчас”, все такое сложное, технологичное, и одновременно такое нервическое, несчастное – оно, по меркам следующих веков, столь же примитивно и достойно жалости, как для нас век бронзы. Взять хотя бы нашу… Девчонку. Какие отношения у нее с родителями, что она из-за экзамена решила повеситься? Да еще и в Аокигахаре – туда сейчас просто так не пускают, слишком плохая репутация у леса.

        Добавила:

        – Человек и сегодня страдает от болезней, и в конце концов умирает – точно как в мезолите. А считает ли сборщик налога на абаке или макбуке, то несущественные детали.

        Мужчина возразил чисто по инерции:

        – В мезолите еще не придумали ни налога, ни государства.

        На что блондинка откровенно хихикнула:

        – Ну вот, вы опять все свели к коммунизму!

        – А что такое этот ваш коммунизм?

        Хенка оперлась на сложенные руки, поглядела поверх пальцев. Молодой жрец – ничуть не хуже того, золотоволосого красавца, только старше лет на десять, и бритый налысо, и одетый в длинное, запашное – замер, занеся над листом угольную палочку.

        – Не мой, – теперь Хенка посмотрела из-под навеса, через реку, на ту часть пятины, куда ее никак не пускали. За рекой ржали кони, запряженные в деревянную косилку. Жнецы перекликались радостными голосами: видимо, урожай получался хорошим. Ну да, если по всему острову слой вулканического пепла в рост человека, может ли быть иначе?

        – Не мой, а ваш. У вас тут все кормятся от земли.

        – Да, так Родом заповедано.

        Хенка совсем не плохо училась и очень старательно готовилась к поступлению в Токийский Императорский Университет. Она сказала:

        – Значит, основное средство производства у вас земля. Но владеть ей может лишь община, один человек не может.

        – Истинно так. Потому что богатый рано или поздно всю землю скупит, а всем прочим куда? Кривда сие.

        – Ну вот, – Хенка глядела на солнечное пятно, доползшее до края столешницы. – Общественная собственность на средства производства. Первое условие выполнено.

        – Выполнено, господине.

        – Погоди, окно затворю.

        Под окном, на широком дворе, девки теребили лен. За работой пели по строкам старую-старую песню, времен еще до Рушения:

        – Ой в лугу, на берегу вимана стояла!

        – Вимана стояла, воду набирала!

        – Воду набирала, туфаней имала!

        – Туфаней имала, скайнета искала!

        Летив Арп знал, что дальше будут стыдные слова про умелый и ласковый туфаний хобот, и закрыл окно не только, чтобы не подслушивали, но и чтобы самому не отвлекаться на жаркие воспоминания. Вернувшись к столу, кивнул:

        – Теперь говори.

        – Слух прошел, она пресекла мор. Какой-то жрец высказал желание, солнышко ейное просияло: боги-де услышали просьбу… И вот.

        – Говорят, что кур доят. Птичье молоко пробовал?

        Гонец развел руками: передал, что приказано. Люди не думают, на то правитель есть!

        Правитель взмахом руки повелел гонцу выйти. Обернулся к собравшимся над чертами ближникам:

        – Если Истинно Полуденная не хочет, корабли… Те корабли, – со значением произнес Арп. – Мы сможем построить и сами. Я смотрел черты, читал резы: никаких там кудесов. Дерево, бронза, веревки, полотна. Не змия с виманы запускать! Море, а по морю рыбаки плавают испокон веку.

        Ближники переглянулись, и казначей озвучил очевидное:

        – Мы нарушим установленные веками числа расходований. Той же бронзы, наобык. Люди, опять же. Чтобы люди уплыли на кораблях, надо, чтобы кто-то ся оставил в селищах, исполняти урочное. Иначе Уложение будет нарушено. А на это уже Храм не смолчит.

        – Непременно, – кивнул жрец. – Кощунство ибо. Круг Земной да ся свершает от века до века, яко заповедано Родом, иже порази враги небесные, и землю уряди человеку во живот и честь. Нету в Уложении дозвола выйти из Круга.

        Смотритель поморья почесал усы:

        – А там, вестимо, ся прогневает и Верховный Правитель.

        Верховный Правитель восседал на престоле прародительском, в самом сердце Гипербореи, в пятине Истинный Полдень, что не тянулась ни в какую сторону света, а занимала горную середину страны: Рифей Руднобогатый.

        Потому-то светильники в хоромине висели литые, тяжелые, затейливые, потому и сам престол вытесали из цельного малахитового камня, а уж самоцветов по стенам натыкали – что там пеласги, у богов ли сыщутся таковы чертоги?

        Верховный правитель, впрочем, иногда думал: богам самоцветы ненадобны. Боги во всем иные…

        К престолу подвели жреца Храма Вороньего Камня. Звездочет, составил он новые таблицы путевых звезд, и теперь что рыбаки, что путники на дорогах – все могли по высоте звезды над небокраем узнать свое место от сердца Гипербореи. Коллегия жрецов, уж как ни скрипела зубами, а согласилась: право на рождение заслужил.

        Жреческий восьмиугольный глядень, уже с правильной чеканкой, вручал счастливому звездочету сам Верховный Правитель. Собратья плавно вели жреца под руки – Верховный Правитель знал, что прямо из чертогов, прямо в праздничном, чтобы все видели, поведут счастливчика за накрытый стол… Вздохнул и усилием отстранил воспоминания.

        Собрался, придал себе государственное выражение лица и повелел жестом: следующий!

        Старший по ладу в Круге Земном вышел, поклонился:

        – Всеотец, новости таковы. Мор в Полуденной заперт между кольцами застав. Хворь уступает лечению, жрецы не покладают рук. Думаем, до жатвы мор стихнет.

        – Причина мора?

        – Не ведаем, а слухи повторять не хочу.

        Верховный сощурился, нахохлился, отчего все его самоцветное облачение грозно засверкало в солнечных лучах.

        – А я хочу. Слухи. Про Сказительницу.

        Старший по ладу прижмурил тяжелые веки; его синее ритуальное одеяние пошло волной, блестя серебряным шитьем. Ответил:

        – Бают люди: Сказительница может исполнять желания.

        По залу прошелестело, прогудело; Верховный Правитель знал, что слово там одно: “бессмертие”. Но людей так много, что к высоким сводам поднимается лишь неразборчивый гул.

        – Мы проверили это, всеотец.

        По знаку привели жреца-чистильщика, молодого лекаря от малого храма. Жрец поклонился.

        – Всеотец, воистину может. Я видел ее и говорил с ней на берегу Многоводной. Я пожелал, чтобы мор ся докончил.

        – И?

        – И с тех пор все, кто слушал Сказительницу, перестали болеть, – проскрипел из-за правого плеча Старшина Лекарей.

        Верховный Правитель осмотрел собрание. Стена лиц, блеск самоцветов, богатые чистые одежды… Кто-то из них заплатил за светящиеся буквы. Измерен. Взвешен.

        Легок!

        Теперь Правитель пробежал взглядом по ряду высоких узких окон. Люди то в лучах света, то во тьме. Светлый – темный. Правда – Кривда…

        – Почему никто не пожелал этого раньше?

        Пала тишина и стояла так долго, что Правитель успел напугаться. Наконец, Старший над воинами – как положено, самый храбрый – пробасил:

        – У нас веками ничтоже ся меняло. Мы ся отучили желать. У нас все есть и так.

        Переждав еще сколько-то душной страшной тишины, правитель приказал знаком: следующий!

        Старший по ладу поклонился:

        – Правители приморских областей презрели Уложения и закупают лес, парусину, бронзу для кораблей.

        Верховный Правитель недоуменно поднял бровь.

        – Многажды предки пытали удачу в море, аще отыскали ничтоже. Ни одна лодья не пережила бури. Даже великая лодья, с пятью гребцами при каждом весле! На что теперь надежды возлагают?

        Снова знак, и вот подали Правителю большие листы, покрытые чертами и резами.

        – Сказительница поведала о кораблях, способных переплыть большое море.

        Третий раз пала тишина в самоцветной хоромине, и стояла долго-долго – пока Правитель так и этак вертел в руках рисунки трехмачтовых парусников. Кто стоял ближе к престолу, видя лицо Правителя, те сказали в сердце своем: “Близ престола – близ смерти”, но гнев Правителя предназначался не им.

        Правитель изрек ровным, холодным тоном:

        – Она исчадие Нави. Ей не нужно ничего делать нарочито. Она и так, сама по себе, неправда. Одним своим бытием она опровергает все наши установления!

        Затем Правитель встал; по залу плеснули солнечные зайчики от самоцветов на одеждах, совокупный выдох наполнил хоромину запахом пота и страха.

        – Объявляю в Круге Кривду!

        И все собравшиеся сделали то единственное, что Уложение Рода требовало и позволяло в таком случае сделать: поклонились и, прекратив церемонию, немедля отправились выполнять повеление.

        Найти и убить.

        – Убить? За что? Я ведь рассказываю сказки! Выдумки!

        Йод Олом отпил из чаши, стукнул о стол. В маленькой комнате гостиного двора сгущался вечерний сумрак. Сказительница выглядела обычной напуганной девчонкой; разве только волос непривычно-черен, да глаза совсем недетские. А, впрочем, свет из окна может нарисовать взрослое лицо…

        – Мы тебя спрячем, Сказительница.

        – Вы… Кто?

        – Братство белой туфани. Слыхала?

        – Нет.

        – Ловко ся прячем, – ухмыльнулся Йод Олом.

        – Скажи: меня правда объявили вне закона за выдумки?

        Жрец потер виски.

        – Твои выдумки слишком крепко связаны внутри себя. Слишком… Достойны веры, понимаешь? Я мыслю, они совсем не выдумки. Я не знаю, как ты сюда попала, но ты явно жила в той, твоей Прави. А это значит, что Круг Земной не один. Что есть еще земнокруги.

        – И что?

        Жрец подскочил, ударился в потолок головой, в столешницу ногами, подхватил полетевшую чашу.

        – Как: “Что?” Есть выход! Можно рожать! Рожать не только тем, у кого совпадают резы на гляденях! Я прочитал все, что за тобой записывали. Я опросил десятки людей, которым ты сказывала до нашей встречи.

        Сказительница откинулась к стене и поправила подушку под локтем. Йод Олом заговорил тише:

        – Ты в сказках ни разу не молвила, что у вас рождение чем-то ограничено. Но вы существуете, и у вас много кудес, о которых у нас никогда не слыхали. Да за одно право рожать наши бабы голыми руками снесут любое войско!

        Войско не собиралось уже много сотен лет, и в Гиперборее, сказать по правде, давно забыли, как это делается.

        Отдавая приказ, Летив Арп не мог и представить, сколько народу сбежится к нему буквально под конец седмицы. Как раз по случаю прекращения мора открыли третье кольцо застав – и гиперборейцы, отчаявшиеся завести потомство, и мужчины и женщины, и старый, и малый – все кинулись в Новиград, и все говорили, как один человек: “Мы пустоцветы, так не все ли равно, как нам умереть? А победим, сможем потомство оставить!”

        Что ж, Летив Арп, недолго подумав, открыл для пришлых государственные житницы. Он единственный, наверное, понимал: победа или смерть, а только прежней Гиперборее не бывать.

        Жрец прочитал в старых резах: бунты не раз потрясали Круг Земной, но нигде никто не упоминал о человеке извне. Из-за Круга. Сейчас войско слушало каждый вечер Сказительницу, едва не лишаясь ума от ее речей. Живое доказательство, живая надежда!

        По старому Уложению, когда исполчались на пеласгов, в войске состояли метательные машины. Литье к ним нашлось на складах. Нашлись черты и резы, по которым заново напилили деревянные рычаги, сколотили рамы. Жгуты-торсионы давно истлели, но не успел мятежный правитель о том сокрушиться и нацелить жрецов на переделку метателей в грузовые, противовесом швыряемые – бездетные бабы остриглись все поголовно, и столько сдали волос, что хватило на две сотни стрелометов.

        На совете постановили так: Полуденную Пятину закрыть по третьему кольцу застав, благо что Многоводную легко не переплывешь, и даже с лодок на берег можно высадиться далеко не везде. Отгородившись рекой от прочей Гипербореи, построить пять либо шесть больших кораблей, пустить их искать новую землю… Не раз такое пытались раньше, но на малых лодьях, а кое-кто и вовсе на плотах, с отчаяния; понятно, что не вернулись.

        Теперь строили большие плавучие острова; никто не понимал толком: как делать мачты? Как лучше подвесить рулевое перо? Как управлять по-настоящему большими парусами?

        Сказительницу этими вопросами едва не разорвали на кусочки; у Хенки болела голова от попыток припомнить все виденные и читанные книги на морскую тему. Просыпаясь то в одном, то в другом убежище Братства, она порой думала: а ведь Япония тоже посреди океана. Будь она хотя бы вдвое дальше от материка, в ней все случилось бы так же, только намного хуже. В японских горах нет железа, мало угля, совсем капелька золота… Да и полей-лугов в стране Ямато не особо.

        Хенка спрашивала себя: это – оно? За этим неправильные боги кинули ее в Круг Земной, как дрожжи в нужник?

        Кроме Йода Олома ни с кем Хенка не могла посоветоваться: он единственный видел в ней человека, не знамя восстания, и Хенка думала не раз: может, влюбиться? И сама понимала: дурь. Как влюбится по-настоящему, не будет ни думать, ни переспрашивать по сто раз. Да и пропадал Олом все чаще на советах, в лекарнях, виделись мало… Прежняя жизнь помнилась Хенке теперь счастливой и ласковой, а главное: неспешной. Нынче все летело цветным остро пахнущим потоком, не разбирая ни рассветов, ни закатов, ни цветов-травинок. Все мысли как-то вдруг пожрала надвигающаяся война.

        Гиперборейцы не воевали очень давно, но все летописи сберегли, и теперь ополчение старательно маршировало днями напролет, выстраивая там и сям фалангу: точно как в кино “Александр”.

        Правитель взирал на учения первые семь дней с тоской, а потом с непривычным для себя угрюмым ожесточением. Все равно! К старому возврата нет – ему и всем бунтовщикам уж точно… Кстати: лицо знакомое.

        – А ты почто тут?

        Жрец-звездочет поклонился. Летив Арп не отстал:

        – Тебе же право пожаловали?

        Жрец провел пальцами по цепи, на которой прежде висел глядень; теперь там бунтовщики ничего не носили: чтобы отличить себя от послушных.

        – Аз небо наблюдал, а что сведал: наш земнокруг не может быти един. За водой суть еще земнокруги. Счетницу составил, путь расчислить и сколь запасов надобно. Услыхал, что вы новые лодьи готовите, кораблями зовомые.

        – Но тебе-то зачем? Тебе же рождение дали!!!

        – Мне в сердцем своем нестерпимо, что мы в мире одни-единственные.

        Летив Арп только затылок почесал. И с некоторым злорадством подумал: мне тут все кубарем, а в Истинной-то пятине еще горше. Наших мало, да все хотят боя…

        Впрочем, Летив Арп знал: Верховный Правитель совсем не пустышка в расшитых самоцветами одеждах. И не удивился, когда с рубежа донесли: войско Правителя вошло в мятежную пятину, выбив сходу три заставы.

        Три заставы дались войску Верховного по-разному. Первую проломили силой, засыпав стрелами, расколов прочные ворота секирами: не только мятежники читали старую мудрость.

        Вторую заставу сдали. Там загодя сошлись все истинные арии, верные доброму старому Кругу Земному. Глядя на их вожака, подлинного гиперборейца видом и духом, Верховный Правитель возрадовался в сердце своем и сходу поставил Арка Цеваса сотником над собранными им людьми. Молодой красавец заикнулся: он-де вовсе не воин, да Верховный Правитель махнул рукой: мы тут все мирные… По взмаху его шестерым пленным срубили головы.

        Третья застава, видя такое, предпочла ночью сбежать, бросив пустую хоромину.

        Войско заняло все путевые станции и несколько ближних селений. Принимали их на удивление ласково. Вожди решили: наверное, потому, что все мужчины сбежали бунтовать, а бабы сохранили верность Кругу Земному. Улыбались бабы ласково, вот никто и не спрашивал, куда они девали глядени. Мало ли, не носят: может, в ларцах сберегают.

        Утром донесли Верховному, что выжили только те, кто ночевал на станциях. Во всех деревнях бабы потравили людей красавкой и чемерицей, а иных поутру, когда сон самый крепкий, убивали ножом либо спицей в ухо.

        Тогда Верховный повелел остановиться на дневку и дождаться пополнений. Доносили, что мятежники могут выставить полную стену щитов, и идти на них с малыми силами Верховный не собирался.

        Внезапно Верховный понял: а ведь он хочет вовсе не одоления. Пусть война продолжается. Не обязательно побеждать войско мятежников. Да, иные пятины смотрят на Полуденную и могут отложиться… И что? Горы только в Истинно Полуденной. Рано или поздно бронза у мятежников кончится. Пойдут на поклон, а надо соглашаться не сразу. Надо, чтобы война “и прекратилась и продолжалась”. Хотели выход из Круга Земного? Так боги в мудрости своей даровали его сразу. Смерть чем вам не выход?

        Конечно, Уложение Рода воспрещает убивать братьев, а мы и не будем: они сами придут за металлами. Нам только обороняться и останется. И опять же: вечная война означает вечные места для рождений. И пусть правители владеют своими пятинами. Придется сильно думать, чтобы проскользить между всеми ними, стравливать их на потеху, кормить углем и бронзой – словно кидать собакам куски мяса, ха!

        По крайней мере, ум не будет жиреть и тупеть в ненужной праздности.

        Верховный Правитель задумался, как и о чем говорить с первожрецами, да кого приблизить, кого оттолкнуть… Буковки вам сияющие? Измерен, взвешен, легок? Ничего, вы и той легкости не снесете! Пускай теперь будет иная жизнь: быстрая, горячая, без лишних украшений.

        Тут прибежал гонец и выдохнул: войско мятежников развернуто в стену щитов и ждет.

        – Сколько их?

        – Всеотец, их всего на сотню больше нас.

        – Засадный полк прячут, наверное?

        – Там негде, всеотец. Они поперек поля стоят, и за ними и в стороны – чисто.

        Верховный Правитель посмотрел на ближних. Старший над воинами хмурился. Войско Истинно Полуденной, сорванное с дневки, спешно выстраивало собственную стену, но в бой что-то никто не рвался.

        Как вдруг бронзой прозвенел молодой голос:

        – Нечего тут стоять! Пойдем на них!

        Арк Цевас. Мальчишка, а понимает… Верховный Правитель подтянул уголки губ в змеиной улыбке и повелел дать знак. Загремели над рядами литавры, качнулись большие стяги сотен, и началась Первая Битва, и золотой век на Гиперборее кончился.

        – Кончился… И этот не дышит. Гля, ему кирасу проломило до пояса! Это чем? Что за великан смог?

        – Ищи, должны быть живые.

        – Смотри, какова штука!

        – Пакетный арбалет… Остроумно. Интересно, чем его сломали… Так, вы, остолопы. Живо взяли это и поставили перед каравеллой Великого Комтура. И доложите, что я прошу его пожаловать лично.

        – А мечи у них вовсе не железные.

        – Дай-ка… Ну, ломина… Похоже… Читал у кого-то из древних алхимиков. Это “черная бронза”. Толстые и заточка… Так себе. Зато прочнее и не ржавеют.

        – Господин сержант! Смотрите! Я понял, как они шли. Одна фаланга оттуда, а вторая их ждала. Тут столкнулись и резались, пока тех, первых, не отодвинули на север.

        – Коней у них нет. Конского говна не видно.

        – Зато людей накрошено… Если они между собой так, чего ждать нам?

        – Смирно, остолопы. Великий Комтур!

        – Вольно. Что нашли?

        – Господин комтур… Прежде всего, мы удивлены. Пеласги ничего не писали о междуусобицах на Благословенном Острове. А тут рубка не хуже нашей.

        – Но у них вооружение не стальное.

        – Зато по части строя ничуть не слабее. В войске у них порядок.

        – Порядок? Они мертвых бросили!

        – Но все ценное унесли, осталось только поломанное, и то немного. Мечей буквально три штуки, обломки пик, разбитые щиты, да вот пакетный арбалет на тележке. А главное: их куда больше! Здесь только убитых пара тысяч!

        Великий Комтур спешился, отстегнул шлем, отдал пажу вместе с поводьями. Осмотрел поле, горы наваленных трупов… Поморщился от запаха.

        – Война не будет легкой. Надо искать местных союзников.

        – Господин Великий Комтур, мы нашли живого. Он из доспеха вылезть не может!

        – Боже святый, какой он здоровенный!

        Великий Комтур дождался, пока раненого подтащили ближе и кузнец разжал клещами замятые щеки бронзового шлема. Помотал головой, представив себе силу удара. Бронза мягче стали, но здесь ведь не наковальня: били спехом, наотмашь, не особо целясь…

        Великий Комтур припомнил слова арийского языка, добытые через все тех же пеласгов.

        – Имя твое, воин, каково?

        – Йыл Хуп имя мое. Не видел таких, яко вы суть, никогда. Кто вы?

        Великий Комтур усмехнулся:

        – Воины Розы и Чистой Сестры.

        Видя, как Йыл недоуменно хлопает веками, сказал проще:

        – Конкистадоры.

        Конкистадоры выстроились к битве на правом крыле мятежного войска. Верховный Правитель никогда не видел закованных в небесный металл повозок и решил: Чистые призвали пеласгов, поманив надеждой на грабеж. Так делали еще до Рушения, когда Гиперборея делилась на малые доли, воевавшие друг с другом… Правда, о закованных возах древние резы ничего не знали.

        Но к третьей битве Истинно Полуденная пятина собрала войска втрое против мятежников, так что Правитель особо не расстроился. Чистых прижали к морю, но те не торопились бежать на своих лодьях-кораблях… Что ж: скинем в соленые волны. Не получилось разделить Круг Земной на Правду и Кривду – ничего, мятеж не последний. Крайний, как принято говорить по обычаю Чистых. Наверняка их сегодня не всех передавят, разбрелись, поди, по земнокругу, он большой… Сказительницу бы поймать, говорят, выросла в красавицу. Бабье дело – рожать, а не бунтовать земли…

        Взмах булавы – стена щитов тронулась. Над головами полетели тучи стрел; бунтовщики отвечали редко: им недоставало и наконечников, и ровных клееных древков. О доспехи бестолково щепились камышовые стебли. Редко-редко стрела проходила в щель доспеха, и совсем уж считанным воям не свезло поймать смерть в глазницу.

        Стена щитов дошла до врага и начала уверенно, медленно, гнать сволоту в соленые волны. На левой руке, однако, насмерть стояли окованные возы: их не удавалось опрокинуть, если даже сорок или больше копий упиралось разом в блестящий бок. Возы шатались, враги с них отбивались, вставала пыль…

        Верховный Правитель не успел заметить, откуда вылетела конница!

        Никогда в Круге Земном не воевали конно, и как противустать рыцарскому тарану, не знали. Только что Верные били Чистых в плечи и за щеки – но вот разлетелись щиты на правом крыле, и войско пошло таять, растворяться в бешеной ярости Чистых, словно масло в кипятке!

        “Об этом ли мечтал, когда хотел жить быстро?” – Верховный велел собирать ближних и уходить, но прежде подозвал к себе Арка. Молодой сотник быстро продвинулся до Старшего личной стражи; ему-то Верховный бросил:

        – Задержи их.

        Влез в носилки и велел погонять быков поскорее.

        Арк Цевас выстроил свою сотню клином и легко вспорол мешанину одиночек. Верных втаскивали в строй, Чистых добивали; так Арк прошел почти до окованных металлом возов, как увидел в рядах врага знакомое лицо.

        – Йыл, пес вонючий!

        Йыл Хуп, ставший за прошедшее время словно бы выше ростом, всмотрелся. Повернулся: как ходячая застава. Союзники в железных латах мельтешили вокруг него мышами вокруг крысы.

        – За что вышел, Арк? За красную ленточку, за сладкую меточку?

        – За Родину, за старину! Пусть все будет по старине, чем плохо?

        Арк провернул в руке бронзовую палицу.

        – Худший из нас троих лучше любого пеласга или грязного дикаря. Почто ся спутал с ними?

        Йыл оскалился и сдвинул шлем на затылок, чтобы лучше видеть вокруг.

        – Вечной стариной не проживешь. За будущих детей!

        Арк ударил палицей впрямь. Йыл увернулся и рубанул копешем под колено; Арк отскочил, высоко поднимая ноги. Стал на руку погибшего, качнулся – тут Йыл вложил ему копешем по плечу. Смял бронзу, смял стеганку, свалил Арка под ноги рыцарям, но те не осмелились вмешаться в битву предводителей, так что Арк, невзирая на боль, восстал и оглушил Чистого палицей в грудь – Йыл отлетел и накрылся собственным шлемом.

        Из круга зевак выступил Йин Дерс. Подхватил Арка и вскрыл ему горло обсидиановым ножом. Сделал еще два шага и, прежде чем рыцари спохватились, так же добил Хупа. Сломал обсидиан в пальцах.

        – А без разорения страны вы никак не могли ся урядить?

        Глядя, как опомнившиеся рыцари и сержанты наскакивают на исполина-гиперборейца, на пузыри крови по неистово сверкающей бронзе, Великий Комтур сплюнул:

        – В собачью свадьбу влезли! Армии Правителя и областей – особенно приморских! – заранее собраны. Люди с обеих сторон готовы к бою. Ничего похожего на сонное царство, о чем писали Платон и этот, как его… Ференик.

        Оруженосец сплюнул тоже:

        – Да все эти акайваши под хвост прутся! Верить им? Ихний Аристотель писал, что у мухи восемь ног, хотя любой сочтет: шесть!

        Великий Комтур покосился – смех мигом стих.

        – Мне не нравится, – Великий Комтур переложил поводья. – Выглядит… Все тут выглядит, как если бы их кто-то предупредил.

        – Предупредил… Я понял!

        Йод Олом оттолкнул руки девушки, сам затянул полотно на ране. Поднялся и жадно посмотрел под утес, куда конкистадоры стаскивали трупы Верных. Повернулся и глянул вниз, под обрыв, где в кипящей воде мелькали треугольные плавники.

        – Я молил бога о вразумлении, но не так же!

        Хенка вздрогнула, выронив чистые перевязки.

        – Бог? В смысле?

        – В коромысле! Братство знало, что могут приплыть из-за моря. Молили богов о помощи… Боги ответили!

        Жрец поднялся на здоровую ногу, встал, заслонил свет. Отсюда, с верхушки утеса, он видел: битва выиграна, но Чистых выжило чуть ли не меньше конкистадоров. Еще одна такая победа, и кто станет править?

        – Боги не сделали все ладом-рядом… Нет! Сломали Круг Земной, а из нас – бойцов-молодцов. Хотяша и нехотяша, за бразды и под стяг! Всего-то цены: одна девчонка с хорошо подвешенным языком!

        Хенка прижала к вискам ладони. Олом сделал три шага, качнулся на кромке. Крикнул:

        – Суки, я же не посмертно просил!

        Несколько ударов сердца Хенка думала: он полетит вверх, но просто не успела попросить чуда. Поняла вдруг, сразу – что чувствовали ее родители, когда узнали об Аокигахаре! – и от стыда, боли, жалости согнулась ударенной в живот. Неужели проклятый недосинигами создал вокруг нее дикий гайдзинский мир чтобы она осознала в себе вот это?

        В следующий миг ее охватила ярость. Мгновенно выпрямившись, Хенка сломала в пальцах шутовскую волшебную палочку, глянула в небо и выплеснула:

        – Ебаные в рот бессмертные боги! Вы наделили меня способностью исполнять чужие желания!!! Теперь я требую: исполните мое желание!!! Слышите, твари! Требую! Требую!

        Прямо перед Хенкой появилась дверь. Обычная белая дверь, даже видно, что красили кисточкой: потеки. Дверь открылась.

        – И вовсе незачем так орать, – буркнул тот самый бог-мужчина. – Я и в первый раз прекрасно слышал.

        Отряхнув костюм-тройку, он легко перекинул заплаканную Сказительницу через плечо, развернулся и перешагнул порог.

        Дверь закрылась.

        Дверь закрылась за четвертым недосинигами, оделившим каждого чаем.

        Хенка сидела между жрицей и белобрысой язвой, а напротив пил чай мужчина в костюме-тройке. Хенка тоже пила чай, закусывала чудесными конфетами, и все пыталась припомнить, как шла несколько недель по Шляху, какие веселые и смешные повести рассказывала, и все виделось ей новым, чудесным и ласковым – но вспоминала лишь битвы да истертые в пыль дороги…

        И все никак не осмеливалась переспросить: исполнено ли ее желание?