Аннотация: Рассказ о нелёгком пути незаурядного таланта, который к тому же начинает не с лучшей стартовой позиции. Повествование может показаться фантастическим, в нём есть жестокие подробности, однако всё это действительно осуществимо в нашей жизни.
ПРОФЕССОР, КОТОРОМУ НЕ ВЕЗЛО
На шёлковой китайской ткани, украденной во время
последней войны из дворца китайского императора,
изображена акула, пожирающая крокодила, который
пожирает орла, орёл пожирает ласточку, а та в свою
очередь пожирает гусеницу.
Виктор Гюго
Червь ел траву, червя клевала птица,
Хорёк пил мозг из птичьей головы,
И страшно перекошенные лица...
Ночных существ смотрели из травы.
Н. Заболоцкий
В детстве у будущего профессора Чальза Кричтона было две беды: слишком худые ноги, из-за которых его дразнили "кузнечиком" и отец-мясник. Ноги со временем поправились; отец остался, как был. И хотя владелец мясной лавки в маленьком городке на севере Англии был не так уж и плох: законопослушный гражданин, уважаемым соседями, - Чарльз мечтал совсем о другом отце. Неизвестно, как и когда складываются наши идеалы. Кое-кто из психологов полагает, что формирование жизненных целей человека начинается в самом раннем детстве. Вот и Чарльз, сколько себя помнил, мечтал жить совсем другой жизнью, среди породистых утончённх людей, важных занятий и умных разговоров. А его окружали мясные туши, любители пива и ожидание очередного футбольного матча. Не складывались и отношения со сверстниками. Хрупкий и ломкий Чарльз легко решал любую головоломку, зато не мог пройти по бревну через речку, сразу же терял равновесие. Его дразнили, даже поколачивали, и он рано приобрёл настороженный взгляд исподлобья и стал предпочитать одиночество.
Когда мальчик подрос, пришлось помогать отцу в мясной лавке. В те годы в Англии объявилась редкая коровья болезнь, экспорт на континент был приостановлен, и магазины ломились от мясного изобилия. Родитель ловко разделывал говяжьи отруба, а чтобы работа шла спорее, а может, так просто, повторял фразу, которую обычно пишут в ветеринарном свидетельстве: "животное на момент встречи с мясником было здорово". Чарльз на всю жизнь запомнил густой запах только что разделанных филеев и кострецов и эту присказку "животное ... было здорово".
Так уж вышло, что с раннего детства мотивы поступков Чарльза определялись лишь надеждами на будущее. Не важно, что цель была слишком далёкой, главное, что она оказалась тем стимулом, который заставлял мальчика действовать. Со спортом он был не в ладах, задатков для карьеры поп- или кинозвезды тоже не просматривалось. Единственной областью, где он мог отличиться, была учёба. И он учился дённо и нощно, проводя время если не в школе, то в библиотеке. К счастью, открылись незаурядные способности к точным наукам, щёлкал, как орешки, самые трудные задачки, недоступные одноклассникам. Вскоре он стал не просто лучшим учеником своей начальной школы, но и победителем нескольких конкурсов, гордостью родного городка. Окрылённый успехом Чарльз определил свою будущую цель, сверкающий мост, который позволит перейти из не удовлетворяющего его настоящего в яркую полноценную будущую жизнь. Мальчик дал себе слово стать великим физиком - это программа-максимум. Программа-минимум состояла в том, чтобы получить образование только в Кембридже - этой кузнице нобелевских лауреатов. Провести всю жизнь в толпе невыспавшихся, глупых, вечно спешащих куда-то бедолаг? Нет, только в Кембридж, а потом к недоступным высотам, куда как волшебный ключик открывает путь диплом этого Университета. Не смущало ни то, что такие, как он, ученики обычных государственных школ поступают туда очень редко, ни то, что это самый дорогой Университет, а денег на оплату обучения у семьи, конечно, не было. Вся юность Чарльза, как у чеховских сестёр, о которых он тогда, впрочем, и не слыхивал, была подчинена мечте "в Москву, в Москву..." Родители о его планах не догадывались. Сказал, правда, однажды матери, что хочет учиться в Кембридже, но та только посмеялась, мол, таким ли, как мы, мечтать об этом. А отец уж точно предпочёл бы, чтобы отпрыск получал награды спортивных, а не физических олимпиад.
Отсутствие родительской поддержки не смущало мальчика, уж очень сильно горела вера в своё высокое предназначение. И это были не просто юношеские амбиции. Чарльз действительно обладал незаурядным талантом. Начальную школу он закончил ещё в родном городке, но в среднюю пошёл уже в крупнейшем городе северной Англии - Лидсе. Убедил-таки директор школы родителей, что они обязаны поддержать талант сына. В 11 лет мальчик очутился один в большом городе, но о доме не жалел. Даже по уикендам и праздникам неохотно навещал родные пенаты. Зато не мог жить без физики. Школьный курс он освоил за год и бросился в фантастические самостоятельные исследования. Учитель неодобрительно ворчал, что сначала нужно заложить прочную базу знаний, а уж потом карабкаться на научные Эвересты. Зато в Университете города Лидса незаурядного школьника встретили весьма приветливо, а когда узнали какой проблемой он хочет заниматься, помогли освоить приборы и сформировать методику исследований. Особенно пригодилась опёка преподавателя химии, араба-эммигранта Джамала Эн-Нашара. Тот просто фонтанировал фантастическими идеями и увлечённо доказывал Чарльзу, что нельзя сосредотачиваться на одной лишь физике, что неординарные решения приходят только на стыке наук. Всё равно, как невозможно передать многообразие жизни при помощи одной лишь краски, какой бы яркой она ни была. Часто приглашал прилежного школьника к себе домой, где они обсуждали самые невероятные научные проекты. Однако прочной дружбы между учителем и учеником не получилось. Жил Эн-Нашар в самом бедном квартале Лидса, почти гетто, заполненном эмигрантами из Пакистана. Английского там было - только краснокирпичные неоштукатуренные дома. Всё остальное напоминало дурной сон: скученность, грязь, экзотические женские наряды, бельё полощущееся на верёвках, протянутых с балконов поперёк улиц и неопрятные кондитерские с горами лукума. Особенно разражало Кричтона обилие дешёвых мясных лавок, исходящие оттуда крепкие запахи и продавцы в запачканной национальной одежде, казалось, слыхом не слыхавшие о правилах гигиены. Немного мучаясь совестью, Чарльз всё же перестал ходить к гостеприимному химику. Не для того же он покинул родной город, чтобы попасть "из мяса в мясо"! Перед расставанием учитель всё же успел помочь ученику. Узнав, что победителю конкурса на лучший проект энергии будущего дадут Кембриджскую стипендию, он убедил Чарльза послать разработки, содержавшие не только хлипкие фантазии его ученика, но и львиную долю труда учителя, в Лондон. Работа была сыровата, выводы не вписывались в традиционные рамки, победителем Чарльз не стал. Но сама идея была столь оригинальной, что её специально отметило жюри, а фонд "Глобальная энергия" оплатил Кричтону обучение в вожделенном Университете.
И вот Чарльз в одном из лучших колледжей краснокирпичного Кембриджа. Мечта сбылась, но как всякая сбывшаяся мечта, вблизи оказалась совсем не такой радужной, как представлялось издалека. А может, идеал был столь высок, что никакая реальная жизнь до него не дотянулась бы. Нет, элитность Кембриджа совсем не преувеличивалась. Только оказалось, что принадлежность к элите и небывалый талант совсем не одно и то же. Кандидатов в нобелевские лауреаты или хотя бы просто неординарных людей не просматривалось. Народ был всё больше из тех, у кого "нос к потолку прирос". Все из респектабельных семей; всё для них предопределено: первоклассная школа, университет, карьера. Им многое позволено, с ними все носятся. Кричтону было необычайно трудно среди уверенных в себе и развязных сокурсников. В отличие от средней школы и Университета города Лидса никто здесь не считал Чарльза исключительной личностью, мерили "аршином общим", и итог был не в его пользу. Чарльз стеснялся, что учится не за свои деньги, как другие, а получает стипендию фонда, и злился на себя за то, что стесняется. Казался себе неловким, не таким продвинутым, как сокурсники, в то же время отлично понимая, что по знаниям и таланту никто из них и в подмётки ему не годится. И опять злился, что не может доказать им свою исключительность. По хаотичности своих чувств в то время он мог бы сравниться с каким-нибудь английским циклоном. Справиться с ситуацией парень был неспособен, и тогда снова начало набирать обороты пресловутое "будущее", счастливое будущее, когда все оценят его незаурядную личность, и он, как равный, войдёт в компанию корифеев.
Из всех сокурсников заинтересовал Чарльза только русский паренёк. Хотя для англичанина любой иностранец есть существо второго сорта, Чарльз почти завидовал приехавшему из Германии сыну русских эмигрантов. Поражала его независимость, открытость ума, готовность поверить своим и чужим фантазиям, восприимчивость к новому и нестандартному, упорство в достижении целей. Возможно, Кричтона просто тревожила оригинальность русского, заставляя чувствовать себя очень уж обычным. Семья бедных эмигрантов, естественно, не могла оплачивать дорогущий Университет. Русский и не скрывал, как Чарльз, а даже с гордостью рассказывал, что ему помог министр экономики одной из немецких федеральных земель. Он организовал встречу талантливого гимназиста со спонсорами "Ротари клуба", которые и согласились финансировать учёбу. И Чарльз опять завидовал непохожести поведения русского на свою собственную зависимость от чужого мнения.
В каждом складывающемся товариществе новичков поддевают, "пробуют на зуб", пока не установится скрытая от постороннего взгляда, но жёсткая иерархия. Чарльз, как правило, пасовал, не зная, как отвечать на издёвки сокурсников, поэтому обычно избегал общения. Как в родном городе, а затем в Лидсе, отношения со сверстниками не хотели складываться и здесь. Зато русский никогда не терялся. На дурацкий прикол, смеясь, отвечал какой-нибудь прибауткой вроде: "Человеческая глупость даёт представление о бесконечности". А в ответ на какое-то особенно грубое приставание погрозил кулаком и проговорил: "Яйца оторву и скажу, что так и было". Обидчик разинул рот, окружающие заржали. Это "скажу, что так и было" ещё долго служило любимой присказкой студентов их колледжа. Чарльз же, не умея постоять за себя, как и раньше, отгородился ото всех, с головой погрузившись в учёбу, а чтобы поднять самооценку, про себя поругивал сокурсников. Вот этот - дурак, думает только об игре в крикет; этот уже не может обойтись без лошадиных доз спиртного, а тот - ростом с сидящую собаку. Но каким бы длинным не был этот список, чувства равенства он всё-таки не давал. Кроме физики Чарльза ничто особенно не интересовало, но Кембридж обязывал, и он вступил в снобистский студенческий клуб, старался посещать престижные спортивные состязания и другие развлечения, которыми баловалась местная элита. Старался и книги почитывать, не потому что нравилось, а чтобы время от времени "убивать" сокурсников цитатами из Шекспира и Шелли. Однажды его даже занесло на спектакль по чеховским "Трём сёстрам", поставленном силами местных студиозусов. Долгое - на два с лишним часа действо, не отличалось ни свежими режиссёрскими решениями, ни актёрскими находками, разве что было щедро сдобрено английским колоритом. С трудом терпя доносившуюся со сцены тягомотину, Чарльз старался не уснуть, попутно удивляясь, почему все говорят "в Москву, в Москву...", а просто не пойдут на вокзал и не купят билет. Он даже не подозревал, что буквально повторяет Осипа Эмильевича Мандельштама, называвшего "Три сестры" железнодорожной пьесой. Исподтишка оглядывая зал, заметил в соседнем ряду русского. Тот блестящими глазами следил за действием и казался заметно расчувствовавшимся. К тому времени Кричтон уже успел оценить его незаурядные способности в точных науках, а теперь такое вот "половодье чувств". И он в который-то раз удивился неэвклидовой геометрии внутреннего мира русского человека. "Откуда в нём эта страстность и почему я всегда так спокоен? Лучше это или хуже? Может, надо дружить с ним, а не с местными снобами, котоые всё равно не считают меня своим, и тогда этот русский научит меня не бояться жизни?" - думал Чарльз. Но это были лишь мимолётные проблески. Система защиты психики была отработана годами предыдущего опыта, и Кричтон поехал по накатанному пути, предпочёл, как и раньше, жить надеждами на будущую счастливую жизнь. Как прежде он повторял: "В Кембридж, в Кембридж...", так сейчас мечтал, что вот окончит колледж, и какая блестящая полноценная жизнь тогда откроется.
А цель была не такой уж и отдалённой. Учатся в английских Университетах относительно недолго, от 3-х до 4-х лет. Чарльз был лучшим студентом колледжа, физика действительно была призванием, шансы получить работу в Кембридже, войти в местную научную элиту, потихоньку плывя к вожделенной нобелевке, были, по крайней мере на его взгляд, очень даже весомыми. В воображении он уже разрисовал всеми красками спектра дальнейшую работу в престижной лаборатории средневекового города, где мостовые ещё помнили поступь прославивших Англию физических гениев. Но не тут-то было, жизнь быстро освободила от фиктивных надежд. Вожделенную вакансию получил один из сокурсников. Раздосадованный Кричтон чувствовал себя по-крупному наколотым и совсем не по-английски разорался на счастливого конкурента, но отпрыск именитой семьи с насмешливым высокомерием, задевавшим больнее, чем площадная брань, спросил: "У тебя сколько высших образований, Кричтон? Всего одно? А у меня три: дедушкино, папино и моё. Понял теперь, почему предпочли меня?" И Чарльз спасовал, не нашел, что ответить. Потом-то пришли в голову и острые ответы и беспроигрышные аргументы, но это было уже, как говорят французы, "лестничное остроумие", а по-русски "задним умом крепок". Впрочем, не были эти аргументы такими уж весомыми. И Кричтон яростно ругал неписаный закон своей отчизны. Ведь у англичан, если ты родился в так называемом "нижнем классе", то у тебя всё будет низкое, даже ростом не выйдешь. И светит тебе, даже если очень повезёт, не профессура, а место заведующего отделом заштатного банка, на худой конец директора сельской школы.
Чарльз, конечно, преувеличивал. Диплом Кембрижда был маркой, его обладатель мог расчитывать на отличную карьеру. Немного погодя новоиспечённому физику удалось угнездиться в Бристольском Университете, и не просто, а в его самой престижной лаборатории Intelligent Robot Research - Научно-исследовательском Центре Умных Роботов. Удача должна была бы притушить чувство обиды на не оценивший его Кембридж, да ведь к тому же "что пройдёт, то будет мило...", но нет, Кричтон по-прежнему злился на альма матер (alma mater), с наружным гневом и затаённой горечью поминая "болото надутых индюков".
Поначалу жизнь Чарльза в Бристоле потекла, как у всех университетских: семинары, лекции, научная работа. Кричтон даже женился на местной девушке. Однако, так же как в школе, а затем в Кембридже, что-то мешало слиться с фоном, стать таким, как все. Может, большой талант, а может, другие, неподвластные ему обстоятельства. Жизнь, которую он вёл, казалась серой, общение с коллегами - скучным. Они были просто частью среды его обитания, а иногда и раздражающей частью. Повседневная бытовуха тоже не привлекала. Жена с её родными надоели до зубовного скрежета. Радость приносила только научная работа. Здесь были неоспоримые успехи, и жизнь Кричтона мало-помалу снова стала определяться не настоящим, а надеждами на будущее. Однако произошла и некоторая метаморфоза. Теперь его занимала не только перспектива интересной работы, незаурядных достижений. С неменьшей силой он рвался "всем им доказать" и даже "отомстить". Всё дольше стал задерживаться в лаборатории, время как бы останавливалось, он не помнил, спал ли, ел ли. А жена всё чаще упрекала, что вот, мол, он опять заработался и забыл данное ей обещание пойти в гости, съездить на пикник. Он только докучливо отмахивался. Отношения с соседями тоже складывались непросто. Общаться с ними было неинтересно, а люди не прощают пренебрежения. Впрочем, к тому, что его отношения с людьми оставляют желать лучшего, Кричтон уже привык. Зато работа продвигалась семимильными шагами. Его роботы приобретали всё более фантастические очертания, куда там продвинутым японским коллегам, которые научили свои железяки ходить и говорить. Установленный Кричтоном в корпус робота компьютерный код давал машинам возможность чувствовать и желать. Помог совет бывшего учителя искать решение на стыке наук. Его программа была смоделирована на основе человеческой ДНК, хотя и попроще, эквивалентна отдельной нити генетического кода, а не сложной спирали настоящей хромосомы. Идея эмоциональных роботов была востребована сразу же. Со сказочной быстротой Кричтон сделался профессором и лауреатом нескольких премий местного масштаба. В те розовые времена профессор грезил даже о титуле - мечте каждого англичанина. "Сэр Чарльз Кричтон" - неплохо звучит для сына мясника. И что же тут несбыточного? Была же пожалована в баронессы за заслуги перед отечеством дочь бакалейщика - Маргарет Тэтчер.
Теперь роботы Кричтона могли "чувствовать" себя счастливыми, печальными, злыми, сонными, даже испытывать страх. А в последнее время он кинулся в новый научный омут и бился над созданием робота, который получает энергию, поедая живую плоть. Откуда взялась эта сумасшедшая идея он и сам не знал. Не то сыграло роль детство, проведённое в мясной лавке, не то всё возраставшие цены на нефть, не то ещё что-то. Впрочем, кричтоновские игры с роботами были так, милыми пустячками. Бывали сыновья мясников и покруче. Например, сын дармштадского мясника Карл Кох, во взрослой жизни - основатель и бессменный комендант лагеря Бухенвальд, автор программы по бесперебойному уничтожению людей "низшей расы".
Идея подзаправки роботов органикой звучала фантастично, хотя как и всё гениальное, была до неприличия проста. "Эко-Робот-1", как прозвал своё страшненькое детище Кричтон, питался мухами, которых сам же и ловил, используя пахучую наживку. Электрический ток вырабатывался за счёт разложения живых организмов. Переваривание происходило в специальных топливных элементах, вмонтированных в тело робота; энергию образовывали полисахариды хитина, содержащиеся в организме насекомых. Не очень высокие, но тяжёлые, чуть ли не в центнер весом, человекообразные существа требовали постоянной подпитки. К тому же их стадо постепенно разрасталось, мух не хватало, и Кричтон перешёл на маленьких рыбёшек, которых можно было за бесценок оптом закупать в приморском Бристоле. Профессор снабдил своих питомцев острыми тонкими лезвиями, заменителями пальцев, и его фантастические детишки, ловко пронзая ими рыбок, загружали едой ротовые отверстия. Здесь рыбёхи перемалывались в однородную кашицу и отправлялись в топливные элементы. Чувство, испытываемое машинами от садящихся аккумуляторов, было сродни настоящему голоду, и они с весёлой жадностью набрасывались на принесённую рыбёху и мелких рачков.
Но это было только началом. Говорят, чем бы учёный ни занимался, всё равно получится оружие. Следующая модель, "Эко-Робот-2", могла жрать всё, что придётся, любую живую плоть, с удивительной эффективностью вырабатывая из неё электроэнергию. В воображении Кричтона вырисовывалась перспектива создания думающих, энергетически автономных машин, способных действовать в любых опасных или недружественных человеку условиях, если хотите, даже боевых роботов, которые смогут в самом что ни на есть прямом смысле пожирать поверженных противников, хотя бы и людей. Наблюдая, как его стальные питомцы сноровисто ловят и "разбирают на запчасти" живых кроликов и кур, Кричтон с несвойственной ему доселе агрессивностью в упоении орал: "Хватай его, рви на куски, кромсай!" Хлещущая кровь приводила профессора в экстаз. Может, таким образом прорывалась иррациональная ненависть, сидящая в каждом человеке, а может, бедному физику просто не хватало знаменитого английского чувства юмора. Бог знает. Кричтона так несло, что никакой здравый смысл был над ним не властен.
Но стремясь стать победителем в игре, называемой жизнью, профессор Кричтон, как и многие до него, успешно гробил эту самую жизнь, превращая её в место, где невозможно жить. На жену "громадьё его планов" не производило впечатления. Она хотела нормальной жизни и быстро устала от его, так называемого, творчества, вечного отсутствия, переутомления, перемен настроения, когда он то угощал её заумными разговорами, а то по неделям молчал, сосредоточенно думая о чём-то своём, - всего этого тяжёлого существования, которое он устраивал не только себе, но и ей. Поначалу пробовала отвлечь мужа, но это удавалось плохо, тот мог часами не вставать из-за рабочего стола. Рекорда работоспособности профессор, правда, не побил. Тот принадлежал российскому академику Игорю Евгеньевичу Тамму, нобелевскому лауреату, который в лучшие годы мог проработать не вставая из-за стола на одном только кофе двое суток подряд.
На первых порах их брака он ещё иногда спрашивал: "Милая, тебе не скучно со мной, учёным сухарём?" Но это уже давно прекратилось, свет в окошке заслонили проклятые роботы. Подруги стали замечать, что она неважно выглядит. Кто-то из профессоровых коллег, завуалированно намекая на "Эко-Робота", гаденько усмехаясь, говорил, что бывают, мол, такие люди, от их холодности сохнут цветы, а также мрут мухи и настоящие женщины. Возразить на это было нечего. Если бы ещё муж был признанным миром гением, ей может быть понравилось бы жить с великим человеком и сиять его отраженным светом. Но не признан - не гений. И уставшая от мужниной науки женщина, собрав манатки, в один прекрасный день возвратилась к родителям. Кричтон, которого мало интересовало что бы то ни было, не относящееся к его "великому делу", довольно сдержанно отнёсся к её уходу. Решать сложные физические проблемы и разрабатывать основы интеллекта роботов было гораздо интереснее, чем общаться с женой.
Точно так же он почти не заметил, как из лаборатории, которой он руководил, стали потихоньку уходить сотрудники. Мало кто мог вынести жрущие что ни попадя человеческие симуляторы, которые дробились, копировали, усовершенствовали сами себя. Не пользовался популярностью также напряжённый, изматывающий стиль работы, который навязывал им Кричтон. К тому же рядом с его талантом сотрудникам ничего не светило. Все достижения лаборатории приписывались одному профессору. В глубине души коллеги сознавали собственную ущербность и начали, как могли, мстить шефу, имеющему то, чем сами они были обделены. Так Кричтон опять остался один. А ведь как известно, талантам необходима поддержка, только бездари пробиваются сами.
У своих сотрудников профессор получил прозвище "Человек-машина". "Не сожрали бы его самого проклятые роботяры" - говорили в Университете, впрочем всегда слегка усмехаясь; перспектива его пожирания приятно возбуждала коллег. Но это были ещё цветочки. Наука ничем не отличается от других областей человеческой суеты. Когда делаешь то же, что все, тебя хвалят, дают всяческие награды. Но если свернул на непроторенную дорогу, имеешь все неприятности, какие только могут устроить тебе ближние. Началось, как всегда, с мелочей. Кто-то принёс видеозапись японского робота. Выглядел тот как симпатичная девчоночка. Она что-то щебетала приятным голоском, кланялась и, если верить проспекту, могла узнавать в лицо до десятка людей. "Вот, мол, - гаденько улыбаясь, сказали профессору, - кожа выполнена из эластичного силикона, умеет ходить, улыбаться и реагирует на происходящее почти как человек. Это - наше знамя". Дальше - больше. Университетская машина сплетен работала вовсю, поэтому у начальства всё чаще стал возникать не предвещавший профессору ничего хорошего вопрос: "А оно нам надо?" В Университете в целом, а также в деканате физического факультета в частности, стало нарастать понимание того, что положение в лаборатории Кричтона нетерпимо, его разработки некорректны и что дальше так продолжаться не может. Другие отделы занимались большей частью переливанием из пустого в порожнее, а может и похуже. Борьба за привлекательность упаковки давно уже превалировала у многих так называемых учёных над заботой об истине. Но там корпоративные интересы стойко защищались профессиональными сообществами, всё было раскручено и отпиарено. Сейчас люди вообще живут в мире, где пиар заменяет суть. Раскручивать суть дела Кричтона было некому. Профессор безнадёжно проигрывал "информационную войну". Поэтому реакция деканата на его исследования приняла довольно уродливые формы. Сначала ему было просто приказано свернуть исследования роботов-пожирателей органики и перейти под руководство профессора Х, возглавлявшего смежную лабораторию. Но идей у Кричтона было много, они буквально роились в его голове, и с упрямством, достойным лучшего применения, он твердил, что будет продолжать исследования. Неповиновение очень не понравилось декану, а коллеги всё раскачивали и раскачивали ситуацию. Что мог нелюдимый Кричтон противопоставить интриганам? "Борьба с лженаукой" набирала обороты. Изыскания профессора были осмеяны, и ему строго запретили проводить дальнейшую разработку всеядных, чувствующих роботов. Сами железные роботяги тоже "попали под сокращение". Сгоряча было уничтожено почти всё профессорское эко-стадо. Не хватает, мол, финансирования на кормёжку тварей. Профессору удалось отстоять только один агрегат, который он и отвёз домой, радуясь, что ушла жена, и хоть дома-то не будет проблем. Но это была пиррова победа.
Язвительные замечания коллег и периодические вызовы в деканат совсем доконали Кричтона, и он малодушно перестал ходить на факультет, безвылазно сидел дома, его перемалывала полная безнадёжность. Как-то сразу вдруг всё навалилось: проблемы на работе, развал семьи, конфликты с соседями. Добило его письмо из Университета с приказом об увольнении. Будущего не было. Бессильный гнев сжигал последние силы. В каком-то странном ступоре он сидел в пустом доме. В воображении вставали вся ложь и "кидаловка", с которой он столкнулся в жизни. Иногда профессора прорывало и он разражался желчными филиппиками, понося и "товарищей учёных", жрецов науки от слова "жрать", и всю проклятую жизнь. А жизнь эта поворачивала так, что впору было озаботиться проблемой своего физического выживания.
Денег не имелось. Как выяснилось, жена, уходя, прихватила с собой и банковские сбережения. "Капиталы", впрочем, были небольшие. Накопительство не входило в список достоинств интересовавшегося только наукой Кричтона. Почтовый ящик распирали неоплаченные счета. В раковине громоздилась гора немытой посуды. Питались профессор и его питомец-робот тем, что нашлось в доме, пока не опустел холодильник. Кричтон почти не заметил, как они всё подъели, но роботяра засуетился. Он постоянно вился вокруг своего "крёстного отца", на экране монитора тревожно мигала красная надпись "Ощущаю дефицит питательных веществ". Профессор кивал: "Да-да, что-то надо делать", - но предпринять нечто радикальное не было сил. И вот с наступлением темноты он просто стал выпускать своего "архаровца" на улицу, включив программу выживания: Жизненно-важная цель поиск пищи. Роботяра возвращался довольный, острые лезвия-пальцы были окровавлены, монитор весело мигал. Всё глубже погружавшийся в депрессию профессор даже не задавался вопросом, где тот берёт еду. Заботой меньше, слава богу! Что ел в это время он сам и ел ли вообще, Кричтон не помнил. Кажется, жевал какие-то сухари, а может, только галлюцинировал. Впрочем, после ухода жены он итак питался всухомятку. Уже потом, в больнице, зафиксировали колоссальную потерю веса, почти дистрофию. А обнаруживший его полицейский сказал, что он сильно походил на мумию. Профессор целыми днями сидел в кромешной темноте, завернувшись в плед и иногда бормоча: "Побыть в одиночестве, немножко побыть в одиночестве..."
Но как раз этого сделать не удалось. На какой-то там день сынок-робот вернулся домой без добычи. Вплотную придвинувшись к профессору он лихорадочно замигал монитором. Профессор машинально отметил, что уровень зарядки аккумуляторов снизился почти до нуля. "Нужно накормить", - вяло думал он, но подняться с кресла не было сил. В этот момент и ворвался в дом разъярённый тесть, прямо с порога заорав: "Ты что же это творишь, гад, ты что же это нас позоришь! Твоя проклятая железяка сожрала всех кошек и собак в округе!
Соседи, потерявшие любимцев, в ярости уже засыпали жалобами полицию. Одна старушка, у которой на глазах эта тварь растерзала любимого пёсика, умерла от инфаркта. Говорят, что проклятый робот даже на прохожих нападал. Сейчас копы..." Но что будут делать копы, то есть полицейские, доорать не успел. Тихо подкравшийся робот воткнул своё смертоносное лезвие-руку прямо в толстый тестев бок. Изо рта у мужика запузырилась кровавая пена, страшно выкатив глаза, он стал оседать на пол, а неугомонное стальное чудовище не хуже профессионального мясника одним резким взмахом распороло ему живот. Услышав нечеловеческий тестев вой, Кричтон вдруг визгливо рассмеялся и качаясь из стороны в сторону, стал на разные лады повторять: "Животное на момент встречи с мясником было здорово. Ха, ха, ха, было здорово". Профессор повторил это много-много раз, смеясь и утирая выступившие слёзы. Он даже не заметил, как робот с окончательно севшими аккумуляторами безвольно распластался на полу, а искромсанный тесть, оставляя за собой кровавый след, выполз из дома.
Профессор неподвижно сидел, блуждая в лабиринтах собственных мыслей. Если бы не открытые глаза, можно было бы подумать, что он спит. Бывают редкие прорывы в четвёртое измерение, но двери не распахиваются, а только приоткрываются, да и то ненадолго. Сквозь такую приоткрытую щель к профессору ворвалось будущее. Он видел мутированные стальные существа с чудовищным оскалом, бродящие по неузнаваемо изменившейся земле. Температура была выше семидесяти по Цельсию. В прожаренном солнцем аду не уцелело ни одного живого существа, ни деревца, ни травинки. Зато "новые земляне" чувствовали себя превосходно. По желанию они могли соединяться в колоссальные сообщества, неимоверно увеличивая свой интеллект, а потом муравьями расползались в разные стороны. Их деятельность была профессору непонятна, и он напрягал ум, пытаясь разобраться, чем же занимается эта сменившая человеческую цивилизация. Это был поток сознания, почти бред, но бред осмысленный. Потом в дом ворвались полицейские, но Кричтон, завороженный своими видениями, их даже не заметил. Не добившись от него толку, копы вызвали психовозку, и та увезла профессора в дурдом.
Там он и пробыл некоторое время, едва замечая его течения и ни на что не реагируя, до макушки напичканный лекарствами. Никаких планов и надежд не было, а прошлое отошло так далеко, что казалось как бы и не бывшим. Откуда ни возьмись, объявилась жена, утешала его, зудела, как муха, что всё закончилось, теперь всё хорошо. Но это-то и было невыносимо. Она только бередила смертельную рану, постоянно напоминая, что блестящее будущее, которым жил профессор, не состоялось. Послать её подальше не хватало сил. "Эх, уехать бы куда-нибудь, не оставив адреса", - вяло думал он. На это тем более не хватало энергии. Он почему-то всё чаще стал думать о Боге, в которого до сих пор не верил. Раньше, как и великий астроном Лаплас, он "не нуждался в этой гипотезе". Теперь же Бог часто появлялся перед его мысленным взором, заполняя собой всё пространство, не утешая, но и не осуждая, принося душе покой и умиротворение. Кричтон просил Бога о чуде, и оно свершилось.
В один прекрасный день психбольницу посетил мистер Уайльд. Был он сотрудником мощной фирмы, которая помогала, так сказать, судьбе в различных точках земного шара и могла изменить ситуацию (кое-кто сказал бы "нагадить") не только в одной отдельно взятой стране, но даже и в планетарном масштабе. Специалисты, служившие в фирме, были сливками человечества, лучшим, что могла дать природа. Теперь этим заместителям Господа Бога для осуществления очередного "громадья планов" требовался первоклассный физик, да такой, который не стал бы слишком выпендриваться, а работал бы тихо в своём углу. Найти гения без амбиций оказалось почти невозможным, и мистер Уайльд было приуныл, когда в поле его зрения попал профессор Кричтон. "Так вы думаете, он вполне здоров?" - спросил загадочный посетитель у профессорова лечащего врача. Оба внимательно наблюдали за ничего не подозревающим физиком, сгорбившимся на одной из скамеек больничного парка. "Безусловно, - ответил психиатр, - Всё, что с ним произошло, - результат нервного переутомления, слишком напряжённой работы и неудачного стечения обстоятельств. Как вы, наверное, знаете, все эти гении прекрасно ориентируются в науке, но в реальном мире - беспомощнее детей. А то, что с ним случилось, могло бы подорвать психику любого человека. Сейчас кризис преодолён, теперь стационар ему даже вреден. Будь у него деньги, стоило бы съездить на какой-нибудь тропический остров, полежать на песочке под пальмами. И он снова зажил бы полноценной жизнью. Только учтите, в его характере очень силён шизоидный радикал. Это не болезнь, но он никогда не станет таким, как все, всегда будет гениальным чудаком. Но именно из этого теста и лепят нобелевских лауреатов". "Могу я с ним поговорить?" - спросил Уайльд. "Пожалуйста", - согласился эскулап.
И вот к бедному профессору, как змей-искуситель к Еве или как Мефистофель к Фаусту, подсел лощёный господин. "Хочу предложить вам работу, - ласково сказал он, - Наша фирма имеет прекрасную лабораторию. Там можете учить своих роботов хоть в футбол играть". "В футбол уже играют роботы моего коллеги из Южной Кореи профессора Ким Чен Хвана. В 1995-м он провёл чемпионат по футболу среди роботов, который с тех пор стал для учёных всего мира одним из самых популярных способов проверить, насколько они продвинулись вперёд, столкнув свои создания с разработками конкурентов. А программа-максимум - к 2015-му году создать футбольную команду роботов, способную обыграть сборную людей", - неожиданно подробно ответил профессор. Мистер Уайльд слегка усмехнулся. Врач не ошибся, голова у Кричтона была в полном порядке. "Ну, пусть играют в крикет", - примирительно заметил он. "А где находится ваша лаборатория? В Англии?" - неожиданно поинтересовался Кричтон. "Нет, в Нью-Йорке", - быстро ответил странный посетитель. И профессор вдруг как проснулся, его захлестнуло желание покинуть "остров несбывшихся надежд" и начать новую жизнь в Америке, как это сделали в 17-м веке гонимые в Англии пуритане. "Да, да, там, в Новом Свете я, так же как они, обрету счастливое будущее", - загорелся он. Опять замаячило пресловутое будущее. Бог, на которого профессор уповал все последние дни, был временно забыт. В восторге от появившейся новой возможности он даже не поинтересовался, чем же конкретно предстоит заниматься, не в футбол же с роботярами играть, и как будет оплачиваться его труд. Мистер Уайльд опять тихонько усмехнулся. Похоже, не только амбициями, но и алчностью профессор не отличался. Как раз то, что нужно!
Над Кричтоном всё ещё висело обвинение в покушении на жизнь тестя, и ещё более тяжёлое, по крайней мере для Англии, в мучительстве и истреблении многочисленных невинных домашних любимцев. Влиятельное "Общество защиты животных" жаждало профессоровой крови. Но доказать, какие именно задачи ставил он перед своими железяками, и на кого науськивал, было нелегко. В англосаксонском праве это называется dolus eventualis - "преступное безразличие" или "косвенный умысел". Дело можно было повернуть так, что профессор догадывался, чем занимается роботяра, но ничего не предпринял, дабы воспрепятствовать преступлению. Поэтому для мистера Уайльда не составило труда освободить физика под залог. Оставив в Англии юриста для окончательной "отмазки" профессора, Уайльд через несколько дней уже вёз свою добычу в Нью-Йорк. Адвокат был доволен, шутка ли, убийство с помощью робота, пусть хоть и животных. К этому делу будет приковано внимание всего мира. Радостно потирал руки и Уайльд, разыскал-таки незаурядного физика, которого можно держать в кулаке. Как ни странно, доволен был и Кричтон. Он мечтал о будущем и был полон надежд. Пройденные крутые горки сивку ещё не укатали.