Аннотация: о процессе формирования эстетики писателя.
ГЛАВА 1. На пути к "Тленному граду".
1. Цзя Пинва - сын Шанчжоу.
Цзя Пинва родился 21 февраля 1953 (-52?) года в небольшом селении Дихуа, что в уезде Даньфэн провинции Шэньси. Эта местность - Шанчжоу - находится в нескольких сотнях километров от древней столицы - Сиань, на стыке трёх провинций - Шэньси, Хэнань и Хубэй. Горы Шанчжоу - самое сердце Китая, колыбель китайской цивилизации. Говоря об особом историческом значении этого края, писатель рассказывает, что, "начиная с Цинь Шихуана и вплоть до династии Цин, Поднебесная пережила четыре "великих переселения", которые неминуемо проходили через Шанчжоу, географически являвшимся единственным проходом на юго-восток страны". [А,13,518] Такое особое положение создало уникальный культурный сплав, сочетающий в себе утончённые традиции южных провинций с суровыми обычаями севера-запада страны. Эти места связаны с именами таких знаменитых поэтов, как Ли Бо, Ду Фу, Ван Вэя, Бо Цзюйи, Су Дунпо, Хань Юя, которые не раз бывали здесь и оставили тому немало свидетельств в своём творчестве. В одном из своих эссе Цзя Пинва вспоминает стихотворение танского поэта Вэнь Тинъюня "Утро в горах Шаншань", посвящённое красоте гор Шанчжоу (перевод М. Басманова) [В,12,401]:
С рассветом снова в путь. Качнулся бубенец,
И сердце замерло. Как отчий край далёк!
Крик петуха. Свет призрачный луны.
Заиндевелый мост, следы от чьих-то ног.
"Но ещё более, - пишет Цзя Пинва. - горы Шанчжоу были знамениты собственными выходцами, которые делились в основном на две категории - праведных отшельников и свирепых разбойников". Среди последних он называет знаменитого Ли Цзычэна - предводителя народного восстания, приведшего к свержению Минской династии. [А,13,36]
Сам иероглиф "шан" (商)в названии, по-видимому, восходит к древнейшей исторической династии Шан (16-11 вв. до н.э.), что говорит о связях этого края с древнейшей историей Китая. В одной из своих повестей Цзя Пинва обыгрывает название Шанчжоу в связи с легендой о Шан Яне (398-338 гг. до н.э.) - политическом деятеле и мыслителе эпохи Чжаньго, оставившим после себя знаменитую "Книгу правителя области Шан" (его настоящее имя было - Гунсунь Ян, он родился в царстве Вэй и сначала звался Вэйский Ян. Позднее он получил феод в местности Шан (Шанчжоу), почему его и стали звать Шанским Яном (Шан Ян)).
Прекрасно зная историю, нравы и обычаи этих мест, Цзя Пинва органично вплетает в свои произведения элементы местного национального быта, использует легенды и сказания, поныне живущие в этих краях, чем привносит в них колоритную национальную образность и поэтичность. Как писал известный китайский критик Лэй Да в предисловии к восьмитомному собранию сочинений писателя, "Цзя Пинва - сын природы, сын простого народа, он - выразитель эстетического духа Китая. Он вскормлен росой традиционной китайской культуры".
Говоря о родном крае, писатель отмечает первозданную красоту этого горного района Китая. В одном из эссе Цзя Пинва пишет о своём не лишённом поэтичности увлечении дальними прогулками, о том "захватывающем дух" восхищении, которое он испытывает "блуждая по запутанному горному лабиринту Шанчжоу". Этому миру, который стал особым "художественным пространством" писателя, свойственна и вполне понятная идеализация. Вот как сам Цзя Пинва описывает эти места:
"Шанчжоу - удивительный, божественный край. Это, конечно, глухомань, но о нём не скажешь, что он безлюден. Он беден, но необыкновенно прекрасен. Большая его часть принадлежит бассейну реки Хуанхэ, но в то же время он частично лежит и в бассейне Янцзы. Он представляет собой переход, который тянется на протяжении восьмисот ли от долины Циньчуань к впадине реки Ханьшуй. Здесь есть всё - горы и воды, реки и долины, свои местные нравы и обычаи. Эти места славятся дикими и пустынными просторами на севере и в то же время таят в себе божественную красоту юга. Здесь хлеба растут в изобилии, а времена года чётко следуют друг за другом. Народ здесь по-своему мудр и лишён лукавства, люди просты и безыскусны, и души их ничем не замутнены". [А,4,2]
Писатель восхищается людьми, живущими в этом заповедном мире. Его завораживает присущая им естественность, их близость к природе. Этот горный край - мир, незагрязнённый и неосквернённый городской (то есть мирской) пылью, мир, где человек ещё не утратил связь с истоками, со своей истинной природой.
Шанчжоу очень много значит для Цзя Пинва, как писателя, это - мир его детства и юношества (писатель провёл в этих краях первые 19 лет своей жизни), это взрастившая его плодотворная почва, в которой проросли корни его художественного творчества. Годам, проведённым в этом краю, посвящено автобиографическое эссе (перевод мы помещаем в приложении), в котором писатель говорит не только о "божественной красоте" этих мест, но и о суровости природы, крайней бедности и тяжёлых условиях жизни, усугубленных к тому же и известными историческими коллизиями (политикой так называемого "большого скачка" и культурной революции). Как пишет Цзя Пинва, его детство и школьные годы представляли собой "тяжёлую и скучную жизнь, самым ярким воспоминанием от которой осталось ощущение постоянного недоедания". В своём эссе Цзя Пинва рисует картину будней многолюдной, но бедной крестьянской семьи, в жизни которой своеобразно отразилась нездоровое состояние общества тех лет:
"В те голодные годы ругань и ссоры в большой семье не прекращались ни на минуту, ведь прокормиться хотелось всем. Матушка Цзя, моя бабушка, была наделена верховной властью, а четыре невестки, включая мою мать, образовали как бы четыре "родовых группы", каждая из которых старалась урвать себе что-нибудь повкуснее. Как говорится, буквально "рвали из рук ложку и поварёшку". Ели, обычно, молча, уставившись глазами в общую миску. Когда из двух ведер воды варили рисовую похлёбку, туда добавляли чашку жёлтых соевых бобов, которые все до одного тут же вылавливались при первой же раздаче. Словом, это была семья, которая точно также как и люди в коммуне тех лет страдала от всевозможных социальных недугов и нужды. В таком семействе люди рано или поздно превращаются в настоящих зверей. Крушение его было неизбежным". [А,3,137]
Ураган культурной революции не обошёл семью Цзя Пинва - отец писателя, простой сельский учитель (которому писатель посвятил эссэ-воспоминание "Вспоминаю отца"), оказался, как и многие в то время, в "коровнике" долгие годы был оторван от семьи. "Отец, - вспоминает Цзя Пинва, - этот честный, но чересчур требовательный учитель, был в это время оклеветан: его назвали "контрреволюционером с историческим прошлым" и, уволив с работы, сослали на трудовое перевоспитание". Позднее он, правда, помог отцу реабилитироваться, но тот был душевно сломлен и тяжело запил.
Сам Цзя Пинва, в те годы ещё совсем мальчик, надолго потерял возможность учиться. Именно тогда чтение различных, добытых по случаю книг ("обычно это были какие-то часто без начала и без конца древние сочинения") становится своеобразной отдушиной в его тяжёлой жизни и формирует особое мироощущение, в котором любовь к древней литературе и истории сочетается со склонностью к безудержным фантазиям и вымыслу, что позднее отразилось и в его собственном художественном творчестве. Вот как он сам пишет о том действии, которое оказывало на него чтение:
"Все эти сказочные твари, духи, черти и люди, живущие на небе и под землёй, с наступлением ночи начинали кружится в моей голове... Я одуревал во время чтения и ещё больше дурел после него. Не удивительно, что я постоянно отлынивал от крестьянского труда". [А,3,138]
Его живой, восприимчивый ум противился однообразию повседневной крестьянской жизни, равно как суете грубых забав ровесников. Уже ребёнком он сторонился шумных мест людского скопления, предпочитая им уединённые прогулки по живописным окрестностям:
"Повесив за спину корзину, я отправлялся в горы за хворостом или травой, собирал корм для свиней. Каждое новое незнакомое место в горах вызывало во мне страх и в то же время - чувство необыкновенного восхищения. Я даже не могу описать, насколько богатыми и прекрасными казались мне все новые уголки в этом запутанном горном лабиринте Шанчжоу. Иногда, когда на краю обрыва, я вдруг видел одинокий цветок, пленяющий взор своей красотой, я садился на корточки и долго-долго не мог отвести от него взгляда". [А,3,138]
Мечтательность и возвышенность чувств уже тогда сочетались у Цзя Пинва с меткой наблюдательностью и пытливостью ума, желанием осмыслить, проникнуть мыслью и чувствами за поверхностный образ явлений окружающей действительности. Это качество, рождающее особое поэтическое настроение, стало одной из основных стилеобразующих особенностей его эссеистики. В своей автобиографии Цзя Пинва вспоминает об эмоциональной насыщенности своих детских переживаний:
"Я любил взбираться повыше на ступени нашего дома и наблюдать за далекими белыми облаками, бегущими у вершины горы, где были разбросаны небольшие горные селения. В эти минуты я чувствовал биение своего сердца: что это за облака, откуда они и куда бегут? Иногда я наблюдал за большим ястребом, медленно кружащим в небе. Любопытно, есть ли у этой птицы спутница жизни? - думал я. Частенько я ходил на пруд, где росли лотосы, что у въезда в поселок, и там любовался голубыми стрекозами, тихо сидевшими на листьях лотоса. Меня переполняло чувство любви к этим прекрасным существам, мне нравилась их чарующая безмолвность. Но как только я пробовал накрыть рукой одну из них, та, сверкая своими бирюзовыми крылышками, начинала отчаянно биться в моей ладони. И я тут же отпускал ее, чувствуя внезапную растерянность и опустошённость". [А,3,139]
Несмотря на трудности жизни, Цзя Пинва всё же удаётся попасть в Сиань и поступить там на филологический факультет Северо-западного университета, по окончании которого в 1975 году его распределяют на редакторскую работу в издательство "Жэньминь чубаньшэ". После он работал редактором журнала "Чанъань" - печатного органа литературной организации Сиани. Все эти годы Цзя Пинва много пишет. Он пробует свои силы в поэзии, эссеистике, в жанре короткого рассказа и очерка. Первой его крупной публикацией становится рассказ "Пара носок" (1975г.) в журнале "Искусство масс" провинции Шэньси. Затем в 1976 году публикуется его рассказ "Дитя солдат" ("宾娃"). В 78 году он получает премию за рассказ "Полная луна" ("满月儿"). А в 79 году выходят его "Записки о горном крае" ("山地笔记"), которые приносят писателю первую известность.
Действие большинства ранних рассказов и повестей Цзя Пинва разворачивается в селениях горного края Шанчжоу. С одной стороны, хорошо зная нравы и обычаи этих мест, их особую историю, Цзя Пинва создаёт внешне вполне реалистическую картину действительности, вплетая в свои произведения элементы местного, национального быта, правдиво изображая нравы и психологию его обитателей. С другой стороны, автор особым образом "препарирует" этот реальный мир. Используя бытующие в этих краях легенды и сказания, он воспроизводит в своих произведениях фольклорные и этнически самобытные пласты национального миросозерцания - своеобразные "архетипы сознания", привносящие в произведение некий "глубинный" смысл, особую образность и поэтичность.
Создаваемый писателем образ Шанчжоу оказывается гораздо сложнее и богаче простого "отражения" реальной действительности. Он представляет собой своеобразное "виртуальное" художественное пространство, переходящее из произведения в произведение писателя - особый мир со своей мифологизированной реальностью, в котором судьбы героев переплетаются с местными преданиями и легендами, создавая необычную, порой мистическую атмосферу. Ареал Шанчжоу в творчестве писателя становится чем-то вроде фолкнеровской Йокнапатофы или городка Макондо в произведениях Габриэля Маркеса. Об этом Цзя Пинва писал в послесловии к одному из своих последних романов "Селение Гаолаочжуан"， 高老庄 (1998г.):
"Материалом почти всех моих произведений служили Шанчжоу и Сиань, но я никогда не говорил о них, как о неких реальных административных единицах. О чём бы я в своей жизни ни писал, это всегда было одним из проявлений некоего воображаемого мира, который, собственно, и является исходной точкой моего творчества". [А,8,141]
Собственно и само слово Шанчжоу - лишь древнее название этого ареала (ныне он называется Шанло - 商洛). Первоначально Цзя использовал его, чтобы "предостеречь от проведения прямых параллелей с жизнью реальных людей". Однако постепенно оно превратилось в творчестве писателя в своего рода символ некоей "иной, вымышленной реальности" (любопытно, что произведения Цзя Пинва как бы "вернули" это старое название в употребление не только в литературной среде, но и среди самих жителей этих мест).
Эта "иная реальность", являясь плодом художественного осмысления, подчиняется в произведениях писателя особым художественным законам. Герои в повестях и романах Цзя Пинва живут больше и глубже реальных жителей Шанло. Их жизнь непосредственно сопряжена с мифами, легендами и поверьями, во многом определяющими их поведение и чувства. Этот своеобразный "устный фонд" является образом их мышления, способом восприятия действительности, которому свойственна значительная степень поэтичности.
Одним из проявлений этого "мифологизированного мышления" в произвелениях Цзя Пинва являются тексты многочисленных песенок-хуагу или "циньцян" (циньских напевов), в которых раскрываются самые потаённые мысли и чувства героев, порой неведомые им самим. Так, например, Тяньгоу, главный герой повести "Небесный Пёс", подчиняясь импульсу, "исходящему будто из самого сердца", изливает в таких песнях-импровизациях свои неосознанные чувства и подсознательные желания. Таково его влечение к "хозяйке" - жене колодезных дел мастера Ли Чжэна, у которого он работает подмастерьем:
Луна на небе, словно медный гонг,
А в нём сидит Богиня Луны,
Видно у Пса помутился разум,
Ведь захотел он Луну проглотить.
Сердце его будто светлеет,
А на душе спокойно и хорошо.
Ну, разве он в чём-то виноват?
Эта песня - прямое продолжение его чувств, она начинается там, где останавливается его мысль, как бы помогая ему излить самое сокровенное. Все образы этой песни наполнены скрытыми смыслами. Богиня Луны, восседающая на "медном гонге" - это намёк на "хозяйку" - "Бодисатву", как он её про себя называет. А Пёс (согласно легенде, пожирающий во время затмений Луну) - это он сам, Тяньгоу (его имя в переводе как раз и значит - Небесный Пёс). Характерна последняя строчка, в которой он как бы пытается оправдать своё невинное чувство.
Вот другой пример:
"Тяньгоу любовался чистой гладью неба и вспоминал "Бодисатву", раскатывавшую ему лапшу долголетия. И сердце его наполнялось таким блаженством, будто он был царём-королевичем, восседающем на золотом троне. В последние несколько лет у Тяньгоу появилась привычка петь, вот и в этот раз песня родилась прямо у него в груди, и он запел:
Скучаю по сестричке - не могу сдержаться,
Четырёх лян травы поднять нет сил.
А услышу за стенкой сестрички голос,
И уж горы перевернуть готов.
В своих повестях Цзя Пинва использует как "авторские", непосредственно связанные с действием (и, скорее всего, специально придуманные к случаю) песни (как, например, приведённые нами две песенки Тяньгоу), так и "народные" - реальные примеры из бытующей в Шанчжоу устной песенной традиции. Эти простые, грубоватые по манере исполнения, но преисполненные своеобразного, порой озорного юмора и даже некоторого поэтического изящества песни являются выражением раскрепощённого, привольного состояния духа, единения человека с окружающим его миром. Как пишет автор, "в них слышится величие и захватывающая дух красота горных пейзажей Шанчжоу".
На восемьдесят ли течёт Циньчуань,
жёлтая пыль повсюду к небу взмывает.
Тридцать миллионов людей
горланят циньские песни.
Люди здесь упиваются радостью,
когда удаётся отхватить плошку с лапшой,
И страшно горюют,
если в ней не хватает перца.
Этим песням, их местному колориту и поэтическому своеобразию Цзя Пинва посвятил отдельное эссе "Циньские напевы" ("Циньцян", 1985г.). Особенность подобных песен, по словам автора, заключается в том, что "исполнитель, поющий - он же является и слушателем. Это - творчество, рассчитанное на себя, когда ухо внемлет губам, а слова свободно льются из самой души". Важной функцией этих песен является создание атмосферы народного мироощущения. Кроме того, они привносят в произведение особую мелодику народной речи, а с ней и поэтичность простой крестьянской жизни.
Другой отличительной особенностью "художественного пространства" в ранних произведениях Цзя Пинва является сам язык повествования. Ему, во-первых, присуща та универсальность, которая даёт возможность составить представление о речевой характеристике жителей горных районов Шанчжоу - мест, где, как мы уже писали, происходит действие большинства повестей и романов Цзя Пинва. Реальная разговорная стихия врывается в тексты его произведений в форме многочисленных удвоений, экспрессивных "усилений", своеобразных "грамматических аномалий", встречающихся в устной речи жителей Шанчжоу. Этот язык характерен своей особой выразительностью, связанной с образным богатством речи местного населения. Всевозможные идиоматические выражения (поговорки, просторечия и чэнъюи) с одной стороны привносят в повесть мелодику живого, разговорного языка, с другой, являются неким культурным кодом, концентрирующим в себе представление героев об окружающей их действительности. Можно даже сказать, что все эти афоризмы представляют собой своего рода "образный" способ мышления, основывающийся не столько на логически-рациональном подходе, сколько на неком изустном наборе моральных императивов вроде: "одну ночь вместе - супруги на всю жизнь" (一夜夫妻百日恩) или "там, где чувства и веселье, там и беды с несчастьями" (有情有乐，才招来有祸有悲的) или "когда в обществе смута, тогда и в душах грязь" (社会混乱，人心也龌龊) или, например, "спасти человеческую жизнь, что построить семиярусную буддийскую пагоду" (救人一命，胜造七级浮屠). На одном из таких речений (своего рода неписаных жизненных правил) строится сюжет повести "Небесный Пёс": "招夫养夫" можно перевести как "принять в дом [второго] мужа, чтобы кормить [первого] мужа", что значит, что женщина может повторно выйти замуж, не разводясь с первым мужем, если тот больше не в состоянии прокормить семью. Именно такой выход и предлагает своей жене и подмастерью Тяньгоу получивший тяжёлое увечье колодезных дел мастер Ли Чжэн, чтобы спасти жену и сына от нищеты. Строя повествование на этом архаичном обычае, автор заостряет внутренний конфликт в душе Тяньгоу, испытывающего запретное влечение к жене мастера - своего учителя.
Одной из особенностей языка ранних повестей является использование целого ряда книжных, пришедших из старой литературы выражений. Это связано с тем, что в своём творчестве писатель стремится не только отразить язык определённого ареала, но и найти возможность выражения в формах письменного языка, в основном пришедших к нему из старых повестей и романов. Умело вписывая элементы старого литературного языка в устную речь героев, Цзя Пинва как бы приближает разговорную речь к нормам языка литературного, книжного, присутствие которого обогащает язык произведения. С этим связано присутствие в тексте произведений Цзя Пинва целого ряда специфических сказовых формул. Например, распространённый сказовый зачин - "Рассказывают, что..." (据说...) или выражение, появляющееся в концовке (в последнем предложении) повести "Предел человеческий", где главный герой Гуанцзы безуспешно пытается разыскать "привидевшуюся" ему наяву девушку, обликом напомнившую ему его давно погибшего брата Ламао: "Повсюду спрашивал о девушке, но в четырёх селениях восьми деревнях (四乡八村) никто не видел".
В ранних повестях много выражений, которые будучи вырванными из первоначального контекста древних произведений, используются автором как образы определённых типических действий или ситуаций, причём часто они лишь отдалённо ассоциируются с непосредственно описываемой действительностью, сообщая ей некоторую ироничную "театрализованность". Такова, например, характеристика "неистового аппетита", с каким вернувшийся домой после рабочего дня колодезных дел мастер набрасывается на еду: "как волк заглатывал, как тигр хватал" (狼吞虎咽).
Такого рода архаическая "метафорика" довольно часто встречается в текстах всех повестей и романов Цзя Пинва. Многие критики даже иронически обозначили его стиль, как "полу-вэньянь, полу-байхуа" (半文半白), как бы намекая на искусственность такого стилистического сплава. Однако нельзя сказать, чтобы использование автором "готовых оборотов" из старой литературы объяснялось лишь стремлением "украсить" стиль, придать ему вычурную "поэтическую прелесть". Для Цзя Пинва эти выражения являются неотъемлемой и естесственной частью живого, разговорного языка. Вот как сам он объясняет своё особое пристрастие к использованию элементов книжного языка:
"Язык художественного произведения должен быть добротным и свежим, для чего необходимо учиться как у древних литераторов, так и у самых обычных крестьян. В языке провинции Шэньси встречается множество слов и выражений, которые на слух кажутся самыми обычными просторечиями, однако при перенесении на бумагу они выглядят с неким даже изыском. Это те жемчужины древнего языка, которые, попав и оставшись в разговорном языке простого народа, превратились в так называемые "речения". Собирая и используя их в своих произведениях, я стараюсь оживить в языке многие уже давно забытые вещи". [А,8,164]
Этот мотив собирания "жемчужин образности" народного языка обыгрывается в одном из последних произведений писателя - романе "Селение Гаолаочжуан", главный герой которого - вернувшийся в свою родную деревню городской житель Цзы Лу - начинает увлечённо и с наслаждением записывать колоритные и, порой, на удивление "изысканные" (高雅的) речения из языка односельчан.