Аннотация: Это просто чёрно-белые танцы ранней холодной весною. Немножко живописи, немножко сюрреализма, немножко отчаяния.
Черные-белые танцы.
***
Он взял палитру, вымазал средний палец в разведенной белой глине, запрокинул мою голову на спинку стула и провел пальцем белую полосу через лоб от волос до переносицы. Затем воткнул большой шприц в воздух, высосал из него краски и в воцарившемся черно-белом свете, подошел к мольберту и стал рисовать.
Мои глаза стояли на потолке. Потолок сырой, с могильными разводами позеленевших пятен. Прохладно. Я сидела нагая на дубовом резном стуле, запрокинув голову на спинку и подставив художнику свой профиль с белой полосой на лбу.
Прохладно. Я скрестила руки на груди и поджала под себя ноги - думала, будет теплее... Устаю смотреть на потолок и закрываю глаза:
- Тебе никогда люди, занимающиеся любовью, не напоминали бабочек?...
- Не знаю, - приподняв брови и не отрываясь от холста, ответил мастер.
- ...Бабочек в полете...
Продолжал молча рисовать.
- ...Что-то напоминает бабочек, мотыльков... Телодвижения, изгибы плеч... их самозабвенный полет...
- Может, - и продолжал рисовать.
***
- Он все ещё рисует тебя? - затянулся сигаретой и откинулся назад. Искорка ехидства блеснула в глазах.
- Угу, - пробормотала я. Уткнувшись подбородком в чашку с кофе, я смотрела в окно.
Мы сидели в кафе. Мой старый знакомый, развалившись на деревянной скамье, лениво пускал кольца в потолок. Они размывались и терялись в прокуренном помещении. Плотный занавес из терпкого белого дыма туманила происходящее вокруг, и его слова, теряясь в извивах танцующих линий, тихим гулом едва доносились до моих ушей. Мне не хотелось его слушать.
За окном ходили вниз и вверх черно-белые люди. В черных плащах по белому слякотному снегу.
- Ты с ним спишь?
Этот вопрос вывел меня из забытья. Я оторвала взгляд от окна, посмотрела на собеседника, едва различимого за сизым табачным дымом, и громко расхохоталась.
***
Толстая кисточка, обмокнутая в краску скользила по моему телу от впадины на шее до низа живота, оставляя синий влажный след. Художник разрезал меня пополам. Снова высосал краски из комнаты и начал рисовать. В этот раз я лежала на какой-то пыльной тахте. Холодно, но все же удобнее чем на стуле.
- Зачем ты нарисовал синюю линию, если все равно все черно-белое?
- Тсс, не мешай. Я рисую небо.
***
Гул троллейбуса сливается с биением сердца. Я люблю вечерами ездить в троллейбусах. Холодное стекло окна запотело от моего дыхания. Мимо мелькают многоэтажные дома, окутанные темнотой дворов. Окна светятся... Мне хочется дотронуться до них рукой. Так, если бы они были одного со мной размера. Я бы провела пальцами по темным старым стенам, по светящимся окнам. Это бы меня успокоило. А иногда хочется прижаться лицом к асфальту. К холодному шершавому асфальту. Просто лечь посреди улицы, и обнять асфальт, и слякоть, что на нем. Это бы меня согрело.
***
Рисовал красные полосы на изгибах ног, что с другой стороны коленей, разделяющие голени и бедра. А я стояла на тех самых коленях спиной к нему. А он виртуозно махал кисточкой по холсту. Все, как всегда было бесцветным. Серый хлам мастерской, черный дубовый стул, серая пыльная тахта, множество белых и серых листов бумаги, холстов, эскизов, черный холодный пол, на котором я стою, много серой пыли, черный платяной шкаф и белые блики на нем.
- Ты видишь красный цвет? - скептически поинтересовалась я.
- Очень ясно.
Надо купить себе розовые очки, может, и я что-нибудь увижу. Я устала стоять. У меня устали плечи и заболела спина. И кожа на коленях вся изрезалась дряблым полом.
- Как тебе мое пятно? - я пытаюсь завязать разговор.
- Какое пятно?
- Родимое.
- Где?
- На заднице моей! - сейчас завою от скуки.
- На копчике что ли, - продолжает сосредоточено проводить аналоги между красными впадинами моих ног и своим холстом.
- Копчик у курицы, а у меня задница... ну или бедра... хорошо, буду еще точнее - пространство межу талией и ягодицами...
- Поясница, это называется.
- Боже, художник, а такой приземленный. Так, как тебе мой рисунок природы? Некоторые называли изображение котлетой, некоторые оленем... Пошло. По-моему, оно похоже на облако.
- Взрыв.
- На Чернобыльской АЭС?
- Ага, - и продолжал сосредоточенно рисовать.
- Нет, это будет мой стратосферный взрыв...
***
Стою на углу старого дома у водосточной трубы. Смотрю на корку льда... Сквозь нее просачивается вода и стекает на землю в маленькую болотную лужу. Что-то затянулась эта зима. Кажется, уже март. А, может, еще февраль. Всё слишком мрачное вокруг. И все ходят кругами в каком-то анабиозе, не зная, куда идут и чего хотят.
***
Серая линия от подмышки до щиколотки. Я лежу на боку, опять-таки спиной к художнику. Линия бежит по ребрам, по бедрам, по ногам. Все линии где-то 2 см. шириной. Краска серая. Наверное, это асфальт.
Интересно, что он хочет передать на полотне этими линиями?... Вряд ли, я когда-нибудь увижу эту картину.
- А что ты рисуешь?
- Тебя.
***
В галерее было как-то приторно светло. Авангардные серебряные лампы в форме искаженных кубов весели по углам. Торжественная часть уже закончилась, и люди с важным видом прохаживались по залу и высказывали друг другу своё видение абстрактных картин.
Худощавая высокая дамочка в облегающем бледновато-телесном платье, держа под руку господина, который явно, не осягал высоты полёта художника и рассеяно блуждал взглядом по сторонам, остановилась у центральной картины.
- О! Как эта картина похожа на ранние работы Миро! Дорогой, ты не находишь? - И она манерно запрокинула голову назад, дабы лучше лицезреть холст. К сожалению, её никто не услышал, и не оценил глубоких познаний в живописи, а кавалер лишь аккуратно отодвинул её руку, в которой она держала мундштук с длинной тонкой сигаретой, и с которой пепел падал на его пиджак.
- Ты помнишь, что бы Миро писал ташистские картины? - спросила я у своего спутника. Я уже начинала уставать от этой напыщенности.
- Тебе не все равно - ташизм, модернизм... - и потащил меня к какому-то новому скоплению ценителей искусства.
Интересно, тут хоть кто-то действительно понимает эти картины... Есть в них что-то морское. Может доминирующий синий цвет. Я уединилась в конце галереи. Маленькое полотно. Вихорь мазков закручивается водоворотом в центре. Картина должна что-то излучать, а она почему-то молчит. Может, это мертвая картина?..
Мой приятель снова материализовался у меня за спиной:
- Что ты тоскуешь здесь? Пошли.
- Скажи честно: тебе интересны картины или блефующая богема?
- Ох! Тоже мне - одинокая нигилистка! А что, твой мастер, скоро родит свой шедевр?
- Не знаю. Мне все равно.
***
Я была в профиль. Профиль моей спины. Полоса от шеи до "стратосферного взрыва" была зелёной. Сидела на поджатых коленях, держа руками подобранные волосы на затылке.
- Я похожа на Нифертити?
- Ничего египетского в тебе не замечаю.
- Я про осанку.
- Не знаю.
- А на верблюда?
***
Я вижу свое отражение в зеркале. В ванной. Провожу пальцем по лицу, по бровям. А может побриться на лысо. И брови тоже. Как Пинк в "Стене". Надо найти опасную бритву. И кровь будет стекать тоненькой струйкой из пореза на лбу... потом на шею. А потом она остановится. Женщины гемофилией не болеют. Жаль.
***
Сегодня последний раз. Последний раз сижу на холодном черном полу, прижав колени к груди и обхватив их руками. Волосы разбрелись по плечам. По моим пальцам на ногах проведена голубая линия. Какой-то сонный день. Сонными глазами я рассматриваю художника. Ему не больше тридцати, но длинная борода отливает белыми просветами. Весь в себе, со взглядом, устремленным внутрь предметов. Может, таким и должен быть художник. Не знаю, почему мне нравится быть натурщицей здесь, в этой неприглядной мастерской, где только пыль да тараканы, что пьяно блуждают по стенам, обнюхавшись масленых красок. Я заснула.
- Можешь одеваться, - голос вывел меня из дрёмы. Я сонно поднимаюсь и тянусь к одежде.
- Нет! Подожди, - возбужденно вскрикнул мастер, взял меня за руку и потащил к столу, - мне пришёл в голову еще один элемент.
- Может, в другой раз?...
- Нет, сейчас, - и посадил меня за мрачный квадратный стол. Черный стол. Поставил мой локоть перпендикулярно столу, и окольцевал мою кисть бледно-розово-бежевым браслетом. Он провел его толстенькой кисточкой, обмокнутой в краску. Кисть бессильно поникла, голова моя покоилась на столе. Кажется, я снова заснула... Он продолжал рисовать.
- Проснись, - потряс меня за плечо.
- Можно идти? - сонно пробормотала я.
- Да.
Я оделась.
- У тебя выцветшие волосы - покрась их, - сказал художник. Он закручивал тюбики с краской и складывал свои принадлежности.
- Акварелью? - я уже выходила из комнаты, - а ты знаешь, что у меня волосы пахнут масляными красками?
- Знаю.
***
На улице было солнце. Странно, что оно забыло в этом городе? Растопило остатки снега. Влажная черная брусчатка отображала в себе весну. А мне все равно холодно и я застегиваю все пуговицы пальто. Я посмотрю сквозь эти краски и увижу свою тоску. Бледно-белую, истекающую алой кровью. А вокруг все будет оставаться бесцветным. Ты слишком идеальный. А все идеальное в мире надо убивать.