|
|
||
Балеградские байки
1. Побег Норбин Хадоб с рождения мечтал стать магом. Так ему думалось: уже первым криком своим он возвестил миру - в лице матушки и повитухи - о намерении однажды прикоснуться к сущности чудесного и крепко ухватить ее за шиворот... В действительности все обстояло несколько иначе. В возрасте пяти лет от роду Норбину довелось, по причине недостаточной ловкости рук и прочности веток, сверзиться с яблони. Падать оказалось не больно, но обидно; получать нагоняй от матушки - и обидно, и больно. Тем же вечером, ввиду невозможности сидеть прохаживаясь по двору, Норбин замечтался: "Был бы я магом - уж выкрутился бы как-нибудь из эдакой, такой-сякой, неурядицы..." Потом остановился, взглянул на родимый дом, на злополучную яблоню и подумал: "А почему бы и нет?" Это самое "а почему бы и нет?" преследовало его всю жизнь. Как и яблоки. Балеградцы испокон веков жили доходом с яблоневых садов. Яблоки были повсюду: Скрипели на зубах в каше и лезли наружу из пирогов, ворочались на дне кастрюли с компотом и бродили в бочонках в погребе, норовили вдарить по темени. Если Норбину случалось прикорнуть в перелеске под елкой, и сверху на него падала шишка, он всегда приглядывался к ней с подозрением: точно ли она шишка, или только прикидывается? И человек по имени Густав Мерман тоже завернул в Барград, привлеченный запахом яблочного сидра: к первому урожаю как раз вскрыли особые бочки с "крепленышем". *** Мерман был худ, невысок, плешив и носат. Руки его дрожали, когда он отсчитывал отцу деньги из расшитого звездами и треугольниками кожаного кошеля. Плотно набитая заплечная сума топорщилась чем-то подозрительно похожим на книги. "Чудак-человек. Ученый", - заключил пятнадцатилетний Норбин, подглядывавший за сделкой в замочную скважину. - "Или маг?" Последнее предположение показалось Норбину весьма вероятным. И пришлось как нельзя более кстати. Семья интереса Норбина к чародейству не разделяла: весь последний год над ним сгущались тучи, и вскорости должна была разразиться настоящая гроза. По достижении шестнадцатилетия матушка твердо вознамерилась отправить его в соседний городок, к двоюродной бабке - учиться премудростям садового дела и жениться на ее внучатой племяннице, полной конопатой девице, которую Норбин и видел-то два раза в жизни. Жениться Норбин не хотел, обхаживать до конца жизни яблони - тем более. "А почему бы и нет?" - думал Норбин, тихонько вылезая в окно. Записка родителям получилась короткой и какой-то сумбурной, расшатавшийся гвоздь порвал штаны, настроение портила навязчивая мысль о матушке: расстроиться ведь... Однако Норбин был не из тех, кто бросает начатое на пол пути. "Это ничего. Если все сложится - напишу им большое письмо...Когда все сложиться - сами поймут, как я был прав!" - успокоил себя Норбин. Стянул тайком из летней кухни десяток лепешек, из сарая - кой-какие пожитки, сверху в котомку набросал яблок, выбрался из Балеграда через мальчишеский лаз и, полный решимости, уселся поджидать господина Густава Мермана в лопуховых зарослях снаружи от городских ворот. Прождать пришлось дотемна: с двумя плотно набитыми сумами и, вдобавок, набравшийся в трактире сидра, Мерман едва тащился. Обрадованный Норбин выскочил навстречу: он уже забоялся, что тот так и останется ночевать в городе, и плакало все предприятие. - Мастер Мерман!!! Мерман отшатнулся, бросил сумки и сунул руку за пазуху. По-видимому, ему не слишком-то нравилось, когда детины на полголовы выше его ростом вдруг выскакивают из лопухов. - Это я... То есть, Норбин Хадоб... Вы у моего отца еще снедь в дорогу брали, - поспешил объяснить Норбин. - Да-да. Вспомнил. И что тебе от меня нужно, Норбин Хадоб? - Вы волшебством владеете, мастер Мерман? - Нет, - ответил Мерман так поспешно, что Норбин окончательно утвердился в обратном. - С чего ты взял? - Ну... показалось так. И по-прежнему кажется, - признался Норбин. Мерман быстро оглянулся по сторонам. - Что тебе от меня нужно? - спросил он с расстановкой, недобро прищурясь. - Да такое дело... - Норбин тоже оглянулся, не слышит ли их кто. - Я учиться хочу, мастер Мерман! Хочу магом стать! А не яблони всю жизнь садить и на дурнушке какой-то жениться. Мерман заметно расслабился, и даже вытащил руку из-за пазухи. - Значит, учиться хочешь, магом стать? А жениться не хочешь? - Не хочу! Совсем не хочу. А мои... Мочи нет, проходу не дают. Заели - беда, - выдохнул Норбин и еще раз воровато оглянулся. Он не сомневался: побег родители, в случае чего, простят - но не жалобы незнакомцу на "нелегкую судьбу". - Так-так. Из дома, значит, сбежал. - Мерман усмехнулся, добродушно, но как-то неприятно. Норбин потупился. - Добром бы они меня ни за что не пустили. - Печально. Только я тут причем? - Возьмите меня с собой! Ну, в ученики, то есть... Или в подмастерья - как это у магов правильно называется... - Попутал ты, парень. Чему мне тебя учить - торговому делу? - Мерман тронул сапогом суму, где - теперь Норбин видел это ясно - лежали книги. - Вы - не торговец редкостями, - сказал Норбин, твердо взглянув на Мермана - Вы - маг. - Вот мой гильдийский знак! - Мерман сунул ему под нос гладкий железный кружок с дыркой посередине, висевший на длинном кожаном шнуре. - Читать не умеешь, фантазер?! - Умею, но тут ничего не написано... - Норбин растеряно моргнул. - Правда, совсем ничего. Вы не торговец, господин. Вы - маг, я уверен. Усмешка сошла с худого лица Мермана, будто ее там и не было никогда. - Уверен, говоришь. А не боишься? - Нет. Мерман молча смотрел на него: губы сжаты в нить, жидкие брови нахмурены, на висках блестит не обсохший еще пот, глаза бегают туда-сюда - вроде и смотрит прямо, а взгляд ухватить невозможно. - Нет, - хрипло повторил Норбин, решительно отогнав нехорошие мысли. - Так можно мне с вами, мастер? "Чепуха! С чего мне его бояться? Вошел в город среди бела дня, у отца продукт закупал..." - так рассудил Норбин, хотя под взглядом Густава Мермана рассуждения эти представлялись не слишком убедительными: недобрый был у него взгляд, какой-то уж слишком задумчивый и предвещающий отказ, если не что-нибудь похуже... Однако Мерман согласился. - Ладно. Сложишь голову - пеняй на себя, - он указал на сумку с книгами и, не оборачиваясь, пошел дальше по дороге, прочь от Балеграда. - Да, учитель! - Норбин взвалил сумку на плечо и поспешил следом, подавив секундное желание, прихватив книги, бегом припустить назад к воротам: интуиция подсказывала, что делать этого не следует. *** Ученические обязанности оказались разнообразны: тащить поклажу, обустраивать стоянки, раздобывать и готовить еду. Шли лесными тропами, сторонясь людей. Ночами холодало. Вокруг стоянок шуршало, хлюпало, выло. К десятому дню Норбин позабыл о чудотворстве и стал мечтать о вещах более приземленных: сытно поесть, поспать в тепле, перемотать мягкой тряпицей мозоли... Вспоминался дом, матушкины пироги, и даже на оставшийся в котомке десяток кислых яблок Норбин смотрел с умилением. Но продолжалось это недолго. Как-то раз стояли у реки. Распогодилось, с самой ночи расшумелись птицы. Осталась с ужина крольчатина, было время распалить костерок. Норбин, набив желудок, ополоснулся прозрачной речной водой, промыл мозоли, посидел на берегу. Вышел следом за Мерманом на проселок, прищурился на ползущее по небу солнце в рассветной дымке и вдруг подумал: "Хорошо!" Сам себе удивился. Но и впрямь хорошо было - как никогда прежде. И ни одной распроклятой яблони на сто верст вокруг! К дорожной жизни Норбин незаметно для себя привык. Тоска по домашним не исчезла без следа, но и не жгла больше каленым железом. "Если б мать меня к бабке сплавила - все одно, тоже бы не виделись", - сказал себе Норбин, укладываясь спать. - "Однако пора бы уже и делом заняться". - С этой мыслью он уснул и с ней же проснулся, ни свет, ни заря. - Учитель, когда вы со мной заниматься начнете? - разбудил он Мермана. Мерман был недоволен. Он всегда был чем-нибудь недоволен - а тут и вовсе... Однако Норбин не отставал. - Учитель! Раз сердитесь - превратите меня в жабу! Чего вам стоит? А мне - хоть так наука будет! - Да ты и так уже... жаба. - Мерман вздохнул и постучал себя пальцами по виску. Норбин обиделся. - Зачем тогда с собой взяли, раз "жаба" - вещи ваши таскать? - Убивать пожалел. - Ась?! - Хрясь, башка твоя дурная! - Мерман показал ему кулак. Сел на лапнике, размял плечи. Встал, неторопливо отряхнулся. - Э-м... Учитель... - Урок первый, Норбин: не верь кому ни попадя. - А когда мне вам не верить - сейчас или раньше? - Никогда! Мерман ухватил Норбина за плечо и подвел к реке, подтолкнул к самой воде. - Смотри. - Куда? - На сапоги свои рваные полюбуйся, идиот! Да в воду, на отражение посмотри - куда ж еще? Норбин нагнулся к реке - и тотчас отскочил испуганно, увидев над своим плечом чужое лицо. Щербатый незнакомец со спутанной копной рыжих волос и всклокоченной бородой выглядел жутко. Но нигде его не было, кроме как в воде. На берегу стояли только они с Мерманом. - Это что ж за невидать, учитель? Водяной, что ль? Мерман расхохотался. Норбин скосил глаза на отражение: рожа в реке дрожала, кривилась от смеха. Норбин с опаской поднес руку к лицу Мермана: отражение скрыла пятерня. - Водяной! - Мерман, все еще посмеиваясь, отошел от берега, сплюнул на песок. - Не существует их, к твоему сведению. "Болотники" - да, есть, кто так себя называет, а у проточной воды малый народец не селится. Она из них жизнь тянет. - То, что я видел - это вы на самом деле так выглядите, мастер? - Наоборот. Это - морок, а ты видишь, как есть: талант! Жаль только - к таланту длинный язык прилагается. А на рожу мою уж больно многим охота поглядеть, в отдельности от туловища. Норбен постоял немного у воды. Ополоснул вспыхнувшие щеки, хлебнул из горсти - глотка пересохла. - Спасибо, учитель. Что не убили сразу. Мерман хмыкнул. - Да уж, не убил. Раз встали - увязывай скарб и пойдем: поразмыслишь дорогой. А вечером поговорим. *** Весь день пробирались берегом. Норбин думал, аж под ноги забывал смотреть от усердия - и все без толку: мысли в голову шли одна паскудней другой. Что Густав Мерман, ворчливый и склочный - не подарок небесный, и что больших дорог он не из любви к лесным красотам сторонится, Норбин и до того заподозрил, но чтоб так? И почему, все же, не пристукнул, заведя подальше - пожалел? "Матушка моя, та тоже кролей своих любит-жалеет, а все равно на рагу да на шапки пускает. Негодная причина!" - Норбин споткнулся о корягу, выругался, побрел дальше за Мерманом. Что тот без вины скрываться вынужден, по ошибке - не верилось. Первый урок был усвоен крепко. Вечером разгулялась гроза, стало не до разговоров - найти бы, где укрыться, обсушиться. Река пенилась и бурлила, лес высок до последней иголки. Мерман снял плащ, обернул им суму с книгами. В белой, налипшей на худое тело, рубахе, то исчезающий, то вновь появляющийся среди деревьев, он напоминал топляка-заброду, какими в детстве стращала мать: погибнет такой бедняга на воде, тела не сыщут, а ему неймется - вылезает ночами, бродит по берегу с заунывной песней, за собой утянуть хочет... Но Мерман песен не распевал, только ругался почем свет - на погоду, на реку, на Норбина, который шел то слишком быстро, то слишком медленно и "под ногами путался". Наконец, на пути подвернулся старый шалаш, обмазанный кое-как глиной. Стены протекали, внутри было сыро - но все же лучше, чем снаружи; хотя до солнца отогреться нечего было и думать. Норбин отжал одежду, улегся под стеной, где поменьше капало и стал ждать утра. Мерман, что-то бормоча себе под нос, долго осматривал книги, затем уставился из-под насупленных бровей на Норбина. - Ну как, много надумал за день? - Я так понял, чернокнижник вы, учитель... Но к чему я вам - не могу знать. Мерман скривился. - Дурень! А, чего от тебя еще ждать - жабьи потроха одни в черепушке... О чем тебе, по-твоему, думать было велено? Норбин растеряно захлопал глазами. - Ну... э... - Ты чего хотел - учиться? На волшбу поглядеть хотел, упрашивал? Все время она у тебя перед носом была, волшба - не видел. Носом тебя ткнул - на, смотри! А ты что? А?! "Я так понял, чернокнижник вы, учитель", - передразнил Мерман. - "К чему я вам?" Очень, видите ли, интересно ему вдруг сделалось, чернокнижник я или кто, и что с ним, дубиной стоеросовой, от этого станется - хотя о чернокнижниках, знамо дело, только в сказочках и слыхал... Бестолочь! Хочешь учиться - о науке и думай! Не о чем попало, не о том, как шкуру сберечь! Понял, жабья башка? - Понял, - прошептал Норбин. - Да ничего ты пока не понял, - отмахнулся Мерман. - Ладно. На первый раз - прощаю. Но смотри у меня! - Да, учитель. - Жарят тебе пятки - а ты подмечай, как горят. Иначе балаболка ты, а не маг. Мерман замолчал, снова занявшись книгами. Норбин перевернулся на спину, уставился на покатую стену. Бурая глина топорщилась еловыми иголками. Снаружи стучал дождь, выл в верхушках ветер, надсадно скрипели, стонали могучие елки - и в зябкой полудреме Норбину чудилось, будто скрипят они от того, что им пришла пора жарить пятки - но огонь никак не разгорится, тлеет едва по такой-то сырости - оттого им и больно, и досадно, оттого и скрипят, стонут. Это был второй урок Густава Мермана - и его Норбин тоже запомнил твердо. *** К утру дождь перестал, выглянуло солнце, но идти после дурной ночи по размокшей земле было невмоготу. Решили задержаться до полудня, развели огонь. Мерман - то ли от того, что книги его не пострадали, то ли оттого, что вдоволь накричался накануне - пребывал в настроении, против обыкновения, благодушном. - Кончай там копошиться, - окликнул он Норбина, развешивавшего мокрые пожитки на суку. - Садись, грейся. Раз своего ума кот наплакал - слушать будешь. Норбин устроился у огня напротив, взглянул с подозрением: тон такой, спокойный, серьезный, от Мермана был непривычен. Начинать Мерман не торопился: перекладывал палки в костре, почесывал обросший клочковатой бородой подбородок. - Подумал я тут - получается, больно много я с тебя, недотепы, требую, - заговорил он, наконец. Прокашлялся, сплюнул. - Сколько тебе лет-то с роду будет? - Шестнадцать стукнуть должно было, - неуверенно ответил Норбин, потерявший счет дням. - Оно и видно: малой еще, хоть и ростом с оглоблю. И наукам никаким ты в жизни не учился - только яблони, знай, сажал. Так? - Почему ж: читать-писать меня батька выучил. Экзамен, какой у нас при торговых палатах устроен, вперед всех ровесников сдал, - сообщил Норбин с плохо скрытой гордостью. Мерман обидно рассмеялся в ответ. - Известная наука: чтоб легче тебе было купца обчистить, нежели купцу тебя! - Я не за этим! Я хотел... - Помню, помню: ты магом хотел стать, - перебил Мерман. - Что грамоту выучил - и то хлеб. Но в остальном - хуже дитя малого... с чего ж начать? - Мерман смотрел с минуту в огонь задумчиво.- Я, по правде сказать, и сам не знаю - как оно должно, ежель учить по правилам... Гимер ты, в общем. Зрящий. Знакомое словцо? - Нет, учитель. - Норбин виновато потупил взгляд. Забылась уже обида за смех, за "жабью голову" и "дурня", забылся прежний страх - теперь страшило то, что Мерман рассердиться на какую-нибудь ерунду, снова начнет язвить и браниться и так ничего и не расскажет, махнет тайной перед носом - и будет таков. - Гимеров в наши дни нечасто можно встретить. Редкий талант: негоже таким разбрасываться, губить из-за несчастливой случайности. - У Мермана вырвался короткий, злой смешок. Норбина пробрала дрожь: с насмешками и угрозами Мермана он свыкся - но сейчас чернокнижник будто смеялся не над ним, недотепой Норбином Хадобом - а над чем-то иным, могущественным, жутким, над чем смеяться совсем не следовало. - Но талант этот, Норбин, с волшбой в непростых отношениях находится. Гимеры - ты вот, тоже гимер - они видят явь там, где иные видят волшбу. А для дела важно уметь и так, и эдак. Это как... - Мерман, нахмурившись, уставился в костер, - это... как вышивка. Худо не видеть за золоченой нитью дурной ткани, но если ты не видишь нити - не выйдет шитья. Потому гимеру даже простой волшбе выучиться сложно. Понимаешь меня? - Понимаю, - сокрушенно кивнул Норбин. - Оно и видно: теперь понимаешь, раз нос повесил. Но это ты зря, - Мерман скорчил гримасу, которую, видно, почитал за ободряющую улыбку. - Попробовать можно - если с умом и упорством подойти. Дорогой тебе - тренировка: смотри на меня, пытайся разглядеть морок. А я пока поразмыслю. - Учитель, можно еще один вопрос? Мерман насмешливо вскинул бровь. - Дай угадаю: почему мы вчера мокли под дождем, как обычные бродяги? - Ну... да. Разве вы не могли чего-нибудь сделать, ну, эдакого, хоть с шалашом этим? Или чтоб дождь перестал... - Мог. Но тогда бы нас бы вскоре поймали. - Сильная волшба как золотая нитка - издалека заметна, да? - предположил Норбин. - Соображаешь, - хмыкнул Мерман. - Может, и не безнадежен... *** Хотел бы Норбин сказать, что оказался способным учеником - однако эдак и курица могла назваться павлином. Кое-какие успехи были, но Мерман с тех успехов только морщился и бранился, да и сам Норбин повода для гордости не видел. На то, чтоб, по-особому расслабляя глаза, научиться замечать Мерманову фальшивую личину, у него ушла неделя; чтоб не терять морок в ту же секунду из внимания - еще одна. Тем временем теплые летние ливни сменились докучливой осенней моросьбой, длящейся, бывало, по три дня без продыху. Охота была дурная, в деревни, чтобы пополнить запасы, Мерман заходить не желал; мешок с провизией худел на глазах. - Учитель, куда мы идем? - решился спросить Норбин после того, как впервые сумел без огнива, одной лишь волшбой, разжечь маленький костерок. - Я уж думал, не спросишь никогда, - Мерман усмехнулся, подложил в костер ветку. - Я бы и раньше спросил - но вы бы разве ответили? - В схрон идем. Там пересидим зиму, а весной двинем через границу. Норбин затаил дыхание. - Куда? В Паранак, в Камариф? Мерман нахмурился, взгляд его стал острым и злым. - Сначала дойти надо: потом мечтать будешь. "И в самом деле", - вздохнул про себя Норбин, но спалось ему в ту ночь необыкновенно сладко: снились широкие раскаленные улицы и обнаженные смуглолицые камарифанки, зазывающие путников в манящую тень белокаменных дворцовых арок. Следующим вечером остановились засветло. Мерман подозвал его к себе, достал со дна сумы маленькую книгу в коричневом переплете на застежке, и, раскрыв на первой странице, вложил в руки. - С практикой пока прервемся. Читай. Норбин сперва взглянул на страницу, как на морок, и, не сдержавшись, хихикнул: текст изобиловал непристойностями. Красочно иллюстрированными. Норбин быстро пробежал глазами разворот и перелистнул страницу. А затем еще одну, и еще, еще... - Дурень! - Мерман отвесил ему затрещину. - Будешь над этим слюни пускать - задохнешься прежде, чем штаны обкончаешь. Думай, как правильно! Норбин потер затылок, тряхнул головой, перевел дыхание: действительно, от сосредоточения на мнимых рисунках с телом творилось что-то неладное. Попробовал взглянуть в яви: у мужчин появились козлиные головы и копыта, женщины превратились в горбатых карлиц, корчащихся в каких-то чудных клетках. - Ерунда, - пробормотал Норбин и тотчас получил вторую затрещину. - Думай, мать твою! Башкой своей жабьей думай! Оказалось, книгу нужно читать мудрено: в яви, но поглядывая, в то же время, через морок, будто бы через увеличительное стекло. - Это редкий гримуар, - объяснил Мерман, убедившись, что Норбин нащупал правильный способ. - "Мастерские записки" Берфорна. Текст не всякому опытному чародею поддается, но ты гимер - справишься. Характерец у тебя, правда, негодящий... Но это дело наживное. Что "характерец" у него "негодящий", Норбин убедился в тот же вечер, на первой же странице: с описаний того, как правильно нужно резать козу и вычищать ей череп, воротило похлеще, чем с гнилых яблок. Норбин даже решил, что еще от одной затрещины хуже не станет. - Зачем это надо, учитель? Эдакая ведь мерзость! Мерман отскребал со стенок котелка пригоревший горох. - Жареная козлятина - мерзость? Не думаю. - Я не про то, учитель. - Ах, не про то. - Мерман отставил в сторону котелок и нехорошо улыбнулся. - А про что же? - Ну... не по-людски как-то... и зачем? - Хороший вопрос: зачем. Я тебе что делать велел - читать или языком чесать?! Норбин вздохнул украдкой и взялся за гримуар. Про людей и обычную живность там говорилось, по счастью, мало - все больше об всяких, нелепого вида, чудищах, каких он прежде представить себе не мог, и не решался спросить - существуют ли они в самом деле и где. Далекий Камариф привлекательным казаться ему почему-то перестал. Из внутренностей и крови чудищ делали зелья, из костей и кожи - артефакты и порошки, и все, преимущественно, дурного свойства: убить кого-нибудь, покалечить, заморочить, обойти защитные заклятья... Норбин читал и запоминал, стараясь пореже обращаться к Мерману с вопросами: рука у Мермана была тяжелая, а затылок у Норбина - не железный. После "Мастерских записок" последовал "Бестиарий принуждения", где рассказывалось, как чудищ можно изловить и приручить. "Бестиарий" Норбину понравился больше, но дочитать до конца не довелось. *** Выпал первый снег. К середине третьему дню стаял, но ночью снова навалило, по щиколотку: этот продержался уже чуть подольше... Запахло зимой. По мере того, как приближались к неведомому "схрону", Мерман становился все более склочным и подозрительным, иногда без видимой причины битый час топтался на одном месте. В том, как он осматривал тропу, перебирал в пальцах палые листья, оглядывался на шорохи в кустах - чувствовался страх. То он запрещал зажигать любой огонь, то разводил маленький бездымный костерок и подолгу всматривался в пламя, точно безмолвно разговаривал с ним. У Норбина от чтения в полутьме постоянно слезились глаза и болела голова - будто и впрямь превращалась в жабью. А Мерман еще завел привычку каждый день мучить его ночными дежурствами - хотя сам все равно почти не спал, ворочался сбоку на бок. Если случалось чудо и Норбину удавалось спокойно вздремнуть, под закрытыми веками продолжали тянуться бесконечные строчки бессмысленно составленных слов. Норбин почти не помнил себя от усталости, потому, когда Мерман среди ночи вдруг вскочил, крикнул "оставайся на месте!" и бросился в темноту - равнодушно кивнул ему вслед и, привалившись к елке, прикрыл глаза: раз Мерман ушел - есть минута передохнуть... Где-то в лесу ухнуло, завыло. "Жарят пятки", - сонно подумал Норбин, зевнул - и только тогда очнулся. Ниже, в овраге у ручья, полыхнула зеленым: вой перешел в визг. С грохотом повалилось дерево. Мермана не было, не было и его сумки с книгами. Позади стоянки шуршала листва. Норбин сунул руку в карман, но пальцы ухватили лишь сморщившееся твердое яблоко, завалившееся за подкладку: даже добротный складной ножик остался у Мермана. "А почему бы и нет... напоследок-то", - Норбин с тоской взглянул на яблоко, намереваясь откусить. Три тени пронеслись по поляне и скрылись в овраге. Четвертая остановилась. "Хармара!" - признал Норбин тварь, о которой читал в самом начале "Бестиария". Ужас в груди смешался с восхищением. Трехглазая кошка в половину человеческого роста стояла в трех шагах от него. Черно-бурая шкура хармары в отсветах углей отдавала рыжиной, кисточки на ушах подрагивали. "Если не убегать - укрощенная хармара без приказа не нападет, будет ждать хозяина", - лихорадочно вспоминал Норбин. - "Можно ее спугнуть огонь-травой или костью брекича, да только где ж их взять..." От страха замутило. Ладонь, державшая яблоко, вспотела, пальцы ныли от напряжения, но шевельнуться Норбин не решался. В овраге снова полыхнуло, затем еще раз - чуть дальше, чем прежде. Хармара повела ухом, но осталась стоять. Третью глазницу, на два пальца выше переносицы, наполовину прикрывало кожистое веко - вместо глаза в нее был вживлен сизый мутный камень, с помощью которого маг-хозяин управлялся с кошкой. "Голубиная слеза", - вспомнил Норбин название. Время шло. Вспышки в низине прекратились: Мерман сумел удрать или погиб. "Лучше б ему удрать, поганцу", - Норбин, не мигая, смотрел на хармару. Большой симпатии Норбин к Густаву Мерману и прежде не испытывал, а знакомство с хармарой любви к нему тем паче не прибавило. Но все же от мысли о том, что плешивый чернокнижник, возможно, уже обратился в кошачий ужин, сделалось не по себе: Норбин даже забыл на минуту, что хармара только и ждет случая полакомиться им самим. По забывчивости шевельнул затекшей рукой: кошка прищурилась, зевнула и облизнулась. Она все понимала. Очень хорошо понимала... И ждала. Норбин чувствовал, как сердце колотиться где-то в горле. Сколько маг-хозяин сможет сдерживать голодную кошку? И захочет ли он ее сдерживать... Позади затрещали кусты. Человек шел быстро, не скрываясь, и вскоре вышел на поляну - рослый безбородый мужик с сердитым лицом, в железном нагруднике поверх куртки и с топором на длинной рукояти в левой руке: правую он положил хармаре на загривок. Кошка утробно уркнула и, выгнувшись, потерлась щекой о кольчужную перчатку. "Лишь бы не убил сразу: потому уж как-нибудь выкручусь", - Норбин разглядывал нагрудник и топор незнакомца. Гравировки мешала рассмотреть темнота, но некоторые символы выглядели знакомыми - встречались в "Мастерских записках", там, где рассказывалось о магической броне и способах ее разрушения. Облик незнакомца был, каким способом не гляди, одинаков, а голос оказался под стать облику: сердитый, с каким-то железным скрежетом. - Ты кто такой? - Норбин Хадоб, господин. - Норбин улыбнулся настолько приветливо и простодушно, насколько позволяли онемевшие от страха губы. - Простите, этот зверь... он ваш, ручной, что ль? Не загрызет? Незнакомец мрачно разглядывал его, почесывая хармару за ухом. - Это как вести себя будешь. Что ты здесь делаешь? - Не спалось вот... Перекусить собирался. А вы кем будете, господин? - Перекусить?! Дурак, что ли? Хармара облизнулась. - Перекусить, вот... Яблочка не хотите? - сказал Норбин, протягивая незнакомцу яблоко. *** Очнулся Норбин под той же елкой, но со связанными руками и с заплывшим глазом. Притворяться и тянуть время не решился: сразу сел, огляделся. К хармаре и знакомому уже незнакомцу - про себя Норбин решил называть его "дровосеком" - добавился еще один мужик, с виду такой же сердитый, но с мечом на поясе и с повязкой на левом глазу. На нагруднике у одноглазого красовалась вмятина, поперек лба тянулся глубокий порез. "Дровосек" осматривал вытряхнутые из Норбинова мешка вещи; хармара их обнюхивала. Одноглазый стоял напротив Норбина и что-то вырезал ножом на короткой толстой ветке. Из-за спины одноглазого слышалось тихое урчание: к хармаре тоже добавилась подружка, а то и не одна. - Зря стараетесь: брать с меня нечего. - Норбин сплюнул: в рот набилась земля и иголки, потому тон оскорбленной добродетели получился неплохо. - В кошеле три медяка и четвертак, а больше, сколько ни ищите - не сыщете. "Дровосек" усмехнулся, толкнул ногой котелок. - Еще на четвертак пошел бы. Но мы не грабители. - Не грабители, говорите? А за что тогда со мной так, а? - Нет нужды притворяться дураком большим, чем ты есть, - ласково сказал одноглазый. - Особенно перед дураком. - Это кто тут еще дурак - я?! - возмутился "дровосек". - Ты, конечно: стал бы он тебя дожидаться, если б мог за себя постоять? - Ты-то, я смотрю, больно умный, брат: что ж тогда не развяжешь, раз он такой смирный? - Почему ж не развяжу: сейчас развяжу... Сиди спокойно, приятель, - Одноглазый кивнул Норбину. Придирчиво осмотрел обструганную ветку, сунул ее в карман. "Дровосек" хмуро взглянул на одноглазого. - Только веревку не порть. Пригодится еще. - На кой - повеситься на ней? - хмыкнул одноглазый, однако нож убрал. Присел перед Норбином на корточки и стал распутывать узлы. Пока он возился, Норбин украдкой рассмотрел его, как рассматривал Мермана: лицо осталось тем же, но порез и ссадины исчезли, пропала и вмятина на нагруднике. Одним словом - боец-молодец, хоть сей секунд на парад. А из-под краев повязки тянулась, от переносицы до виска и щеки, странная серебристая паутинка. Такого колдовства Норбин не знал. - Ну, готово! - Одноглазый, которому почему-то хотелось выглядеть куда менее потрепанным, чем в действительности, бросил веревку "дровосеку". Выпрямился, отошел на шаг назад и скрестил руки на груди. - А теперь рассказывай, приятель - кто ты такой и откуда здесь взялся. Правильно рассказывай. - Правильно - значит "коротко" и "честно", - уточнил "дровосек". "Коротко и почти честно", - мысленно поправил Норбин. - Норбином меня звать - это я говорил уже... Из Балеграда родом. "Доровосек" присвистнул. - Далече отсюда, знаю: с лета топал, - поторопился продолжить Норбин. - Как наливная первачка созрела - так и ушел. Сбежал. Женить меня матушке в голову вдарило, а я хоть и дурак, но не настолько же, чтоб взять - и вот так вот, вдруг, жениться. Норбин с надеждой взглянул на "дровосека", но тот даже не улыбнулся. И одноглазый помалкивал. Зато заворочалась на земле хармара. - Нет уж, вы как знаете, господа - а по мне, жениться наспех, мира не повидав - глупость редкостная, - решил до последнего настаивать на своем Норбин: больше рассказывать было все равно нечего - никакого складного вранья он придумать не успел. - Глупость, не без того, - не стал спорить одноглазый. - Ты рассказывай, рассказывай. - Ну, ушел я, значит... Сперва один мотался. Когда зверя бил и рыбу удил, когда по деревням батрачил - в уборку завсегда подмога не лишняя. А потом мастера Мермана встретил и с ним увязался. У него книги с собой были, говорил он мудрено... Ну и подумалось мне, что знающий он, ну, по всякой ученой части - звездочетство там, магия наука там, колдовство... Думал, научит меня чему, волшбе какой. Он, вроде как, обещал, а сам только мешки за него таскать заставлял, и похлебку ему готовить: хорошенькая оказалась учеба. Но мне, вроде как, уже и деваться некуда было. Шли мы, шли, а тут он вдруг деру дал. Нож мой, отцов подарок, прихватил еще, стервец... Сразу за тем зверь ваш к огню вышел, я уж думал - от испуга кончусь... Потом вы появились - и сразу драться начали, - Норбин, напустив на себя обиженный вид, тронул ссадину и взглянул на "дровосека" с укоризной. - А потом связали еще, будто лиходеи какие. Вот я и спрашиваю - за что? Если вы с Мерманом что не поделили, так я о том не знаю, и ни при чем тут я. - Ну да, не поделили. - Одноглазый потер ладонью нагрудник: не иначе, крепко болело под вмятиной. - У кого ножик прихватил, а кому голову отхватил: занятный он человечек. Мерман - это он так тебе представился? - Угу. Густав Мерман. - Повезло тебе, приятель, что живым остался. - Да я уж понял... И что теперь? - Теперь? - Одноглазый картинно развел руками. - Я вот тоже думаю - что теперь... Веревку братец велел мне поберечь, но вешать тебя, вроде как, не за что: этот поганец людей и поумнее тебя вокруг пальца обводил. А возиться с тобой нам тем более не с руки. Так что вот какое дело: ступай, приятель, на все четыре стороны и с проходимцами больше не связывайся. - Отпускаете? - Отпускаю. Мой тебе совет - топай обратно в свой Балеград и мамку больше не огорчай. А там, авось, и с женушкой сживешься. - Спасибо за добрый совет, - проникновенно сказал Норбин. От мысли о возвращении не солоно хлебавши в Балеград заныли все синяки и ссадины разом. - Но домой не пойду. Лучше чудищам вашим скормите: все пользы больше, и мне конец легче. - Да ты костлявый больно - подавятся, - хохотнул "дровосек" - Вы, вижу, действительно люди по колдовской части опытные - раз у вас звери эдакие... Может, подскажете что? - То есть? - Ну, где уму-разуму и хитростям всяким можно подучиться. Одноглазый переглянулся с "дровосеком", скорчив какую-то чудную гримасу. Тот закусил губы, покивал задумчиво - не то "одноглазому", не то своим мыслям. Одноглазый хмыкнул и вновь повернулся к Норбину. - Как рассветет, ступай на юг: к полудню выйдешь к тракту. По нему двигай на восток до Михрабки: дня за три дойдешь. Там спросишь Хмурого. - Хитростей не обещаем, но уму-разуму он тебя наверняка подучит. - "Дровосек" усмехнулся как-то проказливо, по-детски. - И на том спасибо, господин... - Норбин глянул на небо. - Светлеет уж. Я пойду тогда? - Ступай, коли ноги держат. Скарб свой не забудь, - "дровосек" снова пнул котелок. - Кому-кому, а нам он без надобности. *** К вечеру лужи на тракте затянуло ледком. Можно было бы нарвать трепет-травы, дать кругаля через лес и убедиться наверняка, но Норбин и безо всякой проверки не сомневался: где-то рядом крадется голодная и уставшая трехглазая кошка, пущенная за ним в надежде, что он, Норбин Хадоб, выведет охотников на схрон "Мермана" или на самого чернокнижника. Это значило, что хармаре предстоит побегать впустую, а "Мерман" от одноглазого сбежал: оба обстоятельства грели душу, и, хотя близость кошки настораживала - Норбин непринужденно насвистывал. "А почему бы и нет?" - думал он, шагая на восток. - ""Хмурый", так "Хмурый". Поглядим..." *** Михрабка оказалась богатой с виду деревней на три десятка дворов. Одни дворы жались плетнем к плетню, другие расступались, словно не хотели иметь друг с другом ничего общего. Крыши в Михрабке крыли тесом, бревенчатых стен не красили, а под окнами садили карликовые игольники, отгонявшие запахом мошкару и злых духов. - Добрый человек! Подскажите, где мне Хмурого найти? - окликнул Норбин первого же встречного прохожего: им оказался худосочный старичок с хитрыми глазами и аккуратной козлиной бородкой. Старичок остановился, подбоченился, исподлобья оглядел Норбина. - Можно и подсказать: с конца улицы третий дом, двухэтажный, с флюгером - не ошибешься. - Спасибо! - На здоровье. Только ты это, - старичок лукаво улыбнулся, - "Хмурым" его лучше не зови: страсть, как не любит. - А как же? - Стэйнвульв он. Стэйнвульв Ислейвсон по батюшке: издалека к нам перебрался, а все, вишь, ходят к нему знакомцы... Мы его меж собой Стеном Ислычем кличем - не обижается вродь. Но ты для начала лучше по всей форме обратись: Ислыч нынче-то гостей не особенно привечает. Калитка у Хмурого была не заперта, и собаки во дворе не оказалось: только куры квохтали в птичнике. Норбин поднялся на крыльцо и постучал. Подождал минуту, постучал снова, еще подождал. Дверь приотворилась.