Там были: Элоуна, которая завязывала на макушке узлом свои черные жесткие волосы, слепленные воском, застегивала доверху молнию на кожаных сапожках с мягкой подошвой и каждый раз боялась отравиться сладковатой водой из-под крана, всегда теплой, так как Элоуна забывала в какую сторону, приподняв, нужно сдвинуть ручку крана; Дженифер (или Жозефин, но имя было английское), наверное, танцовщица, ходившая босиком, Наташа, приезжавшая туда который год подряд, Лена, которая постоянно что-то у меня забывала - то зубную щетку, то неотправленное письмо (она любила переезжать),Станислав (почему-то без отчества), Ребекка, которая говорила всем, что всегда трудно привыкает к новой обстановке и новым лицам, Герта (уменьшительное от какого-то литовского имени) в золотистых кудряшках и очень много пенсионеров разных национальностей. Днем они так умилительно коротают время, слушая с уличной эстрады детский ансамбль: флейты и хор.
Были там еще: Берт Сейферт, который учил русский, Богдан, работавший в архиве, Яня с беличьими зубами - наполовину словенка, наполовину мексиканка (которая всегда оставляла ключ в замке, чтобы никто не мог открыть его с той стороны), Andrej с глазами круглыми и пустыми, как буква "о" в "сооl"; написанном у него на майке, Кристофер, замкнутый и нескладный, Вита гордившаяся тем, что от ее имени не образовывают уменьшительное; Стефан, хотевший большего количества разговоров; Tanja - итальянка, которой муж готовит обеды и ужины, Рози с малиновыми волосами, Анхелика с вечным платочком на шее. Кроме того там была госпожа управляющая с ярко-розовой улыбкой и обесцвеченными волосами, господин профессор, постоянно говоривший о своей жене и слишком много проводивший времени у телевизора в вечерние часы; и консьержка, не говорившая по-английски, но одалживавшая утюг, который не остывал еще час или два после окончания работы. Вообще, были там и серые дрозды, выскакивавшие на дорогу под колеса велосипедистов, и горлицы, заполнявшие вечернюю прозрачность воздуха своими гулкими вздохами, и утки, хлопавшие крыльями и гогочущие где-то там за спиной, за окном, ветер из которого переворачивал страницы книги; и много разных мелких пичужек, выводивших трели на разные голоса среди осыпанной бисера солнца листвы.
Была еще здесь толстая француженка без имени (не все знали, как читается имя Camille), которую занесло как-то в Москву на станцию Сходненская, это был не самый лучший район. Она скучала по родителям и уставала от музеев, русский она так и не выучила, но без проблем объяснялась на языке жестов; и ее приятель с длинными волосами, но о нем я точно ничего не знаю.
В любой компании после пары кружек пива начинает завязываться разговор, правда, уже темнеет и не всегда понятно, в какой из переулков свернуть, чтобы за ветвями деревьев начала вырисовываться крыша твоего дома. Леони вспоминала языки, которые она когда-то учила и говорила обо всем: о своем призвании помогать беженцам в одном из отделений ООН, об отце, родившимся ни границе со Швейцарией, о брате, которому исполнилось 27, о том, что ей очень не хватает здесь молочных продуктов, ну, хотя бы йогурт, о том, что в Германии она прожила всего три года и не хотела идти в немецкий университет, поэтому она уехала в Шотландию. Лена не могла заметить в своем произношении эстонский акцент, такой легкий, заостренный, действительно, едва уловимый. Она пришла вечером к себе, разделась и смотря на свой живот спрашивала себя, не потолстела ли она за этот вечер.
Был здесь еще один дедушка, кажется, Франтишек, с немецкой фамилией, ему было где-то под 80. Такой разговорчивый - любил делиться воспоминаниями с каждым встречным, особенно выразительно звучала произносимая нараспев эпитафия, виденная им где-то под Ленинградом (там были воины красной армады , штыки и национальная гордость). Однажды Франтишек поймал на улице того приятеля Камий и повел в свой садик, они сидели до самого вечера, рассматривая старые фотографии. С другой стороны улицы за ними было легко наблюдать.
Рози не стеснялась, выкупавшись в озере, снимать с себя мокрый купальник прямо на берегу, не думая даже куда-то прятаться. Солнце было таким жарким, что кожа становилась красноватой всего за час. Татуировку на спине она делала не дома, в Германии это более организованно: каждый мастер имеет лицензию и всегда можно узнать, насколько безопасной будет эта процедура. Еще там есть много открытых бассейнов так сказала ей Эрика, которая не стала переодеваться, а завернулась, как в платье, в большой пляжный платок с индийским рисунком и кистями по краям, когда они подошли к городу, платок промок, но они этого не заметили.
У господина профессора не складывались отношения с женой: однажды он прождал ее полтора часа (но тогда она была красивой, и это стоило того). В другой раз (это было позже) она обнаружила на его рубашке следы яркой губной помады - он оправдывался, что это клубника, на обед в столовой были кнедлики. ("Где ты видел кнедлики с клубникой" - закричала она.) Они друг друга не простили. Однажды жена спросила, сколько кружек пива он выпил, он сказал, что одну, она поняла, что не меньше четырех. Однажды он так напился, что его принесли домой друзья, жена не пустила его на второй этаж, и ему пришлось остаться на первом, у матери, которая гладила его седеющие волосы и прикладывала ко лбу мокрое полотенце. Как-то жена сказала, что им нужно купить Фиат, он ответил, что его больше интересует проблема вывода войск из Афганистана.
Приятель Камий постоянно рисовал что-то в тетради с синим переплетом. Ангелика (которая выпила с утра пол литра минеральной воды и страшно хотела есть) была уверена, что он рисует голых женщин. Потом она узнала, как его зовут, и что он просто переносит на бумагу все, что видит вокруг. Дедушка нашел у себя в саду под яблоней его пенал (это было в тот день, когда они вместе смотрели фотографии). Утром, по дороге из булочной, с теплыми рогаликами в бумажном кульке, Франтишек спрашивал всех идущих навстречу, не знают ли они, кто хозяин.
Станислав, Andrej, Лена, Герта и кто-то еще там был, может быть Бетани (которая, кстати, была уже обручена) гуляли ночью по набережной. Вита курила, сидя на ступеньках у входа, у себя она выключила свет, чтобы не налетели комары. Богдан жил в 70 км от Варшавы. Как-то он хотел завести кошку, но каждый вечер, когда он возвращался поздно с работы, она смотрела на него так грустно, что он решил отвезти ее в деревню. Он выпустил ее и она пошла. До этого у Богдана был хомяк, который помещался на его маленькой ладони так, что оставалось место еще для одного. С ним было проще.
Было шумно, каждый говорил о своем, они сидели в углу на мягких подушках, чуть-чуть не касаясь друг друга коленями. Мысли о близости не было. Только смешное осознание нетвердости ситуации, неопределенность ее значения. Чтобы расслышать слова, нужно было смотреть прямо в глаза, читать по ним. Ребекка не могла уснуть до половины третьего: жалость перерастала в ласку, ласка во влечение.
Ей казалось, что от усталости, вместе с физической слабостью приходит душевная. От одного "извините" она почувствовала, что подгибаются колени, взгляд толкнул ее, так что пришлось сделать шаг назад. Всего лишь мысли о другом взгляде, беззащитном, но что-то таящем от всех остальных (светлые ресницы; чуть из-под очков, сидящих на маленьком круглом носе, приподнятые брови), до собственной беспомощности.
К Камий (которая жила на первом этаже со стороны улицы) в четыре часа утра влез в окно тот парень в черных очках (утром он выходит в обычных, но к обеду у него начинают болеть глаза. Между прочим, один его друг нарисовал его портрет, но почему-то изменил тонкие линии его лица на более грубые, какие-то монгольские. Портрет был очень хорошим, но это был не Джанни, а тот, кем бы он был, если бы был русским). Ему просто нужно было попасть к себе, еще накануне он присматривался к высоте подоконника, он знал, что сериал, который смотрит консьержка, заканчивается половину первого и через полчаса она уже спит таким крепким сном, что за тонкой стенкой (там как раз живет господин профессор, который поехал на выходные к своей дочке, куда-то к северу) прекрасно слышен ее тяжелый храп.
Вита сказала, что поедет сдавать экзамен, но это было не так. Рано утром город выплюнул ее эскалатором на площадь у набережной. Каждый город начинался сигаретой, но так как ей не заканчивался, то оказывался незавершенным в этой координате и оставался всегда рядом. Вита пила горячий грог с лимоном, долго разрезала на маленькие кусочки плоский яблочный пирог на огромной тарелке. Сидя за стойкой бара, какой-то человек в яркой рубашке ругался, как стало ясно, с незнакомой ему женщиной, оба были навеселе. Он говорил, что она дура, а она спрашивала, любит ли он своих родителей. Он отвечал, что его родители как птицы - они от него улетели, а он ничего не хочет, ничем не занимается и ему ничего не интересно. Муж женщины пытался их помирить, но, кажется, у него ничего не вышло.
Джанни каждый вечер ходил в тренажерный зал, Леони на аэробику, Герта бегала, Станислав ходил пешком по 7 километров в день, Tanja каталась на велосипеде, Камий плавала. Яня никуда не ходила и сидя вечером у закрытой двери, вслушивалась в мужские голоса. Содержание разговоров можно было понять только по интонациям, слов было не слышно, ей казалось, что сейчас кто-нибудь постучится к ней и спросит, не хочет ли она выпить чашку чая или сходить вечером на дискотеку. Но женские голоса соглашались с мужскими и, проходя мимо, затихали в ватной тишине. Кто-то так красиво насвистывал, что даже прошел сон, но выглянуть и узнать, кто это, ей не хватило решительности.
Напряжение росло, казалось, что произойдет какое-то событие, которое потрясет этот сложившийся в своем постоянстве круг. Оно должно было расставить по местам то, что было еще до конца не ясно, то, что не укладывалось в точные схемы, оно должно было проявить в каждом нечто свое, самую суть. Это должно было случиться потому что иначе все пошло бы по убывающей и оказалось бы в начальной точке, абсолютном нуле, когда всё всё равно и мир сливается в цельный и тяжелый кусок грубой породы, в которой уже не разобрать есть ли внутри золотая прожилка или нет. Кажется, этого никто не хотел. Но ни один не предпринял ничего, чтобы того не было. Все продолжали заниматься собой.
И конечно, следующий день ничего не решал, и следующий за ним не решит тоже. Элоуна глотала таблетку, не запивая ее водой, и потом еще несколько часов чувствовала, как что-то мешает ей дышать. Дженифер так сильно промокла, (неожиданный дождь застал ее прямо на середине широкой площади), что ее рубашка не высохла даже к утру, утюгом сушить ее было нельзя, он был совершенно ржавый. Рози нашла оба своих стакана, оказывается, она забыла их у соседей еще тогда, когда ей предложили попробовать водки. Богдан собрал рюкзак и пошел на вокзал, но по дороге передумал и вернулся. (Такое неприятное чувство, когда что-то начинает душить тебя изнутри.) Ребекка не видела его третий день. Дело шло к выходным, а это было еще хуже.
Когда Яня стояла у двери, ей казалось, что кто-то стоит с другой стороны, от сквозняка замок щелкнул, и дверь закрылась плотнее. Яне казалось, что кто-то пытается дергать за ручку.
Потом, в ту ночь, когда Герта была с Джанни, а Andrej сидел до утра у Наташи, Анхелики тоже не было. Когда Бетти встретила ее на следующий день, она показалась ей уставшей (слишком плавные движения, останавливающийся в одной точке взгляд). Анхелика сказала, где она была (ей казалось, что это достаточно смело с ее стороны), но никто не обратил внимания, это было слишком естественно, чтобы оказаться событием. Анхелика просто не знала, что происходит каждую ночь за этими белыми стенами.
Все разъехались. Проводить вечер в одиночестве Анхелика не хотела; кто-то ходил под окнами, снизу слышался счет "раз-два-три-четыре - и - снова" - занятия по аэробике. Рози собиралась с приятельницами весь вечер сидеть на балконе, все остальные должны были вернуться позже, Анхелика не знала, кто куда уехал, начинало клонить в сон.
Сначала она увидела себя на концерте Растроповича. Она сидела в боковом ряду какого-то темного зала, оркестровая яма была слишком низко - музыкантов не было видно.
Потом было что-то другое: Чем пахнут твои волосы? Речной водой, утренней росой, нежной травой, дурманящими маками, сухими колосьями, сосновыми иголками, лесным ветром, чем-то несуществующим, сказочным... Что отражается в твоих глазах? Течение быстрой реки, теплые блики огня, ночная заря, мои глаза... Проснуться Анхелика не могла, потому что где-то во сне она потеряла бутылку пива и ее нужно было обязательно найти.
Да, что-то случилось, но это не было взрывом, не было каким-то одним потрясением. Просто, все изменилось, и никто бы не сказал, когда. Днем ходили со стеклянными глазами, повторяли сказанное по четыре раза и забывали, о чем шла речь. Каждый закрывался в себе. Вечером делали вид, что все по-прежнему, вспоминали имена друзей, ходили в кино, приглашали в гости. Потом расходились. Тишина была недолгой: начинали железно клацать двери, шумела вода в душе, открывались и закрывались окна, но больше - никаких звуков, ни голоса, ни движения. Утром все начиналось заново. Перестали делиться новостями, перестали сплетничать, перестали говорить правду.
Стефан ремонтировал на крыльце велосипед, Берт ездил на какую-то историческую виллу, Станислав брал на прокат видеокассеты, Леони писала домой e-mail"ы, на которые никто не отвечал, Эрика начала курить, Элоуна покрасила волосы, Кристофер побрился налысо, Наташа набила синяк на ноге, кто-то собирался на пикник. Все катилось как и раньше, но появилось новое ощущение - одиночество среди людей.
Подглядывали друг за другом, ночью, не включая свет, смотрели в окно, днем - из-за полузакрытых занавесок, вслушивались, перехватывали взгляды, запоминали каждое слово, избегали друг друга, теряли аппетит. Ждали.
Она спала в длинной ночной рубашке с вышитым медвежонком, обнимала подушку, ворочалась всю ночь, поджимая под себя ноги, натягивала на голову простыню, иногда смеялась во сне, окно было закрыто.
Он спал раздетый под теплым одеялом, на спине, раскинув руки, темные пряди волос рассыпались на подушке, он был человеком, который ничего не боится и готов к тому, что к нему кто-нибудь войдет. Дверь он всегда оставлял открытой.
Andrej привез своего корейского друга, который был на две головы его ниже и ходил с ним каждый вечер на дискотеку. Стефан, кажется, справил день рождения, подружка Рози продолжала носить спортивный костюм Адидас, а родители Леони проводили отпуск где-то поблизости.
В эту комнату сегодня никто не входил. У дверей стоял пылесос, ведро с водой, швабра и пластмассовая корзина с тряпками и цветными бутылками. Не должно остаться ни одного воспоминания. Это было первое, что увидела Ребекка утром. (Вчера ты видел своего соседа, выходившего на улицу с помойным ведром, вы поздоровались, он сказал, что на завтра он взял отгул и поедет к матери в деревню. На следующее утро в дверной глазок ты наблюдаешь за тем, как двое мужчин в форменной одежде выносят носилки, прикрытые белой простыней.) И такая же тишина. Что нужно было сделать?
В шкафу стоял открытый картонный пакет с вином и две бутылки пива, на столе - минеральная вода, две пустые сигаретные пачки, зажигалка, открытая книга, которую он надеялся дочитать на этой неделе, но так и остался на середине, ее стиль, показавшийся сначала легким, начинал раздражать. Кристофер хотел спрятаться от себя, от чувства беспокойства, которое нарушало ход ежедневных дел, кидая от бессонницы к снам, из которых невозможно выкарабкаться. Но становилось только хуже.
Tanja пригласила гостей. Нужно было навести порядок: сложить зонт, стоявший уже второй день посередине комнаты, спрятать в шкаф ботинки, снять с карниза джинсы, хотя они еще не высохли, выбросить, скопившиеся на столе старые телефонные карточки и билетики на метро, сложить в стопку книги, убрать в ящик ножницы, пудру, лак для ногтей и другие вещицы, которые бы напоминали, что она женщина (она немного стыдилась подчеркнутого различия полов, ведь у нее был не девичник). Нужно было заправить постель, вымыть рюмки, положить в ванную новый кусок мыла и все, наверное.
У Рози были чех, немец, венгр и кто-то еще. Она хотела пользоваться каждой минутой жизни - пить вино, ходить на ночные концерты под открытым небом, любить. Ее сестре было уже 30, она вышла замуж за того, с кем еще пять лет назад не хотела иметь ничего общего, недавно у них родился ребенок. У Рози было еще время. Она отхлебывала из горла густой ликер и кричала в ночное окно: "Мужики дерьмо!"
Andrej cказал Наташе: "Я ловец, а ты кролик, у меня есть один презерватив и мы могли бы сходить куда-нибудь вечером." Она ответила, что он ловец, а она ловчиха (что можно было еще ответить?) и что один, это просто смешно, а вечером ей никуда не хочется идти. В его прозрачных бездумных глазах показалась некоторая растерянность, он сказал: "Так не пойдешь?" - и добавил свое обычное: "Не?" Она уже переходила на другую сторону.
Все уже слишком устали, чтобы что-то делать: смотрели синхронное плавание без звука, потому что консьержка забрала пульт, пили чай, чтобы не выходить на улицу за пивом, рано расходились, в воскресенье просыпались к обеду, молчали за ужином, не открывали занавески, не стелили постель, забывали как кого зовут, все реже встречались, не говорили о своих планах даже на два часа вперед, делали вид, что началась другая жизнь.
В темноте он прикасался к ее лицу, он лепил ее на ощупь: линия лба, крылья носа, острый подбородок, он запоминал движение пальцев, сглаживал неровности и снова искал мелкие черты. Он лепил ее всю: изгиб спины, округлость живота, приподнятую грудь, ключицы, узкие плечи. Анхелика не знала, любит ли он ее или только то, что он из нее создает. Он измерял, он прикидывал, оценивал, изучал. Это был хороший материал. Он не знал, любит ли она его или того, кто лепит ее заново.
Стефан познакомил всех со своей новой подружкой - грудастой шатенкой в зеленом платье, Tanja не могла прожить и вечера без звонка своему мужу, Джанни танцевал с пожилой дамой в черном; Лена ходила на пляж, Кристофер, когда закуривал сигарету, думал о том, что она уже заканчивается; Andrej был с кем-то у себя, Берт не знал у кого одолжить чайник; Станислав, выпив, пел песни на разных языках и открывал дверь, выходя не одевшись из душа, даже не спрашивая, кто пришел; Анхелика увидела краем глаза в коридоре направо обнаженный торс и опустила глаза.
Со второго этажа слышались смех и крики, звон бутылок, свет прямоугольником падал на темную землю. Можно было увидеть только антресоль шкафа и лампу дневного света на потолке. Джанни приготовил неополитанские спагетти и пригласил соседей, где-то около половины первого кто-то из них вышел на балкон, залез на перила и, крикнув "Ура" спрыгнул вниз в траву. Кажется, он сломал ногу.
Возможно, все было по-другому. Он шел в темноте по карнизу, считая окна, постучал в четвертое от водосточной трубы, оно не открылось, нужно было возвращаться. Камень был мокрый от дождя, руки скользнули по шершавой стене, ухватиться было не за что.
Сначала уходили. Потом возвращались, уходили другие, на время забывали, спали в ожидании, не спали в ожидании, запускали в открытое окно бабочек, мошек и комаров, боялись шорохов, ловили себя на мысли, ловили минуты, ловили друг друга. Герта ненавидела Джанни, Наташа ненавидела Andreja, Лена ненавидела Станислава, Яня ненавидела Кристофера, Бетти ненавидела Стефана, Элоуна ненавидела Берта, Ребекка ненавидела Богдана, Анхелика...
Уже потом сердце начало биться учащенным ритмом, дрожали пальцы, держа сигарету, не слушались ноги, язык не выговаривал самые простые слова, задыхалась, не могла встать с постели, не могла заснуть - Анхелика.
Уже никого не было. Джанни исчез накануне, Стефан тоже еще вчера расцеловал всех в обе щеки и пожал руки, Tanja похлопала по плечу, Эрика погладила по голове, Andrej бросил скользящий взгляд, Лена расплакалась, Наташа не знала, куда себя деть, Бетти сказала, что Вита неважно выглядит, Герта боялась опоздать на автобус, Кристофер напился, Камий обещала приехать, что еще... Станислав обещал прислать фотографии; Берт уехал домой на своем красном БМВ, но через двенадцать часов вернулся. Утром они гуляли с Элоуной вдоль реки и кормили уток. "Он провел ночь в ее комнате,"- подумала консьержка, но это было не так. Леони, оставив свой немецкий адрес, уехала в Китай, Яня протанцевала всю ночь на дискотеке и теперь спала, Рози и ее подруга так долго собирали чемоданы, что никто не знал, уехали они или нет, кататься на велосипедах по ночным улицам Будапешта; Ребекка вышла в пять утра в серый туман, гремя по мостовой чемоданом на колесиках, полным книг.
Оставался, правда, еще один человек, на третьем этаже, он сидел, свесив ноги наружу, и насвистывал, сворачивая папиросу. Мне хотелось спросить, видел ли кто-нибудь еще его в тот день, но... какая разница.