Бойцар : другие произведения.

Я тебя найду

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Его одинокая и ничем не примечательная жизнь клонилась к закату, когда мир начал рушиться, и на Земле воцарился анабиоз. В Город пришел холод и запустение, дом сгорел, существование потеряло последний смысл. И тогда на краю бездны он нашел в себе силы начать все сначала. Он вспомнил тех, кого однажды отверг, вспомнил о заброшенной в сумраке анабиоза дочери, которую не видел никогда. В погоне за ее призраком он обошел всю страну, превратившуюся в руины, ради нее отправился на край света - в жуткие карнавальные джунгли Южной Америки, в белое безмолвие Аляски, в хранящее страшные тайны лоно североамериканской пустыни. Непостижимым образом в его поиск вмешиваются могущественные тайные силы, которые ведут жуткую игру и стремятся любой ценой найти некий дневник. И отныне герой ищет дочь, чтобы найти дневник - ищет дневник, чтобы обрести дочь... И от того, удастся ли его предприятие, оказывается, зависят судьбы мира. Он делает все, чтобы встретиться со своим ребенком, еще не зная, что это невозможно...
  Вступление
  
  Яркие мгновения жизни, незабываемые впечатления... Мы так стремимся их обрести, жадно стараемся жить и обладать... Но почему-то проходят годы, их засасывают зыбучие пески времени, и в воспоминаниях уже нет прежней яркости и полноты, а есть только черно-белая смытая фотография, иллюзорный туман чего-то, что было, может, и не с тобой. Прожитые события становятся грустными, ностальгичными мелодиями, которыми изредка вибрирует твое естество. Это сладкие мгновения...
  И уже по большому счету все равно, что было, и было ли оно, и воспоминания не питают душу и не окрыляют ее, как окрыляли стремления и мечты о будущем. Память о прошлом - как галлюцинации бедуина в пустыне, как голограмма, повторяющая мир, но пустая внутри. Она богата, многообразна, она вмещает в себя целую жизнь, сотни лиц и мгновений, и она только твоя. Но ты ничего не можешь с ней сделать - только смотреть на нее и любоваться, перебирать те страницы, которые еще не уничтожило время. И не более того. Ты даже не уверен в том, что унесешь свое сокровище с собой, в иной мир. Тебе неуютно с ней, и ты не можешь без нее. Потому что это все, что у тебя есть. Единственная связь с реальностью Вселенной, опора, дающая ощущение бытия - не реальность - а память о реальности, о том, что действительно было вчера.
  Столько всего прошло перед моими глазами... Я прижался к стеклу и попросил мир укрыть меня под своей сенью.
  
  
  Часть I
  
  ГОРОД
  
  Город является чрезвычайно специфической социальной структурой, даже не будучи мегаполисом. Здесь ослаблены межличностные связи, практически исчезают уже во втором поколении горожан связи семейные, родовые, племенные. Нивелируется духовная ценность обычаев, традиций, религии - остается преимущественно их внешняя атрибутика, сказочная и своеобразная, но пустая оболочка ритуала и привычки. Становятся призрачными или рвутся вовсе связи между поколениями.
  Антон Голобуцкий
  
  В течение тысячелетий города были центрами благополучия, творчества, культуры, в них жили высшие и средние классы, строились прекрасные здания и концертные залы, площади украшались памятниками, зеленели парки...
  Пол Кеннеди
  
  Глава 1. Город и я
  
  Я словно из камня, я словно надгробный памятник себе, нет даже щелки для сомнения или веры, для любви или отвращения, для отваги или страха перед чем-то определенным или вообще - живет лишь шаткая надежда, бесплодная, словно надписи на надгробиях.
   Франц Кафка
  
  
  В больших городах, как нигде, ощущаешь, что жизнь нереальна. Как во сне, мечешься в суетливом беге по кругу, не замечая ничего вокруг. И день похож на день, и ночь - на ночь. День-день, ночь-ночь, чем дальше - тем больше, тем быстрее... А когда вдруг остановишься и оглянешься вокруг, то мир станет вращаться, как фильм в ускоренной съемке; вскоре исчезнут и последние детали - останется только мельтешение, серый фон и монотонный гул. В этом гуле нет времени прийти в себя. В нем теряешь себя...
  И стоит приглядеться к бесконечному бегу вокруг, к борьбе за прозябание, которой нет конца, то можно увидеть нечто ужасное: она ведет в никуда... В конце зияет такая бесплодная, бессмысленная и тоскливая пустота - как те руины, которые останутся от этого большого города через века, как тот прах надежд и стремлений, который однажды развеет ветер над пустыней чьей-то угасающей жизни.
  Глухо заныло сердце от грустных мыслей. Пойду лучше, смешаюсь с толпой, побегу куда-нибудь...
  Я остановился на перекрестке. Остановилось время. Замер ветер. Осень бросила мне в лицо ворох сухой листвы, ласково поцеловала в щеку, обвила голову багряным венком. Скрипичным ключом открываются тайные двери в сердце, и они настежь распахиваются навстречу миру...
  На этом пустынном перекрестке я один. Серый, покосившийся электронный оракул, который работает от солнечных батарей, глухо, чуть слышно гудит: "Узнай будущее. Не бойся посмотреть ему в глаза". В последнее время мне слишком часто встречаются на пути электронные предсказатели, завлекают красноватым свечением своих глаз. Они работают на основе генератора случайных величин, выдают, что попало. Но люди все равно попадаются на эту удочку.
  Я подошел и бросил последнюю монетку в черную пощербленную щель аппарата. На треснутом мониторе изобразился вопрос: "Чье будущее вы хотите узнать? Мир. Страна. Мама. Я".
  Вариантов не так уж много. Я привычно выбираю мир.
  "Выберите срок предсказания. Десять лет. Двадцать пять лет. Сто лет".
  Я даю машине задание узнать судьбу мира на сто лет вперед, хотя мне это совсем не интересно.
  "Конец света".
  Я возвращаюсь на ступень назад и выбираю десять лет.
  "Золотой век".
  Ну, а что будет со страной лет через двадцать пять?
  "Женитьба на соседе".
  У этих японских машин странный юмор. Но некоторым нравится их невеселая, механическая ирония. Я перехожу к следующему этапу, и процессор бесстрастно выдает мне новое сообщение:
  "Ваш лимит исчерпан".
  Бросаю еще одну монетку. Предскажи теперь мое будущее, машина. Хотя бы на день вперед - на сегодня и этого будет достаточно.
  "Новое ничего".
  Интересная формулировка. Я бросил еще одну монетку и задал тот же вопрос.
  "Перезагрузка пути".
  Ну что здесь поймешь? Это может означать все, что угодно. Но ничего понимать мне и не нужно. Все и так более чем понятно.
  Я огляделся по сторонам, позволяя проникнуть в экран моего сознания нескольким пустым покосившимся домам, выцветшей ленте дороги и одинокому дереву на перекрестке. Бесконечное могущество этого унылого мира подавляло меня. От него просто некуда было деться. Он окружал со всех сторон - как ни убегай от него - и уже поджидал за следующим поворотом.
  И я сталкивался с ним лицом к лицу, содрогаясь под равнодушным взглядом его бесцветных глаз.
  Вслед за вечером налетела ночь, она застигла меня вдали от дома. Но в последнее время я к этому привык. Я уходил далеко, без определенной заранее цели, и подобно призраку блуждал до самого утра, до рассвета, оставляя свой тяжелый, инертный след на слабо освещенных улицах города.
  Призраки мучаются, потому что обречены на вечные скитания по своим же угодьям. Нельзя покинуть заколдованное место, но и домом они стать не могут. Таков и я - бесприютный скиталец, который не может уйти из этого Города.
  Во-первых. У меня никогда не хватит на это решимости. Как бы мне ни хотелось перемен, я давно и крепко увяз в трясине собственного бессилия, давшего обильные плоды на почве малодушия и нежелания что-либо менять.
  Во-вторых. Город окружен двойным кольцом оцепления и мобильными патрулями экологической службы, прорваться через которые - больше, чем подвиг. Даже если бы я был предприимчив и бесстрашен, как герой, то и тогда вряд ли мне удалось бы что-то сделать.
  В-третьих. Город довлеет надо мной, как проклятие. И если бы путь был совершенно открыт, Он сам ставил бы мне всевозможные препятствия, и просто так не дал бы уйти.
  И, наконец, в четвертых. Сейчас Анабиоз.
  Это слово имеет странный привкус. В нем хаос, дезинтеграция, распад всех связей. В нем летаргический сон мира. В нем почти умерла надежда и торжествует холод. Я, конечно, могу уйти из Города, но за пределами городской черты я не найду ничего знакомого и привычного, ничего, что составляет обычную размеренную жизнь человека. Там новый мир, мир чужой, почти безлюдный, опасный и заново сокрытый мглой неизвестности.
  Мир немного сказочный, но все-таки жуткий, в котором что-то стало не так, времена сместились друг на друга, призраки далекого прошлого встретились с эхом будущего - и даже отголосками Последнего Дня. Экологическая катастрофа не смела людей с лица Земли, как это предполагалось, он разлилась чернильной краской по планете, захватывая обжитые ареалы медленно и постепенно. Мир не исчез. Но множество людей погибло, а еще больше - потеряли все...
  Рассеялись в пух и прах розовые мечты Прогресса, счастливого будущего, завещанного человечеству пророками ушедших эпох. Люди впервые отчетливо поняли это и притихли, словно смирились, с осторожным изумлением пытаясь осмыслить свой удел и свой итог.
  Анабиоз немного похож на средневековье - но для этого ему не хватает сатанинского пыла и фанатичной страсти, не хватает юной дикости, рвущейся на волю в цепях аскезы и нищеты. Чем-то напоминает он темные века, зарю человечества, когда мир являл собой Тайну, и каждый был сам за себя.
  Но космические спутники и вездесущая реклама, наводнившая воздушное пространство, не дадут обмануться на этот счет.
  Как сон, как оглушительное затишье на краю света, как порождение чьей-то безумной меланхоличной мечты. Мир застрял на середине пути: он больше никуда не движется, но и назад пути для него нет. Колеблется в диапазоне получившего сбой устройства, в раздумьях заблудившегося на распутье путешественника...
  С приходом Анабиоза время как будто остановилось и упала завеса, оградившая Город от вечно шумных потоков вездесущих перемен. Изменчивость, этот Закон Бытия, потеряла силу. Краски поблекли, выцвели, приглушились звуки, обесцветились чувства и страсти. Жить стало вроде бы хуже, но никто не чувствовал себя особенно несчастным. Но и счастливым не был никто. Несчастью нужен драматизм, счастью - сила и полнота существования. И то, и другое ушло из города с приходом Анабиоза. Поэтому и родилось слово "анабиоз" - зародилось само, из недр этого каменного тысячелетнего гиганта. Анабиоз - цейтнот жизни, сон духа, когда мир, превратившись в один большой организм, подобный моллюску, не умирает, но и не живет - он спит.
  Но видит сны. Сны похожи на явь, только цвета слегка приглушены, и толчки не приносят боли.
  И может быть все, что угодно.
  Я один из персонажей такого сна, и представляю собой довольно жалкое зрелище, хотя давно уже не обращаю на это внимание. В своем сне я безнадежный пленник. А ведь мне так надо уйти...
  У подъезда своего дома я стою и долго не решаюсь войти. В доме люди ищут уют, а у меня все наоборот. На улицах города, среди таких же, как и я, отверженных, заблудившихся путников, мне уютнее. Дома меня никто не ждет. Дома холодно, и нужно снова придумывать, как одолеть ночь и дождаться утра.
  У самой двери я останавливаюсь и заставляю себя запомнить, запечатлеть это мгновение. Мгновение может быть незначительным, внешне пустым, но когда вспомнишь о нем через годы - и оно тоже приобретает свой оттенок, свой запах и вкус, вливается в палитру жизни, наполняется таким глубоким содержанием, смысловым и чувственным, каким его может наполнить только сама жизнь.
  Неслышно поднимаюсь по выцветшим ступеням своего остывшего обиталища, открываю дверь, погружаюсь в глубокую тень в кресле у глухой стены. Когда слишком пусто, начинаешь ощущать чье-то присутствие. И оно совсем не радует.
  Легкая тоска... неповторимая на вкус. Когда вроде бы все и складно,
  и жизнь идет своим чередом, ничем не хуже, и не лучше, чем у других. Но на миг отвлекся от суеты, остался наедине с собой, в один из долгих вечеров, когда все уже ушли, но музыка еще не доиграла на пластинке...
  Я всегда как-то побеждал эти приступы невыносимой тоски, как-то умело прятался или убегал от них: скрываясь в шумном людном месте, позволяя себе провалиться в глубокий, тяжелый сон без сновидений, включая старую комедию на видеопроигрывателе.
  Но в этот раз остановить натиск холода не под силу - просто опустились руки... Так и буду сидеть до рассвета. И как всегда, уже к утру, когда последняя надежда уснуть меня покинет, я внезапно провалюсь в забытье,
  и мне приснится сон.
  Я куда-то иду, оставляя позади города, погружаясь в неизвестное, открывая новые дороги. Я иду за кем-то. Я кого-то преследую, преследую неотрывно, иду за ним по пятам. Я не знаю, кто это, но призрачный силуэт все время маячит впереди, давая смутные намеки и надежду, но скрываясь в последний момент. Я почему-то знаю, что мне непременно нужно его настичь, посмотреть в его лицо. Ничего важнее нет, и я иду, спешу... Открываю двери одну за другой - и каждый раз кто-то неведомый исчезает за следующим поворотом. В совершенном безмолвии и запустении я слышу его загнанное дыхание, вижу следы и чувствую остывающее тепло в безлюдном мире. Мире-разлучнике, остывшем, брошенном на произвол судьбы.
  Я лечу над миром, ночью и днем, и странные слова готовы сорваться с моих губ.
  "Я тебя найду..."
  
  Глава 2. Руины
  
  Так и жил, подражая
  Всяким, с кем ни свяжись.
  И чужая, чужая
  Ты была, моя жизнь.
  Я тобой не торгую,
  А на самом краю
  Начинаю другую,
  Но до нитки свою.
  Александр Маршал
  
  Я проснулся и посмотрел в окно на пасмурный мир. Так мне предстоит просыпаться еще много-много раз, наверное. Как же это пережить? Как заставлять себя каждый раз встречаться с миром, в котором для меня не осталось ничего, кроме уныния.
  Утро. Такое же пасмурное и готовое прослезиться, как и то, что было вчера. Оно бы показалось мне жалким, если бы не сильный, порывистый ветер. Ветер остался единственным существом, еще не сломленным этой бесконечной мглой, придавшей планете оттенок черно-белой фотографии.
  Ветер свистит и стонет в глазницах и зубьях пустых недостроенных домов - их десятки, и они окружают меня, как легион призраков. Я понимаю, что их уже никогда не достроят - и чувствую легкий озноб, совсем легкий, недостаточный, чтобы вывести меня из сумрачного апатичного равновесия этого утра.
  Все так же, как вчера - и за день до этого, и за прошедшую неделю... годы. Но - стоя на балконе и созерцая пасмурный мир с высоты девятого этажа - я чувствовал во рту незнакомый привкус - привкус перемен, тревожный, немного соленый, как вкус капель морского бриза, попавших на губы стоящего на берегу моряка.
  Моряк бы обрадовался этому - но со мной все немного по-другому. Рок неизменности, узы рутины так крепко оплели меня за последние годы, что я знал наверняка и уже почти перестал сомневаться - ничто в моей жизни измениться не может. И теперь, стоя на балконе и слыша новые голоса,
  я ощутил, как какая-то дверь закрывается у меня за спиной. Я вяло попытался сопротивляться, но последний период жизни не прошел для меня даром - он выхолостил из меня последние остатки воли к борьбе. И я только еще более явственно ощутил, что все изменится вскоре. Мои глаза видели это везде, за чтобы ни цеплялся взгляд.
  Я посмотрел на дома. Недостроенные здания вдруг показались спешно покинутыми цитаделями, на которые жадно накинулось Время-Пожиратель, Время-Смерть. Пустые глазницы домов предупреждали меня, умоляли последовать примеру их хозяев, которых никогда не существовало - уйти, пока не поздно... Чтобы не стать одним из них. Я посмотрел на рисунок облаков. Облака летели вдаль, подгоняемые ветром - они словно провожали незримых паломников, не сломленных мглой, стремительных и целеустремленных. Таких, каким мне не стать уж никогда. Вниз по дороге прогудела машина, напомнив мне, что город, в котором я живу, большой Город - это яд, который отравляет мои легкие с каждым вдохом. Который давно отравил мои чувства и мысли, подорвал силы. Не только мои - но и миллионов мне подобных.
  И все, что я видел, говорило мне с первого взгляда: уходи отсюда, здесь ты, уже погибший, умрешь медленной смертью. Но я, встревоженный, слышал почему-то совсем другое: хочешь ты уйти, или нет, но ты уйдешь. И выбора у тебя нет.
  Но я не хочу уходить, подумал я почти в отчаянии. Не хочу покидать свой дом. Мой дом - все, что у меня осталось, отдельная история. Единственное достроенное, а потому жилое здание в этом районе. Здесь хотели возвести сотни домов, сады и бассейны, аттракционы развлечений когда-то... И назвать новый городок Городом Света. Но холод Мирового Анабиоза подобрался сюда скользящей тенью - и превратил его в Город Запустения. И что-то говорило мне, что-то кричало из этих холодных темных проемов - он отныне останется Городом Запустения навсегда.
  А утро было самым обыкновенным - и таким же печальным, как я. Уже стало так привычно, что небо постоянно укутано непроницаемым слоем грязно-белых облаков, иногда разрешаясь дождем, и поэтому солнце, изредка проникая к людям на своем звездном пути, даже раздражает меня. Кожа моя стала бледной и вялой... Да что там, в зеркало последние несколько лет я вовсе не смотрю. Зачем? Жить я перестал лет семь назад, радоваться или горевать мне надо учиться заново - а учиться этому вновь я не хочу - слишком горькую чашу совсем недавно пришлось испить ... Или это мне просто кажется?
  Я посмотрел на свою тень. Я был похож на набросанный грубыми штрихами рисунок из комикса, на размытую голограмму. На мне поношенная куртка на несколько размеров больше, старый костюм и старомодные очки, и теперь мало кто замечает меня, даже глядя в упор в мою сторону.
  
  Почему-то человек так устроен, что, стоит ему лишь вкусить горя - и он будет думать, что его горе - самое тяжкое из всех возможных под этим небом. Вот и я - тоже считаю себя самым несчастным человеком на Земле, понимая в минуты просветления, как это глупо.
  Но, глядя на небоскребы в облаках, на паутинистые кружева далекой земли, на бегущие в сизом воздухе строчки рекламы, въевшейся в пространство уродливым швом - я прихожу к выводу, что так оно и есть. Горе кажется в сто раз тяжелее, если в нем виновен ты сам. А я - я человек, который всю жизнь только и делал, что совершал чудовищные ошибки, ведущие прямиком к погибели. Это как фатум - я словно и не мог поступать иначе, не совершать того, что совершал, отрицая свою судьбу и разрушая жизнь. Так бывает: ты видишь явственно и отчетливо, что творишь, и к чему это приведет, у тебя вроде бы есть возможность изменить ход событий и вернуться в исходное положение. Но ты все равно поступаешь так, а не иначе, из нелепого слепого упрямства, по чудовищной прихоти судьбы. Ты ненавидишь себя и проклинаешь свой выбор, свой образ жизни и свою участь, даешь слово сойти с губительной тропы. Но, когда приходит время сделать следующий шаг, остановившись на раздорожье... ты не сворачиваешь. Покорно идешь вперед, словно заговоренный, словно в плохом неуправляемом сне, то плачешь, то горестно смеешься, и не понимаешь: то ли ты слеп, то ли беспомощен. То ли проклят.
  И если бы еще эти несчастья, какими бы горькими они ни были, касались только моей собственной жизни, призрачного счастья, места под солнцем - еще ничего. Если бы они были только моей горькой чашей. Несчастных людей не перечесть - а теперь, с наступлением Мирового Анабиоза, их определенно большинство. Но мое проклятие было другого плана, и затрагивало оно самую сокровенную суть - мою человеческую суть.
  Я всю жизнь отвергал, не замечая этого, пока сам не оказался окончательно отвергнут - и низвергнут в бесплодную пустыню. В этой пустыне я уже не чувствую себя реальным - полнокровным существом. Только тенью.
  Я, приговоренный к несчастью, приносил его и другим, тем, кто любил меня или мог полюбить. Я терял самых близких людей, потом, как и все, встречал на своем пути новых, но каждый раз уходил дальше, не понимая одного: если не остановиться, то в конце концов эта дорога беспощадно и закономерно приведет к одному - к Полному Одиночеству.
  Так происходило со мной всю жизнь. Оглядываясь назад, видя этот сумрачный и порядком поредевший мир Мирового Анабиоза, я теперь уже не называю свою судьбу абсурдной. Она привычна для этого пасмурного, подвешенного мирового состояния. Наверное, только Анабиоз и спас меня от окончательного превращения в пустую оболочку, в тень, которая в один прекрасный день просто растаяла бы.
  Я бы умер - но мир сошел с ума, мир людей, людьми возведенный, но людьми уже не управляемый, поперхнулся собственным величием, и мне стало легче. Звучит как бред сумасшедшего - но так и есть, это меня спасло. И не только потому, что я обрел миллионы одиноких, обреченных собратьев по несчастью, разъединенных и выброшенных из своих ячеек в одночасье. Совсем не поэтому. Я теперь понимаю, что миллионами одиноких они стали задолго до наступления Мирового Анабиоза. Просто, если жизни отчаявшегося ничего не угрожает, никакая внешняя сила - он расстается со своей никчемной жизнью без сожаления. Но стоит появиться угрозе, ворваться в мир этого суицидента , спутать его планы - и он вдруг видит, что его никчемная жизнь еще нужна ему зачем-то, что за опостылевшей оболочкой скрывается что-то невыразимо для него важное, чего терять совсем-совсем нельзя, ни в коем случае. И он начинает бороться за жизнь всеми остатками жизненных сил, которые вдруг волшебным образом прибавляются.
  Так всегда бывает.
  Все эти мои рассуждения, рафинированные раздумья, покрытые каким-то унылым налетом сырости, ничего не стоят и ни о чем не скажут, если не знать истории моей жизни. Я вспоминаю о многом только невзначай - и воспоминания сразу отзываются во мне приступами душевной боли. Только вот почему-то есть у меня подозрение, что, услышь мой рассказ кто-то посторонний, и он вызовет в нем равнодушие без намека на даже слабый интерес, а может быть - недоумение и презрение к неудачнику. Что-то в этом роде. Как к обычной истории, в которой нет ничего выдающегося, ничего сильного - ни драмы, ни даже более-менее стоящего фарса. Подумать только, и как эта история, бледный этюд из еще более бледной и неприметной жизни, мог так переворачивать все у меня внутри, что чуть не толкнул меня на дуэль с жизнью - дуэль с известным исходом?
  В рассказе о своей жизни я могу быть только очень краток и сух. Иначе не получается - лишь только я допускаю какое-то чувство в этот рассказ - и чувствую, что это чувство тоже может быть фальшивым, просто фарсом, просто прикрытием пустоты.
  Моим первым и главным подарком от Бога стала семья - родители и брат. Были ли у меня другие родственники, я так никогда и не узнал. Родители воспитывали нас, как тысячи других родителей воспитывали своих детей в больших городах, где вопрос о посвящении себя дому или работе четко определялся в пользу последнего. Память о волшебном солнечном детстве осталась размытым пятном. А начиная с осознанного возраста, весь мой жизненный путь был отдалением от своих близких. Однажды я остро осознал, что никогда не любил их - изумился этому пониманию и вскоре забыл о нем. И только позже воспоминание вернулось ко мне неумолимым приговором.
  Однажды мне хватило мужества признаться себе, что я не любил их, не любил по-настоящему и долго никого и никогда, вообще не умел испытывать сильные чувства - настоящую радость и подлинное, неподдельное горе. Да, я нашел в себе силы это признать. Я признал и то, что, не испытывая искренних глубоких чувств, я не мог претендовать на человечность в полной мере. Горе я испытал позже, во всей его силе, во всей отталкивающей красе, и нашел его не где-нибудь, а внутри себя. А вот радость - это имя мне неведомо до сих пор.
  Странно, правда? Я был обычным ребенком, сначала ходил в школу, потом, когда ввели всеобщее дистанционное обучение, моя школа стала виртуальной. У меня, кажется, были друзья, я с ними проводил очень много времени, - хотя теперь даже не помню, как они выглядят. Я обыкновенными человеческими глазами озирался на мир, рисунки улиц и небес оставляли во мне свои коды. Как и реклама, которая окружала со всех сторон, рисовала сотни волшебных миров, сама стала отдельны миром, - и подспудно сообщала что-то еще. Что-то такое, что понимал и я, и другие - но сформулировать не мог. Она обещала счастье... уже готовый счастливый мир. И не сообщала при этом, что счастье - призрак в мире, имя которому - хаос, в жизни, имя которой - Драма.
  
  Наверное, я поверил голубым морям, заоблачным далям и красивым людям из рекламы, поверил, что буду счастливым, и что при этом от меня практически ничего не требуется - только слушать их, и делать так, как они. Ничего больше. Зачем учиться любить и ненавидеть, всматриваться в жизнь и задумываться о своем будущем.
  Равнодушие к самым близким людям не было последней каплей в чаше, но оказалось кое-чем похуже - неблагодарностью к этим людям. Отучившись в университете, мы с братом отделились и стали жить отдельно от отца с матерью и друг от друга. Я возвращался домой все реже и реже, я нечасто звонил. Никто ничего не говорил мне об этом, не ставил в упрек - и я свыкся с мыслью, что так и должно быть. Потом я перестал ездить домой и звонить родителям вообще, потом - почти перестал помнить о них. Место, совсем небольшое и скромное местечко в памяти, отводимое им, заняло что-то другое. Может быть, какой-то хлам, какая-то самая ничтожная информационная мелочь.
  А потом родителей не стало. Сначала умер отец - я бы, может, и приехал на похороны, но узнал я об этом слишком поздно. А когда узнал, то ушел в себя на несколько мгновений, пытаясь нащупать в себе, настроить, уловить чувства, присущие нормальному человеку - боль утраты, тоску, горечь. Напрасно. Там не было ничего - ни намека на то, что вывело бы меня из тупого самодовольного равновесия. Такое отсутствие всяких эмоций посеяло во мне семена тревоги - очень смутной, незначительной, вряд ли она даже сбила ритм сердцебиения. И то - ненадолго.
  Ужасно? Нет, это еще далеко не все. Чтобы иметь возможность презирать меня в полной мере, надо дослушать историю до конца.
  На похороны матери я приехал. Людей почти не было - и, хоть я ожидал увидеть взгляды осуждения, никто даже не смотрел в мою сторону, словно и не существовало никакого меня. Все время похоронного процесса я простоял как истукан, с отсутствующим взглядом, и в моей безбожной голове время от времени роились какие-то мысли-ничтожества - я невзначай вспоминал события последних дней, обдумывал свои дела, строил планы. В конце дня пошел дождь, я возвращался к машине со своим спутником и вдруг увидел мокрый комочек под скамьей у дорожки. Это был котенок, серый, слипшийся, он промок и дрожал всем тельцем, глядя на нас - и нас не видя. Я смотрел на зверька, не в силах отвести глаза - и внезапно меня словно пронзило что-то вроде узнавания. Не знаю, чего это было узнавание - может быть, провидческое предчувствие своего будущего, может, в мою внутреннюю пустоту наконец проник на миг зов судьбы. Но только в какой-то момент я не выдержал этого несчастного невидящего взгляда - и, упав на одно колено, вдруг разрыдался. Приступ был недолгим - но совей неожиданностью, новизной и незнакомой мне силой он не на шутку испугал меня. Конечно, со временем я забыл... Мой спутник, приняв рыдания за запоздалую реакцию на горе, пробормотал:
  - Ты сумасшедший. За целый день не уронил ни слезинки, а теперь рыдаешь...
  Я посмотрел на него и засмеялся. Смех был обычный - короткий, пустой, не смех-радость, а смех-обозначение.
  У меня еще оставался брат - о нем я уже говорил. Но к тому времени мы настолько отдалились друг от друга, что стали совершенно чужими. По умолчанию, не сговариваясь, мы пришли к одному решению - не беспокоить друг друга. Позже, так же по умолчанию и так же не сговариваясь, мы пришли к другому выводу - что друг другу мы, в общем-то, не нужны. Конечно, мы виделись изредка - но скорее случайно.
  Но и это еще не все. Я не рассказал о своей любви, которая благодаря мне обернулась - нет, не просто трагедией - а каким-то недописанным, скомканным и выброшенным листком из книги наших жизней.
  Я называл ее Птичкой, и она, кажется, очень любила меня. А я говорил ей, что люблю ее - я не мог признаться, что не умею любить, я тогда не признался в этом еще даже самому себе, не знал этого. Но реальность вскоре расставила все на свои места. Мы были вместе везде, строили планы на будущее, делали друг из друга своих идолов...
  Но мой неудовлетворенный, неуравновешенный и алчный дух не мог довольствоваться этим. Коварный голос нашептывал предательские мысли, расписывал прелести свободы, толкал на мерцающий привлекательными романтичными огнями путь разгула, лишенный каких-либо обязательств и ограничений.
  Мне было мало моей любви - я жаждал бесконечного праздника жизни, всегда нового, непостоянного и не требующего ничего ставить на кон - той жизни, о которой шептали голографические образы реклам со всех сторон. И я добился своего. Я ушел от своей любви, несмотря на то, что она тогда уже носила под сердцем моего ребенка. Это меня не остановило. Последнее испытание, приготовленное мне Богом, как шанс, меня не остановило.
  Я покинул всех - всех, кто любил меня, и кого мог полюбить я - всех до одного. Никто не был мне нужен. Я жил, как все, - по крайней мере, как многие, жил так, как призывали рекламные сюжеты, которыми был пронизан воздух Города. Мне казалось, что жизнь моя более чем нормальна.
  Жаль только, что она оказалась не моей.
  Если бы так ничего и не сбросило меня с этой колеи по имени жизнь, уходящей в пустоту, я, может быть, никогда и не узнал бы, что есть настоящая жизнь, где не только неприятности и радости, но и горе со счастьем пополам, а не псевдосчастье и полугоре. Я бы дождался последнего часа, и тот ужас моего положения, который буквально швырнул меня в море тоски и трепета, открылся бы мне на смертном одре лишь на пару мгновений - но с невыразимой силой, тысячекратно большей, ошеломляющей.
  Но мне повезло - это случилось раньше. Женившись по прошествии многих лет, я прожил с женой два года, а потом вдруг узнал, что не могу иметь детей. Когда доктор говорил мне об этом, я ждал, что моя душа отзовется привычной спокойной озабоченностью, маской тревоги. Но отклик струн моего естества был почему-то совсем другим. Внутри словно затрепетала испуганно и приглушенно большая птица, и каждый взмах ее широких крыльев обдавал все внутри вселенским холодом. Я испугался такой своей реакции, неподвластной голосу разума и сознательному контролю.
  Сейчас равнодушие не сработало. Оно куда-то вдруг подевалось. Я только спросил доктора: "Вы уверены?". Оно утвердительно кивнул головой и отвернулся, занявшись другими делами. Я не занимал его внимания ни единой лишней секунды.
  Моя жена отнеслась к новости спокойно, но в глазах ее я увидел безмолвное сообщение. Этот язык я знал хорошо, научившись понимать его еще в молодости. Мыслепакет, пока еще только подсознательный: "Теперь меня здесь ничего не держит".
  После того дня я пытался заглушить в себе признание неизбежности,
  я верил, что могла произойти ошибка, и с двойным ожесточением пытался ее исправить. И в сладостных воображаемых картинах видел себя в окружении своих детей, ощущал тепло маленьких ручек и слышал детские голоса...
  Прошел еще год. Жена ушла от меня. Я о ней особенно не жалел - ее я ведь тоже никогда не любил...
  Но вдруг оказалось, что жить по-прежнему, как раньше - я уже не мог.
  Я снова сходился с женщинами - и вновь расставался - расставался без труда и сожаления, как сбрасывал очередной груз с плеч. Мне вдруг показалось, что люди очень редко женятся и решаются жить вместе по любви, из потребности, а не просто - потому что так следует. И я уходил - словно умывал руки от чего-то, что не успело и не должно было начаться. И постепенно понимал, что занимаюсь напрасным трудом.
  
  А потом мне вдруг стало так невыносимо тяжело и тоскливо, что я чуть не сошел с ума. Я шел по улице, ветер первой осени плескал в мое лицо полные пригоршни свежей легкости - и я дышал, дышал - а потом вдруг начал задыхаться - не то от ветра, не то от ставшего поперек горла рыдания. Вся чудовищность осмысления вдруг навалилась на меня, вся моя жизнь в ее непритворной, отвратной, одинокой наготе, вся тяжесть бытия серого тротуара под ногами и волнующегося серого неба над головой придавила червя, которым я себя чувствовал.
  Потом это прошло - остался горький ком, и он догрызал меня, как внутренний паразит, как эмбрион чужого сознания, занесенный в меня порывом ветра.
  С тех пор я обдумал свою жизнь вдоль и поперек - чтобы оставить лишь то прошлое, которое необходимо мне для дальнейшей жизни, а с остальным покончить, сбросить мертвую тяжесть. У меня было для этого достаточно времени. В процессе самооткровения я казался себе то чудовищем, то мучеником несчастливой судьбы, то просто жертвой времени, того времени всеобщего отчуждения людей от людей, которая предшествовала Мировому Анабиозу. А потом пришел сам Анабиоз - и все нормализовалось. Анабиоз показался мне почти естественным, родным состоянием - в таком мире я уже не был самым несчастным существом. Нет... далеко не самым несчастным.
  Я вдруг порывисто начал искать мою первую любовь, женщину, которая - я знал это точно - меня когда-то по-настоящему любила. Я полюбил ее только теперь - теперь, когда стало поздно. Но рок продолжал довлеть надо мной, я увидел пустой дом и пришел к ее могиле, понял, что опоздал в очередной раз и спасения мне нет. Остался дым от праха, смутный образ - и фотографии. Что ж, это вписывалось в логику моей судьбы как нельзя лучше. Она умерла еще до Анабиоза, не знаю, может, я внес в это свою клейменную несчастьем лепту. Стоя у могилы, вдыхая терпкий осенний запах могильных трав и слыша покойное дыхание этого города усопших, я вновь справлялся с накатившей волной горечи, справлялся безуспешно, такой непривычный к чувствам в подлиннике.
  Когда настал Анабиоз, со всеми моими счетами случилось то же, что и со счетами миллионов других - они обнулились, и денег не стало. Исчезли средства, чтобы замаскировать, как раньше, свое ничтожество, роскошными оболочками из ткани и железа. Такой, как есть, голый для собственных глаз, я ходил по сумрачным улицам Города и испытывал мазохистское удовольствие от собственной беззащитности, ничтожества и фрустрации.
  А теперь, стоя на балконе своего дома, я смотрел на безрадостный пейзаж, и все большее спокойствие переполняло меня. Ничего уже не вернуть. Никого не вернуть. Но спокойствие мое было не отрешенно-безрадостным. Это была готовность.
  
  Все началось с одного вечера, который ничем не отличался от остальных и должен был пройти, не оставив следа. Но.
  Сидя в своем кресле, погруженный, как всегда, в безрадостные раздумья, я вспомнил, что пришло время вечернего чая и встал. И мои ноги подкосились от испуга.
  Я был в этой комнате впервые. Незнакомая обстановка окружала меня. Эти белые хризантемы в вазе - откуда они? У меня в доме не было цветов уже многие годы... Я метнулся в спальню. Почему шторы такие угрюмо-пурпурные, я ведь всю жизнь выбирал себе шторы только легких светлых тонов? Этот стул - он стоял не здесь, а где ковер? Из зеркала в глубине комнаты на меня холодно посмотрел кто-то чужой. Кто это? Чьи это обвисшие щеки и подбородок на тщедушной шее, покрытые желтыми прожилками тусклые глаза? Это не я... Я с ужасом отшатнулся.
  Да это же не мой дом... Я выбежал на балкон. Вот - моя улица. Но уже через миг я понял, что я вижу ее впервые, и эта улица мне совсем не знакома - она смотрела на меня чуждыми, хищными глазами.
  Да что же это такое?
  Я вдруг перестал что-либо узнавать: все предстало в чуждом, впервые виденном обличье. Вначале меня охватил испуг, потом отчаяние,
  а потом все сильные чувства умерли и осели в тихую печаль. Не может быть, ведь я в своем доме... Значит, я схожу с ума, и мне придется смириться с этим. И тут же новая волна паники взметнула меня вверх и заставила выбежать на улицу.
  Во дворе все повторилось. С неба смотрели незнакомые звезды, а я не мог, как ни пытался, узнать ни одной детали в окружающем меня мире. Не в силах дольше выдерживать это испытание моего рассудка на прочность, я в панике бросился назад, к своей квартире, всерьез опасаясь, что уже не найду там своей двери. Дверь, совсем не та, на которой я за многие годы изучил малейшие трещины, слава богу, сохранила номер, да и ключ из моей связки к ней подходил. Переступив порог, я зацепился за что-то ногой и чудом не упал. Придя в себя, я увидел, что под ногами лежит пустая коробка от конфет "Тайны Венеции". Несколько фотографий высыпалось оттуда. У меня ведь не было никогда такой коробки...
  Я присел и подобрал одну из фотографий.
  То, что я увидел, лишило меня дара речи. Мир вокруг перестал существовать. Ничто за последние десять лет не производило на меня такого потрясающего впечатления, как этот затертый снимок. Я посмотрел на него - и внутри разлилось что-то невыразимо теплое, оттуда хлынул на меня целый мир - другой мир, где были надежды и уверенность, где я еще был другим... Из застывшего слепка реальности на меня смотрели две пары глаз: Птичка и маленькая девочка в ее руках, совсем еще младенец. Эта девочка... я с отвращением к себе вспомнил, как получил эту фотографию от нее где-то через год после нашего разрыва.
  Птички больше нет. А эта девочка - она теперь взрослая, Мировой Анабиоз застал ее в неведомой мне точке вселенной и, быть может, забросил в другой, еще более запретный для меня конец мира. Когда она была маленькой, я ведь мог ее увидеть и даже прикоснуться к ней. Она бы называла меня "папа"...
  А теперь?
  Никого не вернуть. Но ее, эту девочку, можно найти.
  Я тебя найду.
  Я вышел на улицу, и холодный вечерний ветер вновь собрал меня в одно целое.
  Я посмотрел на обрамленное русыми волосами улыбчивое лицо Птички, и твердо повторил:
  Я тебя найду.
  
  Глава 3. Три встречи
  
  Даже самые простые слова, набросанные в черной тетради, нуждаются, дабы обрести свой голос, в долгом безмолвном заключении, в терпеливой безвестности.
  Сильви Жермен
  
  А потом произошли три встречи. Именно произошли - выросли из зыбкого туманного основания моего бытия - и туда же ушли, осуществившись.
  Эти три встречи, когда я уже решил искать твердо и окончательно, выглядели, как знамение. Доброе ли, или зловещее - в растущей тревоге этого понять я не мог. Но я начал понимать кое-что другое: какие-то неведомые токи и ветры стали сгущаться вокруг меня и увлекать за собой течение моей судьбы.
  Пристальный взгляд неведомых глаз - со стальным отсветом - вот что я начал чувствовать своим затылком, даже зная, что позади меня пустота. Незримые силы поставили мою судьбу на кон, ничем себя при этом не обнаружив.
  И холодный, неровный стук маятника моего предчувствия сказал мне: мое решение искать человека перестало быть моим - и превратилось в поиск чего-то большего. Я уже не мог отказаться от поиска, сойти с тропы, вернуться, я уже подарил свою свободу, пусть несчастную, в тот момент, когда нашел фотографию. Как объяснить эту метафизику предчувствия - я не знал, и не пытался. А потом - потом она полностью подтвердила себя.
  Я был обречен искать, пока не найду. Этого требовала моя тревога, требовали смутные тени-преследователи, которые прятались, стоило мне только лишь остановиться и оглянуться. Требовало горькое предвкушение важных перемен, витающих в этом насыщенном грозовым сумраком Анабиоза воздухе.
  Три встречи раскололи горькую цельность моей жизни, одна за другой, как непрерывный, но растянутый дурной сон, и каждый раз меня выжидали в предместьях моего опустевшего дома, во дворе, где было восемь деревьев и шесть скамеек - а все остальное терялось под сенью домов и не имело названия.
  Впервые меня остановили прямо у порога моего подъезда; из ранних, разбавленных, как вода в молоке, зимних сумерек вынырнул нескладный силуэт.
  - Не торопитесь переступить порог. Там все равно нет ничего, кроме затхлого холода холостяцкой норы. Мне нужно вам кое-что сказать.
  Голос был под стать вибрирующим, отравленным ритмам моего блеклого Города: тусклый, ничем не выдающийся, немного сиплый. Правда, легкий акцент выдавал человека, имеющего небольшой дефект речи или иностранца. Подойдя ближе, я нехотя разглядел узкое лицо с большими водянистыми глазами, лишенное всякой растительности. Я словно смотрел в своего рода зеркало - только другой я в другом времени.
  - Я замерз, - сказал я с прохладцей, когда понял, что мое приглашающее молчание ему ни о чем не говорит.
  - Это не займет много времени. Только пару слов. Давайте отойдем от двери.
  Я последовал за ним с легким напряжением. Когда мы вернулись к дороге, незнакомец, глядя куда-то скучающим взглядом, проговорил монотонно:
  - Вы много лет живете здесь - одиноко, в отрыве от агонизирующего мира, в неведении о его страданиях. Все близкие вам люди - таких немного - либо умерли, либо утратили с вами последнюю связь очень давно, еще до катастроф Анабиоза. Но - у вас есть дочь. Мы об этом знаем. Сегодня, когда обесточенные коммуникации молчат, связи оборваны, информационные сети пусты и мертвы, вы единственный, кому под силу ее найти в мире высвобожденного хаоса. Только вы располагаете достаточной информацией - и достаточно сильным намерением.
  - Откуда вам известно обо мне все?
  - Слушайте меня. Довольно давно, когда сумерки Анабиоза только подступали к Земле, и казались не более чем пугающей галлюцинацией отравленного разума, ваша дочь побывала в Северной Америке, в музее Розуелла. Там, насколько нам известно, она нашла и забрала с собой... одну вещь. Если вам дорога ваша выхолощенная жизнь, а также жизнь вашей дочери, вы поможете ее найти до того, как к ней доберется кто-то другой. А мы поможем ей избавиться от этой вещи, владение которой в нынешних обстоятельствах не просто опасно - оно означает верную смерть. Пока она в ее руках - эта девушка шагает по самому краю пропасти.
   Что это за вещь? - спросил я скорее по наитию, холодея от тревоги и мало что понимая.
   Это... Да, наверное, вам стоит знать. Это своего рода дневник. Необычный дневник. Записи на полях какой-то старой, ничем не примечательной книги. Сама книга нам не интересна. Записи отрывочны, и для того, кто не знает, о чем речь, они не скажут ровным счетом ничего. Просто - найдите ее, ни о чем не думайте, ищите девушку, как последний живой огонек в пустыне вашего мира, как родного человека. Не более. И не бойтесь. Просто знайте, что вы должны ее найти.
   Почему...
   Потому что от вас не отстанем мы. Потому что вас найдут другие. Потому что это дело замешано на крови, и новая кровь может пролиться. Этого достаточно?
   Этот дневник может быть выброшен - или потерян...
   Будем надеяться, что этого не произошло, - ответил незнакомец после короткой паузы. - Так будет лучше для всех нас... До свидания.
  Странный встречный, ссутулившись и погрузив длинные руки в карманы плаща, быстрыми шагами влился в неявь по ту сторону сумерек.
  Минуты проходили, а я стоял все там же, где меня оставил мой не совсем случайный встречный. Я почему-то задавался совершенно не теми вопросами, десятки которых должны были возникнуть у меня: что это за люди, откуда они узнали о существовании моей дочери, о том, что моя жизнь - пустыня; почему появление незнакомца совпало с моим собственным смутным намерением отправиться в путешествие. Все эти вопросы осели молчанием на дне сознания, не успев возмутиться. Меня мучило совсем другое.
  Чей дневник так сильно не дает спать неведомым людям?
  Быть может, к лучшему, что этот вопрос не был задан.
  Так закончилась первая встреча.
  День следующий, полный сумрака, прошел, как и тысячи предыдущих, - и совсем иначе. Бесконечные массивы культовых, тотемных сооружений, посвященных богу Урбану, темные и наполовину пустые, взывали немым криком искалеченных, развеянных Анабиозом по свету судеб людей. Ядовитое небо, пестрящее голограммами реклам, улыбками людей безупречной красоты, символами и призывами, ехидно смеялось, смехом-раскатом призывая посмеяться вместе с ним. На бреющей высоте мое изголовье исчерчивали сверхзвуковые самолеты-стражники. Холодный, осенний ветер обжигал лицо. Но я ничего не видел и не слышал. Я думал только об одном.
  О дневнике.
  О чудо-рукописи, которая, словно шкатулка черного мага, скрывала в себе разрушительные силы, способные сместить и разогнать до огромных скоростей ритмы земных судеб, стоит только эту шкатулку открыть.
  И тревожился.
  Не зря.
  Второй раз я был пойман в лифте. Схваченный ящиком в гулкой пустоте шахты, я мчался к высотам своего семнадцатого этажа, когда, не доезжая до средины пути, лифт был перехвачен. В кабину вошел попутчик невероятного роста и могучего телосложения, в легком спортивном комбинезоне из сетчатой голубой ткани. Он был совершенно лыс. Глаза, в которые я, пожалуй, и так бы поостерегся глядеть, были благоразумно прикрыты нейтральной матовостью солнцезащитных очков. Попутчик мягко вдавил кнопку на панели, и мы продолжили вертикальный взлет. Я хотел снова отвлечься, но не успел...
   С вами кто-то говорил уже о дневнике? - глухой, сконцентрированный, как взведенная пружина, голос смешивался с гулом механизмов лифта.
   Да... вчера, - меня не хватило на большее, чем односложные ответы.
   Плохо дело... - голос таил угрозу, даже не угрожая. Очень важно, чтобы дневник попал ко мне - и нигде не задержался по пути. Важно для нас - и для вас, хоть вы этого и не осознаете. И для всех. Опасность надвигается на мир, похлеще, чем Анабиоз...
  По моим прикидкам, корабль лифта давно должен был прибыть в гавань назначения на семнадцатый этаж. Но ровный, мерный гул не менял ритмов, словно вертикальная шахта вдруг превратилась в огромную спираль, замкнутую в самое себя.
   Вы найдете свою дочь, и заберете у нее дневник, который менее всего напоминает дневник. Если хотите жить. Будем надеяться, она не прочитала много. И вы тоже, если посчастливится добраться до цели - никогда не пытайтесь...
   Почему я..? - спросил я робко, почти без протеста.
   Потому что - пока это под силу только вам. Все возможные концы тех нитей, которые навсегда оборваны вихрями Анабиоза - в ваших руках. Быть может, сокрытые глубоко в памяти, полустертые, но все же крючки, за которые только и может зацепиться лодка искателя в океане Хаоса. Таким океаном стал наш мир. Возможно, на полпути, когда мы убедимся, что цель в пределах досягаемости, мы вас освободим... от дальнейших мытарств.
  Не стоит, спасибо.
  Я смотрел на мерцающее красным светом табло с испугом. Лифт не мог до сих пор не приехать. Или мы давно покинули дом и летели теперь в пустоту - в звездную ли, или вниз, в бездну ада.
   За чем гонится столько людей? Какую ценность может представлять собою какой-то дневник?
   Это тайна. Не ваша тайна. Если бы тайны разгадывались с подобной легкостью, еще легче люди бы теряли свои жизни. Мы приехали.
  Стоило ему произнести последние слова, и кабина лифта остановила свой разбег, замерла. Створки двери медленно разъехались в стороны, открывая проход в ничем не разбавленную черноту пролета.
   Идите и не оборачивайтесь. Спокойной ночи.
  Ночь была спокойна, ее мерного дыхания не нарушал ни единый звук, ни малейший скрип - но я не сомкнул глаз ни на миг. И бесформенная масса времени прошла перед ними во тьме до самых предрассветных сумерек, как пять минут.
  Оба незнакомца, с которыми пересеклись мои пути в последние дни, не были местными, это становилось очевидным с первого взгляда. Иностранцы, чужаки, пришельцы с неведомых земель - вот что читалось в их глазах. От них веяло ветрами чужими, незнакомыми, почти инопланетными, духами подземными и поверхностными, о которых здесь - в моем большом и пустом городе, не могло быть и речи.
  И при этом почему - почему - они нашли меня как раз тогда, когда я сам, по собственной воле, случайно и внезапно, решил отправиться на поиски? Ни днем ранее. Не попади ко мне в руки в тот злосчастный вечер случайная, ставшая уже небытием фотография, рассыпчатый глянец на картонной основе - и, быть может, не запустился бы неведомый механизм.
  А не будь той одинокой прогулки под дождем - и я не стал бы искать фотографию.
  Не стал бы искать себя.
  Настало утро - вкатилось в мою комнату, как шар пустоты, покрытый серым шелком в капельках росы. Измученный и разбитый бессонницей, я решил: еще неделя - и я ухожу.
  К середине дня мне стало понятно, что я уйду раньше - дальше было просто невозможно жить по-прежнему, зная, что над тобой завис меч неведомой, но роковой судьбы.
  А вечером стало очевидно, что я начну свое путешествие завтра. Немедленно, не теряя ни капли времени сверх необходимого. Просто потому, что...
  Произошла третья встреча.
  В моем собственном доме, в холодной и, как я полагал, пустой квартире.
  Я вошел, неся остаточный пустынный след подавленного настроения Города, в этот его уголок, закрыл за собой дверь. Вошел в свою комнату, привычно проводя по столу рукой в поисках свечи... И видя в глубине, между занавесей, силуэт.
  Мне кажется, я не испытал ни малейшего страха, кроме первичного испуга. От силуэта веяло невероятной смесью зловещей силы, странного могущества, знания и власти - власти не в человеческом понимании. Но флюиды страха и угрозы, если и прошивали пространство моей комнаты, то сосредоточились вокруг него и меня не достигали, сдерживаемые силовым полем.
   Кто вы?
   Ты же видишь - силуэт... Ты идешь искать дневник, я знаю... - неведомый полуобернулся, я услышал глухой, похожий на шелест осенней листвы на ветру голос из-под капюшона. Большой капюшон полностью закрывал голову, так, что лицо невозможно было разглядеть никак.
   Я иду искать свою дочь. Просто у меня больше никого нет...
   Тебе необходимо знать немного о том, что ты ищешь. Люди, которые связали тебя неписанным обязательством найти - представители определенных сил: иного мира, немного иной эпохи. Они разыгрывают свою собственную партию на подлунном шахматном поле - давно. И до сих пор неясен не только исход игры - но даже то, что стоит на кону, призрачно и зыбко, постоянно меняет свои очертания. Они - осколки, или наследники той эпохи, и ослушаться их ты не сможешь. Выслушаешь меня?
  Меня начинал бить озноб - не от страха, а от невероятного возбуждения, которое нарастало во мне, как соленая приливная волна, поднимая и сметая застоявшийся донный ил на дне души.
   Наверное, у меня нет выбора.
   Ты понял это, - кивнул силуэт в капюшоне, что можно было принять за знак одобрения. - Этот дневник... он раскрывает причины того, что случилось с миром до Анабиоза, до вселенской катастрофы. Никто не знает - а тем более теперь - но до Анабиоза велась тайная игра. Игра с Большой буквы - ведь противостояли в ней силы, по земным меркам невероятно могущественные, скрытые от взгляда обывателя, но реальные и организованные. А на карте стояли судьбы мира, и возможность вершить эти судьбы - пусть эфемерная, пусть кратковременная - была призом победителя. Игра велась очень давно, принимая разные формы в человеческой истории. Но накануне Анабиоза она достигла грандиозных масштабов, и такого накала страстей, что впервые начала проявляться даже для глаз обывателя. Эта игра... она не закончилась. Она бы закончилась, так как ушел главный игрок, не оставив остальным участникам шансов на победу. И им не особенно хотелось бы возобновлять игру в мире, которые уже не подчиняется никаким правилам и где не сбываются прогнозы. Где уже трудно дышать... В мире Анабиоза.
  Но остался Дневник - и это путает все карты. И для кого-то этот дневник, быть может, более ценен, чем все сокровища мира сего.
   Так не бывает, - ответил я, пытаясь отравить зловещего гостя своим скепсисом, как ядом.
   Тогда почему ты так побледнел? - шелестящий голос стал взглядом и прошелся по моему лицу, легко, как край плаща ночного вора-невидимки. Я посмотрел в черноту под капюшоном и подумал, что в вечернем сумраке все кошки серы, и бледным покажется любое лицо.
   Этот дневник - записи на полях какой-то книги? - спросил я умышленно, пытаясь облегчить смысловую тяжесть молчания.
   Возможно. Это не суть. Исписанная тетрадь или исчерканная, оживленная заметками книга - не все ли равно? Важно - какой смысл несут эти записи, и какое значение для кого-то они имеют... Дневник мог исчезнуть, пропасть, быть уничтоженным тысячи раз. Но есть вещи, которые обречены играть роль в судьбе - судьбе единичной, судьбе народа, судьбе человечества... И они неуязвимы. Их прячут за семью замками - замки рассыпаются в прах; их топят - они всплывают на поверхность и пристают к нужным берегам... Их сжигают дотла - но они восстают из пепла - и вопрошают - каждой буквой вопрошают... к тебе.
   Ко мне? - растерялся я.
   А больше некому сделать то, что сделать нужно. Для человечества наступили трудные времена - да. И для тебя - в том числе. Миллиарды личных трагедий - вот что составляет действительное содержание истории. Но все же есть вещи, которые людям нужно делать - хотя бы некоторым, тем, на кого указывает перст судьбы. Просто для того, чтобы не стало еще хуже.
   Автор дневника... где он? Он жив?
   Вряд ли, - в глухом голосе горстью просыпалась пепельно-серая печаль. - И это к лучшему - ведь вопрос о его судьбе поднимает вопросы о судьбах всех тех, кто с ним был связан. Тех судьбах, коих лучше никогда не касаться. А там, в дневнике, может быть ответ и на этот вопрос. Кто знает... Не оттого ли за ним ведется такая бешеная погоня..? - из-под капюшона прошелестел короткий вздох: тяжелый, и все же легче дыма. - Очень важно, чтобы в конце концов Дневник попал в нужные руки.
   Что мне делать для этого? - я почувствовал, что проникся безраздельным доверием к этому бесплотному силуэту в плаще. - Отдать его вам?
  Края капюшона всколыхнулись.
   Это невозможно - меня ведь просто нет, есть тень, фантазия воспаленного ума. Все будет видно - по обстоятельствам. Судьба сама распорядится. В таких случаях она всегда распоряжается сама...
   Но что меня ждет? Я ведь совсем не готов, я не путешествовал даже в обычные времена. Я не знаю мира. Подумать страшно, с чем мне придется там встретиться.
   Ты хочешь это узнать? - шелестящим эхом шепот обвился вокруг меня. - Ты хочешь увидеть, что сталось с миром? Тебе точно этого хочется?
  Мне показалось, что его голос стал грустным ветром запустения, холодным привратником ночи, несущимся над миром, и пронзил меня острой, тревожной тоской.
  - Я хочу знать, что меня ждет, - ответил я дрогнувшим голосом.
  - Тогда прикоснись ко мне, - зашелестел капюшон шипящим шепотом.
  Превозмогая себя, я медленно поднял руку и усилием воли заставил коснуться его темных одеяний. Самыми кончиками пальцев.
  Невидимый контур замкнулся. Я перестал существовать. И только какой-то бесплотный остаток меня, бестелесный наблюдатель, остался мной. Я видел весь мир в целом и одновременно отдельные сцены внизу. Я летел бок о бок с серыми облаками - и шел по пустым дорогам далеко внизу. Густые тучи сомкнулись над моей головой, погрузив весь мир в пасмурную темноту. Я летел и видел руины огромных городов, совершенно пустых, над которыми реяли птицы, видел людей, одиноко бредущих с поникшими плечами. Когда они воздевали глаза к небу, я встречался с их полными грусти взглядами. Увидел какие-то тени, которые появлялись из дальних, темных окраин и медленно надвигались на обитаемый мир, замерший в предчувствии. Холодный ветер свистел в пустых глазницах высоких замков - небоскребов, поднимал с земли остатки прошлого, брошенного в бегстве, поспешно; осколки прошлого уюта в виде вещей, потерявших свое место; обрывки писем, не нашедших своих адресатов. Выветривал все человеческое. А вокруг них с огромной скоростью, прямо на моих глазах, разворачивалась пустыня - сухая и мертвая, бледная, как сама смерть. Грозно шумел лес, в который после долгого изгнания возвращались привидения и сказочные существа. Сбрасывало призрачные оковы море и шумело-смеялось пиратским безжалостным смехом, бурлило неудержимой страстью разрушения.
  Я снизил полет, приблизился к земле - и полетел - побежал вдоль заросших железнодорожных колей, вырванных с корнем демонами природы дорог, поваленных линий электропередач...
  Я почти увидел, как мир, который давно уже был тесным, привычным и знакомым - стал безудержно расширяться, уходить за горизонт, взрывообразно выходить из под контроля. Он снова становился неведомым, чужим, опасным, неизученным. Белые пятна наползали на земной шар, и были они отнюдь не белых оттенков.
  Я задрожал дрожью сдерживаемых рыданий тех, кто потерял свой дом, по моим щекам заструились беззвучные слезы выброшенных в неизвестность, которые не могли найти своих близких. Преддождевой сумрак мира затушевал лица, наложил на них отпечаток черно-белой фотографии, утяжелил взгляды... Я становился каждым из них, и проживал чувства каждого: растерянность перед лицом грядущего, апатия, беспомощность и незнание, что предпринять, куда идти, зачем идти...
  Цвета мира менялись: блекло-серые сумерки сменились тяжелыми, мрачными, грозовыми тонами, которые темнели, приобретая чернильные оттенки, пока не перешли в готическую, беспросветную ночь - Ночь Всех Святых.
  - Хватит! - крикнул я, точнее то свободное от ограничений сознание, в которое я превратился. - Не могу больше...
  В тот же миг я вернулся в комнату, в то же место, где и стоял, и мог бы поклясться, что не покидал его ни на миг. Что все это было сном...
  - Теперь ты знаешь, что тебя ждет, - стелящийся шепот Силуэта дал мне понять, что я все же еще не до конца проснулся. - И не зови меня больше.
  - Я не смогу, это слишком опасно для меня. Бесполезно мне идти, вы же видите, какой я...
  - В этой ночной игре, где опасность для жизни слишком велика, не имеет значения, насколько ты силен - все равно будешь бесконечно слаб и не готов. Но есть способ стать почти неуязвимым.
  - Как, скажи мне?
  - Все земные невзгоды, горести и несчастья - не значат ничего по сравнению с тем леденящим ветром, который подует в лицо освобожденной от тела душе после смерти на Земле. Когда корабль, уносящий в небытие, уже будет стоять у причала. Первым же порывом этого ветра будет унесен весь мусор, накопленный за жизнь, и обнаженная душа, совершенно одинокая, беззащитная перед этой тьмой и ее силами, лишенная всего и сразу, исполнится страхом и скорбью, и смирением перед темным лицом неизвестности, перед последним своим путешествием... И поймет, что она совершенно не готова ко встрече с вечностью - а момент уже упущен. Подумай об этом - и поймешь, стоит ли боятся чего-то еще. Готовься к встрече с вечностью...
  Его одеяния вновь задрожали - дрожание, словно волнение без плоти и крови, передалось шторам и занавескам окна. До меня, как сквозь дремоту, долетали последние отголоски его шепота:
  - Ты, наверное, думаешь, что ты никчемный и жалкий. Так думают многие. Но есть дневник. И это все меняет...
  Я цеплялся за силуэт пришельца взглядом, как мог, буквально вгрызался в него зрачками, чтобы не упустить. Но все равно получилось так, как я предчувствовал: капюшон и плащ оказались просто изгибами ткани на шторах, а пустота в ее складках - развеялась. (.....продолжение следует......)
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"