Аннотация: Что такое - быть человеком? Каждый, наверное, пробовал не раз ответить на этот вопрос
НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ИЗ ЖИЗНИ ЧУДОВИЩА.
Менеджер. Серые будни.
- Кать, я же сказал, что выеду завтра утром...
- Не соблаговолишь ли объяснить, почему? - трубка в его руке истекала ядом. Хотелось отнять ее от уха и протереть тряпкой.
Павел вздохнул, раздавил в пепельнице окурок и терпеливо сказал, что уже девятый час, что он устал, как собака, а номер в гостинице все равно проплачен до завтрашнего утра, и что он совершенно не намерен ехать на ночь глядя черт знает куда, да еще после того, как весь день мотался по делам...
- Домой для тебя - это черт знает куда?
Сейчас начнется, обреченно подумал он. Он уже настолько привык к этому, что даже раздражать оно перестало; перестало вообще вызывать в его душе что-либо, кроме скуки, серой, как Катькин халат... Это было для него вроде обязательной планерки в начале недели: отбыть повинность, выслушать о себе все давно известное, покивать головой и быть после этого "до пятницы абсолютно свободным"...
Он опять вздохнул и осведомился, представляет ли она себе, что такое выезжать на машине из Москвы, с Юго-Запада, по Киевскому шоссе, в пятницу вечером. Езжай на поезде, сказала Катька, заводясь все сильней. Поставь машину на стоянку и садись в электричку. Ты все равно каждую неделю в Москву мотаешься - кстати, зачем? - вот в следующий раз машину заберешь. "Слушай, ты это сейчас серьезно?" - спросил Павел устало. Катька взвилась. Она сказала, что она ему не девочка, у которой можно переночевать раз в неделю и не вспоминать до следующей субботы. Что она, нравится ему это или нет, его жена, а он - законченный эгоист, думающий только о собственном удобстве и удовольствии. Что у него, видите ли, находится время на что угодно - только не на нее...
Он рассеянно слушал и как наяву видел Катькино лицо; ее капризно, так некрасиво изогнутые губы, и думал: неужели та девушка, на которой я женился 7 лет назад, и это визгливое, неопрятное создание, с которым их разделял темный отрезок шоссе в 200 километров - один и тот же человек? Он представлял себе, как Катька сейчас сидит на диване в своем прожженном сигаретами, давно нестиранном халате, подобрав под себя ноги, роняя на столик пепел мимо пепельницы; и как уже через полчаса она, выплеснув в телефонную трубку очередную порцию тупости и скуки, посидит, позлится, подумает и решит, что, в конце концов, все не так уж плохо складывается, и пойдет в ванную, которую вторую неделю собирается почистить, и еще через какое-то время выйдет оттуда, но уже отнюдь не в халате, совершенно преобразившаяся, очень даже интересная молодая женщина, подхватит сумочку и исчезнет... Может быть, перед этим еще она позвонит какой-нибудь подруге, и будет долго, быстрой, запальчивой скороговоркой пересказывать этот разговор (точнее будет сказать, монолог); и завершит, конечно, одной единственной фразой: а почему это ему можно, а мне нельзя? И впорхнет в такси, стройная, на высоченных каблуках, в мини-юбке... На каких-нибудь клубных мальчиков, должно быть, очень действует, думал Павел. Одеться и подать себя она умеет, этого у нее не отнимешь. И танцует... Он вспомнил их первую встречу, бесконечно далекую, как будто происходившую на другой планете. Он спросил ее: что ты любишь больше всего на свете? - и она ответила: танцевать...
- Ты вообще слушаешь меня или нет?
- Катюш, слушаю, конечно...
- А какого черта тогда молчишь?
- Вообще-то, ты и слова мне не даешь вставить.
Это был неверный ход.
- Что ты хамишь? Ты можешь со мной разговаривать нормально? Совсем меня за дуру держишь?..
Боже, подумал Павел. И с этой женщиной я живу. От этой женщины хочу ребенка... Хотя какого черта, ничего я не хочу! Должен хотеть. Пора уже. Все "вот когда" выполнены. Вот когда устроимся... купим квартиру... Устроились. Купили. Только почему, как такое получается, что, живя по съемным комнатам и до конца месяца дотягивая на макаронах и бульонных кубиках, мы понимали друг друга гораздо лучше, чем сейчас, когда Катька может позволить себе и салон красоты, и новые шмотки по первому требованию, и косметику, которая стоит дороже, чем запчасти для его "рено"?
Павел положил трубку, посмотрел на часы, откинулся в кресле, закурил, и сам удивился, как же, оказывается, выбил его из колеи этот разговор, дурацкий, как и все их разговоры в последнее время... Фу ты черт, подумал он. Нет, все, достаточно. Я нуждаюсь сегодня в отдыхе. В чем-то хорошем, разумном и добром...
В Насте, например. Тем более, что ей уже пора бы и появиться. Семь часов...
Сейчас откроется дверь, думал он, и она войдет, как всегда немножечко где-то не здесь, сосредоточенная на каких-то своих мыслях. Бросит куда попало сумку, с отвращением стащит туфли (конечно же, она опять натерла ноги!) и примется, невнятно ругаясь, стирать косметику. Потом нальет себе чего-нибудь выпить и сообщит, что голодна, как сто хромых волков... Ну конечно же. Если она голодная, с ней вообще лучше не разговаривать. Это просто комок ядовитого сарказма и недовольства всем окружающим... Но у нее, в отличие от Катьки, это проходит после первого же куска мяса.
Он взял с журнального столика меню гостиничного ресторана, принялся его изучать, и внезапно понял, как же проголодался сам...
Дверь открылась, и вошла Настя. Деловито-нахмуренная, сбросила туфли, даже не подумав о том, чтобы поставить их рядышком, возле двери. Одна черная туфелька на изящном каблучке осталась у входа в ванную, другая - посередине комнаты, на ковре. Павел, надиктовывая в телефонную трубку заказ, наблюдал, как она ходит по комнате, бросая свои вещи куда попало и разговаривая то ли с ним, то ли сама с собой: черт, куда я вчера засунула свои штаны, ну те, серые? А сигареты у нас есть? Ах да, я же их купила только что, внизу...
- Ну, как прошло? - спросил он, глядя на ее ноги, сильные, аппетитные. На ней уже оставлась только хлопковая майка и трусики-шорты.
Она отмахнулась и разразилась своей традиционной "голодной" тирадой про то, что нормально, как всегда, как еще может пройти интервью, кроме как нормально; что спрашивали какую-то чепуху, с кем она живет, есть ли дети и все такое прочее. Хоть бы одна сволочь что умное спросила, про книги мои... А, нет, вру, было: когда выйдет следующая? Какая-то дура дозвонилась; представляешь, спросить: свой у меня цвет волос или я крашеная? Представляешь? Это же сколько времени надо потратить, чтобы дозвонится! Да еще и звонок не бесплатный!.. И - спросить такую х...ню!
- Не ругайся, - ласково сказал Павел.
- Ты меня покорми, тогда не буду, - буркнула она, исчезая в ванной. Послышался звук льющейся воды, и через несколько минут она вышла обратно, с мокрыми волосами, избавленными от ненавистного геля и мусса.
- Что желает госпожа великий писатель? - спросил Павел, шутливо кланяясь и складывая ладони перед грудью на восточный манер.
- Устриц и шампанского... В смысле, пиццу и пива.
В дверь постучали. Павел открыл, расплатился с горничной и забрал у нее тележку с ужином.
- Пиццы нет, - сказал он. - Есть мясо с картошкой, тушеное. Сгодится?
- Еще как, - плотоядно рыкнула Настя, снимая крышку со своего горшочка.
Половину своей порции она съела стоя, торопливо, как будто кто-то с минуты на минуту мог ворваться в номер. Потом сорвала пробку с пивной бутылки при помощи зажигалки, и, даже не подумав перелить в стакан, принялась пить прямо из горлышка, большими вкусными глотками...
Невозможная женщина, подумал Павел - в 2501 раз за время их трехлетнего знакомства. Просто невозможная...
Он налил себе пива в высокий бокал. Она уже скрябала вилкой по дну горшочка; он только-только снял крышку и, не спеша, принялся есть...
- У тебя-то как? - спросила она, жуя. - Все успешно?
- Да. Выиграли мы тендер, - сказал Павел, и зачем-то принялся рассказывать все с самого начала, об этой битве, длившейся шесть часов, в результате чего именно их фирма получила контракт на поставку трансформаторов и каких-то там разнокалиберных лампочек. Настя похлопала его по руке.
- Ну, супер, вообще! Ты их всех сделал!
- Да, - сказал Павел, потирая лицо ладонями.
Как же я, оказывается, устал, подумал он. Гружу ее зачем-то... Какое ей, в сущности, дело до всех этих подробностей? Ей интересно знать только одно: хорошо у него дела или плохо...
Он взглянул на нее, как она пьет из бутылки, откинув назад красивую голову, зажав сигарету между указательным и средним пальцем, и вдруг ощутил острый, щемящий прилив чего-то, теплого и незнакомого... Нежности? Захотелось странного: обнять ее, зарыться в ее волосы и сидеть так вечность.
Ты умеешь слушать и не перебивать, сказал он ей мысленно. И не станешь спрашивать того, чего я сам не хочу рассказывать... Ты умеешь быть рядом и при этом не тянуть из меня душу. Боже мой, как же это хорошо, восхитительно и чудесно, что нам, в сущности, нет друг до друга никакого дела! Мы можем проводить вместе свои свободные минуты, превращая их в отдых, а не в лишние проблемы и разбирательства. Мы не переступаем ненужных границ...
В шутку он называл это "настеэффект". Из-за этого эффекта он был готов не замечать ни манеры есть, разложив локти на столе и вкусно чавкая, ни курения в постели, ни прочих чисто Настиных безобразий и раздолбайства... Можно снять рубашку, сесть как попало, поговорить о чем-нибудь отвлеченном и интересном, и не думать больше ни о чем, кроме этой комнаты и того, что здесь вместе с ним - она.
- Расскажи еще про твое интервью, - попросил он.
- Не хочу.
- Почему?
- Да ну его. Ерунда. Слушай, поехали со мной на кон через две недели?
- Куда? - не понял Павел.
- Ну, на конвент. В Нижний. Отдохнем, потусим. Меня там облизывать будут, премию, кажется, какую-то дадут... Очень кстати; а то батя машину разбил. Хочет ремонтировать; а теперь, с премией, проблемой меньше: просто новую купим без лишней возни, да и все.
Вот вам вся Настя, подумал Павел. "Какую-то"... "Без лишней возни..."
Самое смешное в том, что это не позерство, думал он. Не имидж "творческой личности со странностями". Ей действительно начхать на все; и в первую очередь на то, что о ней думают и говорят. Она как-то сказала, что, если бы не долги, которых они наделали с бывшем мужем, ни за что ей не пришла бы в голову мысль попробовать издаться. Я пишу для собственного удовольствия, говорила она. Но уж если оказалось, что на моей писанине еще и денег можно поднять - то почему бы этого не сделать? Ты продаешь свои трансформаторы и прочую хрень, - а я продаю книги. Вот и вся разница...
- Через две недели... Дай подумать, - сказал он.
Черт. В самом деле, здорово было бы... Неделя без Катьки. Хорошая гостиница. Интересные люди. Настя...
Он стал припоминать, нет ли каких глобальных планов. Вроде все было тихо. В Тулу съездить в следующую среду, и вроде все...
- Ну, - сказал он, подсаживаясь к Насте поближе, - если дел никаких не будет...
Катька бы сейчас с живого не слезла, добиваясь ответа, какие же конкретно это дела... Черт, зачем я о ней опять думаю? Что мне, подумать больше сегодня не о чем, сказал он кому-то, и привлек к себе гибкое, сильное, еле уловимо пахнущее какими-то духами...
Она ответила, как всегда, щедрая, как солнечный август, прыгнувшая с головой в этот сладкий омут, порывистая и страстная, всякий раз разная...
Студент. Первое приближение.
И зачем он поступил в финансово-экономический? Припомнить бы теперь... Да низачем. Как-то даже вопроса не возникло, куда. Мама - главбух, папа - консультант в минфине... Конечно же, в финансово-экономический.
Он бессмысленно перекладывал документы на своем - временно своем - столе, раздумывая, не позвонить ли Максу. Потом вспомнил, что Макс, наверное, сейчас сидит в библиотеке, пишет свой диплом, и посему звонить ему не стоит; только отвлекать человека зря; а когда Макса отвлекают, он злится, как собственно, и всякий нормальный человек, увлеченный своей работой... Особенно, когда звонят такие вот, которым делать нечего, от скуки...
У Макса чертовски интересная дипломная тема: "Врачи на русско-японской войне", или как-то так, менее коряво... но суть примерно в этом. Макс уже два раза ездил в Москву, в Ленинку; откуда - о счастье психов-реконструкторов! - контрабандой вывез ксерокопию "Оспрея" - на английском, конечно; но "Оспрей", граждане мои, это вам не просто так. Попробуйте-ка хоть в одном книжном найти хоть одно оспреевское издание. Каждой книге - цены нет. Молодцы англичане, одним словом. И Макс молодец. Счастливый человек; прямо как из книги какой-нибудь советской, восторженной: живет человек, любит свое дело, и дело его любит, и женщины его любят, и все его любят...
Что я, в самом деле, подумал он, открывая папку с формой отчета, которую в конце этой проклятой практики ему предстояло заполнить. Это все скука. Скука бумажная, скука конторская... Сплошная бумага кругом. Нет здесь людей, в этой Инспекции. Вымерли. Есть служащие... служители культа бумаги. Вежливы и дремучи. Разговаривают на каком-то своем языке. И, кажется, даже одежда пропитана этой атмосферой, в которой он, Игорь Печорский, третий день чах над Законом об исполнении бюджета, - атмосферой чиновничьего аппарата.
А ведь мог, мог бы и он сидеть сейчас в тишине библиотеки, среди любимых книг. Творить. Заниматься интересным делом. Писать каждый курсовой с удовольствием...
Игорь задумчиво погрыз ручку. Отправил Машке SMS-ку - анимационную рожицу, растекающуюся по столу, и подпись "Спасите наши уши!.."
Нет, конечно же, я все понимаю, граждане, подумал он неизвестно в чей адрес. Что диплом будет написан. Что все когда-нибудь бывает написано, прочитано, завершено... И что по итогам всего этого Игорь Печорский при содействии компании "папа-инкорпорейшн" поступит на госслужбу, и будет получать неплохой для начала карьеры оклад и премию; а вот Макс... Вроде как он собирался в аспирантуру; получать кандидата и идти преподавать. И получать копейки. И хвататься за любое репетиторство. И в доме его будут вечно толочься нерадивые (или, наоборот, уж слишком ретивые) студенты; и на гараж, и на Выборг у Макса, время, конечно же, найдется - но только вот найдутся ли деньги?
Все я понимаю, повторил Игорь про себя, открывая пасьянс на компе. Поною - и перестану...
В последнее время все чаще и чаще он стал задумываться о вещах, которые раньше его ничуть не волновали. Жил-был на свете Антон Городецкий... простите, Игорь Печорский, жил-поживал; учился хорошо, увлекался историей, в "Что? Где Когда?" играл; в институт поступил легко (правда, теперь он все больше и больше подозревал, что не обошлось и здесь без всемогущих звонков отца-вседержителя... папы, то есть). Потом Макс познакомился с тусовкой реконструкторов и, соответственно, не мог не познакомить с ними Игоря; но никаких фатальных последствий, кроме преобразования старого папиного гаража в мастерскую, на Игореву жизнь это не оказало. Он все также исправно учился; по ночам не шлялся, разве что изредка, по субботам теперь пил пиво в компании, с которой ему всегда было о чем поговорить.
Он вообще никогда не делал глупостей и не понимал тех, кто их делал. Никогда не сбегал из дому в никуда, в поисках великого и прекрасного. Не писал стихов и даже не пытался играть на гитаре. Зачем? Он просто совершенно точно знал, что музыкальным слухом природа его наградить не соизволила, никаким умопомрачительным шармом он тоже не обладает; и вообще, умному человеку даже как-то не к лицу грезить о всяких там сценах и поклонницах. Никогда не заваливал сессии. Никогда не таскался под дождем и снегом, замерзший, как собака, самый счастливый на земле, потому что рядом - Она, такая же замерзшая и счастливая, и ее рука в его руке... Даже выпивал с друзьями как-то официально. Запланировано. Когда на утро точно будет возможность выспаться. Когда денег еще вполне достаточно и можно себе позволить...
Даже выглядел он как-то... ровно. Никак. Вы можете столкнуться с ним в общей компании; можете выпить с ним по бокалу вина и мило побеседовать, найдя, что он не глуп и небезынтересен; обменяться парочкой анекдотов - и несколько дней спустя, встретив его в институтском коридоре, машинально кивнете на его узнающий взгляд - и долго будете припоминать: где же вы могли видеть этого парня? И, в конце концов, махнете рукой: да какая разница, где... Неважно.
Его звали Игорь, и он ничего не имел против своего имени. Машка, с которой он встречался еще со второго курса, звала его Игоряшей. Родители были им вполне довольны; и, если в редких случаях ему случалось где-то задержаться, он не забывал звонить.
...и все его устраивало. Чего еще желать?..
Поэтому тем более было непонятно, откуда в его размеренной жизни, в его душе взялось это неприятно ноющее, как кариес, ощущение... Сродни тому, что начинает вас свербить, когда по дороге на вокзал вы смотрите на свои часы и начинаете смутно подозревать, что они отстают минут на десять, и никакого "вагона времени" до электрички у вас давно нет...
Теперь ему казалось, что все началось именно этой весной, слякотной, промозглой и авитаминозной, как и всякая весна; когда ранним серым воскресным утром, после пива с ребятами, после ночного неприятного разговора с Машкой, он вдруг словно услышал чей-то вкрадчивый шепоток: вот она, твоя жизнь. Под серым, таким уютным и надежным, как домашнее покрывало: а как же еще? Некто, устав от творческих экспериментов над жизнями других, эту уже давным-давно расписал в своем ежедневнике по часам и минутам, и теперь сидит себе и лениво сверяет: так, 23 года... Что там у нас? Ага, практика преддипломная. Защита. Ага... Так. Точно. Потом, кажется, женитьба на девушке Маше. Теперь, с дипломом, можно...
День 15 июня был замечателен тем, что это был первый день его преддипломной практики. За всю свою жизнь ему не пришлось ни разу нигде поработать; в этом просто не было нужды. Родители зарабатывали достаточно, чтобы позволить сыну спокойно учиться, не отвлекаясь ни на какие подработки, а образ жизни, который он вел, не требовал "карманных" расходов, суммы которых превышают зарплату среднего служащего. Поэтому на практику он выходил без преувеличения с интересом.
Начальство отнеслось к нему благосклонно, даже произнесло нечто вроде приветственной речи, выразив вялотекущую надежду, что Игорь станет достойной сменой и так далее. Ему даже было выделено отдельное рабочее место - сотрудник, обычно его занимавший, был в отпуске. Без лишних проволочек ему выдали временный пропуск и все документы, работа с которыми входила в его практическое задание, и оставили в покое. Покой, правда, был весьма относителен, то и дело нарушаясь мелкими поручениями того разряда, которые настолько мелки, что специалисту поручить их даже как-то неловко; а делать все равно кому-то надо... Игорь быстро понял, что, наверное, именно это и стало причиной столь радушного приема. Теперь, хотя бы на краткий срок, у них появился тот самый "мальчик", которого всегда необходимо найти: отвезти документы в министерство, забрать из канцелярии почту, получить по доверенности всякую канцелярскую дрянь...
Первый день пролетел незаметно. Все вокруг было ново; все им интересовались и выспрашивали, откуда он к ним и надолго ли... Соседка по кабинету улыбалась, угощала его чаем и сладенько говорила, что, мол, как хорошо, хоть какая-то молодежь к нам пришла, а то аж стыдно - дом престарелых, а не Инспекция. Не в силах до конца осознать почему, Игорь сразу исполнился к соседке смутной неприязни и окрестил про себя Лисой Патрикеевной. По какому-то чудесному наитию он в последний момент удержался и на вопрос, кто его родители, ответил уклончиво и нейтрально, ни словом не помянув папу. Лиса Патрикеевна, продолжая улыбаться, обошла с другой стороны, начала спрашивать про учебу, но почему-то, глядя на эту улыбку, Игорь подумал, что зря он сел пить этот чай...
На второй день начался какой-то кошмар. Игорь обнаружил, что попал в какой-то другой мир. Здесь ничего нельзя было сделать или решить, просто войдя к человеку в кабинет и изложив проблему. Здесь надо было составить служебную записку в двух экземплярах. Письмо на имя. Заявку. Отправить ее на резолюцию... Здесь даже язык был свой. В какой-то момент Игоря охватила паника. Он не понимал в этих бумагах ни черта. Написано все было по-русски, не было никаких специальных терминов, каждое слово было понятно - но уже на середине предложения смысл этой фразы ускользал, как живая рыба из рук. "На Ваш запрос от 19.09.2005 N ЕВ-121 управление экономической безопасности сообщает, что на основании распоряжения Губернатора от 18 ноября 2004 года N 433-р "О предоставлении сведений о вакантных должностях государственной службы" управлением ежемесячно в Управление кадровой политики и государственной службы Губернатора области предоставляется..." Игорь читал, и чувствовал нечто вроде мозговой тошноты.
К обеду он почувствовал, что все. Больше он не может.
Объятый тихим ужасом, он тихонечко вышел из кабинета вон. В буфете приобрел пачку сигарет и кофе в пластиковом стаканчике. Стоя в курилке, прихлебывая обжигающее коричневое - надо же, не пойло, а, в самом деле, кофе! - он зачем-то мучительно пытался вспомнить, когда в последний раз курил. На третьем курсе, на свадьбе Алика... Хотя нет, нет же; а в прошлом мае; ну, когда ходили к Карлик-Носу ругаться из-за зарезанного курсача? Черт, зачем я вообще об этом думаю? Наверное, вот это и называется: мозги кипят...
Потом он вспомнил, что так и не позвонил Машке. А ведь обещал. Нехорошо... Он хлопнул себя по карману пиджака: "Вот, блин, еще и мобильник на столе забыл! Ну что ж за день-то такой, господи?.."
Злой и нервный, он вернулся в кабинет.
И обнаружил, что Лисы Патрикеевны нет, а за его столом, сосредоточенно глядя в монитор, сидит какая-то девица, крашеная, рыжая, в белой рубашке мужского кроя. Заметив, что кто-то вошел, девица отвлеклась от своего дела, бесцеремонно окинула Игоря взглядом подведенных глазищ и сказала:
- А! Так это тебя на мое место определили!
Голос у нее был, как удар молотком по рельсе.
- А вы... - начал Игорь, тоскуя и маясь.
- А я та, которая в отпуске! Не обращай внимания, сейчас уйду; я так зашла, в Интернете кое-что пошукать.
Игорь ответил что-то невнятное и сел на стул. Не испытывая никакого желания с девицей общаться и не зная, куда себя деть, он взял со стола документ, с которым работал до перекура, и стал тупо в него таращиться.
- Практикант? - осведомилась девица, не переставая щелкать мышью.
- Да, - скупо сказал Игорь.
- Из Финэка?
- Да.
Она развернулась на своем крутящемся кресле к нему лицом. Откинула с лица рыжую прядь и протянула узкую длинную кисть, унизанную кольцами и браслетами самого разного калибра, с некрашеными, коротко остриженными, как у врачей или официантов, ногтями.
- Будем знакомы? Меня Настей зовут.
- Игорь, - он неуверенно пожал руку, звякнувшую браслетами. Крепкое рукопожатие приятно его поразило.
- Нам с тобой еще пару недель этот стол делить придется. Я завтра выхожу, - сказала она. - Но ничего; я думаю, договоримся как-нибудь?
Игорь постарался изобразить подобие улыбки.
Настя быстро глянула на документ, который он по-прежнему держал в руках.
- Ну, и как тебе наша Инспекция? - спросила она не то снисходительно, не то заговорщицки. - Испытал уже жесткую психотравму?
Игорь улыбнулся снова, на этот раз более искренне, и вдруг выдохнул:
- Честно говоря - не то слово!
Она усмехнулась быстро и понимающе, и Игорь, неизвестно почему, подумал, что у нее очень интересное лицо - живое и подвижное. Разве что красится уж слишком ярко...
- Наплюй, - сказала она. - Госструктура - и этим все сказано. Просто делай спокойно свое дело - а на остальное не обращай внимания, а то мозги вскипят.
- Да вообще-то, уже вскипели, - признался Игорь.
Настя вдруг смерила его таким взглядом, будто собиралась сшить ему костюм.
- Куришь? - спросила она.
Игорь замялся.
- Ну... как сказать...
- Понятно, - констатировала она. - Пошли.
Она показала ему черный ход во двор, где не было никакой душной курилки, а был свежий июньский воздух, и солнечный день. Они стояли под деревьями, курили, болтали, и через 10 минут Игорь с изумлением обнаружил, что когда-то успел разоткровенничаться с совершенно, по сути, незнакомой девушкой; более того, с девушкой, которая сидит в одном кабинете с Лисой Патрикеевной; и что ему непозволительно хорошо от общения с нею. Сжимая в пальцах вторую сигарету, он с возмущением и праведным гневом повествует о том, что, мол, вообще непонятно, как все эти люди ухитряются еще что-то делать в перерывах между своими нескончаемые чаепитиями и разговорами о дачах, детях, кошках и прочей дребедени. И мы еще удивляемся, говорил Игорь, размахивая в воздухе тлеющей сигаретой; удивляемся, откуда у нас такая бюрократия и волокита. То, что можно сделать за час, здесь откладывается на полдня...
Много дней спустя он не мог понять: и как ей это удалось? Что она такого с ним сделала, что он, человек вполне здравомыслящий и осторожный, вдруг начал рассказывать ей чуть ли не всю свою жизнь от начала до конца... А она просто внимательно слушала, глядя на него легким прищуром лукавых темно-карих глаз, кивала рыжей головой и каждый раз так к месту вставляла нужные реплики.
- Здесь не работают. Здесь исполняют должностные обязанности, - сказала она, затаптывая окурок подошвой синего кеда. - И получают зарплату. Просто запомни это и не парься.
- Да я не к тому, - говорил ей Игорь. - Я понимаю, система и все такое, и что всегда так было и будет... Просто, наверное, уже начался дефицит общения с нормальным человеком.
Она посмотрела на него долгим странным взглядом.
- Ничего, - сказала она. - Не дам тебе пропасть. Тетки наши тебя, небось, уже допросили по всей форме? - добавила она. - Откуда, куда, зачем...
- Пытались, - согласился Игорь. - Но я не дался.
- Это правильно, - похвалила Настя. - Им и так хватает, о чем языки почесать... А вообще, и тут жить можно. Если сохранять нейтралитет; а то оглянуться не успеешь, как тебя втянут в какую-нибудь свару... Ну, пошли, что ли? 20 минут треплемся, пора в свою будку.
По дороге она рассказала анекдот про волка и зайца, совершенно неприличный, но очень смешной, и, как говориться, "в тему". Он заканчивался словами: "Да все по-прежнему, только бумажной работы прибавилось!" Игорь посмеялся от души и подумал, что Машке, конечно, такого не расскажешь, а вот ребятам в гараже или на следующем субботнем пиве обязательно надо будет... Главное теперь его не забудь, сказал в голове кто-то ехидный. А то вечно ты только ерунду всякую запоминаешь...
Почему-то в его памяти накрепко оседали только анекдоты несмешные и глупые. Может, уж слишком поражали именно своей глупостью... Это было обидно. Игорь всегда немного завидовал людям, умеющим вот так ненавязчиво и к месту ввернуть что-нибудь эдакое... Вот как Вовка Кузнецов.
Или эта девушка, идущая впереди него по коридору.
Вернувшись в кабинет, она забрала свою сумку, попрощалась с вернувшейся Патрикеевной и ушла.
Едва за ней закрылась дверь, Лиса Патрикеевна запела:
- Настенька... Звездочка наша. Хорошая девочка... Второй год у нас уже работает.
- Да, хорошая, - скупо сказал Игорь и сосредоточенно углубился в документы. По крайней мере, сделал вид, что углубился...
Он три раза подряд прочел документ, и три раза подряд убедился, что не понял не черта из только что прочитанного. Слова и фразы просто проваливались сквозь его мозги, как вода сквозь сито, и тогда Игорь смирился и понял, что на сегодня, пожалуй, хватит.
И неожиданно стал думать об этой Насте.
Странно, но она напоминала ему Машку. Наверное, как раз именно потому, что решительно ни в чем они не были схожи... Словно негатив и позитив одного и того же снимка.
Машка никогда не красила волосы. Сколько Игорь ее помнил, разнообразие ее причесок колебалось от аккуратного пучка до не менее аккуратного хвостика. Машка почти не пользовалась косметикой; да и не любил он никогда девиц, раскрашенных, как африканский абориген на празднике урожая. Это казалось Игорю признаком дурного вкуса. Машкины руки всегда были ухожены, ногти покрыты лаком пастельных тонов. Никаких побрякушек; только часы на запястье и маленькое серебряное кольцо - его подарок на годовщину. Машка бы никогда не пришла в какое бы то ни было официальное место в кедах - вне зависимости от обстоятельств. Машка не курила. Машка...
Машка была так же привычна, как и любая часть его жизни. Об их отношениях и предстоящей на будущий год свадьбе он думал, как о чем-то самом собой разумеющемся. Как, скажем, о собственном доме. О родителях. О визите к тетке по праздникам. Они давно понимали друг друга без слов. Они могли находиться в одной комнате и часами молчать, погруженные в свои дела, и молчание это совершенно не тяготило.
И эта Настя...
Сейчас, когда он думал о ней, она была ему, пожалуй, даже не симпатична. С этой ее развязной манерой говорить. Показной, бьющей в глаза яркостью. С этими ее кедами, неухоженными руками и браслетами на запястьях, звенящими при каждом движении... Да, несомненно, она неглупа. И даже по-своему привлекательна. Но... Никогда он не любил таких девушек. Игорь ничуть не удивился бы, если бы узнал, что она из этих... Ну, тех, которые носят длинные волосы и частенько забывают о том, что их надо хоть изредка мыть; которые собираются по скверам и квартирам; поют под гитару какие-то свои песни и готовы душу дьяволу продать за билет на концерт любимой группы; которые пьют всякую дрянь - потому как на что-либо нормальное у них денег все равно нет, - читают какие-то заумные книги, написанные одними шизофрениками для других шизофреников, балуются травкой и в разговоре все стараются поразить собеседника оригинальностью ответов, и мнят себя философами, художниками и поэтами.
И с чего он вообще с ней так разговорился? Так тошно стало ото всей этой бюрократии?.. Хотя, с другой стороны - было в ней что-то... Но что конкретно, Игорь объяснить так и не смог.
В конце концов, он решил об этом не думать.
Менеджер. Тайное и явное.
... он лежал, умиротворенный, усталый и очень счастливый, поглаживая кончиками пальцев ее гладкую кожу, в который раз поражаясь, какая же она красивая. У нее было сильное, тренированное тело, и двигаться она умела так, что... Ой-ой, в общем. Она как-то рассказывала ему, что в ранней юности занималась каким-то экзотическим спортом: историческим фехтованием, кажется... Иногда он со сладким содроганием представлял себе это: прекрасная амазонка, с длинными стройными ногами, с рукой, разящей без промаха... Однажды, помнится, он даже рассказал ей об этом вслух. Она долго над ним смеялась, а потом сказала, что, увидев хоть раз бойца в полном снаряжении - шлеме, доспехах, одеваемых на войлочный очень толстый поддоспешник - он, Павел, даже не смог бы сразу разобрать, мужчина это или женщина; какие там стройные ноги!..
Настя курила, лежа на спине глядя в потолок. Улыбаясь, он поцеловал ее в плечо.
- Что это вы, девушка, так серьезны? Или вам не понравилось?
В секунду всплыв из своей неведомой пучины мыслей, она посмотрела на него, как на идиота.
- Не понравилось? Ты вообще думай, о чем спрашиваешь!.. Не понравилось...
Раздавила в пепельнице окурок и сладко, вкусно поцеловала в губы. От нее пахло табаком и свежим пивным хмелем. Ни в одной женщине он этого не переносил. Кроме Насти...
- Выпить хочется, - сообщила она, потягиваясь. - Да, я ж тебе еще не сказала: сегодня с утра была в издательстве - так вот, заключила договор на свою новую книгу... А, и еще переиздание моих "Осенних историй". В твердой обложке, с иллюстрациями, полный фарш. В общем, дорогой мой топ-менеджер, я, например, хочу вина... - она зевнула. - Какого-нибудь очень хорошего. А на той неделе, перед коном, если ты не против, мы с тобой поедем покупать папе машину. А то я в них не понимаю ни черта, еще впарят мне какое-нибудь барахло...
- Поедем, конечно. Только ты меня заранее предупреди, чтобы я время планировал.
- Скажу, конечно, - она рывком села на постели. - Так. Ладно... Куда ты дел меню?
- Не знаю... Засунул куда-то.
Он смотрел, как Настя, в его рубашке, небрежно накинутой на голое тело, ходит по комнате. По очередному гостиничному номеру, одному из бесчисленных, в которых, собственно, и проходила вся их совместная жизнь - среди небрежно разбросанных вещей, где попало оставленных тарелок и бутылок из-под "Туборга"...
Хотя оба родились и жили в небольшом городе в 200 км от Москвы, уютной, обеспеченной подмосковной провинции, - в родном городе они встречались всего раз или два. В основном вся их совместная действительность происходила в столице, куда оба без конца мотались по работе. Настя была модным и успешным писателем; но по каким-то своим причинам ни почем не желала переезжать в Москву насовсем. Все переговоры и дела она вела лично, агентов не признавала никаких, впадая в ярость при одном их упоминании и не называя их иначе как дармоедами и кровососами; и потому в столицу ей приходилось наезжать чуть ли не каждую неделю - то в издательство, то, вот как сегодня, для интервью и прочих "дел рекламных".
Они познакомились в ноябре; в такое время, когда особенно остро кажется, что вся твоя жизнь похожа на мир вокруг тебя: серый, безрадостный, промозглый, и те немногие радостно ярко-золотые пятна - это всего лишь чудом удержавшиеся листья, сухие и мертвые, которые вот-вот сорвет и растопчет ветер.
Ранним утром, еще затемно, оба сели в поезд, новый, комфортный и теплый "экспресс" на Москву. Их места в первом классе оказались напротив; фильм в телевизорах, висящих под потолком вагона, оказался неинтересным; и они разговорились как-то сразу, легко и непринужденно. Она была похожа на раннюю осень: яркую, летящую всеми красками рыжего и золотого, и от этой осени, при каждом ее движении, у Павла внутри все замирало. Ее чувство юмора указывало на то, что общение будет приятным и ни к чему не обязывающим. Выпив в буфете по чашке кофе, они обменялись номерами мобильников - диктуя свой, Павел уже заранее ждал вечера, когда дела будут закончены и можно будет продолжить знакомство.
И он позвонил. И она пришла. И все было чудесно; и никто ничего не усложнял. С ней словно по волшебству все становилось простым и понятным; там, где другие женщины видели целую дилемму, она не находила решительно никаких трудностей. У нее, как и у него, просто не было времени на всякие церемонии. Последнее, о чем она бы стала задумываться - это приличия и уместность. Хочется - значит, надо, говорила она, в совершенстве умея то, о чем даже понятия не имела его жена: жить здесь и сейчас.
... вернувшись домой, он зашел в книжный. И каков же был его шок, когда, взяв в руки какую-то книгу, он увидел на обложке ее имя. И ее маленькую фотографию... Да нет же, просто похожа, сказал он себе. Но после того, как, собираясь утром на работу, увидел ее лукавую улыбку и рыжую гриву на экране телевизора: "у нас в гостях молодая, но уже ставшая популярной..." В общем, сомнений не оставалось. Это была именно она.
Она просто была - и всё.
Через неделю он снова поехал в Москву, но звонить ей не стал. Боялся сблизиться, узнать друг о друге больше... Ни к чему, думал он. Не в том он уже возрасте, чтобы, да и вообще... Что бы однажды вот так же скучно ругаться по телефону; так же делать вид, что все в порядке и изо всех сил уговаривать себя, что так бывает, это жизнь, так все живут, и какого черта я не могу жить так. Ему хотелось оставить все как есть. Чтобы вспоминать этот гостиничный номер, эту осеннюю, промозглую Москву, не тронутую бытом и скукой.
В девять часов вечера он ужинал в гостиничном ресторане; и когда вдруг дисплей лежавшего на столике мобильника высветил ее номер, Павел едва не опрокинул на себя чай. Его подхватило - и понесло. Впервые за бог знает сколько времени ...
О том, что он женат, он сказал ей только через месяц. Все как-то случая не подворачивалось; более того, все больше усиливалось ощущение, что и ни к чему это. Когда же наконец он все-таки собрался с духом и сказал - ни с того, ни с сего, нелепо и не к месту, она посмотрела на него с каким-то странным выражением и сказала: "Ну и что?" Павел сперва онемел, а потом вдруг сам для себя неожиданно рассмеялся. И правда. Ну и что?..
Собираясь в командировку в любой город, он звонил ей. Иногда она каталась с ним просто так; за компанию. Днем, пока он решал свои дела, она гуляла по городу, смотрела на людей, посещала какие-то музеи... Вообще говоря, он даже толком не знал, что она делает и где бывает, когда его нет рядом, да и не очень это его интересовало - по крайней мере, он привык считать, что думает именно так. Они оставляли друг другу свой мир, свои границы. Наверное, именно поэтому так хорошо ладили. Если днем ей доводилось видеть или слышать что-то, о чем ей хотелось рассказать - она просто рассказывала, не вдаваясь в подробности, как же там оказалась и что именно она там делала.
Так они и жили уже третий год; и дела их шли все лучше и лучше; стоимость и класс гостиничных номеров становились все выше и выше; и поздно вечером, вернувшись в отель, они вполне могли позволить себе не пиво и еду из фаст-фуда, а изысканный ужин на двоих с шампанским, но от этого мало что менялось.
- Чего ты хочешь?
Павел зевнул.
- Тебя...
- Что, опять?
- Ну, может, не прямо сейчас, а чуть позже...
Она плюхнулась в кресло, листая меню в красивом коричневом перелете.
- Ладно. Это понятно. Выпить ты чего хочешь?
- Не знаю, Насть... Мне завтра за руль. Так что, может, рюмочку чего-нибудь... Чего-нибудь... - он пошевелили в воздухе пальцами.
- "Роб Рой"?
Павел сморщился.
- Нет. Сегодня - нет. Разве что, рому? Только белого...
Она сняла телефонную трубку. Для себя она заказала бутылку сухого красного и твердого сыру.
Через несколько минут она сидела с ногами все в том же кресле, прихлебывая вино маленькими глотками и щелкая пультом телевизора. Потом воскликнула: "О! гляди-ка, "Донни Дарко" идет..." Павел спросил, что такое Донни Дарко. Она засмеялась, показывая в улыбке ровные белые зубы: "О, кто из нас невоспитанный, я или ты? Фильм такой, старый и очень неплохой... Смотри давай!"
Павел, развалившись на разоренной кровати, лениво глядел в экран. Он чувствовал, что очень устал за эту неделю; настолько устал, что фильма никакого ему не хотелось. Хотелось просто лежать - и ничего не делать. И не говорить, не болтать, просто лежать, смотреть на Настю и молчать... Может, черт с ней, с Катькой; отключить мобильный, проплатить завтра с утра номер еще на сутки - уже за свой счет, а не за счет фирмы, - и спать, и спать; спать весь день, и ласкать Настю, и говорить с ней; и, проголодавшись, заказывать в номер что вздумается, и пить вино, стоя на балконе... В этом году такая теплая осень. Уже ноябрь, но холодов все еще нет; деревья стоят трогательно беззащитные в своей наготе, в ожидании, когда наконец зима доберется и до них; и можно гулять по вечерам, сколько вздумается, шурша палой листвой под ногами...
Неожиданно фильм увлек его. До самых титров они не произнесли ни слова...Он любил смотреть кино вместе с Настей. Если фильм был ни к черту, она отпускала такие комментарии, что со смеху можно было помереть. Хорошую же ленту она смотрела в совершенном молчании; без всяких возгласов и дурацких вопросов, которыми так доставала его Катька - в те времена, когда они еще смотрели что-то вместе...
Время от времени Павел переводил взгляд с экрана на нее. Она сидела в кресле вполоборота, периодически поднося к губам бокал с вином. В полутьме был виден лишь ее силуэт в голубоватом свечении экрана, и казалось, она состоит только из своей буйной, растрепанной гривы и этой красивой руки, держащей тонкий бокал...
Пила она вообще много, подолгу не пьянея; но при этом никогда не стала бы пить абы что и абы с кем. Она любила пиво и умела его пить; любила хорошие вина и отлично в них разбиралась; ценила дорогие коньяки и почему-то терпеть не могла водку...
Потом они говорили о разных фильмах вообще, сидя на кровати и не зажигая света. Потом у Насти кончилось вино; и они снова занимались любовью, и заснули очень поздно; часа в два. Уже засыпая, Павел вспомнил о своей идее насчет завтрашнего дня, и понял, что думать сегодня уже ни о чем не может. Спать, спать, спать...
Студент. Бунт на корабле.
В конце рабочего дня он был так вымотан, как будто разгружал мешки. А ведь собственно, если вдуматься, что он такого за сегодня сделал? Разобрал почту? Заполнил пару колонок в своем отчете по практике? И полдня, по сути дела, валял дурака, думая бог знает о чем, слоняясь в ожидании шести часов и тихо свирепея...
Дома он первым делом позвонил Машке.
- Привет!
- Приветики! Ты чего это за весь день не звонил ни разу, пропал куда-то!..
- Извини, - сказал он, - замотался. Такая там атмосфера... с ума сойти можно. Прямо "Сказка о Тройке" какая-то...
- А Большая печать есть?
- Не знаю. Но, судя по всему, где-то она обязательно должна быть...
- Не знаю, Маш... Сейчас, ванну приму, в себя приду немного... А то, может, лучше вы к нам?
Машка для порядка посомневалась. Сказала, что, вообще-то, хотела помыть сегодня голову. Игорь резонно заметил, что не видит никакой разницы, в чьей ванной это делать; вода везде одинаковая, а фен есть и у него. Машка, еще немного подумав, согласилась, что разницы, и в самом деле, никакой, и сказала, что будет через 20 минут и позвонит с мобильника, когда будет подъезжать. Как обычно, Игорю было велено трубку не брать, деньги экономить, а сбросить звонок и тут же выходить на остановку встречать.
Ну вот, подумал Игорь, нажимая "отбой". Теперь в ванной полежать не удастся... Разве что ночью. Ну ладно. Зато - Машка.
- Игорек! Что, Маша придет?
Это мама из кухни.
- Да. Где-то через полчасика.
- Значит, восемь котлет жарить?
Он пожал плечами.
- Жарь восемь...
В прихожей щелкнул замок, и вошел отец.
- Здорово, - сказал он. - Как дела?
- Привет, - отозвался Игорь по дороге в свою комнату.- Идут. И контора пишет, - буркнул он уже себе под нос.
Он аккуратно повесил костюм на плечики и убрал в шкаф, и почему-то ощутил к этому костюму какое-то смутное отвращение.
Включил компьютер. Синенькая иконка: буква "е" со значком орбиты. "Избранное"...
Машка, хоть и не говорила об этом прямо, не понимала его увлечения. Он мог часами рассматривать какие-то непонятные и не нужные простому смертному выкройки и железяки, сфотографированные в разных ракурсах, с подписями и пояснениями. Когда он попытался объяснить ей, чем шлем "топ-хельм" отличается от шлема "пот-хельм" - попробуй теперь вспомни, зачем вообще он начал объяснять! - она сказала, что все это, конечно, очень здорово и интересно, но она в этих "хельмах" все равно никогда ничего не поймет, и вообще, Игоряш, у меня голова что-то сегодня болит ужасно... Отец принимал и уважал. Но не более. Как-то случайно Игорь услышал, как он тихо настойчиво говорит матери, что, мол, какое-то хобби - это очень даже неплохо. И то, что сын по воскресеньям ковыряется на пару с приятелем в гараже с какими-то железками, наковальнями и заклепками, гораздо лучше, чем если бы он, скажем, гонял "под мухой" на мотоцикле и в итоге свернул бы себе шею, или шатался по клубам и дискотекам, спуская кучу денег и общаясь там бог знает с кем...
Игорь даже не заметил, как пролетели эти полчаса. Совершенно случайно он обнаружил выкройки колета, которые так давно искал. Когда ожил мобильник, нужный архив еще не "докачался". Игорь плюнул, но все же понадеялся на стабильность соединения, быстренько натянул джинсы, футболку и рысцой пустился к остановке.
Всю дорогу до дома он, радостно-возбужденный, рассказывал Машке про свой колет. Потом, наконец, спохватился: "Тебе, наверное, неинтересно?" Машка улыбнулась и погладила его по руке: "Нет, что ты, рассказывай, я внимательно тебя слушаю!"
Но почему-то дальше рассказывать уже не хотелось.
Сели есть котлеты. К ним прилагалась картошка пюре, селёдка с луком и соленые огурцы. Огурцов Игорь не любил. Сколько он себя помнил, мама и так и сяк старалась накормить его этими самыми огурцами. Маскировала их в салате. Упрашивала. Убеждала, что это вкусно. И всегда неизменно расстраивалась: она солила их сама, и каждый, кто их пробовал, говорил, что ее огурцы просто выше всяких похвал, мол, в жизни никогда таких огурцов не едал, сказка, а не огурцы...
А Игорь огурцов не любил.
Отец спросил, как практика. Игорь ответил сквозь котлеты, что пока не понял. Ничего, сказал папа, привыкнешь, освоишься. Может, потом и на ставку тебя примут - если хорошо себя проявишь. Им как раз молодые специалисты нужны; там еще год-два - и все эти тетки на пенсию уходить начнут. К тому же, зарплата там неплохая... Возьмут, куда они денутся. Ну, добавил папа, и я посодействую, пару слов скажу, кому следует... Игорь внимал, жевал и кивал, как китайский болванчик.
Все правильно, папа, думал он. Это - моя жизнь. Мое будущее. Диплом, твои "пара слов", и - среди этих кабинетов... бумаг... теток, которые не улавливают существенной разницы между компьютером и печатной машинкой... Стабильная зарплата. Оплачиваемый больничный. Продвижение.
Чуть ли не впервые в жизни он думал так, и ощущал нарастающее раздражение оттого, что никак не мог понять: откуда такие мысли? Откуда вообще вся эта дурацкая хандра?..
Ведь все хорошо.
- Нет, но огурцы у вас - просто прелесть! - сказала Машка. Мама расцвела, оживилась; подложила в Машкину тарелку еще картошки и три огурца, быстро, но многозначительно посмотрела на Игоря; после чего завела с Машкой какой-то малопонятный разговор о кулинарных рецептах и лабуде, которую в эти огурцы следует добавлять. Машка слушала, глядя на маму круглыми светло-синими глазами. Мама сияла.
Игорь с плохо скрытой тоской в голосе спросил отца, как вчера сыграли наши. Отец с досадой махнул рукой.
- Правильно ты сделал, что спать пошел! Одно расстройство... Три - ноль.
И пустился рассказывать, как и почему такое получилось, и у кого и из какого места что растет. Игорь слушал и соглашался...
Потом отец встал из-за стола с ежевечерним "ну, ладно, братцы-кролики, мне еще кое-какие документы надо посмотреть!" - и скрылся у себя в комнате. Машка, что-то щебеча, помогала маме убирать со стола.
А Игорь сидел, подперев кулаком висок, и думал: завтра будет также. И послезавтра... И через год, когда они с Машкой поженятся и она переедет к нему. И, наверное, через пару-тройку лет он также, как отец, будет вставать из-за стола, сыто отдуваясь, и сообщать, что пошел просмотреть документы. А Машка будет убирать со стола. Потом брать на руки из детского стульчика какое-нибудь непонятное пузатое и щекастое существо. Вместе с этим существом заходить к нему, Игорю, в комнату, и вопрошать, кто это у нас тут такой серьезный...
"Что это еще за хандра такая? - спросил он сам себя. - Какого рожна тебе надо? С жиру бесишься, Игорь свет Михайлович? У тебя нормальная, благополучная семья. У тебя есть Машка. Она любит тебя, а ты ее. И ты можешь во всем на нее положиться. У тебя будет работа. У тебя даже есть твой гараж и ежегодный выезд с парнями на "Выборг"...
Хандра ухмыльнулась - и села напротив, глядя на Игоря пустыми серыми глазами.
- Ты чего скис?
- Я скис? Да нет, Маш, устал просто...
Стоя перед зеркалом, зажав в зубах шпильки, Машка собирала в пучок свежевымытые темно-русые волосы.
- Бедный мой!.. А вот мне моя практика нравится. Коллектив хороший.
- Что ты там делаешь хоть?
- Да так... По мелочи. Больше смотрю, учусь... Сам знаешь; учеба - это одно, а работа -совсем другое...
Он подошел сзади, обнял ее за талию, вдохнул такой знакомый, известный до мелочей запах.
- Ну ты-то у меня в этом плане уже воробей стреляный!
Ее отражение в зеркале улыбнулось, вынуло изо рта очередную шпильку.
- Да ну, брось ты! Что я там проработала, 4 месяца всего... Даже втянуться особо не успела.
И тут же, по обыкновению, без перехода:
- Слушай, пойдем в субботу на концерт?
- Какой?.. - спросил он изменившимся голосом, прижимая ее к себе чуть ближе.
- Джаз, во дворе музея играть будут... Игоряш, ну перестань, что ты делаешь? Родители же дома!
- А мы дверь закроем...
На ее лице отразилась легкая паника.
- Нет, Игоряшкин, ну я так не могу, ты же знаешь!.. - зашептала она.
- Знаю, - он поцеловал ее ушко. - Знаю... - повторил он, вздыхая, отпустил ее, сел на диван, закинув руки за голову.
Ее быстрые пальцы убрали в прическу последние прядочки. Теперь в ней не было изъяна. Игорь смотрел, как она прихорашивается. Он мог бы, наверное, наблюдать за этим процессом часами.
- Слушай, - вдруг спросил он, - а зачем ты всегда так закалываешь волосы?
Она повернулась к нему лицом. В глазах ее было недоумение, между тонкими бровями сразу появилась милая складочка.
- То есть как это зачем?
Игорь пожал плечами.
- Ну...Они у тебя такие... пушистые.
Машка нахмурилась, снова посмотрела в зеркало.
- Да? Может быть. Не знаю. Мешаются они мне! В глаза лезут... - она расправила складки кофточки. - Ну, вот что, я уже готова. А ты все сидишь!
- Сижу, - подтвердил Игорь, - тобой любуюсь.
Она негромко, ласково рассмеялась.
- Одевайся давай!
- Может, зайдем в кафе?
- А ты хочешь?
- Не знаю... Я бы съел чего-нибудь. Аппетит мы с тобой нагуляли.
- Давай, - согласилась она.
Он придержал дверь, глядя, как она проходит вперед, стройная, прямая, в самых простых джинсах, безо всяких так модных нынче вышивок и художественной рванины, стуча в пол каблуками крепких, удобных туфель. Она всегда говорила, что обувь должна быть и красивой, и удобной... Он любил, когда она надевала эту голубенькую кофточку. Вырез на ней был чуть глубже, чем обычно Машка это допускала, и открывал ее плечи и ямочку между ключицами, которую Игорь так любил целовать... В голове пронеслась мысль - даже не мысль; так досада, что родители дома.
Они присели за столик. Машка заказала себе молочный коктейль и мороженное. Игорь в очередной раз поразился. Мороженное с мороженным... Масло масляное.
Для себя он сразу выбрал пиццу. У девушки, принимавшей заказы, были завитые в пышную гриву рыжие волосы. Крашеные, подумал Игорь...