"Владеющий праведным царством" царь Артаксеркс хмуро посмотрел в окно. Всего час отделял его от беззаботных утех с рабыней. Всего час, а столько изменилось.
Солнце уже скрылось за горизонтом, но его лучи еще подсвечивали небосвод, и в вечерних сумерках окрестности сохраняли ясность очертаний. Еще немного, и ночная тьма скроет все вокруг. Как ни отвратительна была мысль о предстоящем путешествии, стоило поторопиться.
Артаксеркс поспешным шагом спустился к дворцовой сокровищнице. Сорок человек личной охраны бросились следом за ним. Так внезапно и быстро, что расслабившаяся стража у тяжелой окованной железом двери была застигнута врасплох и попадала в ужасе ниц, глухо и неуклюже стукая о каменный пол шлемами. В другой раз царь бы прогневался и собственноручно наказал провинившихся солдат, но сейчас он только махнул рукой и приказал отпереть засовы.
- Чтобы то ни было, не входить внутрь, пока я не прикажу выпустить меня обратно. Подайте светильник!
Телохранители стали вдоль стен, держась за эфесы мечей. Массивная дверь заскрежетала. Приглушенный свет лампы раздвинул мрак, и взору царя предстали сокровища дворца в Персеполисе. Золотые статуи чужеземных идолов, дорогие вазы - вырезанные из редких камней и фарфоровые из дальнего Китая, сундуки с золотыми дариками и серебряными тетрадрахмами, монетами-скарабеями из Египта и монетами-дельфинами из Оливии, драгоценные украшения женщин и лошадей, походный царский шатер из расшитого серебром шелка. Оружие и доспехи, которые могли надевать лишь воины царской крови. И золото - сотни талантов. Но мало кто знал, что настоящие драгоценности и казна хранились в другом подземелье. Здесь же богатства, выставленные на показ, служили другой цели. Ворвись в хранилище вор или враг и начни его грабить, вряд ли он заинтересовался бы чем-то иным. Сокровища только отвлекали внимание. В небольшой нише, каких было достаточно по всей стене, лежал небольшой кубок из слоновой кости, украшенный рубинами и бирюзой - подарок индийских послов. Царь вынул вещицу и небрежно отбросил, пошарил пальцами и сдвинул каменную плитку - под ней открылось углубление в камне. В нем рука нащупала сверток - небольшой, но тяжелый. Артаксеркс облегченно вздохнул, сорвал ленту и развернул кусок кожи. Там, слабо поигрывая голубоватыми переливами, лежал предмет - более ценный, чем все богатства вокруг. Это была изогнутая фигурка змеи с распахнутой пастью. Змея пыталась укусить свой собственный хвост - сверху и снизу щерились два зуба. Царь осторожно коснулся амулета и в первый раз за вечер улыбнулся. От холодной поверхности словно проскочила искра, и кончик пальца кольнуло. Змея по-прежнему хранила свою силу. Астиаг - Жалящая Змея, так со времен великого Дария звучал титул царей Персидского царства, и те из них, кто отваживался воспользоваться амулетом, получали немыслимый дар. Великий Дарий внезапно появлялся и исчезал, убивая врагов, так же и нынешний царь Артаксеркс мог вырастать из ниоткуда и пропадать в никуда. Ничто не ускользало от его слуха, и никто не мог спрятаться от его меча. Правда, по большей части это были слухи, и Артаксеркс не собирался развеивать их. Подданные слушались, горожане боялись, наложницы не изменяли, а торговцы справедливо взвешивали товар. Каждый дрожал от мысли, что вездесущее око владыки разоблачит его грех. Но сам Артаксеркс побаивался своего амулета. Он воспользовался им только несколько раз - в дни, когда отыскивал и убивал разбежавшихся братьев. За одним пришлось перенестись в Мемфис, за другим - в Мараканду. Потом случилась пара бурных романов - в Бактре и Сузах. Хотя истосковавшиеся любовницы каждый раз удивлялись - в обмен на услугу, Змея отнимала здоровье царя. Неизменно он слабел и чувствовал себя неважно, отчего сердце леденил страх перед таинственной статуэткой.
Потому и сегодня Артаксеркс шел к Змее неохотно. Неизвестно, кто мог встретить по ту сторону перехода. Разъяренные дикари с мечами или голодный лев. И, прежде чем надеть простой кожаный шнурок с амулетом на шею, царь препоясался мечом и спрятал за парчовый кушак дамасский кинжал. Одно дело - когда с тобою охрана, под седлом - боевой конь, другое дело, когда отправляешься в неизвестность один, надеясь только на Бога. Артаксеркс помолился Создателю - тому, о ком говорил Заратрушта, и которому когда-то учил поклоняться иудейский мальчик Давид, и засунул Змею за воротник платья. Холодный металл коснулся кожи. Словно кольнуло иглой. Превозмогая страх и головокружение, которые охватывали царя всякий раз, когда амулет начинал действовать, Артаксеркс изо всех сил постарался представить долину Зеркала Анахиты - Змея могла переносить только в те места, где доводилось бывать раньше. Это давалось с трудом, поскольку царь только раз проезжал с отрядом мимо. К счастью, он был верхом, а не дремал в переносной палатке, и повернул голову туда, где почти в парасанге*, а, может быть, дальше, поблескивал крохотный огонек жертвенника на холме. Самой деревни он не увидел.
Змея вдруг завибрировала на груди, словно мелкие судороги пробежали по соприкасавшейся с ней коже. Рвотный ком подкатил к горлу, каменный пол качнулся и пропал из-под ног. От ужаса бросило в жар и отпустило. Под сапогами из сафьяна Артаксеркс почувствовал твердую почву. Влажные от росы травы касались колен. Он стоял на склоне холма, но не того, с жертвенником, а другого, значительно меньше. От неугасимого многие годы огня его отделял стадий. За то время, пока царь провел в сокровищнице, окончательно стемнело - черное звездное небо как глухая ладонь от горизонта до горизонта накрыла пустыню. Тонкий серп народившейся луны совсем не давал света. Обдало душным горячим ветром. Артаксеркс сжал эфес меча и зашагал к фаравахару.
Прислуживавший у жертвенника старик вздрогнул, но не удивился. Он с трудом опустившись на колени и коснулся лицом земли:
Старик по-доброму улыбнулся и отер прилипший мусор со лба:
- По бело-голубой повязке - символ царя. А еще - борода. Моя - хуже, однако. Но я тоже - маленький царь. Я - маг Нектанеб, старейшина этой деревни.
Вдалеке поблескивали мутные огни - костры и щели хижин. Между ними и жертвенником, в жесткой невысокой траве, раздалось ворчание львицы. Визгливо затявкал шакал - тоже совсем рядом. Старик даже не повел ухом.
- Я знал, что ты прилетишь на невидимых крыльях Змея.
Артаксеркс предпочел промолчать - существование талисмана было государственной тайной, но от прорицателя не скрывалось ничто.
- У тебя глаза разного цвета. Я знаю и про этот символ власти. Я ждал тебя, государь.
Нектанеб подбросил в жертвенник тяжелый кусок угля:
- Все вокруг думают, что персы поклоняются огню, но он только очищает наши мысли. Нельзя чтобы огонь угасал. Воскурим духам ладан и смирну, и я открою тебе волю богов.
От высыпанных на угли кусочков смолы потянуло ароматным дымом. Артаксеркс немного отвлекся и успокоился. Незнакомый запах должен был отпугивать зверей. Впрочем, маг доверия тоже ему не внушал - что, если вся деревня поклонялась дэвам*?
- Тогда ты должен знать, что храм Артемиды Эфесской сожжен. Почему богиня допустила это?
Нектанеб подумал и перевел взгляд на огонь:
- Что ж, слушай меня, государь, даже если слова обожгут твое сердце. Во времена, когда благочестивый Заратрушта еще не пришел в этот мир, в Вавилоне правил царь Набу-кудурри-усур, что значит - "бог Набу хранит мои границы". Набу был богом писателей у вавилонян.
- Набу-кудурри-усур?
- Да, но греки прозвали его Навуходоносор. Слава его летела далеко впереди колесниц. Он покорил Заречье и Иудею и укрепил Вавилон. Возвел висячие сады для своей жены Семирамиды, потому что она была мидийкой и тосковала без леса и гор. Когда Навуходоносор был во славе своей, случилась с ним странная перемена. Он стал превращаться в зверя, рычал, ходил на четырех ногах и обрастал шерстью. Ни один лекарь не мог исцелить его, пока Навуходоносор не признал Бога богов - Иудейского Бога. Ликантропия прошла. А вскоре ему было видение. Во сне перед царем предстал дивный истукан ростом до неба. Его голова была из чистейшего золота, а руки и грудь - из серебра. Мощное чрево и бедра - из меди. Железными были голени, а стопы - смесь глины с рудой. И страшным был вид его, и ярким - блеск от металла. Но откололся камень от горы и упал истукану на ноги. Тогда все вместе раздробилось: железо, глина, медь, серебро и золото сделались как прах на летних гумнах, и ветер унес их, и следа не осталось от них; а камень, разбивший истукана, сделался великою горою и наполнил всю землю*.
- Слова твои мудры, Нектанеб, но смысл их для меня в тумане.
- В тумане они были для всех вавилонских мудрецов, тогда царь обратился к плененному юноше из Иудеи. Парнишку звали Даниил, и перед пытками и огнем он доказал преданность своему Богу. Даниил разъяснил сон царю. Золотая голова, сказал он - Империя Вавилона, и Навуходоносор во славе - владыка её. Пройдет время, Империя Вавилона сокрушится, и на смену придет новое Царство. - Нектанеб приподнял веки, скользнул по лицу Артаксеркса цепким испытывающим взглядом и пояснил: - Серебряное, царь. Твое. Но и Империя персов угаснет, и славный город Персеполис будет погребен в песках, в разрушенных Сузах будут стоны и ветер, а Нимруд безумцы сравняют с землей железными конями.*. Потом еще будут два Царства, которые познает эта земля - одно, крепкое, как медь, и второе, сокрушающее все на своем пути, как железо. Медь - как гордыня, а железо - жестокость. Впрочем, камень с Небес не пощадит и их.
- И что это значит? Как с этим связан пожар?
Нектанеб вздохнул, глядя куда-то поверх огня:
- Пьяный безумец сжег храм, потому что в ту ночь святилище осталось без присмотра богини. Покровительница Эфеса Артемида-Кибела ушла, чтобы принять роды у матери того, кто разрушит твое Царство.
- А-а-а-а! - хриплый крик Артаксеркса разорвал темноту. От него шарахнулись прочь какие-то звери, громко топая в высокой траве и ломая ветки. Где-то тоскливо прокричала разбуженная птица.
- Смирись, владыка. Нельзя изменить бег судьбы. Император Медного Царства уже пришел в этот мир.
Персидский царь заметался перед жертвенником, бешено вращая белками глаз. Синяя жила на его виске вздулась. Рука хищно сжала эфес, украшенный россыпью рубинов.
- Я дам тебе талантов*... сколько ты хочешь? Пять? Маг Нектанеб, скажи - хочешь десять? Хочешь, я подарю дворец? Хочешь, поставлю сатрапом?
Сухая морщинистая рука мага положила еще кусок каменного угля в огонь. А уголок тонкой губы слегка скривился в зарослях бесцветной бородки. Что тебе богатства всего мира, когда за них не купить и одного часа жизни?!
- Благодарю тебя за щедрость царь, но вряд ли я возьму деньги в иной мир - я стар и смертельно болен.
Артаксеркс зарычал не хуже прятавшейся в траве львицы, выхватил из ножен меч и принялся рубить росший неподалеку куст. Тонкие жилистые ветки с бледными листьями не давали себя расчленить, прогибаясь под ударами, а шипы царапали руку и рвали ткань дорогого платья. Наконец, выплеснув бессильную ярость, царь повернулся к магу:
- Скажи, где он? Дом, город, страна? Скажи хоть что-нибудь, я сам все исправлю. - Артаксеркс машинально нащупал фигурку Змеи под платьем. Кожу под ней начинало колоть.
- Прости, государь, но боги не открывают это. Он... он далеко. Еще в глазах его будут день и ночь*. Они тоже будут разного цвета.
- Скажи хотя бы, когда это случится?
- Ну, не раньше, чем он подрастет.
Было непонятно - хитрый маг шутил или утешал. Старик шагнул в темноту: - Я могу погадать, государь.
Через несколько минут он вернулся, держа в одной руке позеленевший медный таз с куриным яйцом, в другой - небольшую флягу.
- Выпей саомы*, государь, и возлей жертву богам.
Артаксеркс схватил кожаную бутыль и плеснул содержимое в огонь, потом жадно припал губами. "Волшебный мед" слегка обжег горло и пряным ручьем потек внутрь. Два, три, четыре глотка - больше нельзя, а то можно уснуть навсегда или стать игрушкой для дэвов.
Нектанеб тем временем разбил куриное яйцо и задумчиво склонился над тазом.
- Персидское Царство переживет тебя, царь. Твой путь долог, и слава твоя велика. Но берегись мести Египта. Ты проживешь долгую жизнь, если...- Нектанеб ткнул пальцем в желток и потряс таз.
- Человек, но не женщина и не мужчина...- Нектанеб покачал головой и облизал палец: - Он тебе угрожает. Опасайся его.
- Месть жареного бычка! Для меня нет бога превыше Всевышнего Создателя, и Заратрушта его пророк.
Саома стала разливаться по жилам. На смену злобе и страху пришло веселье и необъяснимая радость. Казалось, в груди забил бурлящий поток. Артаксеркс вдруг ощутил в себе силу титана. Что ему до чужих божков? Месть съеденного бычка или Артемиды - языческой бабы? Царь мог сам управлять судьбой.
Артаксеркс вскинул глаза к небу, пытаясь сориентироваться по звездам. По левую руку от него должен был находиться город Сузы, за спиной - Персеполис. А вон там, впереди - Эктабаны. И там прохладный царский дворец, в котором он любит пережидать палящее лето. И гарем, в который он не заезжал почти год. И жемчужина гарема - эфиопка Кутайба с кожей темной, как ночь, глазами, как вечернее небо, губами и ладонями цвета лепестков роз. Породистая, как парфянская лошадь, пряная, жгучая смесь.
Артаксеркс улыбнулся, вспомнив, как обставил одного из убитых братьев. Работорговец привел новых девушек во дворец, в том числе диковинную эфиопку с ярко-голубыми глазами. И смешным именем - Кутайба. Кутайба - верблюжье седло. Рабыня приглянулась сразу двоим - Артаксерксу и его сводному брату Махату. Из-за девушки разгорелся спор. Торговец, почуяв куш, сразу взвинтил цену. Он заломил талант серебром - можно было купить пятерых наложниц. Брат смутился огромной суммы и отступил, Артаксеркс же оказался слишком гордым - и эфиопка досталась ему, пусть и опустошила карманы. С тех пор вкус её губ - вкус тщеславной победы. А деньги...теперь все деньги Империи принадлежат ему. Лидия и Киликия платят в год серебра по пятьсот талантов, Египет с Ливией - семьсот, Месопотамия - целую тысячу... Царь пошарил в кармане, извлек из него пригоршню золотых дариков, подумав, стянул перстень с мизинца и протянул все старику:
- Возьми за свою мудрость Нектанеб. А мальчишку я сам отыщу. Да, еще... Что это за камень, что сокрушит великана?
- Это Царство Мессии, который придет с Небес. Про него говорил Заратрушта и иудейские мудрецы.
Артаксеркс кивнул. На сегодня достаточно было вселенской мудрости. Единственное, чего хотелось сейчас после дикой пустыни - теплой постели и женских ласк. Царь прижал амулет к груди и представил дворец в Эктабанах. Привычно качнуло, и земля из-под ног поплыла.
Наложница-эфиопка в прозрачном розовом платье, подчеркивающем цвет её пухлых губ, собирала букет. Опьяняюще пахло лавандой. Корзину со свежесрезанными цветами держал юноша с удивительно правильными и нежными чертами лица. Оба вскрикнули и поклонились. Девушка бросилась вперед, опустилась на колени и прижалась щекой к бедру царя.
- Я так ждала тебя, господин! Я скучала. - Ярко-голубые глаза вспыхнули и затянулись поволокой. Как-то Кутайба призналась, что родители продали её в рабство из-за редкого цвета глаз - все племя боялось сглаза.
Артаксеркс поднял наложницу и ревниво поцеловал:
- Кто это? Что за красавчик?
Эфиопка усмехнулась, шутливо отстраняясь от ласк:
- Это евнух, Багой. Он египтянин. Помогает собирать цветы.
- А мне помощники не нужны! - захохотал Артаксеркс. Он подхватил возлюбленную на руки и понес к широкой кровати.
*маг - изначально священник в зороастризме
*Анахита- богиня воды и плодородия в иранской мифологии
*парасанг - расстояние около 5 км
* дэвы - демоны, бесы
*Библия. Ветхий Завет, Книга пророка Даниила(31-35)
*Нимруд - столица Ассирии. 6 марта 2014г. боевики ИГИЛ бульдозерами сравняли исторический памятник Ирака с землей.
*талант - денежная единица, мера веса - 26кг золота или серебра.
*исторический факт - персидские маги предсказали, что у покорителя Персии глаза будут разного цвета.
*саома (сома, амброзия) - "нектар богов" ритуальный напиток у народов Европы и Азии
В это же время, столица Македонии Пелла.
Маленький Александр пускал пузыри. В ночь, когда персидский царь утешался в объятьях истосковавшейся по любви темнокожей одалиски, а гиены догрызали тело казненного Герострата - безумного графомана сбросили со скалы, Олимпиада не сомкнула глаз. Двадцатилетняя дочь эпирского царя, своенравная, как необъезженная кобылица, тщеславная и привыкшая повелевать, была заперта в женской части дворца - богато обставленном, но унылом гинеконе.
До полутемных покоев царицы доносились обрывки веселой пирушки - оргия затянулась за полночь. Прочные стены и анфилада залов глушили звуки - гинекон располагался в отдаленном крыле царской обители. Обрывки пения, музыки, мужского и женского смеха сочились через окна. Молодая мать нервно поднялась, подошла к черным проемам и вслушалась в темноту, пытаясь разобрать пьяные крики. Срочно вернувшись из похода, царь уже третьи сутки отмечал рождение сына.
Пронзительно трещали цикады, обдавало густым ароматом роз из сада. Когда-то Олимпиада любила цветы Афродиты, сейчас же они стали свидетелями её затвора и душевных мук. Новорожденный захныкал - у Александра болел животик, и Олимпиада вернулась в кровать.
Отяжелевшие, распухшие от прилившего молока груди ломило. Царица сорвала унизанную жемчугом на египетский манер мастодетону* и склонилась над сыном. "Защитник народов"* засопел и поймал крошечным ртом материнский сосок, почмокал и затих. Чтобы сохранить роскошную грудь жены, Филипп выбрал кормилицей Ланику - женщину знатного рода и сестру своего военачальника Клита, недавно разрешившуюся дитем. Но родная мать восприняла новшество с протестом и болью и все еще пыталась кормить сына сама.
Олимпиада до конца не разобралась - любит ли она Филиппа? Их высокородный брак был заключен довольно поспешно. Встретив на мистерии статную величественную принцессу, ведшую свой род от самого Ахилла, македонский царь воспылал нешуточной страстью. Которая, впрочем, зажглась и начала перегорать быстро, как высушенная под солнцем трава. Македонец не отличался постоянством.
Рассуждения молодой женщины прервались чьими-то голосами. Громкая речь и смех, затем топот шагов раздались совсем рядом. Потом дверь без стука распахнулась, и в покои царицы ввалилось столько людей, что гинекон сразу стал тесен. Олимпиада вскрикнула, и тут же, сохраняя достоинство, выпрямилась, как кипарис. Её муж явился, придерживая за талию незнакомую танцовщицу в иссиня-черном пеплосе*, обнажавшем до пояса красивую сильную ногу. Девушка с глазами цвета хризолитов и множеством золотых шпилек в рыжих волосах с интересом стала разглядывать запретную часть дворца.
- Хайре, Филипп. - Олимпиада поприветствовала македонского государя, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не бросить полный ненависти взгляд на его очередную игрушку.
- И ты радуйся, любовь моя! - Филипп как ни в чем не бывало выпустил танцовщицу и подошел к ложу царицы. От македонца кисло пахло вином и чужими духами, а темные от природы волосы и борода были добела засыпаны душистой пудрой. Удивительного цвета глаза - обычно, один был зеленый, другой - голубой, теперь стали серыми и мутными от опьянения. Такое случалось и прежде, причины никто не знал, и перевоплощения царя для всех оставались загадкой.
Вбежала испуганная кормилица. От принесенных факелов в гинеконе стало ярко, как днем. Ярко и очень душно. Большинство незваных гостей Олимпиада узнала - это пришли гетайры: военачальники и близкие друзья царя. Несмотря на выпитое вино, держались они почтительно и скромно. Вон тот, в годах, ничем не примечательный и лысоватый, по имени Лаг - муж бывшей любовницы царя Арсинои. От бурного романа, за которым, затаив дыхание, следила вся Пелла, появился маленький Птолемей. Не желая связывать себя браком со знаменитой, но безродной гетерой, Филипп выдал беременную подругу за Лага и приказал обоим молчать. Старый воин отнесся к воспитанию бастарда*, как к государственному заданию, но жену с приемышем искренне полюбил. Вот красавчик Клит, брат Ланики, - самый молодой офицер, недавно сменивший плащ эфеба, но уже разбивший немало сердец. Стоит, прислонившись к стене, и подмигивает сестрице. В дверях - секретарь Евмен, родом - грек из Кардип, но душой - македонянин. А вот "два крыла" Филиппа: Парменион и Антипатр, служившие еще при Пердикке, благородные и дерзкие, но отважные и верные, как псы. Полководцы стояли, опустив глаза, и, казалось, смущались не меньше царицы. Самого Филиппа, пикантность ситуации вовсе не волновала:
- Радуйтесь, друзья мои! - он подхватил одной рукой младенца и поднял вверх: - Вот будущий царь, в жилах которого соединилась кровь героев Геракла и Ахиллеса!
Пронесся одобрительный гул. Ребенок изумленно раскрыл глаза и закряхтел, пытаясь держать беспомощную головку. У Олимпиады сжалось сердце - неосторожное обращение могло повредить хрупкому тельцу. Филипп прижал сына к груди и улыбнулся, отыскивая собственные черты в сморщенном личике, потом вернул младенца Олимпиаде:
- Спасибо за сына, звезда моя!
Он притянул жену к себе, мокро поцеловал отдающими перегаром губами и шагнул к выходу:
- Выпьем за здоровье царицы Олимпиады и моего сына!
Широкая ладонь Филиппа легла на обтянутые черным пеплосом бедра танцовщицы, и вся компания удалилась туда, где царице не было места. Рыжеволосая девица, податливо изогнувшись, спокойно посмотрела Олимпиаде в глаза. Царице вдруг стало страшно. Что-то злобное и ледяное склонилась над ней и над новорожденным сыном. Словно невидимая рука протянулась к её горлу. Незнакомка несла зло. Дверь беззвучно закрылась.