В серых просторах мрачного неба, в заснеженном зимнем декабре витал сумрачный отголосок не придуманных слов. Желтые фары машин, потускневшие от глупой сути и мирского хаоса, царящего вокруг, все же слепили глаза. Я плыла по серому городу, мимо серых людей со своими темно - серыми мыслями. Сумка из какого-то дешевого кожзаменителя плотно прилипла ко мне, а оттуда робко выглядывало соблазнительное горлышко от манящей бутылки пива. Нет, нужно выждать время, тогда я разом осушу эту флегматичную склянку, кротко бултыхающуюся вверх-вниз! Только выждать!
Мир кажется таким ирреальным, потому что в нем нет тебя. Больше нет... А может он раньше был таковым, а сейчас злой художник, творец и мастер гениальных полотен написал жирными мазками чудовищную действительность! Живописный бомж с характерным запахом, мирно спящий в мокрых от снега кустах, лениво почесывает свой обросший затылок. Я его спутала с помойным котом, вернее я была уверена, что передо мной кот. О, горькая водка, сколько душ ты угробила, сколько памяти поотшибала, сколько еще шелудивых котов будут копошиться с блохами? Сколько?
Кажется, потом я понимаю, что не в себе и какое-то событие потрясло мою непримиримую изнанку, конечно кроме удушливого напитка, вызывающего мерзкий рвотный рефлекс. Да, я вспомнила! Ты разбил мою жизнь, отнял у меня себя, смыл весь разноцветный калейдоскоп радостных событий, оторвал, скомкал и выбросил и еще с таким идиотским великодушием: "Давай останемся друзьями!" Давай вставим кактус тебе в задний проход и расскажем всем, какой ты славный молодец!
Вспоминаю, ты приехал от родителей с глобальной мыслью: "Все кончено". Померкло в глазах сразу, дышать трудно как-то стало. Боль была, почти физической. Прочитав какую-то ничтожную философскую книжонку, ты провозгласил: "Любящие люди счастливы вдвоем, даже когда просто молчат" Что за высокопарные изречения! Где было твое красноречие, когда мы трахались три года, и ты не знал, как оправдаться, как разъяснить глупой девочке наше "светлое будущее"?
А глупая девочка перевоплотилась в огромную птицу и взлетела высоко. Взмахнула она в голубых просторах своим весьма массивным оперением, и понравилось ей так свободно махать. Другие не оценили, просто не хотелось им лететь, до сей недосягаемой высоты. Чужие речи до птички не долетали, так она была ослеплена легкостью своего полета, паря в кучерявых облаках. Но в одну лишь пронзающую секунду птица громко упала на серый будничный асфальт, не предвидев такое множество препятствий и суровое скопище непреодолимых барьеров. Горько всхлипнув, она в последний раз взмахнула своим слабым, разбитым, превращенным в кровавое месиво вольным крылом. И на него подул легкий ветерок и всколыхнул пушистые перья, покрытые багровым слоем кровавой краски в знак непримиримости и ужаса перед дикой действительностью.
Твои волшебной голубизны глаза светились тогда особенным фосфорическим блеском, окаймленные мешочками усталости. Когда ты начинал говорить, они покрывались тонкой пленкой горькой слезы. А, опуская их вниз, соленые морские капельки стекали к гордому носу поляка.
"Так будет лучше для всех"- утверждал ты.
"И для меня? И для тебя? Ты терзаешь мне душу!"
"Больше не буду..."
Пошел дождь... По стеклам машины стекал ручей адских мук. Я скрываю ноющую боль в области сердца. Не могу зафиксировать взгляд на одной точке: от дороги к дороге, от машины к машине, от колеса к колесу. От колеса к колесу!
"О чем ты думаешь? О чем? Куда ты смотришь?"
"А он мятежный просит бури, как будто в бурях есть покой..."
"Не говори ерунды"
"Это не я сказала... Хорошо не буду"
Неужели ты не видишь, что я не здесь, не с тобой, я почти, что в коме, я на другой параллельной прямой. Я шагаю в пропасть...Хочешь шагнуть со мной?
"Не вини себя ни в чем, чтобы не случилось"- отзываются мои слова эхом, дрожат и исчезают.
"Вот только не надо сцен"
"Хорошо"
"Давай..."
Темный двор, грязный забор и сырая ограда приветствуют своего гостя, со злым, ехидным смешком. Пьяные желторотые пареньки, проходя мимо квашеной зареванной девицы, не замечают в руках ее острие ножа. Темные силы вступили в свои владения и пытаются унять бестолковую дрожь холодного оружия. Промозглость и слякоть лишают рассудка. Я уже не понимаю: была ли я для всех или все были для меня?
Фальшивые ноты волнения раздавались с таким фортиссимо, что тряслась кисть бездарного художника, нелепо накладывающего мазки засохших красок на старый потертый лист бумаги. Пиво погубило глухой стук зубов, на сцену вышла истерия, разжигающая новое пламя эмоциональной галиматьи.
Я медленно разделывала руку, двигая по ней "заточенным другом". Кровь хлынула, где-то стало как-то шершаво: может под кожей, может под сердцем. Бумага стала багровой и не видна стать Иисуса, писанного никчемным творцом, остаются лишь слова: "Блаженны плачущие, ибо они утешатся" (Еванг. От Матфея). Глупый наивный мужчина, неужели ты мог подумать, что это все из-за тебя? Нет! Это для тебя. Для тебя я жизнь отдаю...
Ты умер в тот гнусный заснеженный декабрьский день, накануне Нового Года. Тело нашли в каком-то глухом дворе, с замызганным забором и с непросохшей от дождя оградой. Ножевое ранение в грудь.
К ночи небо просветлело, а на нем зажглась еще одна звездочка. Самая яркая. И слепила она глаза своим фосфорическим блеском, встречавшимся мне где-то ранее.