Клавдия Сергеевна сидела на плетеном старинном стуле с подлокотниками, стоявшем на огромной веранде с витражами большого, еще дореволюционной постройки, дома, перебирая спицами. Послеполуденное солнце разноцветными лучами играло на стоявшей, на столе вазе с фруктами. Но Виталий по горькому опыту знал - брать ннчего нельзя, нужно вежливо отказаться, даже если предложат.
Когда-то давно, еще маленьким, он, по простоте душевной охотно откликнувшись на предложение доброй тетеньки Клавдии, съел почти все, что там было. По детской своей наивности не заметив, как поскучнело лицо хозяйки. После этого мать устроила ему дома хорошую трепку, популярно объяснив, что в этот дом они ходят в гости не жрать, а по делу.
После того, как Мама научила ее вязать, это стало для Клавдии Сергеевны одним из любимейших видов времяпровождения. Вот и сейчас она, сосредоточенно перебирая спицами не глядя на них обоих, неторопливо, назидательно беседовала с ними.
Мама, так и не нашедшая себе подруг среди ровесниц, дружила с ней еще с войны, была она не так уж и намного старше, но в отличие от постоянно мечущейся, ищущей, где бы заработать матери, спокойно просидела всю жизнь включая войну, дома за мужниной спиной.
Изредка, когда ей надоедал домашний быт, Клавдия Сергеевна, соскучившись по людям, обычно недолго работала. Устраиваясь с учетом положения своего мужа на такие должности, которые не требовали напряжения ни ума, ни других частей раскормленного и ухоженного тела.
Сейчас был как раз такой момент. Она подрабатывала на кафедре техникума и предлагала свою помощь при поступлении Виталия на заочное отделение, с учетом, что после поступления он пойдет работать и будет зарабатывать себе на жизнь, помогая, матери.
Мама вместе с Виталием сидели напротив нее, как школьники перед учителем. Терпеливо слушая размеренную неторопливую речь. Перебирая спицами, одновременно изредка, снисходительно поглядывая на них поверх очков, она продолжала говорить:
- Ну, куда ему в институт, одна математика чего стоит, он же не вытянет.
И тут же успокоила смотревшую на нее с ожиданием и надеждой мать:
- С экзаменами я все улажу, ему нужно будет только показаться на них. Остальное, я все сделаю сама. Унижавший его человеческое достоинство разговор продолжался.
Клуша, смотревшая на текущую, бурлящую, проходящую мимо нее за окном уютного большого дома жизнь из-за спины мужа - старшего офицера МВД - считала себя очень умной. Каждый визит к ней не всегда был связан с какой-либо просьбой, но каждый раз она с наслаждением унижала ее, считая, что мать не понимает этого по своей природной глупости. Мама, несмотря на это, очень дорожила ее дружбой.
Последние слова достали совсем, Виталий, не выдержав, поднялся:
- Пойду в сад, - попросился он, стараясь побыстрее уйти, чтобы, не сдержавшись не наговорить глупостей.
- Сиди, - удивленно приказала Клавдия Сергеевна, недовольно и строго глянув на него поверх очков,
- Твою судьбу решаем, нужно тебе такое место найти, чтобы мог хоть на хлеб заработать". - С явным пренебрежением заметила она.
- Наверное, она вполне серьезно считала его недоумком. Конечно же, ее дети, один из которых, закончив институт, работал инженером, а другой заканчивал ВУЗ, были вундеркиндами. И, конечно же, по ее разумению, сын жалкой, вечно просящей взаймы копейки библиотекарши не мог даже подумать, чтобы стать подобным им.
- Здорово, - усмехаясь про себя, подумал Виталий, - если ты, тетя, из милости великой можешь без экзаменов просунуть недоумка юродивой подружки, то как же твои вундеркинды поступали в ВУЗ, не иначе через папашин звоночек, наверное, прилежно появлялись с умными личиками на вступительных экзаменах, да и на сессиях учителя не могли нарадоваться на киндервудов от зайчика, всегда умиляясь и восхищаясь их умом и сообразительностью.
Кому охота связываться с любящим папой. А так, при случае, и с просьбочкой подкатиться можно, авось, где - либо и поможет..
Пусть бы считала его кем угодно и держала это про себя, но когда тебе, даже если это и пожилой человек начинает говорить такое, явно презирая, никакое сыновье послушание и почтение уже не действует.
Не обращая внимания на испуганное лицо матери, Виталий, резко поднявшись, попрощался:
- До свидания, тетя Клава, спасибо, но это я уж как нибудь сам, - добавил он Клавдии Сергеевне тихо, резко заглянув в широко раскрывшиеся от удивления, обиженные его непочтительным поведением глаза, - я подожду тебя на улице", - бросил он Матери, выходя из комнаты.
Эта баба, которую много лет терпел, позволяя, как юродивого гладить себя по голове, достала совсем.
Мама, окончив техникум, работала библиотекарем, и он уже с четырех с половиной лет до того, как стал ходить в школу и дворец пионеров в кружки, все свободное время проводил, читая, примостившись между библиотечными полками.
Становясь взрослее, читал все подряд, проглатывая книгу триста- пятьсот страниц за несколько часов, и уже повзрослев, все равно урывал пару часиков в день почитать, благо мать работала до десяти, а во время сессий и до одиннадцати вечера.
Книги, отчасти заменив друзей, рассказывая о других жизнях, научили отличать не только добро от зла, но и понимать тех, кто рядом, гораздо лучше, чем они это могли себе представить. Заранее приготовив его ко многим жизненным ситуациям. Дав ему обширные знания многих разделов науки, литературы и искусства.
Ни Мама, ни Клавдия Сергеевна, да и сам Виталий, не могли знать, что, когда после побоища, учиненного им в школе, в ГОРОНО рассматривался вопрос о направлении его в СПТУ, бывший замполит, - завуч одной из городских школ, взял молодого паренька, растущего, как дерево в поле, к себе в школу под свою ответственность.
Школа, куда перевели Виталия, была вроде такой же, как и предыдущая, но в отличие от той, где учился раньше, дружный опытный коллектив настоящих учителей, умевших найти подход к каждому из учеников, действительно учил их не только школьным предметам, но и жизни. Замечая каждого, отдавая им частичку своей души.
И начиная с восьмого класса, классный руководитель Галина Николаевна, - математичка и Завуч, преподававший физику, ни на минуту не выпускали его из своего поля зрения, крепко взяв в оборот. Относились к нему жестко, строго, но никогда, даже на самых жестоких разборках в учительской, не оскорбляли его человеческое достоинство, не обидели несправедливостью.
Если классная доставала после уроков, заставляя заниматься проверкой контрольных и домашних работ своих же товарищей и других классов, которые она вела, то Иван Ефремович превратил его фактически в своего лаборанта. Заставляя готовить вместе с собой кабинет физики к лабораторным занятиям и урокам.
Обедом, кормили в школе бесплатно, но все три года до конца десятого класса, он после занятий, мог уйти из школы только на тренировки, или радиокружок во Дворце пионеров. Причем и это тоже контролировал завуч, поощряя его занятия и самбо, и стрельбой, и боксом, а в десятом еще и мотокроссом, напихивая Виталию в голову незаметно для него столь необходимые любому молодому человеку знания.
Маме он никогда не жаловался и не рассказывал о своих бедах. Перенесшая к его седьмому классу три инфаркта, она не могла волноваться и, наверное, поэтому, спасая ее сына от тюрьмы, сохраняя его для него самого же, старые опытные учителя незаметно, закладывали в него прочный фундамент знаний.
Слушать унижающий бред туповатой, самодовольной клуши было выше его сил, и хотя понимал, что сильно обидел Маму, ничего не мог с собой поделать. Торопливо выскочив из двери калитки, Стоя на улице, спускающейся к Дону, смотрел на широкую полноводную спокойную реку, подставив лицо легкому, свежему в этот ранний вечер, ветерку, успокаиваясь сам.
Несмотря на то, что в этот раз Клавдия Сергеевна оскорбила его до глубины души, Виталий не злился на нее, не испытывая к ней никаких чувств. Просто она была такой. Она привыкла, что вокруг нее вечно крутятся, досаждая просьбами, неся мелкие подарки, мелкие, в ее глазах ничтожные людишки, ищущие ее благосклонности.
По-своему, она даже была хорошим человеком, иногда, после долгих и нудных поучений, давая, матери взаймы, и не ее вина, что, та жизнь, которой она жила привила ей пренебрежение к простым людям, честно, тяжким трудом, добывающим свой кусок хлеба.
В одном она была права - пропущенные годы учебы не оставили у него глубоких знаний по русскому языку и, несмотря на титанические усилия Светланы Ивановны, - учителя по литературе и русскому, в последние годы учебы, это было основной проблемой при поступлении в ВУЗ.
Вскоре вышла Мама, и они медленно пошли домой. О чем они говорили в его отсутствие, она не сказала, Виталий и не спрашивал, догадываясь, что могла сказать ей Клавдия Сергеевна.
После этого разговора мать больше не говорила с ним о его будущем. Когда на следующий день вечером он пришел к ней на работу и сообщил, что подал документы в институт на механико машиностроительный, она обрадовалась немного боязливой радостью, опасаясь, как бы сын не переоценил себя, и провал будет для него сильным ударом.
Тем не менее, Мама, выпрямившись, как будто став немного выше, гордо посмотрела на свою напарницу работавшую вместе с ней.
До вступительных был всего месяц, и Виталий, набрав всевозможных сочинений, читал их, стараясь запомнить, где стоят знаки препинания. Его особенно не интересовало, о чем написано там, главным было то, что написано грамотно.
На экзамен умудрился протащить целый ворох шпаргалок и добросовестно, буква в букву, переписал одно из близких по теме сочинений. Четверка окрылила его, так же как и пятерка по физике и письменной по математике, на устный экзамен, Виталий шел спокойно и уверенно. Предпоследний экзамен, отсеяв многих конкурентов, давал ему даже с таким страшным аттестатом, со всего одной четверкой по физкультуре, возможность все - таки поступить.
Взяв билет, глянув на знакомые вопросы и особо не готовясь, пошел к столу, где сидел преподаватель. Тот долго и внимательно слушал его, не прерывая, задав пару простых вопросов, затем вдруг подозвал своего коллегу.
Виталий похолодел; только что сдававший перед ним парень, которого так же опрашивали два преподавателя, ушел из аудитории с двойкой.
- Приплыли, - пронеслось в голове, и вспомнил, с какой радостью мама после каждого экзамена жадно, не давая спать, выспрашивала каждую мелочь, случившуюся с ним во время сдачи.
- Еще есть вечернее и заочное можно сегодня до четырех перекинуть документы туда и пересдать снова все вступительные, - обдумывал он варианты, пока другой преподаватель опрашивал абитуриента, не спеша подойти к ним.
Наконец, поставив тому абитуриенту отметку, другой преподаватель придвинулся к ним всем своим грузным телом.
- Поспрашивай его, - предложил ему принимавший у Виталия экзамен. Тот, задав Виталию несколько вопросов, повернувшись к своему коллеге всем телом, неожиданно произнес:
- Ну что ж, я думаю пятерку можно ставить.
Виталий, уже наметивший, куда бежать, выйдя отсюда, чтобы успеть до четырех, пересдать документы на вечернее отделение, был не в силах пошевелиться.
- Дуй, отмечай поступление, - издалека донесся голос. Из тумана выплывало улыбающееся лицо преподавателя протягивающего ему экзаменационный лист.
- Не забудь сдать его в тридцать шестую аудиторию, - услышал уже спиной, вылетая в коридор.
Он шел по улице, не замечая ничего вокруг от переполнявшей его радости. Он, доказал, и прежде всего самому себе. Он может, он может все, если захочет этого, плевать на эту Клавдию Сергеевну. Ему было все равно, что подумает она, узнав о его триумфе.
Он шел по Красной, наслаждаясь теплой летней погодой. Внезапно его окликнула цыганка
- Дай папироску, - попросила подходя
- Вот стерва, и как она узнала, что у меня не сигареты а две оставшиеся беломорины. Вытащив из кармана одну молча протянул ей. Взяв папиросу медленно разминая ее пальцами, цыганка пристально вгляделась в в лицо Виталия.
- Умрешь ты в девятнадцать лет, - услышал он уже отвернувшись, уходя от нее, -сожалеющий тихий голос.
- Вот тварь, все настроение испортила сучка, и чего только языками не ляпают, чтобы снять с тебя бабки. Ничего не ответив, быстро пошел прочь. Уже через несколько шагов зловещее пророчество забылось. Молодое здоровое, сильное тело не приняло его всерьез, уходя, избавляясь от неожиданных слов. Снова возвращаясь к радостным, уже новым делам.
Теперь был не страшен конкурс аттестатов, экзамен перекрыл все. Зайдя к своему школьному товарищу, поделился с ним радостью, и они вместе пошли к Виталию домой.
Мать не пила спиртного, но дома стояло несколько бутылок вина и водки. Она держала их на всякий случай. Этот случай пришел. Поставив стол перед телевизором, включив его на полную громкость, они натаскали на него все, что было съестного в доме и потихоньку выпили сначала все вино, а потом и водку.
Утром, когда они с Георгием проснулись, заботливо укрытые вернувшейся с работы матерью простынями, с тяжелыми головами провалившись в сон там же, где и сидели, - на разложенном диване, все запасы спиртного в доме были уничтожены.
Мама, поняв по его поведению, что вступительные сданы, сообщила проснувшимся начинающим алкашам, что уже ходила в институт и деканат, и, наверное, его зачислят, но списки поступивших будут только через неделю. Покормив обоих обедом, ушла на работу.
Наскоро поев, они рванули в речной порт. Уже два года Георгий с Виталием подрабатывали там, разгружая баржи. Несмотря на молодость, благодаря интенсивным тренировкам, - они оба занимались самбо, - выглядели немного старше своих лет и работали наравне со взрослыми, иногда зарабатывая за вечер и ночь до двадцати рублей.
Жаль, работа была сезонная, только в конце лета и начале осени. И хотя была она тяжелая, но все равно за эти полтора, два месяца они зарабатывали себе на целый год, не тревожа родителей лишними расходами.
Мама уже привыкла, что в это время года они с Георгием пропадали по суткам, занимаясь своими мальчишечьими делами, не беспокоилась. Знала, парни они серьезные, никуда не влезут, да и себя в обиду не дадут.
В этот сезон заработать почти ничего не удалось, пришлось Виталию в сентябре вместе с остальными студентами - первокурсниками, ехать на целый месяц в колхоз на уборку винограда.
После приезда домой сразу начался напряженный первый семестр, не оставлявший времени подработать где-либо. Заработанные в августе деньги быстро кончились. Материнская, скудная зарплата не могла выдержать его самых минимальных потребностей.
Поэтому когда Виталия неожиданно вызвали в военкомат, недолго раздумывал, решение пришло сразу.
Глава 1
Вперед на минные поля
Туда где ждут нас и попросят
Где чарку добрую нальют
И никогда уже не бросят
Туда где нет уже войны
Где все равны как в русской бане
И генерал и рядовой
Идут двухсотыми к маманям
Где все прошло в лиловом сне
Где нет люблю или хочу
Где в ряд бутылки на поминках
Стоят как мы, в одном строю
Где все любимые и вроде
Сойдясь на горькую скамью
Попомнят нас затем чтоб вскоре
Забыть убитую судьбу
Не нужно нам тепла и ласки
И теплых губ и смелых рук
Прошли по жизни без опаски
Не прожив всех своих минут
Хотели мы любви и неги
Любимыми хотели быть
Легли в холодные могилы
Не наверстать не долюбить
И плачем воем не воротишь
Чего не дал чего не взял
Слезами душу не согреешь
Да не нужна уж ласка нам
Живым живое нам могила
Но как же хочется пожить
Чтобы прожить свои минуты
И полюбив любимым быть.
Сегодня был последний день на гражданке, и Виталий пришел домой в усмерть пьяный. Едва добравшись до постели, мешком повалился на нее с комом в горле, который вот-вот должен был вырваться наружу. Затих, не тревожа себя лишний раз.
Сколько прошло времени, не знал, но проснулся от удара то ли веревкой, то ли еще чем. Едва разлепив веки, увидел мать, стоявшую у постели с вожжами в руках.
-И где она их нашла, - удивился Виталик. Что - то разгорячено говоря, она, размахнувшись, перетянула его вожжами вдоль спины еще раз.
Пропитанное, булькающей у самого горла водкой, которая, казалось, заняла все свободное пространство внутри, тело, было бесчувственно. Боли Виталий не почувствовал, как будто и не по его голому боку и спине прошли вожжи, оставляя после себя вздувшиеся, кое где кровившие, полосы.
С усилием, приподнявшись и повернувшись к ней лицом, произнес;
- Ниче, сейчас плакать будешь. Упав лицом в подушку. Мать недоуменно застыла, держа в руках вожжи. И, видимо предчувствуя что-то, вопросительно смотрела на него.
-Там, на столе, - собравшись с последними силами, произнес он, повернув голову, и утонул в пьяном угаре.
Ранним утром, очнувшись от прикосновения влажного полотенца, потихоньку стал приходить в себя. Вчерашнее вспоминалось кусками, не связанными между собой. Сержант милиции, предлагавший подвезти, он выкинул обоих, и его, и Сережку, около дома из машины.
Крыльцо военкомата, из которого они вышли вместе с Сережкой, держа в руках повестки. Последним, запомнилась - ручка от водопроводного крана, стоявшего себе спокойненько на углу, многие годы, оказавшаяся почему - то у него в руке, когда подходил к дому.
Раннее утро уже заглядывало в окошко, начиная новый день. Чугунная голова, с перекатывающейся в ней ртутью, при каждом неосторожном движении отзывалась острой болью. Ком в горле так и не прошел, Виталий, слабым больным голосом тихонечко попросил: "Тазик" и повернувшись к краю кровати, выдал в подставленную мамой посудину фонтан так до конца и не усвоенной водки.
Полегчало. К девяти нужно уже было с вещами явиться на призыв. Мама стала быстро набивать вещами сидор. Подняв разбухший шаром вещмешок, Виталий высыпал из него почти все, оставив поесть, полотенце и свитер.
-Там все казенное дадут, - ответил он на недоуменный взгляд мамы.
Виталий сознательно не говорил матери, о призыве в Армию. Надеясь, сказав перед самым отъездом, сократить ей мучительное ожидание неизвестности, растянутые на несколько дней.
Муку видеть сына, осознавая, что единственный выпестованный ей ребенок уходит в неизвестность. Для нее он еще оставался ребенком, которого нужно было вовремя покормить, постирать одежду дать, немного денег на бутерброд.
Даже теперь Виталий, стараясь лишний раз не тревожить, не приходил домой поздно, зная, что уставшая за день, придя с работы и приготовив ужин, Мать не ляжет отдыхать, не дождавшись его. Но, выбор был сделан. Обратный ход был невозможен.
Заплаканное лицо матери ее бережное отношение к нему говорило, что она уже видела повестку. Она, плакала всю ночь, сидя у его постели, то притрагиваясь к руке, то поправляя одеяло.
В отличие от него Мать знала, что такое Армия, помнила, как провожала в Армию ее мать своих сыновей, - ее старших братьев, как ночами приходил домой поесть и помыться младший брат, партизанивший до прихода наших, как провожали его в Армию, Армию, воевавшую с лютым врагом. Как ждала весточки от обоих сыновей, нечастых весточек.
Бог смилостивился, оба сына прошли войну, оставив после нее только шрамы на теле и душе. Помнила она, как кричал во сне долгие годы ее брат. Как и после этой проклятой войны находили матерей похоронки, отбирая последнюю надежду.
-Мам, ну ты чего, войны нет, все спокойно, пару лет послужу и приду. - Успокаивал он мать. Не сказал главного: что ходил в военкомат, просил, чтобы взяли в армию.
Они с матерью жили в половине частного дома, оставшегося ей после развода с отцом. И поэтому ему отказали в стипендии. После этого, жить было просто не на что, а сидеть и дальше у нее на шее просто не мог. Как студент, он призыву не подлежал, поэтому военком заставил написать заявление с просьбой призвать в армию.
Готовя в дорогу, Мама собрала поесть в заранее приготовленный им, сидор, Подаренный соседом - дядей Федей, прошедшим войну стрелком-радистом на Пе-2 и за эти несколько дней рассказавшем Виталию о простых житейских мелочах, обязательных в армейской жизни. Позавтракав, пошли на остановку, дождавшись, сели в пустой еще в эти утренние часы автобус, поехали к военкомату, где был пункт сбора.
Мать, взяв за руку, до последнего, не отпускала его. Шла молча, без слез. Вышедший капитан, построив призывников в шеренгу, стал делать перекличку. Человек двадцать ребят, кто с мешком, кто просто с сумками, стояли в строю, откликаясь на свою фамилию:
- Я. Они еще не осознавали, что с этого момента уже не принадлежали себе. Они, еще стоя на камнях мостовой родного города уже стали солдатами.
Родители, провожавшие своих детей, собрались поодаль, оживленно переговариваясь. Отдельно от женщин, молча стояло несколько мужиков. Их погрузили в автобус и, когда отъехали, оглянулся назад, заметив, как по лицу матери, напряженно вглядывавшейся вслед, в надежде на миг еще раз взглянуть на сына, катились слезы.
Отец так и не пришел. Да и не ждал его особо Виталик. Но все равно где - то глубоко в душе теплилась надежда, что хоть немного дорог ему, и он придет. Хотя бы просто издалека посмотреть, постоять. Махнуть рукой на прощание единственному сыну, впервые оторвавшемуся от дома в неизвестное завтра.
По молодости лет, еще не испытавший разочарования в женщинах, не знал простой житейской истины: каждый мужчина, расставшийся с женщиной по какой либо причине, подсознательно в глубине души перестает считать нажитых вместе с ней детей своими, считая себя лохом, который платит чужому ребенку.
Даже если женщина попадается на простой измене и, вроде бы, мир в семье восстанавливается, черная отметина в душе мужчины, оставаясь навсегда кровоточащей раной, снова и снова заставляет искать ответ на постоянно задаваемый себе вопрос, пристально вглядываясь в черты детей: "Мои ли это дети?"
Так и отец, никогда после развода не считавший до конца Виталия своим сыном, отплатив положенные алименты, не посчитал нужным прийти проводить в дальнюю дорогу, не испытывая никаких отцовских чувств.
Всю команду отвезли в дом культуры. Разместили в кинозале. На экране постоянно показывали кино. Народ, томясь в ожидании, тынялся из угла в угол, пытаясь хоть чем нибудь занять себя. Кормились своим. И здесь нашла его мать, принеся в узелке очередную порцию еды. Вообще то еды хватало, а вот с выпивкой, была напряженка.
И здесь отыскала его мама. Виталий стоял рядом с ней, говорили ни о чем, просто она старалась, как можно дольше побыть со своим единственным сыном перед долгой разлукой. Виталика это тяготило, понимая мать, он как бы отбывал с ней время, пытаясь успокоить, взбодрить, рассказывая о начавшейся новой жизни изобиловавшей смешными моментами.
Оторвавшаяся от дома и строгого родительского ока молодежь куролесила, каждый в меру своих способностей, но в пределах нормы не доставляя сопровождавшим сержантам много хлопот. На вторые сутки, во время которых постоянно подъезжавшие автобусы привозили все новых и новых новобранцев, построили и сделали перекличку.
Погрузка в эшелон началась после обеда, ближе к вечеру. Несмотря на вроде бы секретность действа он снова увидел в толпе, бурлящей вокруг колонны, мать, шагая в строю.
Подали плацкартные вагоны толпа, уже предварительно разбитая на взвода, под командованием сержантов стала загружаться повзводно, поотделенно.
Прошло часа два после погрузки, как поезд потихоньку начал двигаться. За окнами поплыл вечерний город, уходя в прошлое точками огней, как прошедший сон. Набирая ход, он уносил мальчишек не просто в другое место, он, уносил их в другую жизнь, оставляя позади все, что, было, могло быть, чего уже никогда не будет. Не будет, хотя бы потому, что они сами уже станут другими.
Две недели эшелон с призывниками, то подолгу останавливаясь на полустанках, то быстро мчась на перегонах, медленно шел к месту назначения. Походный быт, нравившийся новизной, через несколько дней - осточертел, принеся жуткую скуку. Набитые в вагоны, как сельди в бочке, лишенные возможности выйти на долгих остановках. Трезвые, как стеклышки, изобретали себе все новые развлечения и игры.
За порядком следил чуть выше среднего роста плечистый крепкий старший лейтенант. Однажды в тамбуре, превращенном в курилку, не поладили между собой будущие бойцы соседнего и его вагона. Дело еще не дошло до мордобоя, но время это было не за горами.
Державшийся особняком Виталий был далек от всего этого, предпочитая все свободное время, лежа на полке вспоминать прошедшую недолгую жизнь, вновь переживая приятные для него моменты.
Вспоминалась Танька - девчонка, учившаяся вместе с ним в одной группе. Его новый приятель Жорик познакомил их, как только она появилась у них в группе, переведясь ближе к дому. Была она веселая компанейская девчонка, общалась со всеми ребятами ровно и одинаково, но Виталий, чувствовал, хотя она и не подавала вида, но все равно немного, видимо незаметно для себя самой, выделяла его из остальных.
То ли смотрела, может, чуть дольше, то ли взгляд был немного не такой, Виталий не знал. Когда пригласил просто погулять, пошла сразу, хотя остальным отказывала в подобных предложениях. Несколько раз урывками гуляли вместе с ней по осенним улицам, сходив в кино.
Финансовые проблемы стояли очень остро, заработать было практически негде и некогда, первый семестр выжимал из студентов все соки.. Пригласить ее, куда либо было не на что. Она, наверное, в свои восемнадцать избалованная уже вниманием парней, ожидала от него большего. В один прекрасный день просто не пришла на свидание.
Виталику было вдвойне обидно; сэкономив на выдаваемых мамой на обед копейках, накопил трояк и хотел пригласить в кино, угостив мороженным. Она не пришла.
На следующий день, на лекциях, в перерыве между парами подошел, спросил, почему не пришла. Татьяна, небрежно повернувшись, ответила:
- Подружка пришла, заболтались, забыла. Обидевшись, отошел, не подходя больше.
Татьяна, поняв, что обидела невниманием, казалось, не старалась исправить ошибку. Она не могла понять, выросший один и уже в юности перенесший многое, чего не всякий переносит за всю свою жизнь, он очень тяжело сближался с людьми, боясь разочарования, никого не пускал в свою душу, сразу отметая того, кто начинал пренебрегать им.
Лишенный, в детстве много, естественного для детей его возраста. Из - за своей замкнутости, так и не сумел научиться общаться в обычном детском круге, постоянно попадая в конфликтные ситуации, тем более, с девчонками. И только сейчас, лежа на жесткой полке уносящего в неизвестность вагона, провожая глазами бесконечные поля и перелески, вспоминая каждое слово ее, каждое движение, понял все эти нехитрые девчоночьи игры.
Как и каждой девчонке, ей хотелось, чтобы парень, который нравился, хоть немного побегал за ней, пострадал из-за ее невнимания. Она не могла знать о нем всего, считая таким же, как и все, не успев сблизиться, просто сдружиться, и сейчас просто не понимала его поведения, как всякая женщина, чувствуя, что она, глубоко не безразлична ему. Ловя иногда ее странный непонятный ему взгляд, который чувствовал даже спиной, все равно не подходил, не приглашал.
Несмотря на его безразличие, Татьяна всегда оказывалась рядом на лекциях, практике, даже на переменах между парами в буфете стояла или за, или перед ним, не обращая на него никакого внимания болтая с подружками. Перестала появляться в студенческих компаниях, если его там не было. Тогда она просто не поняла, боясь быть отвергнутым еще раз, он, стесняясь своей нищеты, просто не мог подойти к ней снова, первым.
После того, как сходил в военкомат, переговорил с военкомом, зная, что скоро уйдет из жизни этих людей, быть может, навсегда. Несмотря на постоянные уговоры нового приятеля так и не подошел к ней больше. Виталий, уходя из этой жизни в новую, еще неведомую ему, уже не хотел связывать себя с сегодняшним, которое завтра должно было стать прошлым.
Татьяна, узнав, о скором уходе Виталия в армию, и, стараясь удержать, сохранить его, не потерять, даже пригласила домой.
Родителей не было, и они, просидев часа четыре, болтали, пили чай, слушая пластинки. Когда она, видя его дремучую, щенячью непонятливость, поцеловала, прижавшись и прерывисто дыша, стала нервными быстрыми руками снимать с него рубашку, не замечая отлетающих пуговиц, жадно целуя в шею, Виталий почувствовав себя неловко, отстранился. Вскочил, не попрощавшись, выбежал из ее дома. Провожать, она не пришла.
Сейчас лежа на полке, вспоминая каждый жест, взгляд, улыбку, писал о том, как едет и думает о ней, вспоминая, скучает. Матери с дороги написал всего одно письмо, ей - четырнадцать.
Уже после нового года, вернувшись с поста в карауле, замерзший грел руки на круглой печке, прислонившись, весь, сержант, тронув за плечо, протянул открытку от Татьяны. Она, поздравила его с новым годом. Открытка запоздала более, чем на три недели.
Давно переставший ждать от нее весточек Виталий, открыв дверку печки, на глазах изумленного сержанта, бросил ее в огонь. Навсегда вычеркнув из своей жизни. Почту обычно приносил дежурный, но письма от нее, Пачелма приносил всегда лично, с каким то наслаждением наблюдая, как он швыряет их, не открывая, в печь.
Быть может, не стоял над душой старший сержант, одно из них и прочел, погрев руками. И, согрелась тогда простывшая, замерзшая душа, потянувшись к затеплившемуся огоньку разгорающейся любви, многое, изменив и в душе, и только начинавшейся жизни.
Он не знал, почему Татьяна стала писать только через два месяца после начала службы. Солдатские письма идут долго. Может сама, через время, поняв, что он нужен ей, разобравшись в себе, снова попыталась вернуть, не потерять, хотя бы письмами протянуть и завязать между ними тоненькую ниточку.
Откуда ей было знать, о тяжелых, тянучих солдатских буднях, когда день иногда больше года еще больше распаливших обиду и теперь, уже ему нужно было время, чтобы в один прекрасный день он, откликнувшись на зов любви, открыл, ее очередное письмо.
-
Ничего, не зная о начавшихся разборках в курилке. Виталий, как обычно, когда в ней не было народа, вышел покурить. Он практически не курил на гражданке, и сейчас, выходя в тамбур, не столько курил, сколько подолгу просто стоял, смотря на проплывающие мимо бескрайние просторы России. Вывалившиеся из соседнего вагона немного подпитые ребята бесцеремонно обшарили его карманы, отобрав сигареты.
Не желая связываться, Виталий попытался уйти назад в вагон. Закрывший своим телом дверь, здоровый крепкий парень, не пуская, проговорил:
- Стоять, салага, - и, потянувшись к руке, на которой были дешевенькие, подаренные матерью на шестнадцать лет двенадцатирублевые часы "Юность".
Наклонившись к самому лицу, дыша перегаром, попросил:
- Отдай народу, все равно в части дембеля отберут и пропьют. Рядом в тесном тамбуре, чуть сзади, горячо дыша в затылок, стояли двое, готовые в любой момент, схватив скрутить его.
Точно определив левого от себя за спиной, Виталий, медленно подняв правую руку, неожиданно резко ударил стоявшего перед ним в яремную выемку чуть вправо, одновременно откинув голову и качнувшись всем телом назад, заехал макушкой по стоявшему слева сзади прямо в нос и, подняв правую ногу, согнув в колене, резко разогнув ее, ударил стоящего справа в пах.
Отскочив от них в сторону, прижавшись к двери, схватился за поручень на двери и подпрыгнув ударил держащегося за разбитый нос, готового вот-вот броситься на него парня, попав в переносицу каблуками. Парень, не ожидавший такого удара, мешком рухнул на пол без сознания.
Не потерявший сознание другой, согнувшись, держа руки между ног, и не пытался сопротивляться, но озверевший Виталий, подскочив к нему, ребром ладони отработанным на тренировках движением, ударил в основание шеи. Тоже потеряв сознание, тот упал, уткнувшись лицом в грязный заплеванный пол тамбура.
Хрипевший задыхающийся парень, так и оставшийся стоять на подгибающихся в коленях ногах, опершись спиной о дверь, держась за горло, откинув голову назад, задыхаясь, глазами полными ужаса, смотрел, как, расправившись с его товарищами, Виталий повернулся к нему.
Схватив за плечо, он бросил его лицом, в пол. Приоткрыв, насколько это было возможно в заваленном лежавшими на полу тамбура нападавшими дверь, зашел обратно в вагон.
Через пару часов перед ужином по вагону стал ходить старший лейтенант с одним из получивших в тамбуре.
- Вот этот, - показал парень на него. Старший лейтенант, жестом отпустив узнавшего его парня, пригласил:
- Ну-ка пройдем со мной, военный". Виталий спокойно пошел за ним. Приведя в купе, где жили сержанты, выпроводив всех, сел и пригласил:
- Присаживайся. Виталий молча сел напротив, глядя в окно.
- Рассказывай, что там у вас приключилось, - сказал, внимательно глядя на Виталия, старший лейтенант. Вытащив из пачки сигарету, прикурил ее. Повернувшись, Виталий, глядя исподлобья в веселые внимательные глаза, не спеша, тихо, зло, ответил:
- Пусть сигареты отдадут, что отобрали, козлы, еще раз полезут, яйца скручу, будут тенорами петь в самодеятельности.
Отвернувшись от старшего лейтенанта, опять уставился в окно. Спокойный, уверенный тон Виталия, почему - то развеселил его. Лейтенант внимательно, оценивающим взглядом посмотрев на него, весело засмеялся:
- Ладно, военный иди отдыхать. Продолжая смеяться, ответил он, поняв, в чем дело.
Поднявшись, забыв про него, вышел. Следом, вышел Виталий, пройдя по коридору мимо притихших ребят, вернулся назад к себе на полку. После ужина один из сержантов передал ему пачку "Столичных".
Больше в курилке никто не бузил, мир был восстановлен. Но, выходя покурить, он, чувствовал вокруг себя пустоту. Да и в купе народ почему - то старался поменьше общаться с ним, сторонясь. Постепенно южная привычная зима переходила в заснеженные поля, покрытые снегом избы и леса.
Эшелон шел по бескрайним просторам России, как бы показывая будущим солдатам что, какой покой предстоит охранять им завтра. Но с выпивкой была напряженка, хотя и без выпивки дурели, каждый на свой лад.
В Батайске народ впервые познакомился с армейскими порядками. Всех выгнали из эшелона на обед в столовую. В огромном зале, примерно как два школьных спортзала, ровными рядами стояли столы, на десять человек каждый. На них дымились тарелки с борщом. Проголодавшиеся на непривычном скудном эшелонном пайке - утром каша гречневая с тушенкой чай, вечером каша перловая с тушенкой чай, и наоборот, иногда макароны. Народ рванул за столы, на которых парили тарелки с борщем, лежали горки хлеба, котлы со вторым - картошка с мясом.
Пахло очень вкусно, но борщ было просто нечем есть, ложек не было ни у кого. Похватали хлеб, тарелки с горячим остались нетронутыми. Когда прозвучала команда - "Выходи строиться", и призывники вышли из-за столов, на них так и остались аппетитно дымящиеся тарелки с борщем котлы со вторым, разве что хлеб размели весь. Да выпили чай.
Никто, правда, особенно не расстроился, во первых, за эти три дня сильно проголодавшихся не было а во вторых, винили больше всего себя за то, что не сообразили - в армии у каждого солдата ложка в сапоге не зря.
Они все еще только ехали к армейской жизни, с ее непривычным, новым крестьянским укладом, необходимостью заботится о себе. С жестокой необходимостью жить, подчиняясь любым самым идиотским, на первый взгляд, приказам. По сравнению с тем, что ждало их впереди, Батайский прикол был такой мелочью.
Одетые довольно легко, привычные к южной бесснежной зиме с дождями, попав в настоящую сибирскую, из вагонов старались не выходить. За стенками уже стояла морозная настоящая зима. За Читой пронесся слух, уже. Приехали. Все почему-то считали, что гражданскую шмотку отберут, когда выдадут солдатское.
Одежда, в которой ехали призывники, была далеко не новой. Понимая что она вскоре будет ненужной, каждый одевал старенькую но еще приличную, которую можно было не жалея выбросить.
Многие горячие головы, прослышав о конце, порядком измотавшего всех путешествия, рвали одежду не только на себе, но и на всех, кто был рядом. Додумались до того, что резали себе брюки от колена и ниже узкими полосками. Сопровождавшие сержанты и офицеры не вмешивались, ничего не говорили, но было видно, что все происходящее их здорово развлекает. Ночью, где - то в середине глухой тайги, эшелон остановился, по вагонам прошла команда - выходи строиться.
В студеную тридцатиградусную декабрьскую сибирскую зиму разом из поезда вывалилась тысяча оборванцев по сравнению, с которыми отступавшие от Москвы наполеоновские солдаты были одеты гораздо лучше. В суматохе построения некогда было даже вытащить и одеть то теплое, еще остававшееся в мешках и сумках. Кое-как, сформировав колонну, сержанты бегом повели их сквозь ветер и поземку в тайгу. Бежали недолго. Около часа.
Разгоряченное, более чем тысячное стадо в развевающихся на студенном ноябрьском ветру лохмотьях, обнажавших при каждом движении голое тело, сходу загнали в зрительный зал дома офицеров. После мороза и пронизывающего ветра теплый зал с обязательным очередным кино был раем.
Физически Виталий был парнем крепким, поэтому во время перехода вырвался вперед, и незаметно для себя оказался в зале в числе первых, успев занять кресло. Под визги Утесовского джаза, несущегося с экрана, спокойненько отогреваясь, задремал.
Внезапно кино оборвалось. На сцену вышел сержант и стал выкрикивать фамилии. Вызванные новобранцы, подходили к выходу, сбившись в кучу, ждали, что будет дальше.
- Одинцов - услышал свою фамилию, подхватив подаренный соседом специально для ухода в армию сидор, пошел к выходу. Когда набралось человек тридцать, сержант, молодцевато спрыгнув со сцены, вывел всех на улицу.
Было уже раннее утро. Построив вызванных из зала по четыре в ряд, сержант повел их по припорошенной ночной поземкой, накатанной дороге. Шли вразнобой, как замерзшее стадо баранов. Спустя, несколько минут пришли в баню. В большой просторной комнате старшина вручил каждому по наволочке. Сложив в нее все барахло, которое брал с собой из дома, надписав свой домашний адрес и зашив, сдал старшине, оставшись совсем голым. Без ничего.
Перед самым уходом в армию Виталик очень коротко постригся, избежав участи заросших волосатых парней, терзавших друг друга тупой ручной машинкой для стрижки волос, с воплями и щенячьим отборным матом, выдирая друг у друга клочья волос. Улыбаясь и отойдя подальше, стоял, наблюдая этот спектакль, ожидая команды. Помня слова соседа, что здесь делать нужно все по команде, если она еще не поступила - ждать.
Дождавшись окончания стрижки, построившись в затылок по одному, быстро прошли врачей, осмотревших народ на предмет грибковых и прочих заболеваний. Самой неприятной была одна из последних процедур. Притихшая очередь у проктолога молча наблюдала, как подходившего очередного новобранца, наклоняли в позу и вгоняли ему в зад трубочку с вставленной в нее проволочкой, на конце которой был ватный тампон.
Эту процедуру проделывала женщина с надетым впереди клеенчатым фартуком, в толстых резиновых перчатках, вставлявшая после своего действа проволочку с ватой в набитый пробирками ящик. Притихнув прошедшие эту процедуру, стояли парни, ожидая, что будет впереди. Когда прошел последний, появился сержант и, окинув молча стоявшую, голую толпу, весело поинтересовался:
- Всем, целку сломали?. Не дождавшись ответа, открыл дверь, запустив в предбанник.
Получив у солдата полотенце и кусочек хозяйственного мыла, наконец-то попал в настоящую баньку. В парной, дыша обжигающим ноздри воздухом, через поднесенную к лицу руку, основательно прогрелся, избавляясь от заползавшего через ноги мелкого озноба, уже начавшего подбираться после ночных приключений. Медленно не спеша, наслаждаясь теплом, мылся, обливая себя из шайки горячей водой и периодически ныряя в полупустую парную.
Основательно помывшись и прогревшись, Виталик вышел в открытую дверь моечной. Слева стояло несколько столов, проходя мимо них, получил нательное белье х/б и фланелевое. Форму, сапоги, четыре портянки - две тонких и две толстых, шинель, шапку и варежки с двумя пальцами. Вот и пригодилась нехитрая наука соседа, научившего правильно закручивать портянки. Быстро одевшись в просторную солдатскую одежду, неосторожно вышел во двор, где уже на крепком морозе, топтались такие же, как он умные. Назад никого не пускали.
Непривычно морозный стылый воздух, казалось, наливался внутрь при каждом вдохе, выжигая холодом все внутри. Сапоги тоже задубели, налившись холодом. Быстренько, пока еще не отвалились уши, опустил клапана шапки, завязав тесемки под подбородком, надел солдатские перчатки с двумя пальцами каждая.
Вскоре, вместе с последним одевшимся вышел сержант, построив их по росту в колонну по четыре, приказал запомнить, кто и где стоит и при команде "строиться" становиться именно так.
- Правую руку, положить на плечо впереди стоящего, - послышалась команда сержанта, и сразу за ней, другая.
- С левой ноги шагом марш. Тронулись с левой ноги, задние подбивали ноги передним, скользя по накатанной скользкой дороге, но постепенно приловчившись, вновь испеченный взвод более - менее слаженно зашагал в ногу.
- Закрыть рты, дышать только носом, - командовал идущий рядом сержант. Выдыхая густые клубы пара, взвод подошел к казарме.
- Вольно, разойдись. - Снова скомандовал сержант и добавил:
- Три минуты перессать, - указав короткой палкой, бывшей у него в руке, на стоящий неподалеку дощатый щелястый сарай.
Народ дружно рванул туда, но уже за несколько метров до входа ноги заскользили по толстому зеленоватому слою льда. Пройти в дверь туалета с непривычки оказалось не так то просто. Недолго думая, все остановились и опорожнились, не заходя вовнутрь. Сержант молча, не обращая на это внимания, спокойно подождал, пока все опорожнятся, и, не говоря ни слова, пошел в казарму. За ним поспешили новобранцы.
Большое Т- образное здание было обнесено по периметру невысоким, почти полностью укрывшемся, под снегом заборчиком. В широком и длинном коридоре, составлявшем ножку буквы Т, находились все хозяйственные помещения двух учебных рот.
Идя гурьбой за сержантом, новобранцы внимательно слушали его, показывавшего, где умывальник, где каптерка и другие помещения. В конце коридора на возвышении стоял дневальный с повязкой на руке, рядом с ним стояла тумбочка с телефоном начала века. Налево и направо от него широкие двери вели в спальные помещения каждой из рот.
Повернули налево. Сержант подвел солдат к ряду двухэтажных, кроватей сказал: "Ну, теперь будем знакомиться. Я сержант Пачелма ваш командир, выбирайте себе свободные кровати. Шинели вешать сюда". - Подошел он к длинной вешалке, протянувшейся вдоль стены. Подождав, пока все разделись и повесили шинели, стал заправлять их так что от каждой шинели был виден рукав и погон.
-Шинели всегда должны висеть вот так. Повесил шинель - заправь. Заправлять шинели обязанность дежурного по взводу, вот как стоят кровати, так каждый, по очереди, будет дежурить. - Продолжал он рассказывать.
Подойдя к крайней кровати, сержант, разворошив ее, заправил снова.
- И чтоб ни одной морщинки не было на одеяле", - сказал особо, со значением.
- А сейчас выходи строиться, пойдем на рубон.
Куда пойдем, никто не понял, похватав шинели, выбежали на улицу. Неяркий зимний день уже занялся. Белесое бесцветное солнце, проглядывавшее сквозь мутную пелену, освещало подернутые дымкой недалекие сопки и редкие ленивые, белые пушистые хлопья, падавшие из сероватой мглы неба на укрытые толстым слоем снега крыши домов.
Пошли по команде шагом марш, с левой ноги, почти не сбиваясь. Легкие уже немного привыкли к новому для них воздуху, народ дышал, осторожно соразмеряя дыхание с темпом ходьбы.
- Правое плечо вперед, - скомандовал Пачелма, и пока еще неуклюжее тело взвода, ненадолго сбившись кучкой, но быстро разобравшись, повернуло налево. Подошли к столовой.
- Стой. Справа в затылок по одному в столовую марш. Самый правый передний пошел к крыльцу, за ним потянулись остальные.
Бегом" - громко стегнул командой взвод Пачелма, распаляясь:
- Все команды должны выполняться бегом". - Почти прокричал он. Как подстегнутые, новобранцы рванули цепочкой по ступенькам столовой. Разделись в просторном коридоре, заправили шинели, как показывал сержант в казарме, вошли в зал.
Полковая столовая была поменьше, чем та, в Батайске, но в остальном почти ничем не отличалась.
-Столы нашего взвода здесь, - показал Пачелма; - с каждой стороны садится по пять человек, тот, кто сидит посередине стола лицом к двери - разводящий, он раскладывает кушать всем в тарелки. Ложки не тырить. Заходите в столовую и стоите за столом, без команды не садиться, пока не сели, ничего на столе не трогать. А теперь выходи строиться.
Так и не прикоснувшись к еде, солдаты бегом рванули надевать шинели и строиться на улицу. Пачелма вышел, не спеша, в одной гимнастерке. Не обращая внимания на почти тридцатиградусный мороз, медленно неторопливо, прохаживаясь перед строем, положив руки за спину, объяснил:
- Нам на еду отведено десять минут четыре мы уже потеряли. Внимание, - подобрался он, - в затылок по одному в столовую, - самый первый, на правом фланге, не дослушав команду, бегом рванул но ступенькам, за ним все остальные, народ, толком не евший две недели, истекал слюной и желудочным соком. Ощутив носами и пощупав глазами куски свинины с картошкой, плавающей в жирном бульоне. Быстро раздевшись, став за столы, солдаты терпеливо ждали сержанта.
Медленно войдя в столовую неожиданно резким, недоброжелательным голосом тот скомандовал:
- Взвоод, выходи строиться. Снова теряя на ходу слюни и сопли, солдаты, надев шинели, выбежали, быстро построившись, ждали сержанта. Медленно, как бы нехотя, подошел Пачелма и неторопливо произнес:
- Команда выполняется, когда ее сказали, а Вы, не дослушав до конца, уже рванули. - Остановившись, внимательно посмотрел на замерший строй, скомандовал. - В затылок по одному в столовую шагом..., - и, как хороший артист, держа паузу, окинул взглядом застывший перед рывком в столовую взвод, - .. марш. Как из лука стрелы, цепочкой в затылок по одному рванули новобранцы. После того, как взвод застыл, стоя за столами, вошел Сержант. Следом за Пачелмой в дверях столовой появился невысокий старший лейтенант.
- Взвоод, - бросил Пачелма отрывисто. - Садись.
После такой дрессировки. Все, что хотелось Виталию так это встать и вложить девятнадцатилетнему ссыкуну, издевавшимися над ними, в пятак. Между тем сержант сел вместе с ними за стол, терпеливо подождал, пока ему положат и, как ни в чем не бывало, стал быстро уплетать, набив рот картошкой с мясом. Старший лейтенант, вошедший за Пачелмой, тоже присел с краю за стол, где не хватало до десяти, и стал завтракать вместе с солдатами. Глянув на сидевшего с краю стола парня, Пачелма приказал обыденным тоном: