Вадик, приехав в заново переназванный Петербург, прогулялся по весенним его улицам, по ветреной и стылой набережной, а как настали сумерки, то отправился к другу на Петроградскую сторону. А там и так гости, как всегда, и все незнакомые. Хозяин представил его как человека замечательного и талант и к тому, однако же, - чудака.
... . ...
Вадик не стал участвовать во всеобщем веселье, - шумно гадали по "Евгению Онегину", - а сел на подоконник и скрылся ото всех в собственной тени, став похожим на укутавшегося плащом странника.
Вдруг он произнёс, неведомо к кому обращаясь:
- А Невский в это время, если глянуть вскользь с моста, что на Грибоедова, по перспективе и на набережную, похож на павший Рим. Так же и в Ленинграде падают дворцы друг на друга, крошится камень. И кругом люди снуют, чуждые такой роскоши руин. Этим колоннам и дворцам.
Все замолчали. Кто-то, вполне беззлобно, попросил его назвать номер страницы и онегинской строфы, но Вадик только пробормотал "Узлы к узлам...". И никто не понял, что это тоже было из "Евгения Онегина".
... . ...
- Кто вы? - спрашивали его.
- Садовник, кусты стригу...
Вошла девушка. Она весело и близоруко всем улыбалась, и ей тоже были рады: "Надя! Так ждали..." Мокрый от дождя платок скользнул с её головы, когда Надя поворачивалась, узнавая друзей. Она поправляла пальцами волосы, уложенные кажется небрежно. Пушистые пряди золотились на лбу у виска, вились за ухом.
Она заметила, как глядел на неё Вадик, и растерялась, и тут же удивилась своей растерянности. Пожав плечами, Надя спросила:
- Вы, может, и стихи сочиняете?
- Да.
Стукнуло рамой окно, распахнутое сквозняком, и в комнату слетели с карниза, будто их вдохнуло, ворох листьев, уже накиданных осенью. Вадик подхватил одно из них.
- Это всё - мои черновики. Вот, прочти, он протянул желтый лист девушке, - это моё последнее...
- А ты прочти, что там? - кто-то весело заглянул девушке из-за плеча. Надя, так же шутя, спрятала ясеневый листок в ладонях: "Скверный почерк, ничего не разберу". Впрочем, она видимо смутилась.
... . ...
Просили Вадика прочесть же что-нибудь, но он лишь отмалчивался только, повернувшись к окну или озабоченно глядя в пол. И его сочли действительно за чудака и оставили в покое. Впрочем, Вадик сумел рассмешить присутствующих ещё одним своим замечанием по поводу того, что на Марсовом поле навсегда запечатлеваются следы девичьих ножек, даже оставленных в сентябре тыщьдьсотоосьва года.
... . ...
Пили чай из фарфоровых чашек с трещинами по рисунку и пели песни, заедая их конфетами. Вадим возвращал ей её взгляды, а Наде казалось, что вовсе не знает его имени и его лица.
Широкий лист, жёлтый, с красными прожилками у кромки, испещрённый, как письменами. Листок засыхал на Надиных ладонях.
Марсово поле... в песок... Лебяжья водица...
С прожилками висок...
Мокрый рукав... плащ...
Пальцы... Сад...
Дождь...
... . ...
Гитарист тихо трогал струны. Надя подошла к нему, прислушалась:
- Это она, твоя новая мелодия? - потянула его в дальний угол комнаты. - Я хочу разучить ее...
Заметили уход Вадика и поглядывали на Надю, заметила ли она? Но музыкант настраивал гитару, а девушка присела рядом на подлокотник кресла и спела с ним о мокрых тропинках и смытых шагах.
Её хвалили и хвалили всегдашний Надин прекрасный голос, но что за песня и кто автор стихов дознаться не могли. Надя улыбалась и поправляла тонкими пальцами прическу, касаясь ясеневого листа, который вколола она себе в волосы.