Аннотация: Человеку, который помог мне, посвящается.
Отдельное спасибо Алексею Уморину за жестокое литературное битье при работе над текстом.
То, что она появится рано или поздно, я знаю.
И день начинается, как обычно, и неприятностей с приятностями "более или менее". И я хожу, что-то успеваю, говорю по телефону, упускаю закипевший бульон: вот ё-моё, опять плиту оттирать. И строю планы: обед почти готов, - начать это, да не мешало бы закончить то. И вот еще для души - никакой выгоды, но будет красиво...
Но - скорость падает. Я начинаю замедляться. То, что хотела, вдруг кажется совершенно непривлекательным. Без смысла. И - почему такой узкий коридор? На полках хлам, книжки под разными углами, - толкнешь локтем, пробегая, - и падают.
Раздражения нет. Того спасительного раздражения, которое весь хлам сошвыривает на пол, подпинывает ногой, а через полчаса ровненько складывает на протертые полки. Вместо - нарастающая беспомощность. Предметы растут, заполняют пространство. Трудно дышать. Не легкими (трудно легкими дышать... легкотрудными дышать...), а сознанием... - Сознанием, что ли?
И - тело меняется. Будто что-то, затосковав внутри, тяжко поворачивается, пытаясь добраться до свежего воздуха. Мешают руки. Пальцы. Ногти. Все сухое, в заусенцах, боюсь брать вещи, сжимаю кулаки, прячу пальцы, во рту пересыхает, когда они цепляют ладони. Пергамент, песок, пыль, вареные яйца, старый шоколад. Однажды приснилось, что ем сваренные вкрутую яйца. Их - огромная гора, тороплюсь, набиваю рот скрипящим белком, на пол сыплются крошки желтка. Хочется запить, протолкнуть внутрь, но нечем, и я начинаю паниковать, потому что гора большая, а надо съесть все...
А в другой раз приснился шоколад. Он лежал в темном складе большими плитами без оберток. В белесом налете от старости.
Я брожу по квартире, уже понимая, что гостья пришла, и остается только ждать, когда ей надоест и она уберется. Я иду к зеркалу, а навстречу мне идет бледная женщина с тусклым взглядом. Беру щетку и старательно расчесываю волосы. Вспоминаю, что уже расчесывалась дважды. Нет, раза четыре. Все равно ощущаю их грязными, спутанными. Уберите ножницы и бритвы! Интересно, что будет делать моя хандра, если налысо побреюсь?
Всхлипываю. Может, заплакать? Нет, рано. Она хитрая. Она не сует мне под нос былые несчастья и неприятности. Знает, что могу отболтаться. Что умею уговаривать, аргументировать и утешать. Что каждое темное случившееся, предъявленное мне картой пиковой масти, я смогу побить. Поэтому она даже не старается. ...Темная, бесформенная и большая. О, какая большая!
Когда я была совсем молода, я придумывала оправдания ее прихода. Нет любви... Ах, нет любви, - а вот появится, и будет мне счастье! Ах, не тот человек... а вот был бы другой - настоящий - не хандрила бы. Ну и так далее.
И вот она снова здесь, такая редкая - но привычная гостья. Я меняюсь. Она - нет. Ей наплевать на меня. И это пугает. Я знаю, что, плачь - не плачь, бодрись - не бодрись, настанет момент, когда она победит. И заберет меня с собой. А я не хочу. Эта бездна не манит. И если, сломавшись, я сделаю что-то, это не путь к избавлению, а тяжкое принуждение.
Я все еще что-то делаю. Вещи растут, ветвятся и кусают сухие пальцы. Нет сил убирать. Оставляю, где придется. Посудное полотенце, ножницы, консервный нож, крышка от кастрюли, завязать волосы в хвост, раскрытая книга, грязные носки, пакет с лоскутьем, снова книга - другая, - в комнате, голова болит, распустить волосы, квитанции на квартплату, раскрытый рюкзак, футболки ворохом на кровать, проверить почту.
...Да, проверить почту!
Сегодня же праздник, вдруг письмо от кого-то хорошего. С поздравлениями. Все равно, от кого.
Клавиатура - зубы клавиш с полустертыми буквами. Просто пластмасса. Монитор - через зелень моря с брызгами - белесый свет. Просто стекляшка.
"Там ничего нет" - говорит бледный свет экрана. "Там никого нет" - говорит гудение системного блока. "Ты - одна. Никто не поможет".
Я убираю руки от клавиш. Уношу их, держа на весу, как хирург. - Так сухо. На столе - смятый тюбик крема для рук. Утром был целенький. Как я могу писать поздравления? Даже если притворюсь. Я представляю себе черную дымку, сочащуюся с кончиков пальцев. В клавиши, в монитор. Всем, кто меня любит. Кого люблю я.
Сбрасываю все со стола на широкую деревенскую лавку у стены. Получается большая куча из газет, полотенец, журналов и раскрытых книжек. Притаскиваю отрез. Надо кроить. Это привычная работа. Ничего не испорчу, все движения заучены. "Массовочка". Это, когда надо сделать два десятка одинаковых вещичек. А не тогда, когда нервно-доброжелательная клиентка тщательно рассмотрит каждый шов и, преклоняясь пред твоим талантом, заставит переделать трижды.
С массовкой проще - не нравится шовчик, возьми другую вещь: вдруг там ровнее?
"Помирать собрался, а брюки - шей". Еврейская присказка. Вычерчиваю линии, щелкаю большими ножницами, складываю стопкой. И плачу. Плачу. Наконец-то! Никого нет, можно голосить белугой, кривить рот и хлюпать носом. Лучше не станет, но хоть повою в свое грустное удовольствие. В темном оконном стекле отражается бледная женщина с большими ножницами в руках. Лицо перекошено, сразу и не понять - смехом или слезами. Среди проливня слез стараюсь не вспоминать ничего грустного - своего и чужого. Нет нужды, на самом деле. Все и так плохо.
Да-что-ж-так-плохо?!
Время растягивается. Слезы кончились, глазам сухо и больно. Все выкроено, сложено и отнесено в комнату.
- Может, почта?
- Пусто.
Вспоминаю, что, когда было двадцать и было так же, ко мне пришли подружки, силком натянули на меня свитер и куртку (хватаю остатки крема для рук, вспоминая, как ногти сухо цеплялись за шерстяные рукава) и выпихнули на мороз. В парк и долго водили среди голых деревьев, переговариваясь через меня о своем, девичьем. Ледяной норд-ост срывал слезы с моего лица, куртку продувало насквозь. Через три часа я запросила чаю. С лимоном. Барышни, вздохнув с облегчением, отвели меня не домой, но к Светке. В теплой кухне я уже разговаривала, а после того, как проявила слабый интерес к новому Светкиному платью, была торжественно объявлена выздоровевшей и отведена домой.
Светка уже несколько лет в Израиле, да и не стала бы она меня сейчас спасать. Валя - то ли в Омске, то ли в Томске, след потерян по обоюдному соглашению.
Да-что-ж-так-плохо-то?!
Писем нет. Ввожу адрес человека, почти незнакомого. Редко болтаем в сети. Приходит со стороны. Или не хочет ссылаться на свой раздел. Я не знаю о нем ничего, кроме ника. Какие-то догадки, они ведь только догадки.
Как действуют женщины? Знакомятся с мужчиной, как подушку пером набивают его своими представлениями об идеале и всю жизнь добиваются соответствия. Иногда ведут открытую войну, иногда - партизанские действия, иногда пускают в ход тайную дипломатию.
Поэтому оставляю догадки при себе... И он, может, вовсе даже она. Так?
Но почему-то пишу именно ему.
"Привет" - пишу, "спасайте, плохо мне" - и добавляю "это редко бывает".
Ответ приходит через пятнадцать минут. А, неважно, какой. Важно, что дурацкая баранка нолика в графе количества писем сменилась на единичку.
Я хлюпаю носом и улыбаюсь. Балансируя на гребне меж двух миров, получаю толчок - маленький. - Сегодня не упаду в эту вязкую черноту. Останусь еще наверху, побуду еще и кинусь снова в ту сторону, где осколки и лоскуты жизни. Где все перемешано, как в густом супе. Поживем еще, короче!!!
Клавиши пощелкивают под пальцами. Буква "о" самая стертая. По клавиатуре видно, какие символы наиболее употребимы. Пишу благодарность. Я, конечно, не знаю, что думает про меня этот человек, и это неважно, собственно. Важно, что он помог мне остаться. Мы старались вдвоем. Хорошая команда!
Пинг-понг маленьких записок. Он отзывается в ответ на благодарность. Я пишу уже просто какую-то ерунду, чтобы дать понять - все позади, жизнь продолжается.
До полуночи, в перерывах между кормлением домашних и работой над статьей, я залезаю в почту каждый час, и все время меня встречает единичка. А потом приходит еще письмо - от подруги, потом - деловое, потом - два приятельских и одно уж совсем неожиданное.