В тот день погода была необычайно для Санкт-Петербурга благостно-ясной. И стройные ряды ГЛАДИАТОРОВ города - в лице ОМОНА, простершие свои руки к своим резиново-увесистым дубинкам, не омрачали предчувствия Торжества. Санкт Петербург долго готовился к празднику - и праздник - пришел - невзирая на мелочи - типа ОМОНа. Триста лет городу (да и какому городу!) - это вам, господа, не хухры- мухры... это - ИСТОРИЯ.

Водолей (неведомый никому изобретатель и фантазер) тоже готовился - как мог, поэтому он стоял на Университетской набережной - рядом со зданием университета (где он когда-то учился). Здесь - у подножия памятника Ломоносову он в мыслях своих - как бы - назначил встречу СМИ, чтобы поведать миру ряд своих достижений-открытий. Водолей решил подарить эти открытия городу в день его 300-летия. Он знал: никто из солидных мужей не явился бы - на встречу, если бы даже он и уведомил бы об оной, поэтому он никого реально и не уведомлял. Он - сознавал - все просто забудут его в этот день, а он, как привык уже сызмальства, сам, хотя бы на миг полного всенародного Торжества, забудет себя, наблюдая со всем миром церемонию возложения венков к подножию памятника основателю города - на противоположном берегу Невы, где правили бал Губернатор и Приближенные, и где особо свирепствовали взгляды (и желваки) ОМОНовцев - современных приемников опричнины Вани Грозного. Что делать, власть должна была во все века защищать себя - всласть! И всегда она оставалась нам - должной...

-Не важно,- размышлял человек,- узнают ли СМИ о существовании Водолея и его открытий именно в день 300-летия города. Свой подарок своему Гладиатору-Юбиляру Водолей все же сделает, он напишет - где-нибудь - на песке: "Заряд электрона зависит от возраста нашей метагалактики! Периодический закон, известный нам в форме таблицы Менделеева, можно доказать в общей форме, стало быть, в эту форму уложится процедура последовательного раскрытия сущности сущего в категориях философии, которые, подобно атомам, займут свое законное место в таблице". Потом он, быть может, опубликует свой труд, свою философскую систему...

Что ты мне скажешь на это, мой гладиатор? Не сморгнешь глазом, не поведешь бровью? Нет, приятель, так дело у нас не пойдет. Хотя ты - красавчик, хотя и силен, а годков-то тебе только лишь 300. Родословная Водолея тянется вглубь веков вплоть до самого до сотворения мира. Знаешь ли ты, Юбиляр, сколько лет во вселенной несли Водолею свою весть его предки? Он мог бы тебе и это сказать с точностью до доли процента.

Так размышлял человек на Университетской набережной, но в сиянии Торжества Водолея нигде никому не было видно: ни в небе, ни на Земле, ни ликующим согражданам, ни полчищам иностранцев, кроме того - кто уже не стоял - ротозея на Торжество, ибо Водолей давно уже был - в его сердце, он сам-то и был - Водолеем. Кто из нас в тот день обратил бы внимание на человека, пристроившегося за памятником Ломоносову отметить 300-летие города? "Господи,- шептал он себе, поднимая в очередной раз очередную рюмку, - только ты не лишай меня памяти, не буди во мне страшного зверя...". Постепенно его сознание освобождалось от невыносимой, казалось бы, тяжести повседневных забот, в памяти же его с привычной легкостью возникали "картины" из детства. Первый и последний тост Водолей всегда посвящал своим предкам, своей малой родине - деревушке в сибирской глуши, где он впервые прозрел, где он впервые - чуть не пропал, не успев бы вам и поведать - о сокровенном.

Калитку малыш знал до дыр. Четырехугольная стянутая по диагоналям крест-накрест рама, обшитая с улицы узкой доской, была карапузу досадной преградой. В просветах калитки проглядывал чудный мир, но мальчуган уже испытал прочность рамы и знал: не пустит она его со двора.

В тот день калитка открывалась чаще обычного, и каждый раз малыш успевал разглядеть улицу. Извилистый ряд домов тянулся куда-то в даль, но как ни старался малыш высмотреть всю эту даль - вплоть до самого до ее горизонта, калитку обычно успевали захлопнуть. В тот день захлопнуть ее не успели.

Странные люди входили во двор и выходили потом со двора, не обращая на карапуза внимания. Мальчуган уже знал: люди бывают и строгими, и сердитыми, и добрыми, и приветливыми. В тот день они были странными. Они молча сновали мимо него, сея тревогу всем своим видом. Они его не замечали?! Даже сосулька в руке у него не вызвала их обычной реакции. Малыш знал: нельзя брать сосульку, ее всегда у него отнимали; но в тот день как будто бы все стало можно: никто не отнял у него жгучую твердую воду, никто не остановил малыша, когда тот ушел со двора и побрел заворожено вдоль по улице, за околицу, за горизонт.

За горизонт малыша не пустила река. Карапуз без конца спотыкался, падал и поднимался, пока его не покинули силы; но и не в силах подняться вновь, он продолжал ползти по скользкой поверхности Иртыша. Его внимание теперь было сосредоточено не на горизонт, оно уходило вглубь - под ледяную прозрачность реки. Окончательно преградила путь ему прорубь. Малыш застыл на границе льда и воды. Вода обожгла ему пальцы, но он продолжал разгребать бездну проруби ото льда, орудуя теперь своею сосулькой. Его манила раскрытая бездна и заманила бы - заморозила б - наверняка.

Баба Нюра жила на отшибе, у самой реки. Жила она - без радио, без газет, узнавая последней все новости дня, когда она выходила в деревню. Зимой не ходила она далеко. На прорубь да в магазин, в магазин да на прорубь - вот и весь ее повседневный маршрут. В магазин - за хлебом, за сахаром, за консервой, на прорубь ходила она за водою для бани и стирки. В колодце-то вода же-есткая соль, на реке - мя-агонькая щелочь!

-Ба-атюшки-свет! - Заголосила баба Нюра, оттаскивая карапуза от проруби.- Чей же ты будешь, сынок? - Пытала она мальчугана, подслеповато разглядывая его пристальным взором. - Навроде бы Калистратовны сын - агрономшы... - Наконец догадалась она, успев уже подхватить его за руку и силком уволакивая от реки. - Эвон, куды-как забра-алси?! - Сердито ворчала баба Нюра, пытаясь отнять у малого сосульку. Но сосульку малыш не отдавал. - Что ты с ней хошь делать? Лизнуть хошь да горло сгубить? Брось, тебе говорю, гадость эта сосулька, понял ты - али нет? - Не-е, бабуля, не-е, - заговорил вдруг малыш, - я не лижу сосульку, я воду лью с нее на ладошку, потом...а потом... и потом - не лижу.

-Откуда-какой Водолей объявился, наут-поди - тебя мать потеряла, вот ужо зада-аст она тебе трепку. - Долго еще причитала старушка, заводя карапуза в дом, усаживая на лавку в горнице и отпаивая его горячим молоком. Мальчуган пил, и сознание крепло в нем с каждым глотком. Допивал молоко не малыш и не карапуз, это я его допивал, зачарованно глядя на бабу Нюру, невесть - как вдруг ставшею мне родною бабулей, с легких уст которой запало в мою душу это странное прозвище мне - Водолей. Баба Нюра сидела под образами и шептала молитву.

Потом мы собрались, и баба Нюра повела меня к матери и отцу, продолжая и по дороге пришептывать и причитать. " Баба Нюра, - не выдержал я, - с кем же ты разговариваешь?" - "Энто, сынок я молюсь за тебя, чтобы лихо тебя миновало, да чтобы мать бы твоя не заволновалась бы - до смерти".

Жаль (до смерти жаль): не замолила меня от греха баба Нюра. Лиха испил я до дна, сам же молиться я не умел. Родители у меня были партийные люди, в бога они не верили. Верили они Сталину.

Когда баба Нюра привела меня в дом, там было нечто вроде партийной сходки. Там было много взволнованных до смерти, но не мое появление-исчезновение волновало их всех. Никто и не знал о моих приключениях, все про меня забыли в тот день. Такой уж был этот день. Новостью Дня была смерть Сталина. Узнав Новость, едва захлопнув за мною калитку, забыла про меня и баба Нюра. " Горе-то како-о, Калистра-атовна-а..." - причитала она вместе со всеми. А мое забытое всеми существо делало гигантский скачок через пропасть своего "эго". Вслед за всеми, я и сам вдруг забыл про себя, впервые осознав себя только частью массы людей, связанных друг с другом кровным родством.

Спустя много лет, перед смертью своей, рассказала баба Нюра маме про мое приключение. Маму и спустя много лет бил озноб, она виновато оправдывалась: "Забыла я тогда про него, баба Нюра, горе-то какое было у всех, прости ты меня, баба Нюра..." - "Бог тебя простит, милая", - отвечала бабуля.

Вряд ли баба Нюра помнила, как она меня назвала Водолеем в тот день. Мне этого не забыть - никогда, как не забыть мне ни ту калитку, ни прорубь, где я впервые оказался на волосок - от погибели. Эта особенность моей памяти долгое время казалась мне странной, но наступил день, и я осознал: на перекрестках человеческих судеб память хранит только самое важное. Спустя много лет, трансформации моего самосознания в тот день вылились в странный, вероятно, для кого-то псевдоним - Водолей. Есть где-то там - на небесах - созвездие Водолея, были и будут всегда и предки мои, и потомки - великороссы. Какое же таинство прячется во всех этих связях? Существует же и поверье, дескать, Россия под влиянием Водолея станет, наконец, на ноги да и задышит - полной грудью. Глянуть бы на сию благодать - хотя бы глазком...

С почтением к вам, господа - своей жизни, да и судьбы.

Водолей Великоросса - "руку" приложил.