Аннотация: Может ли смертный владеть целым миром? Может, если бог ему этот мир подарил. Вот только человек все равно не станет богом...
Глава I
Легенды говорят - было так
Свирепый ветер вольно гулял по жухлому лугу, вздымая грязно-желтые вихри песка и иссушенной палящим жнивеньским зноем травы, швырял их в лицо одинокому всаднику. Вороной ронял наземь хлопья пены, с изорванных шпорами боков капала темная кровь. Верный конь с тоской обиды косился на хозяина, но острое железо вновь впивалось в плоть, и, всхрапывая от боли, жеребец вновь ускорял бег.
Всадник не замечал страданий доброго коня, верой и правдой служившего в нужде, спасавшего в кровавой сече. То, что влекло его на полночь, за уходящей к окоему тяжелой свинцово-серой тучей, уже стало сильнее верности другу, сильнее самой жизни.
Всадник был смугл, кареглаз, широкоплеч. Лицо же его искажало такое смертное отчаяние и ярость, что на выжженном лугу, в пучине разгулявшейся бури, он казался черным демоном ночи. И та же черная ночь царила в душе.
Владислав изо всех сил погонял коня, не отводя глаз от сгустка тьмы. Тот полз, казалось, по самой земле и задевал не только вершины одиноких деревьев, но и высокие сухие стебли бурьяна, что безвольно раскачивались над лугом, словно толпа неприкаянных мертвецов. Длинные черные волосы конника, привычные к шлему, свободно развевались на ветру за спиной - шлем он давно потерял. Как и верный булатный меч, и прочный щит с родным гербом. Не поможет крепкая сталь в битве с врагом, которого преследует Владислав. Единственное оружие, которое сжимает в руке изо всех сил, с виду напоминает обыкновенный, совсем небольшой камешек-голыш, каких немало валяется по берегам быстрых ручьев Княжества.
Не жалел коня Владислав, да и себя не жалел. Горькая пустота леденила душу, лишь одна мысль билась в голове - не отстать от стремительно несущейся тучи, догнать - а там будь, что будет. Не было уж у него надежды на победу - на что может рассчитывать смертный, выступая, верно, против самого беса? И скакал вслед лишь потому, что не видел другого пути для себя. Зажатый в кулаке камешек, Отцовский Амулет, в чьей чудодейственной силе он нередко убеждался, на сей раз вряд ли спасет.
Тот, кто явился в Княжество, оказался куда сильнее Владислава и люто ненавидел его Отца.
Для людей Владислав был князем - ясным солнышком, полубогом, кому поклоняться и подчиняться так легко, что ослушание и в голову не приходит. Да как же иначе, если именно ради него Творец привел народ в новый, чистый мир?
Владислав не упивался дарованной властью, а строил жизнь в Княжестве по-простому. Правил ровно, без причуд, об ином и не мечтал. Светлели бы лица при взгляде на князя - вот лучшая награда, которой желал. Кланялись все еще ему в землю, но он надеялся, что в будущем перестанут, станут за добро да справедливость уважать, а о происхождении высоком забудут.
Один лишь Владислав в этом мире знал, что нет горше участи, чем родиться смертным сыном бессмертного.
Отчего юный бог-творец, один из младших богов, вздумал увлечься смертной женщиной - то сокрыто туманом прошлого, но женщина эта родила ему сына. Отец принял своего отпрыска благосклонно, но едва взглянув в темные, беспомощные глаза младенца - отшатнулся. Даже для него оставались неподвластными высшие вселенские Законы, и неожиданностью явилось рождение сына смертным. Бог-творец создавал целые миры - но он не был в силах повлиять на тайные прихоти Судьбы, словно в насмешку так странно распорядившейся его могущественной плотью и кровью.
Владислав не ведал, какие мысли бродили в бессмертном мозгу Отца, когда тот убеждался в немощи и слабости сына. Но хорошо помнил жгучую обиду, слезы бессилия, когда холодный, как ночное небо, взгляд бога-творца становился леденяще презрительным. Его сын уродился сильнейшим из сильных среди волшебников-людей, но оставался жалкой букашкой для собственного отца. И не короткий век человека пробуждал в высшем существе отвращение - а отсутствие стремлений к власти, к силе. Обладая божественной кровью, и смертный мог миры в грязь втаптывать, а Владислав только о покое и помышлял.
Не отринул от себя бог-творец свое дитя. Когда не стало места Владиславу-нечеловеку в материнском доме, когда не принял его сонм бессмертных, создал для мальчишки целый мир - ценный подарок бросил с барского плеча - и исчез, устав возиться с жалким червяком. И способ владеть подарил - тот самый камешек, что Владислав называл Отцовским Амулетом. С ним сын бога и сам всесильным становился.
Вот только не желал Владислав всесилия. Забыть бы о великом Отце, княжить мирно среди своих подданных. Не суждено, видно, тому быть.
Кем был Враг, явившийся однажды в Княжество, Владислав не успел понять. Знал лишь, что нет пришельцу дела до обычного человека, что не его это Враг - Отца. Равный богу-творцу, не смертному. А в тесный для себя новорожденный мир вторгся потому, что однажды потерпел поражение. Кем бы ни был бессмертный и грозный Враг в прошлом - лишенный большей части своих сил, изгнанный и униженный, он стал по разуму своему уподобляться ничтожнейшим из смертных. Осознал, что не сможет победить в честном бою и решил ударить в спину, в слабое место - ударить по князю маленького мира. Владиславу.
Наступил страшный час для Княжества, когда расступилась земля, извергнув из нее полчища злобных тварей - подданных Врага. Исчадия вознамерились не только Княжество стереть с лица Вселенной, но и самый мир, и все живое в нем.
Однако не зря Владислав был сыном бога-творца - бога-победителя. И не зря держал в руках Отцовский Амулет. Злобные твари оказались столь же смертны, как люди, что поднялись навстречу с оружием и именем князя на устах. Верная княжья дружина не опускала мечей, пока нечистые полчища не рассеялись по полям и лесам, так, что никогда уже им не восстать.
Проследив за гибелью своей армии, Враг понял, что не справиться ему и с сыном бога, не извести род людской в целом мире. И тогда, отчаявшись, пошел на самое низкое в своей бессмысленности коварство.
Владислав защищал свою жизнь, ибо как любой человек почитал себя нужным - своим подданным. Но не так уж дорожил этой самой жизнью. Чужим он был среди людей с малолетства, чужим остался и для тех, кого привел в новый мир. Для всех, кроме одной. Той, что не испугалась полубожественной, получеловеческой крови, что простила вечную тоску и горечь, что сумела дать полукровке вкус истинного счастья, простого и необыкновенного, что доступно лишь смертным. И стала единственным, чем бесконечно дорожил Владислав.
Мелиора.
Как же он не разглядел ворожбы, когда в становище будто бы ниоткуда появилась златокосая девица, с такими огромными небесно-голубыми глазами, что молодые парни тут же утонули в них, забыв о своих нареченных? Как не догадался, что неспроста эти прозрачные, словно омут глаза лишь на князя и глядят неотрывно, будто нет у него любимой жены. Почему принял чашу вина из рук красавицы да осушил тут же до дна, видя лишь призывные, бесстыдные очи?
Что было потом - не мог объяснить. Только налилось тяжестью тело, замедлилось время, расплылись лица, все, кроме одного, как будто из белого мрамора выточенного. Оно - приблизилось, свет заслонило. Мягкие губы прижались, дыхание выпили, стройное тело да гладкая кожа под руками оказались, а руки его сами собой жили, хозяина не слушая.
Что увидала Мелиора, почему из дому убежала, нетрудно понять. Только едва очнулся Владислав - и ее, и девицы сладкой да хмельной уж и след простыл. Лишь туча на горизонте собиралась. Так и не узнал бы князь, где любимую искать, да Отцовский Амулет сам указал.
Почему проклятая нечисть не остановится ни на миг? Неужели не видит, как беспомощен сейчас одинокий всадник? Как бы ни были верны дружинники, ни одна лошадь не выдержит бешеной многочасовой скачки. И Владислав давно бы отстал, если б не Отцовский Амулет. Князь с радостью отдаст себя Врагу взамен за свободу Мелиоры. Но туча все летит и летит вперед, поднимая вокруг себя бурю, уводя человека за собой, изматывая, истощая его имеющие предел силы.
Уводя за собой? Может, это всего лишь приманка?
Надежда затеплилась в истерзанной душе. И правда, зачем Врагу обыкновенная смертная женщина? Только чтобы завлечь в ловушку измученного преследователя.
Так ли это, Владиславу не пришлось долго гадать.
Изменился ветер, подул не в лицо, а в спину, закрутил сизые, рваные края тучи, сворачивая ее в тугой витой столб, от земли до неба простирающийся. Вспухла туманная колонна алым светом - и опала, растеклась отравой по ободранному лугу, впиталась в иссушенную землю, рванула волосы всадника смрадным порывом.
Князь резко натянул поводья, не обращая внимания на хрипение коня, которому удила рвали губы. Остановился, напряженно вглядываясь в клубы мглы. Побелели пальцы, сжимающие камень-амулет.
Владислав не знал, как будет выглядеть Враг, принявший человеческий облик, но почему-то он представлялся кем-то похожим на Отца в его земном воплощении: высокий, с суровым ликом и пронзительными, страшными в своем всеведении глазами. Но взору его предстала... давешняя златокосая девка, коей и имени-то он не запомнил. Только выше ростом, кажется, стала, да вместо нежной поволоки в глазах - жесткость темная.
- Ты? - изумился Владислав.
Девка рассмеялась мелодично.
- Что ж не рад? - по голосу да стати - ну обыкновенная крестьянская дочка. - Аль не люба?
- Где Мелиора?
Она насмешливо пожала плечами:
- Откуда ж мне знать? Сам не уберег. Сбежала от тебя - и правильно.
Но Владиславу не до праздной болтовни было, усталость и боль к земле тянули, потеря огнем жгла.
- Где?! - он прыгнул к девке, пытаясь схватить. Белое ее лицо, почти испуганное, не далее вершка мелькнуло, но руки встретили лишь пустоту.
- Вот как, стало быть? - услышал Владислав за спиной шипение и едва успел обернуться, чтобы отразить железным нарукавником бросок огромной змеи. Отразить-то отразил, да сила удара была такова, что кубарем на землю с коня полетел. Вскочил, отпрыгнул, пригнулся в ожидании.
Гадина, появившаяся на месте красавицы, была куда толще князя, а надутый ее клобук, поднятый на двухсаженную высоту, заслонял солнце. Отбить ядовитые зубы, длиннее пальца взрослого мужчины, ему удалось только потому, что змея лишь примеривалась. Но теперь она готовилась к настоящему удару. Владиславу показалось, что черная зловонная пасть с мечущимся в ней алым раздвоенным языком растянута в довольной ухмылке.
Пожалел Владислав о брошенном мече, да поздно. Что ж, придется биться тем, что есть.
Оскаленная пасть взметнулась над князем - вот-вот обрушится на слабого человечка тяжелая туша, вобьет в землю, а сверкающие зубы пронзят горло насквозь. Чтоб посильнее был бросок, почти взвилась в воздух змея, лишь концом хвоста о пригорок опираясь. И этих нескольких секунд, что гадина размахивалась, хватило Владиславу, чтобы подготовиться.
Отрешиться от мира, от жизни, как учил Отец, отмести все мысли, чаяния и желания, кроме одного. Вышвырнуть прочь из себя все, кроме ощущения ненавистного Врага. Сражаться словно с самой Костлявой - отступать некуда, поражение грозит большим, страшнейшим, чем просто тьма небытия.
Будто мрачный вихрь подхватил напряженное тело - не умеют люди двигаться так быстро, не разят с такой мощью. Из костяшек пальцев руки, сжимающей Амулет, вырвались короткие ослепительные лучи, всего на мгновение. Но этого мгновения хватило, чтобы вонзить, отсечь, разодрать толстую чешуйчатую кожу, проникнуть в дрожащую серую плоть, выдрать огромный кусок мяса - и отскочить в сторону. Дыхание прервалось, пронзила боль: все же человеком он был, а человеку не так легко божественным могуществом пользоваться.
Змея издала вопль недоумения и боли, смешанный с яростью. От падения промахнувшейся гадины вздрогнула земля. Она попыталась снова, но развороченные мышцы хвоста не держали уже тяжелого тела, и Враг, вернее, Врагиня, вновь перекинулась в девку. Ни следа от змеи не осталось, только рука князя по локоть была покрыта липкой, зловонной кровью.
- Неплохо для смертного, - зло прошипела девка. - Только радоваться-то не спеши. Думала простым колдовством от тебя, козявка, отделаться, легкую смерть тебе приготовила. Не хочешь - ну что ж, пеняй на себя.
Златокосая красавица взмахнула руками, медленно, плавно, словно лететь собралась. Ясное солнце, проглянув из-за туч, облило ее кожу золотом, заиграло в волосах. Впору залюбоваться ею, да знал Владислав, промедлишь - век тебе любоваться восходами и заходами на этом месте. Рванулся вперед, выправляя огненные лучи, но на этот раз Врагиня не зевала: уперлись они в невидимую стенку - и переломились как соломинки.
Владислав упал, взвыв от боли. Казалось, все кости в руке вмиг переломались. Но нельзя, нельзя лежать и слабости потакать, Враг не медлит. Видел князь, сквозь мировую ткань видел, как набирает мощь чужая ворожба, из глубоких омутов, из заброшенных могил, из мрачных провалов выползая. Холод это был, холод мертвых, от которого нет живым спасения.
Но уже вновь Владислав на ногах, ощущает, как ненависть с болью сплетается, придавая новые силы, как пульсирует Отцовский Амулет в кулаке: дай только мне волю, хозяин, уж мы с тобой попразднуем! И Владислав дал.
Вспыхнуло высокой стеной жаркое пламя, окружило кольцом князя и Врагиню, отрезало от всего мира. Не обычное пламя, живое: билась в нем жизнь Владислава. Пока горит оно, жив князь, пока жив - горит. Не пробиться мертвому холоду внутрь живого кольца, не убить, не потушить.
- Хитер... - не поймешь, ярится девка или смеется. - Будь по-твоему.
Поднесла ко рту сжатый кулак, расправила пальцы, дунула - и закружился вдруг ниоткуда взявшийся вихрь, понесся ветер прочь от Врагини во все стороны, ударил князю в лицо - но свистнул мимо, и прямо в огонь. Рвал пламя в клочья, сбивал, гасил, унося тлеющие искры, разметывая. Но искры и в воздухе жили, горели. Только сквозь открывшиеся бреши в живой стене начал холод проникать. Корчился он от жара, съеживался, но лез на зов госпожи, медленно, неотвратимо.
Знал Владислав, что не осилить ему Врагиню в колдовстве: она уж, небось, тысячи и тысячи лет ворожит, козни строит. Что он против нее, сорока лет не проживший, да с силами не своими - подаренными. Не с холодом бороться надо.
Сказывал как-то Отец, что даже у бессмертных богов есть свое уязвимое место, через которое их убить можно. А не убить, так обезвредить, запереть, мощи лишить. Да только как узнать, где у этой бесовки уязвимое место?
А холод уж коснулся князя, тоненькими щупальцами-отростками путь себе прокладывает внутрь, к сердцу, к душе неумирающей - загасить, остудить, рассеять. Дернулся Владислав - а из холода не вырвался. Тогда призвал на миг свое пламя, - окатило оно тело жаркой волной, опалило кожу, на которой тут же вздулись волдыри, зажгло волосы - и отпрянуло вновь с ветром сражаться. Боль ожгла князя, но была она сладкой, желанной, ибо изгнала холод. Однако он знал: не надолго это. Мертвый холод вновь найдет лазейку, проберется туда, где бьется упрямая жизнь человека.
Что же может быть слабостью этой бестии? Отец, Отец, почему ты не подскажешь, ты ведь победил ее, ты знаешь. Из-за тебя она обратила свой бессмертный взгляд на нас, из-за тебя потеряла столько сил, что не может избавиться от жалкого смертного одним ударом.
Но бог-творец молчал, слишком занятый своими великими делами, чтобы заметить беду сына.
Она не боится ни жизни, ни смерти, она не боится ни воды, ни огня, ни жара, ни холода. Что нужно ей от человеческого князя, зачем похитила его жену? Чего хотела этим добиться - неужели думает, будто тем самым досадит Отцу? Менее всего бога-творца заботит здравие женщины, о существовании которой он и не подозревает...
И вдруг Владислав понял.
Врагиня уже не равна богам. Победитель навсегда изгнал ее, и побежденная не помышляет о возвращении. Ощутив потерю, она давно смирилась. Начав со стремления отомстить, она оставила в прошлом саму себя - величайшую - и выбрала нового врага, как раз по силам. Но князь не стал легкой добычей, он сумел противостоять ударам, и Врагиня решила прекратить войну.
Владислав догадался: в тот день она пришла не разить - мириться. Вот только и в мире она желала властвовать, и над сердцем нового союзника. А князь не замечал красавицу, лишь на жену смотрел. И опоенный, в объятьях ее, только о жене помышлял.
Вот слабое место - оскорбленная женская гордость. Желала Врагиня, чтобы голову князь потерял от любви к ней, а он как от надоедливой мухи от нее отмахивается. Вот почему увезла Мелиору - не простила сопернице счастья.
Если и есть у Владислава шанс, то лишь один - обмануть. Не молчать: молчание его презрительное лишь снова оскорбляет, вопросы о жене гнев множат.
- Почему? - хрипло выдохнул он, едва разлепив спекшиеся, обожженные губы. - Зачем ты со злом пришла? Зачем дома разорять, ведь нечего нам с тобою делить, места на земле всем хватит.
- Место на земле? Зачем оно мне? - Врагиня говорила надменно, но холод могильный как будто замешкался, давая госпоже время поговорить с этим живым.
- Да неужто ж хорошо одной, красу и ласку за жестокостью прятать, всех ненавидеть, страх наводить?
- Что ты знаешь обо мне, человечишка? - она рассмеялась, но следить за Владиславом не перестала. Ой, не верит льстивым речам...
- Только то, что ночью было, - смело заявил князь, глядя прямо в глаза-омуты. - За то, чем одарила, любой смертный душу без оглядки отдаст, если не оставишь, не предашь. Мало тебе? Так нет больше у людей ничего.
Вздрогнула Врагиня, глаза прищурила:
- Не лги, храбрый князь, не прощу. Не смерть легкую подарю - вечные муки.
Видел Владислав, крепко задумалась красавица, совсем ненадолго ворожить перестала, а значит, есть у него несколько мгновений. Не убить, но... Метнулся к ней, но не удар нанес - схватил за косу, к себе притянул.
- Это я не прощу! Не человек тебе нужен - а страдания его. Украсть сердце и сбежать тайком, ночью, пусть несчастным калекой доживает-мается. Так?
Врагиня могла в этот момент расправиться с князем одним щелчком, потому что не защищался он: все силы свои, всю мощь Амулета направил на то, чтобы спрятать от нее ненависть, изобразить бешеной страстью. Смутить ее разум, заволочь пеленой, не дать догадаться о правде.
- Не нужен? Верни жену.
Врагиня колебалась, но не отстранялась. Хотелось ей, видно, верить, да не очень верилось. Как же еще убедить вздорную бабу, усыпить настороженность? Медленно, медленно стал Владислав сжимать ауру Отцовского Амулета, направляя ее меж ним и девкой в объятьях. Осторожно, незаметно туманила разум Врагини покорная воле владыки сущность неведомого камня. И вот уже затрепетали густые ресницы над глубокими омутами очей, вот полураскрылись влажные губы, потяжелело тело, свинцовой тяжестью опустившись на руки князя. Не было более пред ним Врага, была лишь жаждущая ласки женщина. Окутанная сладкой истомой, не видела она, как стихает ветер, и вокруг них двоих продолжается яростная битва. Как исчезает, утягивается назад в глубочайшие могилы, теряет способность разить мертвенный холод, лишенный магической поддержки хозяйки, пожираемый свирепствующим пламенем. Как выполнив свое предназначение, утихает огонь, возвращаясь к Владиславу и умножая его силы.
Лишь убедившись, что колдунья полностью утратила контроль над вызванными ее ворожбой стихиями, что оставила она рассудок на берегу реки страсти, отважился князь проникнуть в память Врагини. Тончайшими нитями жажды знания потянулся он в бездны бессмертного ее разума - и отпрянул в ужасе: столько невероятного, неизведанного, чуждого, нечеловеческого было в нем. Никогда ранее не приходилось Владиславу пробираться в душу могущественного волшебника, и растерялся бы он, убежал в страхе, если б не были нужные сведения так важны. Он искал всего одну логическую цепь, присущую только человеку: цепь ревности. Все же остальное, открывавшееся его магическому оку, он отбрасывал не вникая, хотя, возможно, спустя часы, дни или годы это стало бы спасением - но нет, времени было слишком мало.
Что произошло, он не понял. Только вдруг глаза Врагини широко распахнулись, тонкие руки оттолкнули от себя князя, вроде бы несильно - но он внезапно оказался шагах в десяти от нее.
- Лжец! Разбойник! Лиходей! - оглушительно закричала она, так что ветер поднялся от одного этого вопля. Одним рывком выдернула из своего разума связующие ее с Владиславом нити. - Никогда не увидишь свою жену!
Князь поморщился от боли, но более уже ничего сделать не успел.
Словно оскорбление разбудило все дремавшие силы колдуньи, а бешенство удесятерило их: удары посыпались на Владислава как частый дождик, только вот каждая капля этого дождя способна убить человека наповал. Были и огненные шары, и ледяные стрелы, были и шагающие скалы, и птицы со стальными когтями и клювами, были и разверзающиеся пропасти, и орды мертвецов, и еще что-то, что в вихре сражения князь даже не успевал разглядеть, почувствовать, осознать, он знал только то, что все это надо отразить. Счастьем его было то, что в необузданной своей ярости Врагиня начинала плести новое заклинание раньше, чем заканчивала предыдущее, и большая часть ударов получалась вялыми или промахивалась. Но и того, что достигало цели, с избытком хватило бы, чтобы уничтожить всю княжескую столицу вместе с дружиной.
Владислав чувствовал, что долго ему не продержаться. Да и не так уж сильно ему хотелось жить. Зачем, если последняя возможность вернуть Мелиору исчезла в смертоносном смерче, в который превратилась обезумевшая колдунья. Вот уже жало огромного шмеля оцарапало плечо, и князь едва успел заставить отравленную кровь выплеснуться из раны. Вот сгусток мрака метнулся к горлу, и был отброшен лишь в последнее мгновение. Но оставшийся там, где он коснулся кожи, ожог медленно, но верно расползался: тело начало тлеть само собой. Владислав упал на колени и зарычал от боли, нащупывая и мучительно отсекая пораженную плоть. Но в этот момент клыки еще какой-то твари вонзились в бок. Последним усилием он отпихнул тварь, но он понимал, что следующий удар будет последним.
И вдруг заклинания, что валились на князя со всех сторон, замерли. Владислав удивленно посмотрел на зависший в воздухе не далее двух вершков стальной диск, чье заостренное ребро непременно раскроило бы ему череп, не останови колдовской полет неведомая воля. За диском застыл целый лес змеиных тел, готовых к броску, а дальше - стая худых, голодных гиен.
Не понимая, почему Врагиня решила пощадить уже почти поверженного противника, Владислав поднялся на ноги. И понял, что колдунья не намеревалась щадить: она застыла тут же, среди порождений своего гнева. На покрасневшем от мучительного напряжения лице ее пылала гримаса еще большей ярости. Она старалась освободиться, но неизвестный спаситель князя не дал возможности.
Миг - и за ее спиной открылся темный, испещренный сребристыми бликами зев межпространства. Другой - и земное воплощение Врагини исчезло в нем. Алчная пасть поглотила пришелицу, чтобы швырнуть в пустоту. Туда, где самый могущественный колдун либо погибнет, либо проживет в безвестности остаток своего долгого, но не бесконечного существования.
- Нет! - закричал Владислав.
Но было поздно.
Ему не пришлось долго гадать, кто решил вмешаться в ход событий. Меж растворяющихся в воздухе, словно миражи, чудовищ, спокойно и величаво шел высокий, широкоплечий человек со слишком пронзительными глазами, чтобы они могли принадлежать смертному.
Князь рухнул на колени, не видя света за болью, застилающей взор.
- Нет, - повторил он шепотом, на чудо уже не надеясь.
- Ты не благодаришь? - бог-творец изогнул бровь. - Люди еще способны меня удивлять.
- Мелиора, - простонал Владислав. - Только она знала, где Мелиора.
- Ах да, твоя женщина, - кивнул Отец. - Жаль, но даже мне не удалось бы выведать, что с ней сталось. Если вершняитку разозлить, можно только отдалить от себя - больше нет способа с ней бороться. Но хватит об этом. Встань наконец.
Владислав почувствовал, как некая сила сама собой подняла его с колен. Он не спрашивал, кто такая вершняитка, его это уже не интересовало. И вовсе не хотел разговаривать с Отцом, ведь тот все равно бы не понял горя: одной смертной женщиной больше, одной меньше, - не все ли равно? Но и отмалчиваться было невозможно.
- Есть ли какой-нибудь способ узнать, где моя жена?
- Нет, - бог-творец недовольно поморщился. Ему было уже не интересно. - Для этого мне придется пару десятков лет собирать рассеянные частицы Эфира в поисках тех, что соприкасались с сущностью твоей жены в последнее мгновение перед перемещением. Это скучно, сложно, да и не понадобится тебе к тому времени, как результат будет получен. Так что послушай хоть раз моего совета: забудь. Возьми себе другую женщину и забудь.
Владиславу показалось, или в бесстрастном голосе Отца действительно на долю секунды прорезались отеческие нотки? Как бы там ни было, долго сочувствовать столь ничтожной беде он не мог.
![[]](/img/b/bondarewa_o_i/1prawoperworodstwaprolog/img_0224_1.jpg)