Бондарева Ольга Игоревна : другие произведения.

Дважды рожденная

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Я родилась второй раз, когда мне исполнилось шестнадцать. Но, конечно, не сразу поняла это.
  В ту ночь я так и не смогла заснуть. Внутри будто вспыхивало что-то нетерпеливым огнем и обмирало в страхе, пробегало дрожью от спины до кончиков пальцев. А уж сердце-то... удивительно, как спящая в трех шагах мать не слышала его отчаянного грохота.
  Повертевшись на стареньких шкурах, я потихоньку выбралась из-под одеял. Собрала в корзинку несколько по-ночному тусклых светляков, едва освещавших нашу теплую пещерку, плотно завязала крышку, подхватила заплечный мешок. Лучше взяться за дневные дела - раньше управлюсь. А ведь вечером...
  Чуть отодвинув загораживающий камень вход, я протиснулась в коридор. Боялась разбудить маму. Где мне было сообразить, что ей тоже не спится. И что смотрит она мне вслед из-под своего латаного одеяла с радостью и печалью, вспоминая юность и мечтая о будущем.
  Выглаженные сотнями ног камни пола в общем коридоре были прохладнее, чем дома; на стене, которой иногда касалось мое плечо, копилась влажная испарина. Выход к ветрам не закрывали сегодня огромными скрипучими воротами, и ночь дышала вниз, под землю пронзительной свежестью, ощутимой даже у поселка.
  Светляки переполошились, почувствовав сквозняк, поползли по плетеным стенкам. Обыкновенно воздух в пещерах неподвижен, в нем не бывает ни жара, ни холода, так что нам почти не нужна одежда.
  - Глупенькие, - засмеялась я, бережно стряхнув их на дно. Это не страшно. Это... прекрасно.
  Может, позвать с собой Тодро? Вдвоем веселее. Я заколебалась, но решительно повернула к темным проходам, ведущим вглубь пещер. Нет. Резвые детские дни уже не наши. А безмолвные ночи еще не наши.
  Близилась Брачная ночь Солнца и Земли. Час, когда Небесный отец спускается к макушкам гор и набрасывает на них свой огненный плащ, а Душа недр поднимается к поверхности, чтобы укрыться его теплом. От этого союза горы зеленеют и расцветают, ручьи с ледников становятся теплее парного молока, и даже голые камни позволяют случайному семечку взглянуть на мир изумленным глазом в венчике лепестков.
  Только в этот день и нам можно выйти к ветрам без толстых плащей из шкур змеенога и лыковых опорок, только сегодня небо не станет жалить ледяным дождем и сдирать кожу с лица и рук морозным шквалом. Влюбленные ветры ласковы и пугливы, как новорожденные слепыши. Они пахнут цветочной пыльцой, играют с распущенными волосами девушек, исподтишка осыпают горстями лепестков.
  Будто ты и не в горах вовсе.
  Камень внезапно оборвался под босой ступней - я инстинктивно ящерицей извернулась назад, упала на четвереньки. А вот сумку не удержала. Внизу глухо стукнуло - судя по звуку, высота четыре-пять человеческих ростов.
  - Растяпа! - обругала себя в сердцах. Так размечтаться, что перепутать ходы! Ну где у меня мозги сегодня, остались дома спать под шкурами?
  Без светляков и инструментов нечего делать в нижних пещерах, будь они тебе трижды родными. Надо спускаться за мешком, но как без оставшихся в нем крючьев? Хорошо, свет есть.
  Я умею лазать. Всю жизнь в глубине. Только внизу растут съедобные грибы, водятся светляки, змеи, мокрицы, пауки с прочной паутиной, а в озерах слепая рыба. Только внизу можно найти металлы для ковки и блестящие камни, за которые народы из ветреных долин платят хлебом.
  Съехав по камням последние десять локтей, я чувствительно ободрала живот. Надо же! Как в кругу щеголять синяками и ссадинами? Придется отказаться от замечательной короткой блузы из паучьей нити, которую сшила мне мама, и одеться в старую рубаху.
  Только со мной такое вечно приключается! И что Тодро во мне нашел?
  Подобрав сумку, я увидела краем глаза красноватое свечение, и резко обернулась, не веря себе. Так и есть! Яйца огненевидимки! Верно, здесь давно никто не ходил, вот тварь и устроила гнездо. А тут я... Некогда раздумывать, трогать ли кладку, или скорее уносить ноги. Если бы самка была рядом, от меня уже остались бы угольки.
  Пять яиц, небольших, с мой кулак, теплые и пахнут серой. Их гладкие полупрозрачные чешуйки похожи на застывшие наплывы стекла, а внутри рдеет ветвистая сердцевина, словно наполненные кровью сосуды. Каждое можно выменять на новый дом, полный скарба, или запас зерна на целый год, или на горшок золотых кругляшков, которые так любят народы снаружи, или... Такое богатство и во сне не приснится.
  Дрожащими руками я осторожно сложила яйца в заплечный мешок и бросилась по отвесной стене наверх. Но не успела преодолеть и половины пути, как в расщелине раздался отчаянный визг. На миг мне стало жаль мать, которая поняла, что потомства нет в гнезде. Пусть даже это огненевидимка, и сейчас она поджарит мне пятки.
  Запоздало я раскаялась, что забрала все. На что мне пять? Хватило бы одного, а твари, может, не было бы так обидно.
  Смутно помню, как взлетела наверх, нырнула в коридор, как чувствовала приближение жара, как начали закручиваться в спирали волоски, выбившиеся из тугого узла на макушке, и нагрелись пряжки одежды, как темнота хрипела и жестко терлась о камень, мимо которого я только что промчалась. Огненевидимка слишком велика, чтобы преследовать человека в лабиринте, но коридор, как назло, расширялся.
  Вот оно, спасение! Знакомая щель. Правда, мы с Тодро играли здесь лет десять назад, когда были куда меньше. Я с разбегу нырнула в дыру, вытянув руки с мешком и корзиной перед собой. Набила синяков на локтях и коленях, но тут уж не до красоты. Когда, извиваясь ужом, ползла по лазу, ногу хлестнуло раскаленное щупальце. Я зашипела от боли, но не остановилась.
  Горестный визг невидимой твари означал, что я спасена. Душа недр! Я внезапно обмякла от облегчения. И почувствовала, что задыхаюсь. Щель была слишком тесной, она не давала вдохнуть полной грудью, а бедра, кажется, застряли... Ну нет! Пещеры у меня в крови, и пока ни разу не подводили. Цепляясь пальцами и отталкиваясь подошвами, я все же продвигалась. Боль накатывала волнами. Ход изгибался; мне приходилось расплющиваться и собираться, обламывать ногти и выворачивать руки из суставов.
  Ослепительный свет ударил по глазам так, что я едва не потеряла сознание. Воздух волной полился в легкие. Издалека донесся детский крик.
  Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем голова начала что-то соображать. Я лежала на полу, подобрав под себя руки и ноги. Светляки в корзинке уже разгорелись, как бывает днем. Все тело болело, от безрукавки и даже кожаной юбки остались одни лохмотья.
  С трудом поднявшись на ноги, я побрела домой. Я слышала крик ребенка - значит, поселок недалеко. Что это был за свет? Уж дело не в жалких козявках в корзине. Так ярко бывает только снаружи, где ходит Слепящее Светило. Может, это яйца? Откуда мне знать, как они себя ведут, у меня никогда не было ни одного.
  
  - Н-да, Анум, - поцокала языком Двани, перебирая узловатыми пальцами горшочки с целебной мазью. - Вот так прихорошилась ты перед Танцем невест!
  Из-за обильной седины, серебрящей светлую косу знахарки, и частым морщинкам у глаз Двани казалась старухой, хотя ее дочь Имра почти моя ровесница. В их тесном каменном закутке стены были изрыты нишами для снадобий, словно ходами мелкозубок. Над столом висела связка чуть живых светляков, а пол занимали две постели из вытертых от времени мехов - вот и вся обстановка.
  - А ты сможешь танцевать? - встревоженно спросила Имра. Она сидела передо мной на корточках и аккуратно смазывала страшноватый вздувшийся ожог на щиколотке.
  - О, не сомневайся, - улыбнулась я. Если кто и может нынче пропустить выход в круг, то не я.
  Не важно, что будет у меня болеть и как сильно. Сегодня лишь одна девушка встретит неотрывный взгляд жениха. Лишь одной будет протянута чаша с хмельным цветочным настоем. Лишь ей будет позволено решать, пить ли, и принимать ли золотую цепь, запирающую вход в пещеру мужчины.
  И я знаю, кого выберет Тодро. Все знают. Мы вместе с детства, неразлучны, будто две руки.
  Я улыбнулась своим мыслям. Как хорошо быть желанной.
  И как грустно одиночество. Если бы я могла чем-то помочь знахарке и ее дочери - чем-то кроме дружбы и участия. Но, боюсь, им нужно нечто совсем другое.
  Много лет назад Двани вышла замуж за мужчину из долины и уехала с ним из нашей пещеры. Но вскоре, овдовев, вернулась с малышкой на руках. Имра похожа на отца: у нее невероятные пламенно-рыжие волосы - и красить не надо - а кожа будто подрумяненный бок медового пирога. Иногда мне кажется, Имра так и не сумела привыкнуть и полюбить нашу жизнь. Они с матерью всегда немного в стороне: жители поселка по праву, но не по сердцу.
  - Послушай, Анум, - шепнула Имра, когда Двани вышла за водой, чтобы промыть мои раны. - Не знаю, смею ли просить... Но знаешь, я бы тоже хотела танцевать сегодня у ветров.
  - Конечно! - кивнула я.
  Брачная ночь - праздник для всех, не только жениха и невесты. Девушки должны выходить в круг, юноши - засматриваться на них, взрослые - готовить угощение, петь и следить за порядком, а дети - конечно, путаться под ногами. В прошлом году мы с Тодро дразнили его старшего брата, который пунцовел от наших подначек, будто плоды маранды, таскали с подносов сладкие орехи, рвали охапки цветов...
  - Анум, ведь ты плетешь украшения из каменных волос, - запинаясь, перебила Имра мои мысли. Она всегда так говорит: робко и неуверенно, будто не ждет, что ее станут слушать. - Ты не могла бы одолжить мне на время что-нибудь... Пусть, незаконченное, или самое маленькое, я верну завтра, обещаю!
  Ах, вот оно что! Какая девушка осмелится выйти к ветрам в канун Брачной ночи без мерцающего синими искрами браслета, обруча или ожерелья? Лишь та, что еще не созрела для Танца невест.
  Обычно девушки делают себе убор сами, но Имра полжизни провела в долине - где ей уметь справиться с каменными волосами? Гладкие и жесткие нити гнутся плохо, их нужно долго разминать костяными лопатками, иначе волос может лопнуть и пропороть руку не хуже звериного когтя. Но украшения из каменных волос ценятся не только у нас, в горах. Люди из долин приезжают за драгоценностями для своих женщин и, взяв в руки браслет, подолгу следят за завораживающей игрой синих огоньков внутри то ли каменной, то ли металлической нити. На одну вещицу уходит несколько месяцев, и на каждую, сделанную на продажу, находится покупатель раньше, чем она бывает закончена.
  Я прикусила губу. Новый браслет лишь начат, его вряд ли можно надеть. Но...
  - Конечно, я помогу тебе, - тряхнула головой я. - Идем!
  Держась за руки и хохоча, мы выскочили из комнатки Двани и бросились к моей, расталкивая прохожих по-праздничному оживленного поселка. Я думать забыла о боли, о недавнем риске и даже о несметном богатстве, небрежно брошенном в сундук. Такие мелочи, ведь впереди счастье!
  Взрослые нас не ругали - лишь провожали понимающими, насмешливыми и даже немного завистливыми взглядами.
  В стене нашей с мамой пещеры укреплено серебряной зеркальце, а под ним шкатулка. Мы бросились на каменный пол, поджав ноги, и я откинула крышку:
  - Вот! Выбирай.
  Для Танца невест я сплела себе замысловатый браслет едва не на все предплечье и налобный обруч - тонкий, зубчатый, столь изящный, что в нем мне даже начинало нравиться бледное отражение в зеркале. Мелькнуло искушение поскорей отдать Имре браслет, но она уже схватила обруч и надела:
  - Что скажешь?
  Вязь каменных волос искрилась на пламени ее локонов куда ярче, чем на моих. Ладно тебе, Анум! Для Тодро ты хороша и в старой мешковине. Я улыбнулась:
  - Ты ослепительна! Дарю.
  Счастливая Имра убежала, а я собрала поближе ползучих светляков и вынула любимую драгоценность: деревянный гребень. Когда я была совсем маленькой, его выменял отец, тогда еще молодой и здоровый, с каждой охоты приносивший добычу. В те дни в нашей пещере всегда пылали жар-кристаллы. Стены покрывали серебристые плетенки из змеиных кож и расписные паучьи холсты. В трещинах росли пряди каменных волос и переливались синими сполохами, а светляков было так много, что они сыпались с потолка в чашки с супом. Мы с мамой со смехом вылавливали их и прятали под одеяло, чтобы не слепили глаза.
  Это было давно. До того дня, когда отца, привязанного к двум копьям, молча принесли другие охотники.
  У нас остался десяток светляков. Красивые вещи пришлось выменять на инструменты. Мама пряла паучью пряжу, не обращая внимания на яд, от которого кожа на руках слезала лоскутами. Из остриженных под корень каменных волос я вечерами плела браслеты, серьги и обручи, а дни проводила в глубине пещер.
  Но жизнь не останавливается. Мы давно перестали грустить о прошлом.
  Я улыбнулась своему серебряному отражению, дернула шнурки из закрученного узла и встряхнула свободными волосами. Гребень коснулся белокурой копны. У других девушек гребни металлические, и их косы темнеют от расчесывания. Некоторые для красоты расчесывают несколько прядей чаще, вплетают белые паучьи ленты, синие каменные волосы и алые волокна ильги. У меня почти бесцветные косы, но разве это важно? Для Тодро они красивее всех.
  
  Выйти к ветрам - как нырнуть с разбега в ледяное подземное озеро. Только еще страшнее. Над тобой нет прочного свода! И порой кажется, что в далекую синь можно упасть и захлебнуться, ведь у неба нет берегов, и оттуда некуда выбраться. Ты стоишь на маленьком утесе, а вокруг тебя пустота, где бессильно теряется взгляд, - все зыбко и ненадежно. С непривычки кружится голова. Ты осваиваешься через некоторое время, но величина внешнего мира, избыток воздуха, вздымающего каждый волосок на коже, угнетают сознание. Если остаться снаружи слишком надолго, можно повредиться рассудком. И тогда конец. За самым теплым днем в году в горы приходит Стужа, что не щадит ничего живого. Мы должны вернуться в пещеры раньше, чем почувствуем ее дыхание.
  Слепящее Светило уже ушло за серые пики, над ними протянулись пурпурные щупальца облаков, словно лапы огненевидимки, какими я их представляла. Вскоре милосердная тьма приблизит горизонты.
  Я спешу вниз с холма. Ветер треплет длинную юбку, бросает в лицо пряди волос, травинки щекочут босые ступни. Я, возможно, впервые в жизни не боюсь простора - я наслаждаюсь тем, что люди долин называют свободой. Счастье обнимает меня, словно нежные материнские руки.
  Взрослые, дети и юноши уже собрались в большой ложбине между двух выветренных скал. Девушки приходят позже - так положено. Громадные костры освещают площадку для праздника, и вечер отступает, сгущается, притаившись за нагромождением валунов. Уже совсем легко забыть, что в нескольких шагах начинаются осыпающиеся тропы и глубокие ущелья, отделяющие наш край от всего мира.
  Издалека я вижу Тодро. И забываю о музыке, доносящейся из полумрака, угощении из редких яств, подругах рядом со мной. Даже забываю взглянуть на маму, что с другими матерями стоит у костра Души Недр.
  Тодро невысокий, худощавый и крепкий, словно костяной нож, доставшийся ему от предков. Из тех, что со временем становятся тверже стали. Он спокойный, искренний, упорный. Даром, что ли, только он сумел вырубить новую комнату в поселке, куда сможет привести молодую жену. Другие юноши ждут, пока освободятся старые - и кто ж знает, сколько придется ждать.
  Первой к веселой толпе подбежала Имра. Обруч переливался синим на рыжих волосах, и юноши провожали ее взглядами - красавица! Тодро улыбнулся: узнал мою работу. Только он умеет так улыбаться: по-мальчишески открыто и тепло. Я бросилась было к нему, но шаги давались с трудом, будто камни привязали к ногам. Вдруг, неожиданно, за один день, мы изменились - как мне теперь говорить с ним? Мы встретились взглядами - и оба потупились, оробев. Тодро отвел глаза. Я отступила в тень. Это последний вечер нашего детства, нам неловко до жаркой краски. Ведь скоро начнется нечто совсем иное.
  Время летит невероятно быстро. Я не могу есть и пить, с трудом понимаю, что мне говорят, лишь кружусь в танце так, что не чувствую ног. Сполохи костров мешаются с искрами каменных волос, блеском глаз, светом разгорающихся звезд. Все кажется нереальным, но это происходит!
  Барабаны грохочут, словно горный обвал. Круг девушек распадается. Вперед выходит мужчина с чашей в руках. Тодро идет медленно, будто ноги не слушаются - как я его понимаю! - а вслед ему летят веселые подбадривания. Так испокон веков соединялись наши предки, так будет продолжаться и тогда, когда наши имена перестанут произносить.
  Пусть бы эта минута продлилась дольше! Ведь она не повторится. Успеть бы осознать, что она значит, да где там...
  Тодро останавливается в нескольких шагах. И протягивает чашу, неотрывно глядя в глаза девушке.
  Не мне.
  Счастливо рассмеявшись, Имра принимает чашу и делает глоток. Тодро вешает золотую цепь ей на пояс, берет за руку и ведет к материнскому костру.
  Музыка останавливается, раздаются приветственные крики. Но некоторые звучат неуверенно. Мне достается едва не больше недоуменных взглядов, чем связанной навечно молодой чете.
  Двани удивлена не меньше других, она кусает губы и хмурится, но отвечает на поклон юных мужа и жены. Праздник продолжается. Девушки говорят мне что-то, вроде бы, сочувственное.
  Только когда Тодро и Имра скрываются в толпе, я будто прихожу в себя. Только тогда нечто страшное стискивает острыми когтями сердце прямо в груди, пропарывает в нем глубокие борозды, из которых брызжет горячая кровь. Странно, что земля вокруг меня не становится багровой. Впрочем, может быть и становится. Я плохо вижу. Я безмолвна и неподвижна, кто же это заходится в плаче далеко от меня и одновременно во мне?
  
  Рассвет застал меня на камне у края обрыва. Я никогда прежде не видела, как из-за гор встает Слепящее Светило. Как сияют заснеженные пики, а сизые тени мостами протягиваются через пропасти. Вчерашняя зелень налилась алым и золотым. Цветы обратились колосьями, что с шорохом колышутся на ветру, торопясь рассыпать семена до прихода Стужи. Земля будто живая у моих ног.
  Красиво.
  Почему я все еще способна сознавать красоту? Мой мир исчез, сгорел в ночных кострах и развеян пеплом. Может, именно поэтому. Ничего уже не будет, кроме этого рассвета. Вот и светило больше не слепит меня, а пустота не пугает.
  За плечами Светила вьется темный плащ, и синева неба чернеет там, где оно прошло. Сквозь тьму проглядывают звезды и тянут к земле свои ледяные пальцы.
  Никто из живых не видел, как приходит Стужа. Ворота в пещеры давно наглухо заперты, мои соседи жгут жар-кристаллы и жмутся поближе к очагам.
  Холод разрывает небесный свод и несется вниз снежной стрелой. Сам воздух обращается в кристаллы льда на его пути. Скалы покрываются изморозью, трава коченеет. Пурга настигает глупую птицу, не успевшую найти укрытие, и она камнем падает в пропасть.
  Меня накрывает Стужа. Я инстинктивно вскидываю руки, пряча лицо - и чувствую, как лопается кожа, хрустят затвердевшие мышцы. По ладони протягивается кривая трещина, словно на расколотом камне. Нет боли, нет крови. Ничего нет. Только открытые глаза засыпают снежинки.
  
  Я думала, за снежной пеленой найду забвение. Почти нашла. Но провалиться в сон безвременья не давал чей-то отчаянный, мучительный плач, что доносился из остановившегося сердца. Далекое тепло искоркой во тьме согревало то, что от меня осталось. Я хотела отвернуться от этой искорки, оттолкнуть ее. Я пыталась. До тех пор, пока...
  Обрушилась такая боль, что я беззвучно закричала, вторя внутреннему плачу. Вот она расплата за миг - час? день? - бесчувствия. Обмороженное тело терзало и выкручивало, из ран хлестала кровь.
  Почему я не умерла? Никому прежде не удавалось пережить Стужу.
  Почему я?
  По сугробам за мной тянулся кровавый след. Стужа ушла, а принесенная ею зима с оторопью наблюдала за единственным живым существом среди непроглядной метели. Я не думала, что делаю, в голове было пусто, как в заброшенной штольне. Просто инстинкт, боль и холод несли домой.
  Я очнулась в каморке Двани. Закашлялась. Тело мучительно саднило, словно с меня живьем содрали кожу, но целебные мази и бальзамы уже делали свое дело, притупляли чувства. Сгорбившись, знахарка сидела у очага и шептала что-то на незнакомом языке. Одинокий жар-кристалл озарял ее острый нос, тонкие губы.
  - Когда я жила в долине, много слышала о двух странных женщинах, - пробормотала Двани, не оборачиваясь. - Даже один раз видела их дом на отшибе. Очень древние старухи, никто не знал, сколько им лет. Они были совсем одинаковыми, а звались одна Старшей, другая - Младшей. Говорили, они обладают удивительной силой, потому что едины. Могут исцелять, видеть на большие расстояния, знать о том, чего никогда не встречали, предвидеть будущее, повелевать дикими животными, крушить камни голыми руками... Много чего еще. Не знаю, что правда, а что вымысел. Знаю только: одна не могла умереть, пока жива вторая. Для этого они и встретились однажды, поселились вдвоем. Потому что очень устали так долго жить. Ждали случая, чтобы вместе. Тем временем помогали людям иногда. Иногда отказывали. Их боялись, но шли.
  - Зачем ты мне это... - просипела я.
  - Пережить Стужу можно только в одном случае, - сказала Двани. - Если кто-то другой живет за тебя.
  - Но я не обладаю никакой... силой.
  Пожевав губами, знахарка сцепила руки на коленях, обтянутых дырявой юбкой:
  - Значит, Младшая родилась недавно.
  Я отвернулась, устав слушать нелепые бредни. Какое мне дело до ее выдумок? Дочь этой женщины лишила меня счастья. Случайность позволила мне остаться в живых. Значит, придется жить.
  Я вдруг впервые заметила, как низко над головой нависает тяжелый свод. И поняла, что в пещере душно, спертый воздух тяжелый и давит на грудь.
  С шорохом отодвинулся камень у входа.
  - Анум жива? - равнодушно спросила Имра.
  Что она здесь делает, вяло удивилась я. Молодая жена не смеет возвращаться в родное жилище до следующей Брачной ночи. Иначе подумают, что муж ей не понравился, и она сбежала назад, к матери.
  - Я же знала, что она в пещерах. Спряталась в глубине, - с горечью продолжала Имра. - А Тодро вбил себе в голову, будто она не вернулась. И будто виноват перед ней...
  Что-то было не так. Потухшие глаза соперницы, искусанные губы. Имра взяла с полки нож, перекинула через плечо рыжую косу и... принялась обрезать волосы.
  - Что ты делаешь? - Я подскочила на ложе, забыв обо всем. Волосы остригают только вдовы!
  - Его нашли, - ахнула Двани, заломив руки.
  - Охотники только что принесли тело. - Имра бросила на пол нож вместе с криво отрезанной косой и посмотрела на меня: - Тодро до последнего искал тебя. Даже когда стали закрывать ворота, все еще надеялся, не уходил...
  Тьма поплыла перед глазами. Что же вы натворили, Недра?
  Что же я натворила?
  
  К босым ступням липнут песчинки: уводящий вниз пол скользкий от влаги. Камень всегда льет слезы после ухода Стужи, оплакивая унесенные ею жизни. А мы не плачем, ведь жизнь идет рука об руку со смертью. У нас так заведено. Через год волосы Имры отрастут, и она сможет вновь выйти в круг. Если захочет.
  Вот и знакомый обрыв. Рядом пустое гнездо огненевидимки.
  Я осторожно укладываю ало рдеющие яйца в углубление. Мать скоро появится здесь. Я знаю.
  Впрочем, она уже здесь. Воздух накаляется около моего лица, и я чувствую, как на совсем недавно зажившей коже вздуваются ожоги. Тварь не видна, но я уверена: она испытующе вглядывается в мои глаза. Она не знает, почему я вернула отнятые яйца. Но больше не боится за них.
  Не торопясь, я покидаю коридор. Ожог на щеке лопается и начинает болеть.
  Прости, Младшая, досталось тебе от меня.
  Но знаешь, однажды мы встретимся. Я попрошу прощения, хотя ты и сейчас понимаешь, зачем я это делаю.
  Жизнь - единственная ценность, которая есть на свете.
  
  ***
  
  Я всегда знала, что не одна. Что где-то далеко живет Старшая - умная, опытная, сильная. Лучшая часть меня.
  Мать только вздыхала, когда соседки шептались, что я родилась слишком взрослой. Отец изумлялся, почему вместо первого "мама", как положено годовалому ребенку, я пытаюсь говорить длинные фразы на языке дикого горного народа. Он сам родом с севера, и лишь поэтому когда-то слышал такой язык. А я даже больше, чем он, похожа на северянку: светло-серые глаза, белокурые, почти бесцветные волосы. В смуглой толпе южного Нихана мы с ним как две заблудившиеся снежинки.
  В три года я хорошо пряла, помогала матери по дому, чинила отцу сети, плела прочные пояса из камышового волокна. Я всегда знала, когда придет шторм или штиль, вернется отец с уловом или без, и хорошую ли сегодня дадут цену на рыбном рынке. В пять я безошибочно предсказывала, кому скоро придется плакать, а кому - улыбаться: приближающееся счастье осветляло и проясняло даже воздух вокруг человека. А близящееся страдание размывало и обесцвечивало краски. Я видела, когда к кому-нибудь подкрадывалась болезнь: его кожа становилась полупрозрачной, с желтизной. И даже иногда могла посоветовать лекарство.
  Однажды Брант, приятель отца, служивший в городской страже, перестал к нам заходить на кружку пива, которое мама варила лучше всех в рыбацком квартале. Говорили, его пырнули заговоренным клинком при попытке арестовать грабителей в доме ювелира, рана воспаляется и медленно сводит молодого еще человека в могилу. Мне нравился Брант: у него была смешная редкая бородка, которая, как он думал, делает его солиднее, легко краснеющие щеки и улыбчивые глаза. Брант всегда разговаривал со мной серьезно, словно со взрослой девушкой, и это было приятно. Поэтому я спрятала в карман яблоко и втихаря сбегала на пыльный чердак, который он снимал у пожилого булочника.
  - Да ты никак спятила, мелкая! - рассердился Брант, отмахиваясь от яблока. - Так далеко по городу, одна. Твой отец меня убьет.
  Стражник кутался во влажное от пота, сбившееся одеяло и выглядел страшновато. Я было попятилась, но Старшая настаивала, что сердится он понарошку. Заставила принести воды, нож и засучить рукава. Брант ни в какую не хотел показывать мне раненый бок, но я и через задубевшие от крови повязки видела причину. У вора было никакое не заговоренное лезвие, а старое, ржавое и сточенное: кусок железа остался в ране и не давал ей зажить. Брант сопротивлялся, но очень ослаб за последние дни: мне без труда удалось вычистить, промыть и перевязать порез.
  Через некоторое время Брант совсем выздоровел. С тех пор он стал приходить в гости еще чаще. А как-то, изрядно хлебнув пива, сказал, будто бы в шутку:
  - Твоя дочь, Симор, настоящее чудо. Вот подрастешь, Айла, я приду и попрошу твоей руки.
   Я зарделась так, что уши запылали, а щеки закололо как иголочками. И убежала, провожаемая смехом отца с матерью, в котором, однако, звучала и гордость.
  А Старшая тогда почему-то разозлилась. Она не верила в обещания мужчин.
  Брант больше не заговаривал о сватовстве, но взял себе за правило каждый раз приносить игрушки: очень красивые, старательно вырезанные из дерева и раскрашенные куклы, зверюшки, кораблики с настоящими парусами. Я вежливо благодарила и расставляла дары пылиться на полке в своем закутке за шторой.
  Меня мало привлекали детские игры, и с ровесниками я почти не дружила. Не только потому, что было скучно изображать взрослых и болтать о пустяках. Старшую пугал город: шумные толпы незнакомцев, запряженные лошадьми повозки на узких улочках, простор морского побережья, оглушительные свары чаек и резкие запахи лодочной пристани. Но вскоре она привыкла: дочери рыбака не провести всю жизнь под крышей. Когда я в десять лет стала выходить в море с отцом на пляшущем по волнам баркасе, она сперва пугалась до обморока. Пугался и отец, бросался поднимать меня, брызгать водой и хлопать по щекам:
  - Айла! Что с тобой, детка?
  Старшая смущалась, глядя в его обеспокоенные, синие, как море глаза. Думаю, она любила его едва не больше меня, ведь у нее давно не было своего отца. И ей давно не приходилось вот так, как мне сейчас, опираться на чье-то крепкое, теплое плечо, чувствовать заботу и защиту.
  А потом нам со Старшей даже стал нравиться упругий ветер, бьющий в лицо, плеск о киль белых бурунчиков, гудение натянутого паруса и солнечные блики. Тогда нам становилось весело и чуточку страшно, совсем как в те дни, когда она навещала знакомый выводок огненевидимок.
  В то утро, когда на востоке начала собираться призрачно-лиловая туча, я впервые ошиблась, предсказав бурю. Ни назавтра, ни в ближайшие дни на небе не появилось ни облачка. А туча продолжала темнеть, наливаться багровым, как густеющая кровь. Казалось, она излучает собственный странный свет, и от этого у всех нас тени сдвоились: прилипла еще одна, серая и рваная, будто старая паутина. Я чувствовала исходящий от тучи ужас, но не понимала, что происходит. Пока не стало слишком поздно.
  Мы с отцом рыбачили в море, когда грозовой восточный горизонт пролился тремя тощими, словно голодные псы, шхунами. Корабли с потрепанным такелажем, без флагов шли круто к ветру, срезая макушки волн.
  Увидев их, отец вскочил на банку, с тревогой прищурился.
  - Уходим, Айла, - бросил он мне, прыгая на весла. - Живо!
  - А сети? - вздрогнула я. Хотя от серого ореола вокруг кораблей стало жутко и мне.
  - Не до них.
  Дрожащими руками я достала запасные весла и вставила в уключины. Старшая услышала мою панику и поддержала. Мы налегли - баркас стрелой полетел по воде.
  Но нас уже заметили. Как мы ни старались, шхуна приближалась быстрее. Когда с борта нацелились два десятка аркебуз и прозвучал приказ, пришлось остановиться.
  Я ожидала, что, поднявшись на палубу, увижу кровожадных убийц, источающих злобу и жадность. Но команда пиратского корабля состояла из потрепанных жизнью людей, которым было мало что терять кроме собственной жизни. Одни спокойно лазили по реям, управляя парусами, некоторые перебрасывались шутками и хохотали, другие точили и чистили оружие. Их было много, сотня, может, больше. К предстоящему набегу пираты относились деловито, как к трудной и привычной работе. Над многими витала аура смерти или тяжелых увечий, но будущее их не заботило. И в этом-то заключался весь ужас. Молить о милости можно, когда убийца сознает, что творит страшное. И бессмысленно, если для него человеческая жизнь не важнее блошиной.
  Капитан шхуны носил атласный камзол, начищенные сапоги и гладко брил смуглый подбородок. Когда-то он принадлежал к знатной семье и, видимо, по-прежнему считал себя вельможей.
  - Какие чудесные волосы у твоей дочери, мэтр. Чистое серебро, - с усмешкой протянул он, наматывая мою косу на лишенную трех пальцев левую руку. - Я оставлю локон на память, ты не против, дитя?
  Срезав прядь у виска, обнаженный клинок переместился к моему горлу.
  - Что вам нужно от нас? - Отец рванулся из держащих его рук.
  - Фарватер. Мы можем найти его и сами, но с твоей помощью будет быстрее.
  - Но я рыбак, а не штурман!
  Капитан нахмурился. Он не любил прямых взглядов и еще больше - отказов. Нож скользнул по моей щеке, заструилась кровь.
  Я чувствовала, как Старшая возмущенно сжала кулак. Я могу вывернуть руку этому человеку из сустава, ведь он не ожидает такого от девчонки. Но со всей командой мне не справиться.
  - Ты не раз видел, каким путем идут в гавань торговые корабли, верно?
  Отцу пришлось подчиниться.
  В городе подняли тревогу, когда шхуны прошли половину пролива. В крепости на скале торопливо затрубил горн, забегали люди. Форт огрызнулся поспешными залпами, но ядра лишь вспенили воду, только два или три выбили щепу из фальшбортов. Невероятная наглость пиратов застала защитников врасплох.
  Едва корабли миновали пролив, мы с отцом перестали быть нужны. Завороженная летящими ядрами, я едва не пропустила миг, когда капитан кивнул своим головорезам. Но отец знал, что так будет. Одним сильным толчком он столкнул меня за борт. Падая, я увидела, как он бросился к ближайшему пирату, перехватил меч, попытался отнять...
  - Нет!
  Я провалилась под воду. Крик стоял у меня в ушах - это кричала Старшая.
  Зеленоватую, наполненную пузырьками толщу пробило еще одно тело, от которого потянулся широкий кровавый след.
  Отчаянным усилием я подплыла к отцу, схватила за рубаху, потащила наверх. Когда мы вынырнули, он закашлялся. На губах показались кровавые пузыри. Серая тень полностью наползла на него.
  - Нет, - шептала я, изо всех сил удерживая отца на поверхности. Он вдруг стал слишком тяжел, слишком. Старшая помогала, но от холодной воды у меня начало сводить мышцы. Отец открыл глаза; их синева совсем потускнела. Но голос был тверд, как всегда:
  - Уплывай, Айла, - приказал он.
  - Я тебя не брошу...
  - Ты не вытащишь меня, а утонешь рядом. Уплывай, ну же!
  От этого усилия он вновь потерял сознание.
  А я поняла, что не смогу. И Старшая поняла.
  Тонуть тяжело. Когда легкие горят огнем и, кажется, сейчас лопнут, невозможно не вздохнуть. Но от морской воды, ворвавшейся в грудь, легче не становится. Боль раздирает тело, рвет на куски, перед глазами мелькают чудовищные видения.
  Старшая корчилась и стонала где-то там, далеко, но дышала за двоих, и когда сознание прояснялось, я двигалась к берегу, как могла.
  Мы выбрались на каменистую отмель, когда отец был уже мертв. Я лежала рядом без сил, без мыслей, без движения. Глядела в его открытые глаза. Видела, как из только что сильного, надежного, любимого человека медленно уходит свет и тепло. Как исчезает родная душа, а на его месте остается пустая оболочка. Слез не было, только всепоглощающая боль.
  Когда на фиолетовое, подпаленное рыжими сполохами небо поднялась луна, я понемногу начала чувствовать. Слышать. Осознавать. Не с первой попытки удалось пошевелиться, заставить кровь прокладывать себе дорогу по жилам.
  Пора идти.
  Ноги, будто деревянные, срывались с обломков скал, но посиневшая от холода кожа не чувствовала ударов. Мокрые лохмотья, в которые превратилось платье, цеплялись за камни. Ботинки остались на дне. Оранжевое пламя пожаров отражалось в спокойной воде гавани, и казалось, море горит, а тени утесов прыгают вокруг, прячутся и неожиданно вырастают на пути.
  Ты до сих пор полагала, что главное в этом мире - жизнь? Но вот миг, когда смерть становится нужнее. Жизнь больше невозможна без смерти.
  Старшая сильно прикусила губу.
  Да, мы выучили этот урок вместе.
  Предместья казались вымершими. Те, кто мог убежать или затаиться, так и сделали.
  Горели склады у пристани и несколько домов на Торговой улице. Чем ближе - тем яснее прорисовывались контуры притихших зданий, заборов, брошенных повозок и пожитков. Громче слышались крики. Пираты грабили город.
  Из дома с вывеской винодела доносились безостановочные женские вопли. Дверь висела на одной петле. Я подняла деревянные вилы, что валялись рядом с телом мужчины. Я очень плохо соображала в ту минуту, иначе задумалась бы, что могу против закаленных в стычках разбойников.
  Наверное, растрепанная десятилетняя девочка с рогатиной не очень смутила плотного чернобородого пирата. Он лишь приподнялся над распростертой перед ним женщиной:
  - Кыш!
  Размахнувшись, я швырнула вилы - чтобы хоть напугать.
  Деревянные зубья пронзили горло негодяя и прочно засели в стене, пригвоздив его как мошку на булавке. В ошеломлении я наблюдала, как кровь стекает по грязной робе и новому, слишком тесному кафтану, по дергающимся голым ногам и спущенным штанам.
  Оказывается, вместе мы со Старшей больше, чем просто две девчонки...
  Я предпочла бы узнать об этом иначе.
  Не обращая внимания на хрипы умирающего, я сняла с него перевязь с мечом и пистолетами. Повернулась и шагнула за порог.
  В рыбацком квартале было тихо: разбойников не интересовали нищие лачуги. Мамы дома я не нашла, но куда она делась, гадать бесполезно. Надеюсь, ей удалось спрятаться, как и соседям. Я двинулась дальше, к центру города.
  Трое грабили большой дом. Таскали узлы и сундуки, сваливали на телегу с запряженной в нее клячей. Двоих я убила выстрелами из пистолетов в упор. Третий заревел от ярости и бросился с занесенным клинком. Я отпрыгивала, ускользала, выжидала - и рубила. Неумело, но сильно. В конце концов он упал.
  Пистолеты пришлось бросить: я не умела их заряжать. Но в телеге со сваленным добром нашлись лук и стрелы. Старшая ободрилась. Не зря она стала охотиться вскоре после моего рождения.
  А потом все слилось в какую-то чудовищную фантасмагорию, за которой я словно бы отстраненно наблюдала со стороны. Наверное, так и начинается безумие. Картинки менялись стремительно, как россыпь зерна под жерновами. Грохот и стоны, драки и резня, холодные тени, черный дым и жгучий, как клеймо, жар пламени. Кровь текла по рукам, и я понятия не имела, моя или чужая. Все равно.
  Я не могла уничтожить всех. Но мне нужен был один. Тот, кто мнит себя высокородным, которому по праву позволено больше, чем другим.
  На Губернаторской улице небольшой отряд городской стражи, спина к спине, все еще сопротивлялся. С ними играли, как кошка с мышами: нападали и отступали. Время от времени вперед выходил аркебузир и приканчивал одного из солдат.
  Среди стражников я увидела Бранта. Забрызганный кровью с ног до головы, осунувшийся, с мечущимся взглядом, он едва походил на самого себя.
  Руки, словно по собственной воле, вскинули лук, в пропитанном гарью воздухе замелькали стрелы. Но пиратов было десятка два, и они быстро оправились от изумления. Запоздало подумалось: не стоило связываться с большим отрядом. Но как не помочь тем, кто еще жив? Раз уж не смогла спасти отца...
  Увернувшись от пиратского меча, я бросилась бежать. Через несколько шагов подпрыгнула и подтянулась на балкон доходного дома, что нависал над мостовой. Стрелять в разбойников оттуда было даже удобнее - вот только я не могла собирать стрелы, и они кончались. Двое пиратов высадили дверь дома, и уже грохотали сапогами по лестнице.
  Пришлось бежать дальше. Перепрыгнуть узкую улицу не сложно, но пальцы скользили по карнизу, плашки черепицы шевелились под заброшенным на край коленом.
  В горячке я совсем забыла про аркебузира. Шипение горящего фитиля и резкий щелчок напомнили о нем. Но деться мне было некуда.
  Пуля ударила в спину. Ладони, что цеплялись за крышу, вдруг стали не моими. Набитыми ватой руками куклы. Падения на брусчатку я не почувствовала.
  
  Связанные стражники и другие пойманные сидели рядом с моим телом, которое тоже бросили на повозку показать капитану, как какую-то диковину. Брант все возился сзади, пытался заломленными руками накрыть мои плечи старым мешком.
  - Оставь девочку, - буркнул его сосед. - Не видишь - она...
  - Замолчи, - оборвал Брант. Он стискивал зубы, но хриплое дыхание больше походило на всхлипы.
  Повозка с будущими рабами медленно стучала колесами к причалу среди другой добычи. Занимающийся рассвет гнал с моря бриз, пепел поземкой стлался по улицам.
  Я старалась не двигаться, хотя боль простреливала под лопаткой, спускаясь по позвоночнику в ноги. Это пройдет. Зажили же без следа у Старшей трещины от Стужи.
  Помощь уже близко.
  - Вот она, - сказал кто-то, стаскивая меня на землю.
  Удержать стон было самым трудным за сегодняшнюю ночь.
  - Вы посмотрите, - изумился тягучий голос, который я не забуду никогда. - Неужели та самая девчонка, дочь рыбака? Перебила из лука - скольких?
  - Одиннадцать человек.
  Еще проткнутый вилами и пара-тройка с перерезанным горлом. Кажется.
  - Вот как, - капитан наклонился, убирая у меня с лица волосы. - Жаль, что мертва. Выживи она, пожалуй, предложил бы место юнги.
  Мои пальцы нащупали кинжал у него за поясом. А глаза уставились прямо в его - карие, широко распахнувшиеся от потрясения.
  - Я бы отказалась! - бросила я. Погружая лезвие в белое, высокородное горло.
  Вопли ужаса и ярости оглушили меня, десяток человек бросились с занесенными мечами. Но в этот момент пристань накрыл невыносимый жар.
  Такой, от которого высыхают глаза, закручиваются в спирали волосы и обнаженная кожа вздувается волдырями.
  Я с трудом поднялась на ноги. Указала на повозки с награбленным, причаленные шлюпки, стоящие на рейде шхуны.
  Огненевидимка прыгнула на ближайшую телегу - та мгновенно занялась. Завизжала перепуганная лошадь, кинулась вскачь, сбрасывая возницу под колеса. Невидимая тварь перескочила дальше.
  Воцарился хаос. Люди орали и ревели, метались без толку, убегали, прыгали в воду. Огонь следовал за ними. Я кое-как перерезала веревки на запястьях Бранта, еще нескольких человек, но на большее сил не хватило - вновь провалилась в темноту.
  Настойчивый зов с трудом проник сквозь беспамятство:
  - Очнись, Айла, - кричал Брант, сжимая меня в объятьях. - Останови!
  - Что... - Я едва разлепила сухие, спекшиеся губы, закашлялась от гари.
  Мы находились словно в жерле вулкана. Пристань пылала, дым ел глаза и раздирал легкие. В гавани горели корабли - и пиратские шхуны, и торговые барки, и рыбацкие суденышки, и фрегат береговой охраны, только что прошедший пролив. Огненевидимка умела плавать.
  В ужасе я закричала, и мой крик подхватила Старшая.
  Что мы наделали? Горе и бешеная ярость, что мы принимали за холодную отстраненность, наделала в городе беды больше, чем пиратский налет.
  - Уходи, - приказала я огненевидимке, и тварь послушно скользнула прочь.
  Старшая стремглав выбежала из пещеры в заснеженную долину. Слезы текли по ее щекам - возможно, от яркости встающего над горой Солнца. Ледяной ветер ринулся с пиков прямо ей в руки - и вырвался из моих ладоней в светлеющее южное небо над гаванью. Возмущенное вторжением, оно вскоре разразилось протестующим дождем.
  Боги, сколько непоправимых ошибок я должна совершить прежде, чем пойму, кто я есть? Зачем я рождена дважды, для чего мне дана эта сила, как ею управлять, чему служить.
  И почему я решила, будто у меня есть право распоряжаться жизнью или смертью лишь потому, что есть сила?
  
  Посох нащупывает путь под снежным настом, ноги в опорках на меху хрустко сминают слепящий белый покров. Парус своевольно хлопает над головой, гоня лодку по едва заметной ряби моря. Позади надежная пещера, впереди алеет закат. За спиной родной берег, перед глазами - бледные звезды рассвета. Мои дороги будут длинными, и не скоро пересекутся.
  Я вернусь домой. Но лишь когда найду ответы. Только тогда.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"