Верите ли вы в чудеса? Хороший вопрос. Вопрос, ответ на который непременно раскроет душу собеседника. Но мне никто не задаст его. Некому. Поэтому мой ответ никогда не прозвучит.
Мое первое осознанное воспоминание - наполовину бред. Словно в кошмаре, когда тебя окружает мешанина образов, которым ты не можешь подобрать названий, которых не можешь понять, а потому неосознанно боишься.
В жизни человека есть всего один такой момент, когда его память девственно чиста: момент рождения. Младенец чувствует холод и боль, но еще не ощущает страха: он не знает, что это такое. Ему еще не приходилось бояться, да и его крошечный мозг еще слишком мал и неразвит, чтобы представлять, отчего бывает страшно. Он только подсознательно чувствует перемену, которая создает ему неудобство и он впервые в жизни испытывает растерянность.
Со мной было иначе. Моя память в тот момент была так же чиста, как у новорожденного, но и физически и умственно я была взрослым, зрелым человеком, способным к восприятию.
К восприятию, но не осознанию.
Людям трудно представить, каково это: видеть свет, но не понимать, что это значит. Слышать звуки, но не догадываться, что они в себе таят. Ощущать себя, но лишь как точку в необъятном мареве неведомого, состоящую из одной боли, почти физической боли от собственного бессилия.
В отличие от младенца я была способна бояться. И мне было страшно. Очень страшно. До тех пор, пока я еще могла это выдерживать.
Следующее пробуждение не было таким мучительным.
К счастью, потеря памяти, которая всегда сопровождает первое перевоплощение саби, лишает только конкретных, личных воспоминаний. Условные рефлексы, абстрактные понятия и часто даже отвлеченные знания со временем возвращаются. Поэтому мне не было нужды вновь учиться ходить, говорить или заново узнавать свойства предметов и способы их использования. А еще через некоторое время я вспомнила языки, которыми владела прежде, магические приемы, которые некогда применяла, некоторые исторические сведения, которые, верно, когда-то изучала, умение читать и писать, шить, ездить верхом...
О том времени, что впоследствии назвали моим пребыванием в рабстве, у меня сохранились весьма смутные воспоминания.
Помнится, меня несколько раз покупали и продавали. Уж не могу сказать, что рассчитывал приобрести очередной хозяин, платя за меня деньги ушлому торгашу, но в очень скором времени я вновь оказывалась на невольничьем рынке, поскольку владелец быстро убеждался в том, что как рабыня я ровным счетом ни на что не гожусь.
Я ничего не умела делать - особенно в первые недели. Или месяцы? Неважно.
Я не могла работать по дому. Метя пол, я поднимала тучу пыли, в которой задыхались все домочадцы. При попытке мыть посуду часть ее каким-то образом разбивалась, а остальное оказывалось недомытым. Мое рукоделие выглядело как ком спутанных ниток. Когда мне поручали чистить овощи, я срезала почти всю мякоть вместе с кожурой, и вдобавок постоянно орошала их кровью из порезанных пальцев.
Я не могла работать в поле или огороде. Отличать сорняки от культурного растения я так и не научилась. Подрезая лозы, я, разумеется, обдирала их догола. Собирая плоды, мешала в кучу все подряд, до чего дотягивалась рука.
И наложницы из меня не получилось, хотя несколько раз меня в этом качестве пытались использовать. Стоило владельцу сцапать меня с определенными намерениями - как из его рук вырывалась крупная сильная птица с длинными когтями и острым загнутым клювом. Очевидно, уложить в постель эту птицу никому не захотелось - поэтому меня вновь волокли на рынок.
Разумеется, за все это мне здорово попадало, но это было все равно, что заставлять медведя танцевать и сердиться на него за то, что получается плохо: результат побоев был нулевым. В основном потому, что боль тут же заставляла меня невольно перекинуться в орлана и дерзко кружить над растерянным экзекутором с плеткой в руках.
Улететь совсем мне почему-то не приходило в голову. И вряд ли я при этом задумывалась, что вдали от людей не смогу сама добыть пищу, согреться от холода, или еще о чем-либо практичном. Просто я не знала, что существует иная жизнь помимо богатых домов, полных надменных хозяев, жестоких надсмотрщиков и покорных рабов, и потому не могла к ней стремиться.
А разум мой в те дни пребывал в каком-то туманном сумраке, словно ослабшая от перенапряжения пружина, и такая черта как любознательность была ему абсолютно чужда.
Последний хозяин, прельстившийся лживыми речами проныры-торговца, плюнул, и пристроил меня на самую грязную работу: выносить ночные горшки. Наверное, он полагал, что этим унижает непокорную рабыню. Вот только для достижения желаемого эффекта ему следовало потрудиться объяснить мне, что эта работа считается унизительной.
Да и то у него вряд ли получилось бы. Я не понимала языка, на котором говорили все до единого мои хозяева, - теперь я знаю, что это был саратожский - поэтому ему пришлось бы очень долго и очень странно жестикулировать, чтобы выразить эту мысль.
Почему-то поговорить со мной на другом языке никто не пытался. В конце концов решили, что я просто слабоумная, и забыли обо мне.
Вспомнили как-то неожиданно, когда мне совершенно искренне стало казаться, что весь мир состоит из несметного моря вонючих горшков, и только отмывание их позволяет людям существовать на свете - а значит, это и есть мое место в жизни.
Хозяин мой оказался некоей важной персоной, и однажды придумал занятный способ избавиться от головной боли в моем лице не особенно продешевив, ибо, кажется, заплатил он за меня совсем немало. И возможно, избавиться даже с какой-то выгодой для себя.
Словом, хозяин, чье имя так и осталось для меня тайной, преподнес никчемную девчонку-птицу в качестве редкого и ценного подарка. Помнится, меня долго везли по пыльным дорогам в наглухо закрытом душном фургоне. По прибытии в какое-то шумное место - только по звукам я могла судить об окружающем мире - искупали в благовониях, намазали какими-то белилами-румянами-сурьмой, нарядили в странную юбку из нанизанных на ниточки бусинок, крепящихся к широкому поясу, что-то вроде ленты на груди, и множество блестящих украшений на шее, на руках, в волосах. Потом завернули в огромный бурый балахон - я еще удивилась, зачем нужны побрякушки и краски, если я упрятана в складки ткани, надежнее, чем за толстую дверь. Однако балахон был нужен лишь для того, чтобы в нужный момент его сдернуть эффектным жестом, предложив очам нового господина.
Первое, что мне пришло на ум при взгляде на того, кому меня подарили, - он отличается от предыдущих моих хозяев. Прежде все владельцы были для меня на одно лицо: смуглые, с коротко подстриженными волосами и бородами, со следами многочисленных драк на теле, разодетые в пух и прах, увешанные золотом и драгоценными камнями. И все как один смотрели на меня совершенно одинаково: сначала как-то масляно, потом - кисло.
Этот человек был гладко выбрит и одет гораздо скромнее, во что-то черное с едва заметной серебряной нитью по вороту, и носил всего один крупный перстень на пальце, а на груди - потемневший от времени стальной медальон с непонятными знаками. Его волосы тоже были темными, но длиннее, так что закрывали уши, а на лице ни единого шрама. Человеку могло быть около сорока, но когда он говорил, во рту виднелись настоящие зубы, а не гнилые обломки, как у большинства саратожских хозяев. Он не был великаном, но довольно высок, однако широкие плечи создавали впечатление коренастости.
При виде меня на его лице отразились смешанные чувства, из которых самым сильным было изумление. Еще - неловкость и невольное неудовольствие, которое он безуспешно пытался спрятать под маской вежливости.
-Мой друг, - с усилием сказал он моему предыдущему хозяину, который развалился в кресле с торжествующей ухмылкой, - я ценю твою щедрость, но ты же знаешь, что мы не держим рабов, ни мужчин, ни женщин. Поэтому я вынужден отказаться от твоего великодушного дара.
И тут я с замешательством осознала, что понимаю все до последнего слова. Это была первая фраза, произнесенная разумным существом, которую я поняла без помощи раздраженных жестов и возмущенных воплей со стороны говорящего.
-Я, разумеется, знаю это, - мой хозяин хитро щурился, поигрывая золотыми подвесками на своем поясе. - Поэтому я никогда не решился бы оскорбить тебя, дорогой лейд Братис, предложив в подарок женщину.
Он замолчал, занявшись изучением огромного изумруда, а упомянутый лейд Братис разглядывал меня с недоумением и некоторой искрой сочувствия. Я молча и так же открыто смотрела на него, что, вероятно, вызвало в нем интерес: обычно саратожские рабыни не осмеливаются поднимать взгляд.
-Ибо это вовсе не женщина, - небрежно обронил хозяин, прервав затянувшееся молчание, и вновь вернулся к любованию своими украшениями.
Не женщина? Я задумалась. Странно. Мне почему-то казалось, что я принадлежу именно к женскому полу, да и жила я обычно на женских половинах домов. Я украдкой покосилась на свое тело. Да нет, на мужское вроде не похоже... Если я правильно помню, чем отличаются мужчины и женщины. Но тогда, судя по выражению лица человека в черном, он тоже это плохо помнит...
Лейд Братис все-таки не выдержал:
-Тогда кто же это?
Мой хозяин щелкнул пальцами, и один из его свиты резко схватил меня, притянув к себе и нашаривая губами мои губы.
Я уже догадалась, к чему клонит саратожец. И если бы могла контролировать перерождение, в этот момент ни за что не позволила бы себе перекинуться в орлана. Я уже слишком хорошо разобралась в происходящем и вовсе не желала, чтобы меня демонстрировали, словно некую диковинку. К сожалению, подобное мужское внимание было единственным случаем, в котором остановить превращение я не могла. Даже побои я была в силах терпеть - но не это.
Побрякушки со звоном раскатились по полу, а я, резко взмахнув крыльями, сердито устроилась на потолочной балке. Не видя смысла сохранять облик орлана, вернулась к человеческому - только теперь мое тело не прикрывало даже подобие одежды, которое осталось на полу.
Лейд Братис потрясенно вскочил, глядя на меня снизу совершенно круглыми глазами.
-Саби! - выдохнул он, когда дар речи вернулся. - Как тебе удалось...
-Купил на невольничьем рынке, - честно ответил он. И тут же принялся самозабвенно врать: - Она стоила мне кучу золота, но для тебя, друг мой, я ничего не жалею. Знаю, что тебя не просто привлекают всякие магические штучки, это твоя работа и твоя жизнь. Ну а для меня она всего лишь драгоценная безделушка...
Ловко, не могла не оценить я. Покупал он меня как обыкновенную, ничем не примечательную рабыню. Необычное же свойство не добавляло мне ценности, а наоборот, лишало всяческой привлекательности в глазах покупателей. А в хозяйстве я была не безделушкой, а обузой - бесполезным ртом, который надо кормить.
-О да, - вырвалось у лейда Братиса. Он все еще не мог оправиться от потрясения, равно как и оторвать от меня взгляд.
Судя по всему, саратожец остался доволен. Вскоре он завершил визит и откланялся, оставив меня наедине с моим новым хозяином.
Когда гости удалились, лейд Братис вдруг почувствовал себя неуютно. Его подарок сидел на толстой перекладине под самым потолком и холодно взирал на него с верхотуры, не проявляя никакого желания спуститься.
Я к тому времени уже поняла, что этот господин не будет обращаться со мной так, как все остальные. Но вот как будет - об этом я не имела понятия.
Впрочем, спустя несколько минут выяснилось, что он сам этого не представляет. Очевидно, прежде ему не дарили ни женщин, ни саби - что бы это ни означало.
-Э-э, - неуверенно начал лейд Братис, - наверное, тебе там неудобно. Быть может, изволишь опуститься на пол?
Я смотрела на него, обдумывая, стоит ли. Но он, вероятно, понял мое молчание иначе. Откашлялся и с трудом выдал совершенно непонятную фразу, немного похожую на лающую речь, с помощью которой общались мои саратожские хозяева. Я невольно улыбнулась. С удовольствием объяснила бы ему, что перевод вовсе ни к чему, но дело в том, что я еще никогда не пробовала говорить. И сомневалась, что получится теперь, ведь прежде я вообще не знала, что способна понимать кого-то.
Перекинувшись в орлана, я спланировала вниз. Став человеком, выжидающе посмотрела на лейда. Признаюсь, впервые за то время, что я себя помню, почувствовала что-то вроде интереса к тому, что будет дальше.
А дальше новый хозяин смущенно отвел глаза, поднял с пола "одежду" и протянул мне. Уж не знаю, зачем, но я нацепила юбку-бусы и ленту.
-Что же мне с тобой делать? - вполголоса вздохнул лейд Братис. Поразмыслил и снова обратился ко мне с набором резких звуков, которые не несли в себе никакой информации.
Как же дать ему понять, что следует говорить так, как раньше? На языке, который, очевидно, является его родным. Набрав в грудь побольше воздуха, я заговорила. Разумеется, я не могла бы сказать ничего кроме того, что только что слышала:
-Ч-то же м-н-е с то-бой де-ла-ть, - неуклюже скопировала я.
-О Бог и Богиня, какой же я болван, - лейд неожиданно хлопнул себя по лбу. - С тобой, верно, совсем недавно все это произошло. Но ты понимаешь дорианский, да?
Я молчала. Откуда мне знать, что такое "дорианский".
-Я имею в виду, ты понимаешь, что я говорю сейчас? - поправился он.
Я кивнула. Кажется, именно так выражают согласие. Но вдруг ощутила беспокойство: неужели я всегда буду тупо смотреть на собеседника, прежде чем ему удастся угадать, что я хотела бы ему сообщить, и тогда согласиться? Наверное, общаться со мной этому человеку будет очень неудобно. Странно, прежде я даже не понимала, чего от меня хотят, но это меня не волновало. А вот сейчас простого понимания без возможности ответить показалось мало.
-Не волнуйся, - тут лейд Братис легко догадался, что меня тревожит, - скоро ты вспомнишь многое из того, что знала прежде. Будешь говорить не хуже меня, а может, и лучше, - он ободряюще улыбнулся. - А теперь, я думаю, тебе нужно отдохнуть. Слуги покажут комнату, где ты отныне будешь жить. И не бойся, пожалуйста, никого. Никто не станет заставлять тебя работать или... - он замялся, - делать еще что-нибудь. Никто не осмелится наказывать или морить голодом, бить, или не знаю, что еще могли с тобой проделывать в Саратоге.
Я кивнула, следуя за ним. Я вовсе не боялась. С тех пор, как ко мне вернулась способность владеть своим телом и пере-рождением, я вообще ни разу ничего не испугалась. Даже плетей. Даже похотливых хозяев. И перекинуться в этот момент меня заставлял вовсе не страх. Это происходило просто без участия моей воли.
-Как тебя зовут? - вдруг спросил лейд.
Я только покачала головой. Прежние хозяева никак меня не звали, или звали по-разному, смотря как это воспринимать. Наверняка все бранные слова были моими именами, но я не запомнила ни одного - да и вряд ли стоило так именоваться.
-Тогда выбери себе имя, - предложил он. - Не сейчас, а когда решишь, какое тебе нравится. Но, может быть, со временем мы узнаем, как тебя зовут на самом деле.
Так я поселилась в доме лейда Братиса. И перестала величать его хозяином, так как однажды, когда овладела речью и обратилась к нему с этим словом, он страшно рассердился, требуя забыть о "хозяине" раз и навсегда. Ладно, мне не жалко. Если уж ты так желаешь - мне в общем, все равно.
Мне отвели большую, красивую спальню, удобство которой, правда, уступало роскоши покоев саратожских господ. Но зато комната была моей. Взамен ничего не скрывающего наряда там нашлось несколько платьев из тех, что, верно, носили женщины в этой стране - с облегающим корсажем и пышной юбкой. Правда, они были чуть коротковаты и узки в груди - явно с чужого плеча.
С утра мне подавали завтрак прямо в спальню, где имелся для этого небольшой стол. При желании я могла бы есть прямо в постели, но раз попробовав, отказалась от этого: под переносным столиком оказалось тесно и одно неловкое движение опрокинуло все мне на колени.
Днем лейда Братиса всегда не было дома, и я была предоставлена сама себе. Обошла дом, который оказался гораздо меньше саратожских: трехэтажным каменным строением с башенками и небольшой террасой на крыше, втиснутый между другими такими же на узкой улице. Позади имелся маленький ухоженный садик, полный ярких цветов с сильными, пьянящими ароматами и стройных деревьев с перистой листвой. Сады в Саратоге были куда значительнее, но совсем неуютными по сравнению с этим.
Однажды на третьем этаже я обнаружила библиотеку. Заполняющие стены до самого потолка стройные ряды корешков вызвали во мне какой-то туманный отклик и побудили снять с полки один.
С тех пор мой день был почти полностью заполнен чтением, лишь изредка прерывающимся для обеда, прогулок по саду и тайных полетов над городом. Я отчего-то начала стесняться своего облика орлана и старалась перекидываться тогда, когда меня никто не видит.
Но порой, просидев несколько часов у льющего свет витражного окна с какой-нибудь книгой, я поднимала взгляд от гладких страниц и решительно отбрасывала том. А потом начинала беспокойно бродить по длинному полутемному залу библиотеки, проводя рукой по книжным полкам, бездумно разглядывая детали тонкой резьбы. Некая смутная тревога, нехватка чего-то очень важного не давала мне оставаться на месте, гнала куда-то. Я выходила на крышу, спускалась в сад, тенью скользила по дому - потом возвращалась назад, так и не отыскав источника этой тревоги, и не осознав ее смысла.
Я ощущала пустоту внутри себя. Словно в моем теле не было человеческой личности, словно я была лишь оболочкой, под которой нет ничего. Я отчаянно пыталась заполнить эту пустоту, поглощая информацию - но одних сухих слов было недостаточно. Тогда я еще не понимала, но мне жизненно необходимы были впечатления. Настоящие события, произошедшие со мной, а не рассказанные кем-то и прочитанные где-то. Воспоминания, пробуждающие чувства и дающие пищу воображению. В те дни мое воображение спало крепким сном, а в разуме почти не было мыслей - только обрывки образов, судорожно пытавшихся соединиться, сопоставиться, породить нечто новое. Мозг нуждался в работе, но слишком скудные запасы впечатлений не могли удовлетворить его.
И я вновь металась по тому клочку мира, что был мне доступен. Никто не мог мне помочь, никто не мог даже объяснить, чего мне так не хватает. Только время.
А время шло, неспешно, но неотвратимо. Оно не могло вернуть мне того, что я некогда в одночасье утратила. Но милостиво позволяло начать все с начала, пройти новый путь, заполнить место потерянной жизни чем-то совсем иным, неизвестным, как будущее любого разумного существа.
Город, в котором я жила, оказался большим и удивительно красивым. Он стоял в дельте широкой реки, впадающей в море, куда по вечерам садилось солнце, расцвечивая прозрачную воду в невероятные цвета. Я обожала кружить над полосой прибоя, где с легким шелестом на желтый песок набегали волны. Я то спускалась почти к самой поверхности воды - так, что порой даже удавалось разглядеть мелькающие в глубине тени рыб и медуз, то взмывала над городом, любуясь прихотливыми дворцами и храмами с бесчисленными башенками, аркадами, зубцами, резным орнаментом, литыми решетками. Большинство домов были каменными: из желтого песчаника, серо-коричневого гранита, темного базальта и даже белого мрамора, но встречались и деревянные, все в ажурных кружевах.
У самого побережья величаво расположился императорский дворец, утопающий в зелени парков и газонов, яркости цветников. Сверху он напоминал мне одетого в золоченый панцирь краба о шести коротких ножках, хотя, верно, по задумке зодчего, его план должен был повторять сильно вытянутую шестилучевую звезду - основу герба Дориана. С высоты полета орлана были четко различимы две эпохи в истории этого величественного сооружения. Основа - древняя постройка, которую справедливо было бы назвать замком: монументальные, тяжеловесные стены из огромных глыб розово-бурого гранита разной величины, тщательно подогнанных друг к другу; высокие узкие стрельчатые окна с цветными витражами, широченные карнизы, по которым вполне мог бы прогуляться взвод гвардейцев, четыре низкие и толстые башни под незамысловатыми бронзовыми конусообразными крышами. Простота и внушительность, основательность и скрытая мощь, вложенные архитекторами тех веков в свое произведение, были призваны символизировать стабильность и надежность новосозданного государства и его молодой столицы.
Зато более поздние пристройки, в целом удивительно гармонично вписываясь в первоначальный стиль, разительно отличались от него. Над древним замком был возведены еще шесть стройных, словно иглы башен из бело-розового мрамора, украшенных окнами с золочеными ажурными решетками, позолоченной лепниной, ослепительно сверкающими на солнце куполами. Древний восточный фасад с его подъездными аллеями и необъятным порталом, гигантскими ступенями, огромным аскетическим двором, мощеным истертым за долгие годы булыжником, остался почти нетронут. А к вытянутому западному фасаду замка были пристроены легкомысленные светлые террасы, балконы, балюстрады, шесть павильонов нового дворца, которые, собственно, и превращали лучи звезды в ножки краба. Здесь появилось множество выступов, вознесенных на колонны или стелющихся по земле, неохотно уступая жизненное пространство замку лишь в части старых парадных покоев. И странным образом эти совершенно разные стили не перечеркивали, не затмевали, а оттеняли друг друга. По-прежнему олицетворяющий силу старый замок со спокойным снисхождением к юности разудалого дворца взирал своими разноцветными окнами на буйство живой и непосредственной молодой фантазии. И на берег моря, что плескалось о песок задолго до того, как на нем появился и дворец, и замок, и будет плескаться еще долго после того, как их поглотит беспощадное время...
Часто я усаживалась где-нибудь высоко, на вершину шпиля или ограждение балкона и подолгу смотрела на море. Что-то просыпалось во мне при взгляде на него, что-то призрачное и неуловимое, но невероятно тревожащее, словно мечта или греза. Ведь я никогда не мечтала и не грезила, и это, наверное, было странно. Разумные существа всегда задумываются о будущем, вспоминают прошлое, ожидают событий, воображают то, что может произойти. Я этого была лишена. Я не помнила ничего настоящего, а образы, почерпнутые из чужих слов, проскальзывали мимо сознания, ничуть не делаясь реальнее от того, что моя ущербная память милостиво дозволяла представить себе все прочитанное с помощью голых, отвлеченных фактов. Они не будили воображение, не томили желанием узнать их ближе.
Город, дворец, поля за ним, люди на улицах и дорогах - все это я наблюдала, словно картинку, нарисованную на куске холста. Только море казалось близким, словно из глубины моего опустошенного разума пробивалось нечто, чудом не стертое чудовищной катастрофой.
Однако сколько бы я не разглядывала туманный горизонт, полоску пляжа, белые бурунчики, чаек, парящих над водой, я так и не могла извлечь это нечто на свет.
Вечером лейд Братис всегда приглашал меня в огромную столовую, где мы ужинали, сидя вдвоем за длинным пустым столом: он - во главе, а я - по правую руку. Мне казалось глупым сидеть в слишком большом помещении, для освещения которого требовались десятки, если не сотни свечей, когда в доме полно маленьких уютных комнаток, но я не спорила.
Мы беседовали и за ужином, и после, в библиотеке или в гостиной у горящего камина. Сначала говорил только он один, рассказывая о себе, о стране, в которой я оказалась, потом я начала отвечать - и вскоре его обещание исполнилось: я действительно научилась хорошо говорить. Причем выяснилось, что я знаю не только дорианский, но и тавритский язык, хотя и немного хуже. Значит, дорианский все-таки мне родной.
Лейд Братис действительно был важной особой - Главным придворным магом Дорианской Империи. С утра он работал во дворце, в специально предназначенных для его работы апартаментах. Правда, в подробности своей деятельности он меня никогда не посвящал. Он был вдовцом, имел почти взрослую дочь, которая в настоящее время жила в монастыре - насколько я поняла, вследствие какой-то традиции. Город, который я порой обозревала с высоты птичьего полета, назывался Тардова и был столицей империи. Однако когда лейд принялся рассказывать историю возникновения империи, повествовать о ее географии, о соседях, о принципах государственного устройства, я внезапно поняла, что все это знаю - и часто перебивала, заканчивая за него или даже дополняя рассказ.
-Я думаю, ты не из крестьян, - пришел к выводу лейд Братис. - Возможно, дочь лейда или состоятельного торговца, причем настолько состоятельного, что он дал дочери хорошее образование. А это сужает круг поисков.
Я уже привыкла к тому, что он без конца говорит о том, что для меня "было раньше". Сама я ничего об этом не помнила, поэтому слово "прошлое" оставалось для меня пустым звуком. Но ему почему-то хотелось узнать мое прошлое.
-Зачем? - как-то спросила я. В обществе лейда Братиса я чувствовала себя свободно - он как-то располагал к себе своей открытостью, доброжелательностью. Я старалась платить если не привязанностью, то хотя бы тоже откровенностью.
-Зачем? - мой вопрос его удивил. - Разве ты не хочешь отыскать своих родных, друзей?
Я задумалась. Разумеется, значения этих слов были мне известны. Хочу ли я встретить людей, которые, возможно, были мне когда-то дороги, но теперь...
-Нет, - сказала я честно.
-Почему?
Кажется, он не представляет, как можно этого не хотеть. Я молчала. Как объяснить? Сейчас единственным человеком, который имел для меня значение, был он сам. Но я понимала, что если следующий поворот судьбы унесет меня прочь, я легко смирюсь с потерей. И я решила попытаться:
-Может быть, я их не узнаю. А когда мне покажут - ничего не почувствую. Так зачем привыкать к чужим людям, если я не знаю ничего, что связывало бы нас?
Лейд Братис пристально смотрел на меня, серьезно взвешивая услышанное.
-Ты боишься, - наконец сказал он.
-Разве? - я действительно была изумлена. То, что я испытывала, я не назвала бы страхом. Страх - это когда чувствуешь свою беспомощность перед болью или угрозой. Опасаюсь - может быть. Опасаюсь ощутить раздражение от обязанности общаться с кем-то, выказывать радость, которую не испытываю, изображать любовь, которой нет. Но не боюсь.
Так я и сказала.
-Нет-нет, боишься, - не согласился лейд Братис. - Ты не хочешь возвращаться к тому, что уже однажды причинило тебе невыносимую боль. Ты не знаешь, что такое любовь, но уже слишком хорошо знаешь, что такое ненависть - это сохранилось в твоем единственном воспоминании о прошлой жизни.
Я замотала головой, но он только улыбнулся улыбкой значительно более опытного человека, уверенного в своей правоте и знающего, что время само убедит несогласного вместо него, и сменил тему разговора.
-Ты уже знаешь, как мне тебя называть?
Я пожала плечами:
-Как хочешь.
-Неужели тебе все равно?
-Все равно, - подтвердила я.
-Ну тогда я сам придумаю тебе имя, - он откинулся на спинку стула, внимательно рассматривая меня. Мне показалось, что ему действительно доставит удовольствие дать мне имя. Наконец он сказал: - У тебя удивительные глаза: дымчато-серые с фиолетовым оттенком. Словно редкий горный аметист. Что, если я буду звать тебя Мáгре? Это...
-По-горски "аметист". Слишком романтично, - фыркнула я. - Такие имена дают рыцари из романов прошлых веков своим дамам сердца. Придумай что-нибудь другое.
-А мне нравится, - заупрямился он. - Обычное имя тебе никак не подойдет, уж слишком ты необычна. А что касается романтики - разве молодые девушки не должны носить самые красивые имена?
-А ты уверен, что я - молодая девушка?
Это действительно был сложный вопрос. Теперь я знала, что перерождение саби несет не только потерю памяти. Оно сказывается на чертах характера и на внешности самым непредсказуемым образом: некоторые остаются почти прежними, а другие меняются до полной неузнаваемости.
Мое лицо могло принадлежать и двадцатилетней девушке и тридцатилетней женщине. На первый взгляд мне можно было дать двадцать пять, но при этом перерождение могло добавить мне морщин, а могло наоборот разгладить кожу, так что не исключено и сорок. Тем более, если учесть заметную седину в волосах - немного, она могла появиться из-за перерождения, но могла быть и естественной.
Однако мои колебания сильно позабавили лейда Братиса.
-А кто же ты по-твоему?
-Откуда мне знать, - буркнула я, - кто угодно.
Он рассмеялся. На мой взгляд, вопрос о моем возрасте вовсе не был смешным, поэтому я не могла понять его веселья.
-Я прежде не замечал за тобой этого женского тщеславия. Но признаю, я рад, что ты начинаешь оживать.
-При чем тут тщеславие, - разозлилась я, - мне просто не хочется оказаться древней старухой и обнаружить, что через пару лет пора умирать от старости.
Однако он, похоже, не поверил в то, что я всерьез опасаюсь смерти от старости. И по его лицу продолжала блуждать неуместная широкая усмешка.
-Тебе уже не удастся убедить меня, что ты сама себе абсолютно безразлична. Может быть, окружающий мир еще мало тревожит тебя, но лишь потому, что ты знаешь его только по книгам или моим рассказам. В действительности, ты просто ничего еще не видела - но подожди. Дай срок, и в тебе пробудится вкус к жизни.
Ему это почему-то представлялось важным.
Той ночью они снова были вокруг меня. Не люди. Демоны с пустыми, остановившимися глазами, вовсе не меняющими выражение, какой бы злобой, похотью или жаждой убийства не искажались кажущиеся человеческими лица. Снова обнаженную кожу с одной стороны опалял пожар, а с другой обволакивал мертвенный холод. Снова тело рвалось на части, раздираемое болью, а душа изнемогала. Тяжелые сапоги точно так же топтали нежную траву, залитую кровью - трава корчилась, а кровь сворачивалась сгустками от жара и застывала от холода. И жалкий мой, беспомощный всхлип, произносящий чье-то имя, уносится прочь безответным, исчезает в ночи. Затянутое облаками черное небо тяжелым, удушливым одеялом наваливается на меня, словно и звезды и луна отвернули свои лики не в силах вынести этого зрелища - но вдруг оттуда появляется спаситель - и тьма расступается, унося меня прочь.
Я проснулась от собственного крика. Тело покрывала не кровь, как казалось во сне, а лихорадочный пот. Дыхание с хрипом вырывалось из груди, внутри все дрожало и замирало от невыносимого ужаса.
Откуда, почему? Никогда этот кошмар не преследовал меня во сне - только наяву. Когда я точно знала, что больше не беспомощна, что сильные крылья унесут меня по первому желанию, и могла противостоять страху.
За дверью послышались шаги, голоса. Наверное, я перебудила всех слуг своими истошными воплями, и сейчас сюда нагрянут пять-шесть горничных с заполошными вопросами, округлившимися глазами, стаканами воды и молока, успокоительными отварами.
Я не могу сейчас никого уверять в том, что все в порядке, не желаю пить всякую дрянь только чтобы отбиться от навязчивых забот, делать вид, будто пришла в себя.
Вскочив с постели, я чуть ли не пинком распахнула окно и вылетела в сумрак, навстречу розовеющему восходу. Боль перерождения была желанной, очищающей. Возрождающей, как всегда. Ночные демоны не лишили меня этой свободы - чувствовать боль, сотворенную моей собственной волей, а не волей других.
Заря была слишком радостной, что резко контрастировало с темнотой в моей душе, и я повернула на север. Юг мог посветлеть слишком быстро, а запад все-таки пугал бесконечным пространством моря. Я летела вдоль берега, но рассвет все же нагнал меня.
И вдруг что-то внутри меня взбунтовалось. Почему я должна бежать? Я свободна! Свободна от всех угроз яви и тем более от мороков сна.
Я свободна, хотелось мне закричать, но из клюва орлана вырвался только резкий, бунтарский клекот.
Круто взмыв в воздушных потоках, я повернула на запад, туда, где в сизой дымке расстилалась безбрежная гладь моря.
Под напором тугих воздушных струй боль и страх стекали с кончиков моих крыльев, словно грязь, смываемая морской волной. Но когда кошмар остался позади, затерялся где-то над голубеющей бездной Кантанского залива, я поняла, что он все же не прошел бесследно. Невольно вновь и вновь я возвращалась мыслями к одному-единственному слову, произнесенному мной в агонии, в бреду, слову, которого я даже не помню, знаю лишь, что это имя.
Имя. Чье оно? Как так вышло, что в последний миг, разорвавший мою душу и мою жизнь в клочки, я все же думала не о себе? Кто был тот, кто оказался дороже?
Кто был тот, кого спаситель-орлан заставил забыть?
И так ли это правильно, как мне представлялось до сих пор?
Я вернулась в Тардову, в то единственное место, которое могла назвать домом, только спустя три недели.
Сначала, не рассуждая и не думая ни о чем, вопреки здравому смыслу, я рвалась на запад словно одержимая - и верно, такой и была. Конечно, я не сгинула в глубине моря; верно, и в помрачении разума я понимала, что передо мной не седой исполин-океан, а всего лишь большой залив. Я даже не успела как следует выбиться из сил, но уже почувствовала голод и жажду и полностью осознала всю безрассудность моего поступка, когда на горизонте возникли контуры островов. Протумир, самый большой в южных морянских владениях, и остров Короля Набегов, официально принадлежащий Беллевру, но на деле испокон веков служащий пристанищем морских разбойников всех мастей, причем как беллингов, так и людей. Я не стала соваться на голые, изрытые пещерами и гротами скалы меньшего острова, и направилась прямиком на Протумир.
Спланировав на нависающий над волнами утес, я передохнула и полностью пришла в себя. Однако оказавшись так далеко от Тардовы, я поняла, что возвращаться придется так же долго. К тому же со всей очевидностью представила, какой разнос получу от лейда Братиса, и решила не торопиться.
Еду пришлось все-таки украсть. Ловить животных или птиц я не умела. А вот прошмыгнуть в открытое окно хижины с плетеными из тростника и обмазанными глиной стенами, где на накрытом к обеду столе красовался овальный хлеб, оказалось легче легкого. Круглые глаза хозяйки, внезапно показавшейся в дверях, превратились в две тарелки.
-Впервые вижу, чтобы орлы воровали хлеб! - всплеснула она руками, и хотя я не большой знаток беллского языка, поняла ее без труда.
Я устроилась на лысой вершине холма, откуда открывался превосходный вид на большой город на западном берегу острова. Наверное, Флодис, зажиточный и грозный. Морянский хлеб оказался странным на вкус и явно отдавал водорослями, однако я проглотила половину с огромным удовольствием.
Флодис был весьма непохож на Тардову, однако в нем присутствовало ощутимое таинственное очарование чужой культуры. Дома были невысоки, в один-два, редко три поверха, с плоскими крышами, толстыми стенами и маленькими окнами для защиты от палящего жара южного солнца. Самые большие и красивые дома, выстроенные из разноцветного камня уступами, ступенчатыми пирамидами, многогранными призмами были построены прямо в волнах моря, в рукотворной бухте, обнесенной удивительной ноздреватой стеной из желто-красного ракушечника и кораллов. Высота этой стены местами поднималась на пять-шесть саженей, а кое-где опускалась почти к самой воде; в толще камня были проделаны ходы, окна и смотровые площадки, арки для небольших проливов, отчего стена казалась возведенной из отлично вызревшего сыра. С внешней стороны бухты к стене были пристроены большие и малые причалы; у многих из них покачивались на волнах огромные корабли и совсем небольшие челны. Там шла суета: крошечные фигурки матросов перегружали товары в лодки, которые затем вплывали в бухту и лавировали между богатыми домами, или выносили прямо на стену, откуда пешком несли в город; некоторые же просто ныряли со своей поклажей в воду.
На каждом из домов-дворцов в бухте обязательно горделиво возвышалась одна, а то и несколько башенок с круглыми крышами, увенчанные изваяниями. Я разглядела дельфина, вставшего на хвост, воина в похожей на чешую кольчуге с длинным трезубцем в руке, коленопреклоненную фигурку, воздевшую лицо и руки к небесам, тигра, изготовившегося к прыжку. В проливах между домами шумел прибой, носились чайки, изредка проплывали лодки. С верхней террасы на плоской крыше такого дома к соседним были перекинуты легкие мостики, так что создавалось впечатление, что город не возвышается над улицами, а прячется под ними.
На берегу располагались городские кварталы, где дома местами прижимались друг к другу, как и в Тардове, а кое-где отстояли широко, будто не желали знать соседей. Приглядевшись повнимательней, я рассмотрела блеск воды в широких улицах - это были искусственно прорытые каналы. Амфибии, выбравшиеся на сушу, тем не менее не намеревались удаляться от воды.
А следом, на дальних от моря окраинах, лепились крошечные хижины-мазанки. По сравнению с трущобами Тардовы они выглядели приличными домами, но, видимо, это были беднейшие кварталы Флодиса. Только последний бедняк мог жить так далеко от прохладной уютной воды, где так замечательно в жаркий полдень.
Задумчиво жуя хлеб из водорослей и глядя на уныло согнутые белые плечи морянина, что возился в своем пыльном дворике, сыпал корм домашней птице, я почти собственной шкурой ощутила, как ему хочется окунуться в море, сбежать от этой невыносимой сухости, зноя и пыли, висящей в нагретом воздухе.
Рассмеявшись, я вновь перекинулась в орлана, взлетела над берегом, чуть в стороне от города. Вернувшись в человеческий облик прямо в воздухе, с шумом и брызгами плюхнулась в ласковые зеленые волны, нырнула в глубину. Жаль, что мне так и не удастся увидеть подводную часть Флодиса - по слухам в беллеврских городах она никак не меньше надводной. Но мне сейчас нельзя показываться на глаза разумным, пусть даже и не людям, а морянам. Вечное хладнокровие может изменить амфибиям, если в их исконные владения станет нахально нырять обнаженная женщина-человек.
Вынырнув на поверхность, я попыталась взлететь - и вдруг забилась в воде, проваливаясь в волны, ставшие вдруг безжалостными водяными горами, перехлестывающими через голову, камнем тянущими ко дну.
Паника всегда делала меня орланом - вот и сейчас она не хотела отпускать его. Я кричала и металась, колотя по воде мокрыми крыльями и не в силах оторвать от поверхности их свинцовую тяжесть. А в толще воды внезапно мелькнул темный силуэт. Крупная рыба уже заметила попавшую в ловушку глупую птицу, и сейчас ухватит за распластанные по воде перья, утянет в глубину...
Чудом удалось мне противостоять страху и стать человеком. Волны тут же уменьшились, превратившись в прибрежный прибой, а рыба поняла, что я слишком крупна для того, чтобы сгодиться на обед, и гордо скользнула прочь. До берега было совсем недалеко, но я выбралась на него обессилевшей, словно проплыла несколько верст без остановки.
-Думай головой, прежде чем что-то сделать, - ожесточенно пропыхтела я самой себе, когда, покачиваясь от усталости, взбиралась вверх по берегу в поисках укрытия на ночь. Счастье еще, что мое трепыхание никто не заметил. Улететь сегодня с острова я определенно не способна.
Что ж, не все свои проблемы можно решить сделавшись орланом, и в будущем мне придется принимать это во внимание.
Проводить ночь голышом мне решительно не понравилось. Южный климат Протумира не заставлял страдать от холода, но к утру с моря потянуло прохладой, а такая мягкая трава внезапно сделалась колючей, полной камешков и кусачих насекомых. Орлан со своими плотными теплыми перьями не мог мне помочь: я заметила, что для поддержания облика орлана все-таки требуется определенное усилие. Стоило расслабиться и начать засыпать, как я вновь становилась человеком и снова начинала зябко ворочаться на своем неудобном ложе.
Утро я встретила невыспавшейся и недовольной собой. Однако все эти происшествия заставили меня принять как раз противоположное напрашивающемуся решению, а именно: не возвращаться в Тардову, а продолжить свое путешествие. Меня поразила мысль: а ведь я крайне мало знаю о самой себе. Понятия не имею о своих возможностях - и об их пределах. И так ничего и не узнаю, если вернусь в гостеприимный, уютный дом лейда Братиса, снова вверив себя его опеке.
Прежде я никогда не задумывалась о том, но сейчас меня тревожил вопрос, остающийся пока без ответа. Кто я? Нет, не человеческое прошлое интересовало меня - что ушло, исчезло, того не вернешь. Кто я теперь? На что способна и для чего существую.
Возможно, мне еще не скоро удастся ответить на эти вопросы, но надо же с чего-то начинать. Хотя бы с самого очевидного: что я есть с точки зрения природы, как она отнесется к моему присутствию, не отделенному от нее каменными стенами городов?
И я продолжила свой путь на запад. Туда, где за морянскими владениями начинались дикие, неприветливые берега, где степи подступали почти к самому морю, где на версты и версты вокруг не встречалось разумных существ.
В обжитых местностях я всегда воровала еду у крестьян, утешая себя тем, что никто не обижается: зрелище огромного орлана, хватающего со стола сыр, фрукты, жареное мясо или хлеб вызывало восторженные вопли и смех. Ночевать устраивалась неподалеку от селений, и порой удавалось даже стащить себе одеяло. Утром, разумеется, я возвращала его хозяевам, поскольку далеко унести в когтях тяжелую ткань невозможно.
Однако вскоре берега опустели. Вместо изумрудно-зеленых садов, виноградников, пышных возделанных полей на каменных террасах здесь все чаще встречались песчаные пляжи и поросшие редкой невзрачной травой равнины, простирающиеся насколько хватало взгляда. Широколиственные леса сменились чахлым кустарником, щетинящимся колючками и покрытым серой пылью. Чтобы полакомиться ягодами приходилось оставлять на острых шипах пучки перьев или клочья кожи. Здесь отчетливо ощущалось знойное дыхание расположенной на северо-западе огромной, непреодолимой пустыни Ис-Сара.
Зато именно здесь, совсем ошалев от скудного рациона плодов скупых, скорчившихся от жары деревьев мне впервые удалось поймать неосторожного суслика. Когда голод допек настолько, что вонзить кривые когти в жирненькую спинку грызуна уже не казалось убийством. А съесть его сырьем, даже держа в руках, а не расклевывая в облике орлана, не представлялось такой уж дикостью.
Путешествие на запад закончилось на мысе Опасности, когда в самом бесплодном краю, какой только можно себе вообразить, я встретила человека. Странный долговязый всадник двигался мне навстречу, из самого сердца двух встречающихся пустынь: моря горячего песка и насквозь лживого Дадрийского моря, обещающего жизнь, но встречающего соленой, убивающей так же верно, водой. Мне хотелось бы разгадать загадку этого воина, который заметно не страдал ни от жажды, ни от голода, восседал на сытой и здоровой лошади, вез меха вместо фляг пресной воды. И каким-то образом я твердо знала, что однажды получу ответ - но не сейчас. Я подумала, направляясь на восток, что, быть может, истинное значение моего путешествия и есть эта мимолетная встреча.
В Тардове я оказалась под вечер. Город вырастал мне навстречу прямо из зеленых волн и сверкал золотом в лучах заходящего солнца. И неожиданно всколыхнувшаяся радость заставила понять, как я скучала. По золоченым куполам дворца-краба, по шумным улицам, по одуряющим ароматам южных цветов в крошечном садике, по уединенной прохладе библиотеки, по тишине моей собственной спальни. И по единственному другу, который есть у меня в этом мире.
А есть ли еще?
Эта мысль внезапно оказалась болезненным ударом. О, Бог и Богиня, я не хочу, не хочу терять дружбу лейда Братиса. Я могу прожить в одиночестве, но лишь зная, что кто-то будет рад увидеть меня, если я вернусь. Я больше не хочу оставаться совсем одна. Мой друг и хозяин имеет полное право обидеться на этот сумасбродный побег, но, Бог и Богиня, не отнимайте его у меня!
Сердце тревожно замирало в груди, когда я кругами снижалась к знакомой площадке на крыше. Сейчас лейд Братис, верно, либо еще работает во дворце, либо возвращается домой. Я останусь на крыше, пока слуги не доложат ему обо мне. И тогда пусть решает, принять меня обратно или прогнать прочь неблагодарную.
Однако на террасе кто-то стоял. Каким-то образом даже с большой высоты я поняла, что это лейд Братис - и затрепетала. Он тоже увидел меня - и тоже догадался, что это я.
Что ж, отступать некуда. Камень парапета больно ударил по ногам: наверное, я умудрилась перекинуться еще в воздухе. Пошатнулась, едва не соскользнув вниз, на мостовую - но лейд Братис успел подхватить.
-Прости, - прошептала я, когда он поставил меня на пол, но почему-то не выпустил из объятий. На его лице было странное выражение.
-Я боялся, что ты не вернешься, - признался он. - Но пойми, я всего лишь хотел помочь.
В тот момент я не расслышала виноватых ноток. Все заглушила радость: он все-таки рад меня видеть и прощает мою выходку. И это было настоящим счастьем.
Закрыв глаза, я приникла к его плечу.
Значительно позже я узнала о тех усилиях, которые лейд Братис затратил, чтобы отыскать мое прошлое. И лишь случайно проведала о результатах, ибо они были неутешительны. Наверное, они повергли бы меня в отчаяние, если б я напряженно ждала вестей.
Однажды, когда подали ужин, в столовую неожиданно ворвался высокий толстяк. Он был одет в красивый камзол, распахнутый на толстом животе, короткие штаны, чулки и туфли с бантами. Полное лицо, все в бисеринках пота, украшала широчайшая улыбка.
-Друг мой, - заорал он с порога, - я решил забежать к тебе на ужин.
По-моему, он очень правильно отзывался о своей манере передвижения: этот человек не ходил, а бегал, несмотря на свою солидную комплекцию.
Лейд Братис вскочил с места, делая нетерпеливые жесты слуге, чтобы принес еще один прибор.
-Весьма рад, - отозвался он гораздо сдержаннее, но я поняла, что он не лукавит: визит толстяка действительно доставил радость. - Прошу знакомиться, это лейд Патри, мой хороший друг, - кивнул он мне. - А это лейдин Магре.
Я присела в почтительном реверансе, а толстяк насмешливо поклонился:
-Лейдин? Магре? Впрочем, пусть будет так.
Ясно, что означает эта насмешка, но я хранила полное спокойствие. А лейду Братису, кажется, совсем не понравилось мнение его друга обо мне. Однако он не успел ничего возразить.
-Я слышал, ты развернул бурную деятельность, - громогласно начал гость, придирчиво следя за действиями слуги, который наполнял его тарелку. - Разослал кучу шпионов, которые пропахали носом все самые грязные дыры Саратога, общаешься с ничтожнейшими людишками, отбросами среди разбойников и торговцев рабами. Поговаривают, даже чудишь с какими-то магическими экспериментами - и все для того, чтобы узнать о той резне в Шальте? Так лучше бы спросил меня, - он наконец приступил к еде, но не перестал говорить, умудряясь одновременно запихивать в рот огромные куски и извергать из себя поток слов. - В Эльи у меня в то время находился брат, ты же знаешь, и я услышал всю историю в подробностях.
Лейд Патри смотрел в тарелку, поэтому не замечал знаков, которые делал ему хозяин дома. А я заметила, и пришла к выводу, что каким-то образом все сказанное касается меня. Только когда гость на мгновение умолк чтобы отхлебнуть добрый глоток вина, лейду Братису удалось вставить слово.
-Мы поговорим об этом позже, Патри, - сказал он с нажимом.
-А, брось, - лейд Патри махнул куриной ножкой, с которой во все стороны полетели капли жира, - это грязная история, и, конечно, расскажи я ее при дворе, на меня многие косились бы. Но, полагаю, здесь нет кисейных? - он мельком взглянул на меня, нисколько не сомневаясь, что ничто из охарактеризованного словом "грязный" меня не смутит. - Так вот, крестьянский бунт - дело кровавое. Зима выдалась голодной, а Шальта всегда отличалась буйным нравом, еще со времен Гамара и Шаммаса. В три деревни нагрянули орды какого-то сброда, вроде и санкры там были, и саратожцы, и дорианские разбойники - у нас их тоже пруд пруди, что бы там ни заявлял Эндорас. Так вот, они как-то подбили голодных крестьян на бунт и напали на замок лейда Калорли. Вырезали всю семью, слуг, преданных воинов, разграбили замок и вдобавок подожгли. Словом, осталась груда камней. Эхо молвы князь Шальты, конечно, постарался заглушить: кому приятно сознавать, что холопы своих господ убивают направо и налево. Однако лейды Шальты и Палемина набирают дружины, и правильно делают, скажу я тебе. Это только у нас Дитрем верещит, что ничего подобного не допустит, и все, развесив уши, ему благоговейно внимают. А он Рудный тракт очистить не может, разбойничьи шайки плодятся как кролики!
Он бы еще долго так разглагольствовал, если бы вдруг не поднял взгляд на своего друга.
Лейд Братис был цвета мела, а его руки сжимали серебряный нож так, что тот уже утратил свои идеально прямые контуры. Я вяло ковырялась в тарелке, тщательно разрезая кусочек мяса на мелкие крошки, и размышляла, чего это он так переживает. Неужели разрушение замка в далекой Шальте имеет ко мне какое-то отношение? Ну а даже если и так, что с того?
-Братис, что это с тобой?
Но тот смотрел на меня. Я пожала плечами и небрежно улыбнулась.
-У лейда Калорли были три дочери, верно? - наконец выдавил он.
-Да, - лейд Патри даже перестал есть, - Марле было четырнадцать, Андрии девятнадцать, а Гвинет двадцать четыре.
Воцарилось молчание. Наверное, лейд Братис просто не знал, что еще сказать. Поэтому я решила вмешаться.
-Как ты думаешь, лейд Братис, - задумчиво сказала я, - мне может быть девятнадцать? Скорее, двадцать четыре, да? Вряд ли четырнадцать.
Он дернулся, как будто я его ударила. Может, мой тон был излишне холоден? Я ведь вовсе не обвиняла. А лейд Патри выпучил глаза и обернулся к другу за разъяснением.
-Это ничего не значит, - с усилием проговорил лейд Братис, - ты можешь не быть дочерью лейда Калорли.
-Могу, - легко согласилась я. - Перестань принимать все это так близко к сердцу. Мне правда безразлично, кем я была.
-Тебе не безразлично! - рявкнул он так, что я даже вздрогнула. Впервые лейд Братис повысил на меня голос, и не скажу, чтобы это мне понравилось. Он глубоко вздохнул. - Прости. Таких вестей правда лучше не знать.
-Позволено мне будет осведомиться, что здесь происходит? - взорвался лейд Патри.
Я аккуратно отодвинула тарелку, поднялась и сделала глубочайший реверанс, сохраняя милую улыбку. Потом так же молча вышла, тщательно закрыв дверь.
Однако оказавшись в коридоре, я метнулась к окну за углом и распахнула ставни. Рванула на груди платье, мельком удивившись, как легко удалось разорвать толстый бархат и шнуровку, - и, взмахнув крыльями, выскользнула в темноту.
Я добралась до открытого окна столовой в считанные секунды. Ставня угрожающе скрипнула под весом орлана, но вы-держала.
Насколько я поняла, в это время в оставленной мной комнате молчали. Но лейд Патри, по-видимому, не отличался избытком терпения.
-Кто эта женщина? - он спрашивал с интонацией человека, имеющего право задавать вопросы. Мне даже стало интересно, кто он такой.
-Это я и пытался выяснить.
В голосе лейда Братиса сквозила усталость. И разочарование. Он, наверное, считает, что я лгу, говоря о своем равнодушии.
Возможно, он и прав. Иначе разве я так спешила бы подслушать их разговор?
-А что же она сама тебе говорит? - лейд Патри непременно хотел докопаться до сути.
-Ты разве не слышал?
Ему вроде бы не очень хочется рассказывать. Но и молчать уже тяжело.
-Перестань ходить вокруг да около! Я слишком хорошо тебя знаю, Братис. Твой интерес к этой женщине гораздо больше, чем к обычной любовнице.
-Она мне не любовница! - разозлился лейд Братис. - Она... мой подарок, - он хмыкнул, успокоившись так же быстро, как и вскипел.
-Да? И кто же преподнес тебе такое счастье?
-Один саратожский вельможный мерзавец. Ты знаешь, Рагнар непременно хочет дружить с Саратогом, по крайней мере, пока не разберется с беспорядками внутри страны. Поэтому приходится расшаркиваться с этими "послами", которые так и норовят выкинуть что-нибудь такое, чтобы спровоцировать возмущение и вынудить нарушить договор. Когда я увидел "подарок", мне хотелось запустить в него чем-нибудь тяжелым. Однако собака хорошо знал, что делал, - лейд Братис помедлил, словно собираясь с духом. - Она саби.
-Ого! - его приятель даже присвистнул. - Я и не знал, что они еще встречаются.
-Я думаю, при нынешнем разгуле насилия саби будут появляться все чаще.
-Братис, я не очень хорошо разбираюсь в этом, я ведь канцлер, клерк. Всякие магические штучки для меня - филькина грамота. Как будто, саби - это человек, способный по своему желанию превращаться в животное? Вроде оборотня.
Лейд Братис невесело усмехнулся.
-Не совсем. Оборотень - кровожадная нечисть, а зараза, убивающая мозг и пробуждающая жажду крови, передается при укусе или царапанье жертвы. Саби - это обыкновенное разумное существо; способность становиться саби передается по наследству. Но человек может прожить всю жизнь и так и не обрести возможности перерождаться. Инициация происходит в случае, когда носитель подвергается сильнейшему насильственному воздействию, причем не обязательно физическому. Насколько я понимаю, главное здесь - чувство собственной беспомощности. Обычные люди в такой ситуации сходят с ума или умирают, поскольку не находят пути для преодоления этой беспомощности. А другие, те, в чьей крови присутствует саби, тянутся прочь из своего беспомощного тела - по крайней мере, так утверждают книги. Если в этот миг им на глаза попадается иное существо, любое иное кроме человека, сущность саби берет верх. Она лепит тело владельца по образцу, который видят глаза, полностью уничтожая предыдущую личность. С этих пор человек теряет личную память, часто меняется внешность, характер, привычки. Саби приобретает возможность сопротивляться насилию, он больше не беззащитен, он может перекинуться в спасительное существо в любой момент, но взамен этого он теряет себя как человека.
На некоторое время вновь воцарилась тишина.
-И в кого же перекидывается эта... Магре? - теперь голос лейда Патри не был ни насмешливым, ни требовательным. Он даже казался потрясенным.
-В орлана.
-Это огромная хищная птица, да? Она что же... - он зашептал, но я расслышала. Наверное, сейчас гость испытывал детское любопытство, и немного смущался этого. Но совсем немного, - ловит мышей и ест их сырьем, вместе со шкурой? Или кроликов? Я не очень хорошо знаю, чем питается орлан.
Лейд Братис рассмеялся:
-Насколько я знаю, она питается только в образе человека, и тогда ее рацион ничем не отличается от моего. Но если тебе интересно, спроси у нее сам. Думаю, на этот вопрос она ответит так, что любопытство иссякнет.
Лейд Патри хмыкнул:
-Своевольная, да? Те несколько слов, что она произнесла за столом, могли бы прожечь дырку в стене. Ладно, а почему ты решил, что она имеет отношение к лейду Калорли?
-Ничего не могу заявить определенно, - вздохнул лейд Братис. - Много разрозненных фактов. Прежде всего, она сама. В прошлом кто-то позаботился о том, чтобы дать ей хорошее образование. География, арифметика, история, причем даже эпоха Заселения и кое-что из истории древней альмеокритской цивилизации. Ее родной язык - дорианский, но также неплохо знает тавритский.
-Несомненно, дочь лейда из Палемина или Шальты, - согласился лейд Патри. - Только там все поголовно учат тавритский. Впрочем, может быть и Лаварден. Многие одержимые ученые Королевского Архива дают своим детям странное образование. А еще есть Клария. Я стараюсь быть объективным.
-Я рассуждал так же. Однако Лаварден - южная страна. А Магре не знает, к примеру, названий многих растений, которые растут на юге. Клария отпадает - Магре знает суть религии Ахра только в общих чертах, как и все мы. Она никак не может быть ее адептом.
-Хорошо, а как насчет Дориана, например, Араклион? Это недалеко от Таврита, и там тоже могли изучать этот язык, - очевидно, лейд Патри не на шутку увлекся моей судьбой. - И там тоже были беспорядки. Хотя я не припомню, чтобы бесследно исчезали знатные девушки... но могу выяснить.
-Я уже выяснял. На севере Дориана в течение последних шести месяцев не пропадали лейдин подходящего возраста, а с Магре все это произошло никак не раньше. Ко мне она попала еще даже не умея говорить. К тому же саратожский торговец невольниками, которому я отсыпал немалую сумму, указал на Шальту. Конечно, тех, кто продал ему девушку, он не помнит, не знает, не видел - а как же иначе. Черт я ними, я не собираюсь искать конкретных разбойников в море таких же. Главное то, что они упоминали север Шальты.
-Тогда действительно. Только Калорли... Слушай, что если такое произошло не с одной девушкой? Что если все три сестры, или еще кто-нибудь из семьи...
-Все может быть. Но я не стал бы на это надеяться. Первое перерождение - это не так-то просто. Нужно время, а у многих его может просто не оказаться.
-Ты прав. Что же, ты думаешь, это старшая, Гвинет?
-А вот этого я не знаю. И магия ничуть не помогла. Все, от чего я мог отталкиваться, это от ее воспоминаний - видишь ли, последнее мгновение перед перерождением часто сохраняется в памяти. Но то, что она помнит - это пожар и людей, похожих на солдат - но вольные бродяги саратога часто смахивают на регулярную дружину. Все остальное - боль, кровь и смерть. Не хотел бы я снова проникнуть в ее воспоминания... - голос лейда Братиса дрогнул.
Так вот оно что! Это был не просто сон, и за мой побег ответственна не только я. Вот почему его голос звучал так виновато, еще бы! Но я простила его за то, что без моего ведома залез в мои мысли. Он сполна заплатил за это.
-Поэтому я и хочу найти кого-то из Шальты, кого-то, кто знал дочерей Калорли, - продолжал лейд Братис.
-А вот в этом тебе вряд ли улыбнется удача, - удрученно заметил лейд Патри. - Калорли обеднел в последние годы, как и многие мелкопоместные вельможи, и не только Шальты. Поэтому в свет он дочерей не вывозил. А домочадцы, которые хорошо знали девушек, погибли вместе с замком. Разве что случайный гость, который задержал взгляд на хорошенькой мордашке - а тут, скажу я тебе, приятель, есть на что посмотреть.
Есть на что посмотреть? Это он что, обо мне? Вдруг захотелось вернуться в свою комнату и заглянуть в зеркало. Прежде я не оценивала себя с точки зрения красоты, но мысль о том, что я привлекательна, оказалась неожиданно приятной. Может быть, лейд Братис прав, и я действительно начинаю оживать?
-Что ж, - в столовой жалобно скрипнул стул, из чего я сделала вывод, что лейд Патри встал из-за стола, - мне пора. Признаться, твоя саби меня порядком заинтересовала, и если не возражаешь, я заглянул бы еще. Хотелось бы с ней познакомиться, а то в этот раз как-то неудобно получилось.
-Разумеется.
-Буду расспрашивать, - пообещал лейд Патри, - глядишь, и найдем кого-нибудь... Слушай! - вдруг перебил он сам себя и вновь плюхнулся на стул. - Я ведь пришел говорить совсем о другом, да твоя... лейдин Магре отвлекла. По городу ходят престранные слухи. Поговаривают, будто все эти бедствия, что так, скопом, свалились на наши головы - вовсе не случайность. А результат деятельности разумных.
-Да? - голос лейда Братиса был полон пренебрежения. - Я тоже слышал что-то о мировом заговоре. И кто же, скажи на милость, насылает на Великий материк засухи и ливни? Я, глава магов Дорианской империи, заявляю, что нет на свете силы, которая могла бы так управлять погодой, или, по крайней мере, таковая мне неизвестна. Кроме, разумеется, Бога и Богини. Ежели в последнее время где-то и возникла такая сила, и, что самое удивительное, обратила свой могущественный взор на нас, смертных, то искать ее в Тардове просто смешно. Власть над мировой тканью такого уровня не рождается спонтанно, из ничего, она всегда - закономерное следствие вполне определенных предпосылок, и потому ее не так уж сложно отследить, проконтролировать. Ты можешь, конечно, напомнить мне о Танаджаре. Я знал о его существовании, но к сожалению, превращение мага в темного колдуна пока еще слишком сложно зафиксировать на расстоянии. Но поверь, сейчас дело не в темной магии. Демоны никогда не действуют тонко, с прицелом на далекое будущее. Добравшись до человеческой души, они получают свое здесь и сейчас, хищный туман - типичный пример. Они не умеют плести интриги - увы, это изобретение самых обыкновенных, смертных разумных существ.
-Верю, верю! - возопил лейд Патри, и я живо представила, как он энергично замахал руками. - Я полностью полагаюсь на твой авторитет в области магии, не надо с таким пафосом забрасывать меня аргументами. Но речь идет не о погоде. Я слышал - и признаться, при зрелом размышлении не могу этого исключить, - что кто-то очень ловко воспользовался капризами природы. Видишь ли, во время стихийного бедствия поведение разумных может последовать по двум разным путям. Первый - они могут сплотиться против общего горя и сообща преодолевать трудности, понимая, что их сила в единстве. Тогда стихия будет побеждена, как это произошло во времена Переселения. Второй - они могут разделиться, и каждый будет стремиться урвать кусок для себя, заботясь только о себе. Именно на развилке огромную роль играет правитель. Сможет ли он объединить своих подданных, или лишенные поддержки монарха существа превратятся в разбойников, мародеров, грабителей.
-Ты хочешь сказать, - медленно произнес лейд Братис, - что Рагнар не справился?
-Я не хочу этого говорить, - резко возразил его приятель. А я мысленно продолжила недосказанную фразу: "но придется". - Возможно, время упущено, но не только... не столько по его вине, - лейд Патри замялся. - Императрица Лотария тяжело больна, причем болезнь обострилась именно сейчас, а привязанность Рагнара к жене вовсе не тайна. Дальше смотри: последние два десятка лет не слишком благодатны для Дориана, но люди справлялись, даже как-то привыкли. Только нынешний год оказался так страшен, однако... Я, конечно, ничего не хочу утверждать, но тебе никогда не казалось, что засилье разбоя началось едва ли не раньше, чем наступили тяжелые времена?