"Гливицкий Гамлет" мучает меня, или одну мою часть, наиболее сопротивляющуюся изменению и "метаморфозе". Потому что во мне осталось то, что в моём родном немецком языке носит название "harter Kern", или " твёрдое ядро", " твёрдая сердцевина". Это " твёрдое ядро" - сознание того, что я немец. Немец, не прикидывающийся никаким поляком или греком. И это " твёрдое ядро", "твёрдая сердцевина" давит. Давила она сильней всего когда стыдно было быть немцем, когда ещё маячила на общеевропейском горизонте концепция " коллективной вины".
Тогда я написал небольшое немецкое стихотворение об урне в Аушвице в которую
меня туда unferseens ( опрометчиво) занесло ветром. И эта урна всегда со мной. Теперь, когда новых немцев снова распирает от гордости только по той причине, что они немцы, я хотел бы добраться до того твёрдого ядра, чтобы его в самом себе выжечь. Потому что из-за такой " гордости" меня сжигает стыд.
Первым шагом, или первой пробой такой " косметической процедуры" и стал " Гливицкий Гамлет", ещё излишне ироничный, недостаточно грубый и не столь жестокий по отношению к ego автора. Я должен считаться с тем, что происхожу из эпохи, уже уходящей из поля зрения. А я заключён в ней всем существом, и уж наверняка всем тем досаждающим " твёрдым ядром", которое мне необходимо до конца уничтожить. Только после этого я смогу свободно дышать - и глубоко - в Аушвице, в Варшаве, в местах сожжения людей, домов.
Потому что я дышу пока осторожно, чтобы не задохнуться от пепла и пыли, которые всё ещё носятся в воздухе.
На экране Он и Она в гливицком Театре в Руинах, участвующие в пробе пьесы " Гливицкий Гамлет". Микшируется с живым планом : Она и Он выходят на сцену.
ОНА. Ну что мы сейчас играем?
ОН. Собирались сыграть " Гливицкого Гамлета"
ОНА. А играем " прикосновение через стекло".
ОН. Это не то же самое?
ОНА. И да, и нет. Мы уже не в Гливицах. Но попробуем. Ты играешь Петра. Здесь. В его театре.
ОН. Это его театр?
ОНА. Тут был он на " Принцессе на горошине". Перины до потолка. А потом театр сгорел, ты видел это своими глазами. В этом городке сгорело немногое, но театр сгорел. Это некий знак. Он всюду ищет знаки. Знакоман.
ОН. " Огонь начал взвиваясь скручивать занавес, нарисованный лес и замки. Я схватил пылающую сцену. Хотел прижать к себе театрик, но лизнуло меня пламенем жарким, и я отбросил ларец..."
ОНА. Сейчас, сейчас. Перепутал текст. Это из Хельмута Кайзера.
ОН. Тут дело не в авторе, речь о театре. Шекспиру тоже не было дела до этого. Поэтому он и представлял актёров " трагической труппой из столицы!"
ОНА. А в столице сгорел Народный Театр. Это было во время репетиции " Жизнь есть сон" Кальдерона. Внезапно актёры исчезли вместе со сценой, как в морских волнах. Будто их унесла невидимая рука.
ОН. Невидимая рука рынка!
ОНА. Да, это случилось в ходе нашей Великой Трансформации. Театр сгорел.
Но уже снова в нём играют.
Как ни в чём ни бывало.
Он. Как ни в чём ни бывало. Мы тоже тут сыграем, как ни в чём ни бывало. Запоздалые сожаления.
ОНА. Роль знаешь?
ОН. Как мне играть немца?
ОНА. Так, как он играет поляка. Каждый немец где-то внутри поляк. И наоборот.
ОН. Как я смогу сыграть маленького Петра? Он меня высмеет.
И зрители меня высмеют.
ОНА. Зрители? Пусть немного посмеются.
На экране снимок маленького Петра.
ОН (с живого плана, микширован со снимком)
Я был чудо - ребёнком. Играл в четыре руки со своим учителем на фортепьяно. Помню его имя, Бернхард. Помню его пожелтевшие от курения сигар пальцы. Нянчился он со мной, хотел, чтобы я представлял его школу игры на фортепьяно в Haus Oberschlesien. На отчётном концерте. Рейх догорал, а он хотел утешить классической музыкой отчаявшихся сверхчеловеков. Die Uebermenschen.
Я видел отлично, что я не чудо-ребёнок, и не дам сделать из себя коня. Играющего на фортепьяно. Он ничего не понимал, зубрил далее со мной сонаты, марши и вальсы.
Выхода у меня не было. Я должен был надавать ему пощёчин. OHRFEIGEN!
ОНА. Своему учителю?!
ОН. А что мне оставалось? Я спас его от позора. Если бы я выступил с ним публично, то не шевельнул бы и пальцем ноги. Потом, когда все сидели в подвале , пришли наши российские " освободители" и собирали czasy (часы) - словно грибы после дождя, он ещё раз получил пощёчину , но гораздо больнее, потому что я ударил легонько, только чтобы показать своё отношение к классике. Он же вместо часиков угостил офицера сигарой. И получил так крепко, что это отдалось эхом от стен подвала, в котором все как к материнской груди приникли к чёткам, "тайнам Святого Розария", называемым тогда Розенкранцем.
О! мы дома, в Globe Theatre. Rosenkranz. А где Guildenstern ? Где ты, Гильди ? Двойник?
Играл и я когда-то Гильденстерна..
А пану Бернхарду повезло. Другие русские может,его бы расстреляли.
ОНА. Это уже другая история. Никого уже не тронет эта старая исто...истерия.
ОН. Гамлет тоже был истериком. Как и наш автор.
На экране появляется Тадеуш Ружевич, входящий в зоомагазин в Гливицах.
О! Ружевич! Блудный сын
"Фрагмент стихотворения Ружевича " Блудный сын")
Я думал, что моё место
здесь меня ожидало
сейчас вижу
нет места для меня
я думал, что пустое место
после меня тут осталось но жизнь
как вода
заполнила всё
я словно камень
брошенный в глубину
я на дне
и так
будто бы меня и не было
ОНА. Сладок сон
сказал Микельанжело
слаще всего
пребывать камнем
и так долго
сколько будет длиться нужда
и унижение
На экране стена гливицкогоТеатра в Руинах со старой ветхой надписьюEingang zur Kasse. ОН, как бы нечаянно, обнаруживает надпись.
ОН. (исследует)
ОНА. Что ищешь? Вынюхиваешь, как охотничий пёс.
ОН. Wie ein Jagdhund.
ОНА Охотничий пёс на свалке истории...
Тут смердят твои отбросы!
ОН. Деньги не пахнут
Тут закопано богатство
Сберегательная книжечка
Sparbuch der Dresdner Bank
Всё наше имущество
осталось тут
и я должен его найти
или с ума сойду
это всё что
мой отец
заработал в клубе
это были нелегальные тайные деньги
Geheimgeld
он был футболистом любителем
но ему платили
за каждый гол
и половину суммы
за каждую подачу
за которой следовал гол
он оставил всё это матери
и нам детям
это единственное наследство
она забыла
забрать в Рейх
из-за спешки
потому что она спешила
к другой жизни
и я должен это отыскать
пусть даже это уже
ничего не стоит
это моя обязанность
сына перед отцом
которого загнал в могилу
Fuerer
тот чёрный типчик
с усиками как у Чаплина
это у него он научился
играть диктатора
О вот!
Мама
ОНА. Не верь сын обману
На экране ОН в костёле Всех Святых в Гливицах. Микширование планов.
ОН. Что мне тут сыграть?
ОНА. Сыграй как нашего истерика повторно окрестили.
ОН Повторно?
ОНА Пётр, который тогда звался Петером, сопротивлялся, но женщины проявили власть.
ОН Мужчин уже не было?
ОНА Мужчины ушли под землю. Женщины решили, что Петер станет новоиспечённым католиком..
ОН Церемония прошла конспиративно, тут, в костёле Всех Святых
ALLENHEILIGENKIRCHE
Ксёндз был немцем, у него латынь была иной, чем у польских ксёндзов.
Говорил: Zursum corda
А не Sursum corda
Говорил : Dooooooominus voooobiscum
А не Dominus vobisсum.
Сразу было видно, что это немецкий ксёндз. Быстро исчез он из костёла.
ОНА. Было ему 10 лет, но он притворился младенцем. Хотел упростить роль. Когда ксёндз дал ему знак подойти к нему, он изобразил малыша и на четвереньках взобрался на ступени алтаря.
ОН. Ja, ja, ja, ich komme. Я был против всей этой комедии - знал ведь, что уже был крещён в костёле св. Барбары, тогда евагелическом. Doppelt haelt besser - говорили женщины. Всё это было смешно, но никто не смеялся. Потому что это была торжественная церемония. И тайная. Костёл был под наблюдением службы безопасности, которая расправлялась тогда с элементами народного подполья и...немецкими антифашистами. Это так, поверьте. Это было очень неприятное время.
ОНА. Но Пётр уцелел.
ОН. Потому что сбросил кожу Петера, вернее, спрятал Петера под кожей и под языком.
На экране деформированный снимок маленького Петера вместе с проекцией живого плана.
ОНА. В квартире на Вильгельмштрассе, которая стала позже улицей Победы в спальне родителей стоял маленький туалетный столик в стиле ар деко с одним большим зеркалом и двумя меньшими по бокам. Когда Петер был один, он разглядывал себя в этом триптихе и не мог надивиться тому, что можно быть в трёх разных обликах. И каждая сторона иная и значит тождественность - проблема двузначная, и даже трёхзначная. Это его забавляло и он решил опробовать это в реальности.
ОН. А вне реальности мы играли с маленькой Уши в крематорий и в изнасилование. VERGEWALTUNG.
ОНА. И в крематорий.
ОН. Зелёное мыло. Говорили, что в Аушвице есть такая большая секретная фабрика бледнозелёного жёсткого мыла
KEINE SEIFENBLASEN.( без мыльных пузырей).
На экране тот же самый кадр с маленьким Петером. Пауза.
ОНА. Что ты ещё помнишь?
ОН. Замочную скважину двери в спальню родителей. Приходил молодой пристойный офицер СС, грозил маме высылкой в Аушвиц. Учился я у него турецкому языку. Офицер СС был турком. Здоровался со мной салям алейкум.
ОНА. А скважина?
ОН. Была как раз на высоте моих глаз.
ОНА. А когда явился тебе дух твоего отца?
ОН. Ни разу. Дух исчез вместе с телом. Нет духа отца, значит, нет и Гамлета.
ОНА. Хочешь нам всё испортить?
ОН. Это не моя вина.
У духов отцов не были тогда никакого шанса показаться в Германиях. Ни в той, ни в этой. Это было общее твёрдое табу, крепче марки и стены.
ОНА. А здесь? Здесь ведь не было Германии. Тут могли бы попытать счастья.
ОН. Однако тоже ничего. Ни тени духа.
ОНА. Печально. Ты вырастал без отца и даже без его духа. Бедняжка. Один среди женщин.
ОН. Подсматривал,
как женщины собирались
за круглым столиком:
"Столик, накройся духом",
и ничего,
ни в зуб ногой
ОНА. Духа отца должен был напугать дух времени - ZEITGEIST!
![[]](/img/b/bondarewskij_l_w/gliwice/hamlet.jpg)