Формирование викторианского сознания и первое сопротивление ему.
Китс умер в 1821, Шелли в 1822, Байрон в 1824-м году, и о каждом из них можно сказать что погиб он по случайности, на пороге мужского возраста, прежде чем сумел достичь полной зрелости как личности, так и таланта. Их молодость и поэтическая деятельность совпала с временем, когда в Англии господствовал террор и смута, когда Европа объединилась, чтобы покорить страну, провозгласившую лозунги прогресса и справедливости. Их радикализм был не следствием юношеского недовольства, а правильной мужественной реакцией на конкретную систему отношений. Их современники, как единомышленники, так и противники, понимали , что выступающие против их поэзии борются против идеалов, которые представлялись либо верными, либо вредными - в зависимости от точки зрения. Позднейшие поколения, забывая об обстоятельствах, в которых возникло это творчество, видели в романтической поэзии " извечный бунт артистов" или только юношескую незрелость. Суждения о том, как развивалось бы их творчество, если бы подольше прожили, - безвредное развлечение : общее мнение, что Байрон продолжал бы ту же линию, что и в написанном им Дон Жуане, что в поэзии Шелли скорее всего произошли бы изменения с той оговоркой, что дальнейшее развитие его философии трудно предугадать, напротив, в случае Китса трудно предположить, как развивался бы его талант, который в момент смерти только ещё формировался, хотя уже дал отличные результаты.
Молодые умерли, старые их пережили.
Почти все друзья молодых романтиков прожили долгий век, неоднократно получали должности и награды, не говоря уже об окружении Байрона, из которого все достигли больших чинов, и даже такие " враги государства", как Хант или Годвин, дождались к концу жизни синекур и государственного пенсиона : Годвин был назначен в 1830-м году так называемым "Yeoman Usher" министерства имуществ, с пенсией и жильём, а Хант получил от королевы Виктории ренту в 200 фунтов ежегодных. Ханту это не помогло: его финансы и далее были в плачевном состоянии, и когда молодой Россетти прислал ему первые стихи, Хант похвалил их, предостерегая одновременно начинающего поэта: "Поэзия - это не то, что может прокормить тело, даже если обеспечит ему бессмертие".
В том самом году, когда утонул Шелли, совершил самоубийство человек, который de facto годы правил Англией, тогдашний министр иностранных дел Роберт Стюарт, вице-граф Кэстльро, герой нации, один из строителей Священного Союза, орудие Меттерниха, кровавый подавитель ирландского восстания, автор всех репрессивных законов, виновный, между прочим, и в "резне под Пеперлоо", где армия открыла огонь по толпе рабочих, самый ненавидимый тогда в Англии человек : во время его похорон народ Лондона веселился на улицах города.
I meet a Murder on my way.
He had a mask of Castlerough,
Very smoots he looked, yet grim,
Seven blood hounds followed him...
( Встретил я по пути убийцу в маске Кэстельро, выглядел он в ней франтом. Но понурым, и семь кровожадных собак следовали за ним..)
-писал о нём Шелли в The Mask of Anarchy.
Двумя годами позже, когда в 1824 году умер Байрон, в Англии вышел закон, отменивший пресловутые " шесть репрессивных актов" Кэстльро, смерть последнего из великих романтиков совпала с концом " периода репрессий". Даже если не разделять взгляды англичан на особое к ним отношение Провидения, трудно недооценить символичность такого совпадения. С этой даты в Англии началась новая эра : с одной стороны, страна вступила на долгий и мучительный путь реформ, которые должны были превратить её в современное государство, с другой стороны, реформы и усилия по проведению их в жизнь понемногу, но неизбежно изменяли шкалу ценностей, перемещали центры тяжести, преобразуя народное сознание, пока наконец по вступлении на трон Виктории " исчезли последние следы XVIII века, цинизм и утончённость обращены были в прах, их место заняло чувство ответственности, трудолюбие, моральность и семейная добродетель. С удивительной солидарностью даже кресла и столы приобрели формы серьёзные и солидные", - подшучивал сто лет спустя Litton Strachey в своей биографии королевы Виктории.
...Новый парламент взялся за дело, так что следующие десятилетия были периодом всё новых законов, которые поочерёдно с большим трудом и противодействием устраняли разнообразные злоупотребления и несправедливости... Дела великих реформаторов XIX века, таких, как Ричард Остлер, Майкл Садлер, лорд Шефтсбери, Уильям Вильберфорс, Эдвин Чедвик и десятков других людей, которые с героическим самоотречением посвятили свои жизни, а часто и состояние и личное счастье, чтобы помочь бедным и беззащитным, известны целому миру. Не было такой области, куда не пришли бы они с протестом или помощью. Фабрика, школа, тюрьма, больница, дом душевнобольных, рабство, жилищные условия, канализация городов,- постепенно повсюду проникало право контролировать, регулировать и защищать. Постепенно перестраивалось и общественное сознание. Сегодня викторианцы часто смешат нас, и даже вызывают отвращение, и воистину, система ценностей, созданная ими, стиль жизни, принятый ими, свод норм поведения, к которому они относились так серьёзно , кажутся сейчас чудовищными. Но есть нечто и располагающее в полной серьёзности, с которой смотрели они на каждую проблему, в покорности, с которой они соглашались с предпосылкой, что жизнь это тяжкий труд, в готовности, с которой исполняли то, что почитали своим долгом.
Два типа сознания, внешне противоречивые, стали основами викторианского мышления. Одним из них был утилитаризм Джереми Бентама, другим - протестантизм евангелический, что ближе к польскому "библеизму". История соперничества разнородных сект с англиканской церковью с половины XVIII сквозь весь XIX век неописуемо запутанная и в действительности интересна лишь для специалистов. В грубом приближении это выглядело так: официальная церковь, с самого возникновения скорее умеренная и всегда служившая в большей или меньшей степени орудием господствующих классов, - не особенно старалась распространить свою пастырскую опеку на одичалые массы вновь возникшего промышленного пролетариата. В этот просвет проникли разнообразные секты, которые занялись миссионерской деятельностью, и главным их орудием стала религиозная литература. Religious Tract Society , основанное в 1799 году, служило всем протестантским сектам, соперничающим с англиканской церковью. Это Общество публиковало морализаторские рассказики, которые распространяло в миллионах экземпляров. В 1804 году было выпущено 314 тысяч разных "трактатов", а около 1861 года годовой тираж этих выпусков превысил 20 миллионов, плюс 134 тысячи экземпляров разных периодических изданий. Это было не единственное товарищество, работающее на этом поле. The British and Foreign Bible Society выдало в 1827 году полтора миллиона Библий, а в 1867-м году выпустило на рынок свыше 8 миллионов. "Товарищество поддержки христианской веры", связанное с англиканской церковью, тоже очнулось от летаргии и начало забрасывать людей своими листками. Вспоминаю об этом потому, что хотя несомненно, религиозное возрождение Англии в XIX веке было действительно искренним , и свои сомнения и морально-религиозные вопросы викторианцы трактовали со смертельной серьёзностью, правда и то, что всё это религиозно-просветительское движение служило орудием контроля низших классов, а при случае становилось и мерилом оценок артистической деятельности. Викторианская " моральная значимость" берёт тут своё начало. Миссионерский дух охватил всю страну, и особенно его женскую половину. Изящные девицы, изысканные дамы, скучающие жёны, - все они с энтузиазмом бродили по тёмным закоулкам, по страшным трущобам, вручая каждому духоподъёмные книжечки.
Их моральная пропаганда должна была уберечь человека перед несчётным множеством опасностей, которые его подстерегали, и одна из главных ловушек, которая могла с лёгкостью увести каждого с трудной дороги добродетели, была художественная литература. Главным , и не лишённым грустной правды аргументом против литературы было утверждение, что возбуждая наше воображение и склонность к мечтаниям, она вызовет у читателя неприятие своей жизненной ситуации. А примирить со своей жизнью, особенно тех, кто имел какие-то причины для недовольства, было задачей, которой не следовало пренебрегать.
Прекрасен тот общественный порядок, когда каждый в соответствии с назначенным ему местом честно почитает начальствующих, когда служащие с охотой подчиняются своим работодателям, и последние добры к ним. Когда высоко поставленные и стоящие ниже, богатые и бедные, хозяева и арендаторы, мастера и рабочие , священники и миряне - каждый с охотой занимает предназначенное ему место.
Этот умилительный образ общественной гармонии, представленный одной из прославленных рукодельниц " трактатов", по имени Хана Мор, повторяется в них в тысячах вариантов. Есть установленный Богом порядок вещей, велением которого одни верху, другие внизу, и всякие попытки нарушения этого порядка противны воле Божией. ( То, что мораль эта оказывалась в явном противоречии с беспощадным викторианским карьеризмом, который подталкивал каждого человека , чтобы тот всеми силами стремился выскочить выше своего уровня, было одним из многих несоответствий, которыми изобиловал викторианский этос, и заведомо не относилась эта мораль к тем классам, которые не имели возможности свою долю изменить.)
Следовательно, этому удовлетворению судьбой, столь необходимому для спасения души, постоянно угрожал - по мнению "библеистов"- ряд опасностей, среди которых главной была литература. Правда, что понося её, прибавляли обычно аргумент, что она безбожна, но этот аспект был на втором плане относительно самого главного
зла:
Главной опасностью.., которая кроется в романах, является постоянное возбуждение воображения..., которое раз обманутое, становится обманщиком, утверждая фальшиво, что представляет жизнь, а в действительности рисует фиктивные и недостижимые удовольствия, и саму жизнь превращает в мечтание, так что реальный мир становится чем-то больным и безобразным, поскольку наши надежды приобретают черты вымысла, а идея счастья - заблуждения. И таким образом читатель утрачивает возможность противостоять испытаниям, которые ему наверное предстоят в дальнейшей жизни.
При такой установке всякие определения ценности литературы оказываются нецелесообразными, она соблазнительница, которая с трудной дороги добродетели уведёт каждого, кто легкомысленно поддастся её влиянию. Ещё раз подчеркну, что это не было мнением какой-то небольшой группы маньяков, а распространённым убеждением, влияющим в большей или меньшей степени на всё общество. Очевидно, немногие были до конца последовательными, в это время в Англии писали увлекательные романы, и хотя чтение Диккенса и Теккерея было греховным, только немногие могли устоять перед таким соблазном. Выдумывали тысячи уловок : не читали в воскресенье, читали только после отрывка из Библии, либо только избранных авторов, читали тайком, но всегда этому сопутствовало неясное чувство, что делается что-то опасное. От большого зла оберегались способом
" очищения" давних писателей. Главным специалистом был Thomas Bowdler, который обосновался в английском языке надолго: до сих пор существует глагол to bowdlerize, который означает проведение уродующей цензуры. Этот Bowdler "переписал" Шекспира и Гиббона, чтобы их могли спокойно читать женщины и молодёжь, поскольку в оригинальной версии они угрожали бы психическому здоровью этих малоустойчивых групп:
...для молодой впечатлительной особы совершенно невозможно чтение Шекспира без опасного возбуждения фантазии. В то время, когда ум должен укрепиться и организоваться , он подвергается ( чтением Шекспира) ослаблению и дезориентации.
Другим источником викторианского сознания был Бентамовский утилитаризм. Теория Бентама это компиляция французского рационализма и английского материализма ( в первоначальном значении этого слова), но Бентам отличался большим умением логической систематизации материала, имел удивительную способность к словотворчеству и, что важнее всего, имел верных приверженцев. Для поклонников его теории утилитаризм был религией, которую они пропагандировали с энтузиазмом неофитов. Фраза, отчеканенная Джозефом Пристли и принятая утилитаристами за основной догмат : " наибольшее счастье для наибольшего числа людей", указывала путь к достаточно скромному счастью. Утилитаристы считали, что "общего счастья" удастся достичь , когда все люди избавятся от предрассудков и предубеждений, откажутся от гордыни, бросят гнусную лень, и , получив какое либо практическое умение, будут трудиться над умножением состояния, чтобы в конце концов все их разумные потребности были удовлетворены. Chamber's Encyclopeadia издания 1892 года так определяет утилитаризм:
В широком значении этого слова понятие " утилитаризм" означает такую систему взглядов, которая каждое усилие и каждое деяние оценивает исключительно по практической полезности, обходя полностью всё, что благородно или прекрасно, что можно измерить только в категориях культуры , привлекательности, либо художественного совершенства. Единственный критерий этого невыносимого и унизительного филистерства, которое противно всякой поэзии и искусству, моральным ценностям и истинной вере, состоит в вопросе : "А это окупается?"
Это уже более позднее определение утилитаризма, когда уже несколько поколений были воспитаны под сенью " положительных наук", когда все возненавидели его окончательно. И всё же приписывание утилитаристам каких-то преступных планов порабощения людей и приковывания их к машинам оскорбляет тех первых энтузиастов технического прогресса. Искренне и не без основания они верили, что развитие техники, ограничение потребностей и рациональное отношение к жизни могут обеспечить каждому некоторый достаток, что, очевидно, оправдалось, а то, что они не предвидели сложностей, которые возникнут, когда их скромная программа будет с превышением реализована, скорее положительно о них свидетельствует.
Чтобы привести людей к такому разумному практичному отношению к жизни, надо было их соответственным способом просветить и обучить. Только полезные науки , как математика, физика, механика, геология, экономика ( её трактовали как нечто среднее между религией и точной наукой, что и сейчас случается), могут освободить человека от предрассудков, иррациональных порывов, излишних страхов и траты времени на ненужные философские спекуляции либо пустые забавы искусством. Утилитаристам принадлежит огромная заслуга в области просвещения, но с того времени продолжается английское недоверие к каждой попытке абстрактного мышления, пренебрежение интеллигентностью, склонность к отрицанию всего не имеющего непосредственной практической полезности. Они стремились познать истину, но истинным считали только то, что можно было взять в руки, всё остальное относили к излишним предрассудкам.
Бентамовцы основали "Товарищество по распространению практических знаний", которое публиковало разные популярные научные сведения и было одним из покровителей Институтов Механики, чего-то вроде свободных университетов для рабочих, которые сыграли важную роль в образовании взрослых и в несколько изменённой форме действуют до сих пор. Главной их целью было ознакомление рабочих с основами точных наук, но кроме того имелась в виду и некоторая идеалистическая цель. Генри Брогэм, один из основателей этих учебных заведений, изложил эту цель так:
...работник, который войдёт в область чистой науки, где мирных путей не омрачает, к счастью, ни сомнение, ни человеческие страсти, станет не только умным, но и лучшим и счастливым человеком.
Кроме того, при случае необходимо, утверждал он, ... в докладах и дискуссиях постепенно опровергать узкие концепции, ложные верования и пустые страхи, которые господствуют в низших слоях, и с помощью положительных примеров предлагать им необходимое для спокойствия и пользы для страны.
Вера энтузиастов в почти магическое влияние точных наук на " сумму человеческого счастья" соединялась у них с маниакальной подозрительностью к искусству и гуманистике. Бентам делил человеческие способности на такие, что служат "забаве или любопытству", и на " полезные". "Забаве служат те, что называют изящными искусствами, как музыка, поэзия, живопись, скульптура, архитектура, садоводство декоративное, и т.д. Любопытству служат гуманитарные науки, включая и философию :
... когда Ксенофонт писал свою историю, а Евклид учил геометрии, Сократ и Платон плели глупости, притворяясь, что говорят о мудрости и морали. Их мораль - это были только слова, а их мудрость выражалась в том, что они оспаривали вещи, очевидные для каждого."
Несмотря на неприятие античности, Бентам в своей пугающей терминологии опирался на греческий язык, и доказывал, что искусство "анергастично", что должно было обозначать нетворческий труд, либо в лучшем случае "аплопатоскопично" , трактующее только об эмоциях, то есть лишённое практической ценности. Привожу это как любопытную подробность, которая поясняет, отчего теории Бентама были более известны из трудов его учеников, чем непосредственно из его писаний. Одним из наиболее ревностных и наиболее влиятельным из них был Джеймс Энтони Фройде, ректор университета в St. Andrews, который в своей инаугурационной речи выразил сожаление, что студенты так много времени переводят на "предметы, которые не имеют практической связи с жизнью..История, поэзия, логика, философия морали, античная литература, - все это прекрасные украшения...могут стать развлечением в свободную минуту, но никому не помогут встать на собственные ноги".
От него также происходит знаменитое и бесконечно применяемое утверждение, что
"Бухгалтерские книги в рифму не пишутся, а военный корабль песнями не построить.
Литература - это соблазнительница, можно ей забавляться, но беда государству, в котором политики складывают стихи, а судьи чаще читают Томаса Мура, чем Брэктона".
Маколей утверждал, что по мере прогресса литература полностью утратит смысл существования:
"Поэзия вводит в обман око ума, как волшебный фонарь обманывает глаза тела. И как волшебный фонарь лучше всего действует в темноте, так и поэзия успешней достигала своих целей в тёмных веках. По мере того, как свет науки уничтожает эту видимость, черты истины становятся всё более ясными, а слабость правдоподобия всё более и более наглядна, цвета и формы фантомов, которых вызвали поэты, становятся всё бледнее. Не дозволено нам связывать несравнимые явления реальности и обмана, ясного понимания правды и наслаждения фикцией."
Следует признать, что эти суровые апологеты "практичности" были не без поэтического таланта.
Если искусство по своей природе представляло угрозу для человеческого рассудка, опасность, которой оно подвергало простаков, была неизмеримой. Печатное слово было для утилитаристов важнейшим инструментом для распространения полезных идей, но в то же время оно могло в каждый миг увести многих с каменистой дороги их не слишком привлекательных добродетелей. Поэтому велась борьба со " случайным чтением". Им казалось, что у человека мало времени, и каждая минута, потраченная на праздное питание воображения отдаляет момент всеобщего счастья. Бедные "механики" оберегались от литературы, как от опасной болезни. Не только изящная словесность была опасна, согласно одному мудрецу из Абердина, "политическая экономия, и даже история также одинаково вредны". Поэтому в библиотеки при "институтах механики" старались не допускать опасных книг.
Что за невольное признание скрыто в этих постулатах! Утилитаристы не ждали многого от жизни, да и то немногое, на что рассчитывали, могло быть достигнуто только с великим трудом.
Я привожу всё это не для смеха , я понимаю, что немногого стоят насмешки над теми, которые наудачу прокладывали дороги, чтобы нам легче было по ним ступать. Все они, каждый на свой манер и в меру понимания, старались справиться с проблемами, которые и не снились до этого нашей цивилизации, и независимо от того, как ограниченны были посылки, из которых они исходили, они сумели сделать невероятно много. Уже сам рост народонаселения мог поразить даже наибольшего оптимиста : в период правления королевы Виктории, по крайней мере в протяжении пятидесяти лет, население самой Англии увеличилось двукратно, но ещё и сотни тысяч англичан выехали основывать одну из величайших империй мира, так что теперь их языком говорят целые континенты, и десятки стран руководствуются, по крайней мере, стараются руководствоваться их законами. И все эти массы надо было организовать, трудоустроить, накормить и цивилизовать до такой степени, чтобы они в одичании не разрушили бы страну. В это самое время сумели британцы упорядочить администрацию, очистить и канализировать города, послать детей в школы, урегулировать как-то условия труда и постоянно повышать уровень жизни и уровень общей культуры. И что важно, всё это достигалось в условиях относительно свободного, демократического общества, без применения тотальных методов, опираясь на согласие, а не на принуждение. То, что вопреки предположениям Мальтуса и даже Маркса Англия не умерла от голода, и не погибла в революции, есть в большой мере их заслуга. И кто знает, не были ли они правы, и разве не добились столь многого только благодаря сосредоточению внимания на наиболее основных проблемах.
Однако человек, по счастью, не таков, чтобы долго и неизменно оставаться в рамках своих установок, если они находятся в слишком явном противоречии с его природой, и даже "институты механики" не удержались до конца как святыни "практического знания". Несмотря на протесты основателей, раньше или позже "соблазнительные предметы" появлялись в их программах, например, в Лондонском преподавали и Рёскин, и Россетти, хотя ни один из них не имел ни малейшего понятия о " правящих миром законах механики". Понемногу укреплялось мнение, что даже и художественная литература может быть полезной, если тон её будет возвышенным, и стремления благородными . Даже поэты... "могут до такой степени разжигать энтузиазм, что если поставят благородную цель, наверное смогут победить, поэты могут сорвать лавры с тиранов и окружить нимбом святости народных мучеников, могут влиять с неизмеримой силой на характер и чувства народа, и таким образом способствовать счастью страны."
Затруднение состояло в том, что не все поэты обладали таким стремлением.
Все эти изменения морального и интеллектуального климата сопровождались нерасположением к образованию, которое не служило текущим целям практики или укреплению христианских добродетелей. История упадка и возрождения образования в Англии того периода, и в особенности высшего образования, слишком запутана, чтобы здесь о ней говорить. Изменения в размещении популяции, инфляция, жёстко установленные программы, которые нельзя было изменять, поскольку старинные учебные учреждения были связаны с определёнными системами обучения, пожизненность должности преподавателя, - всё это вызвало упадок среднего образования. Упадок немногих английских университетов начался уже в половине XIII века, и только реформа шестидесятых годов XIX века принесла им возрождение. В прежние времена разбогатевшие выскочки прилагали всяческие старания, чтобы своих сыновей выучить "на джентльменов", и сами тоже старались усвоить этос высших классов, но теперь их стало так много, их вознесение было таким внезапным, их новые богатства были такими огромными, что они могли без колебаний отринуть ценности высших классов и вместо них ввести свою собственную систему ценностей - примитивную и наглую одновременно. Образование должно было служить практическим целям, и главным заданием было " сделать из парня доброго купца", однако опыт показывал, что университетское образование могло отвлечь молодого человека от этой похвальной цели и приохотить к излишним размышлениям, которые могли бы подорвать даже его веру в Бога. Чарльз Кингсли, влиятельный апостол практического подхода к проблемам, так поучал студентов Веллингтонского колледжа:
" Говорят, что знание - сила, и это верно. Но только такое знание, которое получают при наблюдении. Люди, которые обладают большими книжными знаниями, которые года провели в чтении книжек, многочисленны, но бесполезны. Такой человек знает всё о разных вещах, но ничего не сумеет сделать.., ничего не знает об окружающем его мире, о том, как живут и что делают другие люди, и в жизненном соревновании остаётся позади, когда многие среди не знающих и половины того, что он, но быстро и правильно соображающих, что полезно, могут придать своему знанию какой-то практический вид.
Итак, два главных мировоззрения, религиозное и светское, по видимости между собой несходные, и всегда противостоящие, в результате сошлись в своей трактовке ключевых вопросов культуры, и полностью выразили установки и стремления слоя общества, который получил ведущую роль и навязал обществу свой этос. Интеллектуалы, просвещённый слой, утонули в море выскочек. "Оксфордский проводник по Английской литературе" так определяет викторианское сознание:
"Высший ( в сравнении с давним) уровень приличий и морали, самодовольство, вызванное большим ростом богатства страны и общим ростом зажиточности населения , добросовестность, культивируемая сознательно, отсутствие чувства юмора, слепое следование авторитетам и принятой системе понятий."
Повторюсь, что пишу всё это не для высмеивания или хотя бы какой-то оценки, но только об атмосфере, в какой должны были действовать артисты и мыслители, которые пришли после великих романтиков, без этого пояснения непрактичность их начинаний, наивность их устремлений и провинциальность их идей были бы непонятны. Бунт великих английских романтических поэтов был подлинным, поскольку был вызван подлинно героическими событиями. Романтический поэт, пылкий соучастник исторических событий, взял себе право оценки морального и духовного состояния своего общества. Поэтический гений обеспечивал ему способность высокого понимания, пророческий дар и роль священника. Отрицая рационализм и эмпиризм XVIII века, воображению артиста романтики предназначили творческую и формирующую сознание роль. Поэт должен был играть роль посредника между индивидом и неизведанным, и приводить его к познанию надприродных сил, и открывать тайны, скрытые в самом человеке, он должен был также посредничать между индивидом и внешним миром, и мостом, соединяющим эти формы познания становились поэтическое воображение и интуиция. Надо признать, что многое они сумели сделать : сумели сломать каноны прежнего века и вполне добиться того, что по-английски обозначается как "shift of sensibility" - смещение полей чувствительности, изменение типа реакции на явления художественные. Независимо от того, как выглядела сознательная реакция читателя на предлагаемую ими поэзию, подсознательная концепция, - что такое поэзия, какими средствами располагает, и какие области человеческого сознания принадлежат ей, - подверглась неотвратимым переменам.
Молодые художники, начинавшие свою деятельность в середине XIX века, находились в совершенно иной ситуации. Подобно тому, как со смертью Кольриджа закончился " европейский" период английской политики, так и смерть великих романтиков прервала международные связи английской поэзии. Романтизм, отрицая общеевропейские классические образцы, приходил к к автохтоническим, племенным источникам вдохновения, но так счастливо получилось, что как события международные, так и личные склонности выводили романтиков из домашнего подворья. Их предполагаемый наследник бил в родной там-там.
Литература каждой страны имеет своих Теннисонов, но только немногие так успешны. Умелый ремесленник, благородный и благоразумный обыватель, он откликался только на те вопросы, которые были у его читателей, и находил такие ответы, которых они и ожидали. Поэт долговечный и плодовитый почти целое столетие удовлетворял эмоциональный голод своих неисчислимых почитателей. Трудно себе представить , до какой степени он действительно гармонично соответствовал окраске своего времени, откликаясь безошибочно на каждое изменение тона, на каждое колебание настроения, и до какой степени настроен был его слух на потребности читателя.
Во всяком случае именно он подал публике мысль, что поэзия может быть орудием распространения простых и благородных идей, что она не должна смущать чистых девушек и соблазнять порывистых юнцов. Этот поэт не входит в мою тему, и я вспоминаю его только потому, что его многолетняя " вездесущность" неизмеримо обременила поэзию XIX века. Благодаря своему умению подражать каждой поэтической интонации он стал эталоном, который примеряли к каждому иному творчеству. Это делали не только читатели, но - подсознательно - даже сами поэты. Всё это вместе: потребности публики, вездесущность "романтизма" Теннисона, перемена интеллектуального и морального климата и распространение общественного предубеждения, что артист - это антиобщественная единица, которая не только ничего не вносит в "сумму общественного блага", но и часто стоя сбоку, высмеивает тех, кто упорно трудится ради добра всех, - всё это привело к задержке развития поэзии в Англии ; и наступивший бунт артистов был, назову его так, бунтом оптическим.
Одной из непреднамеренных, непредвиденных и неожиданных последствий промышленной революции была безОбразность.
В сущности, человеческий дух был в XIX веке обманут безобразностью, хотя никто, быть может, этого не понимал. Большим преступлением, которое в период триумфа викторианства финансировали правящие классы, а реализовала промышленность, было то, что британские рабочие были обречены на непрестанное, всеобъемлющее уродство : скучное, бесформенное уродливое окружение, уродливые идеалы, уродливые надежды, уродливая религия, уродливая любовь, уродливые одежды, уродливая мебель, уродливые дома, уродливые отношения между работодателем и рабочим. Человеческому духу потребно кроме хлеба ещё и прекрасное.
Как все писатели с пророческими амбициями, Дэвид Герберт Лоуренс, в ретроспективе упрощает запутанную взаимозависимость сил, которые действовали в то время, но картина эта правдива, хотя Лоуренс ошибается, утверждая, что никто этого не замечал : много выдающихся викторианцев заметили это растущее вокруг уродство и поднимали против него свой голос протеста. Все великие романисты с Диккенсом во главе, все мыслители, как Карлейль, Арнольд, или Ньюмэн, неустанно боролись с промышленным лишаем, который въедался в жизнь людей и уродовал её...
Но протест, которым хочу заняться шире, был протестом небольшой группы начинающих художников и одного заблудшего пророка.