Непривычно быстро наползли сумерки. Проводника всё не было. Ни проводника, ни автобуса.
Что будем делать? Ночевать тут. Тут? В пустыне?! А что вы предлагаете?
Пока примирялись с мыслью и топтались, сделалось совсем темно. На небо рухнули звёзды. Стало холодно. Новиков метнулся куда-то вбок, в темноту. Вернулся с охапкой хвороста и бутылью.
- Тут за барханом караван ночует. - Пашка свалил хворост. - Я дым почуял. Можем пойти к ним.
Ночью? К бедуинам? Женщины переглядывались. Мужчины робели.
- Давайте тут. - Чалый стал раскладывать костёр. - А в бутылке что?
- Местная водка. Они сказали ночи холодные.
Все, вся группа удивлённо посмотрела на Новикова: - Как ты с ними разговаривал?
- Уметь надо. - Пашка потёр палец, где раньше носил перстень. - Не берите в голову. Живём однова.
Через полчаса алые языки лизали хворост, разбрасывая в черноту ночи тепло и тени. Сидели кольцом вокруг огня, поджав под себя ноги. Пиала с горькой и крепкой водкой дважды обошла группу. Стало уютно. Почти уютно.
- Вот помню... - первым не удержался Чалый. Он начал рассказывать про свою службу, про горячие точки, про бои. По всему выходило, что он отличный солдат и офицер с понятием. И это была правда.
Новиков рассказал, как он познакомился с гаремом в Эмиратах. "Врешь, - сказала Эльза. - Гарем на улице не встретишь". Пашка не обиделся: "Прогрессивные оказались девушки". Все заулыбались, слегка завидуя Пашке, что может вот так запросто закадрить гарем или с бедуинами договориться.
- Теперь очередь Якова. - Велела Эльза. - Ему есть, что рассказать.
Яков плохо слышал, оттого конфузливая улыбка вечно висела на его лице. Почувствовав к себе внимание, он встрепенулся, стал поправлять пиджак, и от этого мятый пиджачок ещё более сбился.
- Я, - как всякий тугой на ухо человек, Яков сдерживал голос, стараясь не кричать. - Я тогда трактористом работал. В колхозе.
Рассказывать людям Яков стеснялся, потому он говорил с костром. Рассказывал углям, что в ту осень припозднились с уборочной и что под зиму пахали уже под "белых мух", а он, как бригадир, работал один и чаще в ночные смены.
- Часов около трёх ночи, палец в сцепке лопнул, и трактор с плугом разошлись. Неприятно, конечно, но ничего страшного. Минут двадцать покувыркаться на морозе. Я даже полушубок одевать не стал. Поднял домкратом сцепку, сдал назад трактор и, так получилось, чуть-чуть не попал. Ничего, думаю, ногой домкрат подтолкну, сцепка и сядет на место.
В памяти поплыли секунды, что застряли в мозгу навечно. Яков, уже не сдерживая голоса, рассказывал, как он столкнул домкрат, и как сцепкой зажало его руку.
- Ни боли, ни страха - ничего. Только дёргаю я руку изо всех сил, а она не идёт. Я и так и эдак, ногой упирался. Ничего. Аж вспотел. Стоп, говорю себе, нужно подумать. Сел на землю и слышу, волк завыл от холода. Жалостливо так.
Яков силился подобрать слова, пытался рассказать костру каково это остаться один на один с ночью, с морозом. Как в один миг смерть оказывается настолько близко, что можешь дотянуться до неё. Чувствуешь её зажатой насмерть рукой.
- Час прошел. А может больше. Понял я, что замёрзну. Хорошо пила в ящике лежала.
- Хорошо? - Зло перебила Эльза.
- Выходит, хорошо.
Хорошо, что была пила. Хорошо, что в первый миг, когда сталь грызанула руку, когда боль и отчаянье навалились, хорошо, что не потерял сознание. Хорошо, что добежал, что успел. Смотрел на плюющую кровью культю и бежал. Хорошо, что доктор не растерялся. Зашивал рану и матерился, что мол, всё одно Яков издохнет, потому как, помёрз сильно, что ещё пять минут и вовсе бы не добежал. И что это было бы даже лучше, тому как всё одно ему не светит... А потом до утра отпаивал спиртом и растирал.
- Что ж... бывает. - Протянул Чалый. - Вот ты где руку потерял.
Все молча смотрели в огонь - неловко было поднять глаза.