Не представляю, как я очутился в этой комнате, в которой существую уже много-много, чудовищно много времени. Просто когда-то в обеденный перерыв посетила меня губительная мысль прогуляться по улице и размяться. Вышел из здания, где располагался офис, прошёлся по улице набитой машинами и толпами вечно спешащих людей, зашёл в чистый, тихий переулочек по которому гулял не раз, и не торопясь зашагал среди невысоких трёх, четырёх этажных респектабельных домов, наслаждаясь тишиной и покоем. Обдумывал предстоящий разговор с клиентом, размышлял, как объяснить явно завышенную цену на товар, которую босс приказал озвучить на переговорах.
В мгновение всё изменилось, я оказался в комнате. В комнате без дверей и окон, один и абсолютно голый. Вместе с одеждой исчезли дорогущие швейцарские часы c запястья, и крестик на цепочке, который я носил, не снимая уже много лет. Мгновенное перемещение в комнату произошло действительно давно, и я уже почти забыл ужас от непонимания происходящего. Забыл, как метался по пространству, ограниченному стенами потолком и полом, равномерно излучающими мягкий белый свет, удивляясь тому, как жёсткие стены и пол при ударе становились мягкими и вязкими и совсем не причиняли вред.
Достаточно быстро я узнал, что все мои испражнения поглощает пол, стоит им соприкоснуться с ним, не остаётся ни следов, ни запаха. А если прислонить ладони к любому участку стены и подумать о еде, стена локально вспучивается и в ладони падает горстка белой кашицы, по виду всегда одинаковой, но со вкусом того, что мне захотелось попробовать. Можно получать вдоволь питья, если прислониться губами к стене и подумать о воде, молоке или чае. К сожалению, стена не даёт ни вина ни пива, а еда и жидкости всегда имеют одинаково мерзкую температуру равную температуре моего тела. Со временем я осознал, что у меня перестали расти ногти и волосы, они замерли в том состоянии, в каком были, когда я попал в свою фантастическую клетку.
Я жил в этой комнате, ходил, прыгал, даже пробовал бегать по диагонали от угла к углу те девять метров, которые давало мне пространство комнаты, или бегал вдоль стен. Ждал развития событий. А ничего не происходило. Время я отмерял пайками еды, считая, что за сутки потребляю четыре-пять горстей пищи. Сном время отмерять было сложнее, поскольку явно чувствовал, что иногда не сплю больше суток, а то и двух, а иногда сплю часто. Невозможно было понять время в моей клетке постоянно равномерно освещённой и не пропускающей никакой посторонней информации. Тишина, постоянная температура, отсутствие звуков давили. Я чувствовал, что схожу с ума. Я бегал, отжимался, ел, пил, спал, снова бегал и часто издавал для себя разные звуки: читал стихи, пел песни, сам себе рассказывал истории. Всё для того, чтобы полностью не свихнуться. Ушло чувство ожидания каких-то изменений. Я просто жил в своей постылой комнате-клетке, разговаривая сам с собой изучал миллиметр за миллиметром поверхности пола, стен и потолка, чтобы найти хоть какую-нибудь зацепку и убежать. Ничего не находил, все поверхности были одинаково ровными, гладкими, без швов. Они не поддавались ни царапанью, ни кусанию, ни битью, ни щипкам. Ничему.
На пять тысяч восемьсот шестьдесят третьей пайки еды, я услышал за стеной пение. Пела женщина. Обрадованный я вскочил. Бросился к стене, за которой услышал пение. Забился всем телом в неё и закричал от счастья. Наконец-то в равномерном мире комнаты что-то произошло. Женщина за стеной также крайне обрадовалась моему присутствию. Её звали Марина. Она также неожиданно, как и я, оказалась в такой же комнате-клетке. Как мало надо человеку. Мы были счастливы, что можем разговаривать, можем общаться. Мы без умолку разговаривали обо всём на свете. Рассказывали друг-другу о себе и о мире, который помнили. Мы вместе сопереживали утрату всего того, что нас окружало, страх непонятной изоляции, и мы влюбились друг в друга. В какой-то момент желание любви стало настолько сильным, что я прислонился к стене, за которой обитала Марина, и там вдруг удобно оказалось отверстие, мягкое, скользкое, податливое. Мы говорили, точнее в тот момент больше говорила она, а я, зачарованный ритмом её слов, вибрировал в мягко охватывающем влажном отверстии стены, в момент кульминации мне показалось, что Марина издала сладкий звук истомы. Это было последнее, что я услышал от неё. После я перестал слышать её звуки. Она исчезла из моей жизни.
Я опять маялся в одиночестве. Ел, прыгал, бегал, отжимался. Страдал. Я снова сходил с ума, но ещё надеялся на чудо. Это давало мне тягу к жизни. Действительно, на тысяча двести тринадцатой пайке моей каши, после исчезновения Марины, я неожиданно услышал за стеной несколько быстрых всхлипов, а затем, через промежуток времени, протяжный и долгий стон женщины. В отчаянии, я заколотил, забился в стену за которой вдруг заплакал ребёнок, новорождённый ребёнок. И сразу вновь наступила тишина.
Кажется, теперь тишина пришла ко мне навсегда. Уже шесть тысяч пятьдесят девять паек тишины. А ведь я почти уверен, что кричал мой ребёнок, мой и Марины. Но мне кажется, я никогда не смогу увидеть его. Что-то высшее держит меня в этой клетке, и я полностью завишу от этого. Сижу здесь как в зоопарке, а они, высшие, развлекаются, наблюдая меня. Думаю, что победить высшее нечто я смогу только своей смертью. Пока не получилось. Из-за того, что стены, пол, потолок становятся мягкими, когда с силой в них бьёшься, я, чтобы умереть, откусил себе кончик языка. Это было чудовищно больно. Первая попытка не удалась, я не сумел справиться с болью. Дождавшись, когда язык заживёт и перестанет болеть, через сто двадцать три пайки каши, я вновь решился. Крепко сдавив язык передними зубами, я ударил себя снизу в подбородок. Зубы впились в мою плоть, и дальше, двигая нижней челюстью, сумел зубами отпилить изрядный кусок языка. Проглотив его, удовлетворённый лёг на пол и, глотая кровь, стал дожидаться долгожданной смерти. Наступала слабость, умиротворение. Я чувствовал свою победу, и это ощущение было намного сильнее, чем боль от откушенного языка. Уснул.
А затем я проснулся. Мой язык был на месте и даже не болел. Комната, то высшее нечто, что стоит за ней, победило меня, не позволило умереть, восстановив мой повреждённый язык в считанные часы. Я проиграл тот бой, но война не закончена. Я перестал есть, поэтому сейчас потерял счёт времени, перестал пить. Но это не помогло исчезнуть из моей тюрьмы, потому что я сохраняю всю свою активность и ясное сознание. Кажется, пол и стены питают меня через кожу, когда я к ним неизбежно прикасаюсь. Сейчас я тренирую остановку дыхания и остановку сердца. Когда-нибудь я сумею остановить свои лёгкие и сердце, и никто мне не сможет помешать умереть. Я думаю у меня получиться, ведь в моём распоряжении вечность.