Ильин Борис. Все Будет Хорошо

Все Будет Хорошо

Все раздражает. Лужи, небо в них - раздражает. Хочется сказать: чертовы лужи или ебаные лужи, но первое раздражает, как клише и второе тоже. Еще раздражает, что надо бы сказать не клише, а употребить другое слово. Но хуже нет, когда не можешь вспомнить слово, а еще хуже, чем нет - что постоянно скулишь. Раздражает - и точка, и нечего скулить.

Я сторожу на выходе в супермаркете. Мой начальник - Хаким, я про себя его называю супервайзер, поскольку так по-английски и мне уже привычнее. Я иммигрант, мой родной язык русский. Все спрашивают - ты русский? Я киваю, меня это почти не раздражает. Я не русский. Я в России даже не бывал ни разу, я родом из Гомеля. Я еврей. Я родился в центре на улице Бочкина. В детстве меня дразнили и говорили что я с улицы бочкина-почкина. Мы во дворе дрались и меня пытались бить по почкам, чтобы как-то свести название улицы с телесными повреждениями. А может этот ложный символизм мне просто пришел в голову и били как попало. В нашем городе елки не были зачесаны ветром на косой пробор, вообще никаких изысков, все просто. И я тоже только здесь на бумаге будто красноречив, но на самом деле говорю мало. Зато мои друзья, когда они у меня были, находили в моем молчании и малословии какую-то настоящесть личности, но может быть это я тоже придумал. Во всяком случае, мне ничего подобного никто не говорил. Мама меня всегда жалела, она тревожилась о моем взрослом будущем, о том, что я ни на что не способен. Но я доказал ей обратное. Когда она умирала, я был рядом с ней, а потом позаботился, чтобы похороны были человеческие. И проводили в последний путь ее не только я и знакомая, с которой она общалась последние годы по телефону. Нет, люди пришли - я обзвонил всех, и пришли даже те, с кем она насмерть переругалась за последние четверть века. Она со всеми переругалась.

Правда, конечно, в ее тревоге была. Я работаю в подсобке и смотрю у входа, чтобы не выносили товары не заплатив. Я хороший подсобный рабочий, но некоторым не нравится, что я слушаю музыку, когда таскаю ящики с товаром и раскладываю товар на тележки. Хаким говорит, что через месяц он меня уволит, поскольку моя должность сокращена. Все бы ничего, но мне надо платить за комнату. Я надеюсь устроиться рабочим в другой магазин.
Хаким хороший мужик, энергетийно даже теплый и везде поспевает. Он мне как-то на Рождество подбросил халяльной курятины. Я, конечно, ему не говорил, что я атеист и еврей, а просто взял птицу. Очень качественный продукт. Я вообще, когда возможно, покупаю курицу - ножки, реже крылья. У нас рядом супермаркет Си-Таун, там ножки бывают по 39 центов за паунд. Паунд это почти полкило, ну это вы знаете наверное. Это очень доступная цена, и курица - питательный продукт. Зимой я варю бульон, а в другое время года часто запекаю в духовке или иногда жарю. В русском магазине продают гречку, и я ем курицу с гречневой кашей. Чего мне не хватает - это белорусской сметаны. Здесь есть саур-крим, но это не то. Это похоже на сметану, но гораздо хуже. Но я готов идти на компромисс и покупаю себе иногда саур-крим и ем его. Это не так вскусно как наша сметана, но по-своему тоже аппетитно. Еще я иногда думаю про улицу Бочкина. Даже не думаю, а у меня такой визуальный образ - улица и как она сворачивает на ул. З0-го Года БССР. Хотя кто его знает, может уже давно все переименовали. Я сколько здесь живу.

Я живу в квартире с мужиком - у нас две комнаты, одна моя, одна его. Он лимузинщик, работает сутками, а когда не работает, то играет в видеоигры или квасит. Иногда я квашу с ним. Он варит хороший грог, но это просто для аппетита. Мы его пьем под жаркое из курицы, а квасим мы водку. Он никого не водит, у него была любимая женщина, но отказалась уходить к нему от мужа, я видел фотографию. Я к себе никого не вожу. Я раньше думал, кому я такой нужен, ни кожи ни рожи, а теперь все то же самое, но только раньше я был молод. Я засматриваюсь на женщин и отмечаю, что я так же засматривался, когда мне было двадцать или тридцать. В свой полтинник с гаком я все больше чувствую, что жизнь это музей, а вокруг женская красота, как экспонат.

Но дело-то вот в чем. Зачем мне все записывать, если я и сам все это уже знаю? Незачем, конечно, но есть проблема. Приезжает друг из Гомеля, мы не виделись больше тридцати лет, с тех пор как я уехал. Я ему врал по телефону о хорошо сложившейся жизни, которой у меня нет в том виде в котором я ему описывал. Жизнь моя, в целом, хороша, меня многое устраивает, но мне стыдно за вранье. Да, несмотря на возраст и жизненный опыт, мне стыдно. Ведь всякое бывало или лучше сказать - разное бывало, но вот так в лоб соврать, а потом он увидит стареющего друга живущего очень скромно и одиноко, а не с красавицей женой - что же он подумает? А может это я зря нагоняю страхи? Может, он вообще простит меня за вранье? Поставлю ему раскладушку на кухне, будем пить грог и квасить? Может быть, все будет хорошо?

Возможно и будет, и надо сказать, что месяц прошел, а Хаким меня не уволил. Занялось бабье лето, известное здесь, как индейское, и я продолжил стоять у входа - или выхода - называйте как хотите. Я люблю рассматривать посетителей. У входящих на лице предвкушение, даже у тех, кто заходит регулярно. В этом, видимо, что-то примордиальное, или лучше сказать инстинктивное: человек знает, что ему предстоит встреча с едой, и встречи эти всегда возбуждают. То есть, примордиальное - это даже не слово, я его толком не знаю и самому не понять зачем я его воткнул. Ну, может, не всегда встречи с едой возбуждают - особенно если еда нелюбимая, но часто - когда в супермаркете, где разной еды на всякий вкус. Женщины и мужчины, люди пожилые и молодые - все по-разному предвкушают встречу с едой. С другой стороны, возможно что и одинаково, но тогда весь интерес к разнице полов нарушается, и толком даже сказать нечего. Хочется поделить людей на разные группы и закрепить за ними какие-то последовательные качества. Но не сейчас - сейчас я говорю об индивидуальных реакциях.

К примеру, вот с проседью и двумя побородками черный мужчина в крупных очках. Линзы сверкают, взгляд напряженый: сейчас купит фарш для гамбургера, с высоким содержанием животных жиров. В этом секрет сочного гамбургера - котлета должна быть жирна, а жарить нужно только на сковороде. Мангал, как это часто показано в рекламе, чистая фикция - он позволяет жиру стечь и оттого гамбургер выходит сухим и твердым, как стиральная доска. И кто сейчас помнит про стиральные доски? Не то молодая лет двадцати девушка, пришедшая в супермаркет отовариться. Она вообще приходит за покупками как бы нехотя и покупает полуфабрикаты и пакетированные снеки - всякие галеты, хлебцы и прочие закуски, которые хорошо макать прямо в хумус или выковыривать ими сливочный сыр из упаковки. Такая девушка небрежно бросает пакеты с товаром прямо в тележку и на ходу, до оплаты, открывает одну упаковку: она голодна. Главное, что всякая покупка продтовара так или иначе заканчивается его поеданием, и в этом есть неумолимая животная истина.

Другое дело, когда ты маленький и мама готовит завтрак в субботу. Здесь есть какая-то животная связь между людьми, что ожидаемо: человек животен и нередко. Он, в качестве ребенка, ест на завтрак картофельное пюре, смягченное теплым молоком, оттого напоминащее облака, а жетон сливочного масла в облаках напоминает солнце - растекающееся из идеального себя-круга - что, на самом деле, и происходит с настоящим солнцем. С пюре подаются жареные сосиски, разрезанные крестом по обеим концам, яичница-глазунья - в качестве дополнительного солнца, ломоть черного хлеба с маслом и чашка чая с сахаром. Такой ребенок ест и смотрит телепередачу "Будильник".
Я давно не ребенок и не помню когда ел картофельное пюре в последний раз, а у нас оно продается в качестве полуфабриката: разбавил водой и детство вернулось на короткий срок.

Сегодня мой сосед по квартире работает смену, и я один. Вид из окна упирается в серого цвета жилой дом из четырех этажей. Мы - на втором, и прямо напротив нас окно дома напротив с пожарной лестницей, выкрашенной черной краской, а на ней рассада. Отсюда не видно, что растет, но понятно, что квартиросъемщик устраивает себе таким образом уют. Я ценю уют и себе его тоже устраиваю: у меня хороший немецкий диван бруклинской сборки, а к нему я купил шотландский плед на распродаже, или по акции, как теперь говорят. Хотя у нас так не говорят. У нас говорят "по дискаунту", и я тоже так говорю. Вернее, не говорю, поскольку мне некому это сказать. Но я рад, что есть возможность покупать вещи на распродаже, не тратить на них всю получку.

И еще у меня шведская лампа производства Китая, она для чтения и письма, и я прямо вижу, как писатель или поэт, сидя под такой лампой выводит что-то вроде " тень русской ветки на мраморе моей руки". Хотя, конечно, не понять о какой русской ветке может идти речь. Нет никакой такой ветки, специфически русской. Ни дуб не русск, ни береза не русска - все эти деревья, а заодно и их ветки, встречаются повсеместно, даже у нас здесь. И с мрамором руки тоже промашка: рука под светом скорее воскового оттенка. Но главное, лампа - это действительно уютно.

Хорошо в пасмурный день сидеть под такой лампой, укрывшись пледом и смотреть в окно на чужую рассаду. Рассада чужая, а уют мой. Хуже, когда яркий солнечный день: вспоминаешь себя в юности, переполненного энергией, а теперь в теле привычный зуд созерцания, и уговариваешь себя, что вдумчивое спокойствие куда как лучше для восприятия окружающего мира. Но я-то помню, что безудержное слияние с этим миром, как свойство юности, лучше в качестве способа приобщения к миру. "Лучше в качестве способа" - кто вообще так говорит? Ужас.

Я о себе всегда был лучшего мнения, чем на самом деле позволяли фактические обстоятельства. Все видимо оттого, что мама вслух при мне говорила о моей исключительной памяти - я якобы в полтора года на слух выучил книжку, которую мне читали, а потом, если читали неправильно, исправлял по памяти. Затем, лет в пять я будто бы ловко имитировал белорусское произношение, и здесь решили, что у меня гуманитарные наклонности и способности к изучению иностранных языков. Никакое из предположений не оправдалось - память у меня обыкновенная, а со временем она все хуже, имитировать акценты я не умею, а что выучил кое как английский язык, так это жизнь заставила.

Впрочем, какие-то способности у меня, видимо, были, но заключались они, похоже, в понимании собственной ограниченности. Но не только: я всю жизнь живу с хорошим аппетитом, и это не всегда удобное существование. К примеру, кто-нибудь умеренно поест, а затем, может быть, еще раз только на следующий день. Не то я. Я требую от себя как минимум трехразового питания, а иногда мне нужно питаться даже чаще, чем трижды на день. Также, воспитание мое, тем не менее, усложнило ситуацию, поскольку изначальная установка на одаренность осталась, а столкновение с жизнью не оставляло тем временем сомнений в том, что одаренности никакой и нет вовсе. Довольно печально все это было ощущать.
Было печально, но возраст, кажется, взял свое. В какой-то момент, ожидания некоего будущего, когда способности помноженные на труд раскроются как розовый бутон, завяли, опреснели, стали похожими на вчерашний чай, забытый в стакане на кухне. Холодный неитересный напиток былой жизни.

И здесь началось что-то новое. Я люблю музыку и кое-что могу рассказть или даже провести сравнительный анализ. Например, пианист Святослав Рихтер перенес в пожилом возрасте сложную сердечную операцию, а потом записал Английские Сюиты Баха. Когда слушаешь запись, кажется что играет юный ученик, только начинающий познавать эту музыку. Его игра почти наивна и нетороплива; из нее изъят опыт исполнителя - музыкант играет так, словно нотная запись открыта впервые.
Что-то похожее происходит с жизнью после пятидесяти. В ванной комнате оглянешься - диву даешься вещественности умывальника, бритвы, ясности существования тюбика с зубной пастой. Материальный мир - внутри и снаружи и вдруг эта полная невозможность его познать, но словно протянутая рука - сам этот мир: бери в руки щетку, выдавливай на нее пасту, учись жить.

Друг, как было сказано, должен приехать из Гомеля. И как же это будет выглядеть? Лишь однажды за долгие годы я встретил человека внешне похожего на Андрея. То есть, совсем непохожего, а похожего в проекции. Он был лет на пятнадцать старше, а Андрея я на тот момент лет пятнадцать не видел. И я подумал, что если Андрей хорошо сохранится, то сможет, наверное, выглядеть похоже.

Но человек - не сыр, ему незачем хорошо сохраняться. У Андрея в юности все лицо было в угрях и оспинах, я с ним даже за компанию сходил к врачу. А что мог посоветовать врач? Врач сказал не есть колбасу, и то было хорошо, что как раз наступали времена китайской тушенки и маринованных кабачков, а колбаса пропала с лица земли незаметно, как вымерший вид насекомых. Теперь зато никаких оспин и угрей, чистое лицо моложавого человека. Он зашел ко мне в квартиру, и я увидел, как краска смущения начала подниматься по его шее и вскоре заняла все лицо. Он мудр и, видимо, простил меня, а если не простил, то этого я никогда не узнаю. Я ему постелил в коридоре на раскладушке, от водки он отказался, а грог пил с интересом и жаркое ел с аппетитом. Настоящий друг.

Что такое настоящая дружба? Определить тяжело или невозможно. Но если с человеком дружишь всю жизнь, то знаешь какими словами он завершит фразу, а мысль, подготовленную к высказыванию каким-то образом отгадываешь заранее. Да, дружба может показаться открытой и неоднократно прочитанной книгой. Но есть точный признак - это тепло участия. Оно всегда есть, даже если скучно вдвоем. Другое дело, что когда есть своя семья - жена или дети, то, как известно, дружба может отойти на второй план.

Мой друг был женат, у него взрослый сын, тоже Андрей. Сын весь вышел в мать, на друга не похож, живет в России, в Барнауле. Это какая-то совсем чужая жизнь, в Барнауле, но и там, видимо, жизнь. Он живет там, а я стал про себя мечтать о том, что вот вдруг Андрей переедет жить сюда, мы тогда вместе снимем квартиру, и будет почти повторение детства. Но, конечно, ничего такого не случится. Но интересно было бы вместе проводить время уже не в качестве подростков, а в виде стареющих тихих дядек. Мы, собственно, и в юности тихо себя вели, и в чем теперь разница?

Разница есть, и надо бы объяснить в чем здесь дело. Но, с другой стороны, дело настолько малозначительное, что объяснение перекроет сам вопрос, станущий от него несущественным. И все-таки, я же сам сказал, что есть разница, и вот эта постоянная двоякость, сопряжение малозначительных обстоятельств имено и раздражает. Хочется, как говорят, в сердцах плюнуть, но ведь так как раз не говорят. Это книжное выражение, а я пытаюсь говорить, как если бы говорил с людьми, тем более, что вы люди и есть - даже если мы лично не знакомы. Все, что я хотел сказать, что от моего соседа по квартире исходит запах, и он меня раздражает. Это не телесный запах - то есть, запах как раз телесный, но не в том смысле, что это запах немытого тела, а вовсе наоборот. Но и не грязного тоже, вернее, именно как раз мытого, но не тела, а дезодоранта или какой-то ароматической присыпки для тела. Грубо говоря, тело соседа пахнет чистотой, но дополнительный деодорированный аромат в сочетании с запахом сводит меня с ума.

То есть, он мне не нравится совсем. Не нравится, а сказать я ничего не могу, поскольку парень он очень хороший - вернее, не парень, а мужик или мужчина. Он, все же, слишком зрел, чтобы называться парнем. Сам же он всех называет пассажирами - с тех пор как отбывал на химии в каком-то сибирском высылке. Так и говорит о ком-нибудь - "интересный", мол, "пассажир". Меня раздражает запах, а Андрея, похоже, нет. Я его теперь буду называть Андрюхой - как в юности, это мне естественнее так его называть. Так вот, Андрюха глаза сузит, и он их всегда держит узкими, и через свои щели посматривает. Пьет грог, но не понять, что у него в голове или на сердце. Очень закрытый человек, решительный тоже. Но я его знаю как свои пять пальцев, хотя у меня как раз их двадцать, как у всех, если считать вместе с теми, что на ногах. Ну, не у всех, конечно, но у большинства. Меня не спросив, он пошел в Си-Таун и принес куриных ножек органических, по 3,99 за паунд. Я тут чуть со стула не упал, когда увидел упаковку. То есть, никуда я не мог со стула упасть, поскольку не сидел и не стоял на стуле, а это всем вам известное выражение - упасть со стула (от удивления или неожиданности). Если бы люди от удивления падали со стула, то многие не дожили бы до зрелых лет, а дожившие до старости все как один ходили бы со сломанной рукой или шейкой бедра. Одним словом, вранье. Никто со стула просто так не падает.

Падает не падает, а скоро зима. Крепче зим, снежнее зим, зим с ветром нежнее и острее - я не видал в жизни. Ветер легок, как острый нож, проводящий полотном по коже, но кажется - задень кромкой и снимет кожу, как кожуру с яблока. Глаза слезятся, кажется что каждый вдох остро проникает в желудок, горло застужено легким движением кислорода, уши - вот-вот отпадут от непрекращающегося мороза. Таковы наши зимы. А впрочем, не всегда. Бывает еще, что тепло, почти как летом, но вдруг за ночь принесет снега по грудь, и берешь китайскую лопату с ржавым черенком и давай прочищать дорогу от парадного к проезжей части. Снег слепит глаза, повсюду свет отражается от сугробов, изо рта пар, как от паровоза. Таковы наши зимы. Нужно, правда, сказать, что даже в такую погоду приходится идти на работу - если Хаким позвонит, но если и придешь, то делать нечего: доставки нет, посетителей, может, человек десять за день. Слушаешь себе музыку в наушниках, мечтаешь, задумавшись в стенку.

Мне мечтается о том, чтобы вернуться в молодость, но без молодых страхов, без душевной привязи к родным, хотелось быть молодым и зрелым по восприятию, и свободным и уравновешенным, и спокойным, как теперь. Но в чем же отличие такого молодого человека от меня сегодняшнего? Отличие, кажется, то, что больше нет планов на долгую жизнь впереди, а есть, вместо этого, простые намерения, некоторые, кажется, исполнимые, а иные не очень. Вот станешь старым, поднимается известный вопрос о стакане воды. Но дело не в нем, а в том, что если повезет - угодишь в дом для больных, оплачиваемый государством. Там неплохо, там мама была последние годы. Там все почти прилично: палата на двоих, телевизор, обеды, развлекательные концерты под магнитофон или синтезатор. И ужасный запах. Я думаю, что к такому запаху не привыкнуть. Но человек привыкает ко всему.

Привыкает ко всему, и к тому, например, что приходится сожительствовать в квартире с незнакомыми людьми. Я зарабатываю мало. То есть, как мало - здесь нужно от чего-нибудь отталкиваться, чтобы произвести сравнение. Если сравнивать с развивающимися странами Африки или Азии, то я неплохо зарабатываю, и, может быть, даже очень хорошо. И даже это "может быть" здесь ненужное вводное предложение. Я по некоторым меркам богат. Но не все мерки таковы, и оплатить целую квартиру я не могу.

То есть, на нашем здешнем русском языке я бы сказал, что "я не могу афордать целый апартмент". Но для тех кто по-русски не понимает, я пишу как вам понятно. Есть и еще такой штрих: у нас всегда скажут "афордать", но я знаю, что, например, в России, и особенно в ее крупных городах, куда наш язык проник, чаще скажут "аффордить", а также, скорее всего, "послайсить", "копипейстить". Не то у нас. Наш русский язык живее и приближеннее к жизни, чем российская разновидность. Интересно, как теперь говорят в Гомеле. Но может там вообще не говорят.

Возвращаясь к прежнему разговору скажу, что мне доступна комната - даже если вся квартиру я афордать не могу; я также не хожу голодным в нашей стране победившего дешевого питания. В крайнем случае, всегда есть макароны, а если и картошка - то пусть миллиардеры и английские наследные принцы завидуют. Я говорил уже о еде неоднократно, но нет ничего излишнего в том, чтобы повторить, что картошка благоприятно влияет не только на ощущение сытости организма, но и на эмоциональное ощущение души. Поев картошки - особенно вареной - ощущаешь энтузиазм и мир приобретает оптимистические цвета.

Впрочем, также можно есть и другую еду. Правда, от поедания овощей нет в душе той уверенности, которая достигается мясом или хлебо-булочной продукцией. Но поев мясо, воспринимаешь овощи и фрукты как осмысленное развлечение - познавательное и полезное. Надо сказать, что от мороженого и прочих шоколадов я не то, чтоб отказался - нет, я их всегда ем, если есть такая возможность, но, в целом, я не вижу в них смысла и сам их никогда не куплю. Лучше паунд картошки, чем плитка шоколада - сам жизненный опыт сообщил мне такую мудрость. Ну вот, хотел сказать о квартире, но мысль привела к еде. Разумно было бы что-нибудь съесть прямо сейчас - для повышения сытости.

А что касается квартиры, мама ухаживала за пожилой женщиной на первом этаже, и там жила, а на втором освободилась комната в квартире, где живет руммейт (это по-нашему означает сосед по квартире). Мама мне сообщила, и с тех пор в освободившейся комнате живу я.

Прошло много лет, но руммейт все тот же - тот, который лимузинщик и варит грог. У него немного заячья губа, как у вратаря Чанова, но это не влияет на его речь и вообще внешне не портит. Когда я пришел смотреть кватиру, он как раз вернулся с пляжа, был весь в белом. Такой крепкий мужик, энергичный был тогда. Мы быстро договорились, а иначе бы, он пошутил, пришлось использовать более убедительные, чем уговоры, методы воздействия - иголки под ногти, утюг на живот. Но я согласился без утюга: квартира хорошая, руммейт тоже. Тем более, в моей новой комнате оставался от прошлого жильца телевизор Sony последней модели на тридцать два инча. В общем, жилье обещало много хорошего и я согласился.

Что тоже было хорошо - это что мама жила на первом этаже и всегда готовила что-нибудь вкусное на обед. Какое-то время после заселения я не работал, и пришлось пожить в долг. Но потом я на время устроился ухаживать за старым и очень больным венгром - работа была сутки-трое, приличная почасовая оплата, и долг я со временем погасил. Но с тех пор я не люблю работать по уходу. Этот венгр из меня все нервы вымотал. То есть, как: не все, конечно, но ночью, когда по условиям работы я имел право уснуть, он требовал больше всего внимания - хотел, чтобы я переворачивал его в кровати для избежания пролежней. Я совсем устал с ним, особенно эмоционально.

Здесь, конечно, надо сказать про отца. Я думал не говорить, но все как-то покатилось как с горы из-за него. Мы жили все вместе, он получал SSI - по нашему, Эсесай - это когда деньги государство дает тем, у кого низкий прожиточный уровень, мама работала на кеш (кеш объяснять не буду: все стали жутко умными и научились разным словам). Но потом мы подселили к себе женщину с ребенком, нелегалку. Она была молодая, и мы с мамой как-то зашли в квартиру, и она с голой задницей сидела у отца на коленях. Мы ее, конечно, сразу выгнали, хоть деньги ее нам были не лишние, но с отцом что-то произошло. Он перестал выходить из комнаты, а однажды пропал. Мы его искали по больницам и довольно скоро нашли в психиатрическом госпитале Грейси-Сквер. Сказали, что у него помешательство, я к нему ездил, возил ванные принадлежности, бутерброды. Его должны были вскоре выписать, но вдруг он умер. Мы заняли денег, влезли в большие долги, но похоронили его на кладбище Mount Lebanon. Мама потом рассуждала вслух, что жизнь ее с отцом была скучна и что он не сделал ее жизнь интересной.

Но свою-то жизнь я стараюсь организовать так, чтобы не было скучно. Я посещаю бесплатные мероприятия, а их, слава богу, у нас много. Я хожу в разнообразные филиалы библиотек, когда позволяет время, и слушаю там стихи наших иммигрантов. Эти иммигранты - поэты и пишут стихи по-русски. Бывают интересные стихи, и еще бывают такие, где есть отдельный язык стихов. Например, в стихах наших иммигрантов часто встречаются такие слова, как "юдоль", "штиблеты", "ибо", и прочие другие, которые живой человек вряд ли скажет добровольно. От этого стихи приобретают какой-то обособленный вид в смысле их языка, как будто они обращены к собственному зеркальному отражению на которое поэт то и дело оборачивается. Часто после чтения, я стою рядом с поэтами на улице и слушаю, как они разговаривают. Я не вмешиваюсь и должен сказать, что их настоящая речь бывает убедительнее того, что они суют в собственные стихи.

Иногда думаешь, хорошо бы вот этот разговор читать со сцены, а не стихи со словом "юдоль". Не знаю, может быть я не совсем прав: для меня это все развлечение, а для поэтов - смысл их жизни. Вообще, хорошо, когда есть такой смысл в жизни: у поэтов стихи, у композиторов нотный стан, у художников холст или что-то такое. Выглядит очень заманчиво. Надо признаться, я тоже попробовал написать стихотворение, но ничего не получилось: у меня сильно больше слов, чем помещается в мысль, и оттого невозможно придумать строчку, которая не очень длинная. У меня строчка получается на полстраницы, а это не стихи.

С работы меня все же уволили, и я сделал дерзкий ход и пригласил Хакима в гости отпраздновать мою так называемую отставку. Пригласить-то пригласил, но теперь надо что-то заново решать с оплатой комнаты. Не в первый раз, то есть такой опыт уже был. Что делать: занять у руммейта, он знает, что я отдам при первой возможности. Затем, ходить по магазинам и спрашивать не нужен ли им подсобный рабочий. Дальше, устроиться по уходу за больными - я это очень не люблю, но там всегда нужны люди. Тем более, если повезет на суточную смену, то работать всего двое суток в неделю, а дальше сам себе хозяин. Короче, варианты есть. Что еще: урезать пищевой рацион - это временная мера, но поможет сэкономить. Покупать из расчета - одно яйцо и одна куриная ножка в день. Также, ходить в бесплатную столовую по вторникам и брать консервы и макароны в бесплатном продовольственном пункте по четвергам. Вот траектория успеха. Все будет хорошо, гомельцы не сдаются!

Вдруг дан общий вид городской улицы с четырехэтажным жилым домом из пыльного рыжего кирпича, с фасадом, зачеркнутым черными пожарными лестницами. Камера надвигается и крупным планом подано окно с сеткой от комаров. Взгляд камеры проникает через стекло и сетку; теперь видно двоих: они машут руками - возможно, спорят или ругаются, выясняют отношения. Ничего подобного - это сидим мы с руммейтом и квасим. Андрюха поехал в Метрополитен-музей, а у нас свой праздник. Руммейт говорит, что никогда в своей жизни не блевал, но в это трудно поверить. Я машу в его сторону рукой, и он, кажется, недоволен. Мы наливаем по четвертой... пятой, но кто считает. Тост у нас один: наливай-опрокидывай. Догоняемся мы бутербродами с беконом, и еще есть соленые помидоры "Под рюмочку" производства Индии. Глобализация, ети его мать - так и представляешь, что нежные индийские женщины сидят на фабрике и управляют механизмом закрутки, а в банках - наши с детства знакомые соленые с укропом помидоры. Невозможно представить.

Но что можно представить - это что я хорошо держу удар, и хоть уже существую окосевши и на полуавтомате, но нити разговора не теряю, и речь моя, кажется, еще не избавлена от смысла. На все бывает первый раз, и руммейт блюет-таки. Но блюет как новичок, что значит блюет неаккуратно, а потому все вокруг в его блевотине. Хороший праздник испорчен. Удачно получилось, что Хаким не пришел. Во-первых, бекон ему нельзя по религиозным соображениям, а во-вторых, я не сомневаюсь, что удар он держит лучше руммейта, за которого, откровенно говоря, мне стыдно. Ведь можно же интеллигентно выпивать, тихо косеть, а блевать ходить в унитаз. Так ведут себя воспитанные люди.

Праздник окончен рано, а значит тут же наступают будни. Руммейт у меня золото, хоть пить и не умеет. Он затоварился в продуктовом магазине и обещал, что будет меня кормить пока я не найду работу. А это значит, что будучи постоянно в сытом положении, работу я стану искать с утроенной энергией и найду ее, может быть, очень быстро. Мне везет на людей в этой жизни. Андрюха дал мне тысячу баксов - он в Гомеле хорошо стоит, у него свой автопарк с такси и грузовиками для местных перевозок. В общем, жизнь не успела оступиться, а уже вновь на двух ногах вприпрыжку. Возможно, я даже устрою себе отпуск дня на три: по утрам буду ходить в парк, а во второй половине дня - на океан, дышать свежим воздухом. Также подал заявление на работу по уходу за больными на дому. По-русски мы эту должность называем хоматенд - если работает мужчина, и хоматенда - если женщина.

Когда я ездил в психбольницу к отцу, там был еще один русскоязычный пациент, Валентин, попавший в отделение за попытку самоубийства. Он был инженер с еще советским образованием, и работал на государственной службе, где ему предстояло пройти квалификационный экзамен от результата которого зависило трудоустройство. Валентин был кормильцем собственной семьи и он не выдержал напряжения. После попытки суицида ни о какой работе речь не шла; в моем присутствии он иногда садился за расстроенное пианино и что-то тихо наигрывал.

Историю его жизни мне рассказывал отец, и я не знаю насколько она была правдива - ведь сам отец был в тот момент сильно не в порядке. Про иммиграцию говорят всякое. Есть статистика, что иммигранты добиваются большего успеха, чем бедное население родившееся в стране. Есть свидетельства, что иммигрантская община из Индии - наиболее успешна из всех этнических общин страны. С другой стороны, также говорят, что иммигрант сильно ностальгирует и все время посматривает в сторону своей бывшей родины, эмоциональную связь с которой от самого себя скрывает и потому жалок.

Так говорят некоторые русские писатели, и, похоже, сильно промахиваются в своих взглядах на иммиграцию. Впрочем и статистика успеха тоже кажется мне неубедительной. То есть, она убедительна, но есть ведь и другой опыт. А если и не опыт, то наблюдение и иногда участие в опыте. Есть люди достигающие в иммиграции успеха в смысле социального статуса и заработка; и их немало, но, кажется, не учтены еще и те, что выживают в новой стране, не могут пустить в ней корни, хоть люди и не деревья, толком прижиться; те же люди одновременно забыли знать о своей прежней родине и совсем не интересуются тем, что там происходит. У них такая жизнь и не о чем жалеть, и сравнить ее не с чем. Можно ли понять, что переживает человек, вброшенный в воду нового общества, можно ли упростить этот опыт вброса к борьбе за статус, к ностальгии, к чувству зависти?

В восьмидесятых, когда мы приехали, выходцы из СССР жили общим умом. С одной стороны, многие получали государственные льготы - деньги по бедности, пищевые талоны (по-русски это фудстемпы), но также все, кто мог работали за наличные. Кто шоферил (по-вашему, бомбил), кто в ресторане на кухне, кто сантехником (по-русски это "пламер") при заведениях по уходу за больными (здесь мы такие заведения называем "норсельхом"). У людей была гринкарта, а дальнейшие отношения с государством не представляли для них интереса - помимо, конечно, получения льгот по бедности. Так люди жили десятки лет. Так стали жить и мы. Но в 1996-м году вышло постановление, что льготы по бедности для не граждан США имеют семилетнее ограничение в течение всей жизни негражданина. И здесь все строго начали подавать на гражданство, и мы в последствии тоже.

Раньше нас мало кто замечал, и лишь полиция жаловалась, что община выходцев из СССР скрытна и не желает сотрудничать с органами. Ну, мы-то понимаем почему у нашего человека такое неприятие государственных органов.

Расцвел Брайтон-бич, ставший Советским Союзом минус Советская власть. Все эти рестораны и заведения, все эти конторы по путешествиям, по продаже и купле недвижимости, драгоценных металлов, все эти кабаре с танцевальными номерами и местными знаменитостями, поющими песни по-русски. Я застал Вилли Токарева и сестер Роуз. Сестры Роуз пели в ресторане National - или как мы его все называли, Националь. Вспоминается песня:

И бывают же совпадения -

На двоих один день рождения.

Так всегда живем, вместе празднуя.

Только мальчики снятся разные.

Это пели женщины лет сорока, сестры-близнецы, а официанты носили новую перемену блюд каждые пятнадцать минут. Это был Советский тошнотворный фантастический удивительный рай. В гастрономе Националь - продавалсь копченая колбаса "Сталинская", в кафе при гастрономе - вкуснейшие пирожки с любой начинкой. За столом напротив сидела очумевшая американская старушка-старожил, жующая пирожок, живущая всю жизнь на Брайтон-бич, жалующаяся в насыщенный русской речью воздух, что она никого теперь не понимает - никто не говорит по-английски, ни в магазинах, ни на улицах, нигде. А по-русски она выучила "иди сюда" - эти слова часто произносят мамы и бабушки детям на игровой площадке перед ее домом.

Однажды дверь в прихожей распахнулась и в квартиру вошел невысокий сухой человечек - в грязноватых сапогах по колено, в пиджаке с отложенным поверх воротником рубахи. Пуговицы на рубахе были расстегнуты, грудь и живот казались бронзовыми. На левой груди синела наколка с образом Ленина - на правой, Сталина. В тонких пальцах дымилась беломорина. Кепка покрывала угадываемую на человечке плешь. Сам он был пьян совершенно. На дворе стояло жаркое нью-йоркское лето 1999-го; в него мало вписывался персонаж из кинофильма "Холодное лето 53-го". Заняло некоторое время понять, что это прибыли папаша руммейта прямиком с родины.

Здесь, видимо, пришла пора подробнее рассказать о руммейте и немного о его семье. По имени он Георгий Берля - одессит, с чувством юмора, с картавинкой во рту, отсидевший в юности за разбойное нападение, а затем отправленный на какие-то годы на химию в районе Чувашской АССР. Он часто и весело рассказывает из химического опыта, но оптика его рассказов как будто избрала режим точечной фокусировки - все размыто за пределами обсуждаемого предмета. Ни кем он там работал, ни как туда попал, ни за что отсидел - никаких внятных разговоров обо всем этом не было. Любимый его рассказ всегда о том, что в пьяном виде пригрел он на ночь какую-то женщину, и сам был падок до ее ласк, и она была страстна, а утром, по его словам, она оказалась страшной, как атомная война. И далее руммейт, Жора Берля, в смущении отворачивался от соседей по общежитию, а те над ним посмеивались. Хороший в сущности мужик.

Попал он к нам из Одессы через старшего брата Гришу, женатого на еврейке и живущего во Флориде. Жора несколько лет водил грузовые фуры, многократно пересек страну вдоль и поперек. Его история о том, как в первую же ходку его фура перевернулась на подъездах к городку Хоул в Вайоминге напоминает подвиги американских первопроходцев: выживание в жестких погодных условиях, борьба с местным населением, удача с помощью которой остался в живых. Тяжело сказать сколько в Жориных историях правды, но их хорошо слушать под грог и куриное жаркое - хорошо даже в многократном повторении. В Нью-Йорке Жора занимается менее интересным делом: водит лимузин. Лимузин - это обычно Линкольн-Континенталь - автомобиль, напоминающий по своим ходовым качествам водяной матрас. Чтобы закабалить водителей, компании предоставляющие клиентуру, заставляют сотрудников покупать у них новый Линкольн: на него предлагается ссуда под немалый процент, а также высока помесячная оплата радиосвязи - аппарата и системы подбора клиентуры. Водитель лимузина, работая сутками, может обеспечить себе пропитание и какое-нибудь жилье, но значительная часть заработка уходит на выплату ссуды и оплату радио. Много лет назад, еще до нашей с ним встречи, Жора попал в аварию, автомобиль был почти выплачен, но теперь оказался в неремонтируемом состоянии. Жора взял еще одну ссуду и какое-то время ему пришлось жить в новом автомобиле. Душ он ходил принимать в спортзал.

За те двадцать пять лет, что мы живем вместе, у нас ни разу не было серьезной ссоры. Теперь я уж не знаю, кто мне больше друг - Андрюха или Жора. В былые времена Жора даже пытался устроить мою личную жизнь. На тридцатипятилетие подарил мне время с женщиной, а сам на вечер ушел из квартиры. Это были тяжелые несколько часов. Я долгие месяцы был в подавленном состоянии, а тут звонок в дверь. Я от неожиданности впустил ее в квартиру. Она попросила досидеть в квартире до полуночи - и сидела. Мы с ней толком даже не поговорили. Но что важно - Жора, как умел, хотел мне добра, и я умею ценить добро. Мне тоже приходилось иногда на ночь уходить ночевать на улицу, ну уж в его-то случае по возвращению казалось, что по квартире прошло разгневанное слоновье стадо. Но теперь, как и было сказано, мы никого не водим. Прошли молодые времена. Настали зрелые.

Папахен Жорин, вопреки легенде о том, что сидел он за убийство, оказался тихим стариком, жалующимся на жизнь, лежащим мирно на раскладушке в Жориной комнате. Внезапно, количество нас в небольшой квартирке удвоилось: Жора, я, Андрюха, и папахен. А, впрочем, и нет: папахен-то уж десять лет как отдыхает на одном флоридских кладбищ. Во Флориде тепло и старший сын с семьей рядом.

1999-й год был особенно хорош тем, что я был молод и что по молодости мало обращал внимание на жизнь вокруг. Вступив, как в туман, в большое американское общество, я то и делал, что шел на различаемые голоса, и это были голоса наших соотечественников. Заканчивалась эра популярного президента Клинтона. После шашней с Моникой Левински (мы ее называем "Луински") и решением Хиллари Клинтон остаться с мужем, стало понятно, что однажды Клинтон-жена станет нашим новым президентом. В то время верилось, что именно подчинение личных обстоятельств публичной службе и демонстрирует готовность и способность Хиллари Клинтон достойно исполнять обязанности главы государства. Так и вышло; правда, в президенты ей сходить не удалось. Ну, это вы все знаете.

Собственно и импичмент, хоть и гремел в средствах массовой информации, погоды для простого человека не делал. Я спокойно предавался радостям, печалям, и скуке повседневной жизни, и сейчас с теплом вспоминаю, что больше всего было скуки. Мы также все опасались так называемого Y2K, что в переводе на человеческий язык означает "год двухтысячный" - т.е. возможности обнуления компьютерных систем из-за чего произойдут катастрофические сбои, результатами которых станут всемирное отключение электричества, отключение оборонных, жилищных, индустриальных электронных программ управления и в результате воцарится хаос.

Но мы как-то спокойно переползли в новое тысячелетие, которое началось для меня разговором с автором-исполнителем собственных песен, Александром Дольским. Мы с Жорой поехали отмечать новый год почему-то в Нью-Джерси, что всего лишь через реку от нас, и там бард сидел за столом, употребляя куриную ножку. Он рассказал нам, что, будучи долгосрочно в больнице, прочитал подряд все произведения Владимира Набокова, и что Набоков ему не понравился. На тарелке барда опрятной горкой лежали куриные кости. После того, разговор перешел на выяснение настоящего начала тысячелетия - в двухтысячном году оно начинается или в две тысячи первом? Дольский утверждал, что второй вариант правильный, но поскольку здесь все записываю я, то мнения Дольского не имеют большого веса в нашем повествовании.

А что же имеет вес? Когда ведешь автомобиль в плотном тумане, лучше не включать фонари дальнего обзора: в них туман обнаруживается особенно густым и непроглядным. Гораздо лучше тусклое освещение, более совместимое с движением. Также наше здесь существование: лучше не вглядываться, не всматриваться, а жить полуприкрыв веки. И вдруг обстановка покажется опрятнее, человеческое отчаяние обернется обыкновенной грустью, а смерть - чем-то формальным, что потребует каких-то действий как будто ее уплощающих, упрощающих, уменьшающих. С возрастом все эти пассы телом и руками приобретают многомерную глубину, за них хватаешься, как за хвостик веревки, ведущей к смыслу сущесвования.

В Библии сказано, что пророк косноязычен, и я, усвоив это обстоятельство, легко выискиваю пророчества. Со временем все чаще приходится бывать на похоронах. Похороны Жориного папахена происходили почему-то по еврейскому обряду, а впрочем я всякое видал, не в этом дело. Дело в том, что раввин, прибывший совершать похоронно-погребальный обряд меня поразил. Он вылез у могилы из новейшего гоночного бимера, разодетый в костюм в контрастную полоску, а его манера речи и движения выдавали бруклинское хулиганское прошлое. Он сказал, что похороны - наиболее богоугодное из всех существующих действие человека по отношению к человеку. Это потому, что похороненный мертв и не может ни поблагодарить, ни ответным действием вознаградить хоронящего. Еще он сказал, что лучшее, что дети могут сделать для родителей - похоронить их с достоинством, когда придет время. И высыпать горсть или лопату земли в могилу - важнейшее из символических действий, означающее, что свою земную обязанность человек исполнил. Он сказал это все, я как-то вдруг размяк и прослезился, хотя к папахену Жориному относился скорее ровно, чем тепло. Прослезился я, конечно, не из-за того, что он умер, а потому что вдруг получил ответ на вопрос, который и не знал как задать. Как задать и кому задать. Затем раввин прыгнул за руль, хлопнул дверью, и тут-то мы его и видели.

Больше суток ехали с Жорой обратно, и здесь Линкольн-Континенталь оказался как раз - было хорошо спать на заднем сидении, пока Жора гнал девяносто майлов в час по хайвею. По приезду я отправился в синагогу, но там как-то все было не понять что: служба на иврите, потом просили пожертвовать на синагогу, но это уже по-английски. Я подумал, лучше пусть служба по-английски, а бабло просите на иврите, а то я главное не понимаю, а бабло давай. И вот пока они это местами не поменяют, как сказано выше, я туда ни ногой!

Ногой или не ногой, но не отпускала мысль о том, как я бы повел себя, услышь я полосатого раввина до смерти родителей. И так его слова задели, что решил я написать письмо отцу - как будто мы оба еще живы и я к нему обращаюсь. В этом есть что-то терапевтическое - поскольку написав письмо, я почувствовал облегчение:

"Любимый папа,

Смета такая:

Услуга в прейскуранте	Цена
Незамедлительное захоронение	3595 долл. США
Перевод останков в похоронное предприятие	Получатель от услуги отказался
Бальзамирование (включая поверхностную дезинфекцию, подготовительный уход, косметические услуги, визуальное восстановление тела, использование холодильных камер)	Получатель от услуги отказался
Надсмотр во время посещения тела и ритуальных услуг	Получатель от услуги отказался
Использование помещений похоронного предприятия	300 долл. США
Катафалк (Линкольн-Контитентал или Кадиллак Де Вилль)	715 долл. США
Гроб (артикль N4771510)	2550 долл. США
Услуги конфессионального представителя	500 долл. США
Свидетельство о смерти	45 долл. США
Могильный камень (белый мрамор, высота четыре фута 10 дюймов) с опознавательной информацией (не более 60 знаков)	2495 долл. США
Кладбищенский взнос	1875 долл.США
Налог штата Нью-Йорк на захоронение	65 долл. США
Оплата закладки фундамента	765 долл. США

Все, что нужно будет сделать, сразу после смерти, связаться с похоронным домом. Можно позвонить мне и тогда я буду связываться. Ты давно меня просил разобраться с похоронными заботами на будущее - и сегодня я, после выбора гроба в который тебе лечь, могильного камня, встанущего в твоем изголовье, и ритуальных услуг, с помощью коих тебя проводят, ехал домой с ощущением наступившей зрелости. Я, в свой полтинник с алтыном, взрослый человек, и ты мне в этом помог. Я очень надеюсь, что ты проживешь много лет и нескоро станешь получателем всех этих для тебя заказанных услуг.

В детстве, во время летних каникул у твоей мамы (моей бабушки), я слушал истории ее подготовки к собственным похоронам - указания оставленные тебе об одежде, в которую ее следует нарядить, где хоронить, кого позвать, как делить имущество. Она обычно говорила об этом обо всем с соседками сверстницами, это были очень оживленные, почти веселые разговоры.

Я помню, когда она умерла годы спустя, ты, небритый и в странной шляпе, почти ковбойской, указывающей, должно быть, на твое еврейство, как ты рыдал и рыдал, и мать моя, с неуместной черной лентой завязанной в хвостик на голове, делала какие-то как бы успокоительные движения в твою сторону. Меня же на тот момент особенно раздражало фальшивое исполнение похоронного марша Шопена - две трубы и баритон, инструменты с вмятинами, лица музыкантов по-алконавтски усердны. И еще меня немного пугала выпуклая мертвая родинка на бабушкиной руке, родинка, знакомая мне с рождения.

Еще не пришло время умирать тебе. Ты, слава богу, здоров. Что хорошо, заказанные похоронные услуги не вздорожают умри ты хоть еще через сто двадцать лет, и то еще здорово, что похоронный дом - часть огромной международной корпорации - поэтому, если будет нужно, похоронить тебя смогут не только где угодно в США, но и в Канаде или Мексике - если, конечно, ты туда переберешься. И если переберешься, то знай, я тоже там буду рядом."

Вот это я написал, а потом мы сели с Жорой квасить.

Чище Нью-Йорка, чем в двухтысячном году я не помню. Даже в метро было опрятно, а в русских магазинах появились наконец многочисленные продтовары из бывших Союзных республик. Мы с руммейтом смотрели сериал "Улица разбитых фонарей" по русскоязычному американскому каналу RTN. У нас было нелегальное кабельное телевидение. Подключались к нему так: сначала подписываешься на базовый кабельный пакет - за долларов 15 в месяц, а потом слева покупаешь коробочку - трансформатор с кабельными выходами. Подключаешь это дело к установленной аппаратуре - и смотри, что хочешь. Сначала мы с Жорой как следует прошлись по порнофильмам, но это развлечение быстро приелось - диалоги скудны, пластика однообразная. Мы вскоре съехали на развлекательную продукцию российского телевидения, и нас невероятно увлек актер Певцов. Ну, не сказать, что увлек, но это было лучше американских сериалов, где вечно закадровый смех. Вообще, говоря всерьез, сериал этот был не очень. Но мы не взыскательны - ни тогда не были, ни теперь.

Год прошел гладко, даже и заусенца от него не осталось, чтобы на чем-то зацепиться. Наступил следующий. Тогда я устроился работать в магазин подержанной книги Heights Books, на Монтекью. Туда ходили ветки метро R и N, и минут за сорок я добирался. Если бы я любил читать, а возможность на новой работе была, то теперь был бы жутко образованным. Но читать я не любил, только пил кофе и курил сигареты, но зато помню множество названий книг на английском языке и даже иногда могу щегольнуть в компании, если речь заходит о чтении книг. Правда, она никогда не заходит, а потому и не щегольнуть как ни пробуй.

Однажды осенним утром Жора меня подвозил; мы вывернули с Авеню Джей на Оушн-парквей и попали в пробку. Что-то было в ней странное. В ней сверкали аварийными яркими огнями и орали сиренами самые ординарные подержанные с вмятинами автомобили. Неслись полицейские машины и какая-то особая оборудованная техника: огромные белые автобусы без окон с антеннами и радарами на крыше, пункты полицейской мобильной связи с соответствующими обозначениями на капоте, и всякое прочее. Постепенно мы въехали на скоростную дорогу Проспект-Парк Экспресс и через короткое время оказались у въезда на эстакаду. С нее просматривалась нижняя часть Манхэттена.

И здесь мы увидели, что верхушки зданий-близнецов Всемирного Торгового Центра чадят исполинским черным дымом. Вот как, я подумал, крупный пожар влияет на дорожное движение аж в Бруклине. Следующая моя мысль была в том смысле, что таких пожаров не бывает: не очень типично для верхушек двух отдельных зданий одновременно гореть. Здесь мы с Жорой догадались включить авторадиолу. О чем по радио говорили я не помню, а мы тем временем добрались до выезда 26 и свернули на Хикс-стрит. Торговый центр оказался с левой стороны через реку, и перед нами, пока мы следовали по Хикс, одно за другим, как соляные столбы, рассыпались дымящиеся здания. Огромное количество писчей бумаги перелетало через реку и оседало в Бруклине. Район Бруклин Хайтс, где я работал, весь стоял в пробке.

Просидев час без движения и осознав, что никуда мы в ближайшее время не поедем, мы с руммейтом оставили машину посреди дороги и вышли на Променад. Он знаменит своим классическим видом на нижний Манхэттен. В этот раз никакого вида не было. Стояла сплошная дымовая завеса, скрывшая весь город за рекой.

Следующие несколько дней запах гари был неупраздним; ночью, при свете луны, вверх распространялся о черный шириной во все небо клин дыма, выделяющийся на блеклом фоне темноты. Невозможно было что-нибудь почувствовать. Этот клин, этот дым - как новая реальность, соперничающая с солнцем. И как от солнца никуда не деться, так и эта гарь, этот дым, восходящий выше луны - признак нового мира, нового физического мироустройства. Но время сильнее, и жизнь продолжилась. Через пару лет мы, то есть, не мы, США вошли в Ирак; на кабельных каналах ведущие обозреватели Билл О`Райли и Шон Хэннети объясняли, что с диктатором должно быть покончено, и что мы несем демократию людям в долине Тигра и Евфрата. Я-то как раз волновался. Я думал, что если взрывные устройства детонируют в мирных районах Багдада, то в свое время может придти час и бомбежке Бруклина. Рад был ошибиться и надеюсь, что ошибка моя перманентна.

Если чем и была для меня знаменательна середина нулевых, так это городской модой. В общественном транспорте особенно заметно, что популярно в смысле одежды. В 2004-05 годах все подряд носили спортивную обувь "Puma", женщины почему-то особенно отличились тапочками за доллар из китайского магазина - обычно розовыми или черными. Были также популярны розовые спортивные костюмы "Juicy Couture". Мужчины в общественном транспорте носили, как всегда, что-нибудь такое невзрачное, что и запомнить нельзя.

Но что можно вспомнить, так это наше с Андрюхой детство на Бочкина. Живя в моей квартире детства и выглядывая из окна, если приглядеться, виден угол девятиэтажного дома, где жил Андрюха. Если ему позвонить и он возьмет трубку, то станет понятно, что он внутри дома, и там, изнутри, разговаривает со мной. Можно ему сказать: "Привет, друг!" Но мы обходимся без глупых шуточек. Только взрослые глупо шутят, притворяясь детьми, забыв каковы дети на самом деле, и думая, что дети любят глупо шутить. Взрослые оторваны от жизни, от самого существования. Их жизнь -- непонятно что. А теперь он отчаливает обратно в Гомель. Из сувениров всего-то и взял что клубную бейсболку команды "Янки". То есть, взять-то взял, но забыл у нас. Эта бейсболка в посылке будет ему отправлена домой в Гомель. Конечно, прилашал, говорил, что встретит по лучшему разряду, но нам обоим понятно, что никуда я не поеду. Его жизнь для меня потемки. Владелец автопарка - каким образом? Это как нужно было жить последние тридцать лет, с кем корешиться, в какие сделки вступать? Чужой непонятный мир. Надеюсь, хоть мой-то ему теперь понятнее. Я его тоже звал приезжать: раскладушка ему всегда найдется.

В одном только Бруклине - восемнадцать районов. Первое наше жилье было в Бенсонхерсте. Это бывший итальянский массив; еще в начале и середине девяностых там шли сплошным потоком итало-американские рестораны, магазины торгующие записями итальянской эстрады, одеждой из Италии. Бенсонхерст - в прошлом район рабочих, домохозяек, и итальянской мафии. Я успел побывать в знаменитом ресторане Danza's - там при входе висел огромный портрет Френка Синатры, в полутемном зале звучала его музыка, и подавали нам, я помню, суп с тертым сыром - сам я был сырым тогда вновьприбывшим иммигрантом и все казалось в диковинку. В помещении ресторана произошло несколько заказных убийств и распространилась легенда, что дух убитых посещает заведение по ночам. Это как-то не очень поспособствовало успеху заведения. В любом случае, к концу десятилетия Danza's прекратил существование. Также, к концу десятилетия в Бенсонхерст въехали сотни тысяч наших соотечественников - все больше из Украины, не в меньшей степени район стали осваивать трудолюбивые никогда не отдыхающие китайцы, скупившие впоследствие всю новую недвижимость. Стойко продолжали держаться ортодоксальные евреи, и только итальянцы как-то измельчали, их стало почти не видать. Мне этот район, его улицы - Восемьдесят Шестая-стрит, Бей-Парквей, Восемнадцатая улица дороги тем, что они явились прямым продолжением моей жизни на Бочкина, и возвращаясь в Бенсонхерст, я словно навещаю прежнего самого себя, от которого, кажется, мало что осталось.

А что осталось? Есть несколько симптомов испытываемых многоими иммигрантами. Например, иногда снится, что вернулся на родину и никак не можешь уехать домой в Америку. Это как раз забавно, но в целом ерунда. Но вот в моем случае первые лет десять жизни в стране прошли как в стоп-кадре. Несмотря на многочисленные и временами тяжелые изменения, какзалось, что я ни в чем не меняюсь вообще. А по прошествии многих лет, жизнь вдруг заторопилась и догнала саму себя, но эти отнятые десять лет всякий раз дают себя знать. За годы, проведенные здесь, успело родиться, вырости и войти в зрелый возраст поколение. У некоторых из них дети приближающиеся к совершеннолетию. А мне все кажется, что жизнь вот только-только занялась. Даже зеркало иногда врет, если смотреть в него сощурившись. Что осталось? Все так же заботит смерть. Даже смерть умерших дорогих людей все так же беспокоит, как в юные годы. Но если пророчество вечной жизни требует жизни нынешней - со всеми ее непостигаемыми вопросами, глупой, скучной, пустой, драгоценной трагедии - то, может быть, все будет хорошо?Top of Form

Оставить комментарий © Copyright Ильин Борис Размещен: 02/11/2019, изменен: 02/11/2019. 69k. Статистика. Глава: Проза Скачать FB2

Ильин Борис : другие произведения.

Все Будет Хорошо