С утра громыхало так, что и будильник не нужен. Водосток не справлялся с потоком, сбегающим с крыши, захлёбывался в воде и ронял её мимо корыта. Двор залило, не выйдешь. В огороде полный атас! Косая стена застила собой горизонт. Крупные капли сшибали с деревьев листву и недозрелые яблоки.
Бабушка ругала метеорологов, будто это они виноваты. Мамка жалела цветник, разодранный в хлам, а дед философски сказал:
- Картошка цветёт. Ей надо.
Предгорья, погода непредсказуемая. По всему краю дожди - у нас нифига. Или наоборот.
Через час всё успокоилось. Солнце взирало на этот погром, как судмедэксперт, присевший на корточки. Только что не матюкалось.
Ремонтники дали свет, подключили радио. Под песню "Вечерний Баку", в галошах на босу ногу, Акимовна вышла "инспектировать" огород. На той половине уже причитала бабушка Паша, оплакивая свои георгины.
Для меня новый день начался, как обычно, с мытья шеи. Мамка ввела водные процедуры за правило. Строго предупредила:
- В город пойдём. Упаси тебя бог, если я увижу на воротнике, хоть одно чёрное пятнышко!
Как в армии: "Форма одежды раз - трусы - противогаз!".
Нет, зря всё-таки мамка напомнила про воротник. Есть люди, к которым вся грязь сама пристаёт. Такая у них генетика. Возьмите, к примеру, меня. Если даже из дома не выходить, а сиднем сидеть за столом, я к вечеру так извозюкаюсь, будто на стройке пахал. Серёга другое дело. Он может три дня проходить в белых штанах по самой непролазной грязи - даже стрелочки не помнёт.
Вышли на улицу - сосед дядя Коля битые листья метёт. Через железку перемахнули - там тишь, чистота и ни одной лужи. Гроза полосой по нашему краю прошлась, а остальные лишь припугнула.
"Город" вообще-то понятие растяжимое, только мамка о нашем маршруте ничего конкретно не говорит. Молча, идём. Она впереди, я сзади. Школьный забор миновали, два перекрёстка. Окна дома, в котором живут наш директор Илья Григорьевич и добрая половина учителей. Здесь мамка сбавила ход, сказала вполоборота:
- Где можно купить красивый букет хороших цветов?
- Не знаю, - опешил я, скорее от неожиданности, - наверно, на рынке. Можно спросить Ивана Кирилыча. Он точно подскажет.
- Ещё чего! - возмутилась она. - Вот дел у него нет никаких - только тебя ублажать!
- Ага! А стихи?! Он сам говорил...
- Да тиш-ше же ты! - прервала меня мамка. - Орёшь на всю улицу! Люди скажут, что ненормальный!
Вообще-то с цветами у нас напряжёнка. В Лабинске не принято дарить человеку то, что выросло в огороде. Будь то кило картошки, или пучок гладиолусов. У него самого такого добра не меньше чем у тебя. Я это понял три года назад, когда первого сентября пришёл в свою новую школу с доморощенными цветами. Бабушки в четыре руки наломали такую охапку, что еле допёр. И что? Одноклассники засмеяли, до соплей довели. Казалось бы, третьеклашки, а традиции знают и чтут. Мне тоже растолковали, что к цветам, которые можно дарить, относятся чайные розы, или гвоздики. Остальные не катят.
Убедил я упрямицу мамку в редакцию заглянуть. Даже термин нашёл: "непедагогично". Она рассмеялась и сказала:
- Ну, ты заяц!
***
Как истый главред своего времени, Кириллович обходился без секретарш и внутренней связи. Средством коммуникации была для него раскрытая дверь, а разные поручения всегда выполнял любой, пробегающий мимо сотрудник. Увидев нас, ещё издали, он тут же сыграл на опережение:
- Алла! Зайди в бухгалтерию, скажи Галине Макаровне, пусть принесёт ведомость для внештатников.
Худенькая девица чуть старше соседа Лёхи, послушно зацокала каблуками. Пока я провожал её взглядом, Кириллович вышел из-за стола, галантно поздоровался с мамкой, и мне потрепал шевелюру:
- Что же ты, Саша Денисов, к нам ни ногой? Вспоминали тебя на последнем литературном объединении. Надеялись, что придёшь.
Или ты по воскресениям занят?
- Некогда было, - почти не соврал я. - В квартире ремонт и в школе (чуть не сказал "у мамки").
Тут на моё счастье подоспела Галина Макаровна, рыжеволосая женщина, сухая, как все главбухи. И мамке работу нашла, и мне, и Кирилычу. Пока получали "рубль - сорок семь", все мысли иные вон. Лишь на крыльце вспомнил, зачем приходил. - И опрометью назад, за справкой насчёт цветов.
Это, как оказалось, у ближайших ворот рынка. "Напротив того балкона, с которого Горький приветствовал жителей тогдашней станицы Лабинской. Там, где павильон "Мёд".
Блеснул эрудицией редактор Клочко. О балконе сказал, походя, между прочим, замазал информацию мёдом. Прощаясь, вручил мне пять "авторских экземпляров" газеты. Произвёл впечатление. Типа того что, "не беспокойтесь, мамаша. Вашего сына дурному здесь не научат. Можно по воскресениям отпускать".
Хотел я его попросить, чтоб при случае позвонил в Краснодар.
Узнал по своим секретным каналам, кто сейчас рулит кубанскими профсоюзами? Не человек по фамилии Горбачёв? Да разве успеешь в таком содоме? - Бухгалтерша ни фига не ушла. Склонилась над плечами главреда и подносит ему, одну за другой, какие-то бумаги на подпись. Хмырило прыщавый с папкой подмышкой (как только, падла, проник?!) пристроился в уголке. Тоже в затылок дышит.
Тут мамка меня за руку из кабинета и выудила. Тащит за собою на улицу и что-то там по себя ругается. Да уж! Если взглянуть с её стороны, я выгляжу неприглядно. "Наглец и несносный мальчишка, с которым выйти на люди, всё равно, что обречь себя на позор".
Спускаемся со ступенек откуда-то снизу: "Здравствуйте!" Мне-то не видно, а мамка переменилась в лице, будто бы сроду никогда не ругалась. Я тут же изобразил на физиономии подобие радости, и рявкнул в пространство: "Здрасьте!" Потом только понял, что это наш будущий завуч. Тоже, наверное, пришла за парадным букетом. Рая-то сегодня тю-тю. Вечерним поездом до Курганинска, а оттуда уже в Москву...
Обрадовались подруги, сцепились локтями, рядом пошли. Судя по внутреннему настрою, у них и помимо цветов есть не одна тема для разговора. Не стал я подслушивать. Отстал, а потом перешёл на другую сторону. Иду, вспоминаю, что здесь построят потом, когда центр города станут переиначивать. Получалось, что чуть ли не всё.
***
Какою она была, старая часть нашего колхозного рынка, сейчас и сказать затрудняюсь. В плотном людском море на три с лишним квартала должны быть свои маяки. Но их тоже снесли при закладке фундамента городского Дома Культуры. В памяти отложились три места, рядом с которыми можно не держаться за деда. Это большой мебельный магазин, киоск "Филателия", павильон "Мёд-Молоко". Такой же, как тот, в котором сейчас продают мясо.
Мы с дедом добредали туда раза четыре, в поисках диафильмов для фильмоскопа. (Веники он продавал в другой стороне, в прямой досягаемости к "Чебуречной", где к столу подавали пиво и водочку на розлив). Случалось и так, что не добредали. А если и добредали, то с третьей-четвёртой попытки. На каждом шагу надо было с кем-нибудь поздороваться, обстоятельно побеседовать, или ещё хуже - возвращаться назад к "Чебуречной".
Бывало и так, что нам приходилось бросать все дела, садиться на велосипед и возвращаться домой в сопровождении сослуживца, однополчанина, или "соседа по..." (в половине окрестных колхозов дед когда-то был председателем).
От редакции до базара всего ничего. Минута неспешным шагом до поворота направо, и столько же вдоль СПТУ Љ 1, звавшегося в народе "кагаятней" или "кагайкой". Это не в знак презрения, а для ясности. Когда заведение часто меняет название, к нему прилипает одно - общее. Скажешь "кагайка" - координаты ясны! Начнёшь объяснять по-научному, человека запутаешь. Там переименований одних больше чем у царя титулов: от "Тракторуча" до социального техникума.
В 1943-м, когда немцев прогнали, здесь уже было ремесленное училище Љ 6. Возглавил его капитан запаса Василий Дмитриевич Киричек. Комиссовали мужика по ранению и сразу на должность: учить, восстанавливать, строить. Не сказать, чтобы всё там лежало в руинах, но крепко кагайке досталось. В трехэажке, что фасадом выходит на Красную, не было ни крыши, ни перекрытий.
Ютился директор вместе с семьёй в комнатухе с уцелевшими окнами. Возможно, именно в той, с балконом, о котором упомянул Кириллович. Там где-то и провёл первые годы сознательной жизни мой будущий друг и собрат по перу. А я ещё недоумевал, откуда он знает до мелочей историю центра города, если живёт возле восьмой школы? Кто лучше Александра Васильевича Киричека расскажет о старом здании ЗАГСа с крутой деревянной лестницей, что ведёт в "зал бракосочетаний", старом ресторане "Лаба", том же колхозном рынке? И не так просто расскажет, а в стихах, где между правдой и рифмой всегда выбирается правда. С упоминанием таких мелочей, которым может запомнить и оценить лишь босоногое послевоенное детство.
Базар, по-нынешнему рынок,
Послевоенный, озорной,
Ломился от крестьянских крынок
С молочной пенкой золотой.
Мычали дойные коровы,
Нуждой впряжёные в арбу,
Торгуясь, спорили сурово
За трёхкопеечный арбуз.
Народ, израненный и дерзкий,
В торговле был большой мастак,
И цену знал себе советский,
Державный, погнутый пятак.
И если кто-то драл "три шкуры",
Кричали бабы: "Спекулянт!"
А нынче эта же фигура -
"Предприниматель", "коммерсант".
Ряды безногих инвалидов
Дымили крепким табаком.
Ни горя в лицах, ни обиды,
А только шум из кабаков.
Гуляли дружно плотогоны -
Лабинский загорелый флот.
В линялой форме участковый
Один на весь торговый фронт.
Базар, как праздник в день воскресный,
Осенний щедрый огород,
Великий сход станиц окрестных,
Неунывающий народ.
Народ, от пашни и от плуга
На изувеченной земле,
Держался крепко друг за друга:
Так, вместе, было веселей,
И жизнь казалась интересней.
Хоть и трудились "задарма",
Но в поле возникала песня
И расходилась по дворам.
Моя колхозная станица,
Без коленвала, без тягла,
Как ты сумела возродиться?
Как только выдюжить смогла?!
Что от себя добавить? - Не было торговых рядов в нынешнем понимании слова. У колхозов имелись свои павильоны. Остальные продавали кто как: с конных подвод, тракторных прицепов, кузовов машин, расстеленных по земле дерюг, "которых не жалко". То есть, пришёл человек, уронил на землю велосипед, разложил на колёсах товар, приткнул скамеечку, сел. Слева ещё один, справа другой. И так до тех пор, пока не заполнится ряд. Инвалиды те да, обособлено кучковались. У безногих своя специфика, взаимопомощь, понятный лишь им, внутренний мир. Те же, кто на ходу, инвалидами вообще не считались. Хоть и с одной рукой, но какой он к чертям инвалид, если смог убежать от милиции? Медалей и орденов никто на груди не носил. Только по праздникам и строго не здесь.
Ко дню сегодняшнему, ещё кое-что поменялось. Участковых переодели в нарядную новую форму, посадили на мотоциклы. На рынке теперь дежурил отряд добровольной народной дружины. А самое главное, появились цветы. Не искусственные поделки, что лепят бабушки на коленках для похорон и поминок, а натуральные, которые в наших краях отродясь не росли. Те, из разряда хороших. Прошёлся я вдоль жидкого ряда, узнал цену. Гвоздики по 40 копеек за штуку, а розы по 90. Но мамке с Зинаидой Петровной почему-то продавали дороже: по полтиннику и рублю. Только хотел я подать голос в защиту семейных ценностей, свои же и обломали: иди, мол, не детское это дело.
Из-за ворот тот самый балкон смотрелся нефункционально. Для семейного отдыха маловат, да и как на нём отдыхать у общества на виду? Он висел над торговой площадью не низко, не высоко. Будто его с постройки делали трибуной для выступлений. И надо сказать, мастера постарались. Боковухи не кованые, а литые, крепления на болтах, низ из листового железа. Это фамильный архитектурный почерк семьи Сеферовых - одного из влиятельных кланов на юге дореволюционной России.
***
Под знаменитым балконом подруги остановились. Я думал, его будут рассматривать. Нет, стали оглядываться, рыскать глазами по сторонам. Меня ищут: надо ж кому-то букеты нести?
Ну, думаю, попал! Сейчас призовут, загрузят мне в зубы охапку цветов, и буду я, как собачка на поводке, семенить следом. Увидят знакомые пацаны, засмеют.
Хочешь, не хочешь, надо! Выглянул я из гущи народных масс, нехотя подошёл. Тут Зинаида Петровна на меня и наехала. Почему, мол, в школьной газете она не читала моих стихов? И ну, подбивать под этот вопрос идеологическую подпорку. Типа того, что поэт, как любой творческий человек должен быть рупором коллектива, а не вариться, как мещащин, в своём тесном мирке.
Не понял, куда клонит, но чую что не к добру. И точно: ходила, ходила, наш будущий завуч около да вокруг, да вышла к апофеозу:
- Буду тебя рекомендовать в члены редакционной коллегии нашей "Ленинианы". Ты как?
А что говорить? По опыту знаю, что если тебя рекомендовали, значит, вопрос решён. Сделал, конечно, попытку отлыгать от этого дела:
- Я, что? Всего лишь стишок написал. Вот Витька Григорьев из нашего класса недавно вернулся из Краснодара, с литературного семинара. Он там встречался с писателем Львом Кассилем. В газете "Комсомолец Кубани" есть их совместная фотография. Только его в пятую школу будут переводить.
- Как ты сказал? Григорьев? - уточнила Зинаида Петровна, доставая из сумочки карандаш. - Больше не будут! - И мамке, - Вот хорошо! У нас как раз двух человек в редколлегию не хватало.
Так-то, Витёк! Не хотел по-хорошему выучить русский язык - будет тебе по-плохому!
Расстались подруги там, где до того встретились. Мамка потом ещё в "книжный" зашла. Купила "Далёкое - близкое" художника Репина. Наверно, в подарок своей наглядной Рае. Здоровый такой фолиант, с иллюстрациями. Семь рублей отвалила, но веса там на все восемь. Я его до самого дома пёр. Через каждые десять шагов руку менял.
Вот хрен разберёшь, на каких жизненных загогулинах зиждутся женские симпатии-антипатии. Взять ту же Раису Максимовну. Она, как и мой отец, родом с Алтая. Из небольшого посёлка, ставшего вдруг, райцентром. Народу 15 тысяч. Жили почти по соседству, на улице Путевой, учились в одной школе. Только он на четыре года постарше. И эта вот, самая мымра была в него влюблена. Потом их семья переехала строить другую железнодорожную станцию. Раю, естественно увезли. Но моего отца она до сих пор помнит. Скажите теперь, кто она мамке, подруга или соперница?
Если что, я не послушивал, а мирно стоял в углу. Это мамка и бабушка громко за окном разговаривали. Оттуда и моя антипатия к Раисе Максимовне Горбачёвой.
***
В общем, до дома мы считай что доплыли. Гроза хоть и прошла полосой, но влаги хватило на весь город. Трусы и те мокрые. Когда налегке, жарюка не так давит. От центра до нас, я засекал, двадцать минут пёхом. А кажется, вечность. Вот тебе и далёкое - близкое!
Мамка - та сразу из комнаты в душ. А я, как уселся на первый попавшийся стул, так хрен сковырнёшь. Бабушка помогла снимать пиджачок, прилипший к плечам и спине. Ненароком встряхнула - и за порог, на солнышке просушить. Наверно не слышала, как рупь-сорок семь выпали, по полу покатились. Я про усталость забыл: бац на четыре кости! Ползаю, собираю.
Бабушка в хату - картина маслом: еёный внучок на пузе лежит и деревянной линейкой шоркает под столом. А парадную рубаху не снял.
- Горюшко ты моё-ё!
Какой там, "ни пятнышка на воротнике", кончик носа - и тот в пыли. Хорошо хоть, мамка в душе была. Влетело бы мне.
Такой выпал день. Как утром не задалось, так что ты сейчас ни предпринимай, будет не в масть. Планировал до обеда мотнуться на велике за инструментом, - куда в таком виде? Снабдила Акимовна мылом, мочалкой да полотенцем, выдала чистые трусы и посадила в засаду за виноградником: "Как Надя выйдеть - сразу туда!"
За обедом не утихали разговоры о Рае. Думали да решали, чем бы таким вкусененьким её удивить, чтоб в дороге не голодала и до самой Москвы цокала языком. Поезд в шесть вечера, времени уйма, что ж не поспорить?
Нас с дедом вопрос не касался. Что могут смыслить в высокой кухне два мужика? Тем более, знаем, что всё разрешится курицей с пирожками. По быстрому отстрелялись и разошлись. Он к верстаку, ладить из реек решётчатый ящик для фруктов, я в комнату, читать биографию Горького. Очень уж тот балкон мне в душу запал.
Фоном по радио шёл блок новостей. Голос диктора сначала не отвлекал, но через какое-то время заставил меня отложить книгу и добавить репродуктору громкости. Речь шла о Николае Егорычеве - том самом самоубийце, что на Пленуме Центрального Комитета всыпал чертей самому маршалу Гречко. Неделю спустя, прозвучал ожидаемый приговор:
"27 июня 1967 г. на пленуме Московского городского комитета КПСС рассматривался организационный вопрос. Пленум утвердил постановление бюро МГК КПСС от 24 июня об освобождении тов. Егорычева от обязанностей первого секретаря и члена бюро МГК в связи с переходом па другую работу. Первым секретарем и членом бюро Московского городского комитета партии избран кандидат в члены Политбюро Пётр Миронович Машеров".
Стоп, думаю, что-то не сходится. Егорычева меняли на кого-то другого. А Машеров до самой смерти руководил Белорусью. Потом его вроде бы призвали в Москву, чуть ли ни преемником Брежнева, а он не доехал, погиб. Сейчас-то другое дело, если избрали, значит, уже под машину с картошкой не попадёт и будет не кандидатом, а полноценным членом Политбюро вместо того же Егорычева.
Только убавил громкость, снова пришлось откладывать книгу:
"На фоне продолжающихся беспорядков в столице Бирмы, где местные граждане напали на школу для зарубежных китайцев, лигу учителей Китая, ассоциацию служащих, а также посольство Китая и связанные с ними общины, с целью урегулирования конфликта, в столицу Китая вылетел чрезвычайный и полномочный посол СССР в КНР Юрий Владимирович Андропов".
Тут без вопросов. Хоть серая личность, а с восточным соседом нужно мириться, пока дело не дошло до Даманского. А кто лучше бывшего председателя КГБ, человека с богатым дипломатическим опытом сможет найти точки соприкосновения? "Чрезвычайный и полномочный посол" это больше походит на ссылку. Сам виноват. Нечего было держать в своём окружении разных там Яковлевых и Горбачёвых.
Чтобы несколько раз не вставать, я дослушал новости до конца и в третий раз взялся за книжку. Той биографии с гулькин нос, если знаешь, что нужно отслеживать годы, когда Горький босяковал. А меня радио отвлекло: убил полчаса, прежде чем понял, что в наших краях Алексей Максимович не бывал. Ходил всё, вокруг да около: Поволжье, Дон, Украина, Крым да Кавказ.
Дал маху Иван Кириллович. А ещё главный редактор!
Стоп, смекаю, у нас же тоже, хоть хреновенький, но Кавказ - предгорья, тудым-сюдым. Надо деда насчёт Горького расспросить.
И к нему: так и так, случился у нас сегодня такой разговор.
Он уже петли прикручивал, чтоб крышка у ящика открывалась, не задевая за ручку. Выслушал, стружку смахнул и, в свою очередь:
- Где тут неправда? Старики на базаре то же самое говорили.
Я спорить не стал. Сбегал в хату. Принёс первый том собрания сочинений. Открыл ему:
- Вот!
Дед скинул на лоб очки (их штатное место во время работы под чубом на лбу). Даже читать не стал - щёлкнул обложку фалангами пальцев:
- Этому веришь? Кто лучше самого человека может сказать, где и когда он бывал? Открой лучше второй том, найди там рассказ "Проходимец", сам прочитай.
Зарекался я спорить с взрослыми, да снова нарвался. Горьким я восхищался, но читать не любил. Как у Витьки Григорьева не шло за жратву, так у меня всё его раннее творчество. После "Детства" и "В людях", освоил лишь то, что положено по школьной программе. Слишком мало там света, зато горя - хоть отбавляй. И пишет ведь, так, что не оторваться. Вчитаешься, вживёшься в повествование, а как закроешь обложку да выйдешь на улицу - весь мир не такой. И солнце не греет, а нещадно палит, и пылью из-под колёс лесовоза припорошены волосы, майка и даже душа.
Как сейчас, нужный рассказ ещё не открыл, а настроения ноль. Казию шуганул ни за что. Пришёл у меня спросить, как правильно: написать: "семенар", или "семинар"?
- Как там, в газете под твоей фотографией?
А этот хмырило с наездом:
- Я тебе что, видел?! Они же на чердаке!
Сплюнул я:
- Некогда мне! Завтра придёшь! - и калитку перед его носом только хлобысь!
Ну, думаю, дал Всевышний сотрудничка для школьной газеты!
Тут как всегда:
- Сашка!!!
И началось: "воды натаскай, курей напои, корму задай, поганое ведро вынеси..." Чешу мимо деда на полусогнутых, с вёдрами под обрез, а он:
- Что, прочитал?
- Когда? Вечером прочитаю.
- Ну, так оно тебе надо...
Я аж на ноги себе плесканул. Прав, думаю, дед. Доставал я его, отрывал от работы, а как дело дошло до конкретики, пасанул. Надо навёрстывать. Зубы сцепил - и по газам. Ещё пирожки не поспели, а я уже все поручения выполнил и книгу читал.
Что сказать, если были у Горького неудачные произведения, то это одно из них. Полуочерк-полурассказ. В первой части движуха, интрига, во второй биография этого самого проходимца от первого лица. Ибо есть ушлость людская, что иным литературным приёмом не отразить. Эдакий дореволюционный Чубайс, образованный, без принципов и морали, что даже бумагу о высылке из Петербурга под местный полицейский надзор, мог обратить в свою пользу и делать на ней гешефт. Из уст этого проходимца и прозвучали слова:
"А то пойду на Кубань, в станицу Лабинскую. Там есть казак Петр Черный, и он меня считает святым человеком, - многие меня считают человеком праведной жизни..."
Захлопнул я книгу. Хреново на душе стало. Вот тебе, думаю, и Алексей Максимович! Похвалил, называется. Ведь судя по тексту, этот самый дореволюционный Чубайс истоптал почти всю Россию. Но только у нас отыскал, наконец, лоха. Что касается упомянутой в рассказе фамилии, она и сейчас в Лабинске не редкость. Встречал я двух Толиков, двух Чёрных. Первый по криминалу пошёл, другой занимался греко-римской борьбой, детишек тренировал...
Сходил, отчитался. Дед крякнул, сказал "добре". Я сделал вид, что дело закрыто, хоть и остались у меня большие вопросы. Если сопоставить события и авторский вымысел, действо происходило в 1891-м году, ещё до рождения деда. Горький в то время босяковал, был тёмной, никому не известной личностью. И кто бы его, такого, пустил на балкон, чтобы слово сказать? А если бы и пустил, откуда узнали станичные старики, что это был именно он? Значит, что? - если случай с балконом и был, то в другое время, и нужно прочесть ещё много текстов, чтобы в том разобраться. Ибо кто, кроме самого человека может сказать, где и когда он был. В каком-то рассказе да проговорится...
В Китае, меж тем, начало что-то происходить. Начало обзора я пропустил, но и того, что услышал от диктора, хватило на то, чтоб задуматься:
"Сообщения, поступающие из страны, свидетельствуют о том,
что, несмотря на все попытки пекинских руководителей подавить недовольство широких слоев трудящихся политикой Мао-Цзэ-дуна, сопротивление так называемой культурной революции до сих пор не сломлено. Орган ЦК КПК журнал "Хунци" в последнем номере пишет, что враги продолжают сеять раздоры и создавать волнения. Хотя этот рупор пекинского руководства провозглашал, что "бунт - дело правое", в передовой статье "Хунци" пишет:
"Не надо увлекаться междоусобицами, нападать друг на друга, разрешать противоречния внутри народа бранью и кулаками, путём избиений, погромов и ограблений". Этим, продолжает журнал, "можно лишь усугубить противоречия".
Корреспондент агентства ЧТК передаёт из Пекина, что в Синь-Цзян-Уйгурском автономном районе продолжаются вооружённые столкновения между сторонниками и противниками "культурной революции". Официальная газета "Синьцзян жибао" опубликовала статью командира одной из воинских частей. В ней говорится, что в этом районе Северо-Западного Китая имеют место столкновения и стычки с "применением холодного оружия". Автор статьи пытается возложить ответственность на выступающее против Мао-Цзе-дуна незначительное количество отщепенцев, стоящих у власти, которые дезориентируют и направляют массы на борьбу против культурной революции.
Поступают сообщения о том, что серьёзные волнения начались в восточно-китайской провинции Цзянси. В Наньчане недовольство трудящихся "культурной революцией" перерастает в столкнования со сторонниками Мао-Цзе-дуна. Рабочие города прекратили работу. Производство на 33 заводах и фабриках из имеющихся в городе 54, частично или полностью, остановлено.
До сих пор руководству Китая взамен разгоняемых партийных и государственных органов удалось организовать так называемые "революционные комитеты" лишь в четырёх провинциях и двух городах - Пекине и Шанхае. Ведущую роль в этих "временных" органах власти, создаваемых в нарушение конституции, занимают военные.
Газета "Женьминь Жибао" сообщила об образовании группы по подготовке создания "революционного комитета" в автономном районе Внутренняя Монголия. Во главе группы поставлен Дэн-Чжан-цин, нынешний командующий местным военным округом. Во время "культурной революции" первый секретарь комитета КПК Внутренней Монголии Уланьфу впал в немилость к Мао-Цзе-дуну и был снят с занимаемых им постов. Гонениям подверглись также руководство партийного комитета и командование военного округа.
Шанхайская газета "Вэньхуэй бао" и выходящая в провинции Шаньдун газета "Дачжун жибао" отмечают, что "революционные комитеты" наталкиваются в своей повседневной деятельности на серьёзные трудности. Обе они вынуждены признать, что многие работники комитета в Шанхае "оторвались от масс".
В последнее время китайская печать выражает беспокойство в связи с падением морального уровня среди молодёжи, на которую Мао-Дзе-дун со своими приспешниками сделали ставку в борьбе против партийных организаций, рабочих и крестьян. В провинции Цзилинь хулиганы обкрадывают и избивают людей, заставляя при этом свои жертвы признать "революционными" свои хулиганские действия..."
Ну, думаю дела! Только Андропов приехал в Китай, и началась движуха. Вот что значит, когда человек на своём месте. Слушал бы дальше, да позвали меня пробу снимать с пирожков. Тут уже не до радио...
***
Ящик вышел небольшим, но тяжёлым. Туда уместился слоями весь дорожный набор: яблоки, огурцы, курица, пирожки, а уже на верху - варёные яйца и помидоры. Не забыли и соль в спичечном коробке.
- Ничё, - сказал дед, - к Москве полегшает. Сейчас мы его на багажник привяжем и махом до вокзала допрём.
Вышли из дома загодя. Где-то полчаса до отправления поезда. На железной дороге так. Или за пару минут проскочишь через пути, или будешь стоять, ждать, пока маневровый не сформирует состав. А если кому некогда - нужно чесать вкругаля. То же самое время потратишь, зато разомнёшься.
Станция у нас старая, построена ещё при царе. Первый поезд по ветке "Курганинск - Шедок" прошёл в 1913-м году. С тех пор, каждый день, два раза туда - два раза обратно, через неё проходит пассажирский состав. В этот час там особенно людно. Билет нужно заранее покупать. На перроне не протолкнуться, в летнем ресторане "Дорожный", что на вокзальной площади, и в том, что у входа в зал ожидания, дымовые завесы под потолком. Шум такой, что куда там тому паровозу! В пивной, что внизу, рядом с сортиром, с утра и до вечера очередь. Разъезжался народ по своей необъятной стране: на работу, учёбу, космомольские стройки. А придут нулевые - и всё!
На общественный туалет повесят замки, в связи полным отуствием пассажиропотока. Уборщицу - и ту сократят.
Как метко заметил Николай Константинович Байбаков, "Не верьте безответственному трёпу о том, что курс доллара, а с ним и цены на всё остальное зависят от колебаний цены на бочку нефти. Всё это выдумка рвачей, хапуг и мошенников. Вот она перед вами, старая нефтяная вышка. Полвека качает, не требуя дополнительно никаких серьёзных затрат. И турбины "Днепрогэса" как крутились, так и будут крутиться, обеспечивая энергией пространства страны. И поезда - как возили эшелоны нефти, леса, хлеба, так и возят по железным дорогам, уложенным ещё до нас. Совершенно ясно, кому выгодно мутить сознание людей выдумками, что баррель нефти на рынке вчера стоил восемь долларов, сегодня - уже шестьдесят, а завтра из-за того-де, что кто-то что-то сказал, его цена опустится до сорока. Всё это мошенничество, которое, к сожелению, безропотно сносят люди. У тех кровососов, что таким образом выворачивают карманы рабочего человека, это зовётся делать деньги из воздуха. Поражающая циничность! Ведь всем известно, что стоимость того или иного товара определяет не алчность барыги или клана барыг, а общественно необходимые затраты на его производство и доставку до потребителя. А устанавливаемые ими монопольные цены - есть вымогательство и паразитизм!"
Не нравятся мне эти проводы. Потому и мысли такие мрачные. Весь день ухайдакали на какую-то левую тётку, что вполне может оказаться женой человека, подписавшего приговор нашей стране. Только о том подумал, чуть велик на меня не упал. Слишком косо наехал не рельс, в сторону его повело. Дед сзади шёл, подхватил за багажник и ну, на меня наезжать: что, мол, ворон ловишь? Видно, и у него всё идёт не по плану, и вообще, настроение тоже не айс.
Чуть погодя, я спросил, верней, произнёс в пространство, чтоб обозначить своё "фэ":
- Ну, оставила мамке квартиру. Ни всё ли равно, кому?
Хотелось добавить ещё что-нибудь едкое, но дед уже понял, к чему я клоню и перебил:
- Да хоть бы кому-то другому. Это подруга твоей матери. Кто ей поможет, если не мы?
Действительно, думаю, чего это я взъелся на тётку? Она же ещё ни одной картины их Эрмитажа немцам не подарила. Да и вряд ли теперь подарит. Не то бытие. Кстати, ещё не факт, что это та самая Раиса Максимовна. Мало ли на земле Горбачёвых?
Предмет нашего обсуждения стояла меж тем в дальнем конце перрона, возле автомобильного спуска, где всегда останавливется почтовый вагон. Кроме складских работников, там не было никого.
Я её первым заметил и узнал по улыбке. Она у неё яркая. Обнажает верхние зубы до самых дёсен. А всё остальное слишком обыденно. Особенно для жены человека, ездившего из Краснодара в Лабинск на служебном автомобиле. Причёска "сам себе куафёр" - волосы крупно завиты на бигудях и зачёсаны строго назад. Брови вразлёт. Азиатский прищур симметрично расставленных глаз с морщинками у висков. Летнее платьице ниже колен с рисунком в голубой ромб, дамская сумочка на плече, да чемоданчик - "балетка" у ног.
Пока мамка суетливо осматривалась, дед проследил за моим взглядом и громко сказал:
- Да вон же она!
Я так удивился! Откуда он, думаю, знает Раю в лицо? Не сразу и вспомнил, что дед без меня целый день в школе работал. Наверно пересекались.
- Где?! Боже ж ты мой! - и мамка туда, с букетом наперевес.
Обнялись наши подруги, будто полвека не виделись. Брыжжут эмоциями. Главное отличие женщин любого возраста от остального человечества - умение находить эмоции там, где их, в принципе, быть не должно. От печали до радости несколько фраз. Наконец, перешли к сути. И первый вопрос:
- Где Зина?
- За билетом ушла. Хочется ей проводить меня до Курганной, я отговариваю - она ни в какую...
Короче, стою, упираюсь, удерживаю велосипед за раму и руль. Такая неприятная ситуация, когда понимаешь что ты здесь лишний, а не уйти. Что-то такое у взрослых на языке - при мне не сказать. И ходят вокруг да около:
- Мы тут тебе в дорогу насобирали...
- Ой, да зачем?
А дед всё с узлом возится. Затянуло его, когда колесо в сторону повело.
Всё, в общем, всё как-то скомкано получилось. Надо было чуть раньше из дома выйти. Ещё до того как подошёл поезд, дорожники нас попросили с настоянных мест и принялись открывать железные двери склада. Отодвинулись дальше - машина "Почта" пришла, а мы ей проехать мешаем. Взяли ещё правей - какой-то обходчик из новеньких губищу свою оттопырил: "Вам что, мол, перрона мало?" А я, блин, с велосипедом - куда нафиг в ту толчею?
Дед посмотрел на это мероприятие:
- Езжай-ка ты, Сашка, домой. Управимся без тебя.
Как булыжник с души снял. Подошёл я к виновнице торжества, голову по-гусарски склонил:
- До свидания, - говорю, - Раиса Максимовна! Пусть у вас в жизни будет всё хорошо! (А сам себе думаю: если что-нибудь про ниточку скажет, значит точно та самая мымра, которую ненавидели все граждане СССР).
А она в ответ ровно то, что все взрослые говорят людям в моём возрасте:
- Спасибо за пожелания, Саша! Учись и слушайся маму. Она у тебя хорошая. - И улыбка во всю верхнюю челюсть.
Сел я на велосипед. Как гайну! От мыслей своих бегу. Лёгкость такая в ногах, будто только что вышел из кабинета зубного врача. Всё, отстрелялся! А совесть потихонечку давит. Та эта Раиса - не та, только я всё равно сподличал исподтишка. Кем ей быть, если я еёному мужу отхреначил верхушку служебной лестницы? Старшим научным сотрудником и женой председателя Крайсовпрофа? - Не велика компенсация за звание первой леди великой страны. К тому же по ним, по научным сотрудникам, поддержавшим горбачёвскую перестройку, она и ударит больнее всего.
Приехал домой, сел. Вспомнил как Рая впахивала на бывшей квартире. Так стыдно мне стало, и так захотелось, чтоб наша Раиса Максимовна оказалась не той, а какой-то другой.
Еле дождался, когда дед с мамкой вернутся. Я к ним с порога:
- Ну что, проводили?
- Куда оно денется?
- Про ниточку не говорила?
Дед озадачился:
- Надо же, угадал!
У меня и сердце застучало по пяткам:
- Что хоть конкретно сказала?
А мамка:
- Ты дашь нам пройти? - Вечно она в чужие дела лезет!
Выждал, когда всё успокоится, и к деду с тем же вопросом. Он даже сплюнул с досады:
- Отстань!
А я не сдаюсь:
- Скажи! Как ты не представляешь, насколько мне это важно!
И он, наконец, психанул:
- Что ж ты с ним будешь делать? Прилепился как банный лист к заднему месту! "Что говорила, да что говорила"... Заметила нить на моём пиджаке, взяла да сняла с обшлага. Ну как, полегчало?
Обиделся я на деда. Из такой ерунды создал интригу. Ничего не сказал, ушёл. Открыл было, томик Горького, да сразу и отложил, не читается. По радио та же тоска. Сегодняшний день радиофестиваля отдан Узбекистану. Звучит оратория "Ташкентнама" композитора Икрама Акбарова. Это оркестр, хор, солист плюс речетатив. Всё на чужом языке, долго и многопланово. В объёмах концертного зала с выверенной акустикой классика звучит потрясающе. Но слушать её по радио - прививать советскому человеку стойкое отвращение к музыке.
Мамка из кухни:
- Нельзя ли чуть тише?
Дед в унисон:
- Понимал бы слова - заплакал.
А бабушка шагнула через порог, глянула мне в глаза - и как когда-то:
- Федул, что губы надул? - Кафтан прожёг. - А велика ли дыра? - Один ворот остался. Пойдём внучок вечерять, пока пирог не остыл.
Вечно она с этою поговоркой! Ну как вечно? В прошлой жизни я её часто слышал, а вот последние тридцать восемь дней как-то не приходилось. Наверное, не было особой нужды её повторять.
По поводу крайнего срока, коим я ограничил своё пребывание в этой реальности, думалось разное. И чем ближе он подходил - тем
чаще. Хоть не было подходящей теории способной обосновать моё попаданство, росла в душе тайная убеждённость, что новая жизнь сорока днями не ограничится. Я так оборзел, что начал планировать будущее. Детская книжка "Кем быть?" опять обрела актуальность, но встречный вопрос "А вдруг?" мешал разогнаться так далеко, как хотелось. Я ждал послезавтрашний день с нетерпением и тревогой.
Пирог был большой, круглый. Как я люблю: с яйцом и зелёным луком. У бабушки так: если она печёт, то, как минимум, дня на три. А накануне пасхи конвейер вообще врубался на полную мощность. Все подоконнки в куличах, количество пирожков разного размера и сорта измерялось тазами. А вот с культурой горячих напитков у нас просто беда. Про кофе с какао я уже говорил, так вот, примерно так же было и с чаем. Заварка сливалась, если переставала менять цвет кипятка. Потом её навсегда заменит кубинский сахар-сырец. С ним-то любая заварка становится тёмно-коричневой.
Речь за столом шла о каком-то "ЗИЛе":
- Рая сказала: "Пусть он пока у вас постоит. В течение месяца заберём. Машина надёжная, пользуйтесь".
- Ага! - возразила бабушка. - Да на грэца он сдался! Вдруг что-нибудь поломается? Кто за ремонт будет платить? Кучу денег, наверное, стоит...
- Съездим сегодня с Сашкой. Посмотрим, что там за "ЗИЛ". Заодно инструмент заберём, - подытожил обсуждение дед. - А вечерочком, по холодку, займёмся уже фундаментом.
***
Воздух после грозы густой, липкий и очень влажный. Стихию проволокло только по нашему краю, а потеет из-за неё весь город. И чистое серебро тополиной листвы подёрнуто, будто временем, точками свернувшейся пыли. Летние дни долгие. На часах только семь вечера, а у деда рубашка дымится. Он крутит педали, я всего лишь, сижу на раме, но жар от его тела, как в банной парилке.
Весь путь я недоумевал. Фига себе, "ЗИЛ"! Как пить дать, что-нибудь поломается. Велосипеду "Школьник" ума не смогли дать, а тут грузовик! Кто интересно на нём будет ездить?
Мимо нужного поворота мы опять проскочили. Пока я ёрзал на заднице, подавал голосовые сигналы, дед сквозанул вперёд метров на сорок. Тут нечему удивляться. Он в прошлой-то жизни в нашей квартире не был ни разу, воспринимая её, как личный упрёк.
Во дворе я поминутно оглядывался. Искал и не находил место, где можно поставить большую машину. Дед удивился, спросил, не боюсь ли я, часом, кого?
Я тоже удивился, опешил:
- С чего это ты взял?
- Голова твоя, как на шарнирах. Так и ходит туда-сюда. Будто ждёшь, что со спины подойдут. Или ищешь чего?
- "ЗИЛ".
- Какой ещё зил?!
Я взглянул на него, как на малое дитятко и с ехидцей сказал:
- Тот са-амый, на который мы пришли посмотре-еть!
Дед засмеялся. По мере того, как до него доходило, всё громче и громче, взахлёб. За два моих детства я ни разу не видел, чтобы он так хохотал.
- Эх..., голова два уха, - выдавил он в два присеста, вытирая набухшие веки. - "ЗИЛ" - холодильник, а ты что, машину искал?
А я вдруг, представил себя со стороны и тоже поймал "ха-ха".
Вот так, продолжая посмеиваться, мы и вошли в подъезд. Дед отпер входную дверь, занёс, было, ногу вовнутрь и тут же отдёрнул назад:
- Разуваемся здесь!
Тот вариант нашей квартиры, что мы получали от ГОРОНО, я знал как облупленный. Теперь же на цыпочках, босиком, шагнул в неизвестность. Осмотр начали с кухни Верней, с холодильника. Что значил он для вчерашней хозяйки, догадаться не трудно. Это не его покупали, подбирая под цвет интерьера, а ровно наоборот. Стены и стол перекрашивались в угоду ему. Главная вещь в квартире. Центр небольшой вселенной. Так что старые песни о главном: "в течение месяца заберём, если нет, значит, купили другой", это просто ля-ля. Заберут. При первом же подвернувшемся случае, заберут. Потому, что другой такой невозможно купить даже по блату. А до этого дня не забрали по очень простой причине. Такую хламину на легковухе не увезёшь. Фига се, "ЗИЛ-Москва КХ-240", где цифры в названии обозначают внутренний объём в литрах, а львиная доля продукции уходит на экспорт! Такие вещи не дарят даже друзьям. Да, чуть не забыл, корпус из стали толщиной 8 мм защищен от коррозии слоем силикатной эмали цвета "слоновая кость".
Постояли мы с дедом, поудивлялись. Он первый раз потрогал руками чудо отечественной промышленности, Я вспоминал давние времена, когда "Юрюзани", "Саратовы" да "Орски" с "Памирами" служили полвека и более. Хотели идти дальше, но обнаружилось, что холодильник включён. Дверца была заперта на ключ, который торчал из "замка зажигания", встроенного в горизонтальную ручку. Дед с этим делом сам разобрался. На внутренней полке морозилась четвертинка лимона. Початый пузырь коньяка "Ани" был вставлен во встроенную обойму.
Я высказал здравую мысль, что не стоит гонять электрический счётчик ради такой ерунды, на что дед резонно ответил:
- Есть в хате хозяйка, ей и решать. Говорят, в холодильниках что-то размораживать надо. А я в этом деле не спец.