Глава вторая
Будни изгнанника (Принц в изгнании)
Пятница, 27 октября 1877
Оренбург
История не знает
сослагательного наклонения.
А.Тойнби.
...он знал о заговоре и, чувствуя, что придут сегодня, принял надлежащие
меры: вопреки Палену не сменил конногвардейцев, усилил охрану Михайловского
замка, сосредоточил во внутреннем дворе верных мальтийцев во главе с фон
Шлиппенбахом. Собственноручно наточенную шпагу и заряженные пистолеты оставил
на прикроватном столике. Втайне от всех послал гонца к Гонвельту... нет, к
Аракчееву, велев быть ему без промедления в столице. И же заснул тяжёлым сном,
словно упал в прорубь.
Проснулся, когда взламывали дверь. Пока верный камер-гусар отбивался от
пьяных заговорщиков, со шпагой в руке скрылся за ширмой, пытаясь принять
верное, единственно спасительное решение. Очертя голову кидаться в драку? Даже
ему, рослому и молодому, с противниками не справиться. Кто ведёт их? Пален?
Зубовы? Бенигсен?.. Шувалов!
И вот они стоят лицом к лицу -- он, император всероссийский, гроссмейстер
Мальтийского ордена, коронованный рыцарь - и шайка трусливой пьяной сволочи в
раззолоченых мундирах.
-- Ну, где вы, генерал Бенигсен?
Голубой мундир и волчий взгляд кривоногого графа Шувалова, возникший вместо
долговязого лиса Леонтия Леонтьевича Бенигсена очень сочетались в облике
заговорщика со свечой и бумагой.
-- Государь, вы арестованы. Арестованы и низложены. Соблаговолите подписать...
"/Потянуть время?.. Но где мальтийцы, где Гонвельт?/" -- мелькнула мыслишка.
-- Подписать? Что это?
-- Да что с ним чикаться... -- пьяный голос из задних рядов был похож на кого-
то очень знакомого, -- подписывай, Константиныч, хуже будет!
-- Государь, соблаговолите подписать отречение.
На листе муаровой бумаги каллиграфическим почерком было выведено "Я,
нижеподписавшийся, признавая себя сумасшедшим, отказываюсь от всех своих прав,
титулов и имений..."
-- Кто эту ерунду писал? Трощинский, Перетц? Да разве они не знают, как
составляется манифест? И зажгите ещё свечей!
На месте как бы Бенигсена уже стоял полковник Жандармского корпуса со
странно знакомым усатым лицом.
-- Я против вас лично ничего не имею, но мне дано задание, и я его выполню,
несмотря ни на что. Признайте, что вы не в своём уме, иначе хуже будет.
За дверью раздался шум, голоса "Идут! Идут!", топот приближающихся шагов;
отшвырнув текст и хватаясь за шпагу, он внезапно почувствовал удар в висок.
"Зубовская табакерка..." -- мелькнуло в голове...
В смирительной рубашке, скрученного ремнями, его волокли по коридорам Замка.
В голове билось: "Первый тур я выиграл -- ведь прадеда убили там, а я жив.
Чёрт, куда ж меня тащат?"
Где-то в хвосте плёлся Бычок... Странно, откуда он взялся, и вообще ведь ему
положено быть впереди, как наследнику престола?
-- Кто у нас наследник?
-- Цесаревич Александр, -- прошелестело сбоку.
-- Который? Павлович?
-- Я ж говорю, он спятил!
-- Притворяется, -- снова прошелестело.
-- Государю угодно считать его высочество невменяемым, -- прошамкал лейб-медик
фон Гавровиц.
"/Чёрта с два! Сейчас сдам фортификацию, и все увидят, какой я невменяемый.
Его тащили сдавать выпускной экзамен Военной Академии. В комиссии должны быть
Ванновский, Тотлебен, Бунге, старик фон Рен, дядюшка Николай Николаевич...
Вобан... крепости в Финляндии... проект воссоздания Варшавского укреплённого
района... оборонительная система Австро-Венгрии... осада Седана... добавить
что-нибудь про Хиву.../"
-- Господа, снимите же смирительную рубашку, как я буду сдавать в ней экзамен?
Незамедлительно он почувствовал резкий рывок шейного ремня и удушье, удары...
Сознание вновь гасло.
-- Принесите ведро!..
Ледяная вода приятно освежала, ссадины и ушибы перестали противно ныть...
Вот он стоит посреди академической аудитории, напротив него вместо суровых
профессоров за чайными столиками из Мраморного на экстравагантных высоких
стульях сидят дамы в генеральских сюртуках и эполетах, но во фривольных
розовых панталонах, болтая ногами, словно собираясь плясать канкан. Две дамы,
одетые построже, в четыре руки играли на рояле.
-- Вы не находите, душечка, что его высочество сложён весьма недурно?
Графиня Богарне с блудливой улыбкой на полных губах беззастенчиво лорнировала
его мужские достоинства, обтянутые мокрой смирительной рубашкой.
-- Ваш Никола мил, весьма мил, -- жеманно прощебетала давнишняя фрейлина, -
но я боюсь мужчин, особенно таких!
-- Между нами говоря, Полли, мой сын есть сумасшедший, -- произнесли сзади с
сильным немецким акцентом, -- но мы же договорились, и ожерелье будет твоё...
Ты, миленькая, меня понимаешь? Ты, сладенькая, согласна?
-- Но ведь об этом будут знать все? Это позор...
-- Полли, услада моя, я обещаю тебе самую выгодную брачную партию, а на мелкие
шалости все закроют глаза. Или, миленькая, ты забываешь, кто я?
"Распродерить-мою прапрабабушку Екатерину Алексеевну!" -- слышать эти
маменькины непристойности и не иметь возможности даже заткнуть уши было
невыразимо мерзко.
-- Не верю, maman, не мог его высочество украсть эту икону, -- одна из
фортепианисток подошла к экзаменуемому, в ней узнавалась Шурочка Абаза, второй
явно была Юлия Фёдоровна, наперсница покойной великой княгини Марии Павловны.
"/Вышла Александра за Демидова или нет?/ -- подумалось вдруг.
-- Вы танцуете вальс, ваше высочество?
Тут же сзади раздались размашистые шаги, и звучный шлепок.
-- Брысь, потаскушки! -- кто-то заверещал, застучали каблучки, и "экзаменаторши"
исчезли.
-- Мерзавец, не смеешь признаваться?! Мой сын -- вор?!
"/Папенька генерал-адмирал тоже здесь... А Бычка-Сашку убили.../"
Наконец он очнулся окончательно, лёжа лицом в подушку, прозябший, в мокрой
от холодного пота ночной рубашке и отчаянно громко, навзрыд выругался.
Спустил ноги на пол, поправил крестик, затеплил свечку.
-- Фу-ух... Слава Тебе, Господи, сон... -- князя Николу затрясло, -- давал
же зарок не напиваться так... -- он потянулся за рассолом, а отхлебнув, понял,
что не было сном, -- Сашку-то и взаправду убили... Убили Сержа... Государь
опять не ответил на прошение о переводе в действующую армию. Не ответит и
Ростовцеву...
По мохнатому бухарскому ковру подошёл к окну, отодвинул занавесь. За редкими
в глухой провинции двойными стёклами без ставней открывался вид на промёрзшую
Сакмарскую площадь, на стылое оренбургское утро. На углу так же стоял
городовой, стерёг резиденцию опального государева племянника. Николай
Константинович испил рассола, по папенькиной системе сделал несколько
приседаний и направился в клозет.
Умываясь, Никола как наяву услышал отцовский голос из-за спины.
-- Друг мой, ты совершенно не умеешь себя вести. Пьёшь как старый марсофлот.
Ладно уж, на море тебя укачивает, но ты-то списан на берег вчистую. И как
только твои бабы терпят твоё пьянство?..
-- Бабы терпят... Сколько я терплю, с бабами или без, -- буркнул Никола
зеркалу. Оттуда на него глянул уже привычно сероглазый моложавый высокий
мужчина с ухоженными сильными пальцами потомственного музыканта,
измождённым лицом и постепенно редеющими и седеющими волосами.
-- Тьфу, паяц, изыди! -- после пьянки он был особенно строг к себе, --
интересно и куда задевался статный гвардейский полковник, обожаемый шеф
волынцев, и приор "мальтийского рыцарства" в Павловске?..
Сгинул под побоями мучителей, когда держали в Павловске. Побоями,
обливаниями, смирительной рубашкой его и впрямь за малым не довели до
безумия... Если бы не Шурочка, оне бы свихнулся от безнадёжности. Сашенька
Абаза... Для него она никогда не будет Демидовой... Сокровище с ореховыми
глазами и каштановыми волосами... Пылкая и скромная, страстная и такая
уравновешенная... Сметающая все преграды, словно не замечая их...
Ну, хватит... Пора заниматься делом.
Его нынешний кабинет был уменьшенной копией петербургского. Большой стол
был завален экспедиционными бумагами, на бюро лежали гранки готовящейся к
печати книги, на стенах висели две большие карты Средней Азии и портрет
государя Павла Петровича между ними. Прадед завещал путь в Индию. Никола на
лошадях, верблюдах и пешком дошёл только до Хивы. Что ж, это только начало...
До разгона Лаборатории они, в общем-то, занимались чёрти чем. А потом он
остался один. Где это письмо Сарычева к Ухтомскому от июля позапрошлого года?
Павел в Париже времени не терял. Был бы он поручиком артиллерии, как Баканов
или Наполеон, а не великим князем, насколько проще бы всё сложилось... Хотя,
наверно, даже книгу фон Цепеллина было б сложнее заполучить. Сколько же денег
надо, чтобы перешагнуть препятствия, на суше ли, на море ли -- всё одно...
Генерал-губернатор Крыжановский давеча намекнул, что Александр Агеевич готов
ссудить некую сумму для проведения опытов. Шурочкин отец деньги на ветер
бросать не привык, не считая, конечно, карточного стола и биржевых махинаций.
Зная, что опальный как бы зять напрочь вышиблен из официальной жизни империи,
он всё-таки ведёт какую-то свою игру. На Шурочку ему, в общем, наплевать, а
вот на уже двух внуков, не признанных, не узаконенных... но ведь других у
товарища председателя@ (должность) нету? Фу, опять о бабах... К монашескому
образу жизни он не привык. (@фр. болезнь, предательстве ли Фанни, и всего
прочего, пора быть разборчивей в связях) верный егорыч таскал баб с чёрного
хода.