Он стоял на тесной пятиметровой кухне, лицом к окну, прижавшись лбом к холодному, давно немытому стеклу и смотрел во двор. Прямо под его окном бугрилась большая куча грязно-серого снега, согнанного со всего двора лопатой не просыхающего дворника-татарина. Куча в предвечернем сумраке казалась боевым судном, ощетинившимся всеми видами бортовых орудий-пивных и водочных бутылок всех мастей, торчавших из ноздреватой поверхности сугроба. А желтые полосы собачей мочи и побуревшие, промокшие окурки доводили картину до логического завершения. За почерневшими плашками палисадника качалась корявая рябина, на ее тонких дрожащих ветвях чудом сохранились несколько бледных, морщинистых ягод.
На детской площадке стояла старая прогнившая скамейка, некогда покрашенная "под мухомор". Серая кирпичная стена, старинной кирки довершала пейзаж, делая его похожим на тюремный.
-Боже мой, какая убогость, подумал он и отвернулся от окна. А на кухне царила точно такая же убогость, как и во дворе...
Темно - салатовая краска, которой были окрашены стены кухни, местами отслоилась и висела кудрявыми лоскутами, обнажая серые бетонные стены, местами до того залоснилась от грязных и жирных рук, что блестела, как венецианская штукатурка. По рваному, прожженному линолиуму совершенно не таясь, сновали жирные рыжие тараканы, и лишь тихое гуденье газа в колонке создавало какую-то видимость домашнего тепла и уюта. А он смотрел на все это словно впервые, как будто не видел никогда этой кричащей нищеты, этой беспредельной безнадежности, где, казалось, давно уже умерли последние попытки людей создать себе жилище, достойное человека.
Словно в немом кино на него надвинулась фигура в рваном в, полинявшем халате и бигудях. Широко раскрывшая рот фигура что-то упорно говорила ему, может быть даже кричала, но ее гневные выкрики не достигали своей цели, превращаясь в какой-то шумовой фон, плотный и грязный, как ржавая ........ вода в старой деревянной бочке. Он смотрел на нее и видел не белое от злости лицо, с жирно намазанными ресницами, а большую голову аквариумной рыбки, искаженную волнистым стеклом трехлитровой бочки.
-Дискус, произнес он, проходя мимо - сквозь нее.
-Дискус, послышалось уже из комнаты.
Не закрывая рта, рыба вплыла вслед за ним, а он уже стянул трико с оттянутыми коленками с поджарых лохматых ног и стягивал через голову растянутую детскую футболку с одноглазым Микки Маусом на груди.
Ощущение реальности вернулось вместе со слухом. Куда?- завопила рыба, грозно подтягивая халат. Целлюлит на ее дряблых ляжках вызвал в нем новый прилив омерзения.
-Куда, куда! - задницу!-ответил он и, закончив одеваться, вышел, громко хлопнув дверью.
Под ногами хлюпала грязно-снежная, перемешанная с солью или еще какой - нибудь дрянью гуща. Ноги сразу же промокли, ботинки разбухли, потеряв форму и, казалось, вдвое потяжелели.
"Снег посыпали
мелкою дрянью
Вместо снега -
грязная жижа
На работу иду
утром ранним,
Чтобы встретиться
с девочкой рыжей"
раз за разом повторял он. И вдруг его осенило: Ну, конечно же, к Люси!...К Людмиле Келлер. Как же он мог забыть! Большие бархатные глаза, еле заметные капельки пота над верхней губой, маленькие ушки просвечивали сквозь темно рыжие кудрявые волосы...А как она слушала?! Он часами читал ей свои стихи, строил вместе с ней какие-то грандиозные планы, и она все молчала и слушала. Что же случилось? Почему не срослось? - Дурак! Столько времени убито даром...А вот и Сокольники, знакомый поворот возле больницы и ...
вместо добротного трехэтажного дома из светлого кирпича высилась громадина серого монолитного строительства. В ярких куртках взад и вперед сновали как муравьи черноволосые узбеки. Чей-то зычный бас, перекрикивая строительный шум доносился откуда-то сверху: "Где арматура, мать вашу!"
А он постоял,разжижая.............серую бетонную грязь мокрыми ботинками и , проговорив: " Какая уж тут Люси, мать вашу ", пошел домой.